сился к своему другу.
     - Я тебя все утро ищу!
     - А что случилось?
     - Как что? Мне же интересно знать, что у тебя.
     - Я хочу спасти Антиопу, - задумчиво ответил Тезей.
     - Что значит спасти?
     - Их вообще следует спасти от  этого пояса, который  не дает им  любить
мужчин.
     - Ну  и голова! -  как  обычно,  восхитился  Перифой сообразительностью
своего  друга.  - Правильно! Твои идеи -  моя работа.  Мы с  ребятами станем
объяснять  про зло  от  этого пояса на  каждом  углу. Теперь  есть,  что  им
говорить. Мы их так раскрутим! Ну и голова! Ну и голова! - повторял Перифой.
     В это утро стало известно  и о  том, что Солоент  вызвался вернуться на
корабль,  когда оставшихся на воде  греков  решено было сменить, чтобы и они
поучаствовали в празднестве.
     ...И  все-таки  странно,  совершенно  неожиданно,  но  усилия  Перифоя,
казалось,  несусветно  бесплодные  здесь,  начали  давать  плоды,  что очень
вдохновило мужчин, приплывших  сюда из Греции.  Не только  спутники и друзья
самого  Перифоя,  но  и  мужчины  из  иных  эллинских мест,  отправившиеся к
амазонкам  по  призыву Геракла,  научились  успешно  разобъяснять  не  очень
сообразительным хозяйкам, что любовь к представителю иного пола - это особое
чудо,  что  лишая  себя  любви  с  помощью  охранительного  пояса,  пусть  и
созданного  некими  могущественными  силами,  женщина  поступает  неразумно.
Кто-то, мол,  нехорошо  подшутил над беспечными  и  доверчивыми  амазонками.
Лишать себя такого чувства - это ж надо! О боги, какие бедные девочки!..
     Бедные  девочки, эти дикие кобылицы,  слушая подобные речи,  в основном
принимались  грубо  ржать  и фыркать, прямо  в глаза тебе. Никакой  приятной
женской хитрости за  общим столом. Однако, и среди диких кобылиц встречались
натуры  изначально  и  безоглядно  добрые от  природы.  Редко,  конечно,  но
попадались. И  тут обнаружились. И слушали возбужденные речи  мужчин не  без
сочувствия. И  даже подруг своих перебивали: мол, дайте людям договорить. Но
наибольшее понимание слова и рассуждения мужчин о любви находили у амазонок,
способных вести разговоры на темы посторонние и даже  отвлеченные.  Конечно,
обольщаться не  следовало.  Тем  не менее,  через какое-то  время в  столице
воинственных  наездниц  начало происходить небывалое. Некоторые из  амазонок
стали сажать здешних  мужчин на лошадей. А эти редкие тут мужчины находились
в  основном  при воинственных наездницах, склонных  к беседам на посторонние
темы. Так вот, некоторые  из таких амазонок  и  сажали  мужчин  на  коней. И
взявшись  за   уздечку,  водили  коней   по  кругу.  А  кое-кто  позволил  и
самостоятельно мужчинам покататься.
     Ничего подобного никто никогда здесь не видел. Возникли даже споры: нет
ли  тут нарушения священных запретов. Однако, споры вскоре утихли. Мужчина и
священный  запрет.  Никак не соединяется. Если тебе мужчина не  нравится или
надоел - возьми и убей его. При чем тут священные запреты. Смешно даже.
     Эхом все происходящее отозвалось и в Каменном доме цариц. Сюда днем,  а
не  на  вечернюю  трапезу,  были   приглашены  для  разъяснений  влиятельные
мореходы: Геракл, Тезей, Пелий, Перифой и другие. Геракл пришел с Адметой, а
Тезей с Мусеем и Пилием.
     - Они приплыли  к нам,  чтобы украсть наш  священный пояс, -  сразу  же
разгорячилась Меланиппа, опередив Ипполиту, которая сама хотела  начать этот
разговор.
     -  Помолчи!  -  оборвала  ее Ипполита.  -  А  вы все-таки  ответьте,  -
обратилась она к мужчинам, - это правда?
     - Что такое правда? Правда изменчива, словно сама жизнь, - дипломатично
ответил  Тезей. - Теперь,  когда  мы  здесь, нам стало  ясно,  что  вас надо
выручать, освобождать от этого наваждения, от этого пояса.
     - Спасать! - ядовито вставила свое Меланиппа.
     - Он вам мешает, - поддержала Тезея Адмета.
     - А вам станет помогать, - насмешливо повернулась к ней Ипполита.
     -  Наши женщины  совершенно иные,  совсем не  похожи  на  вас,  здешних
женщин,  - подключилась  к растолковыванию  греческого  взгляда на  ситуацию
Адмета. - Им, действительно, нужна защита. И между  прочим, это ваши сестры.
Только мирные.
     - Вот именно мирные, - громко фыркнула Меланиппа.
     - Ответь мне,  сестра, а как  наш пояс сможет их защитить?  -  серьезно
спросила Адмету Ипполита.
     - Он их освободит, они смогут  осознать,  что добровольно  предпочитают
мирный  мир  и  по собственной воле преданы ему. Вас же он сковывает в вашей
более чем мужской воинственности. Думаю, что это особое какое-то наваждение.
Недаром у нас считают, что это пояс бога войны. То есть мужское изделие.
     - Это у вас так считают, - спокойно возразила ей Орифия.
     - Да,  у нас, - продолжала свое Адмета. - Вы думаете, что  я чего-то не
понимаю. Или мужчины  на  меня сильно действуют. В основном ведь они большие
хвастуны.  И за что ни  возьмутся  - все превращают в игру. Чаще кровавую. Я
дочь одного  из греческих  царей.  Не из последних.  И никак не могу выбрать
кого-нибудь из них в мужья. В  них редко  встречается внутреннее единство. И
ветры влекут их по жизни в разные стороны. Если бы не существовало кухонь, к
которым каждый  из них привязан пищей, так и носились  бы по свету... Тем не
менее, мир сотворен  из двух начал:  мужского  и женского. И  ожесточаться в
одном из них - неразумно, неправильно.
     Все, что говорила Адмета, практически перекрывало  мужчинам возможность
принять участие  в развернувшейся беседе. Даже Мусею с Пилием, которых Тезей
привел   с   собой   для  поддержки.  Поэтому   после  недолгого   молчания,
воцарившегося в зале, подала голос старуха Орифия.
     - Нам не нужна правда, изменчивая, словно жизнь.  Мы хотим  просто жить
по своей  правде. А как изменится жизнь  и  когда...  Да и разве так, как мы
считаем. Разве она никогда не менялась. И что от перемены все имеют?..
     -  Эй,  Геракл, а ты  что молчишь? - окликнула Ипполита своего могучего
гостя.
     - А чего разговоры разговаривать, - отмахнулся он.
     - Так начинай действовать, - не отпускала его старшая царица амазонок.
     - Это пожалуйста, - оживился Геракл.
     - Сразись со мной за священный пояс.
     - Э-э, - разочарованно насупилась гора мускулов, - с тобой не буду.
     - Боишься?
     - Боюсь, - расхохоталась громадина.
     И все вокруг рассмеялись.
     - Нет, я серьезно. Сразись со мной. Если победишь - пояс твой.
     - Ипполита,  - кинулась  к ней Адмета,  во время этой  части  беседы не
произнесшая ни слова.
     -  Меня защитит  великая  наша мать,  -  громким голосом остановила  ее
старшая царица.
     - Ну, ты сама этого хотела, - все еще насупленный произнес Геракл.
     - Дать тебе коня? - спросила его Ипполита.
     - Это уж совсем лишнее, - отмахнулся Геракл.
     Вскоре  все  они оказались  на  площади  перед  Каменным  домом  цариц.
Ипполита на коне, с копьем наперевес. Геракл - на своих  двоих и без оружия.
Отскакав  несколько  от  Геракла,  Ипполита развернулась и, выставив  копье,
понеслась в его сторону.  И, конечно, он сын  великого бога.  Иначе откуда в
такой  громадине  столько ловкости. За  его  движениями никто  и не уследил.
Увидели только, что одной рукой Геракл отстранил копье, а другой просто снял
Ипполиту с коня. Конь промчался дальше и остановился, ничего, надо полагать,
не понимая. Ипполита билась в руках Геракла.
     - Отпусти меня, грубиян! Отпусти ! - повторяла она.
     Геракл  поставил  царицу   на   ноги.  Отдышавшись,  она  обратилась  к
Меланиппе.
     - Отдай ему пояс.
     - Ну..., - неопределенно возразила Меланиппа.
     - Отдай!
     Меланиппа неведомо откуда, из множества  складок  своих одежд, извлекла
пояс,  вспыхнувший под солнцем, и протянула его победителю. Пояс был сплетен
из металлических  блях,  на  которых  выступали  женские  лица.  Насмешливое
сменялось  воинственным,   воинственное  -   насмешливым.   Геракл  с  живым
любопытством разглядывал каждую бляху по очереди.
     - Гляди, гляди, -  рассмеялась Меланиппа, -  он  такой  же, как главный
пояс, но только копия.
     - Не  простая  копия, - поправила  ее старуха Орифия,  - а намоленная и
действующая...
     -  У нас  таких несколько, - заулыбалась Ипполита. - Но главный вам  не
найти никогда, - твердо заявила она.
     Но нечто менялось.
     - Смотрите, на нас гонят вооруженных амазонок, - первым заметил Пилий.
     Со  стороны  дороги  к  ним  действительно  несся   отряд   вооруженных
воительниц. Все верхом. И с ними - еще один конь без седока.
     - Ты их вызвала? - сердито спросила Меланиппу Ипполита.
     - К сожалению, не я, - ответила та.
     Отряд подскакал к ним и остановился.
     -  Царица, - обратилась одна из всадниц к Ипполите,  -  из самых разных
поселков  собрали  лучших.  Сестры их шлют сюда, чтобы и они познакомились с
Гераклом. Мы рядом с Фимискирой разбили лагерь. А вот - конь для Геракла.
     -  А ну  вас  всех,  - ворчливо  произнес  Геракл,  отдавая только  что
выигранный пояс Адмете.
     И он направился к коню, приготовленному для него амазонками.
     Выше  описанное происшествие в Фемискире отозвалось и в мире богов. Там
Эрида как раз возникла в хоромах Геры, желая сообщить своей повелительнице о
готовности   ее  небесной  повозки  для  очередной  прогулки  по  ближайшему
мирозданию.
     - Сумасшедший кобель! - вопила Гера. - Просто бешеный какой-то...
     - Кто? - выдержав  паузу, смиренно, но весьма  заинтересованно спросила
Эрида, вся превратившись в слух.
     -  Кто...  кто...  Геракл,  конечно,  -  продолжала бушевать  всецарица
бессмертных. - Надо же, отрядами наезжают  знакомиться с ним  эти  мерзавки.
Нет, убрать его следует оттуда.
     - Может быть, я что-нибудь проверну? - оживилась Эрида.
     - Как бы не так, - остановила ее всецарица,  -  хватит  с  меня  твоего
яблока раздора. На этот раз я сама что-нибудь проверну.
     На  земле  же,   когда  царствующие  сестры-амазонки  остались  одни  с
верховной жрицей, Орифия задумчиво произнесла:
     - Надо настоящий пояс отдать Антиопе...
     - Зачем? - недовольно откликнулась Меланиппа.
     - Затем, чтобы действительно защитить ее.
     Старуха  Орифия... Мудрая  жрица. Да,  жизнь  не  стоит  на  месте.  Но
меняется  ли она? Меняется, конечно.  Даже людей меняет. Но  лучше ли им  от
этого   становится?  Просто,   по-человечески?  Не  похоже.  Если   какое-то
сообщество не  исчезает,  не растворяется, для живущих  все продолжается.  А
устройства настоящего  как не было, так и нету.  Единственно что - интерес к
этой  жизни не пропадает.  Все хочется в  ней нечто ухватить, поразгадывать.
Закономерность открыть какую-то. Или  найти  причину. Вот  древние амазонки.
Отчего  они все-таки  исчезли? Не удержались на  этой  неровной  поверхности
жизни. И  ушли внутрь - в ее  историю.  Почему? Закоснели в  своей природной
дикости? Нет,  не думаю.  Клочки  дикости  до сих  пор  и  на  цивилизованно
ухоженных участках  шкуры земного шара.  Может быть,  виной  всему амазонки,
способные рассуждать на посторонние темы? Это они погубили Фемискиру? Тоже -
не  думаю.  Ведь в  новейшие времена  именно  дамы,  способные рассуждать на
посторонние темы, заново  возродили сообщества нынешних амазонок. Феминисток
наших.
     Что же  тогда помешало сохраниться амазонкам?  А  вы не  догадываетесь?
Конечно  же,  чисто  женские  слабости,  вспомните,  в частности,  бронзовые
щипчики  для  бровей, которые они укладывали в мешочек  вместе  с  точильным
камнем.
     Что же  до  греческих  мужчин, то  чем далее, тем более положение  их у
амазонок становилось  бессмысленным. Совершенно нелепым. Ни земель амазонок,
ни самой Фемискиры завоевывать они не собирались. С собой не увезешь. Имея в
своих  рядах такого как Геракл, попробовать  и можно  было,  но разве  таким
образом  отыщешь  священный  пояс  воинственных  наездниц. Плыть  обратно  с
пустыми  руками -  а как же наша бесценная мужская гордость? Обида-то какая,
прямо-таки про несправедливость говорить  захочется.  Опять  же Гераклу  без
священного пояса отсюда - ни ногой, ни веслом. Богами указано  ему совершить
двенадцать подвигов. Всякий раз с результатом. И этот - в их числе.
     Конечно, если богами указано, то стоит и на чудо поуповать.
     А  пока  решено  пригласить  амазонок в  ответ на их гостеприимство  на
корабли. Глядишь, из этого что-нибудь и получится. Чего сидеть сложа руки.
     Посетить греческие суда  разрешено было не всем амазонкам. А  только из
Фемискиры, и таким, какие попроще.  Этот подарок получили самые обыкновенные
воительницы.
     Все шло, как шло...
     Греческие корабли, взмахнув веслами,  покинули узкую часть реки и вышли
туда,  где  она  больше  походила  на  широкий  залив. Такой  почти  морской
прогулкой решили мужчины порадовать своих новых приятельниц.
     Но прошло  какое-то  время, после того, как греческие суда  скрылись за
изгибом  реки,  и  в  Фемискире,  грохоча  копытами, появился  неестественно
большой  конь.  На  нем  восседала  Лампадо,  одна  из  храмовых  танцовщиц,
выступавшая в первый  день  прибытия  греков на площади перед Каменным домом
цариц вместе  со своими  подругами.  Лампадо под  стать коню преобразилась в
могучего седока. Но на это и на богатырские размеры коня никто не обратил бы
внимания,  если  бы грандиозность  наездницы  и ее лошади не символизировали
тревогу, буквально разрывающую Лампадо.
     - Все вооружайтесь! -  ревела Лампадо. -  Эти гады  украли  нашу царицу
Антиопу!
     И никому не пришло в голову, что в образе амазонки, скачущей по городу,
носилась сама богиня Гера.
     А на  судне Тезея  царило  сдержанное оживление,  предшествующее любому
празднику или  просто пирушке.  Пирушка готовилась  развернуться на  корабле
афинского  царя.  А  на  судне Геракла - явно намечалась  гульба. Туда  ведь
старались  проникнуть  самые отчаянные амазонки.  И в  очень  чувствительном
количестве. Но среди возбужденных счастливиц, уже попавших на судно Геракла,
и среди  тех  женщин,  кто  еще  только прорывался  туда,  возник  настоящий
переполох, когда гостьи с берега узнали, что самого Геракла на его судне нет
и  не будет. Могучий греческий герой, можно  сказать, попросту бежал оттуда,
скрываясь  от  достающей  его  сверхпопулярности,  обернувшейся коллективной
охотой за этим неутомимым мужчиной.  И предлог долго искать не пришлось:  на
корабле Тезея гостит одна из царствующих амазонок - Антиопа. Надо же при сем
присутствовать.
     Антиопа  же  никакого оживления не проявляла.  Казалась даже угнетенной
чем-то,  подавленной. Статус царицы  ограждал ее  от лишних вопросов.  И она
явно держалась в стороне  от шумноватого приготовления к пирушке. И не сразу
заметила, что  рядом  с ней давно  уже переминается с ноги  на ногу  молодой
афинянин.
     - Тебе что? - спросила она, наконец заметив его.
     - Солоент просит передать тебе,  царица, что он любит тебя больше своей
жизни,  - произнес  молодой  афинянин фразу,  с которой уже несколько  минут
пытался к ней подступиться.
     - Несчастный мальчик, - скорбно вздохнула Антиопа.
     И   это  как  будто  сдвинуло  ее  с  места.   Поискав  глазами  Тезея,
озабоченного приготовлением скорой  веселой трапезы, она направилась прямо к
нему.  Тезей ее увидел и, предчувствуя  важное, увел Антиопу в свою каюту на
корме судна, выдворив оттуда движением руки всех, кто там находился.
     - Ты пришла сказать что-то важное? - спросил он.
     - Я отдаю тебе подлинный священный пояс амазонок.
     - Почему?
     -  Потому, что так велела мне во  сне какая-то  ваша  богиня...  Геракл
выиграл его у Ипполиты... И дело не только в этом...
     - А в чем?
     -  В  том,  что  этот пояс, и  правда,  связывает меня. Он угнетает мои
чувства, образуя вокруг меня пустоту. Помнишь, я рассказывала, как наши души
улетают путешествовать в ночные  пространства. Так вот, он не дает душе моей
взлететь. Она не свободна. У нее отнята любовь. Я отдаю  этот проклятый пояс
тебе. Я остаюсь с тобой.
     - Ты отдаешь этот пояс Гераклу, - уточнил Тезей.
     -  Хорошо,  -  согласилась  Антиопа,  -  идем к Гераклу,  чтобы  скорее
избавиться от воздействия пояса.
     На палубе они сразу же  столкнулись с Гераклом, и Антиопа протянула ему
подлинный священный пояс амазонок.
     - Настоящий? - не поверил своим глазам Геракл.
     - Настоящий, - подтвердила Антиопа.
     - Конечно, настоящий, - раздался рядом  голос Пилия. - Смотрите, на нас
скоро нападет вся Амазония.
     И теперь все увидели,  что множество  лодок,  заполненных  женщинами со
щитами,  пиками и луками, рядами  движутся  к  ним,  забивая  залив.  Стрелы
амазонские тоже наготове. Остается лишь приблизиться к греческим судам.
     - Чудесно! -  обрадовался Геракл. - Девочек убивать  не станем. Ни тех,
ни этих. Уходим! - загремел он на всю округу. - Весла на воду!
     С палуб тезеева  и других кораблей мгновенно посыпались в воду амазонки
и вплавь,  быстро  взмахивая руками,  устремились к лодкам, приближающимся к
греческим судам.
     Весла первыми вскинулись и  погрузились в воду на корабле Тезея. Вскоре
они заработали и на  других судах. И афиняне успели быстро подойти к кораблю
Геракла, куда тот и переместился. И  как только  он  взошел на свой корабль,
сзади ударил мощный порыв ветра.
     - Ставь паруса! - разнеслось повсюду.
     Скоро  напряглись  паруса  на  всех  судах.  А  кораблю  Геракла  ветра
досталось больше  других. Словно кто-то  специально гнал его вперед.  До тех
пор, пока судно Геракла не возглавило весь отряд греческих кораблей.
     Все это походило на настоящее бегство. Хотя ведь и победоносное. Бывает
же такое.
     Паруса  эллинских  мужчин надувала  невидимая  никому сама  бессмертная
Гера. А несколько сзади  нее, пригнувшись, словно прячась, и сложив ладошки,
подпускала  ветерка  и  богиня  раздора  Эрида.  Надо  же  и  ей  в  интриге
поучаствовать.
     На судне Тезея  вместе  с Антиопой  осталось  еще несколько амазонок. С
царицей все-таки...

        Третья глава

     <i>Величье омывает суета.</i>
     <i>Вот вынырнешь хотя бы на мгновенье:</i>
     <i>Звучат сирены - колдовское пенье.</i>
     <i>Чей образ вспыхнет, яркий, как мечта?</i>

     <i>И все прощает чья-то доброта...</i>
     <i>За что же, за дурное поведенье?</i>
     <i>Ты дразнишься, прекрасное виденье.</i>
     <i>Ах, это не последняя черта...</i>

     <i>И что-то там еще поет в груди,</i>
     <i>И что-то ждет скитальца впереди.</i>
     <i>Довольно, остановимся на этом.</i>



     <i>Душа замрет, но ей смешно самой,</i>
     <i>Хоть и взлетит незримою сумой</i>
     <i>И смутою наполненной, как светом.</i>

     Ну  вот, наконец-то, и  в безмятежном мире богов произошло чрезвычайное
происшествие. Собственно,  что такое  по-настоящему  "  чрезвычайное"? А это
нечто  такое,  к   чему   не  знаешь,  как  относиться.  Даже   если  ты   и
древнегреческий бог. И способность предвидения твоя не сработала почему-то.
     Что же  произошло? А то, что неутомимо проказливый и вечный малыш  Эрот
принялся расти. Первой  это  заметила, разумеется, его мать Афродита. Хотя и
не  сразу.  Она  заскочила  проведать  своего  непредсказуемого  сыночка  на
чудесную игровую  площадку, которая  сейчас  представляла  из  себя  поляну,
поросшую травой и кустарником. Эрот и другие похожие на него малыши-приятели
с  золотыми  крылышками не порхали, как бабочки,  над чудесными  цветами, а,
собравшись  вместе,  разглядывали  таблички  с подвижными картинками. Такими
картинками, какие могут возникать при надобности на стенах в чертогах богов.
Только здесь они оживали просто на прямоугольных табличках.
     - Малыш, как  ты здорово придумал, -  искренне  восхитилась Афродита. -
Вот  уж  обрадуются все  наши бессмертные бездельники  и  обзаведутся такими
штучками,  чтобы всюду  их носить  с  собой... Хорошо придумал,  -  подумав,
добавила богиня любви, - и все-таки, проказник, вредно.
     Она присмотрелась к живым картинкам в руках крылатых малышей и почти на
каждой из них обнаружила прячущегося в зелени  зайца. Небесного, разумеется,
не  земного,  но  и  здесь,  и  на  земле  олицетворяющего собой  неутомимое
наслаждение и нескончаемую похоть.
     - А что это за игра? - спросила богиня любви.
     - Мы охотимся на него, - деловито ответил Эрот.
     - Зачем?
     - Чтобы принести его себе в жертву.
     -  Какая  гадость! -  огорчилась Афродита, как  и Деметра  сторонящаяся
кровавых жертв.
     - Не по-настоящему, не как у взрослых, - успокоил ее Эрот.
     И только тут,  мгновенно  забыв и  про  зайца, и  про  живые  картинки,
Афродита вдруг узрела, что ее малыш чуть ли не на голову выше своих крылатых
приятелей-малышей.
     - Что с тобой? - забеспокоилась Афродита.
     - Я расту, - спокойно пояснил Эрот.
     - Что за глупости? Ты же можешь сразу же стать большим, ты ведь бог.
     - Нет, я хочу расти.
     - Зачем?
     - Так надо.
     - Кому?
     - Мне и всему.
     ...И, конечно, в чертогах  всецаря бессмертных собрались самые близкие.
Это был не совет богов. Для совета бессмертных здесь многих не хватало. Но и
не простое семейное сборище. Повод, собравший  самых близких  бессмертных  в
чертогах  Зевса,  ощущался  как чрезвычайно  важный,  тревожный и  столь  же
неопределенный, как и статус этого неожиданного совещания.
     Вечный ребенок, малыш Эрот решил расти. Не в одночасье превратиться  на
время  во взрослого,  почудачить и снова вернуться в пору  детства, а именно
расти. Как растут  простые земные люди.  И тут же становилось очевидным  то,
что   при   постоянном  младенчестве   божка  любовных  наваждений   начисто
забывалось:  Эрот  -  порождение  Хаоса.  Он  первым  вышел  из тьмы. Он  не
участвовал  ни в  каких распрях ранних  и поздних богов  и,  воплотившись  в
ребенка Афродиты, укрылся в детстве. Однако именно  Эрот, вышедший из тьмы и
имени  тогда еще  не имевший,  первым  всплеском,  первым  побуждением любви
привел  в  движение  Вселенную.  Можно  рассказывать,  как Чернокрылая  ночь
понесла от Ветра серебряное яйцо с Эротом внутри яйца и положила его в чрево
темноты. Можно расписывать случившееся  тогда как-нибудь иначе - ничего  это
не меняет.  Эрот  первым проявлением любви привел  в  движение  Вселенную  и
отступил в детство.
     И  вот  теперь он  принялся расти. Решил выйти из младенчества. Что это
может означать для сложившегося уже миропорядка богов и людей?
     Потому никто и не удивился, когда в чертогах Зевса Афродита появилась с
Эротом не  одна,  а  вместе с Гестией. С  невозмутимой  Гестией,  которая не
только богиня домашнего очага, но и,  что  важней, олицетворение незыблемого
Космоса.
     Эрот же  принес с  собой  зайца,  только  что пойманного  на  охоте.  И
устроился с ним в стороне от взрослых. Эрот и заяц были  заняты друг другом.
Заяц то терся  об Эрота своей мягкой и  светло-золотистой (небесное существо
все-таки) шерстью, то отбивался от него лапками.
     Боги, собравшиеся в чертогах своего всецаря, тоже делали  вид, будто не
замечают ребенка и  зайца,  хотя  речь старались вести вокруг игрушек и игр.
Пока Артемида наконец прямо не спросила Эрота:
     - Ты мужчина и, как все они, хочешь вырасти и  жениться на какой-нибудь
девке?
     - И  это тоже. Вы  ведь все переженились, - беспечно  ответил малыш, не
поднимая головы от своего зайца.
     - Но ведь ты бог, да еще какой, - опять напомнила ему Афродита, - стань
большим и женись.
     - Нет, я не хочу, как вы. Я хочу сначала вырасти, - не согласился Эрот.
     -  Вот  упрямый мальчишка,  - не сдавалась Афродита,  - ты ведь в любой
момент можешь стать большим.
     -  Наоборот, я в  любой  момент могу стать  маленьким,  если вы  будете
приставать ко мне со своими вопросами.
     - И ты кого-нибудь уже выбрал из женщин? - спросила Гера.
     - Выбрал.
     - Зачем  же  ей  ждать,  пока  ты  будешь расти,  -  всплеснула  руками
Артемида.
     Вопросы Эроту задавали пока только женщины.
     -  Ей  тоже надо расти, - с  неким особым значением  сказал Эрот и даже
будто забыл в этот момент о зайце.
     - И кто это? - опередила всех других женщин Афина.
     -  Не скажу, у  нее и  так  будут крупные неприятности, - ответил Эрот,
глянув на свою мать.
     - Это уж точно, - не сдержалась Афродита.
     - Значит, она земная, - рассудила Гера.
     - Пока, - ответил Эрот.
     - Имя ее хотя бы все-таки назови, - попросила Артемида.
     - Психея.
     - Это просто имя? - уточнила Гера.
     - Фу, - мальчишески вскинулся Эрот, - не просто имя. Это  же  будет моя
жена.
     И тут наступило молчание.
     Психея для античных греков -  это  как для нас, поздних, Душа. Психика,
психоз, психология напридумываем  мы  впоследствии. А тогда  Психея - просто
Душа. В данном случае с большой  буквы. Потому и призадумались боги и богини
в чертогах Зевса.
     - Значит, Психея будет расти и испытывать всякие трудности, - рассудила
Гера.
     - Как и я, - ответил Эрот.
     - Какие у тебя трудности? - улыбнулась Афродита.
     -  Стану расти, и трудности будут, - весело произнес Эрот, гладя своего
зайца.
     -  Ну чего  пристали к  ребенку,  - вмешался наконец Зевс.  - Иди,  мой
милый, поиграй с зайчиком.
     И Эрот охотно исчез из чертогов всецаря бессмертных.
     - Если  великий и мудрый что-нибудь учудит, почему бы  это не повторить
ребенку, - не без  язвительности заметила Гера,  когда Эрот  покинул чертоги
владыки бессмертных.
     И все, конечно, догадались, что сказанное метит в Зевса.
     - Ты чего опять? - уставился на жену всецарь.
     - Зевс собирается  ждать, пока вырастет Парис,  и почему бы Эротику  не
сделать чего-нибудь похожего, - усмехнулась Гера.
     - При чем здесь это? При чем?  - отмахнулся от жены Зевс, по-настоящему
даже не рассердившись на нее.  - Ты-то что скажешь, Гестия? - обратился он к
хранительнице домашнего очага, олицетворяющей и незыблемый космос.
     - Вольно  или  невольно, Эрот хочет пробудить человеческие души  еще  в
земной жизни, чтобы они ощутили себя частицами изначальной великой силы, все
породившей... Кстати, - добавила  Гестия, - как бы люди ни относились к нам,
к  своим  богам, в  глубине  своего сознания они ставят во  главе всего  эту
изначальную силу, познать которую невозможно.
     Гестия  произнесла   это   спокойно,  размеренно,   словно  само  собой
разумеющееся.  Боги  же,  собравшиеся  в  чертогах  всецаря,  как-то   сразу
присмирели.
     Только воинственный Арес сердито проворчал:
     - Эти мотыльки, живущие мгновенье...
     - И бессмысленно летящие на свет, -презрительно добавила Артемида.
     - Да, - согласилась Гестия. - Летящее на свет их познание несовершенно.
Свет их  больше  слепит, чем открывает  им нечто. Ослепленные, они  и о душе
своей забывают. Желая знать, они утрачивают способность чувствовать то,  что
породило всех нас.
     В  чертогах  Зевса  прошелестел  вздох  облегчения,  и  боги  несколько
оживились.
     - Они  и душу свою, когда она покидает человека,  представляют  в  виде
птицы, - улыбнулся Гермес.
     - Или дыма, - хихикнул Аполлон.
     - Или просто испарения, - уже громко хохотнул Арес.
     - Однако..., - произнесла Гестия и остановилась, словно задумалась.
     - Что "однако"? - не выдержал Аполлон.
     И вопрос этот мог сорваться с уст любого из бессмертных.
     - Однако, - повторила Гестия, - мы, боги,  расставлены по  своим местам
по  сути  именно  так,  как  хотят  люди -  в  соответствии  с  их  людскими
побуждениями, представлениями и занятиями.
     - Ну и что, - возразил Зевс, - надо же как-то выстраивать порядок...
     - Пожалуй, это  верно, - согласилась со всецарем Гестия, -  как верно и
то, что люди еще очень долго будут обретать себя... Очень долго... Однако...
     - Опять "однако"...
     Теперь это вырвалось у самого Зевса.
     - Однако,  - опять повторила Гестия, - кроме людей, существуют и низшие
боги,  и совсем  простые  бессмертные. Им  не  нужно  знания, но в них  тоже
пробуждаются невинные  и грубые души. Вот эти-то беспечные дети  матери  Геи
вырвутся на свободу, и пошатнутся жилища олимпийских богов...
     Ненадолго снова наступило молчание.
     - Я  все  сказала,  - заключила,  наконец,  Гестия и  следом за  Эротом
покинула чертоги всецаря бессмертных.
     - Ну с этим-то мы справимся, - угрюмо пророкотал Зевс.
     - Конечно, - поддержал его Аполлон.
     - Обязательно! - почти прокричал воинственный Арес.
     Однако, полной уверенности  в  своих  силах не чувствовалось в чертогах
Зевса.

     <i>И смутою наполненной, как светом,</i>
     <i>Ей не нужны ни сроки, ни пути.</i>
     <i>Достаточно в самой себе взойти,</i>
     <i>Чтоб все заполнить в мирозданьи этом.</i>

     <i>Вот что с великим связано запретом.</i>
     <i>Вот где соблазн... Дано и не дано.</i>
     <i>Всесветное... Зачем во мне оно?</i>
     <i>Затем, что выйду в мир иной, и где там</i>

     <i>И что смогу, случайный сумасброд,</i>
     <i>Ушедший на свободу из свобод.</i>
     <i>И внять такому по земным приметам</i>

     <i>Поможет в тесноте земного сна</i>
     <i>Лишь всполох чувств, любовь, она одна?..</i>
     <i>Душе безумца не помочь советом.</i>

     Что такое оракул? Уж, конечно, не  подсказчик и  не подсказка. Какая-то
субстанция,  инстанция  или  личность, погруженная  в  самое  себя, но и  не
по-человечески проницательная -  сама запредельная мудрость. Вдруг оглянется
на приставшего к ней с вопросом и что-нибудь  кинет ему в  ответ. Выслушал и
отваливай. Человек желает спросить про свое, про то, как  он  себя ощущает и
что  собирается  предпринять.  А  ему буркнут совсем-совсем  про  другое. Он
говорит: хочу  отправиться к  амазонкам  и,  возвеселившись, найти  там себе
жену.  Ему  же  - в ответ:  в скорби,  мол, город новый заложишь. Разве  это
подсказка? Где тут логика? Я тебя о чем спрашивал?
     В конце концов, оказывается, что новый город ты так или иначе заложишь.
И именно в скорби.
     Когда  корабли  греков, гонимые  столь  расположенными к  ним,  как  им
казалось, ветрами,  сделали  первую  остановку у  неведомой путешественникам
реки,  тут-то все  и произошло. Вдалеке,  тоже на берегу,  они  разглядели и
каменное  строение, оказавшееся  храмом Гермеса.  На местный лад,  назывался
храм Каменным домом  этого бога.  И главной жрицей его была женщина по имени
Пития. Выяснилось также, что недалеко отсюда расположен новый  и  в сущности
греческий город  Кизик, основанный  долионами  с  помощью  аргонавтов.  Пока
Геракл  и  его  многочисленные спутники  осваивались,  заготавливали пресную
воду, закупали в храме продукты, чтобы пополнить свои запасы, тот же молодой
афинянин,  общавшийся  с Антиопой,  сообщил, что  Солоент утопился  в  реке,
название которой они еще и узнать не успели.
     Тело Солоента искали, но так и не нашли.
     Первыми  решили  остаться здесь  братья  утонувшего  -  Евней  и Тоант.
Неожиданно к ним присоединился  Герм. Тогда  вместе с ним вызвались основать
тут  заморское  поселение  еще  несколько афинян.  Их примеру  последовали и
некоторые греки  с других кораблей. На берег  сошли, чтобы здесь остаться, и
все амазонки.  Кроме,  естественно,  Антиопы. Как объяснил  Герм,  он  решил
именно  здесь,  на земле, ничем  еще  не  испорченной, и  создать  настоящее
народовластие.
     Город по имени жрицы Гермеса назвали Питополем. Речка теперь носила имя
- Солоент.
     Так  вот  нееожиданно  исполнился  совершенно  невероятный  дельфийский
оракул.
     О  глазастая  и всесведущая  мудрость, как  далека  ты  от  сиюминутных
устремлений человеческих!...
     В Афины корабль Тезея добирался в одиночестве. Перифой, некоторое время
плывший рядом с ним, отвернул к Фессалии, намереваясь обойти остров  Эвбею с
другой стороны. Большинство же остальных греческих суден во главе с Гераклом
решили  догулять и  еще  раньше двинулись  в сторону Трои. Слишком уж легко,
неуважительно  для мужского  достоинства легко,  достался им  священный пояс
амазонок. Как тут не догулять, не покрасоваться выпуклостями своих мускулов.
     Нет ничего  ни удивительного, ни  неожиданного в том,  что  возвращение
Тезея  с  Антиопой  вновь  взбудоражило  Афины  и  его  окрестности.  Жители
аттических городов вообще  подвержены воспламенениям  эмоциональным. Это для
них все  равно,  что время  от времени омываться горячей водой. И  не  столь
важно  тут очищение  от видимой  грязи.  Грязи земной и житейской они быстро
снова накопят.  И еще намусорят, умываясь. Важно вообще очиститься, побывать
в состоянии эмоционального подъема, поплескаться, отмахиваясь от непонятного
и малопонятного. Отдохнуть, повоспламеняясь душой.
     Во что  это выльется - в то и выльется.  Все равно не предугадаешь, как
все повернется,  в каких  словах  выкрикнется. А слова-то и потащат  все  за
собой.
     Понятно,  что  в  Афинах  копилось  и  недовольство.  Можно  ли  такому
влиятельному  человеку,  как Тезей,  надолго отлучаться  из  города. Нельзя,
разумеется. В этом  сходились  и противники  тезеева  народовластия,  и  его
сторонники,  хоть  и  огорчались  сходством  мнений с  противниками.  Однако
афинский  царь  вернулся. Теперь на месте  сидит. Да еще со столь  необычной
женой. И направление мужских суждений  переменилось. Теперь он  остепенится,
принялись  не  без  удовольствия  рассуждать многие из афинских палконосцев.
Выпуская  из виду  то  обстоятельство, что  женой  Тезея стала  воинственная
наездница.
     Женщины  же,  не только  афинские, но  и аттические, быстренько уловили
именно то, что Антиопа - свободная  воительница - независимое существо. А мы
чем  хуже, взялись заявлять они? Да еще прямо в глаза  своим мужьям.  Почему
народовластие  не для нас? Пусть так рассуждали  не все  жительницы  Аттики.
Пусть даже возникли подобные  суждения сначала на  какой-нибудь  Допилоновой
улице, в  доме, где обитали легкомысленные подружки афинских гуляк. Но такие
разнузданные мысли почему-то проникли и в жилища добропорядочных горожан. Да
и на площадях  озвучивались. Девиз даже появился: "Суки не слабее кобелей!".
Первой  произнесла  эти  слова  знаменитая и  загадочная  теперь  танцовщица
Пракситея. Просто они сорвались с ее губ.  Отнюдь не намеренно. Но их тут же
принялись повторять как  девиз повсюду мелодичные женские голоса, лишая дара
речи мужскую часть славного города Афины. Хотя и ненадолго.
     Ненадолго   не   оттого,   правда,   что   считающиеся    от    природы
сообразительными  представители  сильного  пола,   придя   в   себя,  быстро
определились со  сколько-нибудь  существенными  аргументами  против  вредных
заблуждений  представительниц  пола прекрасного,  но  слабого.  Общественное
мнение  увлеклось совсем  иным  обстоятельством. А  именно -  основанием  за
морями   афинского   города    Питополя.   Гибелью   Солоента,   разумеется,
поогорчались,  однако  какое  важное  событие  -  аттическое  поселение   на
неведомых землях.  Вот уж чего не собирался совершать  Тезей,  отправляясь к
амазонкам, несмотря на заключение дельфийского оракула, которого тогда никто
не  понял  и  поэтому вскорости  и было оно забыто.. И н тебе  -  основание
греками этого заморского поселения в конце концов больше всего взбудоражило,
казалось  бы, таких домашних афинян. Словно  - вот оно  свое, рядом, до него
совсем даже  просто  дотянуться рукой.  Больше  того,  настойчивые разговоры
подобного  рода подтолкнули афинян и дальше, внимание  многих повернулось на
Элевсин, расположенный,  действительно,  под  афинским боком  и, надо же,  в
плодородной  Фриасийской  равнине.  Ныне он притулен к  враждебным  Мегарам.
"Элевсин! - один из двенадцати  городов, основанных  нашим  великим владыкой
Кекропсом",  - буквально  гудело  повсюду.  Следует его  немедленно вернуть,
волновались  мирные  афинские  палконосцы. Словно  они  не  палки  постоянно
таскают  с  собой,  а  мечи,  подобно  диким  и  необузданным  беотянам  или
фессалийцам.
     И  это  гудение   заглушало  собою  все  остальное.   Кроме   толков  о
народовластии,    разумеется.   Преобладавшие    тогда    представления    о
народовластии, наоборот, придавали порыву афинян вернуть себе Элевсин особую
законную  силу.  Ведь они,  палконосцы,  так  были  единодушны.  Ну,  полное
согласие. Даже голосовать не надо.
     Следует признать, что  Тезей, разделяя настроения афинских палконосцев,
тем не  менее  не  ожидал  столь бьющей  через край  горячности,  охватившей
жителей  славного города. Города особенно. Хотя и  остальные аттические филы
взволнованно откликнулись на призыв  вернуть Элевсин,  заключить в  братские
объятия соскучившихся-де по ним родственников и близких.
     Потому  Тезей  собрал  в  царском мегароне  не только  своих  друзей  и
соратников  -Мусея,  Пилия,  жреца  Диониса Одеона, но пригласил и Менестея.
Менестей привел  с собой Клеона. Для большей  представительности собрания. И
конечно, вместе с мужчинами совещалась и Антиопа..


     * * * * *