ала первым министром. Должно думать, что Ос- терман в настоящее время считает себя обесчещенным на весь мир человеком, ес- ли не выйдет из этого положения посредством падения фельдмаршала...". Ослеп- ленный счастьем и высотой полета, Миних сверху поплевывал на Остермана, пле- вал и на принца-генералиссимуса. Принцу Антону он делал доклады о пустячках, а все важные решения по армии брал на себя. Между тем труп Анны Кровавой стал уже разлагаться, и 22 декабря (через месяц после свержения Бирона) императри- цу предали земле, после чего правительница отменила траур. На беду свою, не- насытный Миних обожрался при отмене траурных строгостей. Первого министра им- перии прохватила такая слабость желудка, что на время он оставил всякие дела. Вот именно эта пауза в делопроизводстве его и погубила! Остермана каждый вечер лакеи тащили к Анне Леопольдовне на носилках. Перед правительницей Остерман наговаривал на Миниха, что тот -сплошной дурак, в иностранных делах ничего не смыслит, а вот он, великий Остерман, двадать лет управлял политикой России и тогда все было хорошо. Потом генерал-адмирал уп- лывал на носилках дальше - к принцу Антону. Генералиссимусу он внушал, что Россия без союза с Австрией погибнет, что нельзя далее терпеть заносчивость Миниха, что принц гениален сам по себе, а Миних - грубая одьденбургская ско- тина, которая умеет только жрать и пьянствовать. Попутно, чтобы интрига была вернее, Остерман успевал поссорить мужа с женою, и, когда носилки с гене- рал-адмиралом утаскивали из дворца, между супругами начиналась дикая брань, в которую тут же вмешивались фрейлины, лакеи, адъютанты, врачи, приживалки, ис- топники, секретари и прочая шушера... Манштейн оставил запись об этом време- ни: "Караул удвоили по дворце, по улицам днем и ночью расхаживал патруль; за фельдмаршалом следовали всюду шпионы Остермана, наблюдавшие за малейшим его действием; принц и принцесса, опасаясь ежеминутно нового переворота, не спали на своих собственных кроватях, а проводили каждую ночь в разных комнатах". Ранней весной Остерман доплел свою паутину до конца. - Ваше императорское высочество, - убедил он Анну Леопольдовну, - империя уже близка к гибели. Еще один день, и Миних опрокинет Россию кверху килем. Я, как моряк, согласен оставить за собой чин гросс-адмирала русского флота, но... Но только верните мне дела иностранные и внутренние! Дайте мне спасти вас и страну! Бирон в это время еще находился под судом. Как только дошли до него первые слухи о делах Миниха, так Бирон сразу же стал его топить. Бирон на допросах показал в эти дни, что никогда бы не рискнул принять регентства, если бы не Миних, который уговаривал его взять титул регентства. Из заточения в Шлис- сельбурге герцог сумел жестоко отомстить Миниху за свое падение, предупредив судей: - Ежели ея высочество Анна Леопольдовна чем-либо вызвала неудовольствие Миниха, то передайте ей от меня, что ныне она подвержена смертельной опаснос- ти. Миних таков, что крови не убоится! Предупрежденные об этом, супруги Брауншвейгские усилили свою бдительность. Каждый вечер они таскали свои кровати из комнаты в комнату. Никогда не ложи- лись спать возле окон: а вдруг Миних прицелится со двора и выстрелит?.. Ос- терману уже не стоило труда спихнуть Миниха в яму. Скоро последовал указ: Ми- ниху оставили только армию, но при этом Миних должен подчиняться принцу Анто- ну, яко генералиссимусу. Ему оставили и звание первого министра, но распоря- жаться страной он уже не мог. Миних пошатнулся, но тут же выпрямился, уверен- ный в том, что Россия без него провалится в бездну. А потому, дабы запугать своих противников, фельдмаршал легкомысленно подал рапорт об отставке... Манштейну он говорил: - Мой рапорт вгонит всех в трепетную дрожь, и мелюзга во дворце Зимнем бу- дет трястись еще очень долго, пока я не сжалюсь над ними и не заберу свой ра- порт обратно... Рано утречком Миниха разбудил барабанный бой, который обычно возвещал пе- тербуржцам о казни или о поимке важного преступника. Под эту трескотню, рву- щую уши, был зачитан коварный указ о том, что первый министр и фельдмаршал Миних "за старостию" от службы увольняется. Только теперь Миних понял, что допустил страшный просчет. Но, даже поверженный в ничтожество, он еще оста- вался страшен. Не знали во дворце - куда деть его? Остерман часто начинал плакать (и, кажется, на этот раз искренне плакал): - Нельзя оставлять в России этого закоренелого злодея, а за границу выс- лать еще опаснее! Может, в Сибирь послать? Да нет, тоже нельзя: ведь Миних там всех казаков на бунт поднимет... А пока что велели Миниху переехать для житья на Васильевский остров - за Неву, чтобы подальше от дворца. Фельдмаршал был уязвлен в самое сердце. Не он ли сверг Бирона ради этих негодяев? Не он ли отдал империю во власть Анны Ле- опольдовны? А что получил в усладу себе?.. Сохранилось смутное предание, буд- то в эти дни Миних явился к Елизавете Петровне и обещал ей устроить еще один дворцовый переворот, чтобы возвести ее на престол. Миних надеялся получить от Елизаветы то, что отняли у него сейчас. Но якобы цесаревна на все посулы Ми- ниха отвечала так: - Ты ли тот человек, который короны раздает кому хочет? Но я оную и без тебя получить право имею. А сыщики генерала Ушакова хаживали по кабакам и слушали, как среди мужи- ков, солдат и матросов говорят уже открыто: - Миних-то перевернул, да не таковски! Не по-нашенски... Ужо вот, гляди, мы доберемся - тоща все раком переставим! Бирон попался в ловушку Миниха, а самого Миниха прогнали, как лакея, кото- рый не внушал своим господам прежнего доверия. Миних решил отъехать в Берлин, куда его звал король прусский. Но богатства фельдмаршала были столь велики, что сборы затянулись. Один раз его подвел понос, а погибнет он потому, что не успел срочно собрать свои манатки! НЕУЖЕЛИ "ЛИНАРОВЩИНА"? Дрезден - столица Саксонии... Канцлер граф Брюль вызвал к себе Морица Ли- нара, изгнанного из России за связь с несовершеннолетней принцессой Анной Ле- опольдовной. На этот раз Брюль уже не рычал на красавца дипломата, а был с ним крайне любезен. - Вы оказались правы тогда в своих пророчествах, - сказал ему канцлер. - Анна Леопольдовна стала правительницей Российской империи при своем сыне, и... вряд ли она забыла вас! - Напоминаю вам, канцлер, что еще не было женщины, которая бы, побывав в моих объятиях, могла забыть меня. - Тем лучше! - одобрил его Брюль. - В таком случае возвращайтесь в Петер- бург на прежний пост саксонского посла. И я надеюсь, что вы займете при Анне Леопольдовне такое же блестящее положение, какое занимал герцог Бирон при ее царственной тетке. Линар поскакал в Россию и пал к ногам своей бывшей любовницы. Он не назвал ее по титулу, а сказал просто: - Мадам, было время, когда вы были моей. Теперь времена изменились, и я целиком ваш... Остерман понял, что в этом наглеце таится бездна дьявольских наваждений. Линар для Остермана гораздо опаснее, нежели Бирон, ибо он - дипломат, знаток в политике, в которую скоро начнет вмешиваться. Принц Антон видел в Линаре лишь осквернителя своего брачного ложа, генералиссимус находил "утешение в радости, какую доставляли ему независимость и причастность ко власти, кото- рые, впрочем, были скупо ему отмерены"... Желая поскорее стать новым Бироном, граф Линар всячески изображал перед Анной Леопольдовной неуголенную страсть. Пылкость красавца покорила Анну Леопольдовну, и в апреле 1741 года прусский король Фридрих II получил точное донесение посла: "Граф Линар, впавший на днях в притворный обмо- рок во время игры в карты с регентшею, с каждым днем все более подвигается вперед, так что об этом уже говорят в народе... Он нанял дом совершенно вблизи императорского сада, и с тех пор великая княгиня-ре- гентша, против своего обыкновения, часто отправляется туда гулять". После этих прогулок Линар в обмороки уже не кидался. Иностранные дипломаты сообщали своим дворам, что им случайно доводилось слышать, как фаворит указы- вал правительнице Российской империи: "Не делайте глупостей!", "Могли бы и со мной прежде посоветоваться!" Так что картина управления Россией уже определи- лась: над несчастной страной вырастала тень нового Бирона. Характер правительницы слагался из вялости и безразличия. Полная апатия к делам России, полное отсутствие интереса к народу русскому. Энергии хватило лишь на то, чтобы разогнать шутов, доставшихся ей от тетки. Открытые отноше- ния с Линаром - это не от цинизма, это, скорее, от полного равнодушия ко все- му, что окружало правительницу. Анне Леопольдовне не хватало по утрам бодрос- ти даже на то, чтобы одеться. Она желала править Россией из постели, немыта, нечесана, с постоянным белым платком на голове. Рядом с нею неизменно находи- лись Линар и Юлиана Менгден, она нежно соединяла их руки (по примеру своей тетки): - Юлиана, вот тебе муж. Мориц, вот твоя жена... В жаркие летние дни она ложилась спать с Линаром на открытом балконе. Под- зорные трубы и даже телескопы скоро исчезли из продажи. В белые ночи охотники до пикантности через оптику обозревали нескромные сцены, в которых правитель- ница России была податливой рабою опытного женолюбца Линара. Всю власть над Россией забрал Остерман, ставший после свержения Бирона и Миниха могущественным, как никогда. Теперь ему никто уже не мешал! Европа пе- чатала в газетах, что отныне это "настоящий царь России". Новое правительство Остермана спешило сделать все, чтобы срочно реабилитировать прошлое царство- вание Анны Кровавой. Покойную императрицу выставляли непогрешимой. Но тогда на кого же свалить всю гору свершенных преступлений? Козел отпущения был под рукой: все беды народа целиком переложили на герцога Бирона, благо, сидя на цепи, он уже не в силах был огрызнуться. Остерман еще теснее связывал союз России с Австрией. Митавский престол без Бирона пустовал, и скоро из Вены прибыл брат принца Антона - принц Людвиг Брауншвейгский, готовый надеть на себя курляндскую корону. Остерман этим актом надеялся убить двух зайцев сра- зу. Анне Леопольдовне он доказывал: - У вас есть соперник - Елизавета Петровна, а чтобы от нее избавиться раз и навсегда, Елизавету надобно выдать за принца Людвига Брауншвейгского, и пусть она тихонько сидит на Митаве. Приобретя корону курляндскую, Елизавета уже не станет претендовать на корону российскую, а вам... Вам, - намекал он Анне Леопольдовне, - до совершеннолетия сына было бы выгодно короноваться! Коронуя принцессу Брауншвейгскую, Остерман желал лишить права на престол потомство Петра I, а заодно оставить Россию навсегда в политическом подчине- нии Австрии. Согласия Елизаветы на брак с Людвигом никто и не спрашивал: при- кажут выйти за брауншвейтца - и цесаревна вынуждена будет пойти. Но скоро че- рез Кавказ на Кизляр тронулась со стороны Персии громадная армия шаха Надира. По слухам, разбойник хотел захватить Астрахань и другие русские города. Мно- готысячная армия персов валила на Русь, волоча пушки и бряцая оружием; толпы боевых слонов бежали впереди персидской армады. Чтобы принять бой с персами, вперед выслали драгунские полки Апраксина. Страхи оказались напрасны - не ар- мия Надира, а лишь посольство его двигалось в Петербург! Драгуны встали кор- донами, и Апраксин заявил персам, что Россия прокормить такую ораву послов не способна. Через границу были пропущены только 2000 человек при 14 слонах, по- сылаемых Надиром в подарок Анне Леопольдовне. Для прохождения слонов по столице заранее был отремонтирован Аничков мост, дабы не рухнул от тяжести. Слонам не понравилось питерское житие. Сначала они, "осердясь между собою о самках", драку устроили. Потом цепи оборвали и ушли на Васильевский остров, забрались там в густой лес, где чухонская дере- вушка стояла. Взялись они за эту деревню и к утру разнесли ее всю по бревныш- ку, а жители в ужасе через Неву в столице спасались... Персидские послы сооб- щили, что Надир решил разделить с Россией добычу от победы над Великим Мого- лом Индии, и в покоях Зимнего дворца были рассыпаны массы бриллиантов из Де- ли. Какова же цель этой щедрости разбойника? Может, пожелал ослепить русских? Выяснилось, что послы - это сваты Надира, который просит для себя руки цеса- ревны Елизаветы Петровны, слава о красоте которой дошла до Мешхеда... Елизавета была в отчаянии: - Господи, да когда я избавлюсь от женихов разных? Каждый, кому не лень, руки моей просит... В это лето при дворе было объявлено о предстоящем браке графа Линара с де- вицею Менгден. Юлиана решила сыграть при Анне Леопольдовне ту же роль, какую сыграла когда-то жена Бирона при Анне Кровавой. Линар при помолвке получил орден Андрея Первозванного. Наконец, точно следуя по стопам тетки, Анна Лео- польдовна объявила Линара своим о б е р - камергером- саксонец заступил пост, который десять лет подряд бессменно занимал до него курляндец Бирон... Русс- ким все стало ясно! Анна Леопольдовна и принц Брауншвейгекий боялись теперь проходить мимо рядов солдатских. Их пугало страшное молчание войск... застыв- шие в немоте лица русские... стальной блеск солдатских глаз... гнев! Принц Антон, характером более живой и чуткий, нежели его жена, однажды спросил пре- ображенца: - Скажи, друг, отчего ты такой хмурый? Ничто не дрогнуло в лице офицера, а глаза смотрели вдаль, словно принца не существовало перед ним. Антон торопливо сунул ему в руку 300 червонцев - большая милость! Преображенец деньги принял, но выражение холода не исчезло с лица его... гнев! В один из дней Линар упал на колени перед правительницей. - Умоляю! - взывал он к ней. - Если желаете быть счастливой, арестуйте це- саревну Елизавету. Иначе она арестует нас! Спросите генерала Ушакова - он вам расскажет, как мы все ненавистны в народе, а Елизавета одна ездит ночами по городу и никого не боится... Они ее не тронут! Напряжение внутренней политики России усиливалось тогда небывалым напряже- нием политики внешней. 1740 год был для Европы почти роковым - в этом году, раз за разом, освободились три престола: берлинский, петербургский и венский. Историки уже давно приметили, что посмертная воля монархов уважается наслед- никами меньше, нежели воля простых смертных. Если сапожник, умирая, завещает свои колодки племяннику, то можно быть спокойным: колодки дойдут по назначе- нию. Совсем иное дело - коронное наследство! Коронную серию смертей открыл в Берлине кайзерзольдат, потом поехала в не- бытие Анна в Петербурге, а через три дня после ее смерти скончался в Вене и последний Габсбург в мире - император австрийский Карл VI. Он умер через 40 лет после того, как вымерла испанская ветвь Габсбургов, родственная австрийс- кой, и теперь в силу должна вступить "Прагматическая санкция", чтобы гранди- озное "Австрийское наследство" передать дочери покойного - Марии Терезии. Но Фридрих II, молодой король прусский, уже вдел ногу в боевое стремя. - Я привык плотно завтракать по утрам, - сказал он. - Одной Силезии мне пока хватит, чтобы не быть голодным до обеда... И сразу началась война. Европа даже не заметила, как и когда в Берлине ус- пел вырасти молодой и сильный зверь - агрессивная армия Пруссии. 22 декабря 1740 года, без объявления войны взломав пограничные кордоны, нерушимые фалан- ги Фридриха, объятые ужасом железной дисциплины, вторглись в Силезию, которую населяло тогда больше миллиона онемеченных чехов. Захватив страну в рекордный срок, прусский король написал в Вену, что Силезию он решил оставить под своей властью, но - честный человек! - он не грабитель, а потому согласен рассчи- таться с Марией Терезией золотом за приобретенное мечом у нее... Таков был его дебют на арене Европы. Едва освоясь на престоле прусском, Фридрих II сра- зу же подал сигнал к череде губительных войн, провозгласив "полное изменение старой политической системы" в Европе. Теперь пожары, вызванные им, будут по- лыхать восемь лет подряд, а битва народов за "Австрийское наследство" закон- чится войной Семилетней, когда русские войска войдут в Берлин!.. Фридрих II признавался Вольтеру: - Я начинаю большую европейскую игру и в случае выигрыша Пруссии обещаю поделиться долей и с Францией... Модные писатели Парижа держали свои перья наготове, чтобы восславить но- вый гений Европы - прусский! Австрию стали безжалостно раздергивать на куски. Летом 1741 года две мощные армии Людовика XV форсировали Рейн; французы, объ- единясь с баварцами, вступили в Чехию, а храбрый Мориц Саксонский, этот новый французский Тюренн, штурмом овладел Прагой... Казалось, что жадной Римской империи пришел конец, и Мария Терезия прибегла к волхвованию. Облачив себя в рубаху нищего, беременная матрона воссела на коня, и одним махом он внес ее на вершину Королевской горы. Из ножен она извлекла старый меч своих предков, который и простерла на все стороны света, проклиная врагов Австрии. С переко- шенным ртом, рассылая вокруг себя плевки, Мария Терезия выкрикивала на горе древние заклинания Габсбургов; при этом она гнусно завывала словно матерая волчица, у которой охотники разорили ее теплое, сытое логово... А после кол- довской церемонии она заплакала: - Я не уверена теперь, найдется ли еще место на земле, где бы я могла лечь и спокойно разрешиться от бремени?.. Помощь ей пришла из Петербурга - от Остермана, верного лакея Вены, от принца Антона Брауншвейгского, сына Вены, от графа Морила Динара, угодника Вены. Мария Терезия получила от них святое заверение, что русское правитель- ство скоро вышлет ей в подмогу корпус в 40 000 солдат. Но тут начала распус- кать паруса кораблей Швеция, и Россия, увлекаемая немцами в битву за ненужное русским людям "Австрийское наследство", вдруг оказалась перед новой войной на два фронта - затяжной и опасной... Шведский посол в России барон Нолькен отсчитал сто тысяч талеров и приз- нался маркизу Шетарди, как союзнику, - Все эти деньги Стокгольм разрешает мне истратить на любую из оппозиций, какие существуют в России. Я делаю ставку, конечно, на цесаревну Елизавету, как и вы, маркиз... Елизавета плавала вечерами по Неве в гондоле, а хирург Лесток в одежде гребца трубил в рог, призывая Шетарди из сада для свидания с цесаревной. Ночью в посольство Франции проник под плащом Михаил Воронцов, принеся за- писку от цесаревны, где она писала, что ей уже "нечего более стеснять себя, он может приходить к ней, когда ему заблагорассудится". Но Шетарди был испу- ган слежкой шпионов, и Версаль напрасно побуждал его к смелости. Шведский по- сол Нолькен оказался храбрее: он прямо заявил Елизавете, что Швеция готова ввести армию в пределы России, но потребовал от нее документа. - Вот текст вашего обязательства, - сказал он, - в котором вы согласны возвратить Швеции земли, захваченные вашим отцом у нас. Елизавета поняла, что в обмен на корону от нее требуют предательства русс- ких интересов, и подпись дать отказалась. Но против русско-шведской войны она не возражала! В это время кардинал Флери усилил подготовку заговора в ее пользу, чтобы навсегда сокрушить австрийское влияние в Петербурге. В кафе де Фуа на улице Ришелье происходили таинственные встречи курьеров, из рук в руки передавались тяжелые кисеты с ливрами. Все делалось строго секретно, чтобы Версаль и король оставались вне всяких подозрений. Из кафе ле Фуа деньги по- падали в Петербург - к Елизавете, а от нее растекались по казармам полков столичной гвардии. Русские солдаты, вестимо, не ведали, что деньги идут из Франции, они их брали "от щедрот душеньки-цесаревны". 28 июня Швеция открыла боевые действия против России, чтобы вернуть себе финские провинции. Елизавета в эти грозные дни совершила непростительную ошибку - наивно доверилась в своих замыслах великому инквизитору Ушакову. В ответ Ушаков самым грубейшим образом отверг все ее посулы на будущее. Но те- перь инквизиция схватила заговор за хвост! Анна Леопольдовна была о нем изве- щена. Елизавета забилась в щель, как испуганная ураганом мошка, и тишайше си- дела в Смольной деревне. Даже бесстрашный пройдоха Лесток пребывал в ужасе, и "при малейшем шуме он бросался к окошку, считая себя погибшим". Однако перед отбытием Нолькена из Петербурга Елизавета ухитрилась передать ему, чтобы Шве- ция войны с Россией не боялась, ибо русские солдаты воевать станут без всякой охоты, когда узнают, что Швеция вступается за нее, воюя против немецкого за- силия в делах русских. Исходя из этого заверения цесаревны, Стокгольм издал манифест для "постохвальной русской армии". В этом манифесте было писано по-русски, что целью войны Швеции является только свержение иностранных ми- нистров в России, чтобы сбросить с русского народа немецкое иго. Таков был парадокс высокой политики! Шведский манифест навел страшную панику на все ок- ружение Анны Леопольдовны. Остерман даже предлагал отдать шведам Финляндию. - Хоть до самого Кексгольма, - говорил он... Он уже разбазарил русские завоевания на Кавказе, а теперь согласен допус- тить Швецию под стены Петербурга, - лишь бы никто из-под его зада стул не вы- дернул! ПОРА ВЫБИРАТЬ! Время правления Анны Леопольдовны настолько невыразительно в истории наше- го государства, что факт появления на русском столе картошки я осмеливаюсь отнести к наиважнейшим событиям... Близилась осень. 12 августа двор отмечал год со дня рождения императора Иоанна Антоновича. По этому случаю из ботани- ческого сада столипы ученые ботаники прислали ко двору "тартуфель" (карто- фель). На всех гостей, сколько их было при дворе, распределили всего лишь 1,25 фунта картошки (иначе говоря, около 500 граммов). Картофель был воспри- нят вельможами как невкусный деликатес, вызывающий брезгливость своим земля- ным происхождением, и тогда еще никто не подозревал в "гартуфеле" незаменимо- го продукта питания для народа...[1] В канун свадьбы Линара Анна Леопольдовна ненадолго отпустила его в Саксо- нию, чтобы он привел в порядок свои дела на родине и уже окончательно пересе- лился бы в Россию. От правительницы Линар получил мешок "сырых" драгоценных камней, чтобы отдать их ювелирам в Дрездене для обработки, и увозил с собой значительные суммы русских денег, назначение которых для истории осталось за- гадочным. Дипломаты того времени полагали, что Анна Леопольдовна решила 9 де- кабря, в день своих именин, свергнуть сына с престола, чтобы самой стать русской императрицей; деньги эти якобы были выданы Линару на расходы по предстоящей ее коронации... Перед отъездом Линар снова заклинал свою любовницу: - Если вы не желаете заточить Елизавету/в крепость, то хотя бы упрячьте ее в монастырь. Иначе наша гибель неизбежна... Елизавете уже не раз снилось, что палачи стригут ее рыжеватые волосы, об- лачают тело в жесткую власяницу. Между тем в той тридцатилетней женщине, пух- лой и кокетливой, не было "ни кусочка монашеского тела". Наблюдательный Миних давно заметил, что Елизавета бывала счастлива лишь тогда, когда переживала роман, а влюблялась она всегда напропалую, переступая все границы скромности. Сейчас ее глаза туманятся при воспоминании о маркизе Шетарди... По бедности носила она тогда дешевенькие платьица из белой тафты, подбитые черным гризе- том, но ее красили молодость, приветливость к людям. Елизавета отлично владе- ла простонародным говором русских деревень, очаровывала всех обаятельной улыбкой. Русские вельможи издавна пренебрегали ею, считая цесаревну приблуд- ной по рождению и блудной по образу жизни. А потому и друзей для себя Елиза- вета искала не при дворе, а в казармах гвардии, в мелкотравчатом дворянстве. Не гнушаясь нисколько, ездила цесаревна крестить детей на окраинах Петербур- га, кумилась с солдатами, плотниками, поварами, садовниками. Эта наивная простота цесаревны, ее умение потолковать с людьми о жизни, поплакать с баба- ми на крылечке делали ее особенно привлекательной... Скоро русская армия, предводимая Петром Ласси, разбила армию шведскую при Вильманстранде. Это был небольшой городок близ Выборга, но в нем стояла мощ- ная крепость. Русские солдаты взломали ворота шведской твердыни и принудили гарнизон к сдаче. Вильманстранд был срыт с лица земли, а жителей города выс- лали внутрь России. Анна Леопольдовна оживилась, при дворе было большое празднество, а у челяди Елизаветы, среди ее сторонников царило уныние от этой нечаянной победы, ибо теперь любая виктория укрепляла немцев при дворе... В один из дней, когда Елизавета возвращалась из города, на запятки ее санок вскочили знакомые ей солдаты. Всю дорогу не слезали они с саней и пылко, ис- колов лицо цесаревны усами, они ее целовали и упрашивали: - Уж ты поспеши, матушка! Ты тока учни, а мы за тебя все сами прикончим... Доколе же нам, россиянам, под немцем терпеть? Каждый шаг ее проверялся инквизицией. Любой гость цесаревны сразу стано- вился Ушакову известен. Скажи она комулибо два слова - человек уже взят на заметку. Подозрительные связи с маркизом Шетарди тоже не ускользнули от взо- ров сыщиков. Наблюдение за цесаревной было доверено майору Альбрехту, который как начал паскудничать еще в 1730 году, так уже и не мог остановиться... Остерман велел отнести себя к правительнице. - Ваше высочество, - сказал он ей, - не будьте же долее равнодушны к тем козням, которые творятся вокруг вашего семейства. Положение в стране столь небывало, что обманчивая тишина может взорваться бунтом всенародным. Я жалею сейчас, что граф Мориц Линар отъехал не вовремя, - вот его бы вы послушались скорее! В ответ на эти предостережения Анна Леопольдовна показала Остерману свое новое платье. Беспечность правительницы была все же сломлена натиском на нее Остермана и прочих приближенных. Ушаков на фактах доказал существование об- ширного заговора в империи. В основном бурлила гвардия - преображенцы! - Хорошо, - решил за жену принц Антон. - Эта война пришлась сейчас кстати. Я сделаю так, что гвардия завтра же выйдет из столицы и отправится в Финлян- дию для войны со шведами... На следующий день при дворе был куртаг. Анна Леопольдовна встретила Елиза- вету, как всегда, с радушием. В гардеробной она долго показывала цесаревне богатые одежды для свадьбы любимицы своей Юлианы с фаворитом своим Линаром. Она даже всплакнула, скучая по любовнику, и Елизавета, неизменно чуткая ко всяким амурным проявлениям, всплакнула с ней за компанию. Среди шкафов, сун- дуков и комодов, набитых добром, стояли две женщины-соперницы. Одна - мать императора России, сама готовая стать императрицей, а другая - подруга солдат и офицеров, невеста Людвига Брауншвейгского, шаха Надира и прочих искателей приключений... Но в самый разгар куртага Анна Леопольдовна решительно отвела Елизавету в соседнюю тихую комнату и плотно затворила ее двери. - Нас здесь никто не слышит, - сказала правительница. - Я прочту вам пись- мо, которое прислал мне сегодня граф Линар... Европа через шпионов хорошо знала обстановку внутри России, и Линар изда- лека раскрыл перед своей любовницей все тайные вожделения французской полиги- ки. Он сообщал в письме такие факты о Елизавете, о каких не имел понятия даже вездесущий дьявол Ушаков с его колоссальным аппаратом тайного сыска. Через грузинских девиц, что состояли в штате правительницы, но были преданы цеса- ревне, Елизавета знала обо всей переписке регентши. Но письма Линара поступа- ли ко двору иными каналами, обходя грузинок, и удар этот был для Елизаветы неожиданным, страшным и роковым... Получилось так, что Анна Леопольдовна при- перла цесаревну к стенке! Елизавета, не дослушав письма, со слезами кричала, что больше не желает видеть маркиза Шетарди, что если Лесток на подозрении, то пусть его арестуют и пытают. Она с плачем кинулась к ногам имперской правительницы. Анна Лео- польдовна тоже разрыдалась, и две женщины, заключив одна другую в объятия, долго плакали... над кем? Сами над собой! Расстались же они, как нежные подруги, ласково. Утром следующего дня в спальню к Елизавете стремительно ворвался Лесток. Он всю ночь пьянствовал в трактире у Юберкампфа, что на Миллионной улице, где подавали флиссингенские устрицы и где у него было немало друзей. Лесток казался безумен, он держал в руке лист бумаги. - Все кончено! - закричал он. - Остерман ухе велел выгнать Преображенский полк из столицы, а меня, конечно же, повесят... Любопытная цесаревна спросила: - Что за бумагу ты держишь там, Жано? Лесток протянул к ней лист, и она увидела себя, сидящей на троне, цветущей и красивой, с короною на голове. Лесток быстро перевернул бумагу, и на другой стороне листа Елизавета снова увидела себя, но уже в монашеской одежде, а па- лачи раскладывали перед нею инструменты для пыток... Лесток сказал: - Можете выбирать! Но выбирайте сразу - без промедления! ДЩЕРЬ ПЕТРОВА Весь день Елизавета провела на коленях в пылких молитвах. Согласно преда- ниям, именно в этот день она покдялась перед иконами, что, если судьба дарует ей престол сегодня, она во все время царствования не подпишет ни одного смертного приговора... Снежный буран продолжался весь день. Вечерело. Под синей лунищей текли с шуршанием снегов темно-фиолетовые сугробы. Накануне она переслала в казармы свои последние 300 рублей. Больше у нее не было ни копейки. Ждали Лестока - от Шетарди; хирург примчался в Смольную и сказал, что маркиз денег не дает, говорит, что продулся в карты. Елизавета заложила свои драгоценности. Шувало- вы и Воронцовы разослали по городу своих верных людей - узнать, нет ли трево- ги возле домов Остермана, Левенвольде, Ушакова и Миниха. Те вернулись, сооб- щив, что в столице все спокойно, а окна спальни регентши во дворце не светят- ся (спит, наверно?). К полуночи собрались близкие цесаревны и родственники ее по материнской линии - Гендриковы, Ефимовские. Скавронские; среди них, полный мрачной решимости, вполпьяна шатался Алешка Разумовский... Явились солдаты из ближних казарм; не чинясь (даже грубо), солдаты объявили цесаревне, что, еже- ли она струсит, они потащат ее к престолу силой... Елизавета мелко вздрагивала. На нее накинули шубу. - С богом, - сказала она, поднимаясь с колен. На шею ей нацепили орден святой Екатерины, в самый последний момент в пальцы цесаревны вложили крест. Она всхлипнула, двери отворились, внутрь хлы- нул мороз. Вся в облаке пара, Елизавета шагнула под звезды, уселась в сани. Запятки саней цесаревны были столь широки, что на них разместились все братья Воронцовы и Шуваловы. Во весь дух помчались они через пустоши заснеженных ок- раин Петербурга. Была историческая для России ночь - ночь с 24 на 25 ноября 1741 года... Сани остановились возле казарм лейб-гвардии полка Преображенско- го, где размещалась рота преданных Елизавете гренадер. Войдя в казарму с крестом, она сказала солдатам: - Ребята, вы знаете, кто я такая. Худого вам не хочу, а добра желаю. Кля- немся на кресте сем, что умрем за Россию вместе. - Веди нас, краса писаная! Мы всех перережем! - А тогда я не пойду. Крови было уже достаточно... Целование креста - акт присяжный. Раздался жесткий хруст: это Лесток ножом вспарывал кожу на полковых барабанах, чтобы никто не вздумал отбить тревогу по войскам. За женщиной вышли на трескучий мороз 300 гренадер - вчерашних му- жиков. От Преображенских казарм до Зимнего дворца путь казался бесконечно до- лог. Французский академик Альбер Вандаль, описывая эту ночь, живописует: "Толстый слой окрепшего снега прикрывал землю, заглушая всякий шум. Гренадеры торопливым шагом следовали за санями Елизаветы, молча и полные решимости; солдаты дали взаимную клятву не произнести ни единого слова во время перехода и проткнуть штыком первого же малодушного". Невский проспект лежал перед ними - пустынен, темен и мертв, словно дикое ущелье. Скрип полозьев казался Елиза- вете слишком громким, и возле Адмиралтейской площади она вышла из саней. Ее маленькие ноги в башмаках глубоко увязали в сугробах снега, и оттого Елизаве- та никак не могла поспеть за скорым и упругим гренадерским шагом. Тогда сол- даты сказали ей: - Матушка, так идти негоже. Надобно поспешить... Гренадеры вскинули ее на плечи, и Елизавета закачалась между остриями шты- ков. От процессии молча отделились небольшие отряды - для арестования Остер- мана, Миниха, Левенвольде, а цесаревну внесли прямо в кордегардию Зимнего дворца. - Дети! - обратилась она к солдатам в карауле. - Вам лучше меня ведомо, сколь наш бедный русский народ терпел от немцев всякие тягости. Освободим же Россию от этих притеснителей и грубиянов! Офицеры в кордегардии колебались. Один из них обнажил шпагу. Лезвия сол- датских багинетов сразу уперлись ему в грудь, но убить его Елизавета не дала, сказав: - Он глуп еще. Оставьте жить для будущего разумления... В сопровождении мрачных усачей, пахнущих чесноком и водкой, Елизавета, по- добрав полы шубы, поднималась по лестницам дворца в спальные апартаменты пра- вительницы. Все часовые, стоявшие на переходах, покорно складывали перед ней свое оружие. Она с улыбкой дружеской кивала им в одобрении. Тогда солдаты поднимали с полу ружья и присоединялись к ней... Вот и спальня правительницы Российской империи. В отсутствие графа Динара в постели правительницы лежала ее фаворитка Юлиана Менгден. Под колпаками ти- хо догорали ночные свечи. Елизавета решительным жестом сбросила со спящих женщин одеяло. - Сестрица, - сказала она правительнице, - хватит тебе спать, пора вста- вать... А где твой сын почивает сей день? Анна Леопольдовна даже не поняла вопроса. Она умоляла лишь об одном - не разлучать ее никогда с Юлианой Менгден. - Ладно. Но у тебя и муж есть, касатушка... Что ты все то с Динаром, то со своей Юлианой? Постыдись... Из соседних покоев солдаты взяли под арест принца Антона Ульриха Браунш- вейгского. Но рядом с ним жил его брат - принц Людвиг Брауншвейгский, претен- дент на корону курляндскую, искатель руки и. сердца Елизаветы Петровны... Дщерь Петрова велела и его брать за компанию с генералиссимусом. - Ну, женишок мой! - сказала она ему. - Не довелось тебе погулять на свадьбе со мной. Теперь собирайся далече отъехать... Арестованные во дворце как-то сразу безбожно поглупели. Всех их, заодно с младенцем-императором, отвозили из Зимнего на Марсово поле - в особняк цеса- ревны. Во дворце оставались еще знамена трех гвардейских полков; Елизавета "захватила их с собою, зная преданность солдат этим чтимым эмблемам и зная, что в их глазах долг перемещался вместе со знаменем". Лестоку она наказала: - Чаю я, что фельдмаршал добрый Петра Ласси зла учинять нам не станет. Бе- ги до него и скажи от меня, чтобы не пужался... Петербург, встревоженный, пробуждался. Загорались желтые лики окон, хлопа- ли двери домов и калиток, скрипел снег под валенками сбегавшихся отовсюду лю- дей. Сенаторы и военные спешили на Марсово поле - припасть к ногам нового светила. Император Иоанн Антонович, разбуженный шумом, тоже был отвезен кор- милицей в дом цесаревны. Елизавета взяла плачущего ребенка на руки, умилялась над ним. - Бедненький ты мой! - причитала она с ласкою. - Обделался ты весь, а ник- то и не доглядит... Ну да ты не реви! Это все твои батька с маткою виноваты, а я к тебе всегда по-хорошему... С улицы доносилось "ура". Народ затоплял площадь и близлежащие улицы. Возгласы толпы развеселили ребенка и, улыбаясь беззубым ртом, Иоанн Антонович запрыгал на пухлых и теплых коленях Елизаветы, радуясь. Вельможи, растерянные от столь быстрой перемены, сходились кучками. Тряслись от страха. Спрашивали потихоньку. - Как же это случилось? - Сам не знаю. Лакеи раньше меня узнали. Вот прибежал... - Кланяться надо. Господа, кланяйтесь! - Кому кланяться-то теперича? - Да вон... Шуваловы показались. - А кто они теперь будут? - Не спрашивай, князь. Кланяйся - сюда Воронцов смотрит. - Охти мне! А там-то кто? - А это с ам... Разумовский... из свинопасов! Шум с улицы перерастал" в дикий вопль. Среди бряцанья шпор, под звоны шпаг и сабель похаживала Елизавета, вся в счастливых слезах, таская на себе свер- женного ею императора. Наконец ребенок ей прискучил, надоев своим кряхтением, и она позвала гренадер: - Возьмите младенца брауншвейгского и тащите его вместе с другими врага- ми... в крепость! А я народу должна показаться... Из толпы выметывало чьи-то руки и ноги. Там уже трепали какого-то немца. Толпа жарко сдвинулась над его телом и прошлась как стадо, затаптывая незва- ного пришельца насмерть. Несколько дней подряд, как в чаду, гуляла, кричала, пьянствовала и убивала улица... Убивали и грабили всех без разбора - голштин- цев, вестфальцев, мекленбуржцев, силезцев, баварцев, саксонцев, пруссаков, курляндцев. А заодно с немцами, плохо разбираясь в различиях народов, русские калечили голландцев, шотландцев, итальянцев, испанцев и прочих... Елизавета делала вид, что этой бойни не замечает. Манифестом к народу она объявила себя императрицей. Тредиаковский приветствовал ее стихами: Давно в руках ей надлежало Державу с скипетром иметь... О! Матерь отчества Российска, О! Луч монархинь и красот, О! Честь европска и азийска, О! Плод Петров и верьх высот. Словно соревнуясь с ним, задорно восклицал Ломоносов: Великий Петр вам дал блаженство, Елизавета - совершенство... Целуй, Петрополь, ту десницу, Которой долго ты жедал: Ты паки зришь императрицу, Что в сердце завсегаа держал. Соперничество поэтов продолжалось - даже в этих стихах! Сияние снега взметывало над праздничным Петербургом... КТО КАК ЗАКОНЧИЛ Лучше всех закончил граф Линар: остался за границей, имея при себе мешок с бриллиантами и большими деньгами. Другие должны были расплачиваться... За все, голубчики, за все! Начался стихийный отлив иноземцев прочь из России. Ушди тоща многие и ста- ли впоследствии врагами ее. Дезертировал Манштейн, сделавшись адъютантом Фридриха II и главарем прусского шпионажа в России. Подался в Берлин и храб- рый генерал Джеме Кейт - он погиб в Семилетней войне на стороне, враждебной русскому народу. Но лучшие все-таки остались на русской службе. До конца ре- шил разделить свою судьбу с русской армией опытный фельдмаршал Петр Петрович Ласси и умер в почестях и в славе. Продолжал верно служить России и безбожный барон Корф; у него было куплено Академией наук богатейшее книгохранилище. Не покинули Россию почти все видные офицеры флота из иноземцев (моряки никогда не совались в дела придворные). На русских хлебах пожелал сидеть далее и принц Гессен-Гомбургекий, но однажды в темном коридоре дворца русских накину- та ему на шею петлю и стали давить принца, как давят худых собак; из петли принц сумел вывернуться, а более судьбу не испытывал - сразу же покинул Рос- сию... Виновных судили! Но за время следствия ни к кому из них не были применены пытки (исключительный случай). Обвинений же дельных не выбирали. Левенвольде, например, был осужден за то, что однажды, обходя стол при дворе, поставил ку- верт Елизаветы Петровны не туда, куда ей хотелось. Вообще весь 1741 год был посвящен мести за прошлое. Выпущенные из тюрем узники заняли при Елизавете пышные амвоны прокуроров. Из жестокости вышедшие, они и жестоки были немило- сердно. Фельдмаршал старый князь Василий Долгорукий, всех сородичей потеряв, десять лет проведя в застенках, отсечение головы топором считал непроститель- ной мягкостью. - Отрубить кочан легко, - говорил он. - Помучить надо!.. Миниха судить было трудно. Если он и виноват в том, что содействовал изб- ранию Бирона в регенты, то сам же Миних и сверг потом Бирона... В числе судей находился и князь Никита Трубецкой, а между ним и фельдмаршалом плавала неж- ная тень княгини Анны Даниловны. Вор, нажившийся на лишениях русских солдат, князь Трубецкой, став прокурором, настырно спрашивал Миниха: - Признаешь ли ты себя виновным? - Да! - отвечал Миних. - Признаю! - В чем ты видишь вину свою? - В том, что я тебя еще в Крыму не повесил, как вора... Это достойный ответ. Миних - человек не мелочный: все качества, и дурные и положительные, вырастали в нем до размеров гомерических. Другие подсудимые дерзить судьям не решались. Они вели себя омерзительно. Червяками ползали в ногах обвинителей. Особенно противен был Рейнгольд Левенвольде; еще вчера не- жившийся в гаремах, среди блеска и злата, он превратился сейчас в грязную тряпку. По сравнению с другими его осудили жалостливо: башку долой - и дело в архив! Елизавета обещала солдатам, что освободит страну от всех иноземны