И в ту минуту, когда он учтиво, твердо и беспристрастно возражал ей, Валерий от души восхищался обстоятельным Стасиком, который еще несколько часов назад его бесил. Но Зинаида Васильевна не сдалась. - Товарищи! - проговорила она звонко, как бы взывая к дремлющей совести ребят. - Вместо того чтоб остро, принципиально критиковать нетерпимый поступок, Станкин нам фактически предлагает амнистировать Кавалерчика. Амнистировать, а обсуждение свернуть! Ведь это он предлагает? - спросила она тоном человека, который рад бы обнаружить, что заблуждается, и взять обратно свои слова. - Амнистируют только преступников, - внятно сказала Лена. - Но комсомолу адвокаты не нужны! - воскликнула Зинаида Васильевна не слыша. - Взыскание помягче, и кончен разговор - вот чего хотел бы Станкин! Но суть ведь не только в том, - продолжала Котова тише и вкрадчивее, - оставим мы Кавалерчика в комсомоле или нет. Мы вынесем дело Кавалерчика на комитет, на общешкольное комсомольское собрание прежде всего потому, что на этом деле нужно воспитывать всех ребят. Вот поэтому... - Она словно бы доверительно приоткрывала перед ними, молодыми да зелеными, чистоту и значительность своих намерений. - А что сознательность в вас нужно воспитывать - об этом свидетельствует беззубое выступление Станкина, который не потрудился отдать себе отчет в том, что крикнул Кавалерчик. Долг Станкина - исправить свою ошибку на общем комсомольском собрании. Так Станкин был втянут в орбиту "дела" Кавалерчика. Тучи сгущались. Наступила тягостная тишина. Валерий с Леной шепотом препирались, кому из них говорить раньше. В это время им передали записку: Вы, иже с ними! Цыц мне! Слово беру я!! Готовый к услугам и борьбе Ляпунов. - Ребята, вы знаете... - Ляпунов изобразил смущение, как когда-то, сообщая Терехиной, что собирается жениться. - Мне случалось и сболтнуть что не надо, и накуролесить... - Он махнул рукой, прерывая себя: что, мол, распространяться, сами знаете. - Кажется, поэтому мне неудобно - верно? - критиковать Кавалерчика: сам вроде такой же... - Он сделал паузу, будто справляясь со смущением. Все, кто знал Ляпунова, видели, что он хитро прикидывается, наслаждается своей точной игрой и вот-вот совершит выверт, который заметят они, но вряд ли разгадают учителя. Вот какой выверт - это пока что не прояснялось. - Все же скажу, - продолжал Ляпунов, точно преодолев сомнения. - Помню, недавно критиковали меня на комитете за то, что употребляю, обращаясь к девочкам, дурацкое, бессмысленное слово. Не стоит его здесь и повторять. Зинаида Васильевна удовлетворенно кивнула. - Это он про "ложкомойниц"... - перешептывались девочки. - Мне тогда Зинаида Васильевна и другие члены комитета помогли понять - именно попять, какое вредное у меня было поведение! Пусть ребята скажут, слышали от меня потом хоть раз это слово или нет... - Ляпунов передохнул. - Мне, между прочим, в память запало из Ломоносова: "На итальянском с женским полом говорить пристойно", - сказал он, простодушно улыбаясь и как бы извиняясь, что касается посторонних вещей. - Иногда думаешь даже: неплохо бы, верно, итальянским этим владеть... - А что же, а что же, не могли бы вы час в день уделять иностранному языку?! - перебил Макар Андронович, совершенно растрогавшись. - У вас же хорошие способности, вы же могли бы второй иностранный изучить шутя! - Это был конек Макара Андроновича: он постоянно ратовал за то, чтоб в школе преподавали два иностранных языка. - Итальянский, французский - какой выбрали бы!.. Он всплеснул руками и осекся, словно осознав вдруг бесплодность этого разговора. - Или взять другой эпизод. Помню, в пятом классе угораздило меня на диктанте закричать "Кукареку!" - продолжал Ляпунов совсем уже в тоне воспоминаний о далеком и милом прошлом. - И сошло мне это с рук. Не придали значения. Так я потом этот номер раза два повторял! Поэтому мы правильно делаем, что не сквозь пальцы глядим на выходку Кавалерчика. Что это такое?! - Ляпунов повысил голос: - Какой-то хулиган бросает в класс снежок, а Борис орет: "Полундра!" - То есть как... - вмешалась было Зинаида Васильевна. - Я сейчас кончу, - заверил Ляпунов, не делая паузы. - Так вот - полундра! Что это значит? Бомбят, что ли?.. Я сперва так понял. И только потом уж я доискался, - сообщил Ляпунов с увлечением завзятого исследователя, - что на морском жаргоне это означает примерно "свистать всех наверх!". Как же ты, Борис, выкрикиваешь, понимаешь ли, жаргонное словечко в нашей замечательной школе да еще на уроке географии! - Значит, вы утверждаете, - сказала Зинаида Васильевна, - что Кавалерчик крикнул "полундра"? - Она в упор смотрела на Ляпунова. И тут Ляпунов доказал, что недаром написал о себе "готовый к борьбе...". - А Борис отрицает? - встрепенулся он, рывком поворачиваясь к Кавалерчику. - Юлишь?.. - Я не юлю! - вяло огрызнулся Кавалерчик, совершенно не соображая, что происходит. - Холина, что крикнул Кавалерчик? - спросила Котова. - Как член комитета несете ответственность за ответ. - Полундра, - ответила Лена, улыбаясь обезоруживающе лучезарно. - Пусть он сам, Зинаида Васильевна, несет ответственность, если орет как ненормальный... Нет, серьезно! - обернулась она к засмеявшимся подругам и села. - Комсорг, - обратилась Котова к Станкину, - почему в своем выступлении не сказали, что именно крикнул Кавалерчик? - Я воспринял его вопль, - вдумчиво и корректно ответил Станкин, - как междометие. Для моего слуха это было нечленораздельно. Ответы остальных ребят совпадали с рассказом Ляпунова. "Полундра, полундра", - твердили опрашиваемые. С каждым новым повторением этого слова оживление в классе все увеличивалось. Росло число улыбок, заслоняемых ладонями, и довольных смешков, маскируемых сухим кашлем. В конце концов это стало заметно. - В чем дело? - осведомился Макар Андронович. Девочки пошушукались между собой, после чего, подталкиваемая другими, встала Терехина. - Неудобно, что мы все время произносим жаргонное слово, - сказала она, раздувая ноздри, и как-то с размаху опустилась на парту, точно ее дернули сзади. Другие девочки, багровея, шумно задышали. У одной сдерживаемый смех прорвался тоненьким всхлипом. Она тотчас выбежала в коридор, прижимая к носу платочек. - Так, - сказала Котова. - Откуда же нам в редколлегии радиогазеты стало известно относительно возгласа "бомба"? Может быть, я с потолка это взяла? Ребята молчали. - Вероятно, вы узнали об этом от меня, - откликнулся Макар Андронович. - Тогда, прошу вас, установите окончательно, что крикнул Кавалерчик: "бомба" или "полундра"? - Откровенно говоря, - сказал Макар Андронович, - не вижу различия: так или иначе, была недостойная попытка нарушить порядок на уроке. - Нет, - возразила Котова учтиво, но категорически, - различие коренное. - Не берусь наверняка... - медленно начал было старый учитель. - Я полагаюсь на эти молодые уши! - неожиданно закончил он, сделав жест в сторону класса. Наступила пауза. Все исподволь поглядывали на Зинаиду Васильевну. - Что же вы не ведете собрание? - спросила она Станкина. Станкин выжидательно посмотрел на ребят, как бы прося подсказать, что от него сейчас требуется. С полминуты никто не мог припомнить, что положено объявлять председателю в этот момент. - Надо принять решение, - нашелся первым Ляпунов. - Поступило предложение принять решение, - подхватил Стасик. - Какие будут предложения? - Выговор... - Ага, выговор! - Без занесения... - Будут ли другие предложения? - Стасик скосил глаза на Зинаиду Васильевну. - Товарищи, решать вам, - сказала она. - Не нужно на меня оглядываться. Выговор был объявлен единогласно. Из школы вышли гурьбой и только в переулке стали поздравлять Кавалерчика, крепко хлопая его по плечам и спине, шумно, шутливо болтать и тузить друг друга. Кавалерчик улыбался, как именинник перед несметным числом приятных, но нежданных гостей. Он шагал рядом с Ляпуновым, порываясь что-то сказать ему, а тот неутомимо дурачился, и к нему нельзя было сунуться с прочувствованными словами. - Ляпа! - Станкин взял руку Ляпунова и тряс, пока не привлек его внимания. - Что здорово, то здорово! - Сметка! - пожал плечами Ляпунов. - Ляпунов, спасибо, - воспользовался минутой Кавалерчик. - Сам понимаешь, как я... - Брось! - сказал Ляпунов. - Хотя и противно, что врать пришлось, - раздумчиво и доверительно добавил Борис и еще раз пожал руку Ляпунову. - А ты раньше завучу, директору про бомбу не говорил? - спросил тот. - Нет, с ними я только так, вообще... - Ну, и все, - закончил Ляпунов. Уже далеко от школы, когда ребята все еще шумно обсуждали случившееся, их нагнала и окликнула Наталья Николаевна: - О чем вы? - Так просто... Вообще... - неопределенно протянул кто-то. - Ребята, Наталье Николаевне можно рассказать, - вмешался Валерий. - Как у вас совет дружины закончился, полный порядок? - спросил он, простотой и приветливостью своего тона давая понять ребятам, что остерегаться нечего. - Полный не полный, но все-таки вникли. Завтра передадим в "Школьные новости" опровержение по поводу Хмелика. - Вы ему, он - в эфир! - обрадовался Валерий, знакомя Наталью Николаевну со Станкиным. Затем Наталье Николаевне коротко рассказали, что было на собрании комсомольской группы 9-го "А", и взяли с нее обещание хранить их секрет. - Могила! - произнесла Наталья Николаевна шутливо, не желая показывать вида, что придает какое-либо значение услышанной истории. - Нет, серьезно, - слегка обеспокоился Валерий. - Еще я знаю такую клятву: "И пусть я паду бездыханной на землю, если пророню хоть слово!" Устраивает вас?.. И тут Наталья Николаевна перехватила устремленные на Валерия тревожные взгляды. Шутки были неуместны. - Ну, честное мое слово, ребята! Довольно с вас? - проговорила она поспешно. - Мы бы вам и так поверили... - покривил душой Валерий, только теперь по-настоящему успокоенный. Наталья Николаевна простилась. - Что ж, по домам? - спросил Стасик. - Час поздний. Расставаться не хотелось, но надо было. - Ребята! - воскликнул Ляпунов. - Вот ты, Валерий, Стась, Борька, девчата, - вы чуете, что Новый год надвигается? Да, это чувствовалось, и даже не по погоде (она была то снежной, то по-осеннему слякотной, и только в последние дни установился морозец), а по другим, всегдашним приметам. По тому, что на бульварах и в скверах уже торговали сваленными в холмы елками. По тому, что в витринах магазинов появились мишура украшений и огромные деды-морозы, не очень-то сказочные, когда на улице ноль градусов... - Слушайте, соберемся на Новый год у меня! - предложил Ляпунов. - А? Родители мои за город едут - нам раздолье! Патефон есть - пластинки будут. Ну как? Валерий и Станкин согласились, девочки сказали, что посоветуются с мамами. Условились подробно обо всем договориться завтра и, может быть, привлечь еще Гайдукова. - Тебя дома отпустят? - спросил Валерий Лену. - Не знаю, - ответила она. - Впрочем, тебе это должно быть все равно. - Почему? - негромко спросил он. - Потому. - Она отошла от него и взяла под руку Терехину. - Так, значит, до завтра, - сказал Ляпунов. - А ты, Борис, с нами будешь?.. Чего мекаешь? Мы не посмотрим на твой выговор - в компанию примем! ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Когда Наталье Николаевне предложили работать старшей вожатой, она слегка растерялась. Она представляла себе, что придет в эту школу снова примерно через полтора года, сдав государственные экзамены, уже не на практику, а учительствовать. А пока что она собиралась целиком сосредоточиться на учении, и такой план казался ей единственным: других она не строила. Первым побуждением было отказаться от предложенной работы. Вторым - трезво и взросло ответить, что ей надо обдумать и взвесить. Хотя, правду сказать, подобный ответ, исходил ли он из собственных уст или из чужих, всегда казался Наталье Николаевне ненатуральным, нарочито солидным, чуть ли не напыщенным. Сама она все касающиеся ее вопросы решала очень быстро. Сказав "я обдумаю", она тотчас сочинила себе: это будет расценено как важничание. И покраснела. В это время мимо открытой двери учительской прошел Валерий. В голове у Натальи Николаевны промелькнуло: "У меня будет возможность разобраться на деле в том, в чем мы с ним разбирались на словах. Если я откажусь - значит, чураюсь дела, значит, я болтала тогда..." - В принципе я согласна, - заявила она. "В принципе" было привеском для "фасона". Никаких возражений у Натальи Николаевны не было. Накануне зачисления в штат Наталью Николаевну принял директор школы. Переступая порог его кабинета, она, хоть и была студенткой-третьекурсницей, испытала некоторый трепет. Не потому, что была наслышана о требовательности и строгости директора, с которым ей до сих пор не доводилось сталкиваться, а по другой причине. Во время педагогической практики у нее не раз возникало ощущение, если можно так выразиться, собственной не-всамделишности, которая вот-вот кому-нибудь откроется. Проще говоря, ей порой казалось, что она слишком мало изменилась за два с половиной года ученья в институте, чтобы возвращаться в школу уже воспитателем; что она почти такая, какой была, хотя и сдала с тех пор много трудных экзаменов. И поэтому, когда она, Наташа, представляется ребятам как Наталья Николаевна, то это, пожалуй, мистификация, которую могут разоблачить. Здороваясь с директором, она и подумала, что он может все разгадать. И с этой наивной боязнью отвечала на его первые вопросы, совершенно забыв на время то серьезное и зрелое, что говорила Валерию о школе, руководимой этим самым директором. Но постепенно волнение Натальи Николаевны заменялось изумлением. Она никогда не посмела бы так неторопливо, мягко и покровительственно потчевать кого-нибудь общими фразами, как потчевал ее сейчас директор. Несколько раз его прерывал телефонный звонок. Но ни разу не было досадно: перебили!.. Да и нельзя было перебить, потому что все соображения директора были и очень общи, и не вытекали одно из другого. После того как он в очередной раз повесил трубку, Наталья Николаевна встала. - Очевидно, я отняла у вас много времени, - сказала она, не чувствуя уже ничего, кроме скуки. Директор протянул ей руку: - Вот все это вам необходимо учесть, приступая к работе, - заключил он. Выйдя на улицу, Наталья Николаевна вдруг остановилась, напряженно морща лоб, как человек, обнаруживший пропажу. "Что же мне все-таки необходимо учесть?" - подумала она, но, сколько ни старалась, ничего не могла восстановить в памяти. Наталья Николаевна быстро втянулась в жизнь 801-й школы. Она думала, что к своему новому положению воспитателя будет привыкать постепенно. Ведь когда она была здесь на практике, лишь ребята относились к ней, как к полноценному, не отличающемуся от других педагогу. Сама-то она знала, что еще не учит и не воспитывает, а пробует свои силы и дает другим проверить свои умения (недаром же на ее уроках сидел и наблюдал опытный, старый методист). Теперь она - воспитатель, и никто со стороны не наблюдает безотрывно за ее действиями, чтобы сказать потом, какие ее слова и жесты были правильны, а какие излишни. Это чувство самостоятельности было в первые дни для Натальи Николаевны и радостным и немного тревожным. А потом безграничная работа старшей пионервожатой настолько поглотила ее, что она просто не успевала взглянуть на себя со стороны. И так странно звучало, когда ее спрашивали дома: "Привыкаешь понемногу?" Она не привыкала к работе, а разом окунулась в нее с головой. Поначалу, когда она еще не узнала людей, которые трудились бок о бок с ней, Наталья Николаевна наивно полагала, что одна только явственно видит недостатки в своей школе. Ее глаз цепко и изумленно подмечал многое. Прошло немного времени, и Наталья Николаевна убедилась, что есть в коллективе люди, которые не только все видят не хуже ее, но и ведут со всем, чего она не приемлет в 801-й школе, настойчивую, трудную борьбу. Причем борьбу совершенно открытую; неизвестно о ней было разве что только ребятам. Наталье Николаевне как-то пришло на ум, что если б даже ее теперешней работе не предшествовала педагогическая практика здесь же, если б она решительно ничего не знала раньше о 801-й школе, то и тогда смогла б определить без колебаний, кто в идущей борьбе принципиален и честен, а кто - нет. Ведь Ксения Николаевна, Макар Андронович и другие педагоги, думавшие, как она, неизменно выносили важные вопросы на обсуждение открытого партийного собрания, на обсуждение педсовета - словом, желали, чтоб обо всем судил коллектив. Андрей Александрович, напротив, предпочитал и стремился все важные вопросы, и спорные в том числе, решать сам. Иногда он советовался с Котовой или с теми из педагогов, кто его не критиковал, для чего приглашал их к себе в кабинет. Коллективным обсуждениям он противился под предлогами то внушительными, то туманными и был на эти предлоги неистощим. Все это было достаточно красноречиво само по себе, если и не вникать в суть спора, шедшего между лучшими педагогами и директором. А о сути этого спора, превратившегося в борьбу, Наталья Николаевна не смогла бы сказать четче и ясней, чем это сделала на ее глазах Ксения Николаевна. - ...Коллектив не хочет незаслуженной славы, - говорила Ксения Николаевна с трибуны открытого партсобрания. - В районе половина школ больше достойна названия лучшей школы в районе, чем наша восемьсот первая. Если судить по совести, а не по проценту успеваемости, наше место не первое, а одно из последних. Наша школа - горько, но правда - работает на троечку с минусом. - Я не согласен с вашей оценкой работы советской школы, - сказал Андрей Александрович. - Весьма странно слышать такую хулу от человека, который, казалось бы, должен представлять себе... - Я вам не позволю меня не понять, - перебила Ксения Николаевна. - Я с вами говорю не о советской школе, а о восемьсот первой школе города Москвы. Тут есть разница. Советская школа завоевала свой авторитет делом. Она его завоевала десятилетиями благородной работы. Ее авторитет стоит высоко. Я далеко не все страны на земле объездила, но вот думаю: нет в мире лучше советской школы - она самая человечная. - Так, следовательно, мы с вами думаем одинаково! - воскликнул Андрей Александрович с широкой, хоть и несколько принужденной улыбкой. ("К чему тогда весь инцидент?") - Повремените протягивать мне руку, - сказала Ксения Николаевна. - Договорю сначала, и тогда - извольте, если не раздумаете... Беда, что у восемьсот первой школы авторитет сейчас дутый. Не делом он завоеван, а бойким словом и... - Ксения Николаевна сильнее опирается руками на стол, на ее лице появляется выражение боли и гадливости, - и обманом! - заканчивает она. - Заслонять авторитетом всей советской школы недобросовестную работу восемьсот первой мы не позволим! Так резко Ксения Николаевна говорит впервые. Наташа догадывается об этом по лицам своих соседей. Поддержат ли парторга? Что будет дальше?.. И тотчас Наталья Николаевна ловит себя на том, что такими вопросами может задаваться зритель, читатель, тот, от кого не зависит, как будет дальше развиваться действие. А от нее отчасти зависит это! Она - полноправный член коллектива, она, во всяком случае, поддержит Ксению Николаевну! И вслед за теми, кто, соглашаясь с парторгом, критиковал директора и Котову за процентоманию, за свистопляску вокруг проступка Кавалерчика, вышла на трибуну старшая пионервожатая. Зал слушал ее впервые, на нее смотрели пристальней, чем на других ораторов, и, чувствуя это, она волновалась, проглатывала окончания слов и даже фраз. Но тем не менее многие испытывали удовлетворение от ее нескладной речи. Особенно - Ксения Николаевна. Она обнаруживала сейчас в этой девушке такую непримиримость ко лжи и околичностям, которая прямо подкупала. А Наталья Николаевна и сама впервые открывала в себе эту непримиримость. Она не ожидала, например, что утратит всякую симпатию к молодому учителю Бельскому, веселому и находчивому собеседнику, по одному тому, что Бельский, пряча глаза, предпочтет отмолчаться на этом собрании. Накануне Бельский пришел в школу в новом костюме, который был ему чересчур узок. Он комично поругивал халтурщика-портного и, смеясь, объявил, что будет теперь воздерживаться от голосования: едва он поднимает руку - рукав трещит... Он на славу позабавил Наташу. Но вот Бельский в самом деле не подал голоса в ответственную минуту, и Наталья Николаевна даже смотреть на пего не могла по-прежнему. Он заговорил с ней как ни в чем не бывало о чем-то постороннем. Она прервала: - Что ж помалкивали? - Директор - грозный мужчина, - ответил Бельский непринужденно. - С ним, знаете ли, ухо держи... - Бывают, бывают, конечно, и такие соображения... - сказала она. - А как же тогда быть с требованием партии: развивать критику, если необходимо, невзирая на лица? - Смелость нужна большая, чтоб откликнуться на это требование, - помедлив, смущенно ответил Бельский на заданный в упор вопрос. - А без смелости - какой же мужчина?! - И Наталья Николаевна оставила Бельского, ушла стремительно... О том, что ответ совета дружины на фельетон о Хмелике не будет передан в эфир, Наталья Николаевна узнала от Станкина. "Вето наложено директором", - учтиво и с сожалением пояснил он. Наталья Николаевна тотчас отправилась к директору. Она начала было с того, что глубочайше убеждена: снежок брошен не Хмеликом... - Дело ведь не в проступке данного ученика, - прервал ее директор, как бы давая понять, что если уж она является к нему, то надлежит по крайней мере ставить вопросы крупные. - Суть... - Мне не известен проступок, - вставила она. Она предвидела, что этим замечанием лишь раздражит его, чувствовала, что они изъясняются на разных языках, и, несмотря на это, считала долгом высказать все, что накипело. Он с выражением непреклонности покачал головой - нет, об этом мы с вами спорить не будем! - и гневно проговорил: - Вы что же, хотели бы, чтоб во втором номере "Школьных новостей" опровергалось то, что передавалось в первом, в третьем - то, что во втором, в четвертом - то, что в третьем, в пятом... "Любопытно, на сколько номеров хватит заряда?" - холодно подумала Наталья Николаевна, заливаясь все-таки краской. Заряд иссяк на восьмом номере. - Если у нас появилось новое средство воспитания - радиогазета, то нам нужно создавать ей авторитет, а не дискредитировать ее, - закончил директор. - Авторитет сам должен создаваться, - не преминула заметить Наталья Николаевна. Но директор не уловил возражения, заключенного в этой фразе. - Вот вы подтверждаете, что это так, - сказал он и остановился, как бы задерживая на этом ее внимание и приглашая признать, что отсюда вытекает и все остальное. Наталья Николаевна ответила, делая ударение на каждом слове: - Я считаю, что у нас в школе остаются безнаказанными очень серьезные проступки... больше, чем проступки... И вот, закрывая глаза на них, нельзя в то же время обрушиваться на пионера, который не только не провинился, но наоборот... - Что касается пионера, - директор встал, - то урегулируйте это сами, без "Школьных новостей", не задевая, разумеется, Зинаиды Васильевны Котовой, с которой вам нужно работать в контакте. Последнее: о каких безнаказанных поступках вы упоминали? Наталья Николаевна рассказала, как Котова при ней жаловалась учителям: "Выхожу вечером из школы и в переулке среди сброда, который бы за версту обошла, узнаю наших учащихся. Конечно, делаю вид, что не заметила, - что же остается?" - Но как не замечать?! - воскликнула Наталья Николаевна, хотя дала себе зарок ни за что не повышать голоса во время этой беседы. - Ведь если те, о ком шла речь, видят, что их делишек "не замечают", это же действительно, Андрей Александрович, дискредитирует (она употребила для проникновенности его же слово) нашу воспитательную работу. Это фактически обрекает... Директор, слушая, смотрел в стол, а Наталья Николаевна - на нарядную книгу, лежавшую на его столе отдельно от других. Говоря, она все вглядывалась в перевернутые золотые буквы заглавия и вдруг прочла: "Аэлита". Наталья Николаевна подняла глаза на непроницаемое, бесстрастное, как у экзаменатора, лицо Андрея Александровича и вспомнила Гусева. Как он по-русски картинно рассказывал марсианам о гражданской войне, спохватывался, что не понимают его, и продолжал, продолжал агитировать... "Вот так и я сейчас..." - подумала Наталья Николаевна, с некоторой надеждой ожидая все-таки, что скажет директор. - Вы, наверное, удивляетесь, откуда книга эта? - сказал Андрей Александрович, не желая, может быть, кривотолков о приключенческой книге на столе директора в рабочее время. - Отобрана на уроке в пятом "А". Верните владельцу, но втолкуйте попрочнее, чтоб на уроках не читал. Он протянул ей книгу. "Неужели это все?.. Нет..." - Переулок вы путаете со школой... - Директор выдвинул из стола два ящика. - Отвечать за то, что происходит там, - скорее дело милиции... В уличные знакомства наших учащихся, - он пожал плечами, - мне не верится... Фразы эти произносились разрозненно, с паузами, которые приходились не на раздумывание, а на поиски бумаг в ящиках и очень беглое их перелистывание. Разговор с Натальей Николаевной стал для него уже побочным занятием, главным было укладывание бумаг в портфель. - Ну, мне - в роно. Взяв портфель, он вышел из кабинета вместе с нею. Спустившись на несколько ступенек по лестнице, обернулся и сказал: - А регулярной радиогазеты нет пока ни в одной школе района, кроме нашей! Сегодня - второй выпуск! Он ушел, и тут же зазвенел звонок. Началась большая перемена. Раздался голос дикторши. Наталье Николаевне казалось, что этот второй выпуск будет звучать нестерпимо лживо. А он был просто зауряден: отличники непринужденно рассказывали, как они получают пятерки, троечники давали обязательства подтянуться; десятиклассник, у которого на днях прорезался баритональный бас, запел романс, но под конец постыдно пустил петуха... И коридор, что называется, грохнул дружным хохотом. Приседали, изнемогая, девочки, и смеялись во всю глотку мальчики, повисая друг на друге... Ложь, неразоблаченная, оставалась позади, а ребята откликались уже на новые впечатления, - продолжалась бурливая и суматошная школьная жизнь. Наталья Николаевна пошла в 5-й "А" - возвращать "Аэлиту". ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Последние недели перед концом четверти были для Валерия, как водится, заполнены делами до отказа. Не только учебная четверть кончалась - истекал пятьдесят четвертый год; хотелось вступить в каникулярную пору без долгов и с достижениями. Впрочем, для некоторых школьников расквитаться с долгами (а иными словами - сносно ответить преподавателю, которому до этого отвечал неудачно) - само по себе достижение. Валерий же, хоть и был доволен, что сумел ответить Ксении Николаевне на пятерку, испытывал по этому поводу не гордость, а, скорее, облегчение. Наконец-то он сумел не мямлить, не запинаться, не тяготиться тем, что своими паузами нагоняет на Ксению Николаевну тоску! Как ученик Валерий мог, вероятно, с удовлетворением оглянуться на прошедшее полугодие. Как вожатый он чувствовал себя в долгу, а порой и немного виноватым перед своими пионерами. Он с ними возился, организовывал для них развлечения, защищал от хулиганов, но чего-то он им недодал... Конечно, Валерий не умел, как взрослый человек, обобщить свои наблюдения. Но он вспоминал изредка эпизоды из собственного, не очень-то давнего, пионерского прошлого, ставил на свое место сегодняшних пионеров и делал выводы - вполне пригодные на первый случай. ...Однажды, сказочно счастливым для него летом, одиннадцатилетний Валерий служил проводником на детской железной дороге. Длина этой дороги была невелика. От начальной до конечной остановки поезд шел минут двенадцать. Детская дорога соединяла два дачных поселка, граничащих друг с другом. На взрослой дороге расстояние между этими поселками укладывалось в один перегон. Да, взрослая железная дорога была в тридцать раз длиннее! И, однако, хотя и короткая, детская дорога была совершенно настоящей и даже образцовой магистралью. Поезда (сказать по правде, состав был всего один) отходили и приходили точно по расписанию. Касса вокзала работала четко. Маленький паровоз блистал на солнце, на нем не было следа копоти, как и на исполненной достоинства физиономии четырнадцатилетнего машиниста. Изящные вагончики - раза в два меньше обычных - содержались в зеркальной, прохладной, абсолютной на взгляд пассажира, чистоте. Юные проводники во всамделишной железнодорожной форме холили вагончики с их полированными скамейками, кремовыми занавесочками на окнах, столиками и багажными сетками так рьяно, что пассажиру впору было на все смотреть и ни к чему не прикасаться - как в музее. Примерно посредине недолгого пути в вагон являлся малолетний контролер, на лице которого сознание высокого служебного долга сменялось то и дело неудержимо счастливой улыбкой, и пробивал стандартные картонные билеты миниатюрными щипчиками. Трудно передать, сколько удовольствия получали ребята, обслуживавшие дорогу, и Валерий в их числе, от своей работы! Казалось, все это не могло надоесть. И все-таки это стало понемногу приедаться. А причина была проста. Через поселки, которые соединяла детская дорога, проходила и взрослая железная дорога. По ней очень часто, в обоих направлениях, мчалась электричка, и ею пользовались пассажиры. Детская железная дорога была фактически не нужна для дела. Пассажиров поэтому бывало немного. Но и те, что были, не ехали, а катались. Ребята видели это и жалели, что их поезд не курсирует по трассе, где другого транспорта нет, где они бы перевозили, а не катали людей... Будь сейчас Валерию не шестнадцать лет, а побольше, он, вспоминая свою "службу" на железной дороге, наверное, сформулировал бы: "Любимая работа не приедается никогда. А самая занятная игра может наскучить". Валерий говорил проще: "Ребятам нужно дело дать - чтоб видели, что от них может быть польза". Поэтому, когда Наталья Николаевна сообщила Валерию, что пионерам его отряда, как и всем пионерам школьной дружины, поручается на днях провести сбор металлического лома, он сказал: - Это - дело. Ребята с охотой пойдут. - Очень хорошо. Вы побеседуйте с ними перед этим. - Зачем? - Чтобы знали, для чего необходим металл. - Так знают они, Наталья Николаевна, будьте уверены. - Что именно? - Что металл - для промышленности. - А вы им поконкретнее растолкуйте, Валерий, воспользуйтесь случаем. Что, к примеру, металл идет на тракторы, а тракторов сейчас требуется уйма, чтоб поднять целину. И тут у вас очень хороший повод рассказать об освоении целины. Валерий перечитал кое-какие газеты и журналы, в которых шла речь о целинных землях, собрал в голове воедино то, что показалось ему самым интересным, и пошел беседовать со своими пятиклассниками. Но в глубине души он сомневался в том, что его беседа сыграет какую-нибудь роль: неужели после его рассказа ребята соберут металла больше, чем если б он не беседовал с ними вовсе?.. Как многие скромные люди, Валерий пуще всего боялся говорить о том, что и без него известно, и убеждать людей в том, в чем они уверены и сами. Но, против ожидания, слушали его с увлечением, забросали вопросами - не обо всем они знали сами, - и стало ясно, что беседа была нелишней. Совет Натальи Николаевны оказался правильным. Через два дня отряд 5-го "Б" отправился собирать металлический лом. Поначалу ничто не предвещало ни успеха, ни знаменательных встреч, из которых поздней одна отразилась отчасти на судьбе Валерия. Шумной гурьбой ребята носились по этажам, препираясь между собой, кому звонить в квартиры. На вопрос: "У вас металлолома нет?" - им несколько раз отвечали сквозь двери: "Нету, нету ничего!" Посовещавшись, ребята переменили тактику. Теперь Гена Конев и Леня Хмелик звонили, а остальные ребята оставались этажом ниже, чтоб не пугать жильцов гамом. Если спрашивали: "Кто?" - Леня отвечал: "Из восемьсот первой школы, извините за беспокойство". После этого им открывали, и Гена говорил, что нашей промышленности нужен металл, а Леня тем временем снимал шапку и галоши, что производило на домохозяек самое благоприятное впечатление. Но и эта новая тактика не принесла все же большого успеха: помимо прохудившегося чайника, они, обойдя полдесятка квартир, ничего не насобирали. Тут Гена Конев вспомнил беседу Валерия и придумал говорить, что они собирают металл на трактор для целины. Теперь его первые фразы, обращенные к жильцам, звучали так: "Целине нужны тракторы. Наша школа собирает металл на трактор для целины. Нет ли у вас металла?" - И для наглядности Гена жестом указывал на чайник, который держал за ручку Хмелик. Таким образом они обошли еще пять или шесть квартир, но обогатились лишь одной кривой кочергой, что, впрочем, всех немало воодушевило. Ободренные, они вошли в новый, суливший, быть может, добычу двор, а впереди шагал Гена Конев, держа кочергу, как палицу. Гена не унывал ни на минуту. После того как в одной квартире приветливая девушка сказала, что им ни за что не собрать лома на целый трактор, и, между прочим, добавила: - Если б вам килограмма лома не хватало - тогда еще, я понимаю, была б надежда... Гена воскликнул: - Будем говорить, что нам не хватает одного килограмма! Это возымело совершенно неожиданное действие. Все стремились найти для мальчиков недостающий килограмм металла. Из темноты чуланов и углов женщины извлекали дырявые кастрюли, старые кровати, поломанные примусы. Ребятам достались даже два старых, несколько помятых, но щегольски блистающих самовара... Маленькая хитрость принесла невиданный эффект. Ничуть не удивился этому один только Тишков, который сказал, что всегда таким способом собирает деньги на кино, говоря всем соседям по очереди, что "не хватает десяти копеек". Остальные были в восторге. Не стыдно будет прийти в школу. Трактор не трактор, а что-нибудь такое серьезное из их лома после переплавки, безусловно, получится. На участке, который отвели отряду, оставалось обойти еще один дом. Когда пионеры, нагруженные ломом, ввалились во двор этого дома, к ним подбежал мальчишка, сказавший, что в их квартире - он знает точно - очень много ненужных "железяк", но сейчас дома никого нет, кроме ответственного съемщика. По словам мальчишки, это означало, что дело - дрянь, потому что ответственный съемщик - человек необыкновенной суровости и "держит квартиру в кулаке". Гена Конев не обратил на эти слова никакого внимания, переспросил номер квартиры, богатой "железяками", и сказал: - Хмель, пошли. Они несколько раз звонили, прежде чем послышались шаги и басовый голос: - Кто пожаловал? Дверь отворилась, и они увидели высокого, худого мужчину с бородой клинышком, в желтом байковом халате и, как ни странно, темной тюбетейке, что напоминало о лете. По-видимому, это и был страшный и непреклонный ответственный съемщик. Он держал дверь на цепочке и очень сердито смотрел на маленького мальчика с чайником и большого крепкого мальчика с кривой кочергой. Возможно, он решил, что к нему приехали погостить дальние незнакомые родственники. А может быть, он подумал, что к нему явились за кипятком, и ему было жалко кипятку. - В чем дело? - спросил грозный ответственный съемщик, хмурясь пуще прежнего, и, не дожидаясь ответа, слегка потянул на себя дверь, отчего щель, в которую он смотрел на ребят, сузилась наполовину. На это Гена Конев ответил очень удачно. - Здравствуйте! - сказал он. - Мы к вам. Центральный комитет комсомола... - Прошу, - произнес ответственный съемщик уважительно, - прошу заходить. Пожалуйста. В коридоре Хмелик снял галоши и шапку, а Конев продолжал: - Центральный комитет комсомола считает, что очень важно освоить целинные земли. Для этого нужно много, очень много тракторов... - Но, собственно... - проговорил ответственный съемщик. - И вот наша школа собирает металлический лом, чтоб переплавить его... - И чтоб потом хватило на трактор! - одним дыханием докончил Хмелик. Не говоря ни слова, мужчина в тюбетейке ушел в глубь квартиры и тут же вернулся, неся перед собой решетку. - Каминная решетка, - сказал он,- вещь ныне, при паровом отоплении, бесполезная. Прошу!.. Не слишком тяжела? Пожалуйста. В сущности, "улов" и так уже был богатый, но ребята, раззадоренные успехом, решили постучаться еще в одну квартиру в том же подъезде. Им открыл молодой румяный мужчина в спортивном костюме, должно быть только что вернувшийся с лыжной прогулки. Он радушно пригласил зайти всех, кто стоял на лестничной площадке. - Все? - спросил он, когда человек семь ребят с металлическими трофеями заполнили коридор. - Богатство можете оставить в коридоре, сами в комнату заходите. Комната была большая, с высокими окнами, обставленная совсем новой, легкой и светлой мебелью. Сиденья и спинки стульев и дивана были плетеные, садиться на них, как просил хозяин, было в зимних пальто немного боязно: вдруг продавятся?.. - Маша, - сказал мужчина вошедшей девушке в прозрачном, цветном, как детский шарик, переднике, - вот товарищи - познакомься, пожалуйста! - ищут старые, отслужившие, так сказать, вещи. С образцами можешь ознакомиться в коридоре. Что бы им предложить? - Так у нас же, Миша, отслуживших вещей и быть не может, - ответила, улыбаясь, девушка. - У нас вещи служить только начинают... Откуда ж взяться лому? - Это так, - согласился мужчина. - Действительно. Но ты пошарь все же. Вдруг, понимаешь... - Так ведь у нас же, Миша, и места даже такого нет, куда б мы хлам складывали! - сказала девушка с гордостью. - Н-да... - протянул Миша озадаченно. Воспользовавшись паузой, Гена Конев стал объяснять, зачем они собирают металлолом и для чего он пригодится после переплавки. И, надо сказать, ни на кого еще рассказ Гены не производил такого прямо-таки чарующего впечатления. - Здорово объясняешь! - восклицал мужчина и сокрушенно смотрел на Машу: неужели, мол, таких ребят отпустим с пустыми руками? Польщенный Гена старался вовсю. С помощью Хмелика, изредка его дополнявшего, он в быстром темпе повторил слово в слово все, что говорил им Валерий. - Абсолютно верно! - сказал Миша. - Молодцы! - Миша, - сказала девушка, - ты знаешь что... Чтоб тебе не огорчаться потом, отдай, пожалуй, ребятам чайник наш электрический. - Он сломался? - обрадовался Миша. - Он не сломался, - ответила Маша. - Но ведь к нам газ провели... Кончилось тем, что ребятам вручили старые Машины коньки-снегурочки, о которых Гена потом сказал, что на них, может быть, еще можно кататься, и пионеры попрощались. - До свидания! - сказал хозяин. - Желаю успехов! А в делах промышленных и целинных разбираетесь на славу! - Нам