ыне таков: или вы, презрев нелюбовь свою, все-таки выходите за Антона Брауншвейгского... - Я уже сказала, что не пойду за лягушонка венского! - Или станете женой моего старшего сына Петра, который от меня получит ко- рону герцогства Курляндского. Вдвоем вы править станете Россией и... Курлян- дией! Анна Леопольдовна словно прозрела: - Ах, вот как... Но я-то знаю, чей это сын. И знаю, кто вы сами! Если б не слабость моей тетушки, вы бы так и сгинули в Митаве неприметно... -Анна Лео- польдовна кричала прямо в лицо ему: - Тому не бывать, чтобы я за вашего соп- ляка пошла! Бирон погрыз ногти и, обозлясь, сказал: - За что вы на меня накинулись? Я вас не гоню палкой под венец с сыном. Вот и ступайте за Антона, благо он фамилии старой. - А за прыща фамильного я тоже не пойду. Кулачками растворила она перед собой половинки дверные и жестом этим бе- зумным напомнила Бирону ее мать - Дикую герцогиню Екатерину Иоанновну Меклен- бургскую. - Дура! - пустил ей вдогонку Бирон. - Да я из тебя, нога твоя собачья, еще колбасы фаршировать стану... Остерман об этом узнал. Узнал и пришел в ужас. Незаконный муж русской им- ператрицы, Бирон теперь желал стать законным дедом русского императора. Слу- чись такое - и Остерману конец. Но этого сватовства Бирона боялись не только немцы - русские люди тоже не хотели допустить кровосмешения герцога с отпрыс- ками династии Романовых. Волынский уже пронизал жизнь придворную своими соглядатаями: служители при дворе ему обо всем доносили (кто за подачки, а кто и так - из любви к сплет- ням). Недавно кабинет-министр удачно привил шпионов своих и к "малому" двору принцессы. Средь немецких служителей появились в штате принца Антона русские хваты-лакеи. Защебетала камер-юнгфера Варька Дмитриева, хитро вошедшая в дружбу с фрейлиной Юлианой Ментден... Волынский сразу проник в суть бироновс- ких интиг и был напуган ничуть не меньше Остермана. Исчислить все бедствия России, какие возникнут от связи Анны Леопольдовны с сыном герцога, невозмож- но! Уж лучше тогда принц Антон - этого мозгляка и свалить будет легче! Бирон сейчас поперся к власти напролом, и Волынский тоже действовал напролом... Анну Леопольдовну кабинет-министр застал притихшей и подавленной. Ее ха- рактера флегматичного хватило только на одну вспышку гнева. Надави сейчас на нее Бирон посильнее, и она отступит перед ним, безвольная и вялая, как тесто. Вот и опять нечесана, халат затасканный на плечах принцессы. А на тощей груди видна цепочка золотая, на которой колеблется медальон таинственный. Открой его ключиком секретным, а под крышкою узришь красавца пламенного, жулика сак- сонского - графа Морица Линара. - Плачу, - жаловалась она Волынскому. - Замучили меня. Вот хотела книжку почитать, как люди другие живут, так еще пуще расстроилась: все любовники, почитай, счастливо пылкостью наслаждают себя... одна только я несчастна! Артемий Петрович подумал и вдруг прищелкнул пальцами. Прошелся по комнатам гоголем. Каблуки туфель министра отбили пляс залихватский. От пряжек брызгало сверканием камней драгоценных. Кафтан он скинул, рукава широкие сорочки его раздулись. Ежели великий политик Ришелье плясал перед дамами ради идеалов вы- соких, то почему бы и Волынскому не сплясать?.. Хорошо ходили ноги вельможи, полвека уже прожившего, любовь и нелюбовь знавшего. Трещали под министром паркеты дворцовые. В шкафах тренькали хрустали богемские и чашечки порцелено- вые. Плясал Волынский перед принцессой мекленбургской, которая ему в дочери годилась. Ясный летний день сквозил в окнах зеленых, тянуло с Невы ветром... Хорошо! И улыбнулась ему Анна Леопольдовна: - Ой, Петрович, с тобой всегда ладно... Утешил меня. Он вывел ее в сад, где убеждал проникновенно: - Коли вас политикой губливают, так вы политикой и защищайтесь. Когда же породите сына от принца Антона, вы титулом его императорским, словно щитом, ото всех невзгод себя оградите. Но ежели, - припугнул девушку Волынский, - ежели за Петра Бирона пойдете, тогда... тогда беды не миновать! Быть бунту общенародному, кровавому. Гнев русский противу герцога и на вашу бедную голо- ву обратится. Принцесса сжала в руке цепочку от медальона: - Не возьму в толк, Петрович: племянница я самодержицы российской, а лю- бить того, кто желанен, не дают мне. Волынский со значением шепнул на ушке ей: - Знаю, какому красавцу сердце свое нежное вы отдали. Через брак с Антоном и свободы добьетесь для любви свободной... Поздно вечером, когда Анна Леопольдовна играла в карты с Юлианой Менгден, из темноты сада выросла фигура женская. Это явилась дочь великого инквизитора - Катька Ушакова, еще молодая особа, с лицом квадратным, жгуче горели глаза на ее рябом лице. - А я от герцога, - сказала Ушакова, озираясь. - Герцог с императрицей спать не ложатся... Ждут! Последний раз изволят спрашивать: пойдете вы за сы- на герцога Курляндского? Но теперь, после разговора с Волынским, принцесса укрепилась в своем реше- нии и отвечала посланнице с легкостью: - Я жениха и без герцога давно имею. Так и передай тетушке, что иду за принца Антона и свадьбы с ним сама прошу скорой... Ушакова вернулась во дворец, доложила об ответе принцессы. Анна Иоанновна, держась за поясницу, тронулась в спальню. - Ну вот! - сказала Бирону. - Слава богу, хоть к ночи, но все же с этим разобрались... Устала я. Пойду-ка спать... Ушла. Через весь дворец, потемневший к ночи, мимо зеркал высоких, мимо недвижных арапов, мимо фонтанов комнатных, что струились в зелени высячих са- дов, Бирон поднялся на башню. - Еще не все потеряно, - с угрозой произнес он, задирая к небу трубу те- лескопа. - У меня осталась в запасе такая бомба, как Елизавета Петровна... Девка эта курносая имеет на престол русский прав больше, нежели пищалка мек- ленбургская. А дочь свою Гедвигу я выдам за племянника Елизаветы, принца голштинского... Ну-ка, звезды! Рассыпьте мне ответы на все вопросы мои. Течение светил на небосклоне сложилось так, что 3 июля надо было ждать страшного злодейства в широтах северных. Уж не готовится ли нападение флота шведского на Петербург? День 3 июля 1739 года выдался очень жарким... Жених был одет в платье белого шелка, расшитое золотом. Длинные локоны распущены по плечам. Антон Брауншвейгский выступал, как в погребальной цере- монии, глядя в землю, и казалось, только не хватает свечи в его руках, чтобы отправиться на кладбище. - Это жертва,-- заволновались дипломаты. - Вы посмотрите, до чего он похож на агнца, обреченного на заклание... Невеста была принаряжена в серебряную ткань, и от самой шеи спереди платье было облито бриллиантами. Волосы ей с утра заплели в черные косы, тоже укра- шенные бриллиантами. Поверх прически Анны Леопольдовны приладили крохотную корону. К новобрачным подошел венский посол маркиз де Ботта: - Советую вам искренне любить друг друга. - Не беспокойтесь за любовь, маркиз, - внятно отвечал принц Брауншвейг- скнй. - Мы уже давно вполне искренне ненавидим друг друга... Молю бога, чтобы свадьба без скандала окончилась! Ветер с Невы, бегущий из-за стрелок речных, прошумел деревьями. Жених взял руку невесты в свою. - Сударыня, - сказал ей Антон тихо. - Мы приневолены один к другому поли- тикой. Не амуры, а тягости ожидают нас. - Вы мне противны, - прошептала Анна Леопольдовна. - Смиритесь хотя бы на этот день, чтобы люди не смеялись над нами. Я не навязываю вам чувств своих, и про страсть вашу к саксонскому послу Линару из- вещен достаточно. - Я не рожала от Линара, а вот вы, сударь, от развратной Доротеи Шмидт уже завели младенца, - упрекнула его невеста. - Оставим этот спор. На нас все смотрят... Двинулись! Дипломаты в процессии не участвовали, ибо не могли решить, кому шагать первому, а кому следом. Зато придворные тронулись на этот раз без свары. Ве- ликолепный экипаж открывал шествие свадебного поезда, а в нем сидели сыновья герцога - Карл и Петр Бироны; по бокам от них шли скороходы царицы, тела ко- торых накануне столь плотно обшили черным бархатом, что они казались голыми неграми (в бархате оставили только дырки для глаз). За ними прокатил цугом сам Бирон, - мрачен он был сегодня, как дьявол на распутье! Бежали перед ним гайдуки, пажи и целый легион лакеев. Обер-камергер двора русского, герцог теперь имел своих камергеров, которые рысили рядом с его каретой. Невский проспект заполнили цвета курляндских штандартов. Следом за Бироном показалась императрица с невестой. Сидели они, как сычи, одна напротив другой. Анна Иоанновна нарядилась сегодня скромнейше. Но "скромности" ее платья никто не заметил, ибо оно сплошь было обшито жемчуга- ми. За императрицей, воззрясь на толпу неистово, прокатила горбатая Биронша. В этот день от множества рубинов была она вся ярко-красная, будто сгусток кро- ви, и платье рубиновое весило целых шесть пудов, так что ходить горбунья от тяжести наряда не могла, ее таскали на себе лакеи, а она - пыжилась... И закрестились зрители в толпе простонародной, когда увидели дщерь Петро- ву. В самом хвосте процессии ехала цесаревна Елизавета Петровна, в платьице розовеньком, вся в ленточках каких-то... Улыбалась! Она улыбаться умела, и это ей всеща шло на пользу. Долгое шествие кортежа, суматоха устройства свадьбы начались в 9 часов ут- ра, а закончили лишь к 8 часам вечера. Почти половину суток придворные прове- ли без пищи, на адском солнцепеке. - Дайте сжевать хоть кусок какой, - взмолилась императрица. - Ноги меня уже не тащат, совсем сомлела... Биронша в многопудовой робе провисла на руках гайдуков. Колом торчал из-под рубинов ее острый горб; по лицу герцогини, размазывая пудры и мази, обильно стекал пот, - тоже изнемогла. Всех звали к столам. Анна Иоанновна восседала отдельно - под тенью балдахина. Венгерского холодного отпив, она сказала: - Сейчас молодых устрою и вернусь к гостям- Мужчинам запретила она за собой следовать (ее окружали лишь доверенные женские особы первых трех рангов). Гурьбою они прошли в браутс-камору, где застали Анну Леопольдовну - плачущую. Брачная комната была обита зеленым што- фом с золотыми галунами. Подле кровати умостился столик с конфетами и напит- ками. Десерт в тарелках был искусно выложен наподобие крепости. Живописцы потрудились над его составлением, изобразив из кремов "гениусов любви" (купи- донов), которые бесстрашно десертную цитадель атаковали. Минерва при этом ве- ликолепии держала мармеладное сердце, сахарной стрелой насквозь пробитое. И была сделана соответствующая надпись на торте: "А сейе пий ГаМадие", что в переводе на русский означает: "В эту ночь состоится нападение". Понимать надо так: нападение на невинность девичью... - Не реви, дура, - сказала царица. - Раздевайте ее! Молодую обнажили от одежд праздничных, облачили в ночной капот из белого атласа, украшенный голубенькими кружевами. Анна Иоанновна звучно и сочно по- целовала племянницу и велела: - Где принц? Может войти. А мы оставляем вас, дети... Она снова вернулась к столу и много пила. Был уже третий час ночи, князь Куракин давно под столом валялся, веселье угасло, не успев родиться, гости устали, и тут появился Ушаков. Инквизитор стал нашептывать Анне Иоанновне что-то на ухо. Императрица резко встала, вышла из-под балдахина. - Что так еще могло случиться? - спросил ее Бирон. - Сама разберусь... Ушаков плелся следом за царицей, докладывая: - Бродит по саду, а в браутс-камору не идет... Летний сад был темен, от Невы свежело. В гуще подстриженных боскетов вспы- хивали китайские фонари. Мелькнуло за кустами белое платье принцессы - девуш- ка явно пряталась. Анна Иоанновна широкими шагами, как солдат, перемахивала через клумбы, давая цветы и робких светляков... Настигла племянницу в кустах: - Ты чего тут шляешься, ежели с мужем быть надобно? - Не пойду я к нему, - ответила Анна Леопольдовна. - Он мне мерзостен. Хотели брака, брак заключен. Но люблю я другого. Анна Иоанновна повернулась к Ушакову: - Андрей Иваныч, скройся... мы сами столкуемся. Императрица безжалостно стегала невесту по щекам. - Мне наследник нужен! - приговаривала. - Наследник престолу российску! Ступай к мужу и дожить в постель, дуреха... Анна Леопольдовна, ожесточаясь, отвечала: - На плаху тащите меня! На плаху лучше.... Тогда императрица вцепилась ручищами в ее четыре косы, и посыпались в мок- рую траву бриллианты, которые сразу померкли в ночи средь светляков природ- ных. Анна Иоанновна силой потащила невесту за косы в браутс-камору. Подза- тыльником затолкала девушку внутрь спальни, где на постели, одинок, сидел принц Антон. - Зачните с богом, - напутствовала царица обоих. - А коли еще раз сбежишь, - пригрозила племяннице, - так я, видит бог, солдата с ружьем к постели вашей приставлю... Ну! А утром ее сгибало от боли в дугу. - Где болит, ваше величество? - спрашивали медики. - Вот тут... ох, ох! За што наказал господь? - Вы вчера, ваше величество, - заметил суровый Фишер, - напрасно много вы- пили вина. Учитесь мудрости воздержания... Жано Лесток радостный прикатил в Смольную деревню. - У ея величества, - сообщил цесаревне, - опять колики. Фишер сказывал, что урина нехороша... Готовьтесь! Елизавета Петровна отвечала: - Да не болтай, Жано, отрежут вот язык тебе. Да и мне пропадать с тобою. Вот зашлют в монастырь, а я девица еще молоденька, мне погулять охота... по- резвиться бы еще всласть! За околицей деревни Смольной забряцали бубенцы, раздался скок подков лоша- диных. К дому Елизаветы подкатил герцог Бирон, и цесаревна онемела в робости. А герцог преклонил колено надменное, рухнул перед девкой в поклоне нижайшем. - Бедная вы моя, - произнес он с чувством. - Как вас обманывают люди... Доколе будет продолжаться несправедливость эта? Елизавета покраснела: - Не разумею, о чем говорите вы, герцог высокий. Бирон раболепно целовал подол ее платья: - Знаю, кто передо мною... Сама дочь Петра Великого, единая и полноправная наследница престолу в империи Российской! Но ее оставили в стороне. Сейчас случают на потеху миру гниду мекленбургскую с лягушкой брауншвейгской и ждут, мерзавцы, что родится от этой ненормальной случки... Нет, - продолжал герцог, - я не могу долее молчать. Душою исстрадался я за вас... Бирон встал с колен и заговорил деловито: - Я предлагаю вам самый выгодный вариант из всех возможных. Становитесь женою сына моего Петра и ни о чем больше не думайте. А я найду способ, чтобы ублюдок мекленбурго-брауншвейгский престола русского и не понюхал. Вам,- ска- зал герцог, - предопределено судьбою Россией управлять... Ваше высочество! Красавица! Богиня! Вы сами не знаете, какое гомерическое счастье ожидает вас... Ну, говорите - согласны стать женою сына моего? Елизавета в унынье руки опустила вдоль пышных бедер: - Таково уж счастье мое гомерическое, что я вся в женихах еше с детства купаюсь. Даже епископы лютеранские руки моей не раз просили! Да вот беда... женихов полно, только мужа не видать! Петрушка ваш мальчик еще. На што я ему, такая... - Подумайте, - сказал ей Бирон. - Если не желательно иметь сына моего му- жем, то... Посмотрите на меня: чем я плох? Елизавета покраснела еще больше. Ай да герцог! ГЛАВА СЕДЬМАЯ В марш 1739 года вступили с винтер-квартир полки такие - Киевский, Санкт-Петербургский, Нарвский, Ингерманландский, Архангелогородский, Сибирс- кий, Вятский, Лупкий, Тобольский, Тверской, Каргопольский и Невский. Воодушевлял бой барабанный. И флейты пели солдатам... Крепит отечества любовь Сынов российских дух и руку; Желает всяк пролить всю кровь, От грозного бодрится звуку. Хорошее лето в этом году выпало, и что-то необыкновенное разливалось пред армией - в лесах, в степях, в реках отчизны. Какая-то радость, надежду будя- щая, чуялась в сердце воинском. А за солдатами шагали сейчас люди служивые - лекаря с аптеками, профосы с кнутами, трубачи с дудками, попы с кадилами, ау- диторы с законами, гобоисты с гобоями, писаря с чернильницами, кузнецы с мо- лотами, цирюльники с ножницами, седельники с шилами, коновалы с резаками, плотники с топорами, извозчики с вожжами, землекопы с лопатами, каптенармусы с ведомостями... Литавры гремели, не умолкая! Предводимая Минихом армия в самый разгар лета дружно развернулась и, топо- ча, пошла от Киева чрез земли Речи Посполитой, обходя - на этот раз - убийс- твенные степи стороною. К славе! Обозы армии тащили за нею припасов на пять месяцев. Но армия вошла в места живонаселенные, где всякого довольства хватало. "Самой лучшей вол или хорошая корова ценою в рубль продавалось, а баран в гривну... и тако во оной изобиль- ной земле, во время марша, ни какой нужды не имели". Гигантская армада России не могла здесь валить напролом, как это прежде в степях ногайских бывало, - опасались, чтобы не потравить обозами пашен, не истоптать копытами посевы крестьян польских. - Выход один, - решился Миних. - Армию разбить в колонны, которым следо- вать параллельно, в дистанции порядочной, шляхи попутные используя, в дирек- ции генеральной - на Хотин! Вторую половину армии русской повел Румянцев... Пошли. Сколько уже легио- нов славянских разбились об неприступные стены Хотина! Лишь единожды в исто- рии королю Яну Собесскому, витязю удачи и отваги, удалось взломать эти камни и взять у турок не только бунчуки пашей, но даже священное Зеленое знамя му- сульманства. И вот дирекция дана - Россия следует на Хотин! - Не робей, робята, - говорил Румянцев. Топорами вышибали днища из бочек казначейских. Оттуда тяжело и маслянисто сочилось тусклое сибирское золото. Армия щедро расплачивалась за потраву слу- чайную, за хлеба потоптанные. Шли дальше - с песнями шли солдаты, играла всю- ду полковая музыка, и засвечивало над ними солнце яркое, солнце славянское. Это солнце стояло высоко... выше, выше, выше! Армия топала по местам живописным, углубляясь в те края, где лежали ког- да-то земли древней Червонной Руси, - свет тот древний еще не загас, он осве- щал путь из вековой глуби... - Шагать шире! - по привычке порыкивал Миних. За рекою Збруч колонны вновь сошлись воедино, как ветви сходятся к верхуш- ке тополя. Миних развернул свою армаду на юг, повел ее на Черновицы, и войска вступили в буковые леса, отчего и страна эта издревле называлась Буковиною. - Мой умысел таков, - сказал фельдмаршал. - Обойти горы Хотинские и армию подвинуть к Хотину с той стороны, откуда турки нас ожидать никак не могут... Путь славен, но опасен! Особенно опасно было следовать в узких дефиле с артиллерией и экипажами. Здесь, в разложинах крутогорья, в балках тенистых, турки могли силами малыми задержать любые легионы. Но они рассудили оставить дефиле без защиты; враг сознательно заманивал русских под самые стены Хотина... Миниха навестил Румянцев. - Эки тучи клубятся, - сказал он. - Черно все... Не пора ли нам, фельдмар- шал, обозы свои бросить? Миних распорядился усилить марш-марш. Вагенбурги отстали от армии. Появил- ся шаг легкий, дерзостный, над землею парящий. Солдаты несли теперь на себе хлеба на шесть ден пути, по головке чесноку и фляги. Более ничего! Чтобы мар- шу не мешало. - Хотин... - говорили они. - Скоро ль он? После переправы через Днестр хлынули дожди. - Потоп! Ой боженька, дождина-то какая... Под шумным ливнем плясали кони. Молнии частые распарывали небосвод с трес- ком, словно серую мокрую парусину. Река взбурлила и снесла мосты, быстро уно- симые вниз по течению. Медные понтоны, столь нужные армии, уплывали в Хотин - в лапы туркам. - Лови! Лови их! - суетились офицеры. Казаки скинули одежду. Голые, поскакали на лошадях вдоль реки. Где-то вни- зу успели похватать понтоны, притянули их обратно. Река в своем грохочущем половодье расчленила армию Миниха на два лагеря. Вот опять удобный момент для турок, чтобы напасть и разбить русских по частям. Но враг не сделал этого, заранее уверенный в победе под Хотином. На форпостах уже стучали выстрелы, внушая бодрость, словно колотушки сто- рожей неусыпных. Ночью гусары сербские почасту приволакивали сытых, хорошо одетых пленных, кисеты у которых были полны душистого "латакия". Однажды взя- ли гусары мурзу ("у коего нога была отбита из пушки"), и Миних спросил его: - Назови - кто стоит против меня? Одноногий мурза трижды загнул свои пальцы: - Пришли побить тебя сераскир Вели-паша со спагами, с ним белгородский султан Ислам-Гирей с татарами. И (да устрашится душа твоя!) славный Кол- чак-баша явился под Хотин, приведя сюда своих янычар-серденгести. Миних развернулся в сторону толмача ставки: - Бобриков, что значит "серденгести"? - Это значит, что они головорезы беспощадные... Шатер фельдмаршала был наполнен грохотом от падающих струй ливня. Миних откинул его заполог, и взорам открылся шумный боевой лагерь России. - Смотри! - сказал он мурзе. - Разве плоха эта армия? - Твоя армия очень хороша, - отвечал мурза. - Но стоит нам как следует по- молиться аллаху, как она тут же побежит от нас и больше уже никогда сюда не вернется... За пологом шатра мелькнуло круглое лицо Маншгейна, адъютант скинул треу- голку, отогнул ее широкие поля, выливая воду из шляпы. Потом шагнул к фель- дмаршалу, и - на ухо ему: -Мы окружены! Где-то далеко, за потоками дождя, виднелась неприглядная деревушка, каких уже немало встретилось на пути армии. - Как называется? - сердито справился Миних. - Ставучаны, - отвечали ему. - Вот безвестное имя, которое сегодня станет для нас или прозванием славы, или позора нашего... Сжать каре! Вели-паша уже огородил себя редутами. Колчак гнал своих головорезов от леса, его "беспощадные" спускались с гор. Спаги проскакивали на лошадях через фланги русские, искрясь в сабельном переплеске. Громадные таборы татар и но- гайцев Ислам-Гирея довершали картину плотного окружения. Русские стояли в трех каре - посреди долины ровный, войска российские утонули в цветочных лугах, где травы по грудь, все мокрые и пахучие, прибитые долгими дождями. Их было мало! А врагов - тьма ("как песок" они)... Турки и татары давили со всех сторон. Не стало даже краешка малого в обо- роне, куда бы враги не напирали. Русская армия отныне уже не имела тыла, - всюду, куда ни глянь, был для них фронт, сплошной фронт, звенчщий стрелами над головами, реющий клинками губительных сабель... - Сжимай каре! - призывали офицеры. В три жестких кулака стиснулись каре армии. Плотность рядов солдатских, давка мокрых крупов лошадиных, бешенство верблюдов, зажатых между лафетами, теперь были столь велики, что в теснотище этой не мог солдат нагнуться за уроненной пороховницей... Миних созвал генералов. - Ну, что делать нам? - спросил у них, дыша сипло. Петушок уже отпел ему славу. А позор ставучанский ему приготовлен - за рядами бунчуков хвостатых зреет поражение небывалое. Из ножен Миниха с певу- чим звоном вылетела шпага. Он приник губами к ее лезвию, прохладно мерцавше- му: - Великий боже! Дай мне смерти легкой... Господа генералитет, кто скажет мне, что предпринять нам сейчас? - Ломить вперед, - отвечал Аракчеев. - Басурман много, сие так, но сила русская есть сила необоримая. - Я за то, что сказал генерал Аракчеев, - вставил Румянцев. - Хотя бы едина горушка для артиллерии, ибо турки все верхушки обсели... Эвон отсель виднеется одна за болотом. Ежели в болото покидать фашиннику поболее, то пуш- ки наши пройдут... Лицо фельдмаршала было тусклым. Оно оплывало по щекам лиловым жиром. Нос Миниха бугром торчал среди суровых брылей, подпертых воротником мундира. Гла- за его блуждали. - Аракчеев, повтори, что сказал. Генерал двинул складками низкого лба. - Ломить напрямик! - повторил он. - Щи да каша, сухари да квасы - сила наша... Вот силой и возьмем турчина! Три каре, как три кулака, елозили по равнине, по мокрым цветам, под ногами солдат звенели ручьи. Били по ним пушки турецкие. Били они час. Били они вто- рой. И убили только одну лошадь. - Чудаки! - говорили солдаты. - Туркам только бы саблей и махать, а прице- литься терпежу не хватает... Не то что наши! Русская артиллерия клала ядра - точнейше. Бахнет - и летят турки из седел вверх ногами. Еще раз шарахнут из мортиры пушкари - бомба пропылит, рассеивая пред собой струи ливня, и уж обязательно башки две-три снесет с плеч вражь- их... Миних заключил консилиум словами: - Кабинетом государыни нашей битва при Ставучанах не предусмотрена. Гене- ральная дирекция остается прежней - на Хотин! Но коли на пути нашем Ставучаны встретились, то через эти вредные Ставучаны мы и пойдем на Хотин! Четыре года войны и походов не истощили сил армии, не убили в ней духа к победе. Сейчас, обложенная стотысячным войском сераскира, эта великая армия нерушимо стояла на равнине, средь моря душистых цветов. Стояла - не сетуя, не волнуясь, ожидая лишь одного - приказа... - Ну, чего там начальники наши? Договорились? Офицеры сходились кучками, переговаривались: - А турка пока не особо жмет. - Чего жать? Мы же-в кольце у них. Грамотеи знающие припоминали: - Кольцо таково же было единожды. Под Прутом, когда турки армию нашу, за- одно с Петром Великим, на капитуляцию вынудили. Того позора России не забыть, а второму позору уже не бывать... - Хоть семь пядей во лбу, а выхода нет. - Ломить станем. Проломим. - Куда проломим-то? - А хоть в ад... Обрушим стенку турецкую! В войсках возникло движение. Тащили доски и тяжелые шанц-коробы. Солдаты гатили болотистые берега ручьев, за которыми начиналось взгорье. Кричащие ка- нониры покатили пушки через гати - выше, выше, выше... Пальба мортирная все- ляла веселость. - Пошли! - махнул жезлом Миних. - Раскинь рогатки! Три каре разом ощетинились рогатками. Колчак-баша послал вперед "беспощад- ных". С воем диким налетали они на русских, но лошади отпрядывали с разбегу перед стенкою каре, из которой торчали острые колья. Фальконеты добивали сброшенных с седел; из гущи войсковой, прямо из травы, отчаянно залпировали бойкие "близнята"... А в центре русской армии двигалась кордебаталия под ко- мандою генерал-аншефа Александра Румянцева. Со шпагою в руке шел генерал впе- реди солдат. Шляпу на глаза себе нахлобучил, и дождь обильно стекал с полей треуголки. - Не спеши! - говорил он солдатам. - Все там будем... Мерно идут солдаты в кордебаталии: шаг! шаг! шаг! Визг янычарский был нестерпим. Полыхали клинкив воде дождевой, в крови людской. Вот он, русский, - руби его. Но прямо в грудь янычару уперлась ро- гатка длиною в дерево, и острие ее жестью обито. А русский (из-за телега ка- ре) прицелился - трах! - Еще один спекся... На левом фланге грудью перли на врагов молодцы Аракчеева, и был генерал невыносимо страшен в бою. Жесткие волосы спадали ему на лоб, глаза свелись в две жгучие точки. И сейчас генерал Аракчеев был очень похож на тех же самых татар, противу которых он пер, противостоя врагу в ужасном единоборстве... Мушкеты били, как пушки, в страшной отдаче ломая ключицы солдатам. В руках фузилеров надсадно трещали фузеи, которые секли противника острыми кусками свинца. -Ломи!- орал Аракчеев. - Только ломи, больше ничего и не надо от нас... Противу лому русского никто не устоит! Сражение из стихии сопротивления уже обращалось в организацию боевого по- рядка. Определились фланги и направления. Теперь каждому стало ясно: иди на вершину горы, где засел Вели-паша, и сбрось его оттуда вниз, - сим победиши! Восторг внезапный ум пленил - Ведет на верьх горы высокой. Миних больше и не командовал. Войска сами распоряжались своим маневром. Держа под локтем шпагу, будто трость, фельдмаршал шагал в центре каре. Вокруг него падали убитые. Из спин солдатских торчали хвосты стрел татарских. Вели- кий честолюбец, он переступал через мертвецов столь же легко, как в трактире трезвый брезгун перешагивает через пьяных... Был пятый час пополудни, когда Колчак послал на русских ораву янычар и конницу спагов. На миг они остановили движение каре, но так и не могли взломать их стойкой крепости. Толпой нест- ройной колчаковцы выбегали из атаки, и мушкеты русские поражали их сотнями... Каре снова тронулись! Три чудовищных дикообраза, могучи и громадны, ползли через холмы, окутыва- ясь дымом, - все выше, выше, выше... Русские шли в гору - туда, где ставка сераскира, где ретраншементы вражьи, где реют бунчуков хвосты кобыльи. За ша- гом - утверждение шага. Шаг сделал, утверди его выстрелом - и дальше! Кордебаталия - во главе армии. Непоколебима! Во главе кордебаталии - генерал-аншеф Румянцев. Шаг - выстрел. Шаг - выстрел. Шаг - выстрел... Так можно пройти всю Европу. -Ломи! Грохот. Русская артиллерия работает неустанно. Она бьет на ходу. Прямо с колес. Сама в движении. Пушки и мортиры следуют вместе с каре. Они сокрушают все, что мешает армии ее маршу вперед. А позади пусть догорают Ставучаны - буковинская деревушка, которая уже се- годня вписывается в историю русской славы. Россия-мати! свет мой безмерный! Позволь то, чадо прошу твой верный. Виват Россия! Виват драгая! Виват надежда! Виват благая! Сераскир Вели-паша, на горе сидя, дождался Колчака. - Никто, - сказал, - не осудит барса, если он ушел живым из схватки со ль- вом... Мы сегодня плохо молились аллаху! - Кысмет, - ответил Колчак, словно плюнул. Вели-паша из кувшина ополоснул ладони розовой болгарской водой. Три маль- чика-грузина подали ему полотенца, расшитые валашскими узорами. Под грохот пушек мысли сераскира текли лениво, как степная река... Человек бессилен, ес- ли обстоятельства против него. Каре русские нерушимы, и они уже подбираются к вершине, где он сидит на подушках, за рядами ретраншементов. Надо принять точное решение, и Вели-паша его принял: - Пошлите гонца в Хотин - пусть вывозят мой гарем... "Конечно, - размышлял он, - можно бы спасать и пушки. Но аллах (да будет вечным его величие) создал женщину гораздо приятнее пушки. А потому и спасать надо сначала не пушки, а женщин..." - Поджигайте лагерь, - велел сераскир. Он легко и свободно поднялся с подушек. Мальчики умаслили ему рыжую бороду благовониями египетскими. Ах, как жаль, что сегодня любимая жена уже не поню- хает его бороды.. Что делать? В мире ведь все так непрочно. "Кысмет!" Колчак, звеня кольчугой, видел с холма, как тяжело вползают в гору русские каре. Они лезут вместе с артиллерией, огня не прекращающей. Казалось, гяуры сошли с ума: они лезут в гору заодно с фургонами, с аптеками, там ржут лошади, мычат быки и ревут коровы, над русскими каре торчат, щеря желтые зубы, озлобленные морды верблюдов... К нему подполз толстый серденгест, тихо воя. - Ты почему не в крови? - спросил его Колчак. Наступив на янычара ногой, он одним взмахом сабли легко, словно играючи, отделил голову "беспощадного" от его тела. - Если изранен я, то все должны быть в крови... Вели-паше подвели коня. Он вдел ногу в стремя. - Лев не виноват, - сказал сераскир, - если муравьи прогрызли ему шкуру... Я еду на Хотин. Разминая тяжкой мощью вражьи ретраншементы, на лагерь турецкий наползли, раздавливая его всмятку, три русских каре. Отвага солдат - их мерная поступь. Решимость офицеров - их утверждение поступи. Ставучаны открывали Хотин... "И тое славное дело 1739 года, августа 17 дня, в пятьницу, после полудни благополучно скончалось и с нашей стороны зело мало урону было..." Вот так и надо воевать! Турки покинули ставку столь поспешно, что даже палатки оставили нетронуты. Входи туда - еще дымится кофе, еще не загас жар в пепле табачном. Багаж был брошен - преобильный, пестрый, весь в клопах и блохах. На поле боя Ставучанс- ком остались под дождем куртки и шаровары янычар бежавших. Все брошено турка- ми - мортиры, пушки, арбы, лошади, припасы, трубы и барабаны военных оркест- ров... - На Хотин! - радовались русские. - Идем немедля! Было раннее утро, когда в подзорных трубах офицеров обрисовались генуэзс- кие башни Хотина, внутри которых были скрыты глубокие колодцы. Виделся русс- ким дивный город, где белели в садах прекрасные здания, а возле бань взметы- вало струи прохладных фонтанов. Хорошие мостовые пересекали Хотин, смыкаясь возле крепости, фасы которой были целиком вырублены в скалах... - Тут можно шею сломать, - говорили офицеры. Миних послал Бобрикова с призывом к капитуляции. Но Вели-паша уже бежал из Хотина, увлекая за собой армию. В крепости остались лишь ага янычарский да Колчак со своим гаремом. Баша с агой отвечали Миниху, что крепость они сда- дут. Но Колчак боялся, что по дороге к дому валахи или молдаване убьют его. Бобриков доложил, что Колчак просит защиты у русских для своей особы. - Конвой ему дадим, - ответил Миних, хохоча. - Только в иную сторону пое- дет Колчак - в Россию... Драгуны махом перескочили через предместье города, шапки их выросли под скатами глясиса. Ворота неприступного Хотина разъехались, из них на пегом же- ребце вынесло Колчака. - Неужели вы унизите себя до такой степени, что станете пленить нас с же- нами нашими? - спросил он Миниха. Но гарнизон Хотина изъявил желание сдаться в плен с женщинами вместе. Мимо русского лагеря, визжа колесами, прокатили арбы обозные. Поверх тюков и тряпья разного сидели, судача о русских, глазами по сторонам стреляя, бойкие жены янычарские. А рядом с арбами шагали их суровые повелители. Каждый из них бросал на землю ружье, срывал с пояса саблю... Колчак вручил Миниху связку ключей от города. - Русских стало не узнать, - сказал он, утихнув. - Раньше десять турок гнали их целую сотню. А теперь сотне турок не справиться с одним русским... Богатая сабля Колчака воткнулась перед русскими в землю, вся затрепетав, как лист осоки под ветром... Баша признался: - Правоверный не пьет вина. Но если победители в чистую воду капнут вином, то я сегодня не откажусь осквернить себя... Миних повернулся к Манштейну: - Сделай наоборот: капни воды в вино и дай баше. Солдаты гвардии повели через Польшу на родину обоз небывалый: жующий, пою- щий, хихикающий в рукава, строящий конвоирам глазки. Рядом с женами хмуро ша- гали в Россию янычары. Многие из них уже не вернутся обратно. Русская провин- ция примет их в свою жизнь, русская кровь, густая и сильная, растворит в себе кровь янычарскую, и внуки этих янычар уже не будут помнить, что деды их были когда-то "беспощадными"... - Виктория! - Миних уселся на барабан, уплетая кусок горячего мяса, кото- рый обжигал ему пальцы. - Через Днестр перекинуть мост. Теперь можно идти нам и голыми руками брать Молдавию... Дождь кончился. Наступил тихий и теплый вечер. Плоды зрели в садах цвету- щих Хотина, тяжелые и благодатные. Солдаты устало присели на землю, и в тиши- не мирной услышали они, как миллионы цикад и кузнечиков запевают в обширных полянах, где полыхали желтые лилии, где зацветали стыдливые тюльпаны. Вот и все. Победа пришла. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Да здравствует днесь императрикс Анна, На престол седша увенчанна... Вот из-за этой "императрикс" вся жизнь Тредиаковского сложилась весьма пе- чально. Мало того, что сыщики из Тайной канцелярии усмотрели в слове латинс- ком "уронение титула", мало того, что читателей невинных за стихи его пытали, так еще и поэта власти в подозрении оставили, яко афеиста-безбожника... Пос- ледние годы Василий Кириллович, что зарабатывал, все тратил бесплодно. Поэт скупал тиражи первой своей книжицы "Езда в остров любви", а книги сжигал в печке, кочергой их помешивая... Слово "императрикс", в огне корчась, сгорало. Сколько он сочинял про любовь, а она - всемогущая! - не могла поразить его сердца. Но вот влюбился поэт с первого взгляда и занемог в усладительной сер- дечности. "Аманта" его была женою солдата полка гренадерского. И солдат сей, из казармы воротясь, ежевечерне кулаками ее лупливал, чтобы она себя не забы- вала. А утром Наташка (так звали героиню романа) в огороде беспечально песни распевала. При этом пении профессор элоквенции чувственно воздыхал, стоя в тени забора, не смея огород с овощами перезрелыми пылко навестить... Солдатку ту бойкую решил он погубить стихами амурными и читал иногда - че- рез забор - с завываниями приличными: Вся кипящая похоть в лице его зрилась, Как уголь горящий все оно краснело. Руки он ей давил, щупал и все тело. А неверна о всем том весьма веселилась! Велика сила подлинного искусства: Наташка покинула огород с огурцами и ре- пой - бежала от солдата под кров поэта, под сень лирики его и нищеты правед- ной. Остался солдат полка гренадерского в доме на стороне Выборгской - оди- нок, как перст, имея при себе ружье, пулей заряженное, и штоф водочный стекла мутного. Ходил он по утрам с ружьем в казарму, где артикулы разные вытворял, а вечерами шлялся со штофом в заведения питейные. У тоски своей зеленой часто спрашивал гренадер: - Это как же так? Опять же, ежели она так, то я-то как? Да. Можно солдату посочувствовать (опять же стихами): И хотя страсть прешедша чрез нечто любовно Услаждает мне память часто и способно, Однак сие есть только Как сон весьма приятный, Кого помнить не горько, Хоть обман его знатный... - Убью, стерррва-а, - рычал солдат над штофом пустым... С Выборгской стороны повадился он навещать по ночам остров Васильевский. Вышибал солдат двери жилья поэтического. Наташку свою богом попрекал, обещая с жалования повойник ей справить, если от поэта уйдет. Тредиаковский в ночи осадные сидел ни жив ни мертв. Наташка тоже по чердакам пряталась. А снаружи бушевал солдат, и дверь плясала под могучим плечом гренадерским. - Бога ты помнишь аль нет? - спрашивал он с улицы. Под утро, обессилев в мрачном протрезвлении, солдат снимал осаду, ретиро- вался в казармы. Чета любовная ложилась досыпать на тощей перинке. Солнце, забегая в окно с чухонской Лахты, освещало парик поэта, распятый для сохран- ности на чурбане. Солнце заглядывало на дно котла, в котором кисла вчерашняя каша с грибами-маслятами. Маленький котенок нежной лапкой давил мух на подо- коннике, прижимая их к стеклу. - Наташенька ты моя... светик мой сладостный! - Васенька, кормилец ты мой ненаглядный! Так и жили. Было меж ними согласие полюбовное. Словно подтверждая недобрую славу афеиста-безбожника, Тредиаковский о браке церковном не помышлял. От жизни творческой поэт усталости никогда не ведал: садился за стол смело - ра- бота его не страшила. Жизнь! Вот ее, подлой, он побаивался. "Императрикс" пугала поэта, словно жупел. В пламени печи корчились книги. Он жег их и плакал. Тредиаковский еще не знал, бедняга, что слава его умрет вскорости, когда он будет еще полон сил и замыслов. Ставучаны и Хотин подкосили его... Беда пришла издалека. Поражение пришло от победы! Из недр земли Саксонской выходили в духоту ночи рудокопы с лампочками. Они строились в шеренги, нерушимой фалангой текли по улицам Фрейбурга, их шаг был тяжел и жесток. В линии огней, принесенных из глубин земли, мелькали белки глаз, видевших преисподнюю тверди. Город наполнялся миганием шахтерских лам- почек, которые разбегались и строились, заполняя древние улицы, сжатые в узостях тупиками. Впереди всех шагал рудоискатель с волшебной вилкой - ивовым прутиком, на конце расщепленным. Торжественно выступали, одетые в черный бархат, мастера дела подземного - бергмейстеры и шихтмейстеры. Шли берггвардейцы с факелами в руках, и пламя освещало подносы, на которых несли шахтеры богатства земли че- ловеческой. Между горок серебра и меди, руд оловянных и свинцовых высились пирамиды из светлого асбеста. В бутылях несли, словно штандарты, купоросное масло. Ликующе звенели над Фрейбургом цитры и триантели. А на дверях домов и церквей, даже на могилах кладбищенских - всюду кирки, скрещенные с ломами: символы каторжного труда. Над столицей горного дела часто слышалось одно сло- во: "1искаий". В слове этом все надежды на счастливый подъем из недр земли, чтобы снова увидеть блестящие звезды жизни... Среди рудокопов шагали и три солдата студента, а с ними верзила здоровен- ный - Мишка Ломоносов. Они прибыли недавно из Марбурга, и фрейбургские власти известили горожан чере