подожгли, машины сковырнули в реку, оружие из складов побросали вслед за машинами. Разворотили монетный двор, перепутали ременные сбруи колес. Запасы соли для армии Фридриха лопатами сгребли с набережной прямо в Шпрее. Австрийцы разместились не в окрестных казармах, как русские, а там, где жратвы да вина побольше, - в центре столицы. Ласси высмеял русские порядки, и над Берлином раздалась другая команда - уже по-немецки: - Парни, начинай мстить пруссакам за нашу Силезию! Госпитали и богадельни первыми изведали карающую руку господню. Шарлоттенбург еще не ведал, что немец может быть врагом немецкой же культуры. Австрийцы сложили костры из мебели, разбили фарфор, штыками взломали драгоценные инкрустации, резные панели стен и дверей изрубили в щепки, а картины великих мастеров прошлого изрезали ножами в лохмотья. Старинные органы, голоса которых слышны были на всю Европу, они просто уничтожили. В церкви же Треббинской австрийцы вскрыли усыпальницы, тела выбросили из гробов, отсекали покойникам пальцы с обручальными кольцами. Кроаты и гусары Марии Терезии теперь набрались храбрости. - Открывай! - ломятся они ночью в двери. Хозяин и жена падают под ударами сабель. Кричат дети... Дальше терпеть было нельзя. Первое столкновение с имперцами произошло возле потсдамских конюшен короля, которые охранялись русскими часовыми. Сбив караулы, австрийцы вспарывали животы лошадям, рубили в куски королевские кареты. "Зачем?" Вчерашние мужики, солдаты России, не видели смысла в этом безмозглом уничтожении всего и вся... - Будем стрелять! - вскинулись ружья. - Попробуй только, - хохотали австрийцы. Залп - и он покрыл этот хохот. На третий день капитуляции Берлина австрийцы раздевали горожан прямо на улицах. Женщины таились от них по подвалам. Четко печатая шаг, сикурсировали русские патрули. Вот опять: звон стекол, плач, истошные вопли... - Скуси патрон! Вздуй! Полку прикрой.., пали! И на мостовых Берлина пролилась кровь: Петербург не испугался Вены - русские стали расстреливать своих союзников, как худых собак. Ласси понял, что шутки с грабежом плохи, но его спасло приближение армии Фридриха. *** Весть о занятии Берлина русскими поразила Фридриха в самое сердце - глубоко, язвяще, почти смертельно... Он признался: - Отныне я похож на тело, у которого ежедневно ампутируют по больному члену. Еще один взмах ножа - и все кончено. Однако никакое красноречие политиков не убедит меня принять позор капитуляции. Лучше я погибну под развалинами Пруссии! Он был вынужден бросить войну с Дауном, чтобы поспешить на выручку столицы. Армия короля двигалась на Бранденбург стремительно - как раскаленный метеор, и ничто его не удерживало. - Я клянусь, - говорил король, качаясь в коляске, - я клянусь всеми силами ада, что Чернышев жестоко будет наказан мною за свою дерзость (о Тотлебене король, конечно же, не упоминал). Всю силу мести своей, весь опыт полководца, жестокость монарха, который вот-вот лишится короны, - все эти "силы ада" Фридрих размашисто швырнул вперед, чтобы размозжить маленький корпус Чернышева, осмелившийся вступить в его столицу. Но... Чернышев, вовремя оставив Берлин, за три дня форсированного марша уже дошагал до Франкфурта. Прослышав об этом, король пощелкал пальцами: - Все ясно! Могу предсказать заранее: Даун, пока я летел на Берлин, уже занял Саксонию... Просто удивительно, как этот человек смело хозяйничает, когда хозяин в доме отсутствует! Поворотив от Берлина обратно на Саксонию, Фридрих велел прислать ему подробный перечень разрушений и потерь столицы. Особенно он переживал уничтожение австрийцами драгоценной коллекции антиков; она досталась ему от кардинала Полиньяка, король годами лелеял и улучшал ее. Теперь красота древнего мира валялась в осколках, разбитая прикладами кроатов. И последовало вдруг неожиданное признание короля. - Спасибо русским, - сказал Фридрих. - Именно они спасли Берлин от ужасов, которыми австрийцы угрожали моей столице... Король выразился именно так, что и зафиксировано свидетелями. И это признание очень важно для нас, русских. Но, сказав "спасибо русским", Фридрих тут же позвал к себе друга детства Финка фон Финкенштейна. - Сочини-ка, дружище, - велел ему король, - хороший обстоятельный мемуар о злодействах русских в моей столице! Что и было исполнено, И "спасибо" короля услышал его секретарь, а памфлет распространился на весь мир. Но вот мнение свидетеля беспристрастного - Леонарда Эйлера, который одинаково хорошо относился и к России и к королю Пруссии. "У нас здесь было посещение, - писал Эйлер, - которое в других обстоятельствах было бы чрезвычайно приятно. Впрочем, я всегда желал, что если бы когда-либо суждено было Берлину быть занятым иностранными войсками, то пускай это были бы русские..." Вольтер был восхищен стойкостью и дисциплиной в российских войсках. "Ваши войска в Берлине, - сообщал он русским друзьям, - производят более благоприятное впечатление, чем все оперы Метастазио". *** Европа теперь не сомневалась, что русская армия способна творить чудеса. При занятии Берлина русские потеряли сто человек, пруссаки - более восьми тысяч. Сопоставление удивительное! Но главное сделано: мы побывали в Берлине! А ключи от Берлина были торжественно переданы в Казанский собор Петербурга - на вечное там хранение. В исторически близкое нам время, в суровую годину Великой Отечественной войны, Гитлер настойчиво рвался к Ленинграду, где лежали ключи от его столицы... Но эти ключи оказались недосягаемы для германцев. Ключи от Берлина и поныне в наших руках! Мы получили их от предков наших - на вечное хранение. МРАЧНЫЕ ТОРЖЕСТВА Существует банальное выражение: "Его душа пылала ненавистью". Этот избитый литературный штамп я решил применить к Фридриху. Душа короля действительно "пылала ненавистью", когда он, не поймав Чернышева, развернул свою армию от Берлина - назад, в дожди, в слякоти, на Саксонию... Вот сейчас всем чертям станет тошно! *** Заняв Лейпциг, Фридрих собрал военный совет. "Надо напасть на Дауна", - убеждал король. Но генералы его молчали. - Вы молчите? Но почему вы молчите? - Ваше величество, в подобном случае нам лучше повиноваться бессловесно, нежели давать вашему величеству советы. - Значит, вы находите наш успех невозможным? Опять молчали. Но тут поднялся Циттен: - Король, мы берем яблоко и не спрашиваем - сладкое оно или кислое. Мы яблоко раскусываем... Кусай и ты Дауна, король! Громадная армия Дауна раскинулась широко, левое крыло ее лежало на Эльбе, правое покоилось на высоких горах. Фридрих же, наоборот, стиснул свою маленькую армию в плотный кулачок. Сам король и Циттен - два кастета в этом кулачке. Эта неслыханная битва, на которую короля могло толкнуть только отчаяние, разразилась в мокрых лесах при Торгау. Фридрих сам вел свои войска через лес. Листва, вся в каплях, хлестала его по лицу. Когда он вышел из леса, двести пушек Дауна открыли огонь. От, грохота множества орудий распались тучи на небе, даже прояснело. Столетние дубы теряли свои вершины. Австрийские ядра, влетая в колонны пруссаков, прорывали в рядах солдат коридоры. Но Фридрих, нахлобучив шляпу на глаза, со шпагою в руке, все-таки упрямо шел вперед. И он довел гренадер до пушек Дауна, - батареи сразу умолкли, отбитые. Бой был жесток. Инфатерия ложилась костьми. Кирасиры-латники с обеих сторон рубились нещадно. Было неясно, кто победит сегодня. Все уже смешалось. Под королем убило лошадь, он стал пересаживаться на другую. Долго не мог поймать ее поводья. - Подай же их! - крикнул он флигель-адъютанту. И полетел из седла на землю... Пуля пробила грудь Фридриха. Он потерял сознание. Через бархатный сюртук обильно текла кровь. Но король быстро пришел в себя и закричал: - Куда вы меня тащите? Дело еще не кончено... Даун бросил в схватку драгун, и они опрокинули прусскую армию. Это было уже поражение. Самое настоящее. Ночь наступила - глухая, осенняя. Из леса долго кричали раненые. Небеса плотно сомкнулись над павшими. С поля боя Фридриха отвели, поддерживая за локти, в ближайшую деревню. Но все дома уже заполнили искалеченные в битве. Тогда король прошел в церковь. Ему посветили фонарем, и он карандашом стал писать депеши. Допустил до себя врача, - ему сделали перевязку. - А где же мой добрый Циттен? - убивался король. Циттен пропал со своими отрядами в глубоком тылу австрийской армии. Ночь тянулась неимоверно долго. Король часто просил: - Выйдите из церкви, посмотрите... Может, уже светает? Всю ночь он провел в церкви, скорчившись, сидел на ступеньках. Победа Дауна вчера была решительной: половина солдат короля осталась лежать на поле битвы. - Мне уже ничего не надо. Мне бы только Циттена... Вот единственный человек, который всегда умел утешить меня! Но Циттен был счастливее короля: Циттен вначале сражения так далеко вырвался вперед, что даже не знал о разгроме своего короля. И это незнание помогало ему слепо стремиться к победе над австрийцами. Первым делом, уже к ночи, он поразил корпус Ласси. Потом, когда стемнело, Циттен сказал: - Со свечкой в руках воевать не будешь. А рассвета ждать долго. Давай, гусары, поджигай все деревни... Ночь высветилась заревом горящих людских жилищ. Циттену стало светло, австрийцы же совершенно не были приучены к ночному бою. Они путались, обстреливали свои же войска. Покорные и растерянные, они сдавались кавалерии прусской тысячными толпами. Циттен - в белом, раздувшемся от ветра плаще - летал через мрак, освещенный пожарами и выстрелами, как призрак смерти. - Где Даун? - орал он, потрясая палашом непомерной длины. - Я сегодня убью Дауна.., я оторву ему голову! Я выпущу из него всю требуху... Дауна он не убил, но зато он его ранил. Даун - это не Фридрих, который, терпя боль, мог продолжать битву. Даун побежал. За своим командующим припустилась его армия - за Эльбу! Поражение короля в битве при Торгау закончилось победой Циттена, - генерал свершил то, чего не мог сделать его величество... - Кажется, светает, - доложили Фридриху. - Наконец-то! - обрадовался король, вставая. Он вышел из церкви. Ему подвели коня. Неторопливо Фридрих выехал из деревни навстречу своему войску, скорченному от холода и ран, от боли и позора. Конь короля ступал среди живых, словно через мертвецов, копыта мягко погружались в теплую золу костра... Фридрих ехал молча, печальный, и вдруг - в испуге - остановился. Издалека скакали на него всадники в белых плащах, почти неслышно, словно подъятые над землей; они были ужасны в своем движении, будто плыли по воздуху, как нечистая сила, и король ослабел: - Это моя смерть! Всадники Апокалипсиса.., я узнал их! Первый же всадник, домчавшийся до короля, оказался Циттеном. Вздыбил он жеребца перед Фридрихом, как над пропастью. - Я говорил уже, - хрипато прорычал Циттен, - любой плод надо раскусить, а потом уже болтать... - Меня разбили, Циттен, - тихо ответил король. - Меня разбил этот дурак Даун. Я рад, что хоть тебя нашел живым. - Разве такой дурак может разбить великого короля? Король, битва при Торгау выиграна тобою... Он дарил свою победу пораженному королю. Это было великодушно! Фридрих заплакал. Взошло солнце, и солдаты, вставая от загасших костров, вдруг увидели перед собой поле Торгау, - поле, сплошь покрытое трупами. Их были десятки тысяч, этих мертвецов, и все эти тысячи людей, еще вчера живых и теплых, были раздеты за ночь саксонскими мародерами... Солнце для того, наверное, и появилось на минуту, чтобы осветить этот апофеоз победы Фридриха. А затем оно снова угасло, опять надвинулись тучи из-за гор. И хлынул проливной ливень. Струи дождя застучали по животам, по спинам, по черепам, вода заливала раскрытые рты мертвецов. И зябко поежился в своем бархате прусский король. - Какое мрачное торжество, - сказал он глухо. - Вот я и думаю; не пора ли нам погреться? Не пора ли на зимние квартиры? *** Прежде чем развести враждующие армии на зимние квартиры, я хотел бы вновь вернуться к Берлину. В душе читателя, вероятно, остался неприятный осадок после всего, что было сказано о Тотлебене. В самом деле, старинные трагедии хороши тем, что в конце их зло обязательно наказуется, а добродетель непременно торжествует. Тотлебен не просто негодяй, не просто шпион. Это был оборотень. Он может служить классическим примером той степени падения, на какую только способен человек в своей гнусности. Ведь он умудрился через предательство продвигать себя по службе не только в Потсдаме, но и в Петербурге. Но всему приходит конец, и никакие сундуки с золотом уже не помогут, если есть честные люди. Этими честными людьми оказались адъютанты Тотлебена, горячие молодые люди, которые давно (по доброй воле) следили за своим генералом. Они-то и сделали так, что зло было наказано, а добродетель восторжествовала... Забежим несколько вперед, читатель, и заглянем утречком 19 июня 1761 года в палатку Тотлебена. Изжеванная кровать, колченогий стул, грязное белье, небритое лицо. Поверх бумаг валяется треуголка генерала с полями колоссальных размеров. - Вези, - сказал он, и Саббатка спрятал письмо к королю. Его нагнали на лошадях адъютанты Тотлебена: - Сымай сапог, стерва! Из сапога курьера извлекли письма с шифрованными донесениями Тотлебена, подробный маршрут русской армии от Познани до Силезии. Вор был арестован заодно с коллекцией своих сундуков... ("Вы можете представить себе, как это некстати сейчас!" - сообщал Фридрих брату своему, узнав об аресте Тотлебена). Тотлебен не сдавался. Он бушевал. Он обнажил шпагу Он звал караул. Он кричал, чтобы его адъютантов арестовали. - Расстрелять их всех! - кричал он. После простонародного битья в морду Тотлебен попритих. - Писал королю прусскому, - говорил он, рыдая, - затем только, чтобы, в доверие к нему войдя, потом короля в плен взять! Очень уж хотел я матушке-государыне услужить! Елизавета велела "знатные города проезжать мимо и не останавливаться, а буде можно, то проезжать ночью". Но конвойные офицеры поступали как раз наоборот. В самых крупных городах, среди бела дня, везли Тотлебена прямо на.., базар! Народу там - полно, и генерала водружали на бочку, созывая народ: - Эй, люди! Вот он, вор Фридриха.., плюйте в рожу ему! Тотлебен долго отпирался от своего предательства. Тогда русское правительство обратилось с запросом о честности Тотлебена лично к... Фридриху! Вы думаете, король пожалел своего шпиона? Ничуть не бывало! В ответном письме к русскому правительству Фридрих сообщил о Тотлебене, что этот человек известен ему как человек самых грязных и подлых наклонностей, и "не верьте ни единому его слову!" - заключал король. Тем и кончилась блестящая карьера. А как здорово шагал он по жизни. Ух, как гремели его сундуки! *** Самая жалкая и самая бесчеловечная кампания 1760 года заканчивалась. Наступала суровая зима. Фридрих выиграл и эту безнадежную партию в свою пользу (если не считать, что русские побывали в его столице). Король развел свою армию зимовать по крепостям и городам Саксонии. А русские ушли поближе к дому, разбили лагеря в землях Польши и Померании; армия России в это время насчитывала 98 063 человека, она уже втянулась в войну и готовилась к новым викториям. Магазины ее были полны, солдаты сыты и прекрасно обмундированы. Армия России стала теперь столь хороша и закалена в битвах, что в этом году решили даже не проводить в стране рекрутского набора. Но уже близок был 1761 год - год разбитых надежд России, год национального унижения и глупости непомерной. Смерть подступала к Елизавете Петровне; в эту зиму она уже редко выходила к людям, тихо жила в задних комнатах, жарко протопленных; болея, она много плакала... Бутурлину она сказала: Саша, кончай войну поскорее... У меня денег нет уже! Денег не было, и этим на Руси трудно было кого-либо удивить. Но за прошедшую кампанию с солдатами все-таки сумели расплатиться. Остальные чины империи жалованья не получили. И не скоро еще получат! Не было денег, зато были силы и великое желание добиться победы. А вот у союзников деньжата водились, но Франция и Австрия боялись дальнейшей борьбы с Пруссией, ибо в этой борьбе усиливалась Россия. Австрия была согласна даже отдать Фридриху всю Силезию - только бы вытянуть ноги из войны. Людовик вдруг декларировал, что "цели войны уже достигнуты"! Если вся война заводилась для того, чтобы Фридрих побил Людовика, тогда - да, можно считать, что Версаль своего достиг! Петербург устроил шум. Шум был велик! Европа не имеет права выходить из войны без согласия России. Елизавета Петровна заявила, что ее страна все битвы с Фридрихом выиграла, в Берлине побывала, - потому и голос России должен быть решающим. Вот что она сказала в эти дни: - Нам хоть после войны слава останется, что викториями довольствовались себе в утеху. Коли в Европе без нас что решать станут, так мы от союзников отвратимся и с Фридрихом свой мир заключим... Знал ли Фридрих об этих разговорах? Догадывался. Он зимовал в Лейпциге, куда выписал из Берлина придворную капеллу и своего старого друга маркиза д'Аржанса. Маркиз застал Фридриха за кормлением собак. Король в полуспущенных чулках сидел на полу, резал мясо, разбрасывая куски собакам. - И это ты? - воскликнул д'Аржанс. - Кто бы мог подумать? Пять соперников пытаются решить судьбу твоей короны на мирном конгрессе в Аугсбурге, а ты... Чем занят ты, Фриц? - Этим бестиям нравится жрать из моих рук, - отвечал король. - А ты, маркиз, заговорил о мире? Но время мира еще не пришло. В следующую кампанию я выставлю 190 тысяч штыков... Ахай, ахай! Штыки, мой милый, это такие карандашики, хорошо заточенные, которые любого болтуна-дипломата протыкают насквозь. Я люблю писать о мире именно такими карандашами. - И, живо поднимаясь с пола, король спросил: - Знаешь ли ты, на что я рассчитываю? - На что же, сир? - На чудо, - приглушенно отвечал Фридрих. - И это чудо скоро произойдет. Маркиз д'Аржанс шепнул ему на ухо: - Ты говоришь "скоро"? Тогда скажи - когда? Фридрих долго молчал, глядя на возню собак, потом метнул на маркиза острый взгляд и вдруг истерично взвизгнул: - Чудо произойдет, когда подохнет старая русская жаба! Я изнемог в ожидании ее смерти... КАНУН ВСЕГО Известие о близости мира едва ли достигло ушей де Еона, когда он гнал свою лошадь по кассельским рытвинам, а за ним мчались пять свирепых пруссаков. "Скорее.., ну же!" И снова шпорил бока коню, с лошадиных губ отлетали назад, как кружево, белые лоскутья пены. Кавалеристы настигли его - палаши вскинулись над ним. И тогда он выстрелил наугад - из-под локтя. - Женщина! - вскрикнул один пруссак, и, развернув лошадей, немцы поскакали обратно. Но они все же успели рубануть его палашами - выше и ниже локтя. До Еон потрогал голову: и здесь кровь. Опытная лошадь домчала его до лагеря, и шевалье выпал из седла на траву - как раз напротив палатки графа Брольи... Так началась военная служба бывшего дипломата, а ныне капитана драгунского полка. *** Людовик отправил де Еона на войну - в адъютанты к графу Брольи. Их было два брата Брольи: маршал Виктор и Шарль, бывший посол в Варшаве; Шарль Брольи теперь заведовал "секретом короля" - он исполнял обязанности принца Конти. Оба брата жили в одной палатке, и жезл маршала одного хранился возле шифров другого. Таким образом, король посылал де Еона не только на поле брани: недреманное око Терсье и здесь берег своего агента. Однажды де Еон разговорился с начальником швейцарской гвардии Рудольфом дю Кастелла. - Знаете, - сказал задумчиво, - я в Петербурге немало и бранил русских перед королем. Но то ужасное положение, в котором я застал нашу армию, вдруг расцветило русский героизм розами. Начальник гвардии, весь в латах и бронзе, опустил на плечо кавалера тяжкую длань в боевой железной перчатке: - Поле битв Франции напоминает мне Версаль, а маршалы - придворные. Но никто не думает о лошадях-солдатах, которые везут ужасный груз этой войны... Пока де Еон оправлялся от ран, в его батальоне был выбит целый ряд драгун. - Что с ними? - спросил он. - Убили? - Нет, они бежали, - был ответ... Летом 1761 года маршал Субиз сомкнул свою Рейнскую армию с корпусом графа Виктора Брольи. На берегах величественного Рейна пахло мертвечиной, пожарищами и глициниями. - Нас ждет позор, - сказал Брольи. - Меч Франции - в руках беспутной женщины... Дезертиров вешали, секли, топили, травили собаками, но ряды гигантских легионов Субиза редели на глазах. Теплым июльским днем началось движение прусской армии под жезлом Фердинанда Брауншвейгского... Маршал Брольи скатал карту: - И без карт видно, что мы будем разбиты без славы. Вперед же - во славу Франции! Хромающая лошадь едва вынесла де Еона с поля битвы. - Помощи! - призывал Брольи. - Скачите за ней к Субизу. На этот призыв маршал Субиз ответил: - Если Брольи не стоится на месте, пусть удирает дальше... Де Еон вернулся в побоище и до конца изведал всю горечь поражения. Разбив маршала Брольи, прусские войска развернулись и прямым ходом пошли на армию Субиза. Растрепанный гонец явился в палатку графа Виктора Брольи... - Субиз умоляет вас о помощи... - Ах, теперь он меня умоляет! Так передайте: я не двинусь с места, даже если Субиза будут сажать на кол вот здесь - перед моими шатрами. Я его тоже умолял... Он разве помог мне? Это глупейшее поражение французской армии вошло в историю под названием "Веллингаузен"... Спрашивается: кто виноват? - Лошади, - съязвил де Еон, вдруг вспомнив о Фермере. Рапорты маршалов путались в подвязках мадам Помпадур. Мушками, снятыми со своего лица, прекрасная маркиза отмечала на картах маршруты армий. Офицеры Франции разделились на два резко враждебных лагеря: за Субиза и за Брольи. Де Еон частенько удалялся по утрам за гряду холмов. И там, за холмами, он убивал и калечил сторонников Субиза в поединках. После каждой победы он говорил: - Конечно, если вы раньше не хотели слушать о подлости Субиза, то теперь вам и вовсе не понять меня. Рука его окрепла в поединках, и слава шпаги де Еона гремела теперь на всю Францию; ни одного поражения - только победы. Но каким раем казалась ему отсюда, из лагеря Брольи, служба в Петербурге! И эти два окна с видом на Неву, и треск поленьев в печи, и разговоры с умными людьми до рассвета... 10 августа 1761 года Брольи поручил де Еону доставить через Везер сто тысяч оружейных зарядов в ящиках. Де Еон ответил: - Вот это здорово! Я теперь, словно извозчик, должен таскать и ящики... - Граф Герши - ваш родственник, и он нуждается в зарядах... *** Лошади рушили фургоны в воду. Течение Везера несло и кружило их. Как назло, пруссаки открыли огонь, и река покрылась взметами от ядер. Стучали пули. Мокрый до нитки, потеряв в реке сережку из уха, де Еон ввалился в палатку графа Герши, наполненную звучным тиканьем множества часиков. - Граф, сто тысяч зарядов.., как вы и просили у Брольи!.. - Молодчага! - ответил родственник. - Дайте я посмотрю на вас... Вы - хороши! Теперь, Шарло, везите заряды дальше. - По ретраншементам пусть развозят ящики ваши офицеры. - А мои офицеры - не извозчики, - ответил ему Герши. - Прежде вы полистайте геральдические альманахи, а потом уже вряд ли сунетесь к ним со своими ящиками! - Мне плевать на их знатные гербы, - обозлился де Еон. - Я свалю все заряды обратно в Везер, а имена ваших сиятельных маркизов впишут на скрижалях позорных памятников... Граф Герши поднялся: - Ты неплохо машешь шпагой. А.., каково тебе палки? И тростью (на правах старшего сородича) он огрел кавалера. Но тут же был сражен оплеухой. - Извините, - сказал графу де Еон. - Но этим дело не кончится, и ваши часики пойдут с молотка... Это я вам обещаю! Так началась вражда с графом Герши, которая вскоре окончательно запутает судьбу нашего кавалера. А пока что де Еон служил, командуя драгунами. Его покровители, графы Брольи, подверглись опале, но эта опала де Еона почти не коснулась. Он поспешил в Париж, и Терсье был по-прежнему с ним любезен. - Чего вы желали бы теперь? - спросил он де Еона. - Если суждено зимовать, так лучше зимовать в России. Терсье задумчиво сказал: - Бретель там сильно мерзнет. А жена его допустила оплошность, не поцеловав руки великой княгини Екатерины, и был страшный скандал, который имел отзвуки даже в Мадриде... На всякий случай, - рассеянно пообещал Терсье, - будьте готовы! - Ехать в Петербург? Какое счастье... Терсье сидел перед ним, весь в черном, похожий на священника, лицо главного шпиона короля было почти бесстрастным. - Не стану скрывать от вас: вы замените Бретеля, вы станете послом в России... Вас ждет блестящее будущее, шевалье, если вы.., если... Впрочем, ступайте! Можете доставать шубы из сундуков. Можете делать долги на дорогу - король их оплатит! *** В декабре 1761 года, опираясь на костыль, Питт-старший покинул парламент. Фридрих, с уходом своего могучего покровителя, разом лишался британских субсидий. "Еще один шаг русских, - писал король в эти дни, - и мы погибли!" В отчаянии он бросился в союз с татарами; крымский хан прислал, посла в Берлин, крымцы и ногайцы должны были напасть на Россию с юга... Среди всеобщего смятения кабинетов Европы Россия - единственная! - твердо и энергично продолжала идти к полной победе. В этом году Европа впервые обратила внимание на Румянцева: у России появился молодой талантливый полководец, и ему стали пророчить громкую славу в будущем. Бутурлин со своей армией так и "пробаловался" все лето с австрийцами, а корпус Румянцева отвоевывал Померанию, геройски сражался под Кольбергом. И флот и армия снова были вместе; сообща они открыли эту войну, сообща они ее закрывали. Теперь Румянцев готовил поход своей армии на Берлин со стороны моря. Не для набега, - для утверждения в Берлине полной капитуляции. Фридрих - как опытный стратег - отлично понял это. Пришло время небывалого упадка духа. Запасшись ядом, король заперся от людей, и целых два месяца его, словно змею из норы, нельзя было выманить наружу. Пруссия обескровела, разруха и голод царствовали в ее городах и селениях. Дезертиры толпами шли к русским, прося о подданстве. Румянцев в эти дни изнемогал от наплыва солдат Фридриха, у которых были отрезаны носы и уши, - уже наказанные за побег, они бежали вторично... Совсем неожиданно король покинул свое заточение. - У меня болят даже волосы, - признался он. - О душе своей я молчу... Кажется, я исчерпал кладезь своего вдохновения, фортуна опять стала женщиной, капризной и подлой. Итак, решено: ради спасения остатков великого королевства я передаю престол племяннику своему - принцу Фридриху Вильгельму Гогенцоллерну. Он даже не упомянул о "чуде", которое должно спасти Пруссию от полной гибели. Но это "чудо" действительно произошло. *** И вот в последний раз вскинули гайдуки паланкин - понесли Елизавету Петровну в театр. Распухшей тушей лежала на носилках императрица, оглушенная крепкими ликерами. А рядом вприпрыжку скакал курносый и резвый мальчик в кудряшках, внучек ее Павел, сын Екатерины и племянника Петра. Все дипломаты, аккредитованные тогда в Петербурге, были чрезвычайно взволнованы "поразившей всех нежностью" императрицы к этому ребенку. В сердце умирающей женщины уже созрело роковое решение: "Петру Третьему не бывать - бывать на престоле Павлу Первому!" Так, отбрасывая прочь законы престольные, дабы уберечь честь России, Елизавета хотела восстановить на престоле России внука, под регентством опытных царедворцев - Шуваловых... Теперь паланкин плыл по воздуху; мальчик держал в своих маленьких ручонках горячечную и влажную длань царственной бабки. Публики в театре не было, и Елизавета велела: - Пустите солдат. Чего же актерам пустому залу играть? В придворный театр были запущены солдаты с улицы. Посадив на колени внука, Елизавета досмотрела до конца свой последний спектакль. Потом она встала и низко, в пояс поклонилась солдатам. Это был ее последний политический жест: "дщерь Петрова" отблагодарила поклоном солдат, принесших России славные победы. - Прощайте, люди добрые! - сказала она, горько плача... Заглушая вином тоску скорой смерти, говорила она близким: - Одним мучусь! Урод мой племянник все разворует и опозорит. И будет он ненавидеть все, что я любила, и будет любить, что я ненавижу... Подпустить его к престолу нельзя! Был день торжественный: Россия салютовала войскам Румянцева, взявшим неприступную крепость Кольберга, профессора академии слагали в честь российского Марса возвышенные оды. В этот день смерть придвинулась к Елизавете, она стала просить: - Канцлера сюда.., последнюю волю явить желаю! Елизавета умирала в агонии, с глазами, обращенными к дверям. Ей, бедняге, казалось, что сейчас войдет канцлер империи, она передаст ему последнюю волю свою: быть на престоле Павлу! - Канцлера зовите.., чего ж не идет он ко мне? Нет! Так и не пришел Воронцов к ней, уже другим занятый - как бы племянницу свою, Лизку Воронцову, за Петра выдать. А куда Екатерину девать? "В монастырь ее, в монастырь!" Елизавета была еще жива, когда великий князь Петр Федорович ощутил себя Петром III, императором всероссийским. Она еще не умерла, когда он вытолкал прочь от Елизаветы верных ей сенаторов и генерал-прокурора. Она еще не умерла, когда Петр стал подписывать отставки и указы о новых назначениях... А потом со скрипом растворились двери, вышел князь Никита Трубецкой и во всеуслышание объявил пискляво: - Ея императорское величество, осударыня наша императрица Лисавет Петровны кроткия изволили опочить в бозе... Плачьте! Плач придворных заглушил хохот ораниенбаумского урода. - Ура, ура! - прыгал он, веселясь у гроба своей тетки. - Теперь, воедину с великим Фридрихом, пойдем Шлезвиг воевать для моей любезной Голштинии! Фридрих находился в Бреславле, когда ему доложили, что прибыл посол из Петербурга ("как голубь в ковчеге, принесший оливковую ветвь"). Король выслушал слова о мире с Россией совершенно спокойно; можно только догадываться, какие бури клокотали тогда в его душе... Фридрих отдал несколько официальных распоряжений, но изъяснять свое душевное состояние не стал. Кроме Фридриха был еще один человек в Европе, которого радовала смерть Елизаветы, - это... Людовик, когда-то бывший женихом покойной императрицы; теперь он не прощал ни ей, ни России славных побед русского оружия. *** Так закончилось царствование последней из дома Романовых. На престол России воссела Голштейн-Готторпская династия, которую мы привыкли не правильно называть "династия Романовых". И сидела эта династия еще долго на Руси - до 1917 года, когда ее свергла революция. МУЖАЙТЕСЬ, ЛЮДИ! Кенигсберг - столица одной из русских губерний - славен был тогда университетом и нежным мылом янтарного цвета. Знаменитый тишиной провинции и ремеслами, этот город имел странную судьбу и при фашизме на весь мир прогремел своими "изящными" искусствами. Именно здесь, в Кенигсберге, появились такие непревзойденные "шедевры", как бюст Адольфа Гитлера, вытопленный из чистого свиного сала, и голова Геринга - ну как живая! - слепленная опытным мастером из почечного жира баранов. Хотя это искусство и вполне съедобно, но Человечество переварить его не смогло. За это я уважаю Человечество, к которому имею честь принадлежать... Столкновение ситуаций в истории - не редкость. Когда Гитлер готовил нападение на нашу страну, из книжных магазинов Берлина вдруг исчезли книги о войнах с Россией - генералы вермахта засели за работу. Их занимали судьбы войн прошлого, вообще закономерность борьбы с Россией. Но вот фашисты треснулись башкой в стены московские - и большим успехом среди них стали пользоваться мемуары Коленкура о походе Наполеона в 1812 году. Теперь гитлеровцы - по Коленкуру! - пытались разгадать свою судьбу в глубоких снегах России. Но вот грянул 1944 - и Гитлер схватился за Фридриха. Фюрер лихорадочно листал книги этого короля, пытаясь найти в них разгадку "везения" Фридриху в Семилетней войне. И скоро Гитлер на весь мир закричал о чуде. Немецкий историк коммунист А. Абуш в своей книге "Ложный путь одной нации" пишет: "История немецкого народа - это история народа, насилием превращенного в народ политически отсталый". Действительно, и всякие чудеса, и "белые дамы", и указующие персты, и знамения свыше - все это мы разыщем в арсеналах немецких как идейное оружие германской нации. Теперь Гитлер вбивал в головы подданных версию чуда, которую сам не выдумал, а просто спер из мемуаров "старого Фрица". И отныне в "Вольфшанце" (так называлась "волчья яма" Гитлера в Восточной Пруссии) книги короля не сходили со столов германской ставки. - Чудо спасет Германию! - вещал Гитлер. - Верьте в меня, как предки ваши верили во Фридриха, и я принесу вам чудо... В самом деле, Фридриха от катастрофы спасла смерть Елизаветы. Вильгельм II тоже ожидал чуда, и ему повезло: в 1918 году он дождался "чуда" революции, после чего династия Гогенцоллернов на веки вечные была лишена короны. Ну, а... Гитлер? Когда советские войска уже дрались на подступах к Берлину, радио разнесло по миру печальную весть о смерти Рузвельта, этого прогрессивного президента США. Казалось бы, вот сейчас и возникнет та ситуация, которая спасла когда-то Фридриха, а теперь спасет Гитлера... Нельзя описать всей радости, которая царила при этом известии в бункерах ставки фюрера. Все ходили как помешанные, хлопали пробки бутылок. Но объединенные нации разломали фашизм - вместе со всеми его "чудесами". *** Фридрих снова заиграл на своей любимой флейте. - Небо прояснилось! - воскликнул король. - Morta la bestia, morto il veneno... - Какой прекрасный дуэт, - отозвался из Петербурга новый император, подыгрывая Фридриху на своей дурацкой скрипице. И началась чудовищная пляска на свежих могилах русских героев. Один из первых приказов Петра: прекратить военные действия противу прусской армии. Как нежные любовники, они вступили в интимную переписку. Петр III писал Фридриху на больших листах серой бумаги, безграмотно и без единого знака препинания. Почерком крупным - почти детским. На том плохом французском языке, который нельзя понять глазами, а можно лишь воспринять на слух. Фридрих отвечал Петру III на маленьких листочках тоже серой бумаги, грамотно, но тоже без знаков препинания. И почерком бисерным - словно капризная дамочка. На прекрасном французском языке поэта и ученика Вольтера. - Добрый брат Петр... - летело в Петербург. - Добрый друг Фридрих... - отзывалось в Берлине. Граф Шверин, взятый в плен при Цорндорфе Григорием Орловым, из пленного стал послом прусским в Петербурге. Самый любимый дипломат императора! Шверину как-то встретился Орлов, и пруссак похвалился: - А тебя, Гриш-Гриш, почему послом в Берлин не назначат? Ответ Григория Орлова надобно высекать на камне, ибо бумага таких слов не выдерживает. Иван Шувалов, видя, что национальное дело России поругано, готов был возглавить заговор против Петра, но разведка Фридриха в России быстро сработала, и Шувалов был сослан. Конференция - за ее патриотизм! - была разогнана, вместо нее Петр образовал Комиссию, где вершили дела два новых фельдмаршала - принц Голштейн-Беккский и принц Георг Голштинский, которому русские уже успели холку намять еще при Гросс-Егерсдорфе, когда этот маршал служил в войсках Пруссии. Вообще тогда в Петербурге творилось что-то немыслимое. В русской гвардии ввели форму прусскую. Говорили, что гвардии совсем не станет в России, - заменят голштинцами. Лейб-кампания Елизаветы была уничтожена. На берегах Невы появились офицеры Фридриха. - Зачем они тут? - недоумевали петербуржцы. - А затем, - пояснил сам Петр, - что всю дурацкую русскую армию надобно переучивать заново. Вы слышали? Я вас всех переучу на свой лад. Вот и благодарите Фридриха: он так добр, что шлет нам учителей. - Мы таких учителей бивали! - ревели гвардейские казармы... Екатерина потирала сухонькие ладошки. Нервничала. "Так, - рассуждала она, - отныне все, что бы ни делал этот ублюдок, пойдет мне на пользу. И все - во вред ему же!" В начале апреля молодой императорский двор после погребения Елизаветы переехал в новый Зимний дворец - дивное создание Растрелли, которое и поныне украшает наш сказочный город. Петр самолично распределял - кому где жить. Главные апартаменты захватила Лизка Воронцова. А Екатерину, хотя и была она императрицей, запихнули в самый дальний конец дворца. Она не огорчилась. "И это хорошо!" - радовалась Екатерина... Фридрих на подмогу Шверину выслал в Петербург своего опытного дипломата - барона Гольца. - Послушай, Гольц, - сказал ему король, - мне от тебя в России немного и надо... Хочу сущей ерунды! Всего-навсего, чтобы моя политика была политикой всей России! Гольц напомнил о Пруссии, входившей в состав России, и Фридрих долго трещал по столу пальцами, выбивая марш потсдамских гренадеров. - Я уже думал... - признался он. - Померанию с Кольбергом русские наверняка вернут нам. Но они, несомненно, оставят за собой Пруссию... Пруссию мы потеряли навсегда. Гольц с тем и прибыл в Россию, что Пруссия остается русской губернией. Но Петр поступил как последний идиот: он вернул Фридриху всю Пруссию - безвозмездно. И началось предательство Отечества - черное, страшное, трупное. Петр отдал в руки Фридриха русских солдат, чтобы с их помощью король доколотил Австрию; взамен же просил Фридриха помочь ему в войне с беззащитной Данией. Этому кретину был нужен только Шлезвиг; ради этого пятачка чужой для России земли он не видел великой России! Мало того, Петр и Россию-то считал лишь придатком к своей плюгавой Голштинии! Даже английский посол Ричард Кейт, уж на что был другом и сопитухой Петра III, но и тот не выдержал. - Послушайте, - говорил он русским, - да ведь это явный сумасшедший. Поступать глупее просто нельзя... Гвардия волновалась, с надеждой посматривая на желтеющие свечным огнем окна Екатерины. Петр глупел - она умнела; он хохотал - она грустила; он пьянствовал - она не снимала траура. Отныне все действия Екатерины были политическими жестами, она раздавала вокруг себя авансы на будущее. Постоянно Екатерина как бы подчеркивала перед русскими людьми: смотрите, какая я патриотка России, смотрите, как я живу вашими печалями!.. Она ходила в широких траурных одеждах. Широкие одежды были необходимы ей еще и для того, чтобы скрыть новую беременность. Но как родить во дворце, где каждый вздох слышен, она не знала; как? А от ребенка нужно было избавиться, он мешал ей сейчас, ибо пришло время действовать... Вечером 11 апреля Екатерина выть хотела от боли. Плод настойчиво просился наружу. А муж, как назло, заболтался и не уходил. Екатерина успела шепнуть своему камердинеру - Шкурину: - Василь Григорьевич, подожги что-нибудь.., потом озолочу тебя! Шкурин заметался по городу в поисках - что бы ему поджечь? Ничего не отыскав подходящего, он запалил свой дом, не пожалев добра, и Петр III поскакал смотреть на пожар (он обожал это занятие). Когда же император вернулся, Екатерина встретила его как ни в чем не быв