о захрапев, мелко дрожа, темно-серый конь, словно увидев перед собой овраг, взметнулся вдруг резко на дыбы. Передняя подпруга с треском оборвалась, Нурыш, запрокидываясь, перелетел через голову Нурыма и грузно, мешком бухнулся оземь. Вмиг облегченный, без всадника и седла, конь рванулся, но, наступив на повод, запутался и остановился, тревожно фыркая. А Нурым, сообразив, что случилось, только теперь выпустил полы чапана и наклонился над Нурышем: видимо от ушиба, лицо его было сплошь в крови, а сам он лежал безмолвно, бесчувственно. "Не разбился ли насмерть?!" - промелькнула мысль у Нурыма. Не чувствуя ни жалости, ни досады, обомлев на мгновение, Нурым отвернулся и пошел в сторону землянки вдовы сыбызгиста Каипкожи. Маленький Кали, не выпуская из рук курай, почти добежал уже до торчавшей из-под земли трубы, откуда тянулся жидкий дымок. x x x - По словам Бекея, он вывихнул плечо и, кажется, еще не совсем пришел в себя, - рассказывал вечером Нурым учителю Халену. Хален покачал головой, но не стал осуждать Нурыма. Совет его был короток: - Сейчас все труднее становится бедняку доказать, что он не виновен, Нурым. К примеру: вспомни, как недавно взялись морочить мне голову. Пока здесь судят да рядят старшина и волостной, тебе лучше исчезнуть. Перемелется - вернешься, вот и весь мой совет. - Значит, мне совсем уехать отсюда, Хален-ага? - Да, - сказал Хален, помедлив. - Род Акберли тебе близок. А если захочешь узнать, что делается в городе, то там ведь живет твой нагаши, учитель Ихсан Изкулов. Он будет тебе и добрым наставником, и надежной защитой. Наутро, когда пастухи погнали скот на выпас, Нурым оседлал белоногого мухортого коня Бекея и выехал из аула. Он не стал говорить отцу ни о причине своего поспешного отъезда, ни о том, когда думает вернуться. "Не впервой ведь уезжать из аула. Обо всем узнает после от Бекея", - успокаивал себя Нурым. Он направил коня по дороге в город. 3 Неутомимый в верховой езде Нурым, выезжая из аула спозаранку, прибывал в уездный центр обычно задолго до вечера. И на этот раз уже после полудня он мог бы уже въехать на городскую улицу. Всю дорогу Нурым громко, на всю степь, пел песни, но перед самым городом вдруг смолк, запечалился, поехал медленней. С детства рос он беспечным, никогда не задумывался о завтрашнем дне. Далекий от забот о семье, о скоте, занятый только собой, Нурым незаметно выскользнул из-под сурового влияния отца и жил беспечным весельчаком: среди молодежи пел песни, среди стариков был жырши - сказителем. Не тревожили его прежде и заботы путника: "Куда приеду, где остановлюсь?" А сегодня нет-нет да всплывала тревожная, назойливая мысль: "Куда, к кому, зачем я еду?" Иногда как будто голос со стороны спрашивал: "Нурым, куда направился? Какая забота несет тебя в город?" Ответить можно, конечно, - не в первый раз уезжать из аула. Разве не гостил он в прошлом году целый месяц в далеком Акберли и Чулане?! А в позапрошлом? Разве не разъезжал он месяцами?! Разве не бывал всегда там, где той, где веселье? "Нет! - снова упорно набегала тревожная мысль. - Прежде было совсем другое. А сейчас, признайся, ведь не на той, не на вечеринку спешишь?" Как ни старался Нурым настроиться на беспечный лад, мучительные сомнения не покидали его. "А что будет, если сын грозного хаджи Шугула умрет, как Баки? Ведь Баки тоже, подобно Нурышу, слетел с коня. По словам Бекея, у него тоже будто бы вывихнулось плечо. Ай, трудно верить Бекею. Если б у Нурыша был просто вывих, лежал бы он так долго без памяти? Случится с ним беда - Шугул коршуном накинется на наш аул. И никто не станет винить Нурыша, хотя он и напал первым и сам свалился с коня", - думал про себя Нурым. И тут же ясно понял, что поездка его совершенно бесцельна, всего лишь жалкая попытка укрыться, спрятаться, уйти от расправы. Он беспокойно заерзал в седле. "Ты трус! Твоя жизнь пуста. Ты беспомощный сопляк, даже не можешь постоять за себя! Другие джигиты, сверстники твои, получили образование, служат, о крае родном заботятся. А ты? На что ты способен? Чем можешь похвастаться? Как перекати-поле, куда подует ветер, туда и катишься?" - корил он себя... - Эй! Ты!.. - неожиданно окликнул его крупный темнолицый вооруженный всадник, выскочивший вдруг из оврага возле Шидерты. - Ты, кажется, племянник Шагата, тот самый смуглый певец, а? Нурым растерялся, увидев перед собой человека, о дерзких проделках которого говорила вся степь. - Ассаламуалейкум, Маке! - поздоровался Нурым, направляя к путнику коня и почтительно протягивая обе руки. - Вы тот самый Маке? Ойпырмай... - Едешь вступать в ханскую дружину? - спросил грозный путник, пожимая руку Нурыма. Не отрывая от всадника глаз, не зная, что ему ответить, Нурым молча застыл на коне. - Тот самый, тот самый Маке... который взбудоражил всю волость... - пробормотал он. - А ты не болтай. Говори: куда направился? - В город, Маке. Я тоже немного потревожил аул... - В городе тебя не ждут ни той, ни развлечения. Брось эту затею, лучше поедем со мной. Я не ошибся, ты ведь тот самый долговязый Нурым, певец Нурым, да?! - Ойбой, Маке-ау, объясни толком, куда зовешь меня? Куда тебя самого нелегкая несет? - Там, где Мамбет, разве бывает спокойно? То же самое, что и в прошлом году. Но если тогда за мной погнался волостной, то теперь сам хан и вся его свита на меня взъелись. Это долгий разговор, после узнаешь. Ну, а сейчас как, поедешь со мной? - Куда? - К старику Губайдулле. - Я не знаком с ним. Может быть, скажешь все-таки, что случилось? Куда спешишь, куда меня зовешь? Путник лишь махнул рукой, видать, действительно торопился. - Недосуг болтать мне, дорогой. Завтра... нет, сегодня ночью увидимся. Ты, наверное, у Фазыла остановишься? Чего глаза вытаращил? Да, да, у Шагатова Фазыла, своего нагаши. Он ведь в городе живет, у него останавливайся. Я тоже туда заеду... Дом Фазыла недалеко от бойни. Путник ударил коня и пустился рысью. Конь под ним был могуч, как и всадник; далеко закидывая передние ноги, вытянув гривастую шею, он несся легко, свободно, не чувствуя тяжести рослого, крепко сбитого Мамбета; хребет был чуть прогнут, мышцы на крупе ходили волнами. Нурым проводил его восхищенным взглядом. Все было загадочным: и неожиданная встреча с всадником, вывернувшимся из оврага, и торопливые его слова, за которыми чувствовалась тревога. Раньше Мамбет поражал всех своими выходками; сейчас же его непреклонный, решительный вид казался Нурыму особенно таинственным. Точно какой-то волшебник из сказки, появился и мигом исчез. - Астафыралла! Ну и мчится! Не Мамбет - буря! Огонь! - воскликнул вслед ему Нурым. Но Мамбет уже не слышал. Не успел Нурым опомниться, как всадник был далеко на увале. Помедлив, покачав головой, Нурым шагом пустил коня по дороге в город. "Да благословит его всевышний! Хорошо, что встретил, он напомнил мне о Фазыле. А я и не знал, что нагаши в городе живет. Вот повезло, непременно у него остановлюсь", - подумал он облегченно. Когда Нурым обернулся, Мамбет, рожденный для быстрой скачки, сын степей, нырнул в это время в редкий кустарник. Всадник показывался то здесь, то там. Нурым устал оглядываться, заболела шея. Мамбет долго не выходил из головы - один за другим вспоминались Нурыму события из бурной, полной приключений жизни Мамбега. "Ну и Маке! Ну и Мамбет!" - расхохотался он вдруг, вспомнив один из случаев. "...О чем только не вспоминает человек, когда один в пути, да еще после долгих скитаний?! - рассказывал однажды Мамбет. - Когда я вернулся в родную степь, все прошлое так и стало перед моими глазами, как живое. Еду себе один, песни пою, чтобы путь сократить. Порой от хорошего настроения кричу, но иногда скучно становится, хочется с кем-то поговорить. Ехал, ехал и вспомнил: кажется, где-то здесь останавливался аул Курлена в осеннюю стрижку овец. Заеду переночевать. И еще вспомнил, как однажды Курлен оскорбил меня, унизил словами. Я тогда молод был, не слишком остер на язык, да и силенки не хватало, тонкий был, хрупкий. Все лето пас тогда скот богача Сорокина, а к осени возвращался домой. И вот как-то по пути зашел я к Курлену. Стоял он возле своего дома. - Ассаламуалейкум, ата! - говорю. Он быстро обернулся, выпучил на меня глаза. - С собакой иди здоровайся, наглец! - говорит. "Что я ему сделал?" - растерянно подумал я. Почесываю затылок и топчусь на месте, не знаю, что дальше делать... Смотрю: оказывается, бай только-только справил нужду, завязывает шнурок подштанников. - Что за невежда, здоровается с человеком, справляющим нужду?! Прочь отсюда! - взорвался он. - Извините, ата. Не заметил... Я так себе, божий гость. С той стороны иду. Можно заночевать у вас? До аула еще далеко, а я устал, тридцать пять верст пешком... - вежливо ему объясняю. Но бай снова рявкнул: - Ты у русских работаешь. А от таких босяков добра не жди. Любой тихоня и тот - самое малое - чекмень твой сопрет. Сгинь, чтобы и духу твоего здесь не было! По свирепым глазам его вижу, что это еще только цветики. Будто напуганный псом паршивый щенок, поплелся я дальше. А сам думаю: "Ну, погоди! Если только Мамбет не умрет, он еще о себе напомнит!" Вот раз ехал я домой из самого ада, убежал с окопной работы из-под Бобруйска. Там, как сурки, рылись тысячи солдат, а мне вдруг захотелось встретиться с Курленом и расплатиться с ним сполна за то давнишнее унижение. Еду и думаю: интересно, а жива ли его знаменитая бело-сивая кобылица Ак-Байтал? Наверное, ходят в табуне подросшие ее жеребята - сказочные скакуны. Эх, оседлать бы одного из них. Трусит себе заезженная кляча подо мной, то пущу ее легкой рысью, то снова шагом и вдруг вижу: за перевалом в низине пасется большущая отара. Пригляделся: овец куда больше тысячи. По краям отары - два чабана, оба пешие. А немного на отшибе, на холме, на рослом гнедом коне, надменный такой, застыл всадник. По всему видать: сам бай, хозяин отары. Спрашиваю у чабана поближе. Да, говорит, отара Курлена, а тот на холме, на гнедом скакуне, - сам Курлен. Ай, бывает же так, только захочешь - и мечта точь-в-точь сбывается! Не задумываясь, я направил клячу к знатному правителю-баю. Интересно, думаю, что он будет делать, если узнает меня. - Ассаламуалейкум, почтенный аксакал. - говорю. - Алейкумассалам. Откуда будешь родом? Вид у тебя усталый, долог, видно, твой путь, - спрашивает он и глазами рыщет по моей одежде. А на мне - рванье рваньем. Вижу, не узнает. Я молчу. Курлен взял в руки большую, богато выложенную серебром шахшу, собрался понюхать насыбай. Но с меня глаз не спускает - очень хочется ему знать, кто я такой. - Аксакал, я издалека еду. Устал. Как только увидел вашу шахшу, не могу себя удержать. Можно мне хоть разок понюхать? - говорю ему. Не отрывая от меня глаз, открыл шахшу, взял щепоточку насыбая и снова закрыл крышку; потом подвесил шахшу к седлу и прижал коленом. И опять подозрительно уставился на меня, что-то припоминая. Побоялся мне шахшу в руки дать. Возможно, он догадался о моем намерении. - Подставь ладонь, насыплю, - говорит. Дерзкая мысль у меня промелькнула. - Ну-ка! - говорю и протягиваю правую руку. - Ладонь подставь. За мою шахшу, кроме меня, ни один смертный еще не держался, - заявляет Курлен. - Ну что ж, и на том спасибо, - говорю. Подъехал я ближе и протянул ладонь. Курлен повесил поводья на луку седла, уселся удобней и начал потихонечку сыпать насыбай на мою ладонь. Насыпал чуть - как псу на хвост, насыпал еще... Я, как молния, раз - шахшу и вырвал, ударил коня пятками - и в сторону! Видать, я был на самом деле страшен: испугался Курлен, даже кричать не посмел и отобрать не пытался. - Бесстыжий! Над старым человеком решил поиздеваться, - невнятно забормотал он. - Ты, Курлен, известный всей округе правитель. А я Мам-бет, сын Уразбая. Когда я пастухом работал у Сорокина, усталый и голодный возвращался как-то домой. А ты не разрешил мне переночевать и оскорбил. "Все вы конокрады, - сказал. - Самый тихий и тот стащит чекмень хозяина". Помнишь? Забыл, а я тебе напомнил. Не вздумай пустить за мной погоню. Я твою шахшу не украл, я ее просто взял. Ты за нее ни гроша не платил, тебе ее подарил мастер, когда ты свирепствовал сорок лет управителем. Теперь шахша будет моей. И тронул коня. Слышу, за спиной бормочет: "Вот, полудурок... У русских испортился... Иноверец!" Я не стал слушать, уехал. Потом надумал заехать к нему в дом и передать шахшу байбише. Зачем она мне? Первым среди смертных я подержался за шахшу и все, что надо, высказал хозяину. Кажется, теперь в расчете. Вошел, попросил у байбише кумысу. Старуха оказалась доброй, подала мне огромную чашку золотистого осеннего кумыса. Выпил я с наслаждением, поблагодарил старуху, вытащил шахшу. - Передайте правителю, - говорю. Отправился дальше. Но этим дело не закончилось. Проехал версту, слышу позади себя грозно: - Аттан! Аттан! Какие-то крики, гвалт. "В чем дело? - думаю. - Неужто бай и в самом деле пустил джигитов в погоню? Зачем? Я же оставил шахшу у байбише". Все ясней слышу топот коней и лай собак. Не успел отъехать версты две-три от аула, как увидел погоню - мчатся двое верховых с соилами* в руках. Я не стал удирать, идет мой мерин труском. Но пригляделся, кто гонится. Один совсем мальчишка, другой - средних лет. Орут во всю глотку и мчатся галопом. Вижу, что уйти от погони невозможно, под мальчишкой вихрем несется Ак-Байтал. "Ба, да это же и есть знаменитая кобылица!" - изумился я. Забурлила в моих жилах кровь, решил я с ними схватиться и в сердцах огрел камчой свою клячу. Сивая кобылица камнем пролетела мимо меня - малый взмахнул длинной плетью, но меня не задел, промахнулся, видать, неопытный еще, лет четырнадцати - пятнадцати. Пока он, сделав круг, возвращался, сзади стал настигать меня верзила на гнедом. "Этот глупец решил, видимо, расшибить мне голову!" - подумал я и, глянув на соил, круто повернул клячу в сторону. Мне ничего не оставалось, как отбить соил и, если удастся, пустить в ход камчу. По всему видно, верзила надеялся не столько на ловкость, сколько на свою силу: по-бабьи обеими руками поднял несуразно длинный соил. А конь под ним, растянув брюхо, все набирал скорость. Раздумывать некогда - будь что будет, я наметом пустил клячу навстречу гнедому. В таких случаях удирать бесполезно: если тебя догонят - соил неминуемо опустится тебе либо на голову, либо на плечо, а сойдешься вплотную, соил, минуя голову, угодит либо по крупу лошади, либо с размаху уткнется в землю, и тогда горе самому преследователю, - без увечья не обойтись. Я пошел на хитрость: разгорячил коня, прижался к гриве и, пока этот дурень готовился опустить соил, ловко подскочил вплотную. Мгновенно схватил его за правую ногу и стащил с седла. Конь его ускакал вперед, соил отлетел в сторону, сам он - в другую. А мне наплевать, я насчет сивой кобылицы уже прикидываю. ______________ * Соил - дубина. "Ну, дай-то бог удачи! - думаю про себя. - Догнать мальца невозможно, надо как-то обмануть". Рысцой поехал вперед, чтобы заманить. Не обращая внимания на свалившегося джигита, мальчик снова как вихрь пролетел мимо меня, размахивая соилом. Я и ухом не повел, еду себе потихоньку. В третий раз мальчишка проскакал совсем близко. Но я опять будто не замечаю, еду дальше. В четвертый раз он пронесся почти рядом и кричит: - Бросай шахшу! Пока он проскакал вперед, я тем временем отвязал от седла тонкий длинный аркан, который всегда при мне, намотал один конец на левую руку, правой приготовил петлю. Лишь бы малый не заметил, думаю. Но тот увлекся скачкой, ему не до аркана. - Отдай шахшу! Все равно не пропущу. Буду держать тебя, пока на подмогу не придут джигиты! - грозится он писклявым голоском. "А мне того и надо, чтобы ты не отставал", - думаю. Наконец сопляк так увлекся, так разошелся, что на десятом - или уж не помню, на каком, - заходе чуть не задел меня стременем. И вот тут я и метнул петлю на шею сивой кобылицы и, упершись в стремена, изо всей силы потянул аркан к себе. Кобылица вздрогнула и остановилась как вкопанная. "Вот и все!" - закричал я громко. Сам тяну за аркан, все туже затягивая петлю. Слышу, как бедное животное уже хрипит. Мальчонка во все горло заревел. Я осторожно, будто изловил необузданного стригунка, не выпуская аркана, подъехал к застывшей на месте кобылице и ухватился за повод. Кобылица вся дрожит. На мальчике лица нет. Я спрыгнул наземь, снял петлю, погладил шею кобылицы, успокоил. Потом снял с клячи седло и, ссадив мальчишку, перенес на кобылицу. Поехал дальше на ней, а лихому преследователю оставил свою клячу..." Этот рассказ Нурым слышал от самого Мамбета. А сколько было таких историй в его неугомонной жизни! "Ну и Маке! Ну и Мамбет! Твои дни что вихрь в степи. Ты, наверное, опять угнал чужого скакуна? Или снова натворил такое, что уездное начальство не в силах опомниться, как в тот год, когда лишил покоя волостного Лукпана? "Теперь сам хан и вся свита его взъелись на меня", - говорит. Значит, что-то натворил. Неспроста сказал", - думал Нурым. Фазыл, сын Шагата, приходился Нурыму нагаши. Нурым и не знал, что он живет в городе. Громко здороваясь, Нурым вошел в дом Фазыла. - Эй, озорник! Певец-жиен! Проходи! Усаживайся! - обнимая и целуя его, радостно засуетился добродушный Фазыл. - Ойпырмау, ты, наверное, каждый год на аршин вырастаешь. В прошлом году ты был как я, а теперь на целый аршин, нет, на два аршина вырос! - Молодой растет, бедный богатеет, - ответил Нурым, неожиданно переиначив известную пословицу. - Что-то я не видел, чтобы бедный богател, а вот что ты вымахал - вижу. Сестра и зять здоровы? - Здоровы, привет передали, - выпалил Нурым и покраснел. Ему показалось, что он совершает грех, не сказав, что убежал из дома, что даже и не предполагал остановиться у Фазыла, а теперь вдруг торопливо говорит: "привет передали". Но греха его Фазыл не заметил. - Ты тоже в войско записаться приехал, озорник-жиен? - спросил Фазыл, сделав озабоченное лицо. Растерянному Нурыму этот вопрос снова напомнил Мамбета. - Фазеке, по дороге я встретил Маке, он чем-то встревожен, гнал во весь дух куда-то. Он тоже спросил, не в войско ли записываться спешу. Иди, говорит, лучше в мое войско. Даже настаивал: иди да иди. Что, разве в город едут только для того, чтобы записаться в ханское войско? Вы, кажется, чем-то озабочены, недовольны... Нурым изучающе оглядел кряжистую, чуть сутулую фигуру Фазыла, безбородое лицо в мелких красных прожилках, нахмурившиеся брови над тускловатыми глазами. Фазыл насторожился: - Что за Маке? - Да тот самый Маке, не помню имени его отца. - Мало ли на свете разных Маке? - Нет, таких мало. Это известный Черный Маке. - Мамбет, что ли? - Да. - Мамбет Уразбаев! Где ты его встретил? Фазыл просветлел, брови удивленно приподнялись. - Да, знаменитый Маке. Силач Маке. Домбрист Маке, - горячо подхватил Нурым. - А чему вы удивляетесь, Фазеке? Под ним был его могучий черный конь. И мчался так, что пыль столбом. "Разговор есть... вечером потолкуем", - бросил он. Сам понесся к учителю Губайдулле. - Тшш! - прошипел Фазыл, будто кто-то мог услышать. - Тише говори, Нурым. Уж чего-чего, а слухачей сейчас хватает. Весь город сбился с ног - ищут Мамбета. Нурым заговорил шепотом: - А что он мог натворить? - Об этом я не буду говорить, а ты не спрашивай. Страх! Не страх, а ужас один. Народ только об этом и говорит. - Может быть, может быть. Маке на все способен. А все же что он наделал? - Ты знаешь, когда произносят имя Мамбета Уразбаева, дети со страху перестают плакать. В начале лета он прибыл сюда с десятью джигитами и записался в отряд Жаханши. Русский язык он знает, отважен и способен, поэтому назначили его начальником интендантской службы. Аргамаки самого Жаханши, обученные кони командиров - вся конница в руках Мамбета. Захочет - даст коня, не захочет - самому Жаханше не даст. Вчера Мамбета вызвал подполковник Кириллов и давай ругать: "Почему коней не хватает? Ты разболтался, разбазариваешь коней". - "Я тебе не подчиняюсь, хватит мне гнуть спину перед казаками, - отвечает Мамбет. - И признавать тебя не стану!" Тогда Кириллов распорядился посадить его на гауптвахту. Но Мамбет избил двух солдат, которые пришли за ним, и ворвался в кабинет Кириллова. "Сейчас же убирайся отсюда, валяй к своему атаману Мартынову. Иначе башку срублю", - говорит. Кириллов за наган. Мамбет вырвал наган, связал подполковнику руки назад, плотно закрыл дверь и ушел восвояси. Казаки, стоявшие за дверью, ничего не слышали, а если и услышали, вряд ли посмели бы задержать Мамбета. После того как Кириллову развязали руки, он приказал: "Задержать и предать военному суду!" Но Мамбет как в воду канул. Ищут по всему городу, да что толку. - Собственными глазами, возле Шидерты... - начал было Нурым, но Фазыл поспешно перебил: - Держи язык за зубами! Не вздумай болтать: "Видел, слышал". Арун-тюре объявил, что он красный болшабай*, бежавший с окопных работ, что он из числа изменников-кердеринцев, посланный для разложения ханского войска. Ты знаешь, кто такие изменники-кердеринцы? ______________ * Болшабай - искаженное "большевик". - О Фазеке, ведь Кердери - большой род. Откуда мне знать? - ответил Нурым и продолжал изумленно: - Ай да Маке! Вот джигит! - Кердеринцев много, но изменник-кердеринец, который на стороне красных, то есть на стороне Айтиева и Бахитжана Каратаева... Нурым вскинул брови. - Айтиев все лето был у нас. Точнее говоря, весной, около двух месяцев. Почему его называют изменником? Он любил простой народ. Истинный учитель, наставник нашего Хакима. Мой отец очень уважает его. Если Мамбет вместе с Айтиевым, то он нашел себе умного товарища, - горячо проговорил Нурым. - Ну, это как сказать, - ответил Фазыл неопределенно, но последние слова Нурыма, видать, пришлись хозяину по душе, он погладил голый подбородок, потом чуть закрутил кончики редких рыжеватых усов, помедлил и продолжал рассказывать о Мамбете: - Что скажешь о таком джигите? Телом вон какой: крепкий, сбитый, как пень. Лицо тяжелое, изрытое оспой. Кулачищами может кол забивать. Там, где шагнет, все живое в сторону шарахается. Медведь, да и только! Верно?! А нрав? Однажды женщины аула, пожилые, молодые - все, собрались и решили поколотить Мамбета. "Давайте набросимся сообща на этого чертяку, снимем штаны из шкурок и наденем на его непутевую голову. А то совсем, дьявол, распоясался: где схватит - там синяк, начнешь отбиваться - свалит тебя и платье на голову натянет, хоть задохнись, припрячешь еду - нет, найдет да и тут же слопает. Давайте проучим его хорошенько!" Собрались они в одном доме, пятнадцать женщин, и пригласили Мамбета к чаю. Кое-кто из них даже веревку, рассказывают, приготовил, чтобы связать Мамбету ноги. Пришел Мамбет, уселся, уплетает за обе щеки лепешку с маслом, попивает чай, но тут одна из женщин, крепкая и острая на язык, пнула его в бок и говорит: "Да подвинься ты, чучело. Ишь раскорячился, сколько места занял". И тут все женщины, сидевшие наготове, разом навалились на Мамбета. "Эй, посуду разобьете, сороки! Будь вас хоть тридцать, мне вы ничего не сделаете. Не троньте лучше, а то хуже будет", - предупредил их Мамбет. Минуты через две-три встревоженный аул прибежал к дому, откуда доносился неистовый женский визг. Оказывается, Мамбет свалил в одну кучу, словно тюки, пятнадцать женщин и уселся верхом на них. Те, что попали вниз, уже задыхались, а которые наверху визжали что есть мочи. Стоило им чуть пошевельнуться, как Мамбет предупреждал: "Спокойно!" - и щипал за бедра то одну, то другую. Нурым смеялся до колик в животе. - А помните, как Мамбет угнал сивую кобылицу Курлена, а потом поднял шум на две волости? - сквозь смех спросил Нурым. - Ловко он свалил пятнадцать женщин! Да еще верхом уселся. За копну сена их принял, что ли? Ай да Маке! Ну и Маке! - Если пересказывать проделки Мамбета, можно весь вечер говорить - и не перескажешь. А как он бежал с окопной работы! Целая история. Сказка! В скольких переплетах перебывал, чего только не вытворял, пока из далекой России не дошел до Яика! История с сивой кобылицей случилась уже после того, как он перешел Яик. - Да... - приготовился слушать Нурым, но хозяин раздумал продолжать: - После расскажу. Когда с работы приду. Сейчас и я спешу, и тебе нужно отдохнуть. Поужинай и ложись спать. Нурым был вынужден согласиться. - Жаль, что спешите, я бы с удовольствием послушал про Мамбета. Вы что - ночью работаете? - И ночью и днем. С тех пор, как образовали войско, работаем в две смены. Сегодня мой черед идти в ночную смену. Фазыл торопливо допил чай и отправился на бойню. Нурым, оставшись один, задумался о своей судьбе. Ему смутно казалось, что и Мамбет, и его настойчивое "поезжай со мной!" звали его, Нурыма, к чему-то неясному, неизведанному. И до ужина, и после встреча с Мамбетом не выходила из головы. 4 Нурым спал крепко. Дорога в шестьдесят верст утомила его. Волнения последних дней, частые тревоги напрягли нервы, словно струны домбры, - теперь все это осталось позади, и он спал спокойно, безмятежно. - Дрыхнешь до самого обеда, а я, ей-богу, еле-еле спас твоего коня. Еще хорошо, что знакомый попался, - донесся голос Фазыла, но слова не дошли до сознания Нурыма, и он повернулся на другой бок. Голос продолжал: - А конь у тебя приметный: круп широченный и бугрится, как опрокинутый котел! А грудь-то, грудь необъятная! Навострил камышиные уши! Морда длинная, сухая, выхоленный, выхоженный, конь-огонь! Не раз, наверно, приходил первым на состязаниях твой белоногий мухортый! Красавец! Глаз не оторвешь... "Фазыл говорит... Куда это я попал?.." Даже открыв глаза, Нурым не сразу сообразил, где очутился. Лишь когда Фазыл подошел в третий раз, он наконец опомнился. - Нурым, женге твоя уже чай приготовила. Выспался? - А мне казалось, что вы приснились, Фазеке. Вы говорили про моего коня? Он что, отвязался, убежал? - Чуть-чуть не убежал. Если бы не я... - Да, есть у него такая привычка. Домой небось подался? - Хорошо, если домой. А как попал бы в лапы солдат, тогда вернуть его труднее вдовьей тяжбы. - А что, солдаты облюбовали? - У них разговор короткий: "Возьмем для казны" - и точка. Есть такой закон - без разговора забирать хороших коней. А кто из начальства не пожелает оседлать белоногого мухортого скакуна! - Что за порядки?! В аулах солдатня за коней людей избивает, в городе забирают коней в казну! - возмутился Нурым, быстро одеваясь. - Все из-за вчерашнего смутьяна... - Чего они так взъелись на Мамбета?! - О, ты еще не все знаешь. То, что я рассказал вчера, пустяки... - загадочно сказал Фазыл, усаживаясь на корточки. - Еще что-то натворил? - Ночью пришел в казарму и увел своих товарищей. Страшный тарарам поднял! "Не подчиняйтесь белым казакам! Свяжите Кириллова и гоните его в Уральск! Он хочет натравить нас против красных! Не поддавайтесь обману! Бейте белых офицеров!" - вот так кричал. А потом вдобавок увел несколько лучших коней вместе с белым аргамаком Кириллова... - Да ну? - Ой, страх один! Всю ночь рыскали сыщики по городу. Офицерье сбилось с ног. Но Мамбета и след простыл. Куда исчез - неизвестно... Нурым не спускал изумленных глаз с Фазыла. - Не найдут, - помолчав, сказал Фазыл. - Не так-то просто поймать Мамбета. Может быть, он уже там, где должен быть. - А где он должен быть? Фазыл внимательно посмотрел в глаза Нурыма. - У кердеринцев, - сказал он шепотом. - А что шептать-то, Фазеке. Говорил же он, что нашел себе верных друзей. - Видать, и ты примкнешь к Мамбету, - решил вдруг хозяин дома. - Кто знает... Значит, Мамбет подался к кердеринцам? - К кердеринцам еще многие подадутся. Нурым задумался. "И почему я не ушел с Хакимом?! Были бы вместе, шли бы плечом к плечу. Не вышло... Но где-то здесь находится Ораз. Надо повидаться с Оразом. Посоветоваться... К тому же у нас уговор", - думал Нурым, умываясь. За чаем он долго расспрашивал. Фазыл подробно объяснил, когда приехал Ораз, где он остановился, с кем встречается. - Живет у портного Жарке, а работает в отделе войскового снабжения, недалеко от почты. - Значит, вы хорошо знакомы с Оразом, - удивился Нурым. Фазыл рассмеялся. - Портного Жарке знает весь город. А потому знаем и тех, кто живет в его доме. Нурыму почудился скрытый смысл в этих словах. Он догадывался, что Фазыл не просто рабочий скотобойни. У него, несомненно, есть большие связи, знакомства, недаром он знает все о делах в городе и даже о кердеринцах. - Значит, Мамбета им не найти, говорите. По-вашему, Мамбет в руки им не попадется, Фазеке, да?.. - Нурыму хотелось узнать все подробности. В комнату вбежала чем-то встревоженная Иба, жена Фазыла. - Там солдаты кружатся возле коня жиена, ты бы, дорогой, вышел, поговорил с ними, - испуганно сказала она мужу. Нурым и Фазыл бросились к выходу. К ним навстречу протиснулся в дверь маленький круглый человек. - Фазыл, не я привел, видит бог, не я. Они сами с утра рыщут по городу, шарят по дворам, коней ищут. Пронюхали, что у тебя гость, им только покажи коня. Откуда гость твой, а? - залебезил он, оправдываясь перед Фазылом и одновременно стараясь выведать что-нибудь о Нурыме. - Они же не собаки, чтобы по запаху учуять коня. Ты их и привел! - Ей-богу, не я, ей-богу. Неужели я стану приводить солдат в твой дом? Милая, дорогая Ибажан, ну скажи Фазылу, что я раньше их пришел. Ты же видела, Ибажан. Фазыл, поморщившись, махнул рукой, вышел во двор. Вслед за ним и Нурым, широко ступая длинными ногами, направился к мухортому, стоявшему на привязи в тени. Один из солдат, казах, уже успел отвязать повод. - Чей конь? - важно спросил он Фазыла. - Своего хозяина, - резко ответил Нурым. - Жаке, это конь моего гостя, моего жиена, - вкрадчиво заговорил Фазыл, стараясь смягчить неуместную резкость Нурыма. - Вот как... - укоризненно протянул казах, нахохлившись. - Значит, с-своего хозяина! Вот как отвечают человеку на казенной службе! А как зовут хозяина? Что он за птица? Нурым пристально вгляделся в лицо важничавшего солдата и обомлел. "Тот самый рыжий негодяй..." - вспомнил он, ошарашенный встречей. И чтобы скрыть растерянность, отвернулся от рыжего. - Что вы, что вы, Жаке? Жиен мой не знает, что вы начальник. Разве он осмелился бы... так говорить. Что вы, боже упаси! Он ведь сам доброволец. Приехал в город записаться в войско хана, - ловко ввернул Фазыл. Нурым, боясь, что Фазыл может сказать лишнее, вступил в разговор: - Меня послал старшина из волости Дуана, чтобы я записался в войско. А здесь солдаты мне угрожают: "Коня заберем, да кто ты такой?!" Ну и порядочки в вашем городе, Фазеке... Взяв повод из рук солдата, он снова привязал коня к ограде. Фазыл заметил, что Нурым на ходу придумал название волости, но не понял, зачем это ему нужно. На всякий случай решил подпевать Нурыму: - Да, да, мой жиен приехал из далекой волости Дуана. С завтрашнего дня и конь и сам он станут казенными, - пояснил он рыжему солдату. Рыжий был не кто иной, как тот самый Маймаков, который летом в Анхате пытался отобрать кобылу Сулеймена и камчой избил хозяина. Но, к счастью, Нурыма он не узнал, иначе не миновать бы сейчас беды озорнику хаджи Жунуса. Именно Нурым свалил тогда Маймакова с коня, обезоружил и прогнал. Услышав слова рабочего бойни Фазыла о том, что гость приходится ему жиеном, рыжий самодур еще более поважнел. - А, жиен, говоришь? Хорошо, хорошо, - великодушно протянул он. - Тогда другое дело. Если он записался в солдаты, можно воздержаться от мобилизации его коня. Ради тебя я это сделаю. Да, да, ради тебя... А много ли скота забивают сейчас, Шагатов? Все внимание Маймакова мигом переключилось на мясо. Лицо его смягчилось, расплылось в выжидательной улыбке. В голубоватых глазах светился намек: "Не найдется ли у тебя чего-нибудь?" О Нурыме он забыл и не отрываясь смотрел на Фазыла. Ненасытному сборщику налогов мясник Фазыл уже не раз подбрасывал жирные куски. "Лишь бы пронесло... лишь бы отвязаться", - подумал он, видя, что Нурым почему-то растерялся, не назвал себя, соврал насчет волости. - Жаке, скотину забиваем понемногу. Заработки неважные, но для еды, для сурпы хватает. Вечерком... - протянул Фазыл и глазами повел в сторону бойни. Маймаков живо кивнул. - Ну, пошли, - сказал он стоявшему рядом вооруженному джигиту. - Все из-за этого головореза, - пробурчал он, угрожая кому-то. - Ходишь теперь по дворам, высматриваешь. "Кажется, пронесло", - облегченно подумал Фазыл. - Жаке, что это за "головорез"? - спросил Фазыл удивленно, отлично зная, что речь идет о Мамбете. - Сколько раз я говорил, что от таких, как Мамбет, добра не жди! Вчера он подрался с начальником, а сегодня увел своих джигитов и пропал. Стервец! Из-за него теперь мотаешься ни свет ни заря по всему городу! Два отряда послали в погоню. Никуда не денется - поймают! Но я предупреждал: надо его судить! Прямо перед строем выпороть, сколько раз говорил! - распалился рыжий. По правде говоря, Маймаков совсем не знал, куда исчез Мамбет и где его будет искать погоня. Имелся строгий приказ ни в коем случае не разглашать событие до тех пор, пока не схватят беглеца. Но желание показать свою власть перед Фазылом, дать понять, что и он непосредственно связан с важным правительственным делом, одержало верх, и чванливый сборщик даже не заметил, как нарушил приказ. - Ойпырмай, а! - покачал головой Фазыл. - Кто бы мог подумать? Ведь он с оружием, его, черта, и схватить-то не так просто, он же сопротивляться будет. - Жаль, у меня времени не оказалось. Иначе сам бы поймал, связал и приволок сюда. Сколько таких дурней на моем счету! Как-то летом в Анхате я живо усмирил аул строптивого Жунуса. Сам всемогущий хаджи упал передо мной на колени. А что Мамбет? Сильнее джигитов из того аула? Чепуха! И пикнуть бы не посмел! - петушился Маймаков. Фазыл не удержался, прыснул. Нурым от гнева побелел. "Что бы с этой собакой сделать? От первого же рывка слетел с коня, раскорячился, шлепнулся, как жаба! А теперь хорохорится, мразь!" - негодовал Нурым. Но, видя, что Фазыл смеется над враньем Маймакова, немного успокоился. - Ладно, после заеду! - сурово заключил рыжий начальник, поднимаясь в седло. - Тьфу, дурак! Ногтя Мамбета не стоит, мелюзга, а как пыжится-то за спиной хана, а! - сплюнул Фазыл брезгливо. Нурым подробно рассказал, с какими "почестями" проводил Маймакова летом их аул. - И сейчас бы повторил вздрючку, да жаль, что в городе у вас тесновато, - заметил он. Снова появился, будто из-под ног, маленький и плюгавенький человек. - Фазылжан, не подумай, что я вожу Маймакова из дома в дом. Ты же ведь понял теперь, зачем он пришел. А я... просто так... хочу еще раз проверить посемейный список. - Он прижал под мышкой тощую папку и, как бы показывая, что вся сила в ней, ласково поглаживал ее другой рукой. - Спозаранку взялись за список? Боитесь, что люди разбегутся? - Если не возьмешься с утра, днем никого дома не застанешь... У всех свои дела... Ну ничего, твою-то семью я знаю: ты да Иба. Фазылджан, а этот джигит?.. Кажется, я его знаю? - Нет, он приезжий. Из Дуаны. - Но... я его видел... где-то... - Вы ошиблись, - сухо сказал Нурым, стараясь отделаться от прилипчивого незнакомца с бегающими воровскими глазами. Заметив недобрый взгляд Нурыма, маленький сразу осекся. - Возможно, возможно... - засуетился он. - Я пойду... Затравленно глянув на Фазыла, на Нурыма, он пробурчал под нос: - Много раз в Дуане бывал, не видел там такого джигита. Я всех там знаю... Фазыл промолчал. Нурым гладил потемневший от пота круп коня, выжидая, когда непрошеный гость скроется за воротами. - Подлая скотина, - сказал Фазыл, когда тот вышел. - Каждый божий день сует к нам свой нос, вынюхивает, расспрашивает. И что только не мелет языком! "Жаханша с самим царем беседовал!" То шепчет на ухо: "Красные уже подошли, захватили Уральск. Вот-вот нагрянут в Джамбейту. Ты не знаешь, как найти кердеринцев?" Нурым плохо слушал. Распутывая гриву коня, он думал все о том же: "Мамбет... "Поехали со мной", - говорит. Ойпырмай, вот были бы дела, если поехать с ним..." ГЛАВА ПЯТАЯ 1 С бесстрашным и загадочным Мамбетом Нурым так и не встретился. Помешал тому совершенно невероятный случай. В тот день, расставшись с Нурымом, Мамбет направился прямо к дому известного учителя Губайдуллы Алибекова. И зимовье, и джайляу - летовка Губайдуллы - находились рядом, на берегу озера Камысты, в семнадцати верстах от города Джамбейты. Для таких нетерпеливых, неугомонных путников, как Мамбет, досюда рукой подать. Бесцеремонно ввалившись в юрту учителя и даже не поздоровавшись, гость решительно выпалил: - Губайеке, если я не отрублю башку тюре и не приторочу ее к своему седлу, пусть забудут имя Мамбет! Губайдулла хорошо знал безумства дерзкого Мамбета, того самого Мамбета, который в шестнадцатом году гонял, как теленка, волостного Лукпана, сбежал с окопных работ из дальних краев России и всегда достигал того, к чему стремился. Губайдулла не раз помогал советами, не раз отвлекал, отговаривал собрата от неблаговидных поступков. И сейчас не удивился суровому виду и резким словам Мамбета. Повернувшись к нему, привычным назидательным тоном учитель сказал: - Давно тебя не видно, Мамбет, дел много? Почаще нужно выезжать в степь. Ты ведь не чиновник, чтобы зимой и летом сидеть в городе... Потом учитель обратился к мальчику, с разинутым ртом глядевшему на необычного гостя: - Мержан, подай-ка дяде кумыс, соскучился он по нему. - И продолжал спокойно сидеть как ни в чем не бывало. Красивый остроглазый мальчик, больше похожий на мать, чем на крупнолицего отца, послушно вскочил, как ученик перед наставником, и, чуть склонив голову, вышел. Губайдулла степенно погладил бороду, провел левой рукой по густым волосам. Войлочный полог юрты был поднят; учитель посмотрел в степь и, кажется, о чем-то вдруг вспомнил: хмурые, нависшие брови слегка расправились; чуть откинув голову, он уселся удобней. Хотя внешне казалось, что ему мало дела до горячих слов Мамбета, но учитель думал именно о нем. "Если не отрублю башку тюре и не приторочу к седлу, пусть забудут имя Мамбет!" Да, это он может: если надо - отрубит чужую голову, а свою защитит. Случилось что-то серьезное. Я ведь знал, что пост начальника интендантской службы не по нему. Таким людям нужна горячая работа, боевая. Вот он и не поладил с начальством..." Учитель сидел молча, и буря в душе Мамбета, казалось, немного улеглась. Он тоже молчал. Не спросив позволения хозяина, не дождавшись хотя бы молчаливого его приглашения, Мамбет широким шагом прошел в глубь юрты и опустился на коврик. В это время мальчик Мерхаир двумя руками осторожно подал ему большую чашу кумысу. Мамбет жадно припал губами и залпом выпил больше половины. Губайдулла сидел на высоком стуле за столом в правом углу юрты. Восьмистворчатая юрта просторна, в ней свободно разместились бы человек сорок - пятьдесят, даже могучий Мамбет, сидевший поодаль от стола в глубине юрты, сразу стал меньше. Мамбет пил кумыс, а учитель о чем-то задумался. Они сидели в разных углах и, казалось, никакого отношения не