свои руки. Мы были совершенно нищими, и наш трехлетний малыш нашел в садике возле дома сломанный детский трехколесный велосипед с оторванными педалями и сломанным колесом. Он ужасно обрадовался, так как ему удалось сесть на сиденье и с жутким грохотом сдвинуть велосипед с места. Тут завыла сирена, и мы стремглав бросились домой одевать противогазы... Где-то вдалеке бухнуло. Когда мы вышли, велосипеда на улице не было. "Где мой велосипед сломанный?" -- хныкал малыш, и вдруг мы увидели его в кустах, в стороне от дороги... Со стороны лысых гор Иудейской пустыни на город неслось черное облако, и жуткая, неправдоподобная темнота покрывала белые дома с черепичными крышами... Неожиданно тело мое, лежащее в постели, стало маленьким, я физически почувствовал, насколько оно ничтожно, и огромная, пенящаяся мутной черной жижей волна подняла меня вверх, выше и выше, на безумную, жуткую, ничем не передаваемую высоту и затем с хрустальным звоном обрушила меня вниз, и я увидел микроскопический металлический шарик, настолько крохотный, что я сам себе казался гигантом по сравнению с ним. И снова, жутких размеров океанская стена мягко унесла меня вверх, голова закружилась, и ослепительный яркий свет залил все вокруг. В ветвях дерева что-то стало формироваться, какая-то игра теней, неожиданно они исчезли, и передо мной стояла она. В длинном шуршащем платье, она, казалось, вышла из полумрака и иронично смотрела на меня. -- Ну что, как у тебя дела? -- спросила она все тем же, чуть хрипловатым, слегка усталым голосом. Она села на стул и положила ногу на ногу, длинная ниспадающая юбка подчеркнула силуэт ее ноги. -- Мы опять потеряли друг друга, правда? Так глупо, я даже не знаю твоего телефона. -- Она внезапно погрустнела и на секунду замолчала, -- Мне кажется, что иногда я чувствую, когда ты думаешь обо мне. Вдруг, неожиданно... Какие-то смутные тени возникают перед глазами, сердце начинает биться. -- Ты знаешь, похоже со мной иногда происходит то же самое... -- Я попытался приподняться. -- Лежи, герой... -- Она усмехнулась. -- Я часто думаю о том, что ты мне успел рассказать. Странно все это... Никогда не думала, что ты сможешь превратиться в послушного, запуганного исполнителя бредовых приказов. Ты всегда был такой уверенный в себе. Что же с тобой стало, милый? -- Она наклонилась надо мной и взглянула мне в глаза, я ощущал рядом ее дыхание и почувствовал, что меня снова подхватила мутная волна, незаметно набирающая силу и пытающаяся унести меня в высоту. -- Ходишь в этих жутких рубашках, темных носках, -- она хихикнула и прикрыла лицо ладонью. -- Выслушиваешь бред этого вашего безумного начальника. Зачем тебе это? -- Черт его знает, -- я почувствовал стыд и унижение. -- Ты знаешь, мне иногда кажется, что все это происходит во сне, неестественное, искаженное. А потом будто просыпаешься... Прости меня. Понимаешь, так получилось... Но я никогда не делал ничего.... -- Ты сам этого захотел, что значит получилось? -- она пожала плечами. -- Жизнь у каждого одна. А ты делаешь ошибку за ошибкой... -- Глаза ее заполняли размытое, радужное, слегка колеблющееся пространство. -- Я все время вспоминаю, как ты отвозил меня ночью в аэропорт... -- Голос ее дрогнул, и она внимательно посмотрела на меня. -- А ты хуже выглядишь. Тебе плохо? У тебя какая-то тоскливая усталость в глазах... Она снова наклонилась надо мной, ближе, еще ближе, и поцеловала меня в губы. Я ощущал ее дыхание, прикосновение ее волос, легкое дуновение счастья, и почувствовал, что мутная жижа отступает. Казалось, что я плавно спускался вниз, пришло облегчение, невесомость, и вдруг она растворилась. Я водил руками по воздуху, не веря потере и мечтая вернуть хотя бы на секунду этот хрипловатый голос и поцелуй, но огромная, черная, густая и вязкая, как нефть, волна снова подхватила меня вверх и понесла в пустоту, как скоростной лифт, от которого все обрывается внутри. Стало очень тихо, я замер на гребне волны и увидел, что ветви сосны остановили свое вечное движение и секундная стрелка часов замерла. От наступившей тишины звенело в ушах. Мне показалось, что я в космосе и огромные, ослепительно белые, горячие шары звезд, замерев, висят в черном безжизненном пространстве, связанные невидимыми напряженными нитями. И снова пришло падение с жуткой тошнотой, и раздался удар грома. За окном шумел ливень, пахло сиренью, она была здесь, рядом, она целовала меня. Прикрыв глаза, мы медленно растворялись в мерцающем свете и перетекали в темноту, словно тени, отбрасываемые догорающей свечой. -- Не исчезай, -- говорил я. -- Я люблю тебя. Вот если бы время сейчас остановилось... Хотя это, конечно, просто сон, мы оба это понимаем. Это наше прошлое, а может быть будущее, я не знаю. Но мне так хорошо с тобой... -- Как странно... -- Она смотрела мне в глаза. -- Мне кажется, что все это когда-то уже было, знаешь? Ты наверняка знаешь, ты не можешь не знать.... Накатила еще одна волна, уже не такая высокая, как раньше, но я терял ее, казалось, ее уносило в эту темную пучину, пенящуюся страшными радужными пузырями. -- Нет! -- закричал я, -- Нет! -- я рванулся в сторону, пытаясь поймать ее за руку, снова все залил яркий ослепительный свет, меня встряхнуло, и глаза открылись. Жуткая головная боль перекатывалась из одного полушария в другое. За окном качались под легким прохладным ветерком ветви сосен, освещенные вечерними лучами солнца. Я лежал на диване. Поблекшие краски комнаты постепенно густели, становились ярче, и я остро ощутил аромат зелени. Начали подступать звуки, на улице мягко шуршали машины, все громче доносились детские крики из расположенного под окном бассейна. "Где же она? -- с тоской подумал я, возвращая болезненное видение. -- Вот и все..." -- Захотелось плакать, и я уронил голову на подушку и потерял сознание. На следующее утро я чувствовал себя абсолютно разбитым и бессильным, но бред больше не возвращался. Глаза слегка болели от яркого света, и я, забываясь, снова и снова вспоминал недавние события, пролетающие перед глазами в ускоренном темпе, как будто кинопленку прокручивают с бешеной скоростью. -- Папа, -- кричал сын, -- ты выздоровел? Пойдем играть в футбол! Прошел в бессмысленном беловатом свете еще один день, я встал с дивана, слегка покачиваясь, сел за руль и приехал на работу. Чуть мерцающий свет люминисцентных ламп слегка резал глаза, мой стол с горой бумаг казался чужим. Я взял в руки стоящий в глубине на полке томик стихов, совершивший вместе со мной многочисленные перемещения в пространстве. Одна из страниц была надорвана, и она когда-то аккуратно заклеила ее прозрачной липкой лентой. Я открыл книгу на этой странице и долго смотрел на нее. В груди возникала тупая, далекая боль. Казалось, в этих листах бумаги еще хранится тепло рук, прикосновения, дыхание, шелест, настольная лампа... -- Вот хорошо что ты здесь! Ну что, выздоровел? -- Ефим как всегда подкрался бесшумно. -- Лучше себя чувствуешь? А ты мне нужен, у меня в кабинете ребята сидят. Я целую бригаду выписал из Петербурга, сильная команда! Иди, посмотри на них, я так и сказал, ты, молодой парень, всей Академией наук руководил. -- Ефим, что вы говорите? -- возмутился я. -- Листен, Листен, а на самом деле так все и было! -- Ефим пристально посмотрел на меня, покачивая головой. -- Ребята про тебя как про Бога слушали, вот увидишь, как они будут сейчас на тебя смотреть! Я понял, что искать здравый смысл, спорить, доказывать что-либо было совершенно безнадежно. В кабинете Ефима сидели пять человек, трое мальчиков в костюмах, со сбитыми набок галстуками, с чистыми, открытыми лицами и двое ребят постарше, один из которых мне сразу не понравился из-за немного бегающих, затаившихся глаз. "Этот будет вместо Бориса или Леонида," -- с тоской понял я. -- Вот, знакомьтесь, наш ведущий специалист, -- Ефим гордо указал на меня. -- Здравствуйте, -- они испуганно посмотрели на меня. "Какие открытые, хорошие лица у этих четверых, -- подумал я, -- В глазах у них мысль, красота, свобода... А, может быть, я неправ, и у пятого тоже все в порядке? Кто знает... Эх, мальчики, мальчики... Неужели и вас перемолет эта мясорубка, и вылезете вы из нее испуганные, обгаженные, с вывернутыми наизнанку душами и с больной совестью?" -- Ребята толковые, -- Ефим обращался ко мне, -- с ними горы можно свернуть! Я проверил, они уровень наберут и Леонида с Андреем и Борисом заткнут за пояс. Это я тебе точно говорю! Этих давно пора менять, засиделись, воображают о себе черт его знает что! Что они такого сделали удивительного? Борис вообще ходит как сумасшедший, его Эдик совершенно с ума свел. Как ядовитое насекомое, укусил, пустил свой яд в него и все! Ты посмотри, у него вид такой сумасшедший, забитый, испуганный. Андрей сидит надутый, бездельничает, воображает о себе черт знает что. А Леонид вообще охренел! Он намекал, что хорошо бы зарплату поднять! -- Ефим передернулся. -- С тобой вот все ясно, я тебя поэтому пока и не трогаю. Ты вот хочешь наукой заниматься, бессеребренник, ну и хрен с тобой! А они работать уже в полную силу перестали, поощрений ждут. Ни хрена они не получат, ни цента! Пусть уходят в другие компании, они ребята сильные, будут в два раза больше получать. А вот эти, -- Ефим махнул рукой в сторону своего кабинета, -- будут день и ночь пахать, свежие пополнения! И счастливы будут своей зарплате, по крайней мере года два или три... Нет, нет, пора вливать свежую кровь... Я огляделся. Новая команда с некоторым испугом прислушивалась к Борису, что-то объяснявшему им по-английски с поджатыми губами. Глазки парня постарше бегали... История повторялась в своей застывшей неизбежности. По слухам, Леонид, Борис и Андрей появились в компании Пусика лет пять-шесть назад точно таким же образом. Вначале смущенные и растерянные, они быстро обжились в непривычных условиях и, как птенцы кукушки, подсаженные в чужое гнездо, с успехом выжили своих предшественников, которые без малейших сентиментов были выброшены на улицу. По-видимому, сейчас я присутствовал при начале новой фазы в истории компании Пусика. Мне снова стало хуже, и я поехал домой. В квартире было пусто. Я лег на диван и включил телевизор. Экран засветился. Где-то в Европе шла небольшая война. Из маленькой, обшарпанной машины вылезала пожилая женщина в вытертом длинном пальто и испуганно бежала к колонке набрать в ведро воды. Неожиданно раздавался выстрел, она падала на асфальт, и вокруг ее головы растекалась лужица крови. Из машины выскакивал обезумевший от горя старик и, не обращая внимания на стрельбу, кидался к ней, еще не веря в происшедшее. Эту сцену прокручивали несколько раз, в замедленном темпе. Я переключил канал. Русские самолеты летели низко над разрушенным городом, покрывая его ковром бомб и взрывов. Горели дома, люди разбегались врассыпную. Женщина, с широким деревенским лицом, в сером пуховом платке, случайно попавшая в кадр, бежала по улице, причитала по-русски и плакала от ужаса. Армейский грузовик подвозил к объективу камеры трупы убитых детей, и мрачный небритый мужчина стаскивал их за ноги и укладывал один к одному на землю. Стройный высокий джигит с орлиным взглядом и черной бородой смотрел на смерть и разрушения и клялся отомстить за кровь детей, глаза его горели черной яростью, и рука тянулась к несуществующему кинжалу. "Под зеленым знаменем Пророка,"-- неожиданно вспомнил я прочитанных в детстве классиков, и боль поднялась в груди. Я снова переключил канал. На Красной площади проходил парад Победы. "Отец должен быть где-то там, -- вспомнил о своем недавнем звонке к родителям в Москву. -- Мама сказала, что ему даже выдали по этому случаю серый шерстяной костюм и туфли." Маленькая кучка выживших стариков с орденами на груди шла, пытаясь отбивать шаг, и я вдруг мельком увидел отца. Он был немного выше окружающих и отбивал шаг, высоко держа седую голову и смотря перед собой. На трибуне стояли президенты России и Америки. Кровавый век медленно подползал к своему концу.