фровывается для разных поколений по-разному -- в гармонии с данным временем. Это -- искусство. Поэтому, приобщая к искусству детей... ЧТО ТАКОЕ ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТЬ Когда Людмила Давыдовна Марченко, одна из ведущих преподавателей музыкальной школы, сказала, что приехала в Пангоды из Керчи, я поймал себя на мысли, что, наверное, подспудно ожидал подобной информации о месте проживания этой женщины до Севера. Потому что первая ассоциация: город-герой... Потому что Людмила Давыдовна во внешнем облике и словах несет печать чего-то, может быть совсем недавно, многими забытого -- строгой, вне влияний моды, интеллигентности, уверенной гордости за свою историю, за собственные знания, за дело (не за зарплату!), которым занимаешься... Того, что для одних -- изыск, а для других -- анахронизм. И про одно, и про другое можно сказать -- "к сожалению". Она долго не могла привыкнуть к северным условиям, и дело было не в климате и бытовых трудностях. -- Контингент детей сильно отличался от того, к которому я привыкла, -- говорит Людмила Давыдовна. -- Но потом разочарование прошло. Я быстро разглядела, что разница между северными и "земными" детьми обусловлена, так сказать, не генами, а различными "стартовыми" возможностями. Поняла, что, наверное, в этом и есть наше, педагогов, предназначение -- свести эту пресловутую разницу к нулю. В основе осуществления этого, при наших условиях, может быть только напряженная, буквально ежеминутная работа с детьми, применение самых прогрессивных методик преподавания и личных, особенных для каждого учителя, приемов работы. Я в этом уверена и поступаю именно так. После одного из концертов в музыкальной школе я поделился с Марченко своими наблюдениями, основанными не только на концертных, и не только в черте района, впечатлениях: дети Надыма и Пангод, как и все дети, талантливы, но ведут себя в "свете" скованно. Что делать? Она ответила: -- Они ведь смотрят на нас, берут пример -- это наши маленькие копии. Мы должны сами стать свободнее, раскрепоститься. -- И значительно добавила: -- Но в определенных нравственных и моральных рамках. Это и есть интеллигентность... Ведь мы этого от них хотим? "РИСКОВАННЫЙ" ИНСТРУМЕНТ Эльмира Айкавартовна шутит: на Севере чувствует себя прекрасно, потому что мама сибирячка, да и сама Эльмира родилась и провела первые годы детства в Кемеровской области. Потом была Армения, город Кировокан, впоследствии разрушенный землетрясением... Эльмира закончила музыкальное училище и затем стала членом музыкальной семьи Амирханянов: муж выпускник Ереванской консерватории, его отец известный в свое время скрипач-исполнитель (Эльмира с гордостью показывает фотографию Арама Ильича Хачатуряна, подписанную великим композитором на память ее свекру). Муж подался на Север, как и многие, за заработками, но не по "музыкальной" дороге -- приехал на Ямбург в качестве... помбура. Для жены нашлась работа в Пангодах и вскоре семья окончательно осела в поселке газовиков. Эльмира Амирханян -- первый с начала основания и пока единственный преподаватель по классу скрипки пангодинской музыкальной школы. Она вспоминает: -- В первые годы существования школы отношение к нам было... -- как бы это сказать? -- трепетное. Мы часто выезжали с концертами на предприятия, выступали в подсобных помещениях, рядом с производственными цехами -- шум, гам, дым, пар -- а мы играем. Чтобы выступить перед газовиками, грузили на машину пианино и ехали на газовые промыслы... Класс скрипки начинался с трех учеников -- не отдавали родители своих чад на этот "рискованный", слишком академичный инструмент: предпочитали фортепиано, баян, аккордеон -- ближе, надежнее. Сейчас желающих больше, у Амирханян постоянно занимаются около двадцати юных скрипачей, приходится ограничивать набор. Эльмира считает, что возросший интерес к скрипке это производное от изменившегося демографического состояния Пангод -- поселок перестал быть, условно говоря, "рабочим" -- социальный спектр значительно расширился, в частности, увеличился "гуманитарный" слой. -- С другой стороны, -- замечает Амирханян, -- раньше случалось больше необычных, "ярких" учеников. И это тоже, на мой взгляд, следствие изменившихся приоритетов у населения, и у детей, в частности, в плане выбора занятия и образа жизни вообще. Работа должна кормить, -- куда от этого денешься! Мои примеры -- рядом со мной: муж стал бизнесменом, сын связывает свое будущее с техникой. Так заканчиваются музыкальные династии... Конечно, -- завершает Эльмира, -- "бытие определяет сознание", а искусство, как правило, удел бессребреников -- и все же, и все же!... Я ВАМ НЕБО ПОДНИМУ... Любовь Владимировна Головко приехала на Север вслед за мужем в начале восьмидесятых. Первые впечатления довольно неоригинальны для прибывавших в Пангоды, -- песчаный поселок с горсткой двухэтажных деревяшек. Как и многих тогда, буквально "раздавило" низкое пасмурное небо. Ей казалось, что она задыхается в этом бескрайнем, но парадоксально замкнутом пространстве. Не в радость была комната в "тараканьем" общежитии, куда заселилась чета Головко с дочкой. Решила про себя Любовь Владимировна: нужно уезжать, это не жизнь! Соседский мальчик четырех лет, с которым они подружились, узнав, что новые друзья скоро уедут, заплакал: "Тетя Люба, не уезжайте, я вам небо подниму!..." Когда Любовь Владимировна вспоминает этот случай, у нее начинают блестеть глаза... Она на секунду замолкает, и потом говорит короткую фразу: -- Мы остались... Автору этих строк довелось работать на том предприятии, где начиналась северная биография Головко. Новый инженер по технике безопасности запомнилась строгой, но при этом какой-то необычайно чистой и женственной в своем белом халате -- форме, совсем не обязательной для ее должности. Дело в том, что до Севера, в Донецкой области, она работала инженером по ТБ в медицинском учреждении, оттуда и привычка не только к внешней аккуратности, но и повышенные требования к порядку и дисциплине. Вечерами Головко стала преподавать в местном отделении учебно-курсового комбината Надымгазпрома. Через год ей предложили должность руководителя этого пангодинского филиала, где она успешно работает и по сей день. Коллеги по работе характеризуют Любовь Владимировну как демократичного начальника; требовательного, но справедливого и человечного. КАЗАК ВЕЗДЕ КАЗАК Когда я впервые встретился с есаулом Федором Георгиевичем Балакаревым, главным пангодинским казаком, то начал разговор с того, как однажды летом в Краснодаре довелось видеть фотографа с наряженным казачком. Сия пара активно предлагала прохожим за умеренную плату сделать колоритный снимок на память. Надо полагать, казак был бутафорский... Я спросил Балакарева без обиняков: можно ли быть уверенным, что сейчас передо мной настоящий казачий сотник, куренной атаман -- должностное лицо законной структуры? Федор не обиделся, он прекрасно понимает, что мои сомнения справедливы: слишком много в последнее время появилось сообществ -- от сект до партий, -- само существование которых либо дань моде, либо способ самоутверждения (морального или материального) небольшой группы лиц. Его вступление было обстоятельным: -- Тюменское линейное казачье войско, в состав которого входит Обско-Обдорская полярная казачья линия (Салехард, Надым, Уренгой), является структурным подразделением Сибирского Казачьего войска и действует в рамках законов РФ, на основании Устава, зарегистрированного главой администрации Тюменской области. Все серьезные решения казачьих кругов освящаются благословением священника Русской православной Церкви. Наша деятельность строится на основе демократии, православия, веротерпимости, уважения к национальным традициям всех народов, духовного и военно-патриотического воспитания молодежи, территориального общественного самоуправления. Откуда они, нынешние казаки Крайнего Севера? Ведь коренных жителей, принадлежащих этому сословию, в Надымском районе нет. Все дело в том, уверен Федор, что казак везде казак. Сам он кубанец. Его прадеды, воины Майкопского отдела Всекубанского Великого войска, вместе с другими надельными казаками, основали в 1862 году на берегу реки Курджин станицу Курджинскую. Каждый имел надел (отсюда -- надельные) в десять десятин земли, на каждом из которых обязательно -- пашня, луг, лес. К тому же, казаки были освобождены от подушной подати, государственного земского сбора. Но самая главная привилегия -- воевать во славу России, защищать границы Родины, усмирять непокорные народы. Не случайно, что по одной из версий, имеющей монголо-татарские истоки, слово казак значит: ко -- броня, зах -- граница. Станицы на Адыгее ставили не как попало -- ими как бы "разбивали" цепи черкесских аулов. В конце концов, через поколение, соседи переставали быть противниками и становились кунаками. Но одновременно (наступало кровавое двадцатое столетие) кончалась "человеческая" жизнь казаков... В двадцатом году казачество как сословие было упразднено, началась реализация доктрины "ликвидации казачества как класса", "расказачивание". Деда Федора спасла его молодость, он просто не успел до 1918 года "провиниться", стать "штатным" воином. Его брата, в числе тридцати наивиднейших казаков станицы, порубали в лесной балке. Сбросили в яму, присыпали землей. Дед рассказывал, что казачки шли на смерть молча и покорно -- это было условием того, что их семей не коснуться репрессии, жен и детей не расстреляют и даже не отправят в Сибирь. Комиссары слово сдержали... И все же довелось деду в полной мере испытать казацкую воинскую долю. Началась Великая Отечественная и, как было характерно для того периода, вспомнили об отверженных. Воевал он в составе Кубанской казачьей дивизии. Домой вернулся без ноги. Живым остался и его молодой сын, Георгий Балакарев, который служил в морской пехоте, освобождал Керчь. После войны Георгий женился, появилось пятеро сыновей, в числе которых был Федор. Отец занялся относительно вольной для колхозной системы работой -- был табунщиком. При Хрущеве выяснилось, что лошади в таком количестве стране не нужны, многие конные заводы ликвидировались. Балакаревы перестроилась, нашли-таки дело стоящее: возвели теплицы -- подспорье семейному бюджету, отдушина для подрастающих сыновей, унаследовавших от предков тягу к самостоятельности, к делам полезным и по душе. Но в середине восьмидесятых грянула "перестройка" с ее "перегибами": "борьба с нетрудовыми доходами" -- отобрали подкупольные огороды, содрали с них пленку и стекло... Великий терпелец -- русский народ! Станичники -- без лошадей, без земли... Подавались, как прежде, потомственные казаки кто куда в поисках воли. Был в их числе житель станицы Курджинской Федор Балакарев. Взговорил Ермак Тимофеевич: ...Наступает зима холодная -- Куда ж, братцы, мы зимовать пойдем? Нам на Волге жить? -- Все с ворами слыть! На Яик идти? -- переход велик! На Казань идти? -- грозен царь стоит -- Грозен царь Иван, сын Васильевич! Он на нас послал рать великую -- сорок тысячей... Так пойдемте ж мы -- да возьмем Сибирь!... (Из песни уральских казаков) ...Прошел как-то по центральному телевидению сюжет про Ямбургское газовое месторождение. Федор загорелся, но северных зацепок не было, поэтому просто написал письмо: Москва, Останкино... Особенно не надеялся. Но ответ пришел. Телевизионщики дали адрес Пангодинского АТП (Федор по специальности автомеханик). Дальнейшая переписка с автопредприятием, в результате семья Балакаревых оказалась в Пангодах Надымского района. Здесь его заметил казачий атаман Надымского округа, предложил стать наказным (назначаемым) атаманом Пангодинского куреня. Куреня, которого еще не было. По сути, это было предложение взять на себя создание соответствующей структуры. Федор согласился, стал собирать вокруг себя потомственных казачков, выходцев из разных регионов страны. Дальше рассказ есаула Федора Балакарева о делах пангодинских, в которых просматриваются проблемы общие, характерные для всего казачества, и, наверное, отчасти, всей страны. -- Да, современное казачье движение опирается, в первую очередь, на потомков казачьих родов и выходцев из традиционных казачьих территорий, но членами нашего войска могут стать также люди, практической деятельностью связанные с казачеством, признающие Устав. Это, конечно, не означает, что мы принимаем всех подряд. Могу сказать за свой курень. Принцип у нас "лучше меньше, да лучше". Если в течение испытательного срока выясняется, что человек пришел к нам за удостоверением, которое впоследствии может пригодиться, например, для получения (исходя из Устава) полагающегося каждому казаку земельного надела, то мы с таким расстаемся. Я уже не говорю о поведении каждого из нас в обществе. Мы хотим, чтобы нас уважали не только за шашку и нагайку. ... Нас особенно беспокоит молодежь. Она развращается чуждой идеологией, на вершине которой -- "золотой телец". Она уходит в преступность, в пьянство, в наркоманию. При таких размахах расширяющейся трагедии спасти народ может только он сам -- через организованные, массовые, сильные движения, основанные на законе, духовности, вере. Казачество отвечает всем этим требованиям. Мы будем бороться за нашу молодежь -- и оперативным искоренением причин пагубного влияния, и привлечением в наши ряды самой этой молодежи. На этом пути мы будем взаимодействовать со всеми здоровыми силами, будь это государственные, профессиональные структуры или общественные образования. ...Из чего будет складываться материальная основа для деятельности казачьего куреня? Каждый из нас платит вступительный и ежегодные взносы. Мы можем заниматься производственно-хозяйственной деятельностью, принимать пожертвования. Исторически предназначением казачества была государственная служба. Исходя из этого планируется работа на основе контрактов с властями и руководством предприятий по охране автомобильных и железных дорог, трубопроводов и других объектов, поддержанию общественного порядка. Заработанные средства пойдут для покрытия издержек, на развитие, на благотворительность. Кстати, одна из ближайших задач -- постройка в Пангодах Храма православной церкви. Усилиями надымского казачества и с благословения владыки Тобольско-Тюменской епархии в географическом центре поселка уже установлен закладной камень и Святой крест, создан церковный совет. ... За десятилетия люди отвыкли от того, что казаки должны носить традиционную одежду. Многим близок дух казачества, но применительно к себе они не надели бы нашу форму. Мы постоянно сталкиваемся с подобными вопросами. Обычно я говорю примерно так: вот в Узбекистане местный житель ходит в тюбетейке или чалме, носит чапан и не стесняется ни одежды, ни того, что он узбек. Нам же стыдно одеться в русскую одежду и называться русскими. Это печально. Молодежь, которая свободна не только от многого хорошего уже, но и, слава Богу, от плохого или закостенелости -- еще, это наша надежда. С шестнадцати лет юношей начинают верстать (принимать) в казаки. Приобщение к казачеству происходит уже в семье. Как быть подросткам не из казачьих семей, но желающим стать казаками? В системе Тюменского линейного казачьего войска предусмотрена возможность создания кадетских, в том числе морских корпусов. Но это дело будущего. Пока же пангодинским подросткам я бы советовал больше общаться с нашими детьми, дружить с ними, приходить в наши семьи. Могу обещать, что никто не останется без внимания. На прощание Федор Георгиевич показал мне армейскую фотографию сына и сказал гордо: "Казак!" Я также удостоился чести держать в руках его оружие: казацкие шашку и кинжал. И все же самым замечательным и, как мне показалось, знаковым была демонстрация семейной балакаревской реликвии -- пороховницы прадеда, сделанной из бычьего рога, отполированной годами. Федор, видя мою благоговейную реакцию, "добивая", сказал с гордостью: "Ты думаешь, она пустая! Нет!..." Он осторожно приоткрыл крышку и отсыпал на ладонь горстку черного порошка. Фраза просилась сама собой, и я не мог ее не произнести: "Есть порох в пороховницах?!..." ВОПРОС САМОУВАЖЕНИЯ Осознанная биография Сергея Сергеевича Фесенко полностью укладывается в историю развития Пангод, куда он приехал молодым специалистом сразу после окончания Брянского института транспортного машиностроения в 1973 году. До того, как стать главным инженером Надымгазпрома, Фесенко прошел практически все инженерные ступени -- от инженера-наладчика до начальника основного пангодинского предприятия -- Медвежинского газопромыслового управления. -- Газопромысловое управление участвует во всех сферах жизни Пангод, так сложилось исторически, -- говорил Сергей Сергеевич еще в свою бытность начальником МГПУ. -- Но та же история показала, что уровень этого участия, интенсивность, искренность, степень восприятия всеми структурами МГПУ проблем поселка как своих собственных, ведомственных, -- зависит от отношения к этому первого руководителя. Фесенко считает, что будущее Пангод -- это небольшой город районного подчинения. И это не "титульный", а качественный вопрос. Только имея "локальную", самодостаточную систему жизнеобеспечения, когда Пангоды будут снабжены набором всех минимально необходимых структур (например: суд, прокуратура, адвокатура, ГАИ, банки и т.д.), человек здесь перестанет чувствовать себя "маленьким". Как это, к сожалению, бывает, когда ему приходится за какой-нибудь справкой или иной несущественной услугой ехать в город. Но, конечно, самодостаточность не значит замкнутость, наоборот -- откроются новые возможности для плодотворного общения, сотрудничества с районом, округом, другими регионами страны. Нет никакого сомнения, что это рано или поздно произойдет, и Пангоды поменяют свое статусное название -- поселок -- на более ему подходящее: город. Но насколько быстро это свершится, в решающей степени будет зависеть от самих пангодинцев -- от их неравнодушного, искреннего, творческого отношения к своему населенному пункту, ко всему, что в нем происходит. Да что там! -- к самим себе! Ведь, в конце концов, это вопрос самоуважения. СЕВЕРНЫЕ АНОМАЛИИ Северная биография у Ивана Георгиевича Точилкина начиналась зимой 1975г в Надыме. Трудился электромонтером в строительном управлении, строил железнодорожные мосты на трассе Надым -- Уренгой, которая пролегала по старой, "сталинской", узкоколейке. Вспоминает, что целы были тогда еще "зековские" землянки, которых множество попадалось на пути строителей. Когда дошли до Пангод, Точилкина приметил начальник поселковых энергетиков, пригласил работать в энергетический цех. Требовалось жилье для "воссоединения" с семьей, ожидавшей вызова уже два года, и Иван Георгиевич согласился. Дали комнату в холодном деревянном общежитии, где зимой замерзала вода на полу, -- и это считалось удачей для того времени... То время было действительно другим, уверяет Точилкин, и говорит это исходя не из философской истины, что "времена" никогда не повторяются, а ориентируясь на какие-то абсолютные, безотносительные параметры, позволяющие ярко сравнивать "ранний" и "поздний" Север... -- Север всегда был "аномалией" в стране, -- объясняет Точилкин, -- поэтому многое в нем является понятным только нам, его современникам. Он вспомнил веселый, даже тогда, случай: в одном из магазинчиков ОРСа каждому покупателю спиртного продавали "в нагрузку" несколько килограммов бананов и цитрусовых, которые являлись "неликвидами". Возле магазина на улице стоял большой мусорный ящик, в котором в результате и оказывались дары тропической природы. Покупатели уходили довольными. Время "почти сухого" закона, просуществовавшего в Пангодах практически до восьмидесятого года. Точилкин стал первым руководителем зарождавшегося в 1977 поселкового района электрических сетей. Инженерно-техническим работникам платили, как тогда водилось, меньше, чем электромонтерам. Под "сетевой район" было выделено дощатое помещение (через фанерную стенку -- поселковая прачечная) на отшибе Пангод, своими силами бригада доводила его до приемлемого вида: утепляли, делали мастерскую и т.д. Предстояла серьезная работа по приемке в эксплуатацию ВЛ-110кВ, которая должна была обеспечить электроэнергией газовые промыслы "Медвежьего", впереди ждала полная электрификация населенного пункта газовиков. Так начиналась история РЭС -- одного из основных подразделений энергетической службы Надымгазпрома на переднем крае добычи медвежинского газа. Потом начались тяжелые годы эксплуатации линий и подстанций, аварии, выезды по ночам, бессонные сутки. При любой нервной работе он никогда не мог бурно, "для разрядки", выражать свои чувства, кричать, ругаться... Десять лет назад не выдержало сердце -- почти год пришлось пробыть "на больничном". Видно сказались северные аномалии... Недавно Иван Георгиевич Точилкин по представлению Надымгазпрома был награжден медалью второй степени ордена "За заслуги перед Отечеством". Сейчас он работаем заместителем начальника управления "Пангодыэнергогаз", у истоков которого находился долгие годы и был одним из главных его создателей. НАША БАБУШКА Эту добрую женщину называют просто и ласково: "Наша бабушка". А трудиться ей приходится на нескольких работах -- сторожить, убирать помещения и т.д. Хотя ей одной хватило бы и пенсии... Минчанка Александра Васильевна Кривонос приехала в Пангоды в начале восьмидесятых, где уже проживала семья ее дочери, трудоустроилась... До заслуженного отдыха оставалось совсем немного. Но... Несколько лет назад в результате трагических обстоятельств на руках у Александры Васильевны оказались два малолетних внука. Сейчас старшему уже семнадцать лет, младшему двенадцать. " Хорошими ребята мои растут", -- со спокойной гордостью говорит про своих внуков бабушка, заменившая им мать и отца, -- "грех жаловаться". Она вообще никогда ни на что не жалуется. Рассказывая свою историю, за исключением понятных моментов, -- улыбается и неустанно подчеркивает, что все у нее хорошо, со всеми проблемами она справляется, на здоровье не жалуется. На судьбу роптать -- последнее дело, так человеку природой предначертано: пока жив -- должен за кого-то отвечать и не надеяться на покой. -- Вот старшенький думает дальше учиться, в Москву его буду отправлять, -- рассказывает, опять не без гордости, Александра Васильевна. А на немое удивление собеседника весело добавляет: -- Ничего! Выучу, вытяну! -- И заканчивает шуткой: -- Ну, пять-то лет я уж как-нибудь проживу... -- А потом что же? -- в тон ей спрашиваю я. "Наша бабушка" лукаво улыбается: -- Ну, а там подумаю -- младшенький подрастает!.. АФГАНКА ...Брезентовая стена, переходящая в такой же скошенный невысокий потолок. Елка, украшенная блестящими этикетками, конфетами, вместо звездочки-макушки -- пляжная женская панама. Стол на четверых, молодая женщина с серьезными внимательными глазами. -- Шампанское открывали по московскому времени? -- спрашиваю, чтобы выйти из грустной паузы. -- Конечно, -- она улыбается и откладывает фотографию в сторону, -- но сначала по кабульскому! Татьяна Викторовна Шибаева -- старшая медсестра пангодинской больницы, москвичка. Однажды в жизни сложилась ситуация, когда нужно было уехать из дома, из родного города -- подальше, хоть на край света. В 1981 году тридцатилетняя сотрудница Первого медицинского института имени Сеченова Татьяна Шибаева заключила договор на работу за границей. В столице Узбекистана был сборный пункт для "афганцев", так называемая "пересылка", где формировались группы на авиарейсы "туда". Итак, Москва, -- Ташкент ("пересылка", военный аэродром, десантный самолет) -- Кабул. Солнце такое же, как в Ташкенте, обычная пассажирская суета, но мужчин в военной форме -- каждый второй. Когда входила в маленький пыльный, пропахший горячим бензином автобус, увидела автомат... Обычный "Калашников", сталь со стертой местами вороненостью, трещинки на желтом прикладе, перекрученный ремень. Просто лежал справа от водителя-солдатика на панели, закрывающей мотор, вместе с солнцезащитными очками, отверткой и сигаретами. Впервые за все время, с момента принятого решения об отъезде в Афганистан, похолодело на сердце: ведь на войну приехала! Это было впечатление, а уж потом, гораздо позже, вывела формулу: когда оружие -- обычная вещь, значит война. -- Афганистан только начинался, -- рассказывает Татьяна Викторовна. -- Инфекционное отделение советского военного госпиталя тогда располагалось под Кабулом, в горах, близ кишлака, который все называли Хай-Харана, и представляла из себя палаточный лагерь-больницу примерно на тысячу койко-мест. В палатке были настелены дощатые полы, установлены кровати в два яруса, над всем этим возвышалась сама стандартная брезентовая конструкция. Зимой в каждой палатке ставили одну-две железные печки-"буржуйки", топили углем. Штат медиков, также живших в палатках, состоял из четверых врачей и двенадцати медсестер, в числе которых была и Татьяна Викторовна. С началом жары -- наплыв больных-инфекционников. Гепатит, брюшной тиф, дизентерия... Солдаты поступали изможденные, тоненькие, как спички, с выгоревшими волосами, кожа даже не просто черная, а какая-то жуткая, с пепельным налетом. Многие рассказывали, что часто подразделениям приходилось подолгу находиться в горах отрезанными от основных военных частей, когда еду и воду им сбрасывали с воздуха: бывает, попадут, бывает, нет... А водички попили сырой или съели чего-то несвежего, и все, приехали... Собственно о повседневной работе Татьяна Викторовна рассказывает мало, как бы вскользь. Ловлю себя на мысли, что вряд ли может быть иначе: память, возвращая в яркий отрезок жизни, наводит, прежде всего, на дух времени, на конкретных людей, на сильные впечатления. -- Ну, хорошо, -- соглашается моя собеседница, шутливо нахмурив брови, -- давайте в цифрах. -- По нормам в рабочую смену под присмотром медсестры должно было быть не более двадцати четырех человек. Реально, летом, больных было несколько сотен. И всех нужно обойти, каждому дать лекарство, "подозрительным" измерить температуру, а градусников всего десять штук. В день ставили по сорок-пятьдесят капельниц. Разумеется, каждого необходимо выслушать, если нужно, что-то записать. Уже не говорю о поддержании порядка, гигиены. Спасибо, помогали солдаты из числа выздоравливающих. Но, надо сказать, отношения между людьми, обитавшими в госпитале, были далеки от идиллии. Например, меня поражала жестокость наших больных военнослужащих по отношению друг к другу. "Старики" избивали "молодых" до полусмерти -- и это в больничной-то палате, где, казалось бы, все равны! Парнишка запомнился один. Только с того света возвратился -- дизентерия, -- а тут его так избили!... В Ташкент полумертвого отправили. Вроде жив остался, но комиссовали. Что бы матери сказали -- погиб при исполнении?.. И не поверила бы? Поверила бы.... Зарплатой получали ежемесячно 200-250 чеков, часто меняли их на местные афгани, мы их называли "афони", покупали на базарчиках и в дуканах (магазинах) овощи, фрукты, молоко и, вообще, все то, чего не было в чековых магазинах. Она призналась, что часто снится Кабул, что окажись сейчас там, найдет любое знакомое место. Тогда это был, несмотря ни на что, мирный город. Люди своеобразные, со своими понятиями и обычаями, но открытые и добрые. -- Дуканщики все хорошо говорили по-русски. Если пришел с намерением сделать покупку, перевернут все на прилавке и складе вверх дном, чтобы клиент выбрал то, что по душе. И обязательно нужно что-нибудь купить, хотя бы мелочь какую, безделушку. Во второй раз ты уже гость, постоянный клиент. Руку к сердцу: "Ханум, заходи!..", чаем угостят. Женщин видела и в парандже, а в основном одежда у них современная, но обязательно черные чулки, руки и шея закрыты. Ну и мы, советские женщины, уважая традиции, одевались примерно так же. Вот интересный случай запомнился. Однажды, летним днем, выяснилось, что из нашего лагеря идет машина в город за покупками. Я выходная, как была в сарафане, так и села в автобус. Приехали, зашла в универмаг, вдруг кто-то меня ущипнул за руку, потом за другую. Смотрю -- мужчины-афганцы. Укоризненно молча головой покачивают, мол, непорядок. Пришлось пойти в автобус одеться "потеплее". Перебирая забавные случаи, Татьяна Викторовна оживает, исчезает, как мне кажется, вечная грустинка в глазах, а прежде чем рассказать о том, как довелось увидеть фрагмент "призыва" в местную армию молодых афганцев, долго смеется: -- Подъехала грузовая машина к дому, солдаты правительственной армии, сарбазы, заходят в дом, забирают молодежь, усаживают в кузов, идут за следующей партией. Те, которые в кузове, начинают перелезать через борта, разбегаются... Внезапно, как очнувшись, вспомнив о чем-то важном и совсем не смешном, останавливается, вздыхает и говорит медленно и тихо (веселье уже не возвращается к ней до конца нашей беседы): -- У моей подруги был сын, -- она смотрит на меня внимательно, наверное, пытаясь угадать, правильно ли я ее понял. И немного помолчав, продолжает: -- Когда через два с половиной года я вернулась в Союз насовсем, этот мальчик еще маленький был. Помню, глажу его по головке, а матери его говорю: молись, чтобы Афган поскорее кончился. А вырос... война в Чечне... -- Как проводили будни, помимо работы? Читали, фотографировали. Телевизоров не было. Впрочем, однажды кто-то все же привез телевизор из воинской части, насмотрелись индийских фильмов да боевиков... В Союзе тогда еще этой ерунды не было... Вообще же, везде жизнь. Ведь даже на скудной почве что-то растет, движется по заведенным природой законам. Вот и из нашей четырехместной палатки -- одна в Афганистане вышла замуж и уехала с мужем на родину, а вторая в двадцать два года умерла от дизентерии... Признаться, планируя знакомство с Татьяной Викторовной Шибаевой, я надеялся получить ответ на вопрос, как женщины-добровольцы попадали на ту войну. -- Каждая из нас приезжала туда зачем-то или уезжала туда от чего-то. Как всегда и везде. Я поспешил согласиться: действительно, ведь война -- это тоже часть жизни. -- Да, -- подтвердила она, уточнив по-своему, -- всего лишь часть ее... Трудно было по интонации уловить причину этого уточнения: "всего лишь" -- как относительно малая и далекая часть прожитого и уже пережитого, или как упрек настоящему, сделавшему войну своей, уже настолько обыденной частью? Я не задал своей собеседнице обычный свой вопрос: как она попала на Север, -- посчитав его излишним и даже почему-то неуместным. БЕЗ БАРЬЕРОВ Он часто курит. Пожалуй, слишком часто для молодого человека, которому немногим более двадцати лет от роду. Признаться, после его рассказа даже трудно писать, что выглядит он еще моложе, -- но это так. Где ранние морщины, резкость в движениях, горящий взгляд? -- ничего этого нет. Одет строго, но просто, ровно причесан, несколько необычно для его ровесников -- короткие послушные волосы на пробор. Ничего необычного, если бы не руки, постоянно, хотя не быстро, "тасующие" два-три предмета -- пачку сигарет, зажигалку, окурок. Говорит, что трудно спать, бессонница, а если все же забывается, то ненадолго -- просыпается от тяжелых снов. Приходится выпивать водки или коньяку. И это ему-то, который пару лет назад не знал, что такое выпить спиртного. Разве что на выпускном вечере... Он был "положительным" учеником по понятиям учителей пангодинской средней школы номер два, и послушным ребенком в семье, доставлявшим родителям только радость. Поступил в Тюменский университет, там же "пришел к Богу", стал прихожанином общины христиан-евангелистов, принимал участие в мессионерских поездках по стране. Это, он полагает, был светлый период его жизни, когда она, жизнь, была наполнена ясным смыслом. С учебой что-то не заладилось, видимо от того, что подспудно чувствовал, что выбрал не ту специальность. Решил повременить со студенчеством, "созреть" для правильного выбора. Как и полагается по возрасту, пошел в армию. Сергей Гордиенко после "учебки" служил командиром танка в одной из сибирских танковых бригад. До демобилизации оставалось полгода... -- В ночь со второго на третье января 1995 года нашу часть подняли по тревоге, повезли в Новосибирск. В военном городке построили, командование обрисовало ситуацию. Не знаю, наверное, не везде солдат спрашивали, хотят ли они в Чечню, только нам вот предложили: кто желает -- шаг вперед... Конечно, я тогда не представлял, что это будет за война, какими будут методы ее ведения. Это сейчас "легко" анализировать, кого-то упрекать, кого-то оправдывать. Но в тот момент, когда я делал этот шаг вперед, я точно знал, что Чечня это Россия, а тот, кто нарушает целостность России -- ее, а значит и мой, враг. Пусть мне докажут, что солдат в нормальной стране должен думать иначе! Да, есть в этой военной истории виноватые, но в одном уверен -- простой солдат ни в чем не повинен. На нем нет ни сраму, ни греха... Я опускаю в своих рассуждениях мародерство и жестокость к мирным людям -- то, что в избытке имеется и в нашей повседневной "мирной" жизни... В каждом большом городе за сутки убивают несколько человек, и делают это не солдаты срочной службы и не боевики... И там -- "шакалили" те, кто просто из подонков рода человеческого, не брезгующие "падалью", независимо от национальной и войсковой принадлежности. В этот же день нам, кому предстояло лететь на боевую задачу (тогда еще никто не называл это войной), выдали оружие, переодели во все новое, накормили до отвала -- никогда так не кормили... Дали политическую "вводную", генерал-ветеран вкратце рассказал, как нужно воевать в городских условиях. Это был тот недолгий период времени "чеченской" эпопеи, буквально часы, когда мы чувствовали, что нужны стране, армии. Больше, до самого "дембеля", такого не повторилось ни разу. ...В Кабардино-Балкарии, в военном перевалочном лагере, из вновьприбывших "сибиряков" сформировали команды, и на неопределенное время оставили не у дел, как показалось танкистам, практически забыли. Между тем, эшелоны периодически уходили в сторону Грозного. Экипаж послал Гордиенко, командира танка, к начальнику лагеря с просьбой: хотим определенности, отправьте нас. Офицер посмотрел на Сергея с грустным удивлением и сказал: ну, что ж, как раз экипажа в одной роте не хватает, собирайтесь. -- Нас настраивали: берите воду здесь, заливайте фляжки, любые емкости, в Грозном все отравлено, есть-пить нельзя... Прибыли на место. Это был старый укрепрайон дудаевцев, недавно у них отбитый, на окраине города. Первые впечатления мрачные: грязь по колена, близкая стрельба, рядом остановились две машины "Урал", одна с ранеными, другая с трупами -- до верху, до самого тента... "Старики" сказали, что ежедневно "Уралов" таких, с "двухсотыми", штук пять-шесть. Посоветовали: кокарды и все блестящее снять -- снайперы работают днем и ночью. И еще сказали: ну, танкисты, если живыми останетесь, значит, заговоренные, потому что... смешное у нас командование -- кто же на танках в городе воюет! Подошел полковник, из "афганцев": ребята, настраивайтесь на настоящую войну -- это не Афганистан, это хуже. Их опять оставили "в покое", не поставив никакой задачи, не выделив техники. Наконец, на настойчивые вопросы танкистов ответили: вон стоят подбитые, с небольшими неисправностями машины, выбирайте, два-три дня на ремонт -- и в бой. Когда ставший на время их танк Т-72 был готов, Сергею сказали: завтра на Белый Дом. -- В район центра города наш взвод (три танка) прибыл к вечеру. Ночевать в машинах нельзя -- артобстрел, коротали ночь в подвале одного из домов около рынка. Там впервые увидел тех, кто "переживал" долгие месяцы войны в подвалах: пожилые люди, дети... Запомнилась восьмидесятилетняя старушка. О чем она думала -- жалела о том, что дожила до этих лет? Сейчас я понимаю: воюют не народы, воюют бездарные политики, не умеющие решать вопросы по-человечески, но пребывать в скотском состоянии, в том числе -- убивать друг друга, приходится простым людям... Один раз пришлось сбегать от подвала к танку -- получили приказ настроить радиостанцию на нужную волну. Площадка простреливалась. Сергей бежал до своей машины, как он говорит, пригнувшись, со скоростью звука. Несколько раз выстрелил снайпер, "неудачно". Когда Сергей бежал обратно, зацепился ногой за проволоку -- в это время выстрел снайпера, -- упал, быстро вскочил и вскоре был в безопасности. Через несколько дней в одной из подвальных ночлежек морской пехотинец спросил его удивленно: вы, танкисты, как и ваши танки, бронированные, что ли? -- И рассказывает мне, что в такой-то день в таком-то месте видел, как танкист бежал от своего танка в укрытие: "Снайпер в него попал, а он вскочил и еще быстрее побежал! И так три раза! И что бы ты думал -- ни царапины!" Выяснили, что тот "неуязвимый" это я. До сих пор смеюсь, когда вспоминаю рассказ морпеха. ... Итак, утром пятнадцатого января приказ -- взводу выехать в район Белого дома. Одна машина не завелась, команда сообщила: "Замерз двигатель". Вторая, в которой находился комвзвода, лейтенант, запустилась, но тоже обнаружилась какая-то серьезная причина... Не берусь никого судить... Не знаю. Мне все равно сейчас. В общем, поехал один наш танк. Подъехали к командному пункту, я выскочил для получения приказа. Подошел генерал, строго начал: "Итак, лейтенант!.." Я говорю: "Товарищ генерал, я -- сержант". Он в лице изменился: "Как -- сержант?! А где офицер?" -- Потом смягчился, покачал головой, махнул рукой: -- "Ладно, сынок, пойдем, покажу, что нужно сделать". Тут же я встретил своего друга-танкиста с прежнего места службы, Мишу Засыпкина, обнялись, перебросились несколькими словами, и пошли двумя танками на Белый Дом, правда, с разными боевыми задачами. Моим заданием было -- разрушение верхних этажей конференц-зала. ...Расположились в танке. Затихли, как бы присели "на дорожку". Экипаж просит (они уже знали, что я верю в Бога): командир, Серега, помолись за нас всех. (Чем я оправдывал грядущее нарушение Святых Заповедей? Я в этом определился еще когда шел в армию: власть на земле -- от Бога, и мы должны подчиняться этой власти.) Помолился. Ребята молчали... Мне кажется, что и они молились, только по-своему. Все веруют, только не все об этом знают. ... Я впервые стрелял по реальной цели. Впечатления от тех минут первого боя ни забыть, ни передать невозможно. Это чувство обладания нечеловеческой силой, единения с ней... какой-то нечеловеческий восторг и страх одновременно, ощущение себя на острие, на самом кончике чего-то самого важного в мире -- какого-то такого момента, действия... Ужасного, но необходимого. Как будто это не из пушки, а из меня вылетают снаряды... Грохот... Я кричал, орал! Мне казалось, что мой нечеловеческий рев слышно за пределами танка... Мы отстрелялись, отъехали под прикрытием наших стрелков в основное расположение. От Мишкиного танка остались одни катки и ба