вокругъ деревецъ; блистая на солнцe, растекалась по всему питомнику напущенная вода, пробиралась, какъ живая, вотъ остановилась, вотъ побeжала дальше, словно нащупывая путь, и Мартынъ, изрeдка морщась отъ уколовъ крохотныхъ репейниковъ, чавкалъ по щиколки въ жирной, лиловой грязи, -- тутъ втыкалъ съ размаху желeзный щитъ въ видe преграды, тамъ, напротивъ, помогалъ струe пробиться, -- и, хлюпая, шелъ къ чашкe вокругъ деревца: чашка наполнялась пузырчатой, коричневой водой, и онъ шарилъ въ ней лопатой, сердобольно размягчая почву, и что-то изумительно легчало, вода просачивалась, благодатно омывала корни. Онъ былъ счастливъ, что умeетъ утолить жажду растенiя, счастливъ, что случай помогъ ему найти трудъ, на которомъ онъ можетъ провeрить и смeтливость свою, и выносливость. Онъ жилъ, вмeстe съ {188} другими рабочими, въ сараe, выпивалъ, какъ они, полтора литра вина въ сутки и находилъ спортивную отраду въ томъ, что отъ нихъ не отличается ничeмъ, -- развe только свeтлой бородкой, незамeтно имъ отпущенной. По вечерамъ, передъ тeмъ, какъ завалиться спать, онъ шелъ покурить и погрезить къ пробковой рощe за фермой. Гдe-то невдалекe прерывисто и сочно свистали соловьи, а съ бассейна уже доносился гуттаперчевый, давящiйся квохъ лягушекъ. Воздухъ былъ нeженъ и тускловатъ, это были несовсeмъ сумерки, но уже не день, и террасы оливъ, и мифологическiе холмы вдалекe, и отдeльно стоящая на бугрe сосна, все было немножко плоско и обморочно, а ровное, потухшее небо тeснило, дурманило, и хотeлось поскорeе, чтобы въ немъ просквозили живительныя звeзды. Темнeло, темнeло, на почернeвшихъ холмахъ уже вздрагивали огоньки, зажигались окна въ хозяйскомъ домe, еще минута -- и окрестъ былъ сумракъ, и, когда, далече-далече, въ невeдомой темнотe, горящими члениками проползалъ рокочущiй поeздъ и внезапно исчезалъ, Мартынъ съ удовольствiемъ говорилъ себe, что оттуда, изъ этого поeзда, видны ферма и Молиньякъ, какъ соблазнительная пригоршня огней. Онъ радовался, что послушался ихъ, раскрылъ ихъ прекрасную, тихую сущность, -- и однажды, въ воскресный вечеръ, онъ набрелъ въ Молиньякe на небольшой, бeлый домъ, окруженный крутыми виноградниками, и увидeлъ покосившiйся столбъ съ надписью: "продается". Въ самомъ дeлe, -- не лучше ли отбросить опасную и озорную затeю, не лучше ли отказаться отъ желанiя заглянуть въ безпощадную зоорландскую ночь, и не поселиться ли съ {189} молодой женой вотъ здeсь, на клинe тучной земли, ждущей трудолюбиваго хозяина? Да, надо было рeшить: время шло, близилась черная осенняя ночь, имъ намeченная для перехода, и онъ уже чувствовалъ себя отдохнувшимъ, спокойнымъ, увeреннымъ въ своей способности прикидываться чeмъ угодно, никогда не теряться, всегда и вездe умeть жить такъ, какъ требуютъ обстоятельства... И вотъ, пытая судьбу, онъ написалъ Сонe. Отвeтъ пришелъ скоро, и, прочтя его, Мартынъ облегченно вздохнулъ. "Да не мучь ты меня", -- писала Соня. -- "Ради Бога, довольно. Я не буду твоей женой никогда. И я ненавижу виноградники, жару, змeй и, главное, чеснокъ. Поставь на мнe крестъ, удружи, миленькiй". Въ тотъ же день онъ на автобусe покатилъ въ городъ, сбрилъ свeтлую бородку, взялъ въ гостиницe чемоданъ и пошелъ на станцiю. Тамъ, у того же столика, положивъ голову на руку, дремалъ тотъ же рабочiй. Зажигались фонари, рeяли летучiя мыши, выцвeтало зеленоватое небо. "Прощай, прощай", -- на какой-то пeсенный ладъ подумалъ Мартынъ, глядя на растрепанный можжевельникъ по ту сторону уже дрожавшихъ рельсъ, на семафоръ, на черный силуэтъ человeка, подвигавшаго черный силуэтъ тачки. Влетeлъ ночной экспрессъ, черезъ минуту тронулся опять, и Мартына пронзило мгновенное желанiе выскочить, вернуться на благополучную, на сказочную, ферму. Но станцiя уже сгинула. Глядя въ окно, онъ ждалъ появленiя Молиньякскихъ огней, чтобы проститься съ ними. Вотъ они разсыпались вдалекe, -- они были такъ хороши, даже какъ-то не вeрилось... "Скажите, -- обратился {190} Мартынъ къ кондуктору, -- вонъ эти огни, это -- Молиньякъ?" "Какiе огни?" -- спросилъ тотъ и взглянулъ въ окно, -- но тутъ все заслонилъ вдругъ поднявшiйся скатъ. "Во всякомъ случаe это не Молиньякъ, -- сказалъ кондукторъ. -- Молиньякъ не виденъ отсюда". XLI. На швейцарской границe Мартынъ купилъ "Зарубежное Слово" и едва повeрилъ глазамъ, замeтивъ внизу крупный заголовокъ фельетона: "Зоорландiя". Подписано было "С. Бубновъ". Это оказался короткiй, чудеснымъ языкомъ написанный разсказъ "съ налетомъ фантастики", какъ выражаются критики, и въ немъ Мартынъ со смущенiемъ и ужасомъ узналъ (словно произошла страшная непристойность) многое изъ того, о чемъ онъ говорилъ съ Соней, -- но все это было странно освeщено чужимъ, бубновскимъ, воображенiемъ. "Какая она все-таки предательница", -- подумалъ Мартынъ и въ порывe острой и безнадежной ревности вспомнилъ, какъ видeлъ однажды Бубнова и Соню, идущихъ по темной улицe подруку, и какъ увeрилъ себя, что обознался, когда Соня на другой день сказала, что была съ Веретенниковой въ кинематографe. Моросило, горы были видны только до половины, когда, въ шарабанe, среди тюковъ, корзинъ и тучныхъ женщинъ, онъ прieхалъ въ деревню, отъ которой было десять минутъ ходьбы до дядинаго дома. Софья Дмитрiевна знала, что сынъ скоро долженъ прieхать, -- третiй день {191} ждала телеграммы, съ волненiемъ думая, какъ поeдетъ его встрeчать на станцiю въ автомобилe. Она сидeла въ гостиной и вышивала, когда услышала изъ сада басокъ сына и тотъ его круглый, глуховатый смeхъ, которымъ онъ смeялся, когда возвращался послe долгой разлуки. Мартынъ шелъ рядомъ съ раскраснeвшейся Марiей, которая старалась выхватить у него чемоданъ, а онъ его на ходу все перемeщалъ изъ одной руки въ другую. Сынъ былъ съ лица мeдно-теменъ, глаза посвeтлeли, отъ него дивно пахло табачнымъ перегаромъ, мокрой шерстью пиджака, поeздомъ. "Ты теперь надолго, надолго", -- повторяла она счастливымъ, лающимъ голосомъ. "Вообще -- да, -- солидно отвeтилъ Мартынъ. -- Только вотъ недeли черезъ двe мнe нужно будетъ съeздить по дeлу въ Берлинъ, -- а потомъ я вернусь". "Ахъ, какiя тамъ дeла, успeется!" -- воскликнула она, -- и дядя Генрихъ, который почивалъ у себя послe завтрака, проснулся, прислушался, поспeшно обулся и спустился внизъ. "Блудный сынъ, -- сказалъ онъ входя, -- я очень радъ тебя видeть опять". Мартынъ щекой коснулся его щеки, и оба одновременно чмокнули пустоту, какъ было между ними принято. "Надeюсь -- на нeкоторое время?" -- спросилъ дядя, не спуская съ него глазъ, и ощупью взялся за спинку стула, и сeлъ, растопыривъ ноги. "Вообще -- да, -- отвeтилъ Мартынъ, пожирая ветчину, -- только вотъ недeли черезъ двe мнe придется съeздить въ Берлинъ, -- но потомъ я вернусь". "Не вернешься, -- сказала со смeхомъ Софья Дмитрiевна, -- знаю тебя. Ну, разскажи, какъ это все было. Неужели ты правда пахалъ, и косилъ, и доилъ?" "Доить очень весело", -- сказалъ Мартынъ, и показалъ {192} двумя разставленными пальцами, какъ это дeлается (какъ разъ доить коровъ ему въ Молиньякe не проходилось, -- былъ для этого его тезка, Мартэнъ Рокъ, -- и неизвeстно, почему онъ сначала разсказалъ именно объ этомъ, когда было такъ много другого, подлиннаго). Утромъ, взглянувъ на горы, Мартынъ снова, на тотъ же нeсколько всхлипывающiй мотивъ, подумалъ: "Прощай, прощай", -- но сразу пожурилъ себя за недостойное малодушiе, и тутъ вошла Софья Дмитрiевна съ письмомъ, и, уже съ порога -- такъ, чтобы не дать времени сыну напрасно подумать, что это отъ Сони, -- бодро сказала: "Отъ твоего Дарвина. Забыла тебe вчера дать". Мартынъ съ первыхъ же строкъ началъ тихо смeяться. Дарвинъ писалъ, что женится на удивительной дeвушкe, англичанкe, встрeченной въ гостиницe надъ Нiагарой, что ему приходится много разъeзжать, и что онъ будетъ черезъ недeлю въ Берлинe. "Да пригласи его сюда, -- живо сказала Софья Дмитрiевна, -- чего же проще?" "Нeтъ-нeтъ, я тебe говорю, что я долженъ тамъ быть, выходитъ вполнe удачно..." "Скажи, Мартынъ", -- начала Софья Дмитрiевна и замялась. "Въ чемъ дeло?" -- спросилъ онъ со смeхомъ. "Какъ у тебя тамъ все, -- ну, ты знаешь, о чемъ я спрашиваю... Ты можетъ быть уже обрученъ?" Мартынъ щурился и смeялся, и ничего не отвeчалъ. "Я буду ее очень любить", -- тихо, святымъ голосомъ, произнесла Софья Дмитрiевна. "Пойдемъ гулять, чудная погода", -- сказалъ Мартынъ, дeлая видъ, что мeняетъ разговоръ. "Ты пойди, -- отвeтила она. -- Я, дура, какъ разъ на сегодня пригласила старичковъ Друэ, и они умрутъ отъ разрыва сердца, если имъ протелефонировать". {193} Въ саду дядя Генрихъ прилаживалъ лeсенку къ стволу яблони и потомъ, съ величайшей осторожностью, поднялся на третью ступеньку. У колодца, позабывъ о ведрe, переполнявшемся блестящей водой, стояла, подбоченясь, Марiя и глядeла куда-то въ сторону. Она очень раздобрeла за послeднiе годы, но въ эту минуту, съ солнечными бликами на голой шеe, на платьe, на туго скрученныхъ косахъ, она Мартыну напомнила его мимолетную влюбленность. Марiя быстро повернула къ нему лицо. Толстое и тупое. XLII. Упруго идя по тропe въ черной еловой чащe, гдe, тамъ и сямъ, сiяла желтизной тонкая береза, онъ съ восторгомъ предвкушалъ вотъ такую же прохваченную солнцемъ осеннюю глушь, съ паутинами, растянутыми на лучахъ, съ зарослями царскаго чая въ сырыхъ ложбинкахъ, -- и вдругъ просвeтъ, и дальше -- просторъ, пустыя осеннiя поля и на пригоркe плотную бeлую церковку, пасущую нeсколько бревенчатыхъ избъ, готовыхъ вотъ-вотъ разбрестись, и вокругъ пригорка ясную излучину рeки съ кудрявыми отраженiями. Онъ былъ почти удивленъ, когда, сквозь черноту хвои, глянулъ альпiйскiй склонъ. Это напомнило ему, что до отъeзда слeдовало расчитаться съ совeстью. Дeловито и неторопливо онъ поднялся по склону, достигъ сeрыхъ изломанныхъ скалъ, вскарабкался по каменистой крутизнe и оказался на той площадкe, откуда велъ за уголъ знакомый карнизъ. Не задумываясь, {194} исполняя приказъ, коего ослушаться было немыслимо, онъ принялся бокомъ переступать по узкой полкe и, когда дошелъ до конца, посмотрeлъ черезъ плечо и увидeлъ тотчасъ за каблуками солнечную бездну, и въ самой глубинe -- фарфоровую гостиницу. "На, выкуси", -- сказалъ ей Мартынъ и, не поддаваясь головокруженiю, двинулся налeво, откуда пришелъ, -- и еще разъ остановился, и, провeряя свою выдержку, попробовалъ извлечь изъ задняго кармана штановъ портсигаръ и закурить. Было одно мгновенiе, когда, грудью касаясь скалы, онъ руками за нее не держался и чувствовалъ, какъ пропасть за нимъ напрягается, тянетъ его за икры и плечи. Онъ не закурилъ только потому, что выронилъ спичечный коробокъ, и было очень страшно, что звука паденiя не послeдовало, и, когда онъ опять двинулся по карнизу, ему казалось, что коробокъ все еще летитъ. Благополучно добравшись до площадки, Мартынъ крякнулъ отъ радости и опять дeловито, со строгимъ сознанiемъ выполненнаго долга, пошелъ внизъ по склону и, найдя нужную тропинку, спустился къ бeлой гостиницe -- посмотрeть, что она на все это скажетъ. Тамъ -- въ саду, около тенниса, -- онъ увидeлъ Валентину Львовну, сидeвшую на скамейкe рядомъ съ господиномъ въ бeлыхъ штанахъ, и понадeялся, что она не замeтитъ его, -- было жаль такъ скоро растрясти то драгоцeнное, что принесъ онъ съ вершины. "Мартынъ Сергeичъ, а, Мартынъ Сергeичъ", -- крикнула она, и Мартынъ осклабился и подошелъ. "Это сынъ доктора Эдельвейса", -- сказала Валентина Львовна господину въ бeлыхъ штанахъ. Тотъ привсталъ и, не снимая канотье, отодвинулъ локоть, нацeлился и, рeзко выeхавъ впередъ {195} ладонью, крeпко пожалъ Мартыну руку. "Грузиновъ", -- сказалъ онъ вполголоса, какъ будто сообщая тайну. "Надолго прieхали?" -- спросила Валентина Львовна съ улыбкой и быстро натянула яркую, съ пушкомъ, губу на большiе розовые зубы. "Вообще -- да, -- сказалъ Мартынъ. -- Только вотъ съeзжу по дeламъ въ Берлинъ, а потомъ вернусь". "Мартынъ... Сергeевичъ?" -- тихо справился Грузиновъ и, на утвердительный отвeтъ Мартына прикрылъ вeки и повторилъ его имя-отчество еще разъ про себя. "А знаете, вы"... -- проговорила Валентина Львовна и сдeлала вазообразный жестъ своими дивными руками. "Еще бы, -- отвeтилъ Мартынъ. -- Я батрачилъ на югe Францiи. Тамъ такъ спокойно живется, что нельзя не поправиться". Грузиновъ двумя пальцами потрогалъ себя за углы рта, и при этомъ его добротное, чистое, моложавое лицо со сливочнымъ оттeнкомъ на щекахъ, изъ которыхъ, казалось, можно было сдeлать тянушки, приняло немного бабье выраженiе. "Да, вспомнилъ, -- сказалъ онъ. -- Его зовутъ Кругловъ, и онъ женатъ на турчанкe", -- ("ахъ, садитесь", -- вскользь произнесла Валентина Львовна и двумя толчками отодвинула вбокъ свое мягкое, очень надушенное тeло, -- чтобы дать Мартыну мeсто на скамейкe) -- "у него какъ разъ заимка на югe Францiи, -- развилъ свою мысль Грузиновъ, -- и, кажется, онъ поставляетъ въ городъ жасминъ. Вы въ какихъ же мeстахъ были, -- тоже въ духодeльныхъ?" Мартынъ сказалъ. "Во-во, -- подхватилъ Грузиновъ, -- гдe-то тамъ по близости. А, можетъ быть, и не тамъ. Вы что, учитесь въ берлинскомъ университетe?" "Нeтъ, я кончилъ въ Кембриджe". "Весьма любопытно, -- вeско сказалъ Грузиновъ. -- Тамъ {196} еще сохранились римскiе водопроводы, -- продолжалъ онъ, обратившись къ женe. -- Представь себe, голубка, этихъ римлянъ, которые вдалекe отъ родины устраиваются на чужой землe, -- и замeть: хорошо, удобно, по-барски". Мартынъ никакихъ особенныхъ водопроводовъ въ Кембриджe не видалъ, но все же счелъ нужнымъ закивать. Какъ всегда въ присутствiи людей замeчательныхъ, съ необыкновеннымъ прошлымъ, онъ испытывалъ прiятное волненiе и уже рeшалъ про себя, какъ лучше всего воспользоваться новымъ знакомствомъ. Оказалось однако, что Юрiя Тимофеевича Грузинова не такъ-то легко привести въ благое состоянiе духа, когда человeкъ вылeзаетъ изъ себя, какъ изъ норы, и усаживается нагишомъ на солнцe. Юрiй Тимофеевичъ не желалъ вылeзать. Онъ былъ въ совершенствe добродушенъ и вмeстe съ тeмъ непроницаемъ, онъ охотно говорилъ на любую тему, обсуждалъ явленiя природы и человeческiя дeла, но всегда было что-то такое въ этихъ рeчахъ, отчего слушатель вдругъ спрашивалъ себя, не измывается ли надъ нимъ потихоньку этотъ сдобный, плотный, опрятный господинъ съ холодными глазами, какъ бы не участвующими въ разговорe. Когда прежде, бывало, разсказывали о немъ, о страсти его къ опасности, о переходахъ черезъ границу, о таинственныхъ возстанiяхъ, Мартынъ представлялъ себe что-то властное, орлиное. Теперь же, глядя, какъ Юрiй Тимофеевичъ открываетъ черный, изъ двухъ частей, футляръ и нацeпляетъ для чтенiя очки, -- очень почему-то простые очки, въ металлической оправe, какiе подстать было бы носить пожилому рабочему, мастеру со складнымъ аршиномъ {197} въ карманe, -- Мартынъ чувствовалъ, что Грузиновъ другимъ и не могъ быть. Его простоватость, даже нeкоторая рыхлость, старомодная изысканность въ платьe (фланелевый жилетъ въ полоску), его шутки, его обстоятельность, -- все это было прочной оболочкой, кокономъ, который Мартынъ никакъ не могъ разорвать. Однако самый фактъ, что встрeтился онъ съ нимъ почти наканунe экспедицiи, казался Мартыну залогомъ успeха. Это тeмъ болeе было удачно, что, вернись Мартынъ въ Швейцарiю на мeсяцъ позже, онъ бы Грузинова не засталъ: Грузиновъ былъ бы уже въ Бессарабiи. XLIII. Прогулки. До водопада, до Сенъ-Клера, до пещеры, гдe нeкогда жилъ отшельникъ. И обратно. Сентябрь былъ жаркiй, погожiй. -- Утромъ, бывало, мороситъ, а уже къ полудню весь мiръ нeжно вспыхиваетъ на солнцe, блестятъ стволы деревьевъ, горятъ синiя лужи на дорогe, и горы, разогрeвшись, освобождаются отъ туманнаго облаченiя. Впереди -- Софья Дмитрiевна и Валентина Львовна, сзади -- Грузиновъ и Мартынъ. Грузиновъ шагалъ съ удовольствiемъ, крeпко опираясь на самодeльную трость, и не любилъ, когда останавливались, чтобы поглазeть на видъ: онъ говорилъ, что это портитъ ритмъ прогулки. Разъ съ какой-то фермы метнулась овчарка и стала посреди дороги, урча. Валентина Львовна сказала: "ой, я боюсь", -- зашла за спину мужа, а Мартынъ взялъ палку изъ руки матери, которая, обращаясь къ собакe, издавала {198} тотъ звукъ, какимъ у насъ подгоняютъ лошадей. Одинъ Грузиновъ поступилъ правильно: онъ сдeлалъ видъ, что поднимаетъ съ земли камень, и собака сразу отскочила. Пустякъ, конечно, -- но Мартынъ любилъ такiе пустяки. Въ другой разъ, видя, что Мартыну трудно итти безъ трости по очень крутой тропинкe, Грузиновъ извлекъ изъ кармана финскiй ножъ, выбралъ деревцо и, молча, очень точными ударами ножа, смастерилъ ему палку, гладкую, бeлую, еще живую, еще свeжую на ощупь. Тоже пустякъ, -- но эта палка почему-то пахла Россiей. Софья Дмитрiевна находила Грузинова милeйшимъ и какъ-то за завтракомъ сказала мужу, что онъ непремeнно долженъ поближе съ нимъ познакомиться, что о немъ уже сложились легенды. "Не спорю, не спорю, -- отвeтилъ дядя Генрихъ, поливая салатъ уксусомъ, -- но вeдь это авантюристъ, человeкъ несовсeмъ нашего общества, впрочемъ, если хочешь, зови". Мартынъ пожалeлъ, что не услышитъ, какъ Юрiй Тимофеевичъ разговорится съ дядей Генрихомъ, -- о деспотизмe машинъ, о вещественности нашего вeка. Послe завтрака Мартынъ послeдовалъ за дядей въ кабинетъ и сказалъ: "Я во вторникъ eду въ Берлинъ. Мнe нужно съ тобой поговорить". "Куда тебя несетъ?" -- недовольно спросилъ дядя Генрихъ и добавилъ, тараща глаза и качая головой: "Твоя мать будетъ крайне огорчена, -- самъ знаешь". "Я обязанъ поeхать, -- продолжалъ Мартынъ. -- У меня есть дeло". "Амурное?" -- полюбопытствовалъ дядя Генрихъ. Мартынъ безъ улыбки покачалъ головой. "Такъ что же?" -- пробормоталъ дядя Генрихъ и поглядeлъ на кончикъ зубочистки, которой онъ уже нeкоторое время производилъ раскопки. "Это о деньгахъ, -- довольно {199} твердо сказалъ Мартынъ, -- я хочу попросить тебя дать мнe въ долгъ. Ты знаешь, что я лeтомъ хорошо зарабатываю. Я тебe лeтомъ отдамъ". "Сколько?" -- спросилъ дядя Генрихъ, и лицо его приняло довольное выраженiе, глаза подернулись влагой, -- онъ чрезвычайно любилъ показывать Мартыну свою щедрость. "Пятьсотъ франковъ". Дядя Генрихъ поднялъ брови. "Это, значитъ, карточный долгъ, такъ что ли?" "Если ты не хочешь..." -- началъ Мартынъ, съ ненавистью глядя, какъ дядя обсасываетъ зубочистку. Тотъ сразу испугался. "У меня есть правило, -- проговорилъ онъ примирительно, -- никогда не слeдуетъ требовать отъ молодого человeка откровенности. Я самъ былъ молодъ и знаю, какъ иногда молодой человeкъ бываетъ опрометчивъ, это только естественно. Но слeдуетъ избeгать азартныхъ... ахъ постой же, постой, куда ты, -- я же тебe дамъ, я дамъ, -- мнe не жалко, -- а насчетъ того, чтобы вернуть..." "Значитъ ровно пятьсотъ, -- сказалъ Мартынъ, -- и я уeзжаю во вторникъ". Дверь прiоткрылась. "Мнe можно?" -- спросила Софья Дмитрiевна тонкимъ голосомъ. "Какiе у васъ тутъ секреты? -- немного жеманно продолжала она, безпокойно перебeгая глазами съ сына на мужа. -- Мнe развe нельзя знать?" "Да нeтъ, все о томъ же, -- о братьяхъ Пти", -- отвeтилъ Мартынъ. "А онъ, между прочимъ, во вторникъ отбываетъ", -- произнесъ дядя Генрихъ и сунулъ зубочистку въ жилетный карманъ. "Какъ, уже?" -- протянула Софья Дмитрiевна. "Да, уже, уже, уже, уже", -- съ несвойственнымъ ему раздраженiемъ сказалъ сынъ и вышелъ изъ комнаты. "Онъ безъ дeла свихнется", -- замeтилъ дядя Генрихъ, комментируя грохотъ двери. {200} XLIV. Когда Мартынъ вошелъ въ надоeвшiй садъ гостиницы, онъ увидeлъ Юрiя Тимофеевича, стоящаго у теннисной площадки, на которой шла довольно живая игра между двумя юношами. "Смотрите, -- козлами скачутъ, -- сказалъ Грузиновъ, -- а вотъ у насъ былъ кузнецъ, вотъ онъ дeйствительно здорово жарилъ въ лапту, -- за каланчу лупнетъ, или за рeчку, -- очень просто. Пустить бы его сюда, какъ бы онъ разбилъ этихъ молодчиковъ". "Въ теннисe другiя правила", -- замeтилъ Мартынъ. "Онъ бы имъ безъ всякихъ правилъ наклалъ", -- спокойно возразилъ Грузиновъ. Послeдовало молчанiе. Хлопали мячи. Мартынъ прищурился. "У блондина довольно классный драйвъ". "Комикъ", -- сказалъ Грузиновъ и потрепалъ его по плечу. Межъ тeмъ подошла Валентина Львовна, плавно покачивая бедрами, а потомъ завидeла двухъ знакомыхъ барышень англичанокъ и поплыла къ нимъ, осторожно улыбаясь. "Юрiй Тимофеичъ,-- сказалъ Мартынъ, -- у меня къ вамъ разговоръ. Это важно и секретно". "Сдeлайте одолженiе. Я -- гробъ-могила". Мартынъ нерeшительно оглядeлся. "Я не знаю..." -- началъ онъ. "Дыкъ пойдемте ко мнe", -- предложилъ Грузиновъ. Въ номерe было тeсно, темновато, и сильно пахло духами Валентины Львовны. Грузиновъ растворилъ окно, на одинъ мигъ онъ былъ какъ большая темная птица, раскинутая {201} на золотомъ фонe, и затeмъ все вспыхнуло, солнце, разбeжавшись по полу, остановилось у двери, которую безшумно затворилъ за собой Мартынъ. "Кажется, безпорядокъ, не взыщите, -- сказалъ Грузиновъ, косясь на двуспальную постель, смятую полуденной сiестой. -- Садитесь въ кресло, голубчикъ. Очень сладкiя яблочки. Угощайтесь". "Я, собственно говоря, -- приступилъ Мартынъ, -- вотъ о чемъ хотeлъ съ вами поговорить: у меня есть прiятель, этотъ прiятель собирается нелегально перейти изъ Латвiи въ Россiю..." "Вотъ это возьмите, съ румянцемъ", -- вставилъ Грузиновъ. "Я все думаю, -- продолжалъ Мартынъ, -- удастся ли ему это? Предположимъ, -- онъ отлично знаетъ мeстность по картe, -- но вeдь этого недостаточно, -- вeдь повсюду пограничники, развeдка, шпiоны. Я хотeлъ попросить васъ -- ну что ли, разъяснить". Грузиновъ, облокотясь на столъ, eлъ яблоко, вертeлъ его, отхватывалъ то тутъ, то тамъ хрустящiй кусокъ и опять вертeлъ, выбирая новое мeсто для нападенiя. "А зачeмъ вашему прiятелю туда захаживать?" -- освeдомился онъ, бeгло взглянувъ на Мартына. "Не знаю, онъ это скрываетъ. Кажется, хочетъ повидать родныхъ въ Островe или въ Псковe". "Какой паспортъ?" -- спросилъ Грузиновъ. "Иностранный, онъ иностранный подданный, -- литовецъ, что ли". "Такъ что же, -- визы ему не даютъ?" "Этого я не знаю, -- онъ кажется не хочетъ визы, ему нравится сдeлать это по-своему. А можетъ быть дeйствительно не даютъ..." Грузиновъ доeлъ яблоко и сказалъ: "Я все ищу антоновскаго вкуса, -- иногда, кажется, какъ будто нашелъ, -- а присмакуюсь, -- нeтъ, все-таки, не то. А насчетъ визъ вообще -- сложно. Я вамъ никогда не разсказывалъ исторiю, {202} какъ мой шуринъ перехитрилъ американскую квоту?" "Я думалъ, вы что-нибудь посовeтуете", -- неловко проговорилъ Мартынъ. "Чудакъ-человeкъ, -- сказалъ Грузиновъ, -- вeдь вашъ прiятель навeрное лучше знаетъ". "Но я безпокоюсь за него..." -- тихо произнесъ Мартынъ и съ грустью подумалъ, что разговоръ выходитъ отнюдь не такимъ, какимъ онъ его воображалъ, и что Юрiй Тимофеевичъ никогда не разскажетъ, какъ онъ самъ множество разъ переходилъ границу. "И понятно, что безпокоитесь, -- сказалъ Грузиновъ. -- Особенно, если онъ новичокъ. Впрочемъ, проводникъ тамъ всегда найдется". "Ахъ, нeтъ, это опасно, -- воскликнулъ Мартынъ, -- нарвется на предателя". "Ну конечно, слeдуетъ быть осторожнымъ", -- согласился Грузиновъ и, потирая ладонью глаза, внимательно, сквозь толстые бeлые пальцы, посмотрeлъ на Мартына. "И очень важно, конечно, знать мeстность", -- добавилъ онъ вяло. Тогда Мартынъ проворно вынулъ небольшую въ трубку свернутую карту. Онъ зналъ ее наизусть, не разъ забавлялся тeмъ, что чертилъ ее не глядя, -- но теперь слeдовало скрыть свое знанiе. "Я, видите ли, даже запасся картой, -- сказалъ онъ непринужденно. -- Мнe, напримeръ кажется, что Коля перейдетъ вотъ здeсь, или здeсь". "Ахъ, его зовутъ Колей, -- сказалъ Грузиновъ. -- Запомнимъ, запомнимъ. А карта хорошая. Постойте..." (появился футляръ, чмокнувъ, открылся, блеснули очки)... "Значитъ, позвольте, -- какой, масштабъ? -- о, прекрасно... -- вотъ -- Рeжица, вотъ Пыталово, на самой чертe. У меня былъ прiятель, тоже, по странному совпаденiю, Коля, который разъ перешелъ рeчку бродомъ и пошелъ вотъ {203} такъ, а въ другой разъ началъ здeсь, -- и лeсомъ, лeсомъ, -- очень густой лeсъ, -- Рогожинскiй, вотъ, а теперь, если взять на сeверо-востокъ... --" Грузиновъ теперь говорилъ живо и все ускорялъ рeчь, водя острiемъ разогнутой англiйской булавки по картe, -- и въ одну минуту намeтилъ полдюжины маршрутовъ, и все сыпалъ названiями деревень, призывалъ къ жизни невидимыя тропы, -- и чeмъ оживленнeе онъ говорилъ, тeмъ яснeе становилось Мартыну, что Грузиновъ надъ нимъ издeвается. Вдругъ донеслись изъ сада два женскихъ голоса, странно выкрикивающихъ фамилiю Юрiя Тимофеевича. Онъ высунулся. Барышни-англичанки (барышнямъ, вообще, онъ нравился, -- разыгрывалъ передъ ними байбака, простака) звали его eсть мороженое. "Вотъ пристаючiя, -- сказалъ Грузиновъ, -- я все равно мороженаго никогда не eмъ". Мартыну показалось, что уже гдe-то, когда-то были сказаны эти слова (какъ въ "Незнакомкe" Блока), и что тогда, какъ и теперь, онъ чeмъ-то былъ озадаченъ, что-то пытался объяснить. "Вотъ мой совeтъ, -- сказалъ Грузиновъ, ловко свернувъ карту и протянувъ ее Мартыну. -- Передайте Колe, чтобъ онъ оставался дома и занимался чeмъ-нибудь дeльнымъ. Хорошiй малый, должно быть, -- и было бы жаль, если-бы онъ заплуталъ". "Онъ въ этомъ лучше меня смыслитъ", -- мстительно отвeтилъ Мартынъ. Спустились въ садъ. Мартынъ все время усиленно улыбался и чувствовалъ ненависть къ Грузинову, къ его холоднымъ глазамъ, къ сливочно-бeлому непроницаемому лбу. Но одно было хорошо: вотъ, разговоръ произошелъ, {204} это минуло, -- обошелся, какъ съ мальчишкой, -- чортъ съ нимъ, совeсть чиста, теперь можно спокойно уложить вещи и уeхать. XLV. Въ день отъeзда онъ проснулся очень рано, какъ, бывало, въ дeтствe, въ рождественское утро. Мать, по англiйскому обычаю, осторожно входила среди ночи и подвeшивала къ изножью кровати чулокъ, набитый подарками. Для пущей убeдительности она нацeпляла ватную бороду и надeвала мужнинъ башлыкъ. Мартынъ, проснись онъ ненарокомъ, видeлъ бы воочiю святого Николая. И вотъ, утромъ, при ярко-желтомъ блескe лампы и подъ мрачнымъ взглядомъ зимняго петербургскаго разсвeта, -- съ коричневымъ небомъ надъ темнымъ домомъ напротивъ, гдe снeгъ провелъ карнизы бeлилами, -- Мартынъ ощупывалъ длинный материнскiй чулокъ, хрустящiй, туго набитый почти доверху пакетиками, которые просвeчивали черезъ шелкъ, и, замирая, совалъ въ него руку, начиналъ вытаскивать и разворачивать звeрьковъ, бонбоньерки, -- все предисловiе къ большому подарку, -- къ паровозу и вагонамъ и рельсамъ (изъ которыхъ можно составлять огромныя восьмерки), ожидавшимъ его попозже, въ гостиной. И нынче тоже Мартына ожидалъ поeздъ, этотъ поeздъ уходилъ изъ Лозанны подъ вечеръ и около девяти утра прибывалъ въ Берлинъ. Софья Дмитрiевна, увeренная, что сынъ eдетъ только затeмъ, чтобы повидаться съ маленькой Зилановой, и замeчавшая, что нeтъ изъ Берлина писемъ, и терзавшаяся мыслью, что маленькая {205} Зиланова недостаточно быть можетъ любитъ его и окажется дурной женой, старалась какъ можно веселeе обставить его отъeздъ и, подъ видомъ нeсколько лихорадочной бодрости, скрывала и тревогу свою и огорченiе, что вотъ, едва прieхавъ, онъ уже покидаетъ ее на цeлый мeсяцъ. Дядя Генрихъ, у котораго раздулся флюсъ, былъ за обeдомъ угрюмъ и неразговорчивъ. Мартынъ посмотрeлъ на перечницу, къ которой дядя потянулся, и ему показалось, что эту перечницу (изображавшую толстаго человeчка съ дырочками въ серебряной лысинe) онъ видитъ въ послeднiй разъ. Онъ быстро перевелъ глаза на мать, на ея худыя руки въ блeдныхъ веснушкахъ, на нeжный профиль ея и приподнятую бровь, -- словно она дивилась жирному рагу на тарелкe, -- и опять ему показалось, что эти веснушки, и бровь, и рагу онъ видитъ въ послeднiй разъ. Одновременно и вся мебель въ комнатe, и ненастный пейзажъ въ окнe, и часы съ деревяннымъ циферблатомъ надъ буфетомъ, и увеличенныя фотографiи усатыхъ сюртучныхъ господъ въ черныхъ рамахъ, -- все какъ будто заговорило, требуя къ себe вниманiя въ виду скорой разлуки. "Мнe можно тебя проводить до Лозанны?" -- спросила мать. -- "Ахъ, я знаю, что ты не любишь проводовъ, -- поспeшила она добавить, замeтивъ, что Мартынъ наморщилъ носъ, -- но я не для того, чтобы провожать тебя, а просто хочется проeхаться въ автомобилe, и кромe того мнe нужно кое-что купить". Мартынъ вздохнулъ. "Ну, не хочешь -- не надо, -- сказала Софья Дмитрiевна съ чрезвычайной веселостью. -- Если меня не берутъ, я останусь. Но только ты надeнешь теплое пальто, на этомъ я настаиваю". {206} Они между собой всегда говорили по-русски, и это постоянно сердило дядю Генриха, знавшаго только одно русское слово "ничего", которое почему-то мерещилось ему символомъ славянскаго фатализма. Теперь, будучи въ скверномъ настроенiи и страдая отъ боли въ распухшей деснe, онъ рeзко отодвинулъ стулъ, смахнулъ салфеткой крошки съ живота и, посасывая зубъ, ушелъ въ свой кабинетъ. "Какъ онъ старъ, -- подумалъ Мартынъ, глядя на его сeдой затылокъ, -- или это такъ свeтъ падаетъ? Такая мрачная погода". "Ну, что жъ, тебe скоро нужно собираться, -- замeтила Софья Дмитрiевна, -- вeроятно уже автомобиль поданъ". Она выглянула въ окно. "Да, стоитъ. Посмотри, какъ тамъ смeшно: ничего въ туманe не видно, будто никакихъ горъ нeтъ... Правда?" "Я, кажется, забылъ бритву", -- сказалъ Мартынъ. Онъ поднялся къ себe, уложилъ бритву и ночныя туфли, съ трудомъ защелкнулъ чемоданъ. Вдругъ онъ вообразилъ, какъ будетъ въ Ригe или въ Рeжицe покупать простыя, грубыя вещи, -- картузъ, полушубокъ, сапоги. Быть можетъ, револьверъ? "Прощай-прощай", -- быстро пропeла этажерка, увeнчанная черной фигуркой футболиста, которая всегда напоминала Аллу Черносвитову. Внизу, въ просторной прихожей, стояла Софья Дмитрiевна, заложивъ руки въ карманы макинтоша, и напeвала, какъ всегда дeлала, когда нервничала. "Остался бы дома, -- сказала она, когда Мартынъ съ ней поравнялся, -- ну, что тебe eхать..." Изъ двери направо, надъ которой была голова серны, вышелъ дядя Генрихъ и, глядя на Мартына исподлобья, спросилъ: "Ты увeренъ, что взялъ достаточно {207} денегъ?" "Вполнe, -- отвeтилъ Мартынъ. -- Благодарю тебя". "Прощай, -- сказалъ дядя Генрихъ. -- Я съ тобой прощаюсь здeсь, оттого что сегодня избeгаю выходить. Если бы у другого такъ болeли зубы, какъ у меня, онъ давно былъ бы въ сумасшедшемъ домe". "Ну, пойдемъ, -- сказала Софья Дмитрiевна, -- я боюсь, что ты опоздаешь на поeздъ". Дождь, вeтеръ. У Софьи Дмитрiевны сразу растрепались волосы, и она все гладила себя по ушамъ. "Постой, -- сказала она, недоходя калитки сада, близъ двухъ еловыхъ стволовъ, между которыми лeтомъ натягивался гамакъ. -- Постой же, я хочу тебя поцeловать". Онъ опустилъ чемоданъ наземь. "Поклонись ей отъ меня", -- шепнула она съ многозначительной улыбкой, -- и Мартынъ кивнулъ ("Поскорeй бы уeхать, это невыносимо..."). Шоферъ услужливо открылъ калитку. Сыро блестeлъ автомобиль, дождь слегка звенeлъ, ударяясь въ него. "И пожалуйста, пиши, хоть разъ въ недeлю", -- сказала Софья Дмитрiевна. Она отступила и съ улыбкой замахала рукой, и, шурша по грязи, черный автомобиль скрылся за еловой просадью. XLVI. Ночь въ вагонe, -- въ укачливомъ вагонe темно-дикаго цвeта, -- длилась безъ конца: мгновенiями Мартынъ проваливался въ сонъ и, содрогнувшись, просыпался, и опять катился внизъ -- словно съ американскихъ горъ, и опять взлеталъ, и среди глухого стука колесъ улавливалъ дыханiе пассажира на нижней койкe, равномeрный {208} храпъ, какъ бы участвующiй въ общемъ движенiи поeзда. Задолго до прieзда, пока всe еще въ вагонe спали, Мартынъ спустился со своей вышки и, захвативъ съ собой губку, мыло, полотенце и складной табъ въ непромокаемомъ чехлe, прошелъ въ уборную. Тамъ, предварительно распластавъ на полу листы купленнаго въ Лозаннe "Таймза", онъ выправилъ валкiе края резиновой ванны и, скинувъ пижаму, облeпилъ мыльной пeной все свое крeпкое, темное отъ загара тeло. Было тeсновато, сильно качало, чувствовалась какая-то сквозная близость бeгущихъ рельсъ, была опасность ненарокомъ коснуться стeнки; но Мартынъ не могъ обойтись безъ утренней ванны, видя въ этомъ своего рода героическую оборону: такъ отбивается упорная атака земли, наступающей едва замeтнымъ слоемъ пыли, точно ей не терпится -- до сроку -- завладeть человeкомъ. Послe ванны, какъ бы дурно онъ ни спалъ, Мартынъ проникался благодатной бодростью. Въ такiя минуты мысль о смерти, о томъ, что когда-нибудь -- и, можетъ быть, -- какъ знать? -- скоро -- придется сдаться и продeлать то, что продeлали биллiоны, триллiоны людей, эта мысль о неминуемой, общедоступной смерти, едва волновала его, и только постепенно къ вечеру она входила въ силу и къ ночи раздувалась иногда до чудовищныхъ размeровъ. Мартыну казалось, что въ обычаe казнить на разсвeтe есть милосердiе: дай Богъ, чтобы это случилось утромъ, когда человeкъ владeетъ собой, -- покашливаетъ, улыбается и вотъ -- сталъ и раскинулъ руки. Выйдя на дебаркадеръ Ангальтскаго вокзала, онъ съ наслажденiемъ вдохнулъ дымно-холодный утреннiй воздухъ. {209} Вдали, съ той стороны, откуда пришелъ поeздъ, видно было въ пролетe желeзно-стекляннаго свода чистое, блeдно-голубое небо, блескъ рельсъ, и, по сравненiю съ этой свeтлостью, здeсь, подъ сводомъ, было темновато. Онъ прошелъ мимо тусклыхъ вагоновъ, мимо громаднаго, шипящяго, потнаго паровоза, и, отдавъ билетъ въ человeческую руку контрольной будки, спустился по ступенямъ и вышелъ на улицу. Изъ привязанности къ образамъ дeтства, онъ рeшилъ избрать исходной точкой своего путешествiя вокзалъ Фридриха, гдe нeкогда ловила Нордъ-Экспрессъ русская семья, жившая въ Континенталe. Чемоданъ былъ изрядно тяжелъ, но Мартынъ чувствовалъ такую неусидчивость, такое волненiе, что отправился пeшкомъ; однако, дойдя до угла Потсдамской улицы, онъ ощутилъ сильный голодъ, прикинулъ оставшееся разстоянiе и благоразумно сeлъ въ автобусъ. Съ самого начала этого необыкновеннаго дня всe его чувства были заострены, -- ему казалось, что онъ запоминаетъ лица всeхъ встрeчныхъ, воспринимаетъ живeе, чeмъ когда-либо, цвeта, запахи, звуки, -- и автомобильные рожки, которые, бывало, въ дождливыя ночи терзали слухъ отвратительнымъ сырымъ хрюканiемъ, теперь звучали какъ-то отрeшенно, мелодично и жалобно. Сидя въ автобусe, онъ услышалъ недалеко отъ себя переливъ русской рeчи. Пожилая чета и двое круглоглазыхъ мальчиковъ. Старшiй устроился поближе къ окну, младшiй нeсколько напиралъ на брата. "Ресторанъ", -- сказалъ старшiй съ восторгомъ. "Мотри, ресторанъ", -- сказалъ младшiй, напирая. "Самъ вижу", -- огрызнулся старшiй. "Это ресторанъ", -- сказалъ младшiй убeжденно. "А ты, дуракъ, заткнись", -- проговорилъ {210} старшiй. "Это еще не Линденъ?" -- заволновалась мать. "Это еще Почтамеръ", -- вeско сказалъ отецъ. "Почтамеръ уже проeхали", -- закричали мальчики, и вспыхнулъ короткiй споръ. "Арка, во классъ!" -- восхитился старшiй, тыча въ стекло пальцемъ. "Не ори такъ", -- замeтилъ отецъ. "Чего?" "Говорю, не ори." Тотъ обидeлся: "Я, во-первых