зады. Вообще-то Кречет в той же ситуации, в какой оказался князь Владимир. Принять христианство от Византии, врага, это словно бы признать поражение, но если взять у Болгарии... Марина быстро стучала по клавиатуре. Экран я не видел, только на ее милое лицо падал трепещущий свет базы данных. Она улыбнулась мне как старому другу, поинтересовалась: - Ну как, скоро мне надевать паранджу? Я поинтересовался, колеблясь: - Наш президент держит вас в курсе? - Если не меня, то кого тогда? - спросила она весело. - Мы с ним еще с военного городка вместе. Я тогда пришла по вольному найму. С тех пор... Я удивился: - Вы знаете так много... Значит ли, что и вы поддерживаете эту безумную идею частичной исламизации России? Она засмеялась: - Почему нет? - Но тогда, - сказал я осторожно, тщательно выбирая слова, - как же насчет ущемления женских прав... Все-таки законы ислама к женщинам строговаты... Она покачала головой, в глазах прыгали искорки: - Зато мужчины станут мужчинами, а не мужиками. Я знаю, Платон Тарасович рассказывал, как вы его мордой о стол... Ну, когда он вас обозвал мужиком! А нам всем так хочется, чтобы мужчина был силен и горд... Многим женщинам эта эмансипация уже поперек горла. Впятеро больше работы, больше грязи, тревог, ответственности, а прав что-то не заметно! К тому же, самое главное, вы преувеличиваете это закрепощение. Вон в Турции женщины не ходят в чадре, а глава правительства - женщина! Да еще какая красивая и женственная! - Ну, это верно... Она улыбнулась дружески: - У нас равноправие, но что-то я не видела, женщин в нашем правительстве. Честное слово, я всерьез за ислам. Свободы для женщин будет не меньше, чем сейчас. В исламе течений тоже хватает! Прибавится еще одно: русский ислам. Со своими особенностями. К тому же речь шла не о тотальной, а только о частичной исламизации... Верно? Я пробормотал ошарашенно: - Ну, в общем-то... Она засмеялась: - Не надо делать такие большие глаза! Я знаю, что я ничего, но почему я обязательно должна быть дурочкой? Глава 27 Кречет вошел в зал через пару часов, подтянутый и бодрый, словно собирался принимать парад. Яузов дернулся встать, но чертыхнулся в полэтажа и лишь выпрямился как на параде. Остальные умолкли и ждали в почтительно государственных позах. Марина поставила перед президентом графин с оранжевой жидкостью. Коган сморозил что-то о горилке с перцем, а Яузов, будучи знатоком по горилке всех видов, посмотрел выразительно и постучал по лбу, на что Коган тут же сказал: "Войдите", а потом: "Ладно, сиди, я сам открою". Стенки графина сразу запотели, там на глазах начали вздуваться мелкие блистающие шарики. Кречет бросил на середину стола листок. Ноготь со стуком, словно в самом деле коготь кречета, припечатал бумажку с полированной поверхности. - Этот листок... Кто бы мог подумать, что движение коммунистов, так исковерканное и униженное, имеет какое-то будущее... - Что за бумажка? - спросил Краснохарев носорожисто. - Отчет. Ну тех самых отделов, которые не спускают глаз. Количество коммунистов все время сокращалось, разумеется, за счет вымирания стариков. Но вот наметилось замедление процесса... Еще с прошлого года. А в этом в их ряды вступило молодежи больше, чем ожидали сами коммунисты. Из тех, кто не помнит тех страшных лет, а лишь по идиллическим рассказам деда, да по самим лозунгам, прекраснее возвышеннее которых не найти на всем свете. Слышали от старых коммунистов: свобода, справедливость, от всякого по труду, каждому по потребностям... Романтическим душам это близко. Их я тоже числю в своих сторонниках, хотя они об этом не подозревают... Коган сказал злорадно: - Сторонники? Да они с вас первого шкуру спустят! - Сторонники, - подтвердил он со вкусом. - Жаждут сделать Россию сильной и гордой!.. Надо их перехватить у коммунистов. - Как? - Не знаю. Сказать правду о наших планах - разорвут в клочья. Они ж еще не понимают, что коммунизм пока еще невозможен. А вот... Наступила пауза, глаза многих повернулись в мою сторону. Мол, раз уж президент оказывает вам, дорогой, непонятное предпочтение, то объясните что надо делать нам, простым и неглупым министрам: - Тогда, - предложил я, - сперва надо громко и уверенно выложить все козыри. Не всем, а пока этим, молодым и горячим. Мол, Россия станет сильной и богатой, снова встанет во главе... по крайней мере - половины мира, даст достойный ответ НАТО... а потом таким это тихоньким голоском прошептать, каким образом это может получиться. Конечно, взрыв будет, но все же часть уже будет подготовлена идти на жертвы. К тому же это молодежь! Еще часть сочтет это великолепной дерзкой выходкой, вызовом старому обществу, своим родителям, школе, институту, проклятым преподавателям, что ходят в церкви и целуют руки попам. Пока они переглядывались, привыкли обсуждать все неспешно, чтобы не наломать дров, не колхозом все-таки руководят, а страной, Кречет сказал с кривой усмешкой: - Я уже пять лет как не пью. Нет, я не трезвенник, но я непьющий. Это две большие разницы, как говорят на телевидении. Когда я впервые встретился с руководителями страны, я ужаснулся их тупости, пустоте, их беспробудному пьянству... И тогда впервые подумал в страхе: почему эти тупые люди управляют такой огромной страной? Почему они вообще управляют? Не потому ли, что умные и совестливые люди шарахаются от политики, брезгают ее, как грязным делом?.. Вот и добрезговались!.. Коган хихикнул, я понял его намек, что фразу Кречета можно понять двояко. Яузов прорычал с задумчивым видом, ни к кому не обращаясь: - С другой стороны, мы настолько изголодались по героике, что начинаем героизировать бандитов, гангстеров, наемных убийц! Что ни фильм про японскую мафию... - Якудзу, - подсказал всезнающий Коган. Яузов покосился на него недобрым глазом: - Знали бы вы, Сруль Израилевич, так финансы, как американские боевики! Эти якудзы уже сплошь рыцари без страха и упрека. На самом деле, обыкновенные бандиты, но всем так опостылела серая жизнь, где "Не будь героем" норма, что уже и бандиты - нечто светлое и романтичное... - Да, - согласился Коган очень серьезно, - самое время посмотреть в сторону ислама... Кто-то хихикнул, а Кречет заговорил медленно и горько, все снова притихли, слушали. - Мне каждый день на стол кладут разные сводки... Из двадцати миллионов мусульман, проживающих в России, процент пьющих ничтожен. А в странах ислама это вообще сведено к нулю. В странах ислама фактически отсутствует преступность. Нет проституции... Да что там перечислять! Древний Арабский Восток переживает вторую молодость. А Россия стремительно дряхлеет, догоняя Запад. Но нам повезло, что мы голодные и в драных штанах. Сытая страна не способна ни на подвиги, ни на великие свершения. Она просто живет... и стремится сохранить свое безмятежное существование. Ей не нужны перемены. А мы сейчас в таком унижении, в таком позоре... что готовы на все, только бы снова вернуть себе гордость, смыть позор с имени русских! Коган сказал осторожно: - Ох, Платон Тарасович... страшно мне. - От перемен? - От вашего голоса. - Еще не привыкли? - Не успеваю. С каждым днем звучит все страшнее. По лицам собравшихся я видел, что министр финансов лишь выразил общее мнение. Кречет громыхнул: - Радоваться надо!.. Нам повезло жить в такое время, когда страну можно повернуть в любую сторону. Сытую корову с места не сдвинешь, а вот Россию... Спасибо западным странам, со своим НАТО у наших границ сделали то, чего не смогла бы никакая наша пропаганда. Люди, что все годы Советской власти смотрели на Америку с надеждой, теперь звереют на глазах. И готовы на все, только бы обломать ей рога. Коломиец сказал задумчиво: - Здесь примешивается и извечная неприязнь бедных к богатым... но вы правы: отношение к Западу резко меняется. Но что вы задумали? Я чувствую, что-то очень опасное. - Очень, - признался Кречет. - Но сперва я хочу напомнить первые годы перестройки. Помните так называемую гласность?.. Наконец-то разрешили опубликовать запрещенные романы Солженицына, опубликовали всего Гумилева, Северянина, даже мемуары белых генералов... И что же? Все были поражены тем, что ничего не произошло. Небо не рухнуло, гром с ясного неба не прогремел, солнце как светило, так и светит. Ну, опубликовали и опубликовали. Раскупили, прочли, поставили на полки. А на работу по-прежнему ходить надо, кормить семьи надо, одеваться и обуваться, ходить в кино, сидеть перед телевизором! Яузов подвигался в кресле, словно зацепил задницей гвоздь, зажал покрепче и теперь мучительно вытаскивает, стараясь не показать, чем занимается, одновременно отвечая президенту: - Не юли, Платон Тарасович. Чувствуем, что на этот раз небо может рухнуть. - Не рухнет, - возразил Кречет. - Вся незыблемая твердыня Советской власти - вот уж была твердыня! - рассыпалась без следа, а мир не перевернулся. Сейчас мы просим чуточку подвинуться... православную церковь, и мир тоже не перевернется. Хотя, признаю, церковь сидит в нас крепче, чем сидела Советская власть. Но опять же, сидит лишь потому, что другой человек не знает!.. Коммунисты запрещали все другие партии, а наша церковь запрещала все другие церкви, костелы, мечети, храмы, пагоды... хрен его знает, что там есть еще. Коломиец проговорил осторожно и предостерегающе: - Вы очень правы, Платон Тарасович... Вы очень правы! Церковь сидит крепче Советской власти. - Это только кажется, - возразил Кречет. - Была бы церковь жива, разве бы терпела засилье в нашей жизни колдунов, астрологов, ясновидящих, магов, прорицателей?.. Ведь это ее прямые враги! Когда вижу порнуху и всякую дрянь на экранах, спрашиваю себя: почему церковь, имея такие огромные богатства, не профинансирует ни одного фильма? Где действовали бы не маги-чернокнижники, а святые угодники... или как их там, пусть даже рыцари, что искали Грааль, или о попах, что исцеляют прикосновением или молитвой?.. Да потому, что церковь только существует. Но не живет!.. А на хрена нам такое образование, что только числится, а не возвышает души, не трудится над человеком?.. Я осторожно вставил: - Наша церковь приносит нам колоссальнейший вред не тем, что не работает над человеком, а что не позволяет работать другим. Это вы хотели сказать? Кречет кивнул: - Спасибо. Да, это собака на сене. Сам не гам и другому не дам. А именно церковь отвечает за состояние души, как вон Коган отвечает за их кошельки. Но с Коганом ясно: пашет. А не будет пахать - заменим. А еще лучше - повесим. - А что скажет... народ? - спросил я, на миг самому стало неловко от такого вопроса, но Кречет уже кивнул понимающе. - Народ?.. А что сказало это стадо, когда рушили их святыни, а их самих загоняли в Днепр, заставляли отрекаться даже от своих имен, а взамен насильно давали непонятные на иудейском, греческом?.. Сейчас этот народ уверен, что имя Иван - русское, Христа считает своим богом, в молитвах просит бога Израиля помочь, спасти... Будет так же точно кланяться Аллаху. Может быть, даже лучше. - Гм, я не точно выразился... Не народ, а те, кто стоит за православным народом. Церковники. Кречет выдержал многозначительную паузу: - Есть кое-какие идеи. Даже не идеи - разработки. - Но... - Православию придется потесниться, - сказал Кречет жестко. Странно, мы уже много раз слышали эти слова, но сейчас всех обдало холодом. Похоже, президент в слово "потесниться" вложил более жестокий смысл. В гробовом молчании Коган вскрикнул, посмотрев на часы: - Ого! Опять за полночь! Жена меня убьет. - Скажи, что это я виноват, - предложил Кречет великодушно. - Я всегда так говорю, - сообщил Коган и отбыл с хитрой жидовской мордой. Когда я открывал дверь, Хрюка ломилась с той стороны. Едва открыл, она выпрыгнула, вильнула хвостом и тут же помчалась по коридору, оглянулась уже у лифта. - Виноват, виноват, - закричал я, - с меня штраф! Бедная собака едва дождалась пока медлительный лифт сползет с четырнадцатого, а тут еще на девятом подсел какой-то тип, вроде бы не из нашего дома, местных знаю хотя бы в лицо. Он жалко улыбался, некоторые даже очень сильные люди панически боятся собак, а когда лифт открылся, Хрюка выскочила пулей, я выбежал следом, и больше незнакомца не видели. Несчастная зверюка раскорячился недалеко от крыльца, на ближайшем же газоне, из-под нее вытекала такая огромная и горячая лужа, что даже я со стыдом и жалостью удивился, как столько помешалось в одной собаке. Погуляв, вернулись, и только тогда обнаружил, что код набирать в полутьме вовсе нет необходимости, кодовый замок сломан, а пружина со двери сорвана. Когда-то консьержка сидела круглые сутки, но теперь старушка показывается только утром, когда народ выбегает на работу, да на час-другой в то время, когда возвращается. И сейчас, глядя на пустой подъезд с настежь распахнутой дверью, я впервые ощутил, что как-то неуютно и даже тревожно. В квартире, Хрюка попробовала взобраться на колени. Я отстранил, но с неловкостью, ребенок не понимает, почему вчера можно было, а сейчас нельзя. - Охраняй, - сказал я вполголоса. - Помнишь, тебя обучали охранять? Она помахала хвостом, уверяя, что загрызет даже соседей, если они попробуют спереть пакет, на котором нарисована собака. За компьютер я сел, невольно прислушиваясь к голосам в коридоре. Наконец разозлился на собственную трусость, каждый из нас когда-то да умрет, включил телевизор, все-таки музыка, углубился в работу. Когда далеко за полночь вырубил пентюль, Хрюка уже лежала на моем месте и отчаянно притворялась, что крепко спит, что будить ее бессовестно, что она такая маленькая и жалобная, что если ее тронуть, то это будет преступление больше, чем оставить в России православие... - Хватит притворяться, - сказал я. - Брысь, свиненок! Когда жена уезжала на дачу, Хрюка наловчилась ночью прокрадываться на ее место. Спала смирно, тихонько, но, разомлев и начиная вживаться в свои собачьи сны, подрыгивала лапами, пиналась, я просыпался раздраженный, сгонял безжалостно. А потом научился не пускать в постель вовсе. Хотя и каждый раз с боем. Утром, когда вывел ее на прогулку, консьержки уже не было, а вместо замка болталась пустая железная коробка. Хрюка, не обнаружив собак, все гуляют раньше, быстро сделала все дела, за скорость она получала по два фролика, а когда вернулись к подъезду, туда как раз подрулила черная машина. Володя опустил стекло, помахал жизнерадостно: - Не торопитесь, я могу ждать хоть до вечера! - Размечтался, - ответил я. Я думал, приеду если не первым, то одним из первых, но когда переступил порог кабинета, там уже сидели почти все из команды президента. Мне показалось, что я ударился лбом о стену напряжения и сдержанной вражды. На меня смотрели искоса, кивали холодно, никто не подошел, не поздоровался за руку. Что ж, я сам не люблю эту дикарскую привычку ощупывать друг другу ладони, выискивая, нет ли там камня и уверен, что пора с нею расставаться. Когда вошел Кречет, все встали, как школьники при появлении учителя, а Краснохарев, не садясь, заговорил с неловкостью: - Платон Тарасович, у нас один вопрос вызывает недоумение... - Всего один? - усмехнулся Кречет. - Да, пока что один... Но достаточно важный. Остальные кивали очень серьезно и торжественно. Кречет развел руками: - Нападайте. Он бросил быстрый взгляд в мою сторону, многое понял, собрался, как перед прыжком в прорубь. Лицо стало каменным. - Ислам слишком уж стремительно укрепляется в России, - начал Краснохарев. - Не скажу, чтобы я очень был пристрастен к церкви... хотя, признаться, раз в месяц бываю, положение обязывает, даже руку целовал и не отплевывался... хотя микробов там от всяких юродивых и бомжей... гм... но ислам все же чужд... Я понимаю, что вы действуете во благо России. Но во благо действуют и те, кто призывает повесить нас на стенах Кремля, как предателей Отчизны, как изменников СССР... Во благо дерутся между собой коммунисты и монархисты, либералы и грушечники... - Грушечники? - Ну, эта партия, что груши околачивает, но к власти рвется... - Тогда это мичуринцы, - поправил все знающий Коган. Кречет недовольно морщился, наконец прервал: - Простите, Степан Викторович, давайте сразу отвечу. Оставим простую мысль, что России нужен подъем, иначе она умрет. Еще более нужен немедленный ответ Америке, что уже без всякого прикрытия рвется к нашим богатствам. Второе - строительством одной-единственной мечети в Москве, да еще очень дорогой и красивой, автоматически обеспечиваем тыл со стороны огромного исламского мира. А с Западной Европой и так отношения испорчены. К тому же там все равно католицизм, который ненавидит православие больше, чем исламизм. Пример, кого Америка и Европа поддерживали во время конфликта православных и мусульман в Сербии?.. Даже такой пустячок решается автоматически, как обойти хохлов! - А хохлы при чем? - Они уж точно не позволят построить мечеть в Киеве! И тем самым отрежут себя от необъятного исламского мира. А натовцам хохлы и на... словом, не очень нужны. Глава 28 Он умолк на полуслове, ибо дверь распахнулась с такой легкостью во всю ширь, словно была из тонкой фанеры. Не вошел, а вбежал Мирошниченко, пресс-секретарь президента. Кречет резко повернулся, в глазах страх и ярость: - Стряслось что? - Узнали! - Кто? Что узнали? - Газетчики!.. Уф, проклятые души... Где-то что-то просочилось, а они во всех газетах!.. Он пыхтел, отдувался, вытирал распаренное лицо красным платком. Глаза пугливо бегали по лицам. По кабинету пронесся холодный ветерок. Кречет прогремел люто: - О чем узнали? - Что черные будут строить свою поганскую мечеть на Красной площади! Напротив Василия Блаженного!.. Дескать, тот храм Кречет тронуть не решился, но разрешил снести Исторический музей, на его месте на кровные деньги народа построит мечеть для чушек чернозадых. Кречет смотрел, набычившись, губы сжал так, что стали похожи на капкан для волка. - Твари... - Еще какие, - согласился Мирошниченко торопливо, - но дело сделали. Шум поднялся страшный. Уже заявили протесты разные партии, организации, движения, объединения! Когда успели? Будто заранее знали. Вот-вот к тебе заявится патриарх всея Руси. Я слышал, рвет и мечет. Кречет скривился: - А ему что не так? Страшится конкуренции? - Ну, понятно. - С чем придет, с тем и уйдет, - бросил Кречет. - У него нет права являться ко мне, когда изволит, а встречи со мной придется ждать месяцы. Да, гвалт начался... Конечно, большинство кричит потому, что есть повод покричать о президенте-идиоте, им наше православие до лампочки, но в целом такой ор может стоить падения акций... Коган заметил едко: - Их обрушили результаты выборов. Куда уж ниже! Разве что будем еще и доплачивать, чтобы купили... - Кто продаст, - сказал Кречет, - скоро пожалеет. Инвестиции будут. - Откуда? - Жду. - Рассчитываете, что арабы сделают шаг навстречу? Кречет прошелся взад-вперед, руки заложил за спину, но если такая походка у Когана вызывала у меня ассоциации с зэками, то у Кречета только расправлялись плечи, а грудь выпячивалась, он становился чем-то похожим на командира штрафного батальона. - На кого можем рассчитывать? Мирошниченко понял вопрос правильно: - Интеллигенция вас по-прежнему ненавидит и страшится. Но в одном с вами согласна... - НАТО? - Да. То, что пошли на такое сближение с исламским миром, только бы выставить щит против наступления США на европейском континенте, вызвало споры, но все же... все же немалая часть стала на вашу сторону. Это первый случай с начала перестройки, когда Дума заодно с президентом. Причем, вся Дума! Удивительно, но и коммунисты, и соколы, и зеленые, и вся-вся оппозиция, что дерется друг с другом, а сообща - с президентом, сейчас едины в одном: натовцам надо обломать рога. - А народ? Мирошниченко сдвинул плечами: - Редкий случай так называемого единства. И простой народ, и ученые, и гуманитарии - все хотели бы, чтобы НАТО провалилось сквозь землю. Ну, почти все. Даже если придется чуть-чуть затянуть пояса. Но только чуть, ибо уже и так от ветра за стену держатся. Если для этого надо лишь позволить в Москве и еще двух трех городах по мечети... причем, арабы сами воздвигнут, а нашим еще и заплатят... я говорю о строителях, то большинство говорит, что президент хоть и держиморда, но умные советники сумели как-то втемяшить в его тупую голову... Кречет смерил его неодобрительным взглядом: - Так и говорят? - Ну, не все, - замялся Мирошниченко, - но я знаю таких... - Я тоже знаю вашу семью, - буркнул Кречет. Вслед за Мариной вошли две девушки, расставили тарелки с бутербродами, а Марина, как старшая, неторопливо разлила по чашкам горячий кофе. Краснохарев жадно потянул ноздрями, широкими, как у породистого бегемота, ухватил бутерброд побольше. Он с каждым днем держался все раскованнее, ибо генерал оказался не совсем унтером, работать не мешает, экономические реформы строевой подготовкой заменить пока не решился, уже хорошо. Я посмотрел на Кречета вопросительно: - Господин президент... То вы ссылаетесь на мнение народа, то надсмехаетесь над ним, как говорит наш министр культуры. - А что? - бодро возразил Кречет. - Народ понимает, как надо, только делать лень. Когда я стаскиваю его с печи, ворчит и ругается, но понимает, что так надо. Детей они еще могут заставить мыть руки, чистить зубы, ходить в школу, а кто заставит их? Коган сказал значительно: - Отец народа! Кречет, набычившись, смотрел, как министр финансов кладет в крохотную чашку кусок сахара за куском, ставя страну в зависимость от сахароносной Украины: - Я еще не встречал еврея, чтобы не измывался над президентом. Эх, построить бы тебя, Коган, в две шеренги... а еще лучше - вывести в чисто поле, поставить к стенке да шлепнуть к вашей богоматери! - Она не наша, а ваша, - ответил Коган ничуть не обескураженный, - а займов Запад не даст, если вот так бедного еврея к стенке, да еще в чистом поле в три шеренги квадратно-гнездовым способом... - Запад - только одна из четырех частей света, - ответил Кречет медленно. Он взял чашку, поднес к губам. - А мы открыты всем. На Западе сейчас просто хотят жить. Как можно легче, как можно проще, без усилий. Не сушить мозги на проблемами... США - это настоящее торжество демократии! Торжество чаяний народа. А народу, как мы знаем, всегда плевать на высокое, благородное, возвышенное... Для цивилизации не страшно, хотя печально, что целый народ оказался в тупике, не страшно и то, что еще один народ обречен на вымирание и поглощение другими... но недопустимо, когда этот народ пытается свой образ скотской бездумной жизни распространить на другие народы! Я проигнорировал бутерброды, налегал на сладкие пирожные, у меня от сладкого мозги работают лучше. Поперхнулся горячим кофе, когда Кречет заметил: - Что-то наш футуролог молчит, если не считать этого странного треска и визга за его ушами... Я торопливо прожевал, заговорил сипло, постепенно прочищая горло: - Началось с того дня, когда заявили, что каждый человек - это собственный мир, это целая вселенная. Заявлено было в политических целях, чтобы всякие там кречеты не обращались с людьми как с винтиками, чтобы в мире наконец-таки утвердился закон, при котором человеческая жизнь признавалась драгоценной, невосполнимой, и что, мол, с потерей каждого человека все человечество теряет невосполнимо много... Понятно, чтобы выровнять, надо перегнуть в другую сторону. Перегнули. Утвердили. Теперь жизнь каждого труса, подлеца, хуже того - преступника, считается столь драгоценной, с потерей которой человечество... и так далее. - Верно, - буркнул Яузов. - Хоть вы не служили, а рассуждаете... Да-да, рассуждаете. - Спасибо, - поблагодарил я. - С обществом то же самое. Обществами! Сектами. Группами. Сексуальными меньшинствами. И прочим-прочим. По нашей нынешней логике нельзя разрастающуюся раковую опухоль лечить, а уж тем более - оперировать, ибо нарушение прав человека и т.д. Пусть лучше подохнем все, все человечество, но зато останемся верны принципам... забывая, что нет вечных принципов, нет непогрешимых, ибо иные времена - иные правы. Тот мир, который знаем, разрушен. Я говорю... о главном. Включая телевизор, человечек смотрит фильмы, где наемные убийцы оказываются благородными героями, где проститутки чище и возвышеннее простых честных женщин, где правда на стороне бандитов... Вы этого еще не заметили? Яузов сказал сумрачно: - Для меня это значит лишь, что криминальный мир подчинил себе уже и все СМИ, литературу, кино. Коган предложил очень серьезно: - Р-р-р-р-растрелять бы парочку писателей, а то и киношников... Всяких там лауреатиков каких-то Оскаров или Ник. - И что вы предлагаете? - спросил Кречет сумрачно, на выпад Когана внимания не обращал, какой из него еврей, если не в оппозиции. Я развел руками: - Не хочется выглядеть дураком, но все же могу порекомендовать только наш курс. Петр прорубил окно в Европу, но оттуда сейчас воняет страшно. Пора прикрыть, а прорубить окно на Восток. Оттуда во все щели и так веют свежие чистые ветры. - Не простудиться бы, - сказал Коган намекающе. - Лучшее средство от насморка, - сказал Кречет холодно, - гильотина. Что ж, поехали дальше. - Чуть помедленнее, кони, - сказал Коган уже совсем серьезно, - чуть помедленнее! Краснохарев неспешно вытирал рот, он все делал неспешно. Глубоко спрятанные глаза под нависшими надбровными дугами иногда поблескивали, будто там безуспешно чиркали зажигалкой без бензина. - А что скажет Илья Парфенович? Министр ФСБ пожал плечами: - Пока ничего. Краснохарев сказал с неудовольствием: - Как-то странно отвечаете, Илья Парфенович. Вы как-никак перед светлым... ну, я в переносном смысле, ликом президента. А вас спрашивает народ... в нашем, так сказать, если так выразиться, лице. Министр ФСБ буркнул: - Это не дело - раскрывать наши тайны. Здесь болтун на болтуне. А болтун... - Находка для врага, - выпалил все знающий Коган. - Вот-вот, - согласился министр, - коган на когане ездит, все коганами кишит, а я вам тут все выложу? Могу сказать только, что их разведка что-то задергалась. Вчера по Интерполу выдали крупную партию наркотиков, что через нашу страну пойдет, сегодня утром поступила информация по каналам американской разведки, что какие-то террористы готовятся перейти горы в Таджикистане... Коган воскликнул: - Так это же здорово! Когда шпионы не дерутся, а помогают друг другу... Министр покачал головой: - Такие подарки неспроста. Когда вот так изо всех сил оказывают услуги, я начинаю оглядываться. То ли стукнут, то ли не хотят, чтоб я принял услуги другого... Краснохарев звучно крякнул: - Тепло. Кречет спросил напряженно: - Вы хотите сказать, что там, за бугром, в их мозговом центре стратегических сценариев, учтен и такой вариант... который почти всем россиянам кажется немыслимым? Министр замялся, его взгляд отыскал меня, в нем была просьба о помощи. - Он кажется немыслимым и американцам, - ответил я за него. - Почти всем... кроме небольшого, как вы говорите, мозгового центра. А те наверняка просчитали и этот. Сперва как некую интеллектуальную игру типа "А что, если...", а потом сами насторожились, ибо расстановка сил в мире сразу бы изменилась. Их хваленая Америка оказалась бы в заднице, а Россия, получив приток золота в этот тяжкий период перехода, быстро вернула бы себе былую экономическую, военную и интеллектуальную мощь. Да что там вернула! Понятно, что исламская Россия стала бы в десятки раз мощнее бывшего СССР, ибо если приказы компартии человек выполнял из-под палки, то заветы Мухаммада в самом деле находят отклик в сердце... Кречет нахмурился, пальцы нервно барабанили по столу: - Все же никак не решусь объявить шире... - Что пугает на этот раз? - Да все та же наша русскость. Все-таки само имя - Магомет, то бишь, Мухаммад. Я улыбнулся, чувствуя, что улыбка получилась горькой: - Ну и что? Был еврей Иисус, будет араб Мухаммад. Оба семиты. Правда странно, что антисемитизм направлен только против евреев?.. По крайней мере Мухаммад не настаивает, чтобы ему молились. Он все еще хмурился: - Националисты заедят. Надо чаще напоминать, что если уж свою русскую веру в русских богов променяли на чужую веру в еврея Иисуса, по почему не поменять эту чужую веру на другую чужую? Мало ли что предыдущая прижилась, притерлась. Пожалуй, стоит даже Русскому Национальному Союзу подкинуть деньжат на пропаганду. - Тогда уж и материалов для пропаганды, - посоветовал я. - А то такое городят! - Слушали? - полюбопытствовал Кречет. - Слушал, - признался я без тени смущения. - Все-таки в молодости сам переболел, как корью. Ребята хорошие, искренние. Уже тем, что верят во что-то и борются, в сотни раз лучше дебилов, что только и мечтают как бы побалдеть, расслабиться, оттянуться... А что верят не в то и борются не за те идеи, так это пройдет с расширением кругозора. Глава 29 Марина заглянула в дверь: - Господин президент, к вам просится Кленовичичевский. Яузов проворчал: - Повадился... - Часто,- поморщился и Краснохарев. - Все-таки дистанцию надо держать, Платон Тарасович. Нельзя, чтобы к вам вот так, как в буфет. Все-таки вы президент, а не хвост собачий... Да, президент все-таки... Да... Кречет в это время наставлял Коломийца: - Трудно выбить из головы простого человека, что православие и Русь это не синонимы. Но вы с сегодняшнего дня начните атаку по всем средствам массмедия. Мол, была Русь языческая, потом стала христианской, затем может стать исламской, буддистской или еще какой... Мне, честно говоря, все равно. Лишь бы Русь была сильна, богата, чтоб друзья уважали, а враги боялись. Это твердите, твердите, твердите!.. Новый доводов не надо, их забудут, а то еще думать над ними надо... Коган задумчиво морщил лоб: - Как же звали Геббельса?.. Иохим?.. Нет... Еркаим?... - Нахаим, - подсказал Яузов услужливо. - А то и просто Абрам или Сруль. Кречет холодно покосился на них, больно развеселились, хотя передых от мозговой атаки дать пора бы, продолжал Коломийцу с той же настойчивостью: - Твердите, что Россия останется Россией, даже если станет исламским государством! Только это будет могучая и богатая Россия. Сильная, яростная, одухотворенная единой идеей. И, что жизненно важно, к нам хлынут золотые реки из Саудовской Аравии, Кувейта, Йемена, других арабских стран... В кабинет вошел Кленовичичевский в сопровождении Марины. Убедившись, что Кречет не передумал, и правозащитника пока в шею не надо, она исчезла, а Кречет, прервав себя на полуслове, распахнул объятия: - Здравствуйте, здравствуйте, Аполлон Вячеславович!.. Вы как раз вовремя, у нас пауза... Когда мозги начинают плавиться, мы берем тайм-аут и смотрим на Когана с Яузовым... - А теперь посмотрим на вас, - сказал Коган быстро, а Яузов, едва ли не впервые в жизни соглашаясь с евреем, сумрачно кивнул. - Вы уж простите, - заговорил Кленовичичевский, он искательно смотрел во все стороны, раскланивался, улыбался робко и растерянно. - Я же вижу, что на самом деле оторвал вас от государственных дел! Вы думаете, как свершить экономическое чудо, а я то с уголовниками, то с правами беженцев... - Экономическое чудо? - переспросил Краснохарев с недоумением. - Экономическое чудо, - вздохнул Коган. - Ну да, - сказал Кленовичичевский, не уверенный, что его поняли, - Как в Чехии, скажем. Кречет сказал почти покровительственно: - Экономическое чудо Чехии потому и чудо, что к власти пришел человек, который при коммунистах сидел в лагере. Вацлав Гавел, тот самый, несгибаемый... А у нас те чистые души, что попали в лагеря, даже не могли вернуть потерянные квартиру, работу, а у власти оказались те же, кто был там и раньше, а героями перестройки... тут их назвали гражданами средней порядочности, стали те, которые и при Советской власти не бедствовали, а умело хапали, хапали, хапали, как сын и внук Кондрата Красивого, пока не оказались у руля страны. Кленовичичевский, который явно думал так же, но не говорил никогда из опасения, как бы не подумали, что напоминает о своих заслугах пострадавшего лагерника, улыбался с неловкостью, мялся, сказал чуть ли не просительно: - Так захотел народ. - В Чехии народу не успели всобачить знамя, - объяснил Кречет. - Всобачить... - Да-да, всобачить. А у нас всегда успевали. Если не удавалось свое личное со своим портретом, то хотя бы одного из своей команды. Так было на заре перестройки, когда старые идолы рушились, а толпе попеременно подсовывали "невинно пострадавших" от жестокой руки Сталина: Кирова, Бухарина, Зиновьева... Не скоро доперло, что это такие же мерзавцы! А пострадали потому, что вступили в схватку за власть с более сильным пауком. А вот соратников помельче навязать удалось... - Кого вы имеете в виду? - Да ладно, будто не помните, что, к примеру, нынешние глава Азербайджана или глава Грузии... да только ли они?... при Советской власти были главами КГБ? А что творил КГБ, помните... А те, кто в самом деле искренне дрался за перемены, попали в лагеря, а если вышли живыми, то так тихо реабилитированными, что даже свои квартиры вернуть обратно не могут! Ах, вам удалось? Но ведь только по заступничеству международного Фонда, Рональда Рейгана... Так и мрут эти чистые души бомжами. А на знамени оказалось имя лауреата всех Ленинских, Сталинских и прочих госпремий, создателя смертоносного оружия, которым мы угрожали всему миру... Все еще подлое время, Аполлон Вячеславович? Кленовичичевский покачал головой. Улыбался по-прежнему очень вежливо, как умеют улыбаться только очень тихие стеснительные люди, но в глазах было несогласие: - Нет, время замечательное. Это мы не всегда... Честно говоря, у меня целый ворох ходатайств, жалоб, просьб, замечаний о вопиющих нарушениях... Он суетливо начал вытаскивать из портфеля листки, мы все с брезгливой жалостью наблюдали, как выкладывает на стол, а Кречет сам взял сверху, быстро пробежал глазами, поморщился: - Аполлон Вячеславович!.. Право, мне неловко за вас. Что значит, защитить права потомственных москвичей?.. Это вроде потомственного дворянства? А все остальные - грязное быдло? Кленовичичевский протестующе выставил ладони: - Это просто жалобы от крупных групп москвичей, что они десятилетиями живут в коммуналках, а приезжие получают квартиры... - И должности, - отрезал Кречет, - и посты в правительстве, бизнесе!.. Я не понимаю вас, Аполлон Вячеславович! В прошлый раз мы говорили об антисемитизме, как это нехорошо, а потомственные москвичи - это и есть антисемиты, только гораздо хуже и страшнее. Для них враги не только евреи, а все, кто приехал в Москву и каторжанится в тех местах, от которых эти коренные воротят нос: в метро, на дорогах, транспорте! Москвичи и так получали всего больше и лучше, чем любой житель глубинки: питание, образование, лечение, все театры, знаменитости. Если хотите оградить свой город от приезжих, работайте на стройках, на рытье метро! Нет, для этого выписывали лимитчиков, а теперь - наемных работников из обнищавшей Украины. Правозащитник нервно дергался, пытался возразить, но выдавил только: - Вы преувеличиваете... - Я? - изумился Кречет. - Я еще не сказал, что в целях защиты интересов населения России от обнаглевших антисемитов... вы уж подберите другой термин, пожалуйста, чтобы обозвать этих потомственных москвичей правильно, антисемиты перед ними - овечки, так вот, в интересах защиты возродить бы практику сто первого километра! И не только уголовников, а всю дрянь, что роется в помойках или выпрашивает деньги возле магазинов, только бы не работать. А взамен, чего не было в старой практике: станем приглашать в Москву умных и талантливых, которые там в глубинке уперлись в потолок, а потенциал еще не исчерпан. Ну, пока в тех городах не настроим всяких там научных центров с аппаратурой. Правозащитник смотрел с ужасом: - Но это же нарушение прав... - А я полагаю, что защита. Правда, я защищаю честных и работящих. А вы - лодырей и ворье. Согласен, у них тоже есть права, но почему отказываете в правах остальным? Кленовичичевский сказал растерянно: - Вы все ставите с ног на голову. - Наоборот, - бодро откликнулся Кречет. - Это стояло на голове, а все привыкли. Привилегии, привилегии, привилегии... Работникам ЦК, секретарям обкомов и горкомов, коренным москвичам... За что москвичей ненавидели по всей России так же, как ненавидели райкомовских работников! А я только ставлю с головы на ноги... А это что за просьбы о помиловании? В прошлый раз уже... Нет, высшая мера пока сохранена. Кленовичичевский отшатнулся, словно его ударили. Лицо Кречета было злое, как у волка. Ни говоря ни слова Кленовичичевский собрал бумаги, встал и пошел, сгорбившись к дверям. Кречет провожал его тоскующим взглядом, словно едва удерживал себя, не давал догнать и извиниться, принять все условия защиты прав убийц и садистов-маньяков. В дверях Кленовичичевский повернулся, сказал сдержано: - Простите великодушно. Я был не прав, вторгаясь на важное заседание. Я понимаю, я был совсем не вовремя. Еще раз извините. Это прозвучало как пощечина. Дверь закрылась, а мы сидели злые и опозоренные, пристыженные. В это утро Кречет выглядел измученным, глаза ввалились, а щеки запали, как у беззубого старца. Серая нездоровая кожа плотно облегала череп, толстый и массивный. Я невольно подумал, что Кречет был бы неплохим воином в первобытное время: от удара по голове дубиной только в недоумении оглянется: что за шутки? - Ничего страшного, - успокоил он, - просто не спал ночь. - Что-то стряслось? - С попами беседовал. - Высшими? - Я президент или нет? - Президент, президент, - поспешно сказал я. При всей неприязни к церкви, я все-таки главу церкви называл патриархом, а рангом пониже - митрополитами. Даже архиереев от простых деревенских священников отличал. Правда, больше по одежке и размеру кадильниц. - Решились сказать? - Решился? - удивился он. - Пришлось! Я смотрел с сочувствием. В самом деле, как еще на ногах держится. Спросил осторожно: - Рассказать пришлось... многое? - Все, - ответил он зло. - Ого! - А что еще оставалось? - Так приперли к стене? - Еще и руки держали. - Представляю... Как приняли? Он хмыкнул, я начал узнавать прежнего, хоть и помятого, но все еще непробиваемого Кречета. Глаза его хитро сощурились: - А по накатанной. Как десяток лет назад партаппаратчики. - Должно было пройти еще глаже, - сказал я осторожно, - ведь у них был пример перед глазами. Он кивнул: - Вообще-то так и получилось. Это я так, со страху... Больно крутой поворот, вот и надрожался заранее. А что дрожать? Вся громада СССР рухнула, а уж, казалось, насколько незыблема!.. Так что владыка церкви, как и положено, уходит в частную жизнь, ему сан не позволяет становиться муллой, а быть патриархом с остатками паствы не желает... это после настоящего величия! А с остальными было еще проще.