ятное развлечение. Но ждало его новое разочарование - неожиданно появился посланник Каверуна и передал, что Каверун повелел привести эту женщину к себе, и надо поторопиться, ибо правитель гневается. Цофар сдержал возмущение и покорно ответил: - Я как раз приказал вымыть ее, умастить ее тело маслами, нарядить, чтобы предстала она перед правителем в достойном виде... И он повернулся и неспешно удалился в свои покои, затаив глубоко в себе душившее его раздражение. Так начинался очередной тяжелый день в жизни главного советника Цофара, и был этот день следствием того, что случилось много лет назад в храме Дагона, ибо ничто не происходит в жизни случайно, и все происходящее подвластно воле богов. Он вдруг почувствовал, что власть, словно вода через продырявленную посуду, покидает его. Окончательно его вывело из себя нерадивое исполнение своей службы стражниками. Он не застал их у своих дверей. Они нагло расселись в соседнем помещении и были столь увлечены игрой, что даже не заметили его появления. Он раскидал их игральные кости и накричал на них. Они лениво поднялись и неохотно пошли к своим местам. Он сидел в своих покоях и придумывал им устрашающие наказания. Но в глазах стояла рыжекудрая женщина по имени Рахиль, ее полуоткрытые пухлые губы, ее нежная кожа, ямочки на щеках. Он не мог понять, зачем она понадобилась правителю, почему правитель поднялся столь рано. Он знал, что Каверун презирает женщин, он уже несколько раз пытался соблазнить правителя красотой местных блудниц - все было бесполезно. Хотя они были много моложе и привлекательнее этой женщины. Ему же, Цофару, она была необходима. И не для минутной забавы. Он бы ввел ее в свой дом. Он бы отлучил от дома стареющих и сварливых жен, он мог начать новую жизнь. Она была так похожа на ту, ради которой он решился вскрыть сокровищницу в храме Дагона. Такая же рыжекудрая, такая же подвижная, бедра ее никогда не ведали покоя. Она ничего не страшилась. А когда узнала про алмаз, отступилась от него, Цофара, словно от прокаженного. Они могли бы вместе придти в город-убежище. Ее невозможно было уговорить. Да и не было времени для уговоров, надо было спасать свою жизнь... Он тогда был молод и рвался из родительского дома, где старшие братья главенствовали во всем, он был у всех на побегушках там, в далеком, затерянном в горах поселении. Никто не считался с ним. Любой его неверный шаг высмеивался и предавался огласке. И когда набирали воинов в отряды Саула, он сам напросился. Обманул вербовщиков, сказав, что ему уже исполнилось восемнадцать лет. Хотелось доказать всем, что он смел и ничего не страшится. Хотелось без чьей-либо помощи добиться славы и богатства. В родительском доме постоянно приходилось мучиться от голода и нищеты. Он завидовал богатым соседям. Он рано понял, что богатства можно обрести только неправедным путем. Те, кто день и ночь трудились на полях своих, ничего не могли достичь, почти весь урожай забирали сборщики податей. Те же, кто уходил на битвы, нередко возвращались с богатой добычей. Можно было рискнуть ради этого. Но все битвы, приносившие богатую добычу, прошли без него. Отряд же, в который его взяли, метался по Иудейской пустыне, проклятой богами и лишенной дождей. Было вокруг лишь жестокое солнце, яркий свет проникал в тело, слепил глаза. Горы ослепительно белели от этого света. Кости мертвецов становились такими белыми, что, казалось, и от них исходил свет. Их отряд тогда шел по следу Давида. Бывший любимец царя стал его главным врагом, сочинитель псалмов и опытный военачальник ловко уходил от погони. Царь Саул пребывал в гневе и был не способен на решительные действия. Войско было подчинено Авениру - главному военачальнику Саула. Авенир был опытен в военном деле, но привык побеждать в больших сражениях, а здесь была каменистая безлюдная пустыня, и за долгие месяцы погони они ни разу не увидели своего врага. Давид уходил от хитроумных засад, его воины рассеивались и превращались в простых хлебопашцев, чтобы потом вновь соединиться в отряды. Люди, ведомые Авениром, роптали, они валились с ног от усталости, тела их покрылись коростой, и гортани пересохли от жажды. Озлобленность рождала ссоры. Беспощадный белый свет пустыни обострял эти ссоры. Из-за самого незначительного, вскользь брошенного слова, понятого превратно и принятого за насмешку, могли проткнуть копьем и лишить жизни. И здесь, в отряде, он, Цофар, как самый младший, был у всех на побегушках. Он терпел насмешки и тычки старых воинов, и дал себе клятву в душе своей, что поднимется надо всеми, что еще заставит их каяться в том, что недооценили они его. Он будет властвовать над людьми. Для исполнения этой цели нужно было золото, нужны были сикли - их не было вокруг. Лишь сверкали золотыми отблесками базальтовые скалы, да луна по ночам серебрила гладкие белые камни. Ночью воины покидали отряд, их вылавливали в пустыне и предавали казни. Лишенный воды песок моментально впитывал кровь. Мясо растаскивали гиены. По ночам их хохот мог свести с ума. Авенир понял, что нужна какая-нибудь победа, какое-нибудь действие, воину нужен враг, и песок должна обагрять кровь врага, а не своих беглецов. Он приказал прекратить бесплодные поиски Давида. И вот пронеслась весть, оживившая всех, Саул напал на филистимлян, разгромил их основные силы и теперь преследует врагов. И было повеление от царя - срочно захватить филистимлянскую крепость, в которой могут искать спасение отступающие филистимляне. Говорили опытные воины, что в городе этом хранят филистимляне несметные богатства, что много золота в филистимлянских храмах и что прислуживают в этих храмах блудницы, искусные в любви... Озлобленные неудачными поисками Давида, уставшие и голодные воины рвались в бой. За ночь отряд пересек Иудейскую пустыню и вышел через ущелье в долину, за которой на крутых холмах располагалась крепость филистимлян. И хотя первый штурм прошел неудачно, и многие пали у крепостных стен, в следующую ночь они ринулись на крепость с таким упорством и яростью, что их не смогли остановить ни смертоносные стрелы, ни кипящая смола, лившаяся с башен. Крепость была взята, и должна была быть отдана на разграбление тем, кто не щадил своих жизней и проливал свою кровь. Но рассудительный Авенир не желал, чтобы ночь штурма сменилась зверствами и грабежами. Был отдан строгий приказ - ничего не брать себе, всю добычу сдавать военачальникам, а потом был обещан ее справедливый дележ... Ему, Цафару, в ночь взятия крепости везло, он удачно пролез через бойницу, его миновали стрелы филистимлян, и он сумел обагрить свой меч кровью, воткнув его в темноте в того, кто пытался преградить ему путь. И первым он, Цофар, ворвался в главный храм бога филистимлян Дагона, мрачная статуя которого возвышалась среди гладких каменных колонн. Цофар никогда в жизни не видел столь величественного строения. Маленький человек стоял среди неподвижных идолов. Это были не его боги, и он не страшился их, он был победителем. Боги филистимлян оказались бессильными, они не смогли защитить свой город. Он заранее знал, он был уверен, что наступил его день, ибо сразу заметил большую медную чашу, стоящую у ног истукана, он вскрыл крышку этой чаши мечом, и в глаза ему ударил дивный свет. В чаше лежал алмаз, сверкающий, словно осколок солнца. Обрадованный необычайной удачей, он сунул алмаз за пазуху, и в тот же миг сзади на него кто-то навалился и, крепко обхватив одной рукой, другой стал сдавливать горло. Видят боги, что Цофар был уверен, что на него напал филистимлянин. Было безвыходное положение и он, Цофар, защищал свою жизнь. У него уже не было сил, он задыхался, каким-то чудом ему удалось ослабить руку напавшего и скользнуть вниз. И уже лежа, казалось бы поверженный, он сумел воткнуть меч в живот нападавшего. И увидел Цофар, что это был воин из его отряда. Пена выступила на губах воина, он отчаянно закричал, потом дернулся, попытался подняться, но смерть уже овладела его телом, и он рухнул, истекая кровью. Нет вины в этой смерти его, Цофара, все в руках богов, мог и он, Цофар, остаться навсегда в том храме, мог и тот воин завладеть драгоценным алмазом. И как назло, отыскался свидетель, шел по следу Цофара алчный Элар из колена Данова, тоже жаждал этот Элар добычи, тоже был наслышан о сокровищах храма. Напрасно поднял крик. Можно было бы и поделиться с ним. Кричал Элар, словно его режут: " Хеттеянин Цофар убил Симона!" На его вопли сбежались воины. К счастью, Элар не видел, как Цофар вынул алмаз из чаши. Цофара тогда обвинили лишь в убийстве. Все были разгорячены боем. Жизнь людская стоила дешевле овечьего помета. Отыскался брат убитого, требовавший немедленно здесь, в храме, казнить Цофара. И если бы не Саул, этот день мог стать последним в жизни Цофара. Царь, прибывший в город после его взятия, в храме появился внезапно. Окруженный военачальниками, в пурпурной накидке, с мечом в руках, возвышающийся надо всеми, он был, словно спустившийся с небесных высей молодой Бог. И возможно, именно Бог послал его спасти юную жизнь. И Богу было угодно, чтобы Цофар вскрыл чашу в храме идолов и лишил Дагона главной его драгоценности. Уже потом узнал Цофар, что алмаз этот, привезенный из Ниневии, считался магическим, что по отблескам его граней узнавали филистимляне волю Дагона. Но в тот момент, когда царь вошел в храм, когда со всех сторон требовали смерти, когда брат убитого уже обнажил меч, было не до алмаза. Выслушав обвинителей, Саул не встал на их сторону. - Разве мало было пролито крови этой ночью, - сказал он, и в голосе его были печаль и сострадание. - На воина напали сзади, он защищался и совершил убийство без умысла. Отпустите его. И пусть он покинет войско, ибо запятнан кровью своего соплеменника, и кровь эта на нем и на детях его пребудет. И да свершится над ним небесный суд! Цофар тогда кинулся в ноги Саулу и целовал его сандалии, он клялся, что не виновен, а ночью поспешно покинул горящий город. Пожар начался с вечера, никто не тушил домов, головни шипели на месте прежних жилищ, обитатели города покидали его. На горных дорогах затерялся среди них Цофар, и только позже дошли до него вести, подтверждающие, что поспешность его ухода была необходима. Ибо донесли Саулу, что исчез волшебный алмаз из дарительницы в храме Дагона, и было не трудно, сопоставив все события, догадаться, кто унес драгоценность. И были посланы гонцы в город Цофара, в его родительский дом, с приказом схватить похитителя. Но были тщетны их поиски, ибо догадался тогда Цофар направить свои стопы не в родной город, а искать город-убежище. Возлюбленная его поведала Цофару, что искали его в родительском доме, встретились они на караванной дороге, ведущей в Дамаск, она отказалась от дара, хотя долго рассматривала грани алмаза. Отказалась, заподозрив что-то неладное. Он быстро выкинул ее из своего сердца. Алмаз, предназначенный для ее покорения, открыл перед ним более прельстительные пути. Он поспешил обменять его на жемчуг у торговцев из Сирии. И когда стражники города-убежища обыскивали его, то никто из них не догадался, какое богатство спрятано в его анусе. Этот жемчуг позже ввел его, Цофара, во дворец. После великого мора город почти опустел. Новый правитель, избавивший людей от страшной болезни, сделал Цофара поначалу стражником, а потом и советником. От драгоценностей никто не отказывался. Даже Каверун, который везде кичился своей неподкупностью. Цофар убедился, что неподкупных людей не бывает. Все зависит от того, сколько им предложить. Простой стражник не откажется и от пяти сребреников, правитель такой дар гордо отвергнет, но если ему предложить нити жемчуга или слитки золота - возьмет... Прошлое осталось далеко позади. И когда Саул погиб в битве с филистимлянами на склонах горы Гелвуй, Цофар воспринял эту весть с облегчением.. Власть Цофара при дворце укреплялась и он решил, что боги простили ему тот давний грех. И вдруг эта ожившая тень из прошлого может все повернуть вспять, и тогда грядет расплата за давний грех. Ждать этой расплаты глупо, ибо в руках человеческих нити событий, и боги помогают тому, кто может постоять за себя - в этом не раз убеждался Цофар. Годы службы во дворце научили его скрывать свои чувства и смятение своей души. Он умел любое обстоятельство повернуть себе на пользу. Он научился предугадывать замыслы Каверуна. Но сегодня предчувствие надвигающейся угрозы не давало ему покоя. В середине дня Каверун, наконец, вызвал его. Правитель отдал несколько незначительных распоряжений. О Сауле сказал вскользь, как бы о чем-то незначительном: "Усильте охрану и готовьте суд..." Пытаясь в последний раз отговорить своего господина, Цофар сказал: "Затянем все, узнает Давид!" И ответил Каверун тоном не терпящим возражений: "Оставь меня, это хорошо, если Давид узнает, в этом все дело". Цофар, застыв у дверей, молча слушал правителя, на мгновение ему показалось, что у Каверина увлажнились глаза и мелькнул похотливый блеск в них. "Оставь меня," - резко повторил Каверун. Он хотел остаться один, и не исключено, подумал Цофар, что там, за ковровой занавеской, его ждет Рахиль, рыжекудрая лань, упущенная им, Цофаром. Униженный и расстроенный он возвратился к себе. У дверей его ждал Арияд. Бывший главный стражник упал на колени. Умолял простить, клялся в верности. Обволакивал слизью поток его слов. Был он жалок. Человек, не осознавший своего падения, подобен влагающему драгоценный камень в пращу. Подумал Цофар о том, что надо было послать мытарей к Арияду, пусть найдут и заберут в казну все то, что награбил главный стражник, что забрал у тех, кого пропустил в город. - Мой господин, сжальтесь, - продолжал Арияд, - нету моей вины, этот пленник не человек, а дьявол, он, наверняка владеет секретом исчезновения тела, ведь он вышел из подземного царства, стражники неусыпно стерегли все дороги, мышь не проскользнула бы незамеченной, змея бы не проползла. Даже за слитки золота не пропустят мои люди никого. Все, что забираем мы, сдается в казну... - Прекрати, - остановил его причитания Цофар, - все твои стражники давно обогатились. Скажи, сколько золота ты взял у царя? - У него не было золота, - смутился Арияд, - у него ничего не было... И по тому как задергалось веко у бывшего главного стражника, понял Цофар, что в который раз утаена добыча, и сказал строго: - Золота не было, но взяты сребреники! Сказал наугад, но попал в цель. Встрепенулся Арияд, стал целовать полы одежды, забормотал: - Все верну, все до последнего сребреника, суета была, много событий, я не успел, я не хотел их присвоить... - А если я доложу об этом Каверуну, ты знаешь, Арияд, какая казнь ждет тебя? - спросил Цофар. - Только не это, только не это, - истошно закричал Арияд, - я буду молить богов за тебя, Цофар, спаси меня! С трудом удалось поднять Арияда с колен и затащить в свои покои. Разум его помутился от страха. Дал ему виноградного сока, успокоил: - У меня достаточно прав, чтобы наказать тебя. Обещаю, Каверун ничего не узнает. Возможно, позже я сумею вернуть тебе твое место, опять поставить во главе стражи... - Мой господин, мой повелитель, я сделаю все для тебя, я стану самым верным слугой моего господина, - запричитал Арияд. - Но я буду бессилен помочь тебе, если вскроется на суде, который вскоре грядет над Саулом, что ты присвоил сребреники, даже если это не вскроется, хватит и того, что прилюдно царь расскажет всем, как ты пытал его, и если приговор будет оправдательным, то казнят тебя, мой Арияд, я бессилен тебе помочь, - сказал Цофар. - Я убью этого изверга, я убью его, - прошептал Арияд. - Этого я тебе не повелевал, - сказал Цофар, - но это для тебя единственный выход, и чем скорее ты это сделаешь, тем лучше... И когда Арияд покинул покои, впервые за этот день он, Цофар, улыбнулся. В который раз он нашел выход из, казалось, безвыходного положения... Глава Х Никогда в жизни Маттафия не предавался покою столь длительное время. Непривычно мягкое ложе, хотя и было коротко ему, показалось ему райским. Застланное пуховой периной, оно мягко обволакивало тело. Места ожогов и рубцы от бича, обильно смазанные оливковым маслом, уже почти не тревожили его. Раны всегда быстро затягивались на нем. Да и дворцовые лекари знали свое дело и хорошо потрудились. Человек все может выдержать в жизни. Просто есть такой предел, когда боль так пронизывает тебя, что ты теряешь сознание. Или, что еще хуже - твой разум отказывается подчиняться тебе, им завладела боль - и ты говоришь то, что хотят от тебя палачи. Такого с ним, Маттафией, не бывало. Он мог выдержать и не такую боль, какой подвергли его на пытках, не раз он был ранен в битвах, не раз прощался с жизнью. Он не боялся смерти. Смерть - это неминуемый приговор Господа Бога над всякой плотью. Плоть человека слаба и тленна. Но умирая, он не должен увлекать за собой в подземное царство Шеола любимого человека. Он, Маттафия, отвел беду от своего дома, и это было главное. Надежды на спасение не оставляли его. Он понимал, что надо уметь терпеть и уметь ждать. Все в длани Господней, снизошел Господь к душе, смилостивился, и вот пытки сменились покоем, а пахнущий гнилью колодец - дворцом правителя. Разве можно назвать темницей эти царские покои? Широкое светлое окно у самой кровли, правда, перегороженное медными прутьями, но свет льется беспрепятственно, и солнце приносит теплоту и успокоение, и смежаются веки... Забыть о том, что ты узник, не давали лишь два стражника по ту сторону дверей, были слышны их отрывистые речи, тяжелое дыхание и стуки древка копий в деревянный настил пола, и скрип их сандалий. То, о чем когда-то в Изреельской долине говорил царь Саул, произошло - Маттафия заменил царя, ведь говорил Саул: ты очень похож на меня, Маттафия, будь моя воля, и я поменялся бы с тобой, ушел к Галилейскому морю и там в тишине ловил бы рыбу, а ты бы познал, что значит быть царем Израиля. В то время они преследовали Давида, скрывающегося в пещерах у Мертвого моря. Саула одолевали злые духи. Он мог сам предложить царство простому воину, а мог и заподозрить, что этот воин рвется отнять у него престол, и тогда метнуть в тебя свое копье. От близкого броска трудно увернуться. На такое был способен только Давид. Давиду всегда везло. Он был неуловим. Он любил своего преследователя, и дважды, когда мог поразить его, выпустил. Он не мог поднять руку на помазанника Божьего. Филистимляне не признавали единого Бога, у них была одна цель - поразить войско Саула и убить его самого. Теперь он, Маттафия, воскресил упавшего на свой меч царя-отца. Опровергать это, объяснять, что признался под пыткой - бесполезно. Если поймут, что ты не царь - Зулуну не пощадят. Если ты не царь, если ты ее муж - значит, она указала тебе путь в крепость-убежище. Может все вскрыться, опасность не исключена - похоже, что правитель города знал Саула, что где-то пересеклись их судьбы, да и советник Цофар не избежал встречи, той встречи, которую Цофар бы хотел изгладить из памяти. Советник уже заходил сюда. Он, Маттафия, сделал вид, что спит. Любые откровения, любой разговор были опасны. Сквозь прищуренные веки Маттафия разглядел испуг на лице советника. От него всего можно ожидать. Если бы еще знать, если бы догадаться, где и когда правитель города сталкивался с Саулом.... Тревожные мысли не покидали Маттафию. И в том спокойствии, в том бездействии, которые были предоставлены ему, он понимал, таятся незримые капканы. Жизнь продлена ему на эти дни, но она может пресечься в любое мгновение. Все последние годы смерть витала над его головой. Он испытал все унижения, и все страдания, мыслимые и немыслимые. Он был рабом. Воин, сотник, приближенный к Саулу, друг Давида, он, прикованный к борту корабля, узнал, как бескрайне и безнадежно море. Та же пустыня, только с ожившими валами песка, эти валы не знают покоя, опускаются и поднимаются, и если ты зазевался, если ты гребешь веслом не столь усердно, бич хлещет по твоей спине. Гибель корабля - твоя гибель. Прикованный к нему, ты уйдешь на дно, захлебываясь потоками соленой воды...И в плену своими мучениями он был обязан Саулу. В нем быстро разглядели сходство с царем. Его иначе и не называли: Саул. "Эй, Саул, пошевеливайся, это весло, а не грудь наложницы, не тереби его, навались покрепче!" Голоса надсмотрщиков и сейчас звучат в голове. От этих злых окриков трудно избавиться. Не лучше надсмотрщиков были и те, кто делил с ним тяжесть плена. В нем видели они источник своих бед. Он, полагали они, завел отряд в засаду, он предал всех филистимлянам. Свои оказались более жестокими, чем враги. Он сам выпросил хозяина медных ям, чтобы тот продал его финикийцам. Он тогда не знал, что существует плавучая тюрьма, он не знал, каким безжалостным может быть море, как может оно выматывать голодного раба, поднимая к небу его плавучую темницу и резко низвергая ее в бездну... Их почти не кормили, истощенных, не выдержавших, расковывали и сбрасывали за борт, в бездонную пропасть. Он, Маттафия, обманул смерть. Здесь же, во дворце правителя, ангелы смерти вновь приблизились к нему. Но голодным он уже не умрет, ему готовят иную кончину. Им не нужен истерзанный и измученный царь. Днем подали бобовый суп и жареных голубей, вечером дали виноград и целый кувшин холодной родниковой воды. Тело ожило, силы вернулись в него. Он попытался ходить, но острая, жгущая боль в обожженных ступнях не позволяла сделать ни шагу. Бездействие страшило его. Целый день никто не заглядывал к нему. Поздно вечером он услышал возню у своей двери, стражники сдерживали рвущегося к нему. Он узнал голос своего мучителя Арияда. Тот приказывал стражникам что-то, кричал на них. Но никто не подчинялся ему. У него отобрали меч, он кричал: "Не имеете права, я прикажу вас всех казнить!" Ему объясняли, что есть строгий приказ никого не пускать, кроме советника Цофара. Вся эта возня длилась, наверное, около часа, а потом все смолкло. Ночью стояла такая тишина, что было слышно как гудит одинокий комар и где-то вдалеке, может быть даже за пределами дворца, плещется вода, стекая по каскадам невидимого водопада... Утром дверь резко распахнулась, и в сопровождении стражников появился советник правителя Цофар. Потом он повелел стражникам оставить его наедине с пленником. Вид у Цофара был властный, он смотрел с презрением на сидевшего перед ним Маттафию, но это презрение не могло скрыть затаившийся в его глазах испуг. Маттафия теперь окончательно узнал его. Он вспомнил, как спас жизнь этому человеку. И то, как потом долго выговаривал ему за это Саул. "Тебя нельзя сделать царем даже на день - ты отпустил убийцу, похитившего священный алмаз! Ты слишком мягок и милостив!" И сейчас под испытующим взглядом того, кого он спас в далеком филистимлянском городе, в день, когда этот город был охвачен пламенем пожарищ, Маттафия понял, что ни единым движением не должен выдать эту память о прошлом. И Цофар, не заметив в его глазах никакого злорадства, убедившись, что он, Маттафия, не узнал, что не вспомнил ничего, улыбнулся довольный, и тотчас, презрительно скривив губы, властно приказал: - Встань, презренный Саул! Если ты думаешь, что имеешь право сидеть в присутствии главного советника правителя, то гордыня твоя не имеет пределов! Ты уже не царь, ты - пленник, но твои кровавые следы не высохли на лике Ханаанской земли! Маттафия поднялся, он стоял, опершись на стену, чтобы ослабить боль в ногах. Теперь Цофару приходилось задирать голову, чтобы видеть его лицо. Маттафия понимал, что от этого разговора зависит его судьба. Он решил смирить себя. - Я бы просил, мой господин, отпустить меня, - произнес Маттафия, - кому нужен царь без царства? Я уйду в Сирию и никому не буду помехой. Там спокойно я закончу свои дни. - Как из старой поношенной одежды выползает моль, так и из тебя лукавство, - сказал Цофар, - разве царь не рожден для того, чтобы властвовать, ты будешь рваться к власти и убивать, где бы ты ни жил. Ты злопамятен, Саул, признайся в этом! Ты многое скрываешь! Даже царь, если он хочет жить, должен уметь смыкать свои уста! - Какое злопамятство? Я уже слишком долго живу на земле. Память моя истерта годами. Много лет никто не слышал о царе Сауле ничего - ни плохого, ни хорошего. Он не стремился отобрать власть у Давида. Годы смирили царя. Я ни о чем не хочу вспоминать! Слова его понравились Цофару, тот довольно хмыкнул, подошел почти вплотную, потирая руки. - Наконец-то, Саул, ты изрек нечто близкое к истине! Бойся обмануть меня, твоя жизнь зависит от движения моего мизинца! И не превращайся в овечку перед стрижкой, не делай вид, что жаждешь стоять смиренно под ножом. Ты всегда был волком! - Цофар повысил голос, теперь он отошел к двери. Наверное, он хочет, чтобы его слышали стражники, догадался Маттафия, он понял, что забыто то, что произошло в храме Дагона. В глазах у него уже нет испуга. Может быть, надо было поведать ему про похищенный алмаз... - Твой путь кровав, и ты ответишь за все! - продолжал Цофар, возвысив голос свой почти до крика.- Тебя будут судить за твои злодеяния! И за ту резню, что ты учинил мирным амаликитянам, и за убийство священников Номвы, и за истребление мудрых магов и предсказателей! И за ту облаву, что ты устроил Давиду! И за смерть твоих сыновей! За смерть Ионафана! -Я во многом виновен, да простит меня Господь, но я не убивал своих сыновей, - изумился Маттафия, - я любил Ионафана, он был мне дороже многих людей! Ты ошибаешься, мой господин! - Я знал, что злоба твоя не имеет предела, - ты сам сказал, что лишен памяти! Но вспомни, волшебница из Аэндора предсказала тебе, что филистимляне убьют тебя и твоих сыновей. И тогда ты нашел двойника и послал его на гибель. Послал вместе со своими сыновьями. Ты умертвил их! Ты хотел перехитрить богов. Ты хотел затаиться у нас, в городе-убежище, прикинувшись гонимой овечкой! Ты разоблачен, Саул! - гневно выкрикнул Цофар последние свои слова. Маттафия молча слушал все нелепые обвинения, он понял, что этому советнику не докажешь, что Саул был не столь жесток и кровав. Он понял, что трусость рождает ненависть, что Цофар более других ненавидит того, кто спас его, что ожидать милосердия от Цофара не приходится. Надо было лишь как-то дать знать Зулуне, чтобы не тратила напрасно сил, чтобы сберегла себя... - Женщина, - сказал Маттафия, стараясь произносить слова как можно безразличнее, - та, что говорила, будто она моя жена, не ведает истины, это было ее желание в молодые годы стать женой царя, она была простой наложницей, я просил бы позволить ей придти сюда, я хотел бы ее образумить... - Это я могу обещать, - легко согласился Цофар, - желание смертника может быть выполнено. После ухода Цофара долго не мог успокоиться Маттафия. Он теперь ясно осознал - это был вестник смерти. Маттафия осуждал себя за свое смирение, за то, что унизился до просьб. Свидание с Зулуной, конечно, было необходимо, неизвестно, каких дел она может натворить, желая спасти его. Бросят в темницу и ее, и Рахиль, отыщут и сыновей. Все они могут пострадать из-за него. Теперь надо ждать суда - это просто оттяжка смерти, приговор известен заранее. Но положение, в которое он сам себя поставил, обязывает его защищаться. Брошенный и неизвестный отцу сын, он теперь должен исполнить предначертанное Господом, ибо сказано мудрыми, что сын всегда должен быть щитом отца, и порочащий отца, проклят Богом. И сказано еще - никогда не надо искать спасения в бесчестии отца своего. Но можно ли оправдать гибель невинных. Саул знал, что предстоит гибель не только ему, но и сыновьям его - Ионафану, Аминодаву, Мелхису. Последним двум не было и шестнадцати. Ионафан старше, но всегда казался юным - и лицо почти девичье с нежной полуулыбкой, и удивительно чистые глаза. Он так хотел всех спасти, всех примирить, ему даже удавалось мирить отца с Давидом. Мог ли отец обречь на гибель своих сыновей? Хотел ли он гибели Давида? Давида, слагающего ему хвалебные псалмы, Давида, которого поначалу он возлюбил, как родного сына. Ему, Маттафии, не досталось и капли такой отцовской любви. Теперь сын должен стать отцом и за нелюбовь расплатиться любовью. Зачем правителю города нужен суд, что он хочет показать этим судом - об этом можно только догадываться. Может быть, здесь заключена ловушка для Давида. Все думают, что Давид ненавидел Саула, что это были два непримиримых врага. Так думают потому, что не видели, с какой нежностью смотрел Саул на Давида, перебирающего струны арфы. Давид был искренне предан Саулу, эту его любовь к первому царю Израиля, одолеваемому злыми духами, не уничтожили ни гонения, ни копье, не раз направленное царем на него. Может быть, Давид не мог убить Саула, потому что любил Ионафана, а может быть, чувство собственной вины тяготило его. Ведь великий пророк Самуил помазал Давила на царство при живом царе. Почему было угодно Богу Израиля столкнуть двух помазанников? Может быть, ошибся Самуил... И потом, эти предсказания о смерти - Самуил явился из подземного царства, чтобы принести весть о гибели - почему? Если человеку предсказать, что он будет убит, он сам станет искать свою погибель. Знал ли Давид об этом предсказании? Наверное, знал... А если знал, почему сразу не бросился на подмогу, почему ждал исхода битвы? Вопросов было больше, чем ответов. На суде будут пытаться представить все так, чтобы каждому было ясно, что большего злодея, чем Саул, не знала земля. Всегда найдутся лжесвидетели. А те, кого спас Саул, будут молчать. Саул был прав - нельзя быть слишком милосердным. Если Цофар заподозрил, что он, Маттафия, все помнит - дело может не дойти до суда. Цофару не нужен этот суд. Каждый день может для него, Маттафии, стать последним - это он отчетливо понимал. Теперь уже не отречься от имени Саула, им нужен только Саул, хотя еще живо столько свидетелей гибели Саула, никого из них не допустят на суд, а если и прорвется голос правды - и на это найдется ответ: разве у царей нет двойников? Он, Маттафия, ведь тоже был не единожды двойником. Саул считал, что Маттафия предан ему, что ради верности царю отбросит все клятвы дружбы. Саул ведь знал, как дружны были он, Маттафия, Давид и Ионафан. Он считал, что ему удалось разрушить эту дружбу, он сам послал Маттафию к Давиду - может быть, тем самым Саул спас жизнь ему, Маттафии. Теперь из подземного Шеола Саул воззвал к Господу и требует эту жизнь. Саул погиб так рано, что многие и раньше не верили в его смерть. Маттафия не мог сомневаться. Он, Маттафия, очевидец тех кровавых событий... Страшный был год. В тот год отвернулся Господь от воинства Израилева. И когда Давиду донесли соглядатаи, что филистимляне теснят войска Саула в Изреельской долине, то решил Давид собрать своих воинов в городе Секелаге и выйти на бой с филистимлянами, обрушиться на них с тыла, но почему-то медлил Давид... А потом было поздно. Примчался гонец из стана Саулова, молодой амаликитянин. Маттафия, состоявший тогда в страже, не допускал его к Давиду, сказал: "Почему не можешь поведать нам, с какой вестью явился, почему только Давиду можешь сказать ее?" Давид услышал шум и вышел из своего шатра, поставленного рядом со строящимся дворцом. Амаликитянин был явно не в себе. Одежды на нем были разодраны, и голова его была усыпана пеплом. Увидев Давида, он пал на землю перед ним. Давид его поднял и спросил: "Откуда ты пришел?" Он ответил, что бежал из Изреельской долины. "Что произошло там, говори!" - крикнул Давид. Амаликитянин поклонился и сказал: "Народ побежал с поля брани, и множество народа пало, и нашли там погибель воины, и пали на поле битвы и Саул, и сын его Ионафан, и другие сыновья его." Маттафию тогда как громом поразили эти слова, он не хотел верить амаликитянину, тот не похож был на воина из отрядов Саула... - Откуда ты знаешь, что пали Саул и сыновья его? - спросил Давид и посмотрел с гневом на бежавшего с поля битвы. Рука Маттафии сжала копье, он готов был пронзить вестника поражения. Он почувствовал, что нет в словах амаликитянина печали, и хотя разодраны его одежда и волосы в пепле, но есть какая-то фальшь в его уж чересчур бодром голосе. - Кто же послал тебя, если все пали? - спросил Давид у амаликитянина. - Не был я при войске, - стал оправдываться вестник печали, - отец мой из царства Амалика, потому все считали меня ненадежным и не взяли в сражение. Случайно я остался на горе Гелвуй, битва там была жестокая, я пребывал в страхе... Меня никто не посылал, я сам понял, что должен принести тебе, мой господин, эти вести! - Откуда ты знаешь, что Саул и сын его Ионафан умерли? - спросил Давид. И амаликитянин стал говорить быстро, боясь, что ему не поверят, клялся, что говорит истину. И он, Маттафия, понял тогда, что вестник ждет награды за сообщение, что наслышан о вражде Саула и Давила и думает, что будет щедро вознагражден за весть о смерти гонителя Давида. И глупый амаликитянин не просто рассказывал о гибели царя, он выставлял себя чуть ли не убийцей Саула, утверждал, что собственной рукой завершил дело, стараясь окончательно убедить Давида в том, что Саул мертв. Амаликитянин говорил о том, как прижатые к склону горы Гелвуй, пытались прорваться отряды Саула, как испугались колесниц и дрогнули лучники, и все побежали за ними следом, часть воинов прорвалась в долину и ушла по руслу высохшей реки, Саул со своими сыновьями не успел за ними. Отбиваясь от наседавших филистимлян он взбирался на взгорье. Здесь филистимлянские лучники и поразили его. Он весь был изранен стрелами, но держался еще и возвышался надо всеми. Стоял израненный, откинув кожаный щит, его окружили, со всех сторон крались филистимляне. Саул не хотел быть плененным и упал на свой меч, но и после этого его не настигла смерть. - Тогда он увидел меня, - продолжал свой рассказ амаликитянин,- и в это время колесницы и всадники филистимлян уже показались на склонах Гелвуя, и Саул сказал мне: подойди ко мне и убей меня, ибо тоска смертная объяла меня, а душа моя еще во мне. И я исполнил его слова, потому что знал, что не будет он жить, пронзенный стрелами и мечом, но будет еще долго мучиться его душа, и станут измываться над ним филистимляне... Маттафия тогда поверил окончательно вестнику, когда тот сказал, что взял царскую корону и браслет из драгоценных камней, бывший на руке Саула. И в подтверждение вынул из-за пазухи корону и браслет и протянул Давиду. Давид был напряжен, словно струна. Маттафия сразу почувствовал, что сейчас свершится расплата. Кто-то ударил посланца по руке, корона и браслет упали в песок к ногам Давида. Давид долго стоял недвижно, а потом скинул одежды и разодрал их. И все стали рвать на себе одежды и посыпать головы землей в знак своей печали. А сдержанный и повидавший много смертей военачальник Авесса зарыдал навзрыд. Амаликитянин не уходил, он все еще ждал награды. И Давид сказал ему: - Как не побоялся ты поднять руку, чтобы убить помазанника Господня! Твои мерзкие уста свидетельствуют против тебя. Ты думал, хитроумный, что я вознагражу тебя за эту весть? Что я жду погибели Саула? Ты получишь свою награду! Давид говорил громко, яростно. Слишком яростно - это смутило тогда его, Маттафию. Все, что делал Давид, каждый его поступок - были бочкой с двойным дном. В тот миг Давид явно хотел, чтобы все услышали его. Закончив слова свои, Давид повернулся к своему оруженосцу и повелел умертвить вестника печали. И одним ударом меча оруженосец поразил амаликитянина. И тот пал окровавленный и, умирая у ног Давида, он все тянул вздрагивающую руку к тому, от кого ожидал награды, и Маттафия услышал, как сквозь смертный хрип прорываются слова: "Ты же хотел, ты же..." И второй оруженосец прервал смертные муки ударом копья. Тоска тогда охватила всех в стане Давида, и небо казалось темным и не шли в рот ни шекер, ни снедь. Хотя, казалось бы, пал гонитель, пал тот, из-за озлобленности которого приходилось скрываться в пещерах и в безводной пустыне, пал преследователь, и можно теперь вздохнуть свободно, и путь к престолу открылся Давиду. Но горе стерло обиды. Он, Маттафия, бродил как тень среди умолкшего стана, в разорванных одеждах, с головой, посыпанной пеплом. Горе его было безотрадно. Умер тот, кто дал ему жизнь, тот, о кем были связаны надежды всех сынов Израиля. Злые духи сломили Саула и ослабли руки его. Разве смогли бы поразить филистимляне этого могучего воина, если бы не было смятения в его душе. Господи, за что? - повторял тогда Маттафия. - За что? Первый царь Израиля и он поражен, пал на поле брани. Сыновья поражены вместе с ним. Нет и не будет теперь Ионафана. И казалось тогда, что кровоточит от их ран вся земля обетованная. И не было в стане Давида того, кто не оплакивал бы героев... И уже после заката солнца услышал Маттафия звуки арфы, и необычайная печаль была в них, будто тонкими голосами плакали ангелы в небесных высях. Он, Маттафия, пошел на эти звуки. Будто вчера это было - звучат они и сейчас. А тогда увидел он склонившегося над арфой Давида. Маттафия остановился, скрытый тенью широколистного тамарискового дерева, и услышал рождение поминальной песни, которую и сейчас поют в дни тоски во всей земле Израиля. Песней этой оплакал Давид смерть царя Саула и сына его Ионафана - лучшего своего друга и бесстрашного заступника. И не умолкает и по сей день, не забывается проникновенный голос Давида, и слышатся стоны его арфы. Прошло столько лет, казалось бы, прошла печаль и долго ли нужно горевать о мертвых, а вот вспоминаются слова, и тоской овевает душу. Так печальна эта песня: Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих! Как пали сильные! Горы Гелвуйские! Да не падет на вас ни роса, ни дождь - поле мертвых! Ибо там повержен щит Саула... Саул и Ионафан, исполненные любви, Не разлучились и в смерти своей. Быстрее орлов, сильнее львов они были. Дочери Израильские! Плачьте о Сауле! Он одевал вас в багряницу с драгоценностями, И привешивал к одеждам вашим дорогие украшения. Как пали сильные на поле брани! Сражен Ионафан на высотах твоих! Скорблю о тебе, брат мой Ионафан! Ты был очень дорог для меня. Любовь твоя была для меня превыше женской любви. Как пали сильные! .. Давид пел тогда всю ночь. Пел, восхваляя подвиги Саула и Ионафана. Он был полон неподдельной скорби. А утром долго пришлось упрашивать его, чтобы послал людей отбить у филистимлян тела убитых. Его, Маттафию, он не хотел отпускать от себя. Он давно уже знал, что Маттафия подослан Саулом. Знал ,но не подавал вида, что ему все известно. Тогда он, Маттафия, часто не понимал Давида - он и теперь остался неразрешенной загадкой. Каким он стал, трудно даже предположить. Кто он теперь? Что осталось в нем от бескорыстного песнопевца. Царь Израиля, подавивший восстание своего сына Авессалома, беспощадный и могучий царь. Можно ли ожидать от него помощи?.. Как изменилось его лицо, когда он понял, что может стать царем. Властность и жестокость сменили печаль. Тогда, казалось, нет препятствий. Ждали гонцов из Гивы, ждали приглашения. Не было иного мужа в Израиле, достойного занять место Саула. Но Авенир, военачальник Саула, решил по-иному, он был убежден, что скипетр власти не должен быть отнят у дома Саула, ибо остался в живых еще один сын Саула - Иевосфей. И Авенир прятал этого сына, бездарного и трусливого, будто и не от семени Саула был рожден этот горемыка, прятал его в городе Маханаиме за Иорданом. Сам же Авенир оставался в Гиве, в главном городе дома Саула. И