Джеральд Даррелл. Моя семья и другие звери --------------------------------------------------------------- Gerald Durrell, Title-"My Family and Other Animals", 1956 Publ: Gerald Durrell "My family and other animals", London, Penguin Book, 1967 Переводчик: Л.А.Деревянкина, 1986 Изд: М.,"Мир", 1986 OCR & spellcheck: Иванова Юлия Николаевна yuliaiv@enzyme.chem.msu.ru --------------------------------------------------------------- Слово в свое оправдание Так вот, иногда я успевала еще до завтрака целых шесть раз поверить в невероятное. Белая королева. Льюис Кэрролл, "Алиса в Зазеркалье" В этой книге я рассказал о пяти годах, прожитых нашей семьей на греческом острове Корфу. Сначала книга была задумана просто как повесть о животном мире острова, в которой было бы немножко грусти по ушедшим дням. Однако я сразу сделал серьезную ошибку, впустив на первые страницы своих родных. Очутившись на бумаге, они принялись укреплять свои позиции и наприглашали с собой всяких друзей во все главы. Лишь ценой невероятных усилий и большой изворотливости мне удалось отстоять кое-где по нескольку страничек, которые я мог целиком посвятить животным. Я старался дать здесь точные портреты своих родных, ничего не приукрашивая, и они проходят по страницам книги такими, как я их видел. Но для объяснения самого смешного в их поведении должен сразу сказать, что в те времена, когда мы жили на Корфу, все были еще очень молоды: Ларри, самому старшему, исполнилось двадцать три года, Лесли -- девятнадцать, Марго -- восемнадцать, а мне, самому маленькому, было всего десять лет. О мамином возрасте никто из нас никогда не имел точного представления по той простой причине, что она никогда не вспоминала о днях своего рождения. Могу только сказать, что мама была достаточно взрослой, чтобы иметь четырех детей. По ее настоянию я объясняю также, что она была вдовой, а то ведь, как проницательно заметила мама, люди всякое могут подумать. Чтобы все события, наблюдения и радости за эти пять лет жизни могли втиснуться в произведение, не превышающее по объему "Британскую энциклопедию", мне пришлось все перекраивать, складывать, подрезать, так что в конце концов от истинной продолжительности событий почти ничего не осталось. Пришлось также отбросить многие происшествия и лиц, о которых я рассказал бы тут с большим удовольствием. Разумеется, книга эта не могла бы появиться на свет без поддержки и помощи некоторых людей. Говорю я об этом для того, чтобы ответственность за нее разделить на всех поровну. Итак, я выражаю благодарность: Доктору Теодору Стефанидесу. Со свойственным ему великодушием он разрешил мне воспользоваться материалами из своей неопубликованной работы об острове Корфу и снабдил меня множеством плохих каламбуров, из которых я кое-что пустил в ход. Моим родным. Как-никак это они все же дали мне основную массу материала и очень помогли в то время, пока писалась книга, отчаянно споря по поводу каждого случая, который я с ними обсуждал, и изредка соглашаясь со мной. Моей жене -- за то, что она во время чтения рукописи доставляла мне удовольствие своим громким смехом. Как она потом объяснила, ее смешила моя орфография. Софи, моей секретарше, которая взялась расставить запятые и беспощадно искореняла все незаконные согласования. Особую признательность я хотел бы выразить маме, которой и посвящается эта книга. Как вдохновенный, нежный и чуткий Ной, она искусно вела свой корабль с несуразным потомством по бурному житейскому морю, всегда готовая к бунту, всегда в окружении опасных финансовых мелей, всегда без уверенности, что команда одобрит ее управление, но в постоянном сознании своей полной ответственности на всякую неисправность на корабле. Просто непостижимо, как она выносила это плавание, но она его выносила и даже не очень теряла при этом рассудок. По верному замечанию моего брата Ларри, можно гордиться тем методом, каким мы ее воспитали; всем нам она делает честь. Думаю, мама сумела достичь той счастливой нирваны, где уже ничто не потрясает и не удивляет, и в доказательство приведу хотя бы такой факт: недавно, в какую-то из суббот, когда мама оставалась одна в доме, ей вдруг принесли несколько клеток. В них было два пеликана, алый ибис, гриф и восемь обезьянок. Менее стойкий человек мог бы растеряться от такой неожиданности, но мама не растерялась. В понедельник утром я застал ее в гараже, где за нею гонялся рассерженный пеликан, которого она пыталась кормить сардинами из консервной банки. -- Хорошо, что ты пришел, милый,-- сказала она, еле переводя дух.-- С этим пеликаном трудновато было управиться. Я спросил, откуда она знает, что это мои животные. -- Ну, конечно, твои, милый. Кто же еще мог бы мне их прислать? Как видите, мама очень хорошо понимает по крайней мере одного из своих детей. И в заключение я хочу особо подчеркнуть, что все рассказанное тут об острове и его жителях -- чистейшая правда. Наша жизнь на Корфу вполне бы могла сойти за одну из самых ярких и веселых комических опер. Мне кажется, что всю атмосферу, все очарование этого места верно отразила морская карта, которая у нас тогда была. На ней очень подробно изображался остров и береговая линия прилегающего континента, а внизу, на маленькой врезке, стояла надпись: Предупреждаем: бакены, отмечающие мели, часто оказываются здесь не на своих местах, поэтому морякам во время плавания у этих берегов надо быть осмотрительней. Переезд. Резкий ветер задул июль, как свечу, и над землей повисло свинцовое августовское небо. Бесконечно хлестал мелкий колючий дождь вздуваясь при порывах ветра темной серой волной. Купальни на пляжах Борнмута обращали свои слепые деревянные лица к зелено-серому пенистому морю, а оно с яростью кидалось на береговой бетонный вал. Чайки в смятении улетали в глубь берега и потом с жалобными стонами носились по городу на своих упругих крыльях. Такая погода специально рассчитана на то, чтобы изводить людей. В тот день все наше семейство имело довольно неприглядный вид, так как плохая погода принесла с собой весь обычный набор простуд, которые мы очень легко схватывали. Для меня, растянувшегося на полу с коллекцией раковин, она принесла сильный насморк, залив мне, словно цементом, весь череп, так что я с хрипом дышал через открытый рот. У моего брата Лесли, примостившегося у зажженного камина, были воспалены оба уха, из них беспрестанно сочилась кровь. У сестры Марго прибавились новые прыщики на лице, и без того испещренном красными точками. У мамы сильно текло из носа и вдобавок начался приступ ревматизма. Только моего старшего брата Ларри болезнь не коснулась, но было уже достаточно и того, как он злился, глядя на наши недуги. Разумеется, Ларри все это и затеял. Остальные в то время просто не в состоянии были думать еще о чем-нибудь, кроме своих болезней, но Ларри само Провидение предназначило для того, чтобы нестись по жизни маленьким светлым фейерверком и зажигать мысли в мозгу у других людей, а потом, свернувшись милым котеночком, отказываться от всякой ответственности за последствия. В тот день злость разбирала Ларри со все нарастающей силой, и вот наконец, окинув комнату сердитым взглядом, он решил атаковать маму как явную виновницу всех бед. -- И чего ради мы терпим этот проклятый климат? -- спросил он неожиданно, поворачиваясь к залитому дождем окну.-- Взгляни вон туда! И, уж если на то пошло, взгляни на нас... Марго раздулась, как тарелка с распаренной кашей... Лесли слоняется по комнате, заткнув в каждое ухо по четырнадцать саженей ваты... Джерри говорит так, будто он родился с волчьей пастью... И посмотри на себя! С каждым днем ты выглядишь все кошмарнее. Мама бросила взгляд поверх огромного тома под названием "Простые рецепты из Раджпутаны" и возмутилась. -- Ничего подобного! -- сказала она. -- Не спорь,-- упорствовал Ларри.-- Ты стала выглядеть как самая настоящая прачка... а дети твои напоминают серию иллюстраций из медицинской энциклопедии. На эти слова мама не смогла подыскать вполне уничтожающего ответа и поэтому ограничилась одним лишь пристальным взглядом, прежде чем снова скрыться за книгой, которую она читала. --Солнце... Нам нужно солнце!--продолжал Ларри.---Ты согласен, Лесс?.. Лесс... Лесс! Лесли вытащил из одного уха большой клок ваты. -- Что ты сказал? -- спросил он. -- Вот видишь! -- торжествующе произнес Ларри, обращаясь к маме.-- Разговор с ним превращается в сложную процедуру. Ну, скажи на милость, разве это дело? Один брат не слышит, что ему говорят, другого ты сам понять не можешь. Пора наконец что-то предпринять. Не могу же я создавать свою бессмертную прозу в такой унылой атмосфере, где пахнет эвкалиптовой настойкой. -- Конечно, милый,-- рассеянно отвечала мама. -- Солнце,-- говорил Ларри, снова приступая к делу.-- Солнце, вот что нам нужно... край, где мы могли бы расти на свободе. -- Конечно, милый, это было бы славно,-- соглашалась мама, почти не слушая его. -- Сегодня утром я получил письмо от Джорджа. Он пишет, что Корфу -- восхитительный остров. Может быть, стоит собрать вещички и поехать в Грецию? -- Конечно, милый, если тебе хочется,-- неосторожно произнесла мама. Там, где дело касалось Ларри, мама обычно действовала с большой осмотрительностью, стараясь не связывать себя словом. -- Когда? -- спросил Ларри, удивившись ее покладистости. Мама, поняв свою тактическую ошибку, осторожно опустила "Простые рецепты из Раджпутаны". -- Мне кажется, милый,-- сказала она,-- тебе лучше поехать сперва одному и все уладить. Потом ты напишешь мне, и, если там будет хорошо, мы все к тебе приедем. Ларри посмотрел на нее испепеляющим взглядом. -- То же самое ты говорила, когда я предложил ехать в Испанию,-- напомнил он.-- Я просидел в Севилье целых два месяца в ожидании вашего приезда, а ты лишь писала мне длинные письма о питьевой воде и канализации, словно я был секретарем муниципального совета или вроде того. Нет уж, если ехать в Грецию, то только всем вместе. -- Ты все преувеличиваешь, Ларри,-- жалобно сказала мама.-- Во всяком случае, я не могу так вот сразу уехать. Надо что-то решить с этим домом. -- Решить? Господи, ну что тут решать? Продай его, вот и все. -- Я не могу этого сделать, милый,-- ответила мама, потрясенная подобным предложением. -- Не можешь? Почему не можешь? -- Но ведь я его только что купила. -- Вот и продай, пока он еще не облупился. -- Не говори глупостей, милый. Об этом даже речи быть не может,-- твердо заявила мама.-- Это было бы просто безумием. И вот мы продали дом и, как стая перелетных ласточек, унеслись на юг от хмурого английского лета. Путешествовали мы налегке, взяв с собой только то, что считали жизненно необходимым. Когда на таможне мы открыли для досмотра свой багаж, содержимое чемоданов со всей наглядностью продемонстрировало характер и интересы каждого из нас. Багаж Марго, например, состоял из вороха прозрачной одежды, трех книг с советами, как сохранить стройную фигуру, и целой батареи флаконов с какой-то жидкостью от прыщей. В чемодане Лесли оказалось два свитера и пара трусов, куда были завернуты два револьвера, духовой пистолет, книжка под названием "Будь сам себе оружейным мастером" и большая бутыль смазочного масла, которая подтекала, Ларри вез с собой два сундука книг и чемоданчик с одеждой. Мамин багаж был разумно поделен между одеждой и книгами по кулинарии и садоводству. Я взял с собой в путешествие только то, что могло скрасить длинную, скучную дорогу: четыре книги по зоологии, сачок для бабочек, собаку и банку из-под варенья, набитую гусеницами, которые в любой момент могли превратиться в куколок. Итак, полностью, по нашим стандартам, оснащенные, мы покинули холодные берега Англии. Мимо пронеслась Франция, грустная, залитая дождями; Швейцария, похожая на рождественский торт; яркая, шумная, пропитанная резкими запахами Италия -- и скоро от всего остались лишь смутные воспоминания. Крошечный пароходик отвалил от каблука Италии и вышел в сумеречное море. Пока мы спали в своих душных каютах, где-то посреди отполированной луною водной глади судно пересекло невидимую линию раздела и оказалось в светлом зазеркалье Греции. Постепенно ощущение этой перемены каким-то образом проникло в нас, мы все проснулись от непонятного волнения и вышли на палубу. В свете ранней утренней зари море катило свои гладкие синие волны. За кормой, словно белый павлиний хвост, тянулись легкие пенистые струи, сверкавшие пузырями. Бледное небо начинало желтеть на востоке. Впереди неясным пятном проступала шоколадно-коричневая земля с бахромкой белой пены внизу. Это был Корфу. Напрягая зрение, мы вглядывались в очертания гор, стараясь различить долины, пики, ущелья, пляжи, но перед нами по-прежнему был только силуэт острова. Потом солнце вдруг сразу выплыло из-за горизонта, и все небо залилось ровной голубой глазурью, как глаз у сойки. Море вспыхнуло на миг всеми своими мельчайшими волночками, принимая темный, пурпуровый оттенок с зелеными бликами, туман мягкими струйками быстро поднялся вверх, и перед нами открылся остров. Горы его как будто спали под скомканным бурым одеялом, в складках зеленели оливковые рощи. Среди беспорядочного нагромождения сверкающих скал золотого, белого и красного цвета бивнями изогнулись белые пляжи. Мы обошли северный мыс, гладкий крутой обрыв с вымытыми в нем пещерами. Темные волны несли туда белую пену от нашего кильватера и потом, у самых отверстий, начинали со свистом крутиться среди скал. За мысом горы отступили, их сменила чуть покатая равнина с серебристой зеленью олив. Кое-где к небу указующим перстом поднимался темный кипарис. Вода в мелких заливах была ясного голубого цвета, а с берега даже сквозь шум пароходных двигателей до нас доносился торжествующий звон цикад. 1. Неожиданный остров Пробившись сквозь гам и сутолоку таможни, мы оказались на залитой ярким солнечным светом набережной. Перед нами по крутым склонам поднимался город -- спутанные ряды разноцветных домиков с зелеными ставнями, будто распахнутые крылья тысячи бабочек. Позади расстилалась зеркальная гладь залива с его невообразимой синевой. Ларри шел быстрым шагом, гордо откинув голову и с выражением такой царственной надменности на лице, что можно было не заметить его маленького роста. Он не спускал глаз с носильщиков, еле справлявшихся с его двумя сундуками. Сзади воинственно выступал крепыш Лесли, а следом за ним в волнах духов и муслина шествовала Марго. Маму, имевшую вид захваченного в плен беспокойного маленького миссионера, нетерпеливый Роджер насильно утащил к ближайшему фонарному столбу. Она стояла там, устремив взор в пространство, пока он давал разрядку своим напряженным чувствам после долгого сиденья взаперти. Ларри нанял две на удивление замызганные пролетки, в одну поместил багаж, в другую забрался сам и сердито посмотрел вокруг. -- Ну, что? -- спросил он.-- Чего мы еще дожидаемся? -- Мы дожидаемся маму,-- объяснил Лесли.-- Роджер нашел фонарь. -- О господи! -- воскликнул Ларри и, выпрямившись в пролетке во весь рост, проревел: -- Скорее, мама! Собака может потерпеть. -- Иду, милый,-- послушно отозвалась мама, не трогаясь с места, потому что Роджер еще не собирался уходить от столба. -- Этот пес мешал нам всю дорогу,-- сказал Ларри. -- Надо иметь терпение,-- возмутилась Марго.-- Собака не виновата... Мы ведь ждали тебя целый час в Неаполе. -- У меня тогда расстроился желудок,--холодно объяснил Ларри. -- И у него, может, тоже желудок,-- с торжеством ответила Марго.-- Какая разница? Что в лоб, что на лбу. -- Ты хотела сказать -- по лбу? --- Чего бы я ни хотела, это одно и то же. Но тут подошла мама, слегка взъерошенная, и наше внимание переключилось на Роджера, которого надо было водворить в пролетку. Роджеру еще ни разу не доводилось ездить в подобных экипажах, поэтому он косился на него с подозрением. В конце концов пришлось втаскивать его силой и потом под бешеный лай втискиваться вслед за ним, не давая ему выскочить из пролетки. Испуганная всей этой суетой лошадь рванулась с места и понеслась во всю прыть, а мы свалились в кучу, придавив завизжавшего что есть мочи Роджера. -- Хорошенькое начало,-- проворчал Ларри.-- Я надеялся, что у нас будет благородно-величественный вид, и вот как все обернулось... Мы въезжаем в город, словно труппа средневековых акробатов. -- Полно, полно, милый,-- успокаивала его мама, расправляя свою шляпку.-- Скоро мы будем в гостинице. Когда извозчик с лязгом и стуком въезжал в город, мы, разместившись кое-как на волосяных сиденьях, старались принять так уж необходимый Ларри благородно-величественный вид. Роджер, стиснутый в мощных объятиях Лесли, свесил голову через край пролетки и закатил глаза, как при последнем издыхании. Потом мы промчались мимо переулка, где грелись на солнце четыре облезлые дворняги. Завидев их, Роджер весь напрягся и громко залаял. Тут же ожившие дворняги с пронзительным визгом бросились вслед за пролеткой. От всего нашего благородного величия не осталось и следа, так как двое теперь держали обезумевшего Роджера, а остальные, перегнувшись назад, отчаянно махали книгами и журналами, стараясь отогнать визгливую свору, но только раздразнили ее еще сильнее. С каждой новой улочкой собак становилось все больше, и, когда мы катили по главной магистрали города, у наших колес уже вертелось двадцать четыре разрывавшихся от злости пса. -- Почему вы ничего не сделаете? -- спросил Ларри, стараясь перекричать собачий лай.-- Это же просто сцена из "Хижины дяди Тома". -- Вот и сделал бы что-нибудь, чем разводить критику,-- огрызнулся Лесли, продолжая единоборство с Роджером. Ларри быстро вскочил на ноги, выхватил из рук удивленного кучера кнут и хлестнул по собачьей своре. До собак он, однако, не достал, и кнут пришелся по затылку Лесли. -- Какого черта? -- вскипел Лесли, поворачивая к нему побагровевшее от злости лицо.-- Куда ты только смотришь? -- Это я нечаянно,-- как ни в чем не бывало объяснил Ларри.-- Не было тренировки... давно не держал кнута в руках. -- Вот и думай своей дурацкой башкой, что делаешь,-- выпалил Лесли. -- Успокойся, милый, он же не нарочно,-- сказала мама. Ларри еще раз щелкнул кнутом по своре и сбил с маминой головы шляпку. -- Беспокойства от тебя больше, чем от собак,-- заметила Марго. -- Будь осторожнее, милый,-- сказала мама, хватаясь за шляпку.-- Так ведь можно убить кого-нибудь. Лучше бы ты оставил кнут в покое. В этот момент извозчик остановился у подъезда, над которым по-французски было обозначено: "Швейцарский пансионат". Дворняги, почуяв, что им наконец можно будет схватиться с изнеженным псом, который разъезжает на извозчиках, окружили нас плотной рычащей стеной. Дверь гостиницы отворилась, на пороге показался старый привратник с бакенбардами и стал безучастно наблюдать за суматохой на улице. Нелегко нам было перетащить Роджера с пролетки в гостиницу. Поднять тяжелую собаку, нести ее на руках и все время сдерживать -- для этого потребовались совместные усилия всей семьи. Ларри, не думая больше о своей величественной позе, развлекался теперь вовсю. Он спрыгнул на землю и с кнутом в руках двинулся по тротуару, пробиваясь сквозь собачий заслон. Лесли, Марго, мама и я шли вслед за ним по расчищенному проходу с рычащим и рвущимся из рук Роджером. Когда мы наконец протиснулись в вестибюль гостиницы, привратник захлопнул входную дверь и налег на нее так, что у него задрожали усы. Появившийся в этот момент хозяин посмотрел на нас с любопытством и опасением. Мама, в съехавшей набок шляпе, подошла к нему, сжимая в руках мою банку с гусеницами, и с милой улыбкой, словно приезд наш был самым обыкновенным делом, сказала: -- Наша фамилия Даррелл. Надеюсь, для нас оставили номер? -- Да, мадам,-- ответил хозяин, обходя сторонкой все еще ворчащего Роджера.-- На втором этаже... четыре комнаты с балконом. -- Как хорошо,-- просияла мама.-- Тогда мы сразу поднимемся в номер и немного отдохнем перед едой. И с вполне величественным благородством она повела свою семью наверх. Через некоторое время мы спустились вниз и позавтракали в большой унылой комнате, уставленной пыльными пальмами в кадках и кривыми скульптурами. Обслуживал нас привратник с бакенбардами, который, переодевшись во фрак и целлулоидную манишку, скрипевшую, как целый взвод сверчков, превратился теперь в метрдотеля. Еда, однако, была обильная и вкусная, все ели с большим аппетитом. Когда принесли кофе, Ларри с блаженным вздохом откинулся на стуле. -- Подходящая еда,-- сказал он великодушно.-- Что ты думаешь об этом месте, мама? -- Еда здесь хорошая, милый,-- уклончиво ответила мама. -- А они обходительные ребята,-- продолжал Ларри.-- Сам хозяин переставил мою кровать поближе к окну. -- Он был не таким уж обходительным, когда я попросил у него бумаги,-- сказал Лесли. -- Бумаги? -- спросила мама.-- Зачем тебе бумага? -- Для туалета... ее там не оказалось,--объяснил Лесли. -- Тс-с-с! Не за столом,-- шепотом произнесла мама. -- Ты просто плохо смотрел,-- сказала Марго ясным, громким голосом.-- У них там ее целый ящичек. -- Марго, дорогая! -- испуганно воскликнула мама. -- Что такое? Ты не видела ящичка? Ларри хихикнул. -- Из-за некоторых странностей городской канализации,-- любезно объяснил он Марго,-- этот ящичек предназначается для... э... Марго покраснела. -- Ты хочешь сказать... хочешь сказать... что это было.. Боже мой! И, заливаясь слезами, она выскочила из столовой. -- Да, очень негигиенично,-- строго заметила мама.-- Просто безобразно. По-моему, даже не важно, ошиблись вы или нет, все равно можно подхватить брюшной тиф. -- Никто бы не ошибался, если б тут был настоящий порядок,-- заявил Лесли. -- Конечно, милый. Только я думаю, что нам не стоит заводить сейчас об этом спор. Лучше всего поскорее найти себе дом, пока с нами ничего не случилось. Вдобавок ко всем маминым тревогам "Швейцарский пансионат" был расположен на пути к местному кладбищу. Когда мы сидели на своем балкончике, по улице нескончаемой вереницей тянулись похоронные процессии. Очевидно, из всех обрядов жители Корфу больше всего ценили похороны, и каждая новая процессия казалась пышнее предыдущей. Наемные экипажи утопали в красном и черном крепе, а на лошадях было накручено столько попон и плюмажей, что даже представить было трудно, как они только могут двигаться. Шесть или семь таких экипажей с людьми, охваченными глубокой, безудержной скорбью, следовали друг за другом впереди тела усопшего, а оно покоилось на дрогах вроде повозки в большом и очень нарядном гробу. Одни гробы были белые с пышными черно-алыми и синими украшениями, другие -- черные, лакированные, обвитые замысловатой золотой и серебряной филигранью и с блестящими медными ручками. Мне еще никогда не приходилось видеть такой заманчивой красоты. Вот, решил я, так и надо умирать, чтоб были лошади в попонах, море цветов и толпа убитых горем родственников. Свесившись с балкона, я в восторженном самозабвении наблюдал, как проплывают внизу гробы. После каждой процессии, когда вдали замирали стенания и умолкал стук копыт, мама начинала волноваться все сильнее. -- Ну ясно, это эпидемия,-- воскликнула она наконец, с тревогой оглядывая улицу. -- Какие глупости,-- живо отозвался Ларри.-- Не дергай себе зря нервы. -- Но, милый мой, их ведь столько... Это же противоестественно. -- В смерти нет ничего противоестественного, люди все время умирают. -- Да, но они не мрут как мухи, если все в порядке. -- Может, они скапливают их, а потом уж хоронят всех заодно,-- бессердечно высказался Лесли. -- Не говори глупостей,-- сказала мама.-- Я уверена, что это все от канализации. Если она так устроена, люди не могут быть здоровы. -- Господи! -- произнесла Марго замогильным голосом.-- Значит, я заразилась. -- Нет, нет, милая, это не передается,-- рассеянно сказала мама.-- Это, наверно, что-нибудь незаразное. -- Не понимаю, о какой можно говорить эпидемии, если это что-то незаразное,-- логично заметил Лесли. -- Во всяком случае,-- сказала мама, не давая втянуть себя в медицинские споры,-- надо все это выяснить. Ларри, ты не мог бы позвонить кому-нибудь из местного отдела здравоохранения? -- Здесь, наверно, нет никакого здравоохранения,-- ответил Ларри.-- А если б и было, то там мне ничего не сказали бы. -- Ну,-- решительно произнесла мама,-- другого выхода у нас нет. Надо уезжать. Мы должны покинуть город. Нужно немедленно подыскивать себе дом в деревне. На другое утро мы отправились искать дом в сопровождении мистера Билера, агента из гостиницы. Это был невысокий, толстый человек с заискивающим взглядом и вечной испариной. Когда мы выходили из гостиницы, у него было довольно веселое настроение, но он тогда еще не знал, что его ждет впереди. Да и ни один человек не смог бы этого вообразить, если он ни разу не помогал маме подыскивать жилье. В тучах пыли мы носились по всему острову, и мистер Билер показывал нам один дом за другим. Они были самые разнообразные по величине, цвету и местоположению, но мама решительно качала головой, отвергая каждый из них. Наконец мы осмотрели десятый, последний в списке Билера дом, и мама еще раз потрясла головой. Мистер Билер без сил опустился на ступеньки, вытирая лицо носовым платком. -- Мадам Даррелл,-- вымолвил он наконец,-- я показал вам все дома, какие знал, и вам ни один не подошел. Что же вам нужно, мадам? Скажите, какой у этих домов недостаток? Мама посмотрела на него с удивлением. -- Неужели вы не заметили? -- спросила она.-- Ни в одном из них нет ванны. Мистер Билер глядел на маму, вытаращив глаза. -- Не понимаю, мадам,-- проговорил он с истинной мукой,-- для чего вам ванна? Разве тут нет моря? В полном молчании мы возвратились в гостиницу. На следующее утро мама решила, что нам надо взять такси и отправиться на поиски одним. Она была уверена, что где-то на острове все же прячется дом с ванной. Мы не разделяли маминой веры, роптали и пререкались, пока она вела нас, как строптивое стадо, к стоянке такси на главной площади. Шоферы такси, заметив наше невинное простодушие, налетели на нас, словно коршуны, стараясь перекричать один другого. Голоса их становились все громче, в глазах вспыхивал огонь. Они хватали друг друга за руки, скрежетали зубами и тянули нас в разные стороны с такой силой, точно хотели разорвать на части. На самом деле это был нежнейший из нежных приемов, просто мы еще не привыкли к греческому темпераменту, и поэтому нам казалось, будто жизнь наша находится в опасности. -- Что же делать, Ларри? -- вскрикнула мама, с трудом вырываясь из цепких объятий огромного шофера. -- Скажи им, что мы пожалуемся английскому консулу,-- посоветовал Ларри, стараясь перекричать шоферов. -- Не говори глупостей, милый,-- задыхаясь, произнесла мама.-- Просто объясни им, что мы ничего не понимаем. Марго с глупой улыбкой бросилась на выручку. -- Мы англичане,-- крикнула она пронзительно.-- Мы не понимаем греческого языка. -- Если этот тип толкнет меня еще раз, я ему двину в ухо,-- сказал Лесли, вспыхивая от злости. -- Успокойся, милый -- с трудом выговорила мама, все еще отбиваясь от шофера, тянувшего ее к своему автомобилю.-- По-моему, они не хотят нас обидеть. И в это время все вдруг сразу замолкли. Перекрывая общий гвалт, в воздухе прогремел низкий, сильный, раскатистый голос, какой мог бы быть у вулкана. -- Эй! -- громыхнул голос и, сильно коверкая слова, спросил по-английски: -- Почему вы не берете с собой человека, который умеет говорить на вашем языке? Обернувшись, мы увидели у обочины дороги старенький додж, а за рулем невысокого плотного человека с большущими руками и широким, обветренным лицом. Он бросил хмурый взгляд из-под лихо надвинутой кепки, открыл дверцу автомобиля, выкатился на тротуар и поплыл в нашу сторону. Потом остановился и, нахмурившись еще сильнее, стал глядеть на примолкших таксистов. -- Они вас осаждали? -- спросил он маму. -- Нет, нет,-- ответила мама, стараясь все сгладить.-- Мы просто не могли их понять. -- Вам нужен человек, умеющий говорить на вашем языке,-- повторил он еще раз.--А то эти подонки... простите за слово... облапошат собственную мать. Одну минуту, я им сейчас покажу. И он обрушил на шоферов такой поток греческих слов, что чуть не сбил их с ног. Выражая свою злость и обиду отчаянной жестикуляцией, шоферы вернулись к своим автомобилям, а этот чудак, послав им вслед последний и, очевидно, уничтожающий залп, снова обратился к нам. --Куда вам надо ехать?--спросил он почти свирепо. -- Мы подыскиваем себе дом,-- сказал Ларри.-- Вы не можете повезти нас за город? -- Конечно. Я могу повезти вас куда угодно. Только скажите. -- Мы ищем дом,-- твердо заявила мама,-- в котором была бы ванна. Вы знаете такой дом? Его загорелое лицо забавно сморщилось в раздумье, черные брови нахмурились. -- Ванна? -- спросил он.-- Вам нужна ванна? -- Все дома, какие мы уже видели, были без ванны,-- ответила мама. -- Я знаю дом с ванной,-- сказал наш новый знакомый.-- Только сомневаюсь, подойдет ли он вам по размерам. -- Вы можете нас туда повезти? -- спросила мама. -- Конечно, могу. Садитесь в машину. Все забрались в поместительный автомобиль, а наш шофер уселся за руль и со страшным шумом включил мотор. Беспрерывно подавая оглушительные сигналы, мы промчались по кривым улочкам на окраине города, лавируя среди навьюченных ослов, тележек, деревенских женщин и бесчисленных собак. За это время шофер успел завести с нами разговор. Всякий раз, произнеся фразу, он поворачивал к нам свою большую голову, чтобы проверить, как мы отреагировали на его слова, и тогда автомобиль начинал метаться по дороге, как ошалелая ласточка. -- Вы англичане? Так я и думал... Англичанам всегда нужна ванна... в моем доме есть ванна... меня зовут Спиро, Спиро Хакьяопулос... но все называют меня Спиро-американец, потому что я жил в Америке... Да, пробыл восемь лет в Чикаго... Там я и научился так хорошо говорить по-английски... Ездил туда делать деньги... Через восемь лет я сказал: "Спиро,-- сказал я,-- с тебя уже хватит..." и вернулся в Грецию... привез вот этот автомобиль... самый лучший на острове... ни у кого нет такого. Меня знают все английские туристы, и все меня спрашивают, когда приезжают сюда... они понимают, что их не надуют. Мы ехали по дороге, покрытой толстым слоем шелковистой белой пыли, взвивавшейся за нами огромными густыми тучами. По бокам дороги тянулись заросли опунции, как забор из зеленых тарелок, ловко поставленных друг на друга и усеянных шишечками ярко-малиновых плодов. Мимо проплывали виноградники с кудрявой зеленью на крошечных лозах, оливковые рощи с дуплистыми стволами, обращавшими к нам свои удивленные лица из-под сумрака собственной тени, полосатые заросли тростника с реющими, как зеленые флажки, листьями. Наконец мы с ревом поднялись по склону холма, Спиро нажал на тормоза, и автомобиль остановился в облаке пыли. -- Вот,-- показал Спиро своим коротким толстым пальцем,-- тот самый дом с ванной, какой вам нужно. Мама, ехавшая всю дорогу с крепко зажмуренными глазами, теперь осторожно их открыла и огляделась. Спиро показывал на пологий склон, спускавшийся прямо к морю. Весь холм и долины вокруг утопали в мягкой зелени оливковых рощ, серебрившихся, как рыбья чешуя, чуть только ветерок трогал листву. Посредине склона, в окружении высоких стройных кипарисов, приютился небольшой дом землянично-розового цвета, словно какой-нибудь экзотический плод, обрамленный зеленью. Кипарисы слегка раскачивались на ветру, как будто они красили небо к нашему приезду, чтобы сделать его еще голубее. 2. Землянично-розовый дом Этот небольшой квадратный дом стоял посреди маленького садика с выражением какой-то решимости на своем розовом лике. Зеленая краска на его ставнях побелела от солнца, растрескалась и вздулась кое-где пузырями. В садике с живой изгородью из высоких фуксий были разбиты цветочные клумбы самой разнообразной формы, обложенные по краям гладкими белыми камешками. Светлые мощеные дорожки узкой лентой вились вокруг клумб в форме звезд, полумесяцев, кругов, треугольников размером чуть побольше соломенной шляпы. Цветы на всех клумбах, давно оставленных без присмотра, буйно заросли травой. С роз осыпались шелковые лепестки величиной с блюдце -- огненно-красные, серебристо-белые, без единой морщиночки. Ноготки тянули к солнцу свои пламенные головки, точно это были его дети. У самой земли среди зелени скромно сияли бархатные звездочки маргариток, а из-под сердцевидных листьев выглядывали грустные фиалки. Над небольшим балконом пышно раскинулась бугенвиллия, увешанная, будто для карнавала, фонариками ярко-малиновых цветков; на сомкнутых кустах фуксий, как маленькие балерины в пачках, застыли в трепетном ожидании тысячи распустившихся бутонов. Теплый воздух был пропитан ароматом вянущих цветов и наполнен тихим, мягким шелестом и жужжанием насекомых. Нам сразу захотелось жить в этом доме, как только мы его увидели. Он стоял и будто дожидался нашего приезда, и мы все почувствовали себя тут как дома. Ворвавшись так неожиданно в нашу жизнь, Спиро теперь взялся за устройство всех наших дел. Как он объяснил, от него будет гораздо больше проку, потому что все его тут знают, и он постарается, чтобы нас не надули. -- Вы ни о чем не беспокойтесь, миссис Даррелл,-- сказал он, хмуря брови.-- Предоставьте все мне. И вот Спиро стал ездить с нами за покупками. После целого часа невероятных усилий и громких споров ему в конце концов удавалось снизить цену какой-нибудь вещи драхмы на две, что составляло примерно один пенс. Это, конечно, не деньги, объяснял он, но все дело в принципе! И, разумеется, дело еще заключалось в том, что он очень любил торговаться. Когда Спиро узнал, что наши деньги еще не прибыли из Англии, он дал нам в долг определенную сумму и взялся поговорить как следует с директором банка о его плохих организаторских способностях. А то, что это вовсе не зависело от бедного директора, не смущало его ни в малейшей степени. Спиро оплатил наши счета в гостинице, раздобыл подводу для перевозки багажа в розовый дом и доставил нас туда самих на своем автомобиле вместе с грудой продуктов, которые он для нас закупил. Как мы вскоре убедились, его заявление о том, что он знал каждого жителя острова и все знали его, не было пустым бахвальством. Где бы ни остановился его автомобиль, всегда с десяток голосов окликали Спиро по имени, приглашая на чашку кофе к столику под деревом. Полицейские, крестьяне и священники приветливо здоровались с ним на улице, рыбаки, бакалейщики, владельцы кафе встречали его как родного брата. "А, Спиро!" -- говорили они и ласково улыбались ему, как непослушному, но милому ребенку. Его уважали за честность, горячность, а пуще всего ценили в нем истинно греческое бесстрашие и презрение ко всякого рода чиновникам. Когда мы приехали на остров, таможенники конфисковали у нас два чемодана с бельем и другими вещами на том основании, что это был товар для продажи. Теперь, когда мы перебрались в землянично-розовый дом и встал вопрос о постельном белье, мама рассказала Спиро о чемоданах, задержанных на таможне, и попросила его совета. -- Вот те раз, миссис Даррелл! -- проревел он, багровея от гнева.-- Почему же вы до сих пор молчали? На таможне одни подонки. Завтра же мы поедем туда с вами, и я их поставлю на место. Я всех там знаю, и они меня знают. Предоставьте дело мне -- я их всех поставлю на место. На следующее утро он повез маму на таможню. Чтобы не упустить веселого представления, мы тоже отправились вместе с ними. Спиро ворвался в помещение таможни, словно разъяренный тигр. -- Где вещи этих людей? -- спросил он у пухленького таможенника. -- Вы говорите о чемоданах с товарами? -- спросил таможенник, старательно выговаривая английские слова. -- Не понимаете, о чем я говорю? -- Они здесь,-- осторожно сказал чиновник. -- Мы приехали за ними,-- нахмурил брови Спиро.-- Так что приготовьте-ка их. Он повернулся и торжественно вышел, чтобы поискать себе кого-нибудь на подмогу для погрузки багажа. Вернувшись, он увидел, что таможенник взял у мамы ключи и как раз открывает крышку на одном из чемоданов. Спиро заревел от злости и, мигом подскочив к таможеннику, хлопнул крышкой прямо ему по пальцам. -- Зачем открываешь, сукин ты сын? -- спросил он свирепо. Таможенник, махая в воздухе прищемленной рукой, сказал со злостью, что это его обязанность -- просматривать багаж. -- Обязанность? -- спросил Спиро насмешливо.-- Что значит обязанность? Обязанность нападать на бедных иностранцев? 0бращаться с ними, как с контрабандистами? Это ты считаешь обязанностью? Спиро на миг остановился, перевел дух, схватил оба огромных чемодана и направился к выходу. На пороге он обернулся, чтобы выпустить еще заряд на прощанье. -- Я тебя знаю, Кристаки, и ты уж лучше не заводи со мной разговоров об обязанностях. Я не забыл, как тебя оштрафовали на двадцать тысяч драхм за то, что ты глушил рыбу динамитом, и не желаю, чтобы каждый уголовник говорил со мной об обязанностях. Мы возвращались из таможни с торжеством, забрав свой багаж без проверки и в полной сохранности. -- Эти подонки думают, что они тут хозяева,-- комментировал Спиро, видимо не подозревая, что и сам действует как хозяин острова. Взявшись однажды нас опекать, Спиро так и остался с нами. За несколько часов он превратился из шофера такси в нашего защитника, а через неделю стал нашим проводником, философом и другом. Очень скоро мы уже воспринимали его как члена нашей семьи, и без него не обходилось почти ни одно событие, ни одна затея. Он всегда был под рукой со своим громовым голосом и сдвинутыми бровями, устраивал наши дела, говорил, сколько за что платить, внимательно следил за нами и сообщал маме все, что, по ее мнению, она должна была знать. Грузный, нескладный ангел с дубленой кожей, он охранял нас так нежно и заботливо, словно мы были неразумные дети. На маму он глядел с искренним обожанием и повсюду громким голосом расточал ей комплименты, чем немало смущал ее. -- Вы должны думать, что делаете,-- говорил он нам с серьезным видом.-- Маму нельзя огорчать. -- Это почему же? -- спрашивал Ларри с притворным удивлением.-- Она для нас никогда не старается, так чего же нам о ней думать? -- Побойтесь бога, мастер Ларри, не надо так шутить,-- говорил Спиро с болью в голосе. -- Он совершенно прав, Спиро,-- со всей серьезностью подтверждал Лесли.-- Не такая уж она хорошая мать. -- Не смейте так говорить, не смейте! -- ревел Спиро.-- Если б у меня была такая мать, я б каждое утро опускался на колени и целовал ей ноги. Итак, мы поселились в розовом доме. Каждый устраивал свою жизнь и приноравливался к обстановке сообразно своим привычкам и вкусам. Марго, например, загорала в оливковых рощах в микроскопическом купальном костюме и собрала вокруг себя целую ватагу красивых деревенских парней, которые всякий раз появлялись словно из-под земли, если надо было отогнать пчелу или передвинуть шезлонг. Мама сочла своим долгом сказать ей, что считает эти загорания довольно нераз