своих товарищей на берегу; они громко звали его, готовясь отплыть домой. Олаф взволнованно посмотрел на девушку, потом в сторону моря. И снова на девушку. Реальность жестоко напомнила о себе: его мир звал его, а она не поймет его слов, даже если он сможет объяснить. Он не может остаться здесь с ней, но и оставить ее он не в силах! Девушка смотрела на него вопросительно и настороженно. Она чувствовала, что чудесный мир, который она нашла в его объятьях, грозит разрушиться. Олаф, взяв ее за руку, сказал, вкладывая в слова всю силу мольбы: -- Пойдем со мной! Пойдем! -- и показал в сторону моря. Она непонимающе улыбнулась, а потом проговорила что-то на своем языке и указала в сторону леса. Там был ее дом, и она звала его туда. -- Нет! -- сказал Олаф, мотая головой и хмуря брови. -- Не туда! К морю! Девушка снова вопросительно посмотрела на него, а потом улыбнулась и кивнула. Олаф, обрадованный ее понятливостью и просветлевший, заторопился к кораблю, не выпускаяя ее руки. Девушка покорно, хотя и несколько недоуменно, шла за ним. Но, увидев корабль, она остановилась, как вкопанная. На корабле уже поднимали парус, нос его был развернут в открытое море. Олаф снова стал уговаривать ее: -- Ну пойдем же, пойдем! Он тянул девушку за руку, указывая на корабль, но она только сейчас поняла, чего он от нее хочет, и застыла на месте. Она обвела глазами лес, море, прибрежный песок и отчаянно замотала головой. Снова указав на лес, она тихо и умоляюще звала его с собой. -- Но я не могу! -- в отчаяньи воскликнул Олаф. -- Я не могу пойти с тобой! Меня ждут на корабле! И он еще раз попытался потянуть ее за руку, но она вырвалась и, нахмурившись, проговорила что-то резкое. Тогда Олаф сдался. -- Ну, что же, -- проговорил он огорченно, -- оставайся! Я не хочу принуждать тебя. Мне очень жаль покидать тебя, но остаться с тобой я не могу. Прощай! И он отвернулся от девушки и пошел к кораблю. Когда на корабле заметили его, оттуда понеслась крепкая ругань. Олаф, не отвечая на вопросы, где он пропадал, взошел на борт и встал на корме, не отводя глаз от той, которую должен был потерять навсегда, едва встретив. Девушка стояла на том же месте и, не отрываясь, смотрела на корабль. Лицо ее застыло, в глазах были боль, тоска и недоумение существа, которое обидели, а оно никак не может понять -- почему? Когда она увидела, что на корабле подняли парус, и он начал медленно, плавно отходить от берега, из горла ее вырвался хриплый крик. Она снова взглянула назад, на родной лес -- там была ее семья, ее народ, весь ее мир! Но потом лицо девушки преобразилось, словно освещенное заревом любви и боли. Она стремительно побежала к берегу, бросилась в море и поплыла к кораблю. Корабль не успел еще отойти далеко. Олаф пронзительно закричал, умоляя остановиться, и изумленные викинги подчинились. Олаф, из глаз которого, несмотря на все усилия сдержаться, градом катились слезы, помог своей возлюбленной взобраться на борт, и корабль вновь поплыл на восток, навстречу неведомой судьбе. Сердце женщины умеет сделать правильный выбор. Блудница и добрый человек Нет, я никогда не привыкну к этому народу. Эти мужчины с постно-благочестивым выражением лица, как они меняются, когда оказываются в твоей постели! Ебутся грубо, как животные, требуют от тебя исполнения своих самых грязных желаний, и все так мерзко, по-скотски! А если встретишь его на следующий день на улице -- отшатнется, как от прокаженной. Ты -- грешница, сосуд скудельный, на тебя даже смотреть мерзко, не то что прикасаться. Кто бы мог подумать, что еще вчера он с завидным упорством наяривал меня сзади! А женщины! Их здесь две разновидности: пугливые безмозглые овечки и злобные ядовитые твари. Первые боятся поднять на тебя глаза -- они понять не могут, как земля тебя еще носит. Скотства своих мужчин они не замечают, привыкли, наверное, а может, совсем разучились думать. К таким женщинам нельзя испытывать ничего, кроме презрительной жалости. А вот другие... Эти ненавидят тебя настолько, что не задумываясь разорвали бы на части, если б им только позволили. Ненавидят за то, что ты красивее, умнее, что к тебе идут их мужчины, пропади они пропадом. На улице сверлят тебя горящими злыми глазами, так, что становится страшно. У меня на родине, на Севере, совсем не так. Там любят сильно и неистово, любовь считают даром небес. Красивую женщину провожают восхищенными взглядами. Там бы никто не назвал меня "блудницей". Нет, эта страна совершенно невыносима: ее нищета, ее лицемерное ханжество, а главное -- ее люди. Будь проклят тот час, когда меня сюда занесло! Как только наберу достаточно денег, чтобы уехать -- только меня здесь и видели. Что это за толпа собирается вокруг? Их становится все больше и больше... О чем они говорят на своем противном тягучем наречии? -- Видите ли вы эту женщину, эту мерзкую блудницу (ну вот, опять!), что стоит здесь, оскорбляя своим видом ваших нежных дочерей и верных жен? (где это он таких увидел?) Посмотрите на этот сосуд похоти, на эту приманку дьявола! (ну-ну, и что дальше?) Посмотрите на ее бесстыдные глаза -- в каждом сидит по бесу; посмотрите на эти пышные волосы -- сам дьявол заплетал ей косы; посмотрите на ее белые груди, рвущие платье -- столько в них дьявольского соблазна (это у них такая манера говорить -- он еще долго будет разжевывать все по порядку)... на ее ноги -- даже ее следы в пыли полны порока. Долго ли мы будем терпеть ее среди нас, позволять ей совращать мужей с пути истинного и гнусным примером растлевать жен? (ого! дело, кажется, оборачивается серьезно...) Или мы, по примеру наших благочестивых предков, изгоним ее камнями (камнями?!) из нашего города, или ее тлетворное дыхание отравит и загрязнит все вокруг! Что мне делать? Они, кажется, всерьез намерены побить меня камнями. Толпа беснуется, их глаза полны восторженной ненависти, они предвкушают кровавую забаву. Особенно неистовствуют женщины, эти фурии, гарпии! Наконец-то они смогут выместить на мне свою безудержную злобу! Мужчины тоже оживились. Те из них, кто еще не успел переспать со мной, немного жалеют об упущеной возможности, но в глубине души понимают, что предстоящее зрелище куда интересней любого разврата. Остальным тем более наплевать. Никто не поможет мне. Никто не заступится. Никто не спасет. Многие уже начали подбирать камни. Но никто не решается начать первым -- все словно ждут приказа. Самые робкие женщины закрывают лицо. Но что это? Какой-то человек пробирается сквозь толпу. Еще один горлопан-обвинитель? А, знаю -- это местный святой, ходит и проповедует любовь к ближнему. Его здесь уважают. Однажды я подала ему милостыню. Какой еще грязью он собирается облить меня? Он встает рядом со мной и поднимает руку. Толпа смолкает -- все ждут, что он скажет. Что он скажет? -- Кто из вас без греха -- пусть первый бросит в нее камень! Вторая жена Студент Би Гунь был сиротой и очень беден. Хотя он отличался умом и прилежанием, ему не везло на экзаменах. После того, как Би не прошел в третий раз, он так огорчился, что забросил ученье и начал пить. Каждую ночь пропадал у приятелей на шумных пирушках. Вскоре и то немногое, что имел, утопил в винной чаше. Все вокруг от него отвернулись с презрением. Но я видела, что беды Би -- лишь временны, и что его ждет большое будущее. Мы жили по соседству, дома наши разделял лишь маленький садик, и я часто видела, как Би занимается или гуляет. В то время я уже овдовела, но было мне не больше двадцати с чем-то лет. Как-то вечером я прокралась к его дому, заглянула в окно и увидела, что Би сидит подперев голову рукой и плачет. Так мне его стало жалко, что я вошла к нему и сказала: -- Господин Гунь, перестаньте терзаться! Ваша ученость столь велика и блестяща, что рано или поздно будет оценена по заслугам. Имейте терпенье! Он смотрел на меня, вытаращив глаза, думая, верно, что я дух или лиса. Я же представилась, объяснила, кто я такая и продолжала: -- Есть у меня немного денег, и, чтобы помочь вам, вот что хочу предложить. Возьмите меня служанкой при совке и метелке, и все, что я имею, станет вашим. Оба мы свободны, родни у нас нет, так почему бы нам не помочь друг другу? Мне с вами будет не так одиноко. Стал он думать, посмотрел на меня -- видит, я не красавица, но и не урод, выгляжу чисто и прилично. Подумал, подумал и согласился. В тот же день переехал ко мне, и мы соединились на ложе. Первое время его тянуло на старое -- на пирушки с друзьями. Хотелось похвастаться им, что вот, снова у него завелсь деньги. Но я сказала: -- Господин Гунь, я не для того предложила вам все свое состояние, чтоб вы его спустили с приятелями. Не денег мне жалко -- больно видеть, как вы сами себе вредите. Отдайте лучше друзьям долги, а время свое посвятите подготовке к экзаменам. Он согласился со мной, попросил прощения, и с тех пор с утра до ночи прилежно занимался. Я же вела хозяйство и старалась, чтобы он ни в чем не терпел нужды. И что же? На этот раз труд Би был не напрасен -- на ближайших экзаменах он прошел в числе первых. С этого дня он быстро пошел в гору, получая одну почетную должность за другой. Дом наш с каждым годом становился все богаче, а Би пользовался все большим уважением. И детки у нас родились хорошие, девочка и мальчик. Верно говорят -- если уж счастье приходит, то во всем. Прожили мы так больше десяти лет, как вдруг на Би что-то нашло. Ходит задумчивый, мрачный, словно околдован. Я его спрашиваю: "Что за горе?" -- он молчит. Опять спрашиваю -- опять молчит. Наконец, открылся: -- На последнем весеннем празднике встретил я деву, прекрасную, как драгоценная яшма. Рассмеялась она -- и словно сердце у меня вынула. Стал разузнавать, кто такая -- оказалось, дочь судьи Чжоу. Хорошо его знаю, достойный человек. Пришел я к нему с разговором о дочери, а он ответил, что о лучшем зяте и не мечтал, но дочь его должна быть только первой женой, никак не наложницей. А у меня есть уже жена и, значит, это невозможно. Вот я и хожу, тоскую по красавице. Делать нечего, придется, верно, забыть ее. И вздохнул так горько, что сердце сжалось. Я ответила: -- Эх, господин Би Гунь, неужели вы так плохо знаете свою недостойную супругу? Для меня ведь нет ничего важнее вашего счастья. Да и какая, право, разница, первой я буду женой или второй? Я же знаю, вы человек достойный, ни меня, ни моих детей не обидите. Так что засылайте сватов -- я согласна поменяться местами с вашей драгоценной яшмой. Радость Би была беспредельна. Похвалив меня, как совершеннейшую из жен, он тут же побежал готовиться к свадьбе. Вскоре определили день, и красавица Вторая Чжоу явилась в наш дом в наряде феникса. Посмотрела я на нее: сущее дитя, только недавно начала делать прическу. И красоты несравненной, а взгляд кроткий и немного испуганный. -- Не волнуйтесь, госпожа, -- успокоила я ее, -- это ваш дом, и все здесь рады служить вам. Во мне вы никогда не найдете соперницу, я рада хоть немного помочь вашему счастью с Би. Смотрю -- красавица совсем смутилась, зарделась, словно пион. Тогда я отвела ее в брачный покой и там оставила, еще раз пожелав счастья. Вскоре я поняла, что Чжоу в самом деле еще ребенок. Сначала я, как полагается, передала все дела в ее руки. Но в хозяйстве она ничего не понимала, да и не пыталась понимать, зато целыми днями веселилась и играла. Смех у нее был такой звонкий и приятный, что в доме нашем словно потеплело. А мои дети полюбили ее больше всех и всегда участвовали в ее проказах. Да вот только через месяц такой жизни дом и владения наши пришли в беспорядок. То того не хватает, то другого, слуги обнаглели, разжирели, а сколько всего наворовали -- и не сосчитать. Би делал вид, что ничего не замечает, но ходил недовольный. Решила я тогда с Чжоу поговорить. Только завела речь о хозяйстве, как вдруг красавица наша возьми да расплачься: -- Ох, -- говорит, -- знаю я, что хозяйка из меня никудышная! Вот если бы вы согласились мне помочь, а еще лучше -- вести все хозяйство сами, как прежде! Прошу вас! Ну, это легко было уладить. Успокоила я ее, и с тех пор занималась всем сама. Ах, как повеселела наша птичка! Теперь ее звонкий смех стал звучать еще чаще, а я не могла нарадоваться ее счастью. Чуть погодя я уладила и еще одно дело. Лет мне было уже немало, и красота моя совсем поблекла. Но первое время Би иногда приходил ко мне по ночам, больше по привычке и не желая меня обижать. А я подумала: к чему мне разлучать мужа с его драгоценной яшмой? Была и я когда-то молодой, успела порадоваться на ложе, а что теперь для меня все эти наслаждения? Стала закрывать на ночь свою дверь, а если Би приходил -- говорила, что устала. Ну, он не слишком настаивал -- скоро перестал приходить. Некоторые начинают меня жалеть, что, вот, мол, муж взял молоденькую, да еще сделал меня второй женой. Ничего-то они не понимают. Я в своем доме окружена почетом и любовью, как мало кто из первых жен, а как я называюсь -- разве в том дело? Динамит Конечно, вы ненавидите его. Еще бы! Вы -- всего лишь бледные благовоспитанные тени, копающиеся в позавчерашнем дерьме. Он среди вас -- как взрыв, он разносит все в клочья. И этим он мне нравится больше всего. Для этого он мне и нужен -- разнести все в клочья. Вас шокирует и бесит его грубость. Меня она возбуждает. Вот и прекрасно, что у него грязные руки, и он, конечно, не читал Мильтона. Как я веселилась когда привела его на это чинное чаепитие! Было так смешно смотреть на вашу бессильную ярость -- ведь уничтожающие ледяные взгляды и оскорбительные намеки до него просто не доходили! О, он вел себя как настоящий варвар! Оглушительно хохотал, пихался локтями, сожрал подчистую все, что было на столе. Под конец в ваших глазах явственно читался ужас. А я сидела с самым скромным и невозмутимым видом, помешивала ложечкой чай и ликовала. Когда, в качестве заключительного аккорда, он чуть не подрался с папочкой, я почувствовала, что возбуждение разрывает меня на части. Мы сбежали, но недалеко -- в ближайшую подворотню. Там он с огромным смаком трахнул меня. Это был лучший день моей жизни. Мне нравится, что он сильный, грубый зверь. Он даже пахнет зверем. Мужчина. Неутомимый и жестокий самец. О, это совсем не похоже на ваше малахольное вошканье под одеялом! Он может трахаться сколько угодно, когда угодно и где угодно. Я кричу от восторга, когда его грязные руки безжалостно тискают мое изнеженое тело -- я чувствую, оно оживает. Я ведь тоже из вашей проклятой породы бледных теней, а он -- сама жизнь. Грубая, грязная, жестокая -- но настоящая! Ну уж нет, конечно, я не люблю его! Таких как он вообще нельзя любить. Он же не прекрасный и галантный рыцарь, поющий под окном серенады, а омерзительная помесь орангутанга со свиньей. О, я знаю ему цену. Он хорош в постели (точнее, в подворотне), еще лучше он тем, что приводит вас в бешенство. Он -- моя огнеопасная игрушка, мой динамит, которым я хотела бы разнести всех вас и вашу паскудную жизнь. Вдребезги, в клочья! Но самое ужасное -- во мне течет ваша отравленная кровь. Зараза гнездится внутри меня. Я смотрю на жизнь вашими мертвыми глазами, и сердце мое так же оледенело. Я одна из вас и ничего не могу с этим поделать, а все мои игры -- только игры! Императорское благочестие Когда император Василий женил своего сына Льва, все славили и превозносили до небес его выбор. Феофана была совершенством красоты и благочестия. А ее нрав, гордый и холодный, быть может, мало подходил жене, зато был хорош для будущей императрицы. Сам Лев, однако, не был в восторге от жены. Его раздражала безудержная набожность Феофаны, а еще больше -- ее холодность, и по своей воле он никогда бы на ней не женился. Но Василий не терпел, чтобы ему перечили, и Лев из страха подчинился. Вскоре после свадьбы оправдались его худшие ожидания. Набожность Феофаны превосходила все разумные пределы и была совершенно неподабающа для императрицы. Вся ее жизнь была посвящена Богу, и она не собиралась отказываться от этого ради мужа. Ночью, едва уходили прислужники и приближенные, Феофана покидала свое золоченое ложе и шла на соломенный тюфяк и власяницы, разостланные на холодном полу. Всю ночь она проводила в молитве, простирая руки к небу, воздавая хвалу Господу и моля о спасении души. Естественно, об исполнении супружеских обязанностей в такие ночи не могло быть и речи, а ночей таких становилось все больше и больше. Императрица вела себя как монахиня, и с надеждой на рождение наследника можно было проститься. Вряд ли кого-то удивит, что в скором времени у Льва появилась другая женщина. Зоя, дочь одного из придворных, выделялась красотой и отличалась тем, чего недоставало Феофане -- мягкостью и живостью нрава. Но Феофана была из тех женщин, которые хоть и не ценят мужчину, и мало в нем нуждаются, но по доброй воле никому его не отдадут. Измена Льва оскорбила ее до глубины души. Она пожаловалась свекру, хотя и знала, чем это может грозить ее мужу. Василий славился крутостью нрава. Льва он всегда недолюбливал, подозревая, что тот родился не от него. Однажды он едва не ослепил сына, поверив клеветникам, доносившим, что Лев замышляет отцеубийство. И только отсутствие других наследников удержало его руку. Узнав, как мало сын ценит выбранную им жену, Василий впал в бешенство. Он вызвал Льва и тут же, не слушая никаких оправданий и просьб, оттаскал его за волосы, а потом, бросив наземь, избивал и топтал ногами, пока тот не стал обливаться кровью. Зою же приказал против воли выдать замуж за первого попавшегося человека. Так Феофана отстояла свои права на мужа и престол. Но вскоре ее защитник Василий умер, и Лев стал единовластным господином Византии. Первым его желанием было избавиться от ненавистной жены. Однако выяснилось, что это не так просто. Народ был в восторге от Феофаны и ее благочестия, и, отправь Лев жену в монастырь (где ей и было место с самого начала), мог случиться бунт. К тому же ее поддерживали могущественные церковные патриархи, да и повод для развода найти было нелегко. Смирившись и положившись на волю Божию Лев прожил с нелюбимой женой еще десять лет. Все кончилось так, как и должно было кончиться. Феофана умерла и немедленно была причислена к лику святых. Лев вскоре после ее смерти женился на Зое, которая к тому времени тоже овдовела. Неизвестно, Бог ли склонился к мольбам Льва, или эти две столь долгожданные смерти произошли по человеческой воле. Первобытная любовь Я помню дни юности мира. Я шла за мужчиной и несла его оружие -- обточеные камни. Гортанным криком я предупредила его, что среди яда зелени леса скрывается Враг. Если бы Враг победил, он бы взял меня силой, безжалостно истерзав мое тело, а потом я стала бы рабыней его косоглазых и скуластых жен. Поэтому я несла камни моего мужчины, который кормил меня мясом и избивал не чаще раза в неделю. Как чиста была наша первобытная любовь! С каким восторгом я смотрела, как камень моего мужчины (который я несла для него!) свистит в воздухе и ударяет Врага прямо в висок! И когда он рухнул, а его черный дух, стеная, отправился к предкам, мы, смеясь и танцуя, словно дети, повесили его тело на дереве. Пусть скелет Врага, очищеный от плоти птицами и омытый дождями, станет памятником нашей любви! Месть Месть -- это все, что есть в моей жизни. Единственное, что осталось. Эти псы отняли у меня жизнь, и то, что в ней было. Родину -- я никогда уж не почувствую на своем лице солнце Валенсии. Близких -- они, верно, оплакивают меня как умершую и не знают, что судьба моя позорна и страшнее смерти. Любовь -- стройный юноша с жгучими глазами, где ты? Помнишь ли?.. Хотя нет, лучше не вспоминай... И я не стану -- я все вычеркнула из сердца. Мне не повезло -- я была молода и хороша собой. У меня была одна дорога -- в гарем. Многие мои подруги по плену, зная, что их ждет, наложили на себя руки. "Господь простит нас!" -- говорили мне они, но я верила, что пока есть жизнь -- есть и надежда. Теперь я понимаю, как они были правы. В ту ночь, когда эмир Б-ский вошел ко мне, чтоб насладиться моей юностью и чистотой, я упала ему в ноги, умоляя пощадить и назначить любой выкуп. Но этот пухленький, жизнерадостный человечек лишь посмеялся надо мной. "К чему мне деньги?" -- сказал он. -- "Денег у меня и так больше, чем достаточно. А такие свежие цветы, как ты, встречаются нечасто". После той ночи позора я впала в беспросветное отчаянье. Не знаю, почему я не убила себя. Душа моя умирала, и именно в те дни ею завладел демон мести. Он подчинил себе мою душу и за это дал мне силы выжить. Но то, что выжило, уже не было мною. Теперь я была одержима одной мыслью -- месть, месть любой ценой! Ради мести я стала готова на все -- годами ждать, бесконечно унижаться и ненавидеть, лгать и пользоваться любой слабостью врага. Вскоре я поняла, что в этой проклятой Богом и людьми стране для женщины есть лишь один способ возвыситься -- родить сына. Эти нечестивые язычники ни во что не ставят своих жен и дочерей, но матери подчиняются беспрекословно. К тому же, мать сына эмира -- не то, что простая наложница. Когда я узнала, что беременна, то почувствовала злобное торжество. Когда родился мальчик, я ликовала. Испытывать к ребенку материнскую любовь я не могла -- нет, этот плод постыдной, ненавистной любви был для меня всего лишь орудием мести. Он до смешного походил на отца, что вызывало у эмира восторг, а у меня отвращение. Но я тщательно скрывала свои истинные чувства и внешне казалась прекрасной матерью. Говорят, что дети чувствуют, кто их любит, а кто нет -- так вот, это ложь. По крайней мере, Юсуф очень привязался ко мне. Видимо, он был слишком глуп. Если б он знал, какие мысли я храню в глубине сердца, он бежал бы меня, как чумы. Сердце ребенка легко завоевать -- нужно просто позволять ему абсолютно все и ругать при нем тех, кто не позволяет. К семи годам Юсуф был невероятно избалован -- и предан мне душой и телом. Стоило кому-нибудь "обидеть" его, неважно как и чем, и он бежал ко мне жаловаться. Поэтому, когда эмир начал воспитывать мальчика по-мужски, Юсуф малейшую строгость воспринимал как оскорбление и постепенно (при моей помощи) стал ненавидеть отца. Я питала эту ненависть всеми способами. "Как жаль,-- говорила я сыну,-- что тебе никогда не стать эмиром! А какой прекрасный правитель мог бы из тебя выйти! Но у эмира есть сыновья от законных жен, и сыну наложницы никогда не стать его наследником. К тому же, ты сам говоришь, отец не любит тебя!" Эту отраву я по капле вливала в его уши много лет, и к восемнадцати годам Юсуф мечтал об одном: убить отца и занять его место. Когда я увидела, что плод созрел, я позвала Юсуфа и сказала ему: "Сын мой! Я знаю тайное желание, которое сушит твое сердце. Ведь ты хочешь стать эмиром, не так ли?" Он вздрогнул, но я поспешила его успокоить: "О, не бойся, я не выдам твою тайну! Я хочу помочь моему возлюбленному сыну. Твое желание вполне исполнимо. Эмир скуповат, и многие могущественные люди считают, что их обошли. Если ты обещаешь им исправить ошибки отца, они помогут тебе занять его место. Доверься мне, и ты станешь эмиром меньше, чем через месяц." Конечно, он проглотил приманку. А так как он за всю жизнь палец о палец не ударил, он с радостью согласился, когда я сказала, что посею заговор сама, а его предупрежу в решающий момент, чтобы он пришел и пожал победу. На самом деле я и не собиралась ничего предпринимать -- не это мне было нужно. Примерно через месяц я снова позвала его и сказала, что все готово. "Люди предупреждены и ждут только смерти эмира. А вот это поможет ему умереть вовремя!" И я дала Юсуфу кольцо, в котором был спрятан яд: "Действует мгновенно! При первой возможности подсыпь ему в питье!" Это моему мальчику не понравилось -- он мечтал ворваться во дворец на коне и снести отцу голову мечом. Ему казалось, что использовать яд недостойно мужчины. Но я сумела убедить его, что это единственный путь, и он взял кольцо и обещал все сделать. Через пару дней пронесся слух, что эмир внезапно тяжко занемог. Яд, который я дала Юсуфу, причиняет человеку ужасные страдания не меньше недели, и только потом сводит в могилу. Я не хотела, чтобы ненавистный эмир умер слишком быстро. Узнав о его болезни, я написала письмо, в котором обвиняла Юсуфа как отравителя, и позаботилась, чтобы оно попало к эмиру. Вскоре я услышала, что Юсуфа схватили и повели на пытку. Как я и думала, меньше чем через час пришли за мной -- мальчишка был слишком изнежен, чтобы молчать под пыткой. Когда меня привели в мрачный, полутемный подвал, я увидела бледного, измученного Юсуфа на дыбе, а рядом -- эмира, который лежал на носилках, раздувшийся, как бурдюк, и изо всех пор его кожи сочились кровь и гной. Срывающимся от злости и страха перед смертью голосом эмир начал допрашивать меня о других участниках заговора. Я расхохоталась ему в лицо и сказала, что никакого заговора нет, а есть только глупый мальчишка, орудие моей мести. Юсуф удивленно поднял голову и вытаращился на меня, не в силах понять, а эмир еще сильнее раздулся и приказал рассказывать. Он мог бы и не приказывать! Единственное, чего я хотела -- это рассказать ему все и сполна насладиться сладостью моей мести. Я напомнила эмиру, как я валялась у него в ногах, умоляя пощадить мою невинность, и что он ответил мне. Я рассказала ему о своем отчаяньи и о том, как я решила отомстить. Шаг за шагом, я раскрыла перед ним весь свой замысел -- воспитать из его сына убийцу и натравить его на отца. В конце я не забыла добавить, что от яда, которым Юсуф накормил эмира, нет никакого противоядия. Когда я закончила, Юсуф рыдал, как баба, а эмир, казалось, вот-вот потеряет сознание. "Чудовище! -- все, что он смог пробормотать, -- Чудовище!" Скоро меня казнят. Но это не пугает меня -- месть опустошила мою душу, и теперь, когда все кончено, я даже хочу умереть. Те двое тоже умрут. Все справедливо. Монастырь Ты спрашиваешь, отец, почему я оставила монастырь, не приняв постриг, которого так желала? Мне бы не хотелось говорить об этом. Но если ты требуешь, чтобы я рассказала -- я подчиняюсь. Ты знаешь, что с самых юных лет все мои помыслы были обращены только к Богу. Служить Ему в меру своих скудных сил было моим единственным желанием. И я благодарна тебе за то, что ты не противился Божьей воле. Когда я приняла решение удалиться от мира в тихую обитель, ты благословил меня и добился, чтобы меня взяли на послушание в монастырь Св. Н., один из лучших и знаменитейших монастырей во всем христианском мире. И вот теперь твоя дочь возвращается с поникшей головой, не желая и слышать о дальнейшем пребывании в этой обители. Конечно, ты вправе спросить -- почему? Когда я приехала туда, мне показалось, что я найду здесь истинный рай земной. Вокруг монастыря, стоящего на пологом холме, раскинулись цветущие сады и тучные нивы. Сам монастырь, выстроенный из белоснежного камня, выглядит прекрасно и строго, как и подобает дому Божьему. Сестры встретили меня приветливо, и даже сама аббатисса ласково улыбнулась и выразила надежду, что я окажусь достойна высокого жребия, который меня ожидает. Келья, в которой меня поместили, была невелика и бедно обставлена, но сияла чистотой, а на стене висело чудесное серебряное распятие самой тонкой работы. Оставшись одна, я горячо возблагодарила Господа за все его милости к недостойной рабе своей. Несколько дней прошли, словно в чудесном сне, среди тишины и молитв. За это время я немного сблизилась с сестрой Агнессой, которая была примерно моих лет. Молодая девушка из хорошей семьи, она выглядела кроткой и богобоязненной. Меня немного удивило, что она так худа и изможденна, а вокруг ее ярко-горящих глаз залегли глубокие тени. Еще больше я удивилось, когда заметила, что и лица многих других сестер несут подобные следы лишений. Жизнь в монастыре спокойна и нетороплива, еда -- вполне достаточна, и мне было непонятно, что могло наложить такой отпечаток на лица монахинь. Любопытство побудило меня спросить об этом сестру Агнессу. -- О, Вы заметили! -- воскликнула она, и ее худое личико озарилось. -- Это отсвет небесного блаженства, да еще бессонные ночи. Наша плоть, увы, слабее духа -- близость духовного сжигает ее, словно очистительный огонь. Но я удивляюсь, как Вы не догадались? Наша патронесса -- Святая Н., и многих из сестер Господь сподобил идти по ее стопам. И она рассказала мне, что многие сестры обители имеют чудный дар: по ночам им являются в видениях святые и великомученики, а аббатиссе -- даже сам Спаситель. Ей самой, например, является Святой Реми. Он приходит сияющий, принося благоухание райских садов, и его приближение наполняет ее нестерпимым блаженством. Когда Агнесса рассказывала все это, ее глаза начали гореть еще ярче, все ее тоненькое тело тряслось, а на лице появилось странное, смутно мне знакомое выражение наслаждения пополам с мучением. Она хотела было рассказать что-то еще, но тут я прервала ее вопросом, неожиданно пришедшим мне на ум: -- А Вы уверены, дорогая Агнесса, что эти видения имеют божественное происхождение? Ведь всем известно, что лукавый может принимать самые прекрасные и соблазнительные обличья чтобы искушать людей. Я слышала даже, что Жанне Д'Арк, которую церковный суд признал колдуньей, являлись бесы в образах Богоматери и архангела Михаила. А вдруг что-то подобное происходит и с Вами? О, как она взвилась, с какой горячностью и яростью (вовсе не подобающей монахине) начала опровергать мои слова! Неужели я думаю, что вся обитель совращена нечистым? Об этих видениях известно самому папе, благословившему сестер. И сомневаться, подобно мне -- греховно! Быть может, я и видения Святой Н. припишу дьяволу?! Агнесса то кричала, яростно размахивая руками, то вдруг начинала шипеть, словно змея, а во взгляде ее ясно читалась ненависть. Я же сидела, боясь пошевельнуться, и мне казалось, что еще немного, и она набросится на меня. И вдруг я вспомнила -- да, вспомнила! -- где я видела это странное выражение, наполовину наслаждение, наполовину страдание. Ты помнишь, отец, нашу служанку Жюли? Как-то раз, пару лет назад, я искала ее по всему дому, чтобы послать с поручением, и нигде не могла найти. Тогда я решила посмотреть, не в своей ли она комнате. Тихонько постучав, я приоткрыла дверь и остолбенела: Жюли лежала на постели с каким-то мужчиной! Чем они занимались ты догадаешься сам, и они были так увлечены этим делом, что даже не заметили моего появления. Я же была так поражена, что просто приросла к земле, и с полминуты не могла сообразить, что мне нужно немедленно закрыть дверь и уйти. И вот тогда я и увидела это непонятное выражение на лице Жюли! Помню, оно-то и поразило меня больше всего в этой сцене. Наконец, я опомнилась и незаметно ушла, а вскоре под каким-то предлогом прогнала эту бесстыжую Жюли. Агнесса продолжала бушевать, а я смотрела на нее и не могла поверить. Так вот какие видения у монахинь этой обители! И ведь все они из лучших семей, а слава монастыря Святой Н. гремит на всю Францию! Что же тогда творится в других монастырях, не таких знаменитых? Страшно даже подумать об этом. Не может быть и речи о том, чтобы остаться здесь хоть на одну лишнюю минуту! Приняв такое решение, я, как могла, успокоила Агнессу и извинилась перед ней за свои сомнения. Не знаю, поверила она мне или нет, но сделала вид, что поверила. Приближалось время вечерней трапезы, и мы с ней расстались. Во время ужина я с огромным трудом заставляла себя сидеть рядом с сестрами, которые еще вчера казались мне воплощением всех добродетелей. Ночь я провела без сна, благодаря Господа за то, что он вовремя предостерег и спас меня. На следующее утро я, грустная и заплаканная, пришла к аббатиссе и сказала, что получила известие о болезни своего отца, и мне необходимо немедленно ехать к нему. Надеюсь, Господь простит мне эту ложь ради спасения. Аббатисса выслушала меня с пониманием и дала разрешение на отъезд. Час спустя я уже выезжала за ворота монастыря. Белый монастырь на холме казался таким же мирным и прекрасным, как недавно, но теперь я знала, что это лишь видимость, что на самом деле он напоминает прекрасный плод, внутри которого гнездятся черви. О, я была так счастлива вырваться из этой обители порока! И вот я здесь. О, дорогой отец, простишь ли ты меня? Моя мечта о служении Господу в тихой обители повержена в прах. Я никогда, никогда больше по своей воле не переступлю порог ни одного монастыря. А что до моего будущего -- решай сам, отец. У меня нет теперь ни сил, ни права что-либо требовать от тебя. Я даже думаю, что самое лучшее для меня -- поскорее выйти замуж. Истина Ох, проповедник, шел бы ты своей дорогой, пока я не взялась за вилы! И никакая я тебе не сестра! Я вас всяких навидалась: пресвитериан, якобинцев, ковенантеров, баптистов, квакеров... Были и другие разные: камеронцы, макмилланиты, русселиты, гамильтонцы, гарлеиты, эрастиане -- всех и не упомнишь! Ты-то кто из них? Гоуденит? Про таких, слава Богу, пока не слыхивала. Нет, не надо мне толковать об истине. Истина в том, что все вы перегрызлись, как бешеные псы, решая чья вера правильней. И из-за вашей грызни вся страна теперь истекает кровью, а сосед ненавидит соседа. Вон недавно Дэйв Сэдлтри чуть не убил Джона Харди и отказался выдать дочь за его сына -- не сошлись, вишь ты, в богословском вопросе! А у девчонки уже и приданое было готово. Вы ведь и простых людей, что вам доверились, втянули в свои дрязги. Будь уверен, на Страшном Суде Господь вам припомнит, как из-за вашей богословской чепухи лилась кровь. Нет, спасибо, не надо меня ничему учить -- и так ученая. У меня два сына погибло из-за таких болтунов. Пришел пуританский проповедник, доказывал, что их вера самая истинная, плакался на притеснения и гонения. Мои молодцы ему и поверили. "Мы пойдем, -- говорят, -- мама, отстаивать истинную веру!" Я тогда глупее была, потому ответила: "Ну, что ж, идите, с Богом!" А надо было не пускать, хоть по рукам и ногам связать, но не пускать! Тогда я не осталась бы на старости лет одна, а сыночки мои не сгинули бы у Босуэл-бриджа. Хочешь я скажу тебе, где настоящая истина? Я ведь немало пожила на свете и повидала немало -- что-то да начала понимать, хоть и не ученая. Истина в том, чтобы жить честно и трудиться на своей земле, а если придут умники и болтуны -- гнать их взашей! Ну что, сам уйдешь, или сходить за вилами? Тень королевы Хуаны Угрюмая крепость Тордесильяс, принадлежащая испанской короне. По мрачной комнате, освещенной лишь несколькими тусклыми факелами, мечется странный призрак. Бледная, увядшая старая женщина, глаза полны тоски и боли. Ее седые волосы давно не чесаны, черное платье обтрепалось. Ломая руки, она кругами бродит по комнате и безостановочно что-то бормочет. "Да, это я -- королева Испании, я, я! Карл не может быть королем, он всего лишь принц, а истинная королева -- я, и только я! Они все боялись меня -- Фердинанд, Филипп и Карл -- боялись и не любили -- почему, за что? Ну да, они сами хотели править Испанией, а от меня избавились, предали. Фердинанд, Филипп и Карл -- отец, муж и сын -- все они виновны в предательстве. А я их так любила! Говорят, я безумна. Это ложь! По крайней мере, было ложью, когда меня здесь заточили. Сейчас, наверно, это стало правдой. Но кто бы смог провести в заключении сорок лет, бесконечные сорок лет, и не повредиться умом? Если я и сошла с ума, то по их вине. Первый -- Филипп, мой муж, эрцгерцог Бургундский, белокурый молодой красавец. Он всегда был первым в моем сердце, и он же первый предал меня. Меня выдали за него шестнадцатилетней девчонкой, и я была влюблена без памяти. Увы! У красавца Филиппа был один недостаток -- у него не было сердца. Смыслом его жизни были хорошенькие женщины. Поэтому вскоре после нашей свадьбы он оставил меня в Испании, а сам уехал во Фландрию, где окружил себя целым сонмом прелестниц. А в это время я страдала, тосковала по нему, не могла ни спать, ни есть. Когда же, наконец, я смогла приехать к нему, он и не подумал изменить свое поведение. Его фаворитки постоянно мозолили мне глаза. Они думали, испанская принцесса станет терпеть такое! Однажды я заметила, как одна из этих девок прячет за корсаж записочку от моего мужа. Я попыталась отнять ее, но нахалка оказалась проворнее -- выхватила записку из моих рук и проглотила. Не помня себя от ярости и унижения, я схватила ножницы и принялась кромсать ее локоны. Эта гадина осмелилась защищаться -- тогда я пырнула ее прямо в бесстыжее лицо! Потом я приказала обрить ее наголо, чтоб другим было неповадно. Филипп был разъярен. Он и не подумал посочувствовать мне, наоборот! Сраженная его жестокостью, я слегла в постель с горячкой. Тогда и поползли первые подлые слухи о том, что я лишилась рассудка. Теперь-то я понимаю, что распускал их сам Филипп... Вскоре после этого умерла моя мать Изабелла, завещав мне, своей единственной наследнице, корону Кастилии. Тут на сцене появился второй -- мой отец, Фердинанд Арагонский. Невозможно передать словами все те уважение и любовь, которые я к нему испытывала. Но для него испанская корона была дороже человеческих чувств. В завещании моей матери был пункт, по которому власть переходила к Фердинанду, если я "окажусь неспособна править" -- им-то он и воспользовался. Объявив, что я слишком слаба здоровьем и повреждена умом, чтобы быть королевой, он собрался занять мое место. Но тут Филипп вспомнил, что он мой муж и тоже имеет права на корону. Он был не против того, что я сумасшедшая, но выводы сделал совсем другие. Король Кастилии -- по праву он, Филипп. И два бесчестных властолюбца сцепились насмерть. Два года они не могли решить, кто же из них король. Я, настоящая королева, была для них пустым местом. Все это так ранило меня, что я совершенно растерялась и не знала, что и предпринять. Поддержать отца? Или мужа? Но ведь ни один из них не поддерживал меня! Бороться самой за власть? Против отца и мужа? Не знаю, можно ли было тут что-то решить. Я не смогла. Вся эта безобразная история могла длиться еще много лет, если б судьба не пошла навстречу Фердинанду. Неожиданно Филипп заболел оспой и умер. Я продолжала любить мужа, несмотря ни на что, и его смерть сразила меня. Не успела я похоронить супруга, как мой отец прибыл ко мне. О, не для того, чтобы меня утешить. Воспользовавшись моим горем и растерянностью, он обманом завлек меня в крепость Тордесильяс, где и оставил пленницей. Господи, помоги мне... Когда я поняла, какое страшное предательство совершил мой отец, отчаянье мое не имело границ. Я перестала есть, спать, следить за своей внешностью. Мои враги использовали все это как лишнее доказательство моего безумия. Что бы я ни сказала, что бы я ни сделала -- все истолковывалось так, и только так. Бог покарал Фердинанда, лишив его наследников, и ему пришлось оставить королевство моему сыну, Карлу. Кому угодно, лишь бы не мне! Муж и отец отплатили за мою любовь черным предательством. Теперь настал черед предательства сына. Карл, заполучивший трон, не собирался восстанавливать мои права. Не собира