орами синела неподвижная листва яблонь и груш, а над головой у нас простиралось глубокое синее небо. Уже поблекли звезды. Светало. Смазчик задул фонарь и опустил его на плиту тротуара. Мы постояли в тишине. Где-то далеко не очень ясно застучал пулемет. В разных концах города забрехали собаки. - Подходят, - шепотом проговорили железнодорожники. - Да, - также шепотом ответил я. И мы разошлись: железнодорожники зашагали к станции, а я - на огнесклад за подрывными припасами. Глава вторая Огнесклад бригады находился за городом, в поле, и был, как крепость, обнесен земляным валом и саженными кольями с колючей проволокой. Я зашел в караулку у ворот, предъявил коменданту требование, и мы в сопровождении часового пошли на склад. Это был деревянный домик, по самую крышу врытый в землю. Крыша у него земляная, обсеянная для прочности травой. Под навесом у двери висело несколько пар валенок. В склад нельзя входить в сапогах на железных гвоздях. Долго ли невзначай высечь искру. Поэтому, хотя и был летний день, мне пришлось переобуться в валенки. То же сделал и комендант. Мы спустились по земляным ступенькам вниз. Часовой с винтовкой остался снаружи. Вошли - и меня сразу обдало знакомым острым запахом, вышибающим слезу. Поглядел я кругом - всюду тесно наставлены ящики, белые липовые бочки, оцинкованные банки с яркими этикетками... Глаза разбежались - столько тут всякого добра! Хотелось и то посмотреть, и это, но нельзя задерживаться. Я набрал пуд пироксилина. Потом взял толовых шашек. Комендант насыпал из банки и отвесил аммоналу - взрывчатого порошка. С порошками мне еще не случалось работать. Но посмотрел я на этот порошок, а он искрится, играет, словно толченого серебра набираешь в пригоршню. Ну разве откажешься от такого вещества? Упаковал я все это в отдельные тючки, собрал их в мешок, положил туда же два круга бикфордова шнура и уже начал мешок увязывать. - А капсюли с гремучей ртутью? - напомнил комендант. И, усмехнувшись, добавил: - Или вам не нужны? В жар меня бросило. Впопыхах не поставил в "Требование" капсюлей. А без капсюля никакого взрыва не сделаешь! - Пожалуйста, - взмолился я, - хотя бы две коробочки... Комендант без слов выдал четыре по сто капсюлей. Затем предложил мне динамита. А у меня и мешок уже полон: тол, пироксилин - вещества тоже подходящие, да и аммонал еще... Ладно, обойдусь и без динамита! - А у меня динамит конфетками, - сказал комендант. Тут я, ни слова не говоря, распустил веревки на своем мешке: какой же подрывник устоит против таких конфеток? Динамит самого высшего сорта - чистый, светлый, как янтарь. Стакан в патрончики по сто граммов, и каждый патрон в нарядной хрустящей бумажке. Ясно, пришлось взять и динамитных конфеток. Комендант склада предлагал еще пороху. Хороший показал он мне в бочке порох, крупный, как орехи. И не маркий. Я несколько раз пересыпал синеватые орешки с руки на руку, поглядел на ладонь - чистая. А это первый признак хорошего пороха. Но от пороха я отказался. Мало ли что еще есть на складе! Всего брать, так и не унесешь. И без того я едва взвалил свой мешок на плечи. Выхожу из-под земли, а у склада крестьянские подводы. На передней - жердина с красным флажком. Это военный знак: "Опасный груз". Красный флажок обязателен при перевозке взрывчатых веществ. Однако подводы, гляжу, порожние. - Сейчас загрузим, - сказал комендант. - Приказано склад эвакуировать. А взрывчатки видели сколько? - Вот откуда ваша щедрость! - пошутил я. - Все равно вывозить. Но комендант не успел или не захотел мне ответить. С подвод сбежались красноармейцы, и он уже раздавал им валенки. Комендант нарядил со мной сопровождающего с винтовкой. Чтобы попасть со склада на станцию, надо было пройти через весь город. Небо на востоке уже начало светлеть, когда я зашагал по улицам. Ставни домов были наглухо закрыты, нигде не показывался ни один человек. Прошел квартал, еще квартал... Вот и наши казармы - тоже вдруг словно вымерли. Только над воротами полощется большой новый флаг с красным крестом, да в глубине двора струятся дымки наших походных кухонь: кашевары готовят обед для выступивших на позицию бойцов. Я шел быстро, прислоняясь временами мешком к заборам, чтобы отдышаться. Встану и прислушаюсь: как там, на позиции, не завязался ли уже бой? Но пока все было тихо. Щелкнет вдалеке винтовочный выстрел - и опять тишина. Разведка работает... Значит, не подобрались еще белые к городу. Прощупывают нас, остерегаются! Отдышавшись, я шел дальше. Но вот наконец и станция. Тусклые стрелочные огоньки на путях, которые забыли погасить. Непривычно тихо, пустынно. У пакгауза я увидел паровоз под парами. За ним - другой; оба сцеплены вместе. А потом - вагоны, вагоны, и не пересчитать сколько! Все чистенькие, вымытые. На дверях каждого вагона свинцовая пломба. "Наверное, хлеб нового урожая - в Москву", - догадался я, и при этой мысли в первый раз за эту несчастную ночь стало радостно на душе... Но где же бронепоезд? Что-то не видать... Ничего не поделаешь, придется прогуляться с мешком до пассажирского вокзала и навести справку у дежурного по станции. Красноармейца я даже близко к мешку с ВВ не подпускал. Посторонний. Не положено! Я перебросил мешок с плеча на плечо и зашагал по шпалам. Скоро из-за мрачных пакгаузов показалось белое здание вокзала. Эге, да вон и сами железнодорожники! Тут я отпустил сопровождавшего меня бойца и прибавил ходу. Чем же они занимаются. Вагон какой-то подогнали к вокзалу - черный, грязный... Толпятся в вагоне, хлопочут. Уголь, что ли, нагружают? Но какой же уголь на пассажирском вокзале? Подойдя поближе, я различил среди железнодорожников чернявого смазчика. Смазчик, низко перегнувшись через железный борт вагона, с кистью в одной руке, с банкой в другой, промазывал снаружи ржавые пятна. Так смазывают дегтем болячки у заезженных лошадей. Я вошел на перрон и опустил мешок, переводя дух. - Ну, кончайте свои дела, товарищи. Вы думаете, времени у нас много? Надо же еще приготовиться. Пошли! - А куда идти-то? - сказал смазчик, не отрываясь от дела. - Здравствуйте... Вы что же, может, и ехать раздумали? - Я вскинул мешок на плечо. - Где стоит бронепоезд? Я и сам дойду. Смазчик перестал водить кистью и поднял на меня глаза. - Гляньте-ка, ребята, - сказал он весело. - Стоит человек в воротах, а калитку спрашивает! - Смазчик протянул мне руки. - Давай багаж. Умаялся ты, я вижу, товарищ, если и бронепоезд не разглядишь... Я опешил: - Как? Это... бронепоезд?.. Смазчик покатился со смеху. "Ах, - думаю, - ты так? Насмешечки... Хорошо же!" Я подал ему мешок. Он взял. - Динамит! - рявкнул я, отскакивая. - Пошевелись только. Мокрого места от тебя не останется! - Что ты!.. Что ты!.. - забормотал смазчик. - Струсил? То-то, брат. Ничего, подержи, подержи. Привыкай. Я расстегнул на себе гимнастерку и не торопясь вытер платком мокрую грудь, голову, шею. Смазчик кряхтел и вращал глазами, не зная, как отделаться от мешка. - Ну вот, - говорю, - спасибо, что подержал. А теперь бери мешок в вагон. Да бери, не бойся! Без капсюлей этот багаж не взрывается, а капсюли - вот они, у меня в кармане. - И я показал ему блестящие медные, похожие на папиросы трубочки с гремучей ртутью. Смазчик недоверчиво поглядел на меня, но все-таки перетянул мешок через борт. - Вот черт какой! Вот дьявол! - захохотал он, освободившись и похлопывая ладонью об ладонь. - Тьфу тебя с твоими динамитами... Залезай сам-то! Он указал мне на железную лесенку, приклепанную к борту, и я, взобравшись по ступенькам, спрыгнул внутрь вагона. - А ты не обижайся на шутку, - сказал смазчик, поддержав меня под локоть. - Ишь, серьезный какой! - Ладно, квиты, - сказал я. - Давай показывай вашу жестянку. - Ну вот, гляди... - Смазчик обвел вагон рукой и посторонился. - А пушка-то у нас - видишь? - Он показал в конец вагона. Пушка была в чехлах - целая гора под брезентом; виднелись только колеса да хвост лафета с подбитыми под него бревнами. Я с любопытством осматривался. В железном вагоне было просторно, как на палубе. Откидные, коробчатого железа борта для разгрузки угля были наглухо сбиты по углам крюками и вполне сходили за перила - как раз под локоть высотой. По длине вагон был чуть разве поменьше пассажирского. В вагоне шла уборка. Человек пятнадцать железнодорожников чистили и выскребали лопатами ржавый пол, перебирали по углам вагона мусор, какие-то спутанные, порыжевшие пучки проводов, облезлые телефонные аппараты и оттаскивали в стороны, с прохода, ящики со снарядами. Ящики лежали в беспорядке, как разваленная поленница. - Орудие, запас снарядов... Да откуда же это у вас? - спросил я наконец смазчика. - Вот, будто и не знаешь! - Смазчик поглядел на меня искоса и хитро подмигнул. - Ваши же бойцы отбили у петлюровцев. И платформу эту, и пушку - все чисто, со всей заправкой... Говорю тебе - бронепоезд! И часовые при нем от вас все лето стояли. - Вот оно что... Так пушка, значит, с весны здесь? Верно, верно, припоминаю, был весной такой случай... Петлюровцы хотели утащить свою пушку на этой площадке, а наши отбили. Это кавэскадрон наш тогда отличился... А где пулеметчики? - Подожди, увидишь... Пойдем пушку смотреть. Мы стали пробираться вперед. Железнодорожники сторонились с дороги и отпускали полотенца и веревки, которые они приспособили, чтобы перетаскивать ящики со снарядами. Да тут, гляжу, чуть ли не со всех служб собрался народ! И рабочие-путевики с выгоревшими добела зелеными кантами, и рабочие службы тяги - у этих кант синий, а движенцы - малиновый кант, и станционные грузчики в фартуках. А вон и телеграфист с кантами канареечного цвета и молниями в петлицах. Тоже прибился к артели. Пот с него градом, а не хочет отстать, ворочает ящики! У моего провожатого, смазчика, канта нельзя было разобрать. Тужурка на нем была замасленная, вся в заплатах, и кант на тужурке обвисал хвостиками копченого цвета. Но вот и пушка. Смазчик забежал вперед и, составив вместе каблуки, вытянулся у колеса пушки, как вытягиваются новобранцы под меркой. - Вот она, пушка, гляди! Колесо пушки своим ободом пришлось ему почти вровень с плечами. Вот так пушка!.. Колесо в человеческий рост! Да и толстое какое, с дверной косяк толщиной... Это, видно, не трехдюймовая, не то что у нас на батареях, - покрупнее калибром! Смазчик с важным видом повернулся ко мне. Отставил ногу и сплюнул: - Крепостная, брат, орудия. По крепостям бить. Видал такие? Признаться, этаких пушек я и не видывал. А смазчик, шельма, глядит на меня и в глаза смеется: вот, мол, теперь и ты, хоть и боец Красной Армии, а стоишь столбом. Ничего ведь не смыслишь в артиллерии! Я, не отвечая ему, достал табак и стал для виду крутить папиросу. "Надо, - думаю себе, - перевести разговор на что-нибудь другое, мне знакомое, например на динамит". Но тут кстати подошли несколько железнодорожников - они уже, видно, закончили приборку. - Ты что это опять брешешь, Васюк? - лениво сказал рослый железнодорожник с синим кантом на обшлагах. Он присел на лафет. - Заладила кукушка про ястреба - крепостная да крепостная... - усмехнулся другой. - А если эта орудия осадного действия или, например, для дальнего боя? - сказал третий. Все подтрунивали над смазчиком. Разгорелся спор. И тут я увидел, что железнодорожники, да и сам смазчик, тоже ничего не понимают в пушке. "Вот так, - думаю, - бравый народ собрался! Кто же стрелять-то будет?" Я пошел от них в сторону и вдруг поскользнулся о что-то круглое, какой-то бочонок. Гляжу, а это снаряд. Возле борта, накрытые брезентом, лежат приготовленные снаряды. Я сразу присел, чтобы измерить снаряд. Ни аршина, ни фута у меня под руками не было, и я пустил в дело саперную мерку. Сапер весь из мерок состоит: руки, ноги, пальцы - у него не руки, не ноги, не пальцы, а меры длины. Ступня в красноармейском сапоге - фут, шаг или вытянутая рука - аршин, а пальцы - дюймы и вершки. У сапера заранее все вымерено. Мало ли при постройке моста или блиндажа случится: сломаешь или обронишь раскладной аршин - не бежать же в обоз за новым! Я приложил к задку снаряда мизинец - средним суставом. Средний сустав мизинца - дюйм. Шесть суставов - шесть дюймов. Вот он какой калибр - шестидюймовое орудие! - Ничего себе пушечка! - Я стал откатывать снаряд к борту. - Вот эта долбанет так долбанет! - Долбай, да только не по ногам, - вдруг услышал я над собой сипловатый голос. Я выпрямился. Прямо передо мной на борту сидел, свесив ногу, матрос. Обветренное, словно дубленой кожи, лицо, зеленоватые глаза, прищуренные щелочками. "Заветный", - машинально прочитал я надпись на бескозырке. Буква "ять" закрашена чернилами, как отмененная в новой советской азбуке. Так что в золотом ряду букв образовалась брешь, но все-таки можно было прочесть надпись. Я отступил, толкнув снаряд в сторону. - Вот мы и в кубрике, - сказал матрос и расстегнул бушлат. - Кажись, сюда попал. Здесь, что ли, собираются, которые из штаба? Он перетянул через борт корзину моченых яблок и спрыгнул с ней в вагон. - Закусывай, артиллерия, до обеда еще далеко, - сказал матрос, устанавливая корзину на лафете, и сам первый взял яблоко. - Вы уж, ребята, извиняйте, что я без винтовки. Проспал, пока выдавали. Сон мне, ребята, приснился... Матрос помолчал, почесывая за ухом и оглядывая исподтишка слушателей. Все с любопытством уставились на него. - Сон приснился, братишки... - Матрос сел на ящик. - Про моего шкуру-офицера сон, который от моей руки в Черном море утоп... В городе, слышу, тревога, и соседи уже повскакали, а я лежу, мне нельзя глаз раскрыть. Досмотреть хочу. Интересно, думаю себе, чем этот сон кончится. Все ли правильно будет? Так и проспал винтовку. А теперь вот - совестно сказать - с мочеными яблоками пришлось против петлюровского кулачья выйти. Уж извиняйте, товарищи... Железнодорожники, ухмыляясь, слушали беспечную болтовню матроса. - А вы часом не артиллерист? - осторожно справился смазчик. - А то вон - к пушке... - Мм... Нет... нет! - замотал матрос головой, жуя яблоко. - В рейс с вами схожу - дома-то скучно сидеть, когда вражья сила в город ломится, - а только не артиллерист, нет! Матрос доел яблоко и стрельнул огрызком через борт. - А у вас нехватка, что ли, в артиллеристах? Двое или трое железнодорожников шумно вздохнули: - Нехватка... - Ну, так в случае чего... Я ведь не пассажиром первого класса к вам сажусь, - сказал матрос. - Помогу, чем могу. Снаряд подать или что - на это-то у меня ума хватит. Железнодорожники потянулись к яблокам - и вдруг так и замерли с протянутыми руками... Из-за города докатился раскат орудийного выстрела. - Повесточка... - пробормотал матрос. - Начинается! Все бросились к винтовкам. Я перетащил свой мешок поближе к пушке, чтобы держать его на виду. Снова гул и грохот. Над вокзалом заметались в воздухе перепуганные птицы. Еще выстрел. Еще... И артиллерия стала бить уже не умолкая. Вот он, бой! Сколько уже раз я слышал на утренних зорях эти медлительно-торжественные, открывающие бой удары наших батарей, а всякий раз переживаешь их заново... В неясной тревоге замирает сердце. И вместе с тем неистребимая радость жизни, и задор, и острое желание сойтись грудью с врагом влекут вперед, туда, где завязалась схватка, и в нетерпении ждешь приказа... - Эх, братишка! - Я со всего маху хлопнул матроса по спине. - Будет дело! Он пошевелил под бушлатом лопатками и крякнул. - Наши бьют, - сказал он, - прежде тех начали... К матросу подскочил смазчик: - А откуда ты знаешь, что наши? Кто тебе сказал? И, не дожидаясь ответа, смазчик прислонил винтовку к колену и начал торопливо и неумело заталкивать патроны в магазин. - Да сам разве не видишь? - сказал матрос. - Разрывов-то нет, чисто над городом. Он взял из рук смазчика винтовку, зарядил, поставил на предохранитель и подал ему. Все кругом зарядили винтовки и стояли как в карауле, не зная, что делать дальше. Матрос потянулся и зевнул: - А кто у вас, ребята, обед варит? Кок есть? Я быстро взглянул на него, думая, что он это для шутки сказал. Но лицо у матроса было деловито-серьезное. Кока, понятно, не оказалось. - Э, братцы, без кока дело не пойдет, - сказал матрос. - Это вам не на берегу - воевать поплывем! Пошутили, посмеялись - и выбрали в коки смазчика. - Вот так и будет, - скрепил решение матрос, - ему это как раз с руки: и буксы помажет, и в кашу сальца положит. Только смотри, кок, не путай, какое сало в буксы, какое в кашу класть! Матрос пошарил по углам вагона, отыскал там в барахле два целых мешка, встряхнул их и взял под мышку. - Давай пойдем, кок, грузиться. Я при тебе баталером буду. Оба спрыгнули на перрон. - А вы не задерживайтесь в городе очень-то! - закричали им вслед железнодорожники. - Мало ли, приказание может выйти или еще что! - Успеем, - сказал матрос. - Паровоза вон даже нет, никуда вы без нас не уедете! И оба ушли через вокзальную дверь. Между тем артиллерийский гул все нарастал. Стекла в окнах выбивали дробь и жалобно пели. Над городом уже начали вспыхивать облачка неприятельских шрапнелей. Какой-то снаряд грохнул совсем близко между домами. В вокзале выпало стекло и разбилось. - Ведь вот что выделывает, окаянный! - Железнодорожники уставились на черную дыру в окне. "Что же это, - думаю, - командир-то? Пора бы ему". В эту минуту снаружи вагона послышался шорох. "Командир! Легок на помине..." Я подскочил к борту, чтобы показать командиру лесенку наверх, а навстречу мне над бортом поднялась крестьянская соломенная шляпа с широкими полями - капелюх. Из-под шляпы глянули темные настороженные глаза. Человек в шляпе постоял снаружи на лесенке, обвел всех глазами, потом показался уже до плеч. К нам в вагон забирался какой-то пожилой бородатый человек - борода у него была почти черная, а на бороду скобой свисали рыжие, словно медные, усы. Одет он был в домотканую рубаху из суровья, с украинской вышивкой. Я ждал, что будет дальше. А он уже проворно вскинул на борт ноги и спрыгнул в вагон, шлепнув подошвами о железный пол. Он был в калошах на босу ногу. В руках бородач держал кочергу. Вскочив в вагон, он сразу обернулся и крикнул еще кому-то за бортом: - Влазь! Через борт перевалился здоровенный парнище с круглой стриженой головой. На нем были порыжевшие сапоги и латаная розовая рубаха. Парень встал, глянул на людей, на пушку - и заробел, прижался к борту. - Не обидят, дура. Бачишь, тут свои, товарищи, - сказал бородатый и, переложив кочергу из правой руки в левую, стал обходить всех, здороваться. - А вы кто такие? - остановил я старика. - Чего тут надо? Документ! Старик, не говоря ни слова, закивал согласно головой, сразу сунул кочергу молодому и полез себе под рубаху. Долго рылся он в каком-то потайном кармашке на груди, наконец вытащил документ. Я расправил затертую бумажку. "Предъявник цього..." - стал я читать. В документе было сказано, что это селянин, из середняков, теперь погорелец. Хату и двор его со всем добром сожгли весной петлюровские банды. Я был смущен тем, что накричал на него. - Надо вам, товарищ, идти в ревком, - сказал я, стараясь загладить свою оплошность. - Сочувствуем. Рады бы и сами пособить, да видите - солдаты... - Та на що ж мени тое способие? Я вас молодых всих здоровше! Старик засмеялся, показав из-под усов крепкие зубы, и, вертя передо мной своими дюжими руками, пыльно-серыми на ладонях, сказал, что он каменотес, - ушел от своего погоревшего хозяйства и ломает камень в карьерах по реке Бугу. Молодого парня в розовой рубахе он назвал своим племянником. - Оби-два камень рушим... А жинка с дитями - по соседям... Не перебивая старика, я все же помаленьку выпроваживал его из вагона. - А ты, товарищ, видать, много бумаги читаешь, - вдруг с усмешкой сказал старик. - Глядел, да недоглядел, что писано в документе. - То есть как недоглядел? Я взял у него бумажку и вместе с железнодорожниками стал перечитывать. - На обороте, глядите, - сказал каменотес. Я перевернул бумажку и тут на уголке увидел карандашную пометку комбрига: "Принять на бронепоезд. Теслер". Все посмотрели на старика. - Так чего же ты вола вертишь? - запальчиво сказал рослый железнодорожник с синим кантом. - Вот эти дядьки всегда так: балачки да разбалачки, словно свататься приходят, а дело за пазухой лежит... Тут бой сейчас, понимаешь или нет? А ты канитель тянешь! - А я своим розумом живу. У тэбе не позычу, - сказал старик, даже не взглянув на железнодорожника. Железнодорожник опешил и не сразу нашел, что ответить. Наконец он выговорил медленно, нажимая на каждое слово: - Що вин дурень, так про це и ридна маты скаже... - У тэбе розуму богато, та вдома не ночуе! - сразу отрубил старик. - Да ну вас... обождите вы!.. - смеясь, вмешались в перепалку остальные железнодорожники. - Ты на какую должность-то прислан, товарищ? Что умеешь делать? Каменотес с минуту еще гневно глядел на рослого с синим кантом, потом сдернул с себя шляпу, смял поля так, что затрещала солома, и нахлобучил шляпу на самые брови. - Какой ты, товарищ, специальности? - повторили вопрос железнодорожники. - Артиллерист, служил действительную, - сказал старик веско, все еще хмурясь... Вот этого уж никто не ожидал... Артиллериста сразу обступили, все наперебой заговорили с ним и тут же, подхватив его под руки, торжественно повели к пушке. Но старик освободился от облепивших его рук. - Ну-ну, берись, давай показывай, как она, окаянная, действует, - торопили каменотеса. - Да сбрось чехлы-то! Ничего, ничего, снимай, мы их потом опять наденем... Каменотес не спеша расстегнул пряжки на чехлах, спустил их один за другим на пол и отгреб ногами в сторону. Я подошел поближе. Вот оно, грозное шестидюймовое орудие... Пуды, десятки пудов кованой и литой стали - и как слажено, как подтянуто все! Все затаясь глядели на могучий ствол, на щит, на механизмы орудия, осторожно притрагиваясь ко всему руками. Как магнит, тянуло оно к себе... Я вскочил на ступицу колеса и стал шарить по стволу, отыскивая марку орудия. Вот она, марка. Я всмотрелся в мелкие, как на пломбе, буквы: "Путиловский завод. ПГР. 1917 г.". Путиловцев работа, наших, питерских!.. Как же это угораздило тебя, матушка, в плен к петлюровцам попасть? Ну, ничего, теперь-то дома, со своими... Эх, командира нет, - зарядить бы сразу да бабахнуть. Небось и со станции возьмет по желто-блакитным! - Отойди-ка, товарищ, - недовольно проворчал каменотес. Я спрыгнул на пол. Каменотес подождал, пока я отошел, потом поплевал на руки и с минуту раскачивался из стороны в сторону. Вдруг он крякнул и с размаху хватил кулаком по рукоятке, торчавшей над казенной частью орудия. Ударил - и с силой потянул рукоять на себя. Из ствола, громыхая, вывернулся наружу стальной поршень с крупной винтовой резьбой. Каменотес подпихнул его плечом и отвел вправо. Блеснул сквозной канал орудия. Мы все, толпясь, стали в него заглядывать, как в телескоп. А каменотес тем временем перепрыгнул через лафет и зашел к стволу с левой стороны. Там, на особом выступе, колонкой возвышался прицельный прибор, весь из винтов, рычажков, с мелкими, как волоски, насечками и цифрами. Каменотес прищурился в стеклышко прицела и начал вращать штурвалы орудия - их было два. Повертел один штурвал, повертел другой - ствол пушки медленно отошел в сторону и чуть приподнялся. - Добра гармата... - проговорил каменотес, поглаживая бороду. Он подозвал племянника, велел накинуть на пушку чехол, а сам присел на лафет. Потом, пошарив в карманах, достал и выложил на ладонь стальной обломок ножа, какую-то трухлявую губку, камешек-кремень и коротенькую трубочку-"люльку" с бисерными подвесками. Набив трубку зеленым табаком-самосадом, старик отошел к борту и приготовился закуривать. Ему предложили спички, но он спичек не взял и стал сам добывать огонь. Задача оказалась непростая. Старик зажал кремень и губку в пальцах левой руки и с силой чиркнул по кремню сталью. На первый раз ничего не получилось. Он еще раз чиркнул, высекая искры, еще, и наконец губка затлела. Тут он помахал губкой из стороны в сторону, давая разгореться, и с маху сунул ее, как старинный пушечный фитиль, в свою трубку. Изо рта его, из ноздрей и из трубки в три струи повалил сизый табачный дым, сползая по бороде на расшитую сорочку. Эх, смачно курит! У меня даже слюна навернулась, и я поспешил скрутить папиросу. Гляжу, и железнодорожники тоже не устояли против соблазна - все достали табак. "Дай-ка, - думаю, - уважу старика, попрошу прикурить от его коптильной фабрики". Я подошел к артиллеристу и попросил высечь огонька. Он поглядел на меня, кивнул и с охотой опять полез в карман за всеми своими приспособлениями. Раздул уголек и протянул мне. Я наставил папиросу, но тут же повалился на старика, и мы с ним крепко стукнулись лбами. "Фрррр!.." - заверещал кондукторский свисток. Дернулся вагон, лязгнули буфера, и над самым моим ухом рявкнул гудок паровоза. Тьфу, я даже вздрогнул от неожиданности. Вот медная глотка! Паровоз подошел вплотную к железному вагону, и нас обдало теплом. Все поежились, вдруг почувствовав холодок раннего утра, и потянулись к паровозному котлу, как к печке. Но тут из трубы паровоза со свистом полетели искры. Мы шарахнулись, отмахиваясь от них, как от злых комаров. - Эгей!.. - закричали железнодорожники машинисту. - Прикрой сифон-то, не сифонь! Здесь ящики, снаряды! Искры перестали сыпаться. Машинист выглянул из будки и, разминаясь, сошел на перрон. Я увидел плотного пожилого человека в фуражке с серебряными галунами, в форменной черной тужурке, при часах. Цепочка от часов у него висела через всю грудь. - Ну как, отправляемся? - крикнул машинист, подходя к нам. - Разрешение есть. - И он помахал в воздухе зеленой бумажкой. - Повремени, Федор Федорович, - ответили ему из вагона. - Не за нами дело - командира дожидаемся. - Командира, командира... - проворчал машинист, оглядываясь на дверь вокзала. - Семеро одного не ждут. А нас тут побольше, чем семеро... Я, свесившись с борта, осматривал наш паровоз. Хорошая машина... Щегольские красные колеса с белым кантиком по ободу, дышла блестят, все сверкает... На зеленой будке виднелась литера "Н" и номер "333". Пассажирскую машину отрядили в бой - молодцы железнодорожники! Этот паровоз уже повезет так повезет! Тут мне показалось, что за паровозом два тендера. - Это для чего же, - спросил я проходившего мимо кондуктора, - тендер и еще тендер? Кондуктор вынул свисток изо рта. - Это вагон идет за тендером, - сказал он, - стальной вагон под зелень выкрашен. Ваши же пулеметчики там едут, с пулеметами. Бронированный вагон? Вот оно как! Так у нас же целый боевой поезд составился! Это надо поглядеть... Я перемахнул через борт, но только разбежался, как меня кто-то окликнул по фамилии. В дверях вокзала стоял человек в сером полуштатском френче, с коробкой маузера на боку. Гляжу - это помощник начальника нашей проскуровской милиции Богуш! Вот гость еще... Что ему тут надо? Богуш сразу полез в орудийный вагон. Я поднялся за ним. - Все ко мне! - крикнул Богуш, перелезая через борт. Пока ребята собирались, он мельком взглянул на пушку и на штабеля уложенных ящиков. - Здравствуйте, - сказал он, когда все подошли и остановились перед ним. - Будете исполнять мои приказания. Распоряжением штаба я назначен командовать этим... - Он оглянулся на паровоз, на задний вагон, усмехнулся и закончил иронически: - Этим сборным составом. "Что, - думаю, - такое? Да как же он берется? Ведь тут артиллерия..." И вдруг я вспомнил, что Богуш артиллерист. Говорили даже, что он из бывших офицеров, не то штабс-капитан, не то капитан. Значит, артиллерист опытный. И в службе исправный, это видно по его милицейской работе: город содержит в порядке, милиционеры круглые сутки на постах. Что ж, командир неплох! Малость выпивает, но здесь-то будет не до того. Богуш, встав по-военному, руки по швам, медленно обвел глазами всех, кто был в вагоне. Мы подравнялись и тоже стали навытяжку. - Что ж, тут добровольцы, что ли, партизаны? - Добровольно идем, - отозвалось несколько голосов. - А из бригады есть люди? Я сказал, что есть - в другом вагоне, пулеметчики. - Сколько пулеметов? - полуобернулся ко мне Богуш. Ему ответили железнодорожники: пулемет в башне и два по бортам. - Так, всего три... Хорошо. - Он подумал и опять обратился ко мне: - А вы кем тут? От политотдела? - Да нет, - говорю, - в команде. Подрывником назначен. - Вот как! Ну, это правильно. Подрывник, конечно, понадобится... Ну-с, а кто тут артиллеристы? Вышел каменотес с племянником. - Где служил? В германской участвовал? - И в японскую служил, и трохи в германскую, - сказал каменотес, - в тридцать пятом легком артдивизионе. - В легком? - Богуш усмехнулся в мою сторону и пожал плечами.- Так это же не легкая, - он кивнул на пушку. - Это шестидюймовая гаубица! - Ничего, товарищ командир, управимся, - сказал каменотес и снял шляпу. - Каким номером стоял? - снова спросил командир. - Первым номером. Бомбардир-наводчик. - Так-с... А этот? - Богуш кивнул на его племянника. - А он, товарищ командир, хучь першим, хучь другим номером. При мне стоять будет. Богуш развеселился. Нащупал сзади борт вагона, сел, болтая ногами. - Ну-ну, еще тут кто? - Я!.. - отозвался вдруг голос снаружи, и через борт перевалился тяжелый мешок. Богуш отскочил в сторону и осмотрел свои галифе - не запачкался ли? Мешок был в муке, от него шел пар. В вагоне вкусно запахло печеным хлебом. Все заулыбались. Потом появился второй мешок, и следом за мешками мы увидели матроса. - Ффуу... - тяжело вздохнул он, садясь верхом на борт. Лицо его было багровое, глаза осоловели от грузной ноши. Вслед за матросом перебрался в вагон смазчик, весь перепачканный в муке: плечи, локти и даже брови белые. - Это что же?.. - сказал Богуш, поглядывая то на матроса, то на смазчика. - Провиантская команда? Тут матрос, вдруг сжавшись комком, выпрыгнул на середину вагона и, лихо заломив бескозырку, отчеканил: - Черноморской эскадры, миноносца "Заветный", действительной службы сигнальщик Федорчук!.. С бывшей эскадры, - поправился матрос. - Почему с бывшей? - спросил Богуш. - На дно ее пустили - от германца. - Ах да... - сказал Богуш, кивнув. - Значит, бывший сигнальщик с бывшего миноносца бывшей эскадры. - Он усмехнулся и сразу повернул лицо к железнодорожникам: - А вы кто такие? Артиллеристы, пулеметчики? Те помялись, посмотрели друг на друга. - Рабочие мы, с пути... Есть и движенцы. - Так-с... Что-то многовато вас тут, товарищи, набралось. Я вижу здесь... восемнадцать человек. Незачем столько, гаубицу ведь нам не запрягать. Ну, двое к правилу, - он показал на конец лафета с ручкой торчком, - ворочать орудие. Кто станет? К правилу подскочил матрос и потянул за собой смазчика. - Так-с. Первый номер, наводчик, у нас есть... Каменотес при этих словах кашлянул, посмотрел на всех победителем и расправил усы. - Первый номер, правильные... - перечислял Богуш. - Так... Теперь заряжающий. - Богуш остановил взгляд на племяннике каменотеса: - Заряжающим станет вот этот малый, он поплечистее вас всех. Парень, как видно не ожидавший такого почета, раскрыл рот и растерянно замигал глазами. Но дядя тут же вывел его из столбняка - схватил за руку и поставил куда следует. - Теперь, - сказал Богуш, - нам потребуется еще замковый - открывать и закрывать затвор орудия. Вперед было сунулся щуплый телеграфист с молниями в петлицах, но его оттеснили. Вышел рослый железнодорожник с синими кантами. - Слесарь, - сказал он отрывисто. - Чинил оружие... Партизанам. Когда немчуру били. - Так, понятно. Все! - Богуш встал с борта. - А остальные... Извините, товарищи, но я, как командир, обязан предложить вам оставить бронепоезд. Рабочие заволновались. Растерянно сбились в кучу, толпой подступили к командиру. Поднялся шум, говорили все сразу, перебивая друг друга. Кто-то требовал, чтобы дело разобрал профсоюз, другой кричал и грозился пожаловаться в штаб. Двое или трое, пытаясь успокоить остальных, доказывали Богушу, что, если бы не они, железнодорожники, бронепоезд так и стоял бы в тупике, а растопили они его для того, чтобы самим выйти в бой. "Это наше право! - твердили они, наступая на Богуша. - Наше право!" Но Богуш ничего не слушал. Он выждал, пока шум стал стихать, и твердо повторил свое приказание. Рабочие взяли винтовки. - Оружие оставить, - сказал Богуш. - Это инвентарь бронепоезда. Тут уж и я не стерпел. - Неправда, это их винтовки! - вступился я. - Вы командир, и наше дело подчиняться, но оружие рабочим выдал командир бригады. Сам лично. - Ах, разве! - Богуш живо обернулся ко мне. - Тогда пожалуйста, я не возражаю... Но тем более, значит, вам, товарищи, не место здесь... В полках сейчас каждый человек с винтовкой на счету, а вы, извините, прохлаждаетесь... Слышите, какой бой идет! Рабочие вышли, построились с винтовками на перроне и молча двинулись с вокзала. Глава третья Бой на подступах к Проскурову все разгорался. В городе начались пожары. Это неприятельские снаряды, взрываясь, поджигали в разных концах города деревянные и камышовые крыши. Быстро клубясь в прохладном утреннем воздухе, дым черными завесами застилал город. Станция тоже уже была под обстрелом. Со звоном рвались в воздухе шрапнели, обдавая перрон градом пуль. Завывая, как сирены, проваливались куда-то за вокзал гранаты, и слышно было, как там, сзади, рушились здания и осыпались стекла. Стоять дальше у перрона стало невозможно, и командир приказал передвинуть поезд. Теперь мы стояли на какой-то поросшей травой подъездной ветке, вдоль которой высились похожие на веретена украинские тополя. В этом случайном и малонадежном укрытии команда бронепоезда проходила учение и боевую практику... Не знаю, какие успехи делали в своем вагоне пулеметчики, только за них, видно, командир был спокоен: он побывал там всего один раз и больше уже не ходил. Но у нас в вагоне дело не клеилось. Из всех пятерых наших "артиллеристов", отобранных командиром, только один каменотес и разбирался в пушке - остальные ведь впервые очутились перед этой махиной. А тут еще и времени в обрез, и этот гнетущий свист, и грохот обстрела... Богуш выходил из себя. - Замковый! - кричал он, топая ногами. - Где у вас стопор курка? Опять не в боевом положении? Третий номер... да ты, стриженая голова, ты третий номер! - вдалбливал он совсем ошалевшему племяннику каменотеса. - Как подаешь снаряд? Где правая рука у тебя, где левая? Сено-солому к рукам привяжу!.. Четвертый номер! Пятый! Пятым был матрос. Он уже начинал злиться и отвечал Богушу петушиным голосом: "Так точно-с! Никак нет-с!" - Ну знаете, товарищи... - сказал наконец Богуш. Он отошел, достал платок и дрожащей рукой обтер шею и лоб. - Я, конечно, поведу вас в бой, но только имейте в виду... Он вдруг выбежал на середину вагона, топнул ногой и начал сыпать без передышки: - Орудие к бою! По краю деревни! Шрапнелью... Заряд номер два! Отражатель ноль! Угломер двадцать семь - семьдесят! Наводить на колокольню! Прицел сто!.. Трубка девять-девять!.. Он сунул руки за спину и с усмешкой посмотрел на одного, на другого. - Слышали артиллерийскую команду? Поняли? Все молчали, оглушенные потоком незнакомых слов, и только растерянно переглядывались. - Поняли. А чего ж тут не понять? - осклабясь проговорил каменотес. Он во всем поддакивал командиру. - Ни черта не поняли! - сказал матрос и злобно сплюнул. - На позицию надо выходить. Нечего тут канителиться. С отражателем или без отражателя, а надо белых бить... - Правильно, - сказал я. Богуш обернулся: - Что-с? - Я говорю, что самое правильное... - А я вас не спрашиваю! Лицо его вдруг покрылось краской. - Дисциплины не знаете... - заговорил он, понижая голос, чтобы не услышали другие. - Политотдельщик... стыдно! Вдруг он уставился на мой мешок: - А это что такое? Я объяснил: - Подрывное имущество. - То есть что значит - подрывное имущество? Динамит? - Есть и динамит, - сказал я. - Так вы что же!.. - вдруг закричал он, обернувшись к артиллеристам. - Вы нас всех в воздух пустить хотите?.. Шальная пуля, осколок - и кончено?! Всему поезду конец! Артиллеристы нахмурились, глядели на меня исподлобья. Тьфу ты черт!.. Меня даже в пот ударило. Динамит ведь и вправду может от пули взорваться, такое проклятое вещество. Как у меня это из головы вылетело. Я топтался, передвигая мешок с места на место, не зная, куда его упрятать. - В задний вагон! - коротко распорядился Богуш. Он подозвал матроса: - А вы поможете ему нести. Мы с матросом спустились на землю. Я кинул в досаде мешок. - Вот черт!.. Дураком, олухом каким-то меня выставил - перед всей командой! Матрос ничего не ответил и взял мешок за ушко. Я подхватил мешок с другой стороны, и мы зашагали с матросом в ногу. - Он и нас всех дураками выставляет, - сказал матрос как бы про себя. - Сам-то не слишком ли умен... Ну посмотрим! В молчании прошли мы мимо красных колес паровоза, будки с подножкой, зеленого тендера. А вот за паровозом и зеленый вагон, без дверей, без окон, глухой, как шкатулка. Из бойницы глядит пулемет. - Впустите-ка, товарищи! - крикнул я в бойницу. - Где тут вход у вас? В бойнице, за пулеметом, мелькнула нога в сапоге, потом в отверстии показались нос и прищуренный глаз. - Чего надо? Пароль! Но не успел я ответить, как звякнули буфера, и вагон поехал мимо меня. Поезд тронулся. С глухим рокотом паровоз выбросил тучу дыма и прибавил ходу. - Стой! Машинист! Остановись! Я бежал рядом с вагоном, уцепившись за край бойницы. Кричал и матрос, но машинист нас не слышал. - Прыгай на буфера, живо, эй!.. - закричали из бойницы. Мы с матросом рванулись вперед, обогнали броневой вагон и забросили мешок на буфер. Придерживая мешок рукой, я вскочил на буфера сам и стал обшаривать стену вагона. Беда - на броневой стене не за что и уцепиться... Но тут неожиданно открылась потайная дверца, и несколько дружных рук втянули меня вместе с мешком внутрь вагона. - Федорчук, залезай! - крикнул я. Поискал глазами матроса, а он вон уже где: бежит чуть ли не впереди поезда! - Ну, ну, цепляйся за лесенку, не промахнись... - Гоп, ловко прыгнул к артиллеристам! Я убрал голову в вагон, и за мной медленно закрылась дверца, тяжелая, как у несгораемой кассы. Стало темно. Осторожно, чтобы не удариться головой, я распрямился. Гляжу, а наверху, под самым потолком, красноармеец, как чижик на жердочке, и над ним, будто огромная шапка, круглая пулеметная башня. Красноармеец сидел на подвесном железн