тельно мало волновали проблемы бионетики даже мирового значения. Особенно сегодня, когда пушинки тихо садились на волосы Лотты. - Да, я отказалась. Они так страшно молчат... - Кто? - Биоаналоги. После наложения матрицы прототипа они почему-то замыкаются в себе и отказываются выполнять задания экспериментаторов. Может быть, оттого, что они начинают чувствовать себя живыми? Отец говорит, что это неправда, что искусственный мозг остается просто машиной, но я уже не верю ему... Мне кажется, что сенсолинги - так называет их отец - это совершенное подобие живого мозга. Три года назад с меня сняли матрицу для сенсолинга номер четыре... Сегодня я хотела взглянуть на него, однако отец решительно воспротивился. И я не знаю, чем объяснить... Я посмеялся над страхами Лотты и закрыл ей рот поцелуем... - Прием, прием... - выкрикивал Дуговский. - "Бездна", почему не отвечаете? "Бездна"... - Прием... - Конец передачи! - крикнул я и ударил по клавишам. Подбежал к акварину и с силой смахнул пропитанные глицерином буквы. Едва взглянул поверх пустынного дна, бросился к пульту. Это было последнее, что я отчетливо помнил на станции... Микрофон раскачивался перед лицом, как воротник огромной кобры. Быть может, это не он раскачивался - я сам. Раскачивался и кричал. Дрожал от крика, безумствуя горлом: - Лотта-а-а, верни-и-сь!!! Лотта!!! Лотта-а-а!.. И все нашаривал пальцами регулятор громкости. - Лотта-а! Лотта-а-а!!! Верни-и-сь!!! Кажется, плакал. Болл поволок в каюту. На диване я, уткнувшись в подушку, утих. А где-то внутри - раскатами: "Ло-о-о... Го-го-о!!! Вернн-и-и-сь... Го-го-го!!!" Вскинулся пружиной, выскочил в салон. И - прямо в люк... Сорвал одежду, растерзал пакет... Давление вминает ребра. Вода освещена прожекторами. Кружатся, точно хоровод огней. И Манты кружатся - пушинки тополиные... А я, как сорванный кленовый лист, падаю в темные бездны. И вокруг грохочет, не утихая: "Лотт-а-а-а!!! Верни-и-и-сь!!! Ого-го-о-о!!!" Будто бы голос Болла слышу. Не будто бы, а реально. Говорит кому-то: - Ничего страшного, за него я спокоен. Заработался, двое суток не спал. Ему резко ответили: - Я врач, и в ваших советах, мистер Болл, совершенно не нуждаюсь. - И кому-то другому, тоном ниже, но повелительно: - Перенести больного в изолятор! - А я сказал: оставьте здесь! И улетучивайтесь из моей каюты! Молодчина, Свен! По-товарищески... Я открыл глаза и, свесив ноги с койки, сел. Значит, он приволок меня в бункер, сделал усыпляющий укол и поднял в мезоскафе... Ну что ж, как будто бы правильно. А вот и Дуговский... Я поднялся навстречу. Дуговский обнял меня и, не обращая внимания, на присутствующих, потащил из каюты. Где-то крикнули: - "Роланд" подходит! Все заторопились на корму. Люди что-то кричали и махали огромному белому кораблю. А я стоял и, не отрывая глаз, смотрел себе под ноги. На аккуратно сложенные щупальца и неживые тусклые глаза... Кто-то сказал: - Сегодня утром загарпунили. Всплыл под самым бортом. Тонны полторы - не меньше... Я опустился на колени и погладил холодную, скользкую руку гиганта. - Это он... - сказал подошедший Болл. Нас обступили. - Интересуетесь? - спросил высокий синеглазый человек. - Хороший экземпляр. Препарировать будем. Болл крепко держал меня за запястье. Я высвободил руку, поднялся. Сказал синеглазому: - А мозг постарайтесь не повредить. Передайте его в Ленинградский институт бионетики, Керому. Это мозг его дочери... Очень любопытная вещь для науки. Повернулся и пошел прочь. ВМЕСТО ЭПИЛОГА Отпуск я решил провести в Ленинграде. Хотелось посетить знакомые и очень памятные мне места. Рисовал в своем воображении, как я, уставший от одиночества, растворяюсь в толпе счастливых собственной жизнью людей, ни с кем не заговаривая, не встречаясь, бреду по набережным, мостам и проспектам, перечитывая строки архитектурных поэм огромного и всегда необычного города... Однако отпуск начался по-другому. В первый же день мой гостиничный номер был атакован отрядом наших и зарубежных корреспондентов. Я отправил Керому ампулы от регистраторов сенсолинга, сопроводив посылку запиской с кратким перечнем обстоятельств находки, и переехал в загородный кемпинг. Но тайна моего нового убежища была раскрыта журналистами так быстро, что я пожалел: напрасно не принял приглашение Болла провести отпуск вместе с ним на безлюдных озерах северной Канады. И совсем неожиданно в кемпинге появился Кером. Я вышел из палатки, повесил у входа табличку "Свободно". Обернулся и увидел его, идущего по хвойному насту, поставил у ног саквояж, подождал. У меня в кармане был билет на самолет в Варшаву, до отлета оставалось три часа. Кером приближался неторопливо, прихрамывая. Высокий, как всегда респектабельный, с горделивой осанкой. Ослепительно белый костюм, белая шляпа и неизменный светло-розовый галстук. Пристальный взгляд серых внимательных глаз, седина на висках, загорелые скулы... Обнял меня, тяжело навалившись грудью. Сказал: - Прости, мой мальчик. Я за тобой. Самолет на Варшаву сегодня уйдет без тебя. Я смотрел в его по-стариковски жесткие усталые глаза. Хотел и не мог ничего возразить... - Мы занимаемся этим не ради праздного любопытства, - говорил Кером, вышагивая по голубому ковру своего кабинета. - Мы уверены, что поиски молекулярных основ овладения процессами старения человеческого организма вообще, и мозга в частности, дадут эффектный результат. Исследования последних лет позволяют ожидать крупных событий в этом секторе знаний. Нам удалось вырвать... да, вырвать проблему старения мозга из области эмпирики и поставить ее на прочную фактическую основу. Изучение вредных возрастных изменений мозга на всех этапах его индивидуального развития, поиски средств, могущих влиять на этот процесс, - генеральная линия нашего института... По-утиному звонко закрякал гудок вызова. Кером нажал клавиш селектора: - Алевтина Ивановна, предупредите сотрудников, что я очень занят. - Александр Карлович, - возразил женский голос. - Прошу извинить, но в приемной вас дожидаются гости из Англии. Профессор Мерих... - Виноват, - перебил Кером. - Миллиард извинений, но даже для Мериха я сейчас не мог бы сделать исключение. Придумайте способ занять англичан на тридцать-сорок минут. И отключите, пожалуйста, все мои телефоны... - Так вот, - продолжал Кером, глядя куда-то в пространство поверх моей головы, - именно ради этой гуманной, благородной цели мы вынуждены создавать в своих лабораториях биоаналоги мозга реально существующих людей... - Да, - сказал я. - Существуют живые люди и существуют гуманные цели. И еще существуют средства для достижения этих целей. Кто дал вам право выбирать средства, руководствуясь лишь собственными, возможно, неверными соображениями? - Никто. Занимаясь этой проблемой, мы вторгаемся в бездну неведомого, идем впереди собственных знаний. Идем иногда почти вслепую. Естественно, правовой аспект наших исследований пока скрыт в тумане неведения. И если не считать философских концепций, поступающих из ведомства научной фантастики, мы не представляем себе, какая система общечеловеческих взглядов утвердится по результатам наших работ. Он прав... К сожалению, наверное, прав... - Результаты ваших работ уже ощущаются даже на дне океанов. Вас это не настораживает? - Очень волнует. Мы получили доказательство того, что биоаналоги организованы на порядок выше обычных моделей мозга, построенных на белковой основе. Кто мог предполагать, что они способны проявить такую самостоятельность в действиях! - Иными словами, случайно вы создали нечто такое, что выходит за пределы вашего разумения. - Положим, не совсем случайно... Как это часто бывает в науке, отвоеванные в борьбе с неведомым крупицы знаний не только не становятся решением проблемы в целом, но расширяют и углубляют ее. И даже открывают перед исследователями одну или несколько новых проблем. Вдруг выясняется способность биоаналогов самостоятельно передавать заложенную в них информацию другим белково-мозговым системам!.. Мы это обязательно используем. Я вздрогнул. Возбужденно лавируя между разноцветными мягкими креслами, Кером нечаянно задел и опрокинул одно из них - белое. Быть может, Лотта любила сидеть именно в нем... - Вы, - сказал я, - уже собираетесь использовать то, чего еще не успели толком осмыслить. В таком случае, будьте готовы к тому, что я постараюсь вам помешать. Я подниму на ноги мировую прессу и заставлю ее дебатировать этот вопрос. Думаю, общественность планеты заинтересуется тревожными предупреждениями очевидца. Вы правы возразить, что закрыть уже открытое невозможно. Но это и не входит в мои намерения. Просто я хочу, требую, умоляю: не забывайте хорошенько обдумывать и обсуждать возможные последствия ваших чудовищных экспериментов. Во имя памяти вашей дочери, Кером. Я поднял кресло и поставил на прежнее место. Кером, казалось, о чем-то думал, глядя себе под ноги. Внешне он был спокоен. Но крылья ноздрей его орлиного носа нервно подрагивали. - Ты и я, - сказал он, - мы оба потеряли самого близкого нам человека. Не знаю, кому тяжелей, тебе или мне... Я стар, мой мальчик, и уже не дождусь решения проблемы долголетия. Однако пока я дышу, не оставлю эту работу - дело всей моей жизни. Не мог бы оставить, даже если б хотел, и ты, конечно, понимаешь, почему... Моя работа перешла в такую стадию, когда необходим расширенный эксперимент. Да, с участием человека. Этим человеком буду я, потому что эксперимент может окончиться для подопытного мозговой катастрофой... Нет, нет, помолчи, дай мне сказать все до конца. Математические и белковые модели в этом отношении не могут соперничать с живым человеческим мозгом, и пусть мой маленький секрет останется строго между нами... Так вот, во имя памяти Лотты я предлагаю союз. И даже шире: во имя идеи. - Это будет странный союз... Я не враг вашим идеям, но то, что я сказал, остается в силе. - Ты сказал: "Обдумывать и обсуждать последствия"... Много ли проку, если обсуждать и обдумывать будут сами экспериментаторы? Почти никакого. В науке работает много горячих голов. Вроде моей. Ты прав, назревает необходимость как-то согласовывать направленность наших экспериментов с общечеловеческой моралью. В связи с этим предвижу возникновение новой научной дисциплины. Я бы предложил назвать ее "этической эргономикой". Дисциплина, надо прямо сказать, эвристическая... Я слушал Керома со все возрастающим удивлением. Он совершенно очевидно подсказывал мне путь к практической реализации того, что стихийно зрело в моей голове. В замкнутый круг лабораторных исследований подключаются звенья эт-эргономики. Это отдушина, через которую узкоспециальная идея подготавливаемого эксперимента становится достоянием самой широкой общественности, фокус, в котором сосредоточиваются мнения, отклики и пожелания относительно этики этих идей. И, наконец, это авторитетный орган, которому предоставляется право последнего слова для этической характеристики того или иного научного замысла. В заключение Кером сказал: - Я развиваю эту мысль не потому, что считаю этический контроль над моими работами приятной необходимостью. О нет, я преследую другую цель. Становится понятным, что научный прогресс в области моих исследований без дальнейшего развития пока еще однобокой человеческой морали просто невозможен. Близится время, когда мы будем в состоянии искусственно создать сложноорганизованное живое существо. К сожалению, эта перспектива шокирует не только дилетантов. Даже в среде ученых процветают враждебные настроения. Я очень надеюсь, что эт-эргономика, занимаясь вопросами этического планирования наших работ, тем самым будет способствовать возникновению и утверждению новой человеческой морали. Как видишь, я, не колеблясь, готов отдать в руки наших оппонентов довольно грозное оружие. И мы - я имею в виду бионетиков - заранее честно предупреждаем, что собираемся использовать это оружие в своих целях. Игра в открытую. Будущее покажет, кто победит. Лично я не сомневаюсь в исходе поединка. Ну это еще неизвестно, подумал я. Вслух сказал: - Спасибо за лекцию. Ваша откровенность пригодится мне в сегодняшней беседе с журналистами. Эт-эргономика, этический контроль... Очень неплохая идея! - Своевременная, - подтвердил Кером. И неожиданно добавил: - А первым эт-эргономиком в штате нашего института я хотел бы видеть тебя. Блюститель старой человеческой морали и основоположник новой... Каково! - Меня - эт-эргономиком?.. - Да, именно тебя. Соглашайся. - Кером невесело улыбнулся. - Более удобного случая свести счеты с бионетикой не представится. - Хорошо... я подумаю. - И последнее, - сказал Кером. - Прежде чем ты уедешь в Варшаву, я просил бы тебя составить подробный письменный отчет о твоих наблюдениях за поведением этого... ну... разумного кальмара, что ли. Возможно, мне понадобится этот материал для разработки плана нового эксперимента. Ну вот, подумалось мне, эт-эргономика, где ты?.. В Варшаву я сумел вылететь только через неделю. Все эти дни меня не покидало странное ощущение, будто я стою на берегу огромного океана, ошеломленный неотвратимо надвигающимся грозным приливом. Хозяин этого океана - Кером. На правах хозяина он вторгается в бездну неведомого, в абиссальную глубь загадок и тайн искусственно творимой им живой материи. А я, омытый с головы до пят первой приливной волной, стою и не знаю, что будет дальше. Будет ли соблюдена гармония и человечность... Из международного аэропорта Варшавы я, не задерживаясь в городе, направился в аэропорт внутренних линий. В справочном бюро узнал, что самолет на Сопот уходит через несколько минут. "Сегодня вы еще успеете на пляж. Желаем вам приятного отдыха!" В Сопоте лил дождь. Я купил в аэропортовском киоске плащ-куртку из какого-то мягкого полупрозрачного материала. Куртка была тесновата в плечах, но большего размера не оказалось. Я поднял воротник и вышел на стоянку таксомотора. Открыл дверцу первой попавшейся машины, плюхнулся на желтое сиденье. - Вам куда? - спросил водитель, дожевывая бутерброд. - Все равно. Я здесь впервые. - Мое дело маленькое, но если у вас нет знакомых в "Мимозе", советую прямо в "Патроль". Это немного на отшибе, зато великолепный дикий пляж и свежее пиво с самого утра. У меня не было знакомых в "Мимозе", и я ничего не имел против свежего пива с утра. Наш розовый в шашечку "Хиум" с огромным никелированным бампером вылетел на автостраду, ведущую к морю. Мы неслись вдоль побережья, обгоняя двухэтажные пассажирские автоллеры. На крышах автоллеров, под дисками ночных светильников и прямо на бетонных плитах шоссе пестрели надписи, буквы которых кричали о близком уже дне открытия сопотского фестиваля песни. Водное пространство Гданьской бухты было скрыто завесой дождя. "Латерна" - легли поперек шоссе метровые буквы. "Самое популярное в Сопоте танц-кафе" - это по обочине. А дальше совсем уж интригующе: "Подумай и остановись!" Я, не раздумывая, попросил водителя остановиться. В незнакомых местах это иногда бывает даже интересно. "Хиум" подвернул к обочине, замер у одной из бетонированных тропок, ведущих к большому сооружению, похожему на покосившуюся, готовую упасть стопу тарелок. С фасада эту стопу подпирал стеклянный сегмент, а сверху вместо крыши нависал огромный изогнутый "ласточкин хвост". Я оставил свой визит-бланк водителю и выразил надежду, что он сумеет устроить мне номер с видом на мэре. - Нет ничего проще, - заверил он, - в "Патроле" работает мой двоюродный брат. Я сам отнесу ваш багаж прямо в номер. - Ну, если вас не затруднит... Один момент: этот сверток я захвачу с собой. До свидания. Людей в кафе было много. И даже, по-моему, слишком много. Преимущественно молодые и почти все в таких же плащ-куртках, как у меня, только с рисунками. Танцевали, курили, за стойками пили что-то из высоких бокалов через соломинки. Я протолкался к стойке, спросил сухого шампанского и парочку груш. С детства питаю слабость к этой разновидности фруктов, и сейчас с удовольствием съел бы их больше, но грушам был не сезон, а эти были явно оранжерейного происхождения. Как-то неудобно обращать на себя внимание завсегдатаев кафе, лопая у них на глазах лакомства, стоимость которых на фоне остальных цен казалась, мягко выражаясь, чрезмерной. Я доедал последнюю из двух, когда вдруг рядом сквозь музыкальный шум услышал: "Наглец!" и беглый треск пяти или шести пощечин. - Эй, парень, - сказал я. - Оставь-ка девушку в покое. Музыка как раз умолкла, и мои слова прозвучали, видимо, громче, чем нужно, Вокруг меня стало заметно свободнее: кто ступил шаг назад, кто просто отодвинул локти, нашлись такие, кто даже слез с табурета. В общем, стало гораздо просторней, я понял почему, но не успел насторожиться: на опустевший табурет взобралась девица с фиолетовыми волосами, каждый локон которых уложен был тщательно, не без изящества, но как-то уж очень по-кондитерски - гладко и клейко. - Спасибо, друг, - сказала она, подмигнув мне подкрашенным глазом. - Пожалуйста. Только, наверное, не за что. Плащ-куртка ее густо разрисована космическими кораблями и звездами. Кораблей, по-моему, больше. - Со мной тебе бояться нечего, - заявила она. - Гек вспыльчивый парень, но если я захочу, он ходит на полусогнутых. - Я не боюсь. Как тебя зовут? - Ирена. А тебя? Я сказал. От нее исходил сладковатый, приятный запах духов. - Груш хочешь? - спросил я с надеждой. Мне хотелось груш, а вместе с девушкой я свободно мог себе это позволить. Ирена согласно кивнула. Лакомиться грушами на глазах у вспыльчивого Гека - в этом было что-то от старояпонского харакири. Ирена, наверное, не знала, что такое харакири, но что такое женская месть, она понимала отлично. Мы пили тативак - довольно крепкий коктейль, который пьют одновременно из двух бокалов через две соломинки. Ели груши и переглядывались. Ирена заговорщически улыбалась. - Тебе нравится тативак? - Да, мне нравится тативак. - А я тебе нравлюсь? - Конечно. Я сказал правду. Кроме тативака и груш, мне нравятся девушки, которые умеют ответить на грубость пощечиной. И вообще, мне нравится сегодняшний день. Потому что такие безмятежные дни выдаются не часто. И еще потому, что я знал, вернее, предчувствовал, что этот день окончится вовсе не безмятежно. Из-за свертка, на который я опирался локтем... - Ты неплохо говоришь по-польски, - сделала мне комплимент Ирена, который, впрочем я вряд ли заслуживал. - Ты из "Аквариума"? - Да, что-то в этом роде. - Как ты находишь Бегги Флор? - Она восхитительна. - Фи, у нее слишком худые и длинные ноги. - Да, есть немного... - пошел я на попятную. Я никогда не видел Бегги Флор, но слишком худые и длинные ноги мне в самом деле не нравились. - А-а, догадалась! - Ирена хлопнула в ладоши. - Ты летчик лунной флотилии. Не спорь, это тебе не поможет! Я спорить не стал. Изобразил на лице готовность быть кем угодно. - Потанцуем? - спросила Ирена. - Ты умеешь ба-да? Я посмотрел в зал: танцевали попарно, взявшись за руки, на прямых, как ножницы, негнущихся ногах. - Пойдем. Это я сумею. Мы танцевали, пили шампанское и опять танцевали. Ба-да - примитивный танец, но было весело. Потом кончился дождь и народ повалил из кафе. За опустевшей стойкой мы с Иреной выпили еще по бокалу шампанского и тоже направились к выходу. У выхода нас встретил Гек. Один. Я почему-то думал, что он будет поджидать меня со своими друзьями. - Иренка, - сказал Гек. - Иренка, с кем ты связалась... Я узнал его, - он ткнул в меня пальцем, - это человек-каракатица. Такого оборота я не ожидал. Наверное, Гек читает газеты, и, наверное, ему попадались газеты, в которых был помещен наш с Боллом "семейный" портрет, а под портретом... Чего там только не было под этим портретом. Веселье кончилось, на меня смотрели любопытные глаза Ирены. Лучше бы Гек затеял драку. - Я кое-что забыл в кафе, - сказал я Ирене. - Подожди меня, если хочешь, я скоро вернусь. Сверток лежал на стойке рядом с пустыми бокалами. Я хотел спросить двойную порцию коньяка, раздумал и выпил шампанского. У выхода, как это и должно было быть, меня уже никто не ждал. Я подошел к обочине шоссе и стал высматривать такси. Меня окликнули сзади - голос похож на голос Ирены. Оглянувшись, я увидел, что это не Ирена. Незнакомая девушка сунула мне в руки бумажный листок и молча удалилась. У нее были длинные, но вовсе не худые ноги. Я взглянул на листок. Записка: "Новая, 77, квартира 9. Ирена". Подкатило свободное такси. Я сел на заднее сиденье, сказал: "Поехали прямо", разорвал записку на мелкие кусочки. Опустил стекло и высунул руку наружу - встречный ветер мгновенно сдул бумажные хлопья. Потом я снял трубку радиотелефона и набрал помер. - Слушаю, - ответила трубка густым баритоном. - Это институт архитектуры? - Да, это институт архитектуры. - Мне нужен отдел экспериментального строительства. - Телефон, номер которого вы набрали, как раз находится в этом отделе, - терпеливо пояснил баритон. - Простите, я не был в этом уверен. Мне нужен один ваш сотрудник... - Нам просто повезло, что вам не понадобились сразу все, - иронически заметил баритон. - Успокойтесь, - ответил я, - вам это и не угрожало. Мне нужна Ружена Ковальская. - Ружена?.. - Да. Пауза затянулась. Я ждал. Было слышно, как в трубку дышит человек. - Сейчас, - сказал баритон. И обращаясь уже не ко мне: - Тебя тут спрашивают. - Слушаю, - сказал приятный женский голос. Я почему-то растерялся. На секунду, не более. Наверное, было в этом-голосе что-то такое, отчего я растерялся, но что именно, я не мог уловить. - Ружена Ковальская у телефона. - Здравствуйте, Ружена... Мне нужно с вами поговорить. Но не по телефону, а... как-то иначе. - Кто вы? Я назвал себя. Пауза. И наконец, как эхо, ответное: - Соболев... Это было произнесено без восклицания и так тихо, что я почти не услышал окончания своей фамилии. И вдруг: - Игорь Соболев? Голос разительно изменился. Это было так, словно неподвижно сидевшая птица вдруг встрепенулась. Теперь я понял, отчего растерялся вначале: в интонациях голоса меня поразило неестественное, глубокое, как океанская бездна, спокойствие. - Да, он самый. Я хотел бы встретиться с вами. - Я сейчас... быстро... - Голос стал порывистым и торопливо-ломким. - Я через несколько минут... Но где? - Где вам будет удобно. - Я не знаю, где вы есть!.. Вы далеко от приморского парка? - Не имею понятия... Впрочем, в моем распоряжении машина, я найду. - Ждите меня у фонтана Жемчужная раковина. - Хорошо. Приморский парк, Жемчужная раковина. До встречи... Фонтан Жемчужница венчал широкую каменную лестницу, ведущую на набережную и дальше, прямо к воде. Отсюда открывался великолепный вид на залив, усеянный белыми парусами яхт. Я смотрел в зеленоватый морской простор и думал, что она вот так же стояла на верхней ступеньке, глядя на море с тяжелым предчувствием, упрямо ждала. И не дождалась... Фонтан бездействовал. В чуть приоткрытых мраморных створках жемчужницы тускло мерцал металлический шар. Пасти четырех дельфинов, откуда когда-то били упругие, твердые струи воды, покрыты ржавым налетом. Я гладил дельфинью лобастую голову, пытаясь составить в уме удобные фразы из обтекаемых слов. Фразы не складывались, слова расползались, как этот ржавый налет, и нарастала смутная уверенность, что любые слова утешения здесь ни к чему и что вообще я приехал сюда не для этого. А для чего - никто не мог бы ответить, даже я сам и даже самому себе. Просто я должен был приехать сюда, увидеть ее, о чем-то поговорить. О, бездна, если бы я знал для чего и о чем!.. От фонтана веером уходили в глубину парка аллеи. Там над кронами деревьев возвышались башни строительных кранов и новые здания, сверкающие огромными проемами стекла. Строгое изящество архитектурных линий, устремленность ввысь. И было в них что-то от готики старинных польских костелов. Плоды архитектурного эксперимента... Плоды, которые, возможно, помогала вырастить Ружена. И мне вдруг пришло в голову, что эти странные здания и безлюдье старого парка как-то связаны с тем обстоятельством, что она назначила встречу именно здесь; и я уже видел в своем воображении бледную строгую даму в длинных и черных одеждах, вуаль на лице, в мраморно-белой руке янтарные четки... Стоп! А эти дельфины, лестница к морю, вид на залив? Ну вот, а ты - "вуаль, янтарные четки"... Наваждение рассеивалось. Я ведь заранее знал, что эта встреча потребует известного нервного напряжения, и не то, чтоб я струсил, но в последний момент мне стало не по себе, вот и все. Это пройдет. Из боковой аллеи торопливо вышла молодая, элегантно и просто одетая женщина. Глянцевито-черная плащ-куртка, закрытый ворот летнего свитера, маленькая сумка - ремень через плечо... Заметив меня, она сразу остановилась, словно наткнувшись на невидимую преграду, потом пошла навстречу, с каждым шагом все увереннее и быстрей. Подойдя ко мне, машинальным движением руки поправила сбитые ветром коротко стриженные темные волосы. Взглянула. Черные, умные и словно бы чего-то напряженно ждущие глаза... - Здравствуйте, - сказала она. - Ружена Ковальская - это я. - Здравствуйте. Я взял ее руку и прикоснулся губами. Рука едва заметно дрогнула. - Что вы, Игорь, у нас так давно не делают. - Это... ну, словом, не потому, что я вспомнил старый польский обычай. Просто... так. - Я понимаю... И благодарна вам. Я очень рада, что вы решили повидаться со мной. - Иначе я не мог, - ответил я. Опять этот чего-то напряженно ждущий взгляд. - Не мог... - как эхо повторила она и добавила. - Вы тоже несчастливы... - Дело не в этом, Ружена. Впрочем... может быть, именно в этом, не знаю. Мы помолчали. Мимо нас быстрым шагом прошли парень и девушка в одинаковой форме яхтсменов. Парень нес на плечах длинные весла. Уже спускаясь по лестничным ступеням, девушка вдруг обернулась и крикнула нам: - Эй, вы! Это счастливое место! Не вздумайте ссориться здесь! Оба они рассмеялись и побежали вниз, к берегу. - Расскажите мне все... - с заметным усилием произнесла Ружена. - Все как это было. Можно по-русски, я понимаю. Я стал рассказывать как это было. Я рассказывал долго, подробно. Ружена слушала не перебивая и, казалось, совершенно безучастно. Но это только так казалось, потому что иногда она поднимала руки к лицу и сжимала щеки ладонями, словно сдерживая вот-вот готовый вырваться горестный возглас. Я рассказывал, не скрывая и не смягчая абсолютно ничего, не щадя ни ее, ни себя - я хорошо понимал, что сделаю доброе дело, если сумею погасить в ее глазах это странное ждущее напряжение, и смутно догадывался, что если этого не сумею сделать я и сейчас, то этого не сможет сделать никто никогда... Незаметно подкрались сумерки. В аллеях парка зажглись гирлянды лампионов. На каменных в античном стиле парковых скамьях сидело несколько парочек. Слышался приглушенный смех. Люблю такие места, где не слышно гитарного звона и воя транзисторов... Высоко над фонтаном ярко вспыхнул голубовато-белый диск. Химический свет мгновенно изменил тональность естественных красок. Лицо Ружены - словно арктический снег, залитый светом полярной луны. Веки опущены, губы дрожат... - Вот и все... - закончил я, сделав на последнем слове рассчитанное заранее затяжное, но твердое ударение. - Вот и все... - чуть слышно сказала она, повторив мою интонацию. Я протянул ей сверток. Белые пальцы Ружены безразлично ощупали целлофан. - Что здесь? - спросила она. - Ласты. Его... Это традиция. Она помолчала. - Игорь, - сказала вдруг. - Вы опытный врач. Вы хирург. Это было очень больно, но сразу и... видимо, навсегда. Она все поняла: мой приезд, мое намерение объяснить все до конца, и ей и себе, мой умышленный беспощадный рассказ и даже заранее рассчитанное ударение... Что ж, быть может, так лучше. У нас у обоих возникла необходимость переступить чудовищную грань по эту сторону непоправимого. Но я сделал это чуточку раньше, она же делает это сейчас. И я пытаюсь помочь. Я знал: такие тяжелые раны умеет лечить только время. А я - лишь в роли его ассистента... - Смотри, Томашек! - раздалось где-то рядом. - Они еще стоят! Я говорила, что это счастливое место! Зазвенел, удаляясь, девичий смех. Смеются... И правильно делают. Для них мы с Руженой - просто влюбленные. Они и не знают, что между нами лежит океан человеческих судеб. Я взглянул на Ружену. Она смотрела в вечернюю мглу над заливом. Там плыли огни уходящего в море пассажирского лайнера. Я с грустью подумал, что вот сейчас должен оставить ее и уйти. - Игорь, - сказала она. - Расскажите мне о себе... Авт.сб. "Акванавты"