Василий Федорович Хомченко. Следы под окном Повесть ----------------------------------------------------------------------- Хомченко В. При опознании - задержать: Повести: Авторизованный перевод с белорусского Галины Шарангович Мн.: Маст. лiт., 1989. - 448 с. OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 декабря 2003 года ----------------------------------------------------------------------- В книгу белорусского прозаика В.Хомченко (род. в 1919 г.) вошли три остросюжетные повести. Жизни белорусского поэта-демократа Ф.Богушевича посвящена повесть "При опознании - задержать". О чекистах, их борьбе с врагами революции в годы гражданской войны повесть "Облава". "Следы под окном" - психологический детектив. Из протокола осмотра места происшествия Дом гр-на Егорченко В.П. стоит на отшибе, на расстоянии восьмидесяти метров от двух других домов. Дом и двор обнесены проволочной сеткой. Перед фасадом дома - палисадник, огороженный частоколом, высота которого один метр сорок сантиметров... Мимо дома, в пяти метрах от палисадника, проходит проселочная дорога. По фасадной стороне дома расположены три окна. В правом окне разбито нижнее правое стекло... По характеру осколков и пробоинам в стекле можно заключить, что стекло разбито выстрелом из ружья, заряженного мелкой дробью... Возле частокола обнаружены следы, принадлежащие, возможно, тому, кто стрелял... Следователь районной прокуратуры младший советник юстиции П.Петров. Ах, если бы Алена Макаровна Комкова знала, что случится с ней в санатории! Если бы могла знать... Путевку Комкова получила впервые в жизни, притом "горящую", оставался только один день на сборы и дорогу до того санатория. А ехать из ее поселка до него надо было почти полсуток поездом. Профком льнозавода, на котором работала Алена Макаровна, долго уговаривал, и она согласилась взять путевку - никогда в санаториях не бывала, а тут давали бесплатную. Стояла весна, запоздалая, холодная, туманная - размазня, а не весна; только в середине апреля улыбнулась она теплой солнечной усмешкой. Вот в эти апрельские дни и приехала Алена в санаторий, опоздав всего на день. Ей сразу же все там понравилось: комната с лоджией, озеро, лес кругом, врачи и медсестры, официантки, соседи по столу и соседка по комнате - худощавая, маленького роста, с сединой в густых, коротко подстриженных волосах, насмешливая и подвижная. Звали соседку Валерией Аврамовной, возраст ее был предпенсионный - шел уже пятьдесят третий год. Однако Валерия Аврамовна вела себя так, словно бросала вызов своему возрасту. Первые вопросы, заданные ею Алене при знакомстве, были о муже: - Замужем? Кто муж? - Н-нет... - Алена растерялась от нескрываемого любопытства соседки. - Нет у меня мужа. - Разошлись? Пьяница был? - Да нет... Совсем не было. Не хватило мне, другие поразбирали, - попробовала она перевести разговор на шутку. Валерия призналась, что и она не замужем. - Был у меня муж, да спился. Инженер, вместе политехнический окончили. Выгнала. Ничего, мы себе тут заведем кавалеров. Может, кого-нибудь и насовсем приручу. А ты как? Алена застенчиво усмехнулась: - Куда уж мне невеститься. Сорок шестой идет. Вот так они и познакомились, поговорили, вроде бы и в шутку, о том, что, надо признаться, было в мыслях у Алены, когда ехала сюда: а вдруг кто-нибудь подходящий да встретится. Во время обеда Валерия повела Алену в столовую, пообещав посадить за свой стол. - У нас теперь стол будет симметричный: двое мужчин и мы вдвоем, - говорила она по дороге. - Мы с тобой, Алена, богатые, тут ведь мужчин мало. И еще нам повезло - наши оба неженатые. Их соседи сидели уже за столом. Валерия Аврамовна сначала представила Алену, потом мужчин. Старший был адвокат Зимин Аркадий Кондратьевич, высокий, худощавый, в очках, с короткими густыми седоватыми усиками. А второй - журналист (он назвал себя газетчиком) Цезарь Тимофеевич Лысцов. "Зовите меня просто Цезиком", - попросил он, и его потом все так и называли. Этому Цезику Лысцову, с выпуклым животиком, двойным подбородком и двумя полосками залысин было столько же, сколько и Алене, - сорок шесть. Приехали мужчины и Валерия вчера, так что Алене предстояло пробыть вместе с ними весь санаторный срок. Приняли мужчины Алену весело, встали, поклонились, Зимин еще и руку поцеловал, щекотливо дотронувшись кончиками усов, от чего Алена смутилась и по-девичьи покраснела - ей никто до этого руки не целовал. - Очень рады такому соседству, - сказал Аркадий Кондратьевич. - Откуда прибыли? - Из Сурова, - назвала Алена свой поселок и место работы. - Бывал в ваших краях, участвовал в выездной сессии областного суда. - А кого судили? - спросил Лысцов. - Расскажите. - Убийцу. Ничего интересного, - уклонился Зимин от ответа. - Преступление - вещь противная, не люблю об этом говорить. Если рассказываю, то о более веселых эпизодах. - Ну так расскажите о более веселом, - не отставал Цезик. - Веселом? - Зимин задумался, усмехнулся, видимо, вспомнив что-то забавное. - А вот было недавно. Там же, в вашей области, - обратился он к Алене и назвал район. - Судили группу воров, а среди них была цыганка. Стала она просить у суда снисхождения, как кормящая мать. "Какая ж вы кормящая, - говорит судья, - вашему младшему ведь шесть!" - "Тарас, иди сюда, покормлю!" - позвала цыганка. Из коридора в зал вбежал цыганенок и давай сосать у матери сиську. Цезик вытащил из кармана записную книжку, начал записывать. - Интересно, интересно, - крутил он головой, - где-нибудь можно использовать. - Гонораром со мной поделитесь, - пошутил Зимин. Пообедав, они вчетвером прогулялись вдоль озера, поговорили и разошлись по комнатам на тихий час. - Ну, Алена, ты адвокату определенно понравилась, - категорично заключила Валерия Аврамовна, когда они закрыли дверь своей комнаты. - Да что вы, - смущенно возразила Алена, - он просто вежливый человек. - Не выпускай его, послушайся меня. А я возьмусь за Цезика. Расшевелю его. Алена хотела сказать, что Цезик, пожалуй, молод для Валерии, да вспомнила, что и она намного моложе Аркадия Кондратьевича, и промолчала. "А, - подумала она, - все это пустое. Лишь бы время провести". - Нам повезло, - не умолкала Валерия, - наши мужчины не пьют. Теперь ведь, когда знакомятся с женихом, чем интересуются? Не тем, каков он - красивый или некрасивый, любит или не любит, а пьет жених или не пьет. Вот времена наступили. - Я бы не сидела вековухой, - призналась Алена, - женихи находились, да все пьяницы. А с ними жить - горе пить. Лучше уж одной. - Таким и море по колено, - тяжело вздохнула Валерия, вспомнив про своего мужа. - И сколько ж их утонуло в этом море! - Ой, и утонуло... А все-таки жаль их. Идешь, а он, бедняга, лежит, как мертвый, шевельнуться не может. - Жалела и я раньше, а теперь травила б, как клопов. Алена засмеялась, вспомнив случай, рассказала соседке: - Зимой как-то шла я с работы, темно уже, а пьяный лежит - на снегу, без шапки. Мороз крепчает, замерзнет, думаю. Подняла его, посадила, шапку надела. А он глаза продрал да - цап меня за грудь. Я ему как врежу по щеке и бежать. Вот так поговорили они на эту неожиданно возникшую тему, будто не было больше о чем говорить, и улеглись в кровати. Валерия сразу заснула, а Алена, хоть и устала за дорогу, так и не смогла задремать. Лежала, перебирала в памяти, до малейших подробностей, все, что было в дороге и что произошло тут, в этот первый санаторный день. Когда закрывала глаза, мерещился стук колес, приглушенная беседа попутчиков, выплывали лица людей, встреченных в санатории. "Хорошо мне тут будет, - пришла она наконец к отрадному заключению. - И люди возле меня хорошие. Очень хорошие". И начались для Алены санаторные дни, безмятежные, беспечные, когда с утра человека ждут одни приятные обязанности - не пропускать процедуры, не опаздывать в столовую, ложиться спать в определенное время. Все прежние заботы, связанные с работой и домашними делами, забылись, ни разу Алена о них не подумала, как ни разу не вспомнила, что на ее маленьком огородике возле хаты пора сеять морковь, укроп, петрушку, сажать чеснок. Все это будто вычеркнулось из памяти, и думать не хотелось, даже противно было об этом думать. Процедур ей было назначено немного: хвойно-желудочные ванны, кислородный коктейль, массаж плеча - рука побаливала. Не жизнь, а малина, как говорит Цезарь Лысцов, рай земной, только короткий, всего двадцать шесть дней. Как нигде, наслушалась тут Алена разных смешных историй, анекдотов, хохм и хохмочек. На каждом шагу розыгрыши, шутки, рассказы про выдуманные и невыдуманные комические случаи. Народ отдыхал в это время в основном городской, большей частью пенсионеры, люди бывалые, много чего повидавшие и пережившие, им было о чем рассказать. Отдыхало в санатории и несколько человек из села, тоже, как и Алена, впервые. Один такой, Семен Раков, был даже ее земляком, из одной области. Очень уж он скучал по работе, мучился от безделья. - И как это можно ничего не делать, а только есть, лежать, гулять? - удивлялся Семен и старался найти себе хоть какую-нибудь работу: помогал уборщицам в корпусе, брал у дворничихи метлу и подметал дорожки, вскопал огород для Магды, одинокой женщины, сторожившей санаторные склады, магазин, лодочную станцию. Магду эту, пятидесятилетнюю женщину низенького роста, в военных защитного цвета брюках с красным кантом, в солдатском стеганом бушлате, все отдыхающие видели каждый вечер: ходила она по территории санатория с одностволкой, охраняла свои объекты, и рядом с ней бегала забавная, белая с черными пятнами, собака. - Ружье заряжено, и вот еще патроны есть, - отвечала она на подтрунивания тех, кто сомневался, что из винтовки можно выстрелить. - Так пальну, что не встанешь. Алена познакомилась и с Магдой, и с Семеном Раковым. Магда во время войны партизанила в их области, сюда приехала сразу после освобождения к брату и живет в его хате. А брат давно умер. И поскольку Семен и Магда оказались земляками, Алена с ними и подружилась. Семен в конце концов не выдержал безделья, съездил домой и привез сапожный инструмент. Теперь его часто видели в беседке за ремонтом обуви отдыхающих. Делал бесплатно, за доброе слово. Случалось, не приносил ему никто обувь в ремонт, тогда Семен сам приходил к людям: каблучок, мол, на ваших туфлях сбился, разрешите набоечку заменить. Выручал он, надо сказать, многих, всякое же случалось: то каблук у кого-то неожиданно отлетит, то подметка отстанет, а мастерской близко не было. Начал приносить ему обувь и медперсонал - санитарки, сестры. А зубной врач Егорченко целый мешок притащил. "Что можешь - отремонтируй, что нельзя - выкинь", - сказал Семену. Алена впервые встретилась с Семеном у массажистки. Он зашел в кабинет, когда Алена кончала одеваться. Массажистка глянула в его санаторную книжку - пришел он в первый раз, сказала раздеваться до пояса. А Семен и спрашивает: "До пояса сверху или до пояса снизу?" Полная, с сильными руками массажистка сердито крикнула: "Ты мне тут не хулигань! Рубашку снимай, тебе ж плечо, а не задницу массажировать". По Семенову выговору и узнала Алена, что земляк он, подождала его в коридоре, расспросила и познакомилась. Семен починил туфли и Алене, Валерии, Цезику. Не было чего чинить только у Зимина, тот приехал в новеньких, специально купленных для санатория, ботинках. В компании своих соседей по столу Алена в основном и проводила время. Вместе ходили в кино, ездили на экскурсии, совершали прогулки в лес, где Цезик любил разводить костер. И было с ними Алене легко и весело. Аркадий Кондратьевич оказался златоустом, неутомимым рассказчиком разных, большей частью судебных, смешных историй. Алена с удовольствием слушала его рассказы не только потому, что он умел интересно подать их, а еще и потому, что почувствовала его заинтересованное внимание к себе - кажется, из всех женщин санатория Зимин выделил ее одну. Ей понравились его деликатность в обхождении, искренний интерес к ее жизни, работе. Она уже знала, что он вдовец, живет в большом городе, имеет сына, который служит где-то на севере. Алена сразу в него влюбилась, да стыдилась своего чувства, боялась хоть чем-нибудь его проявить, чтобы потом стыдно не было. Он же не ровня ей - и старше лет на десять, и положение у них разное: она простая работница, а он известный адвокат, человек образованный. И все же, хоть и держала в тайне свою влюбленность, надежда на его встречный шаг в душе не гасла, а, наоборот, разгоралась. "А что тут такого? Он одинокий, в женской ласке нуждается, а я была бы ему хорошей женой. Не последняя ведь, говорят, даже красивая". Женщины всегда каким-то особым, неведомым мужчинам чутьем сразу узнают, кому и как они нравятся. Алена почувствовала, что она понравилась Зимину в первую же минуту знакомства, когда он поцеловал ей руку. И раз уж она почувствовала это и поняла, то и старалась быть такой, какой ее хотели видеть. Зимин, выходя вместе с Цезиком на встречу с Аленой и Валерией, всегда одевался, как и следует одеваться для свидания с женщиной. На нем был новенький плащ, костюм, белоснежная рубашка с галстуком, берет и до блеска начищенные туфли. Казалось, он и очки надевал другие, не те, что носил обычно. У Цезика же были неизменные джинсы, свитер и кожаный пиджак. Валерия и Алена тоже принаряжались, наблюдали из окна, когда мужчины появятся на аллее, и выходили из корпуса, чуть-чуть опоздав для приличия. Вот и в тот день они так же вышли с опозданием. Цезик встретил женщин комичным поклоном, тут же рассказал коротенький анекдот про тещу. У него всегда было что-нибудь не застегнуто или не подвязано, обычно пуговицы на рукаве или шнурки на ботинках. И на этот раз на правом рукаве болталась незастегнутая пуговица. Валерия ему застегнула, начала укорять: - Ах, Цезарь, Цезарь, какой ты неухоженный и до чего катастрофически толстеешь! А знаешь, почему? Потому что ты ни в кого как следует не влюбился. Цезик, ну влюбись так, чтобы ночи не в радость стали, чтоб душа загорелась! Цезик снисходительно улыбнулся, похлопал себя по животику и, оправдываясь за его излишнюю рельефность, ответил, как, видимо, отвечал не раз: - В борьбе с трудностями окреп. - Нет, Цезик, я все же помогу твоим трудностям. - Она взяла его под руку. - Сейчас мы с тобой совершим пешеходный круиз вокруг озера, а ужинать будем капустными котлетами и чаем без сахара. - Смилуйтесь, Валерия Аврамовна, - с выражением страха на лице взмолился он. - Я же в санатории. Они дружно помахали Зимину и Алене на прощанье и пошли в другую сторону. - Сколько у нее энергии, - похвалил Зимин Валерию. - Вот бы такую жену Цезику. - Неплохо было бы, - согласилась Алена, - только... - Только в возрасте разница? Это не преграда. Разве не так? - Может, - неуверенно ответила она, - и не преграда. - А Цезик в нее влюблен. - Валерия Аврамовна говорила, что он ей в этом ни разу не признался. - Что ж, бывает, признаться действительно тяжело. Как вы считаете, Алена? Она смутилась, почувствовала, что краснеет. - Бывает. - А вы знаете, как у разных народов признаются в любви? Порой очень оригинально. В Новой Зеландии есть одно племя. У них парень приходит к девушке и дает ей веревочку с узлами. Девушка, если согласна и юноша ей нравится, развязывает те узелки. А не нравится парень - бросает ему веревку под ноги. А случается, двум парням девушка нравится, тогда они сходятся и начинают тянуть ее за руки каждый в свою сторону. Кто перетянет, тот и победит, тому девушка и достанется. - Ого, - удивилась Алена, - так и руки оторвать могут. - Не оторвут, девушка сама поможет тому, кто ей нравится. Они подошли к танцевальной веранде, где уже звучала музыка и куда сходились отдыхающие, остановились. Алена ожидала, что Зимин пригласит ее потанцевать, а он предложил погулять по лесу. Лес был по-весеннему влажный, прохладный и еще голый. Только-только начали набухать почки на ветках берез и осин. Но уже посвежела хвоя на соснах, зеленели, как летом, кислица под елками и брусничник. А в прогалинах меж деревьев, где на землю падало больше солнечного света, синими брызгами рассыпались подснежники, слабенькие и, как показалось Алене, боязливые. Жили, дрожа за свою беззащитную жизнь, - вот подойдут сейчас эти двое и начнут их рвать и топтать. Жалость к живым цветам у Алены была с детства, и поэтому она их никогда не рвала и не давала этого делать подружкам. - Привет вам, веснянки, - поклонился подснежникам Зимин. Глянул в глаза Алене. - У вас, Алена, глаза такие же синие и красивые, как эти подснежники. - Ну что вы, Аркадий Кондратьевич, - застеснялась она. Он и сам немного смутился, сказал, словно оправдываясь: - Потянуло и меня, простите, на банальность, - замолчал, нахмурился. Что такое банальность, Алена не знала, но догадалась: что-то, видно, не совсем красивое. "Зачем тебе оправдываться, плохого ты ничего не сказал, - подумала она. - Глаза мои и правда синие, как пролески. И слышать это мне приятно". Она и решилась: - Аркадий Кондратьевич, не хмурьтесь, не молчите. Вы все правильно заметили. - Люди, неравнодушные к другим, не всегда умеют сказать им об этом, - проговорил Зимин и взял Алену под руку. Она улыбнулась ему, дрогнула и в его усах усмешка. - А разве вы ко мне неравнодушны? - осмелилась Алена и сжалась: а вдруг он скажет не то, что хотелось услышать? Попробовала перевести сказанное в шутку. - Душа ведь у вас ровно дышит? - Ровно, ровно, - торопливо ответил он, поняв ее не совсем удачную попытку поправиться. - Аркадий Кондратьевич, - совсем уже осмелела Алена, - у вас красивые усы, они вам к лицу. А знаете, когда-то мне очень хотелось поцеловаться с усатым. Девчата говорили, что это приятно. И вот на танцах познакомилась с одним усатиком, назначила ему свидание. Он пришел, да уже без усов. Посмеялись. Чем дальше отходили от санатория, тем гуще и глуше становился лес, он был уже не похож на парк, в границы которого этот лес входил, а на обыкновенный, более того, совсем дикий лес. Окончилась тропинка, они оказались у новой россыпи подснежников. Звуки музыки с танцевальной веранды доносились и сюда, но тихие, приглушенные. Присели на поваленное дерево. - Ваш городок, должно быть, тихий и уютный, - сказал задумчиво Зимин. - И вы его любите? - Люблю. Только он не городом считается, а поселком городского типа. - По-се-лок город-ско-го ти-па, - растягивая по слогам, насмешливо повторил Зимин. - И что за чиновник придумал такое название? А просто городским поселком нельзя назвать? Или местечком? Алена повернулась к Зимину, голова ее доставала ему только до плеча. Зимин, подумав, что она хочет что-то сказать, тоже повернулся и наклонил голову в ожидании. Алена ничего не сказала, медленно приблизила к нему лицо и, ощутив лбом холодок очков, отшатнулась. Он ласково положил руку ей на плечо, придвинулся ближе. Алена молчала, притих и Зимин, лицо его стало строгим, даже скованным. Алена почувствовала, что в нем исчезли уверенность и непринужденность, с которой он обычно что-то рассказывал, пояснял. Теперь, обнимая ее за плечи, он говорил мало, и то о каких-то пустяках. Алене же хотелось услышать от него слова, важные для них обоих, она волновалась, понимая, что его внезапная серьезность связана с тем, в чем он хочет открыться. Стараясь унять волнение, Алена заговорила о своем поселке, о его людях и достопримечательностях. - Алена, - перебил ее Зимин, - давайте в воскресенье съездим в город, я покажу вам свою квартиру. - Квартиру? - Чтобы знали, где я живу. За день мы успеем съездить. - Ну что ж, - сказала она, сдерживая дыхание, - съездим. Он взял ее руку в свои ладони, держал ее, согревая, и по теплу, которое переливалось ей, Алена почувствовала его приподнятость и сама ответно заволновалась. А когда Зимин подвинулся еще ближе, тесней прижимаясь плечом к ее плечу, она вздрогнула всем телом - а может, это качнулись деревья и небо? "Он такой же несмелый, как и я, - догадалась и удивилась Алена, - тоже стесняется... А может, боится? Это же мне надо бояться". - Значит, поедем в воскресенье? - повторил он приглашение. - Воскресенье завтра. - Ах, черт, я и забыл. Не в это, а в следующее. Так они и не открылись друг другу, не сказали то, что хотелось, но и без тех несказанных слов обоим было ясно, что вдвоем им очень хорошо. Возвращались назад под руку, то он брал ее под локоть, хо она, и это их смешило. Своим женским чутьем Алена поняла и довольно просто объяснила себе, почему Зимин первым не признался в том, в чем должен был признаться: он боится обещать, не взвесив все, боится быть обязанным сказанному. Не мальчишка же, вот и не бросается словами. Начали попадаться отдыхающие, Зимин не обращал ни на кого внимания, не отвечал на реплики, шел с каким-то просветленным лицом и улыбкой под усами. Алена поверила, что улыбка та добрая, крепче взяла Зимина под руку и уже не отпускала. Танцы на веранде были в разгаре. Звучало танго. Среди танцующих они увидели Валерию и Цезика. Она, властно обхватив партнера, положила голову ему на плечо, а он, чувствуя важность момента, старался выглядеть соответственно - подтянулся, распрямил грудь и выглядел смешным. К Зимину и Алене подошел Семен Раков, насмешливо хмыкнул, кивнув на веранду: - Гляньте, что за танцы. Шаркают и шаркают ногами. А зачем шаркают? Подметки только протирают. Не запасешься обуви на такие танцы. А они все шаркают. Алена была не против потанцевать и ждала приглашения от Зимина, а он не пригласил, потянул за руку, и они отошли от веранды. Возле скамьи, стоявшей в стороне от тропинки, Зимин вдруг остановился, показал на спинку. Алена глянула, но ничего особенного там не заметила. - Веревочка, - сказал он. - Ага, веревочка, - увидела и Алена. - Вот я сейчас и проверю, - засмеялся Зимин. - Проверю. - Он взял веревочку и стал завязывать на ней узелки. - Сделаем так, как женихи из новозеландского племени. - Глаза его светились по-мальчишески озорно и хитровато. Зимин завязал три узелка, спросил, хватит ли. - Еще вяжите, - ответила Алена и вдруг посерьезнела, насторожилась, словно то, что она должна была сейчас сделать - развязать узелки, - была не забава, не игра, а решение ее судьбы. - Вяжите, да потуже. Зимин завязал еще и подал ей веревочку. Она, спрятав за спину руки, какой-то миг смотрела не на веревочку, а ему в глаза, в которых еще прыгали озорные чертики, и он под этим внимательным, вопрошающим взглядом тоже посерьезнел, перестал улыбаться. Рука с веревочкой так и оставалась протянутой. Некоторое время они еще глядели друг другу в глаза, потом Алена медленно отвела из-за спины руку и взяла веревочку. - Спасибо, - снова заулыбался он. Она развязала все узелки и протянула ему веревочку. - Спасибо. А веревочка остается у невесты. "Он же так признался мне в любви, - подумала Алена, - и я должна ему чем-то ответить". Она засмеялась - пусть думает, что и для нее это шутка, забава: - Мы как дети, честное слово. - Скрутила веревочку на пальце колечками и спрятала в кармане пальто. - Это важно, - не совсем понятно сказал он. В этот вечер перед самым отбоем в комнату к Алене постучал Семен Раков и, получив разрешение, вошел. Алена и Валерия уже лежали в постелях. Семен сел на стул, опасливо оглядываясь на дверь, - боялся, как бы не вошла дежурная медсестра и не прогнала его. - Не оглядывайся, кавалер, - бросила ему Валерия. - Пришел, так уж не бойся. - Послушай, Алена, - обратился он к землячке, - ты говорила, что живешь в Сурове? Да? А в Кривой Ниве не жила до войны? Мне твоя фамилия знакома. Жили когда-то Комковы в Кривой Ниве. - Ой, Семен, жила там, оттуда я. - Вот, значит, угадал. А я из Силич, там до войны жил. А теперь в Братьковичах. Так мы, значит, соседями были. Силичи от Кривой Нивы в шести километрах. - Жила я там, жила, - сказала Алена и села, натянув на грудь простыню. - А после войны ни разу и не была. - Я твоего отца помню. Он же Азара Бурбуля племянник, так? - Ага, племянник. - А Бурбули наша какая-то родня. Выходит, и мы с тобой не чужие. - Семен обрадованно подвинул стул ближе к кровати Алены. - Ты и похожа на Бурбулев род, у них все такие светловолосые. А родители твои с тобой живут в Сурове? - Нигде не живут. Нет их, Семен. Их... - голос Алены дрогнул, - каратели убили. - Вон оно как... - растерялся Семен. - Я же не знал, ей-богу, не знал. Царство им небесное, земля пухом. - Семен торопливо вскинул руку, машинально перекрестился. - А я думал, они с тобой живут. - Из нашего рода одна я осталась. Семен пробормотал что-то, встал, дошел до порога, остановился, снова заговорил: - А ты знаешь, я тебя, кажется, припоминаю. Девчушка такая с белой косой. Ты с подружками к нам в Силичи перед самой войной на гулянки прибегала. Прибегала, так? И хочешь скажу, с кем ты танцевала? А с Ровнягиным Павлом. С ним ведь? С ним, точно, я помню. - С Павликом, - подтвердила Алена, грустно кивнув головой. - С ним. Мне же тогда и четырнадцати не было. - А больше никто не осмеливался тебя на танцы приглашать. Павла боялись. И я боялся, хоть и старше его был. - Он что, пригрозил вам, чтобы ко мне не подходили? - Еще как пригрозил. Ты с ним в седьмом училась? - Нет. Он в девятом был. - Хороший хлопец был. Сильный, смелый. - Был, - снова с грустью кивнула головой Алена. - Много их было хороших, и жили б они все, если б не война. Валерия Аврамовна, до этого молча слушавшая их разговор, спросила: - Ровнягин - это не герой-летчик? Был, кажется, такой? - Нет, тот летчик - брат Павлика. А Павлик погиб в Будапеште, он танкист был, - ответила Алена, заморгав ресницами, - вот-вот заплачет. Однако сдержалась. - И чего ты на ночь глядя пришел со своими рассказами? - сердито бросила она Семену. - Дня тебе не было, что ли? Теперь не засну. Семен виновато развел руками, неловко топая возле дверей. Хотел, видно, услужить чем-нибудь, чтобы хоть как-то компенсировать причиненную боль. Увидел ее туфли, обрадовался: - Я тебе подошвочки укреплю, подметочки подобью. Ты спи, а я утречком принесу. Не дождавшись согласия, вышел с туфлями. - Не засну я теперь, - повторила обреченно Алена, - буду думать про тот страшный день. Ох, и надо было этому Семену зайти да разговориться... Зимин и Цезик в это время тоже лежали в постелях и читали. В комнате горела, кроме настенных бра над каждой кроватью, еще люстра, которую они, ложась, забыли выключить. Надо было бы погасить, да никому не хотелось вставать. Зимин, которого больше раздражал верхний свет, думал, что это сделает Цезик - все же младший, а Цезик надеялся на Зимина, тот ложился последним. Первым кончил читать Цезик, закрыл книгу, выключил свое бра. Зимин еще немного почитал и тоже щелкнул выключателем. Так они лежали, подложив под затылок руки, и молча смотрели в потолок, освещенный тремя лампочками светильника. - Малина, а не жизнь, - сказал Цезик, - живи и ничего не делай. Кормят тебя, поят... - И долго бы ты выдержал так, ничего не делая? Трудно без работы нормальному человеку. - А я не боюсь таких трудностей, - похлопал себя по животу Цезик. - Это трудности приятные. Зимин повернулся к нему. - Оно и видно. И как только Валерия мирится с твоим животом? - Мирится, - улыбнулся Цезик и спросил, что Зимин думает о Валерии Аврамовне. - Это в каком смысле ты хочешь знать мое мнение? О возрасте, интеллекте или внешнем виде? - Обо всем вместе. Вообще как о женщине. Зимин спросил: - А что, серьезные намерения возникли? - Валерия мне нравится, - признался Цезик, - с ее помощью я мог бы сделать что-нибудь значительное, а не только газетные заметки да статейки. Она меня вот так взяла, - он сжал кулаки, - и хорошенько встряхнула. И захотелось что-то такое совершить... - Не пойму тебя: то готов лодырничать, ничего не делать, то на подвиги тянет... - Я влюблен в нее. - Поздравляю, Цезарь Тимофеевич. То, что Валерия старше Цезика, обходили и Зимин и сам Цезик. - А правда, она молодо выглядит? - Правда, - согласился Зимин, подумав, что по возрасту Валерия больше подошла бы ему, а не Цезику. Цезик сел, потер свои залысины, прикрыл простыней живот - видно, все-таки стеснялся его. - Валерия подсказала мне один сюжет. Очень интересный. Годится не на статью, а на... - Роман? - Нет, киносценарий. С детективными элементами. Острый, напряженный сюжет, он меня уже захватил. Буду писать киносценарий. - И что за сюжет? Из уголовной хроники? - Не буду рассказывать, пока секрет. Такого в кино еще не было. - Все было, - возразил Зимин. - В литературе, кино, драматургии существует не более пяти-шести сюжетов. Не думаю, что и твой сюжет оригинален. - А я такой истории не слышал и не читал. - Ну, дай бог тебе удачи. Пиши, и пусть вдохновляет тебя Валерия Аврамовна. - Валерия, - тихо и любовно повторил Цезик. Полежали, помолчали, прикрывая ладонями глаза от света. - Ну и ярко же светит люстра, - сказал Зимин с явным намеком. - Ага, и зачем горят сразу три лампочки, - согласился Цезик, и не думая вставать, - хватило бы и одной. Зимин не выдержал, встал, босиком прошлепал в коридор и щелкнул выключателем. - Аркадий Кондратьевич, а как вы, - спросил уже в темноте Цезик, - женитесь на Алене? - Женюсь, - ответил тот односложно, недовольный тем, что все же ему пришлось вставать и выключать светильник. - Давай спать, вопросы оставим на завтра. Отдыхающие в санатории женщины, которым нравился Зимин, пробовали отбить его у Алены, но вскоре убедились, что попытки эти напрасны, Алену и Зимина разлучить не удастся. Многие завидовали Алене, удивлялись, как это она - ну что в ней особенного? - сумела перехватить такого кавалера. Однажды, когда Алена сидела в очереди к массажистке, одна из этих завистниц спросила ее: - Говорят, ваш адвокат вдовец? Кольцо носит на левой руке? - А ты кольцу веришь, - вмешалась другая, которую звали Фросей. - Они все на курорте то холостяки, то вдовцы. За моим столом один тоже кольцо на левую руку напялил. Старый язвенник, а водку пьет и манной кашей закусывает, говорит, так язву теперь лечат. Фрося была полная женщина, даже слишком полная для своего возраста - ей не больше тридцати пяти, - щеки прямо распирало, второй подбородок наплывал на первый. Она успела собрать сведения почти о каждом отдыхающем мужчине, стоящем ее внимания: кто, откуда, непьющий или выпивает. И уж любила перемыть им косточки. - Вон, глядите, легок на помине, - показала Фрося рукой в конец коридора, - язвенник наш показался. По коридору шел с махровым полотенцем под мышкой - видно, на какую-то процедуру - плечистый здоровяк. Клетчатая рубашка, застегнутая на все пуговицы, была тесновата ему, воротник впивался в толстую шею. - Ну и язвенник! - не удержалась Алена. - Привет, бабоньки, как вы тут без нас? - спросил он с высоты своего мужского превосходства. - А никак, - ответила за всех Фрося. - Женя, а ты как спал сегодня, бабы не снились? Он сделал вид, что задумался, и с серьезным, даже строгим лицом - без тени улыбки - ответил: - Сон видел. Наполовину правда, наполовину нет. Приснилось, что обнимаюсь с красивой молодой девахой, а проснулся - ты рядом, Фрося. - Дурень, что это ты мелешь? - разозлилась Фрося и замахнулась на него целлофановой сумкой. А Женя-язвенник так и не улыбнулся, пошел дальше, в душевую. - Трепло! - крикнула сердито вслед ему Фрося. - Хоть бы правда была, что спала с ним, а то... - Да что злиться, - попробовала успокоить ее Алена, - пошутил человек. - А я хорошею, когда злюсь, - примирительно ответила Фрося. - Вот отобью твоего адвоката, - шепнула она Алене на ухо. - Давай, отбивай, - улыбнулась Алена и посочувствовала толстухе: это же надо такой груз на себе носить. У Алены в этот день были приглашения на прием к двум врачам - невропатологу и зубному, хотя она не жаловалась ни на нервы, ни на зубы. Решила сходить пока к невропатологу, а зубного оставить на завтра. Из бассейна, раскрасневшиеся, с мокрыми волосами вышли Зимин и Цезик. Остановились возле Алены. "Какой стройный Аркадий Кондратьевич, - подумала Алена, невольно сравнивая его с Цезиком, - хоть и немолодой". - С легким паром, Аркадий Кондратьевич, - пропела Фрося, - как плавалось? - Хорошо, - ответил тот, - советую и вам поплавать. - В следующий раз на пару с вами. Поплаваем? Зимин сделал вид, что не слышит. "Ага, поплавала? - порадовалась про себя Алена. - Отбивай, отбивай". Массажистка позвала следующего, очередь была Фросина. Зимин и Цезик пошли в свою комнату, Алена осталась в коридоре ждать вызова. Увидела Семена Ракова, и неприятно заныло сердце. Хоть бы Семен не подошел, не полез с расспросами про Кривую Ниву, не заставил снова вспоминать то... А его при встречах всегда тянуло на разговоры о ее прошлом, и тогда наплывали воспоминания, горькие, тягостные, как ни старалась заглушить их Алена, выступали, как пятна крови сквозь бинты на незажившей ране. Слой в три с лишним десятка лет не приглушил остроты боли и ужаса того давнего времени. Семен словно почувствовал, что Алена не хочет с ним встречи, и не подошел к ней, только махнул издалека рукою и стал спускатья вниз по лестнице. Алена побыла на массаже, съела пену кислородного коктейля, потом посетила невропатолога. Старичок с бородкой клинышком и в пенсне напомнил ей традиционного земского врача в фильмах о дореволюционной России. Старичок постучал молоточком по коленям, чиркнул по груди, приказал, зажмурив глаза и растопырив пальцы, попасть пальцем в палец. Когда Алена все это выполнила, он долго что-то писал, а потом спросил: - Не было ли у вас травмы или контузии? Алена рассказала, что в войну ее били по голове и расстреливали. - Вот как... Простите, это, должно быть, страшно. У вас, конечно, бывают головные боли? - Раньше часто бывали, теперь реже. - Алена разволновалась. Врач дал ей выпить каких-то капель, начал успокаивать. - Старайтесь не волноваться, ни в коем случае не курите и не пейте спиртного. - Этой заразы не употребляю, - повеселела Алена. - Вот и хорошо, - обрадовался перемене в ее настроении доктор. Он расспросил, какие процедуры она принимает, одобрил ванны и прогулки, посоветовал бывать на воздухе как можно больше и отпустил. "Заметил, что нездоровая, - грустно подумала Алена. - Ах ты, боже мой, откуда же будет здоровье?" Захотелось заплакать, но сдержала себя и, чтобы развеяться, немного забыться, поспешила к группе отдыхающих в конце коридора, где балагурил Женя-язвенник. - У нас два соседа есть, - услышала Алена, - так друг перед другом всю жизнь выставляются. Один что-то купит, и сосед то же самое. Один на своем крыльце поставил бутылку из-под коньяка: вот, гляди, что я пью. А сосед его две такие бутылки выставил на своем. - Кто это из вас теперь коньяк пьет, - прозвучал насмешливый Фросин голос, - самогон да "чернила" хлещете. Мой вон завел брагу на самогон, так я туда соли бухнула, и брага пропала. Свиньям скормила. - А муж тебе за это не всыпал? - Мне? Я еще ему всыплю. Алена постояла, послушала их болтовню и решила пройтись у озера в надежде встретить там Зимина. С озера дул холодный ветер, гнал белые гребешки пены. Зимина не встретила, повернула в рощу, где ветер дул тише, и вышла к трем усадьбам с красивыми домами. Она знала, что тут живут врачи санатория. Остановилась возле крайнего, самого большого и красивого дома, любуясь замысловатой резьбой на окнах, фронтоне, воротах. Фронтон и карниз старательно и умело украшены деревянными фигурками зверей, а конек венчал ярко-красный петух-флюгер. От ветра петух шевелился, как живой. Вокруг усадьбы росли старые березы, на них уже висели кувшины для березового сока. Вся усадьба огорожена - с боков и сзади проволочной сеткой, а с фасада - частоколом. Перед окнами - палисадник с клумбами для цветов. Доски в заборе с острыми концами, не перелезешь, и в каждой отверстие в форме сердца. Алена пригляделась к этим сердечкам, и ей показалось, что они, словно живые, шевелятся - а это качались за забором ветки деревьев и кустов. Конечно, решила Алена, построил и украсил этот дом хозяин, который осел тут основательно, надолго, на временное житье такие дома не строят. И сад вон какой ухоженный, сучья на деревьях аккуратно обрезаны, места срезов замазаны синей масляной краской. Видимо, не только хороший хозяин, но и хороший человек тут живет. Между деревьями белело несколько ульев. Пчелы уже проснулись, летали, ползали по бутонам нарциссов, высаженных в палисаднике. Отворилась калитка, из нее вышел мальчик лет трех-четырех, беленький, в вельветовой курточке и таких же штанишках. Мальчик внимательно взглянул на Алену и поздоровался: - Добрый день, тетя. - Добрый день, сынок. - Я не сынок, я Кирилл. - Ох ты, Кирилл! Какое у тебя взрослое имя. - И еще я - Кирюша. - Он присел над цветком мать-и-мачехи, наблюдая за пчелой, которая впилась в желтый венчик. - Это наша пчелка. Она нам собирает медок и несет во-он туда, - показал он на ульи в саду. - В тех пчелиных домиках мед растет. - А кто же у вас пчеловод? - Алену забавлял славный мальчуган. - Ты, наверное? - Нет, - покачал головой Кирюша. - Дед Валя наших пчелок пасет. А еще он врач, зубы лечит. - Значит, твой дедушка - наш зубной врач. - Тетя, а вам он зубы не вырывал? - Слава богу, нет, здоровы мои зубы. - Это хорошо. И мои зубы дед не вырывал. - А кто же тут еще живет? - Дед Валя, баба Лида, мама, папа, я и Ира. - Сестричка Ира? - Ага, она еще говорит не по-нашему: бу-бу-бу, а-а-а... - А бабушка твоя не работает, отдыхает? - Не отдыхает, а кашляет: к-ха, к-ха... Алена засмеялась, подхватила мальчика на руки, покружила. - Какой ты хороший, Кирюша, - она чмокнула малы, - ша в щеку и поставила на ноги. - Славный мальчик. - И ей, как всегда, когда приходилось возиться вот так с детьми, стало грустно и обидно, что не родила она себе такого сыночка или дочку и что не останется после нее никого, кто бы продолжил цепочку их родословной. Ни братьев у нее не было, ни сестер. А мог же и у нее быть такой внучек, говорил бы вот так потешно, радовал бы ее. - Иди, Кирюша, домой, а то вон уже баба Лида беспокоится, - заметила Алена в окне женщину. - Ага, я пойду и скажу, что гуляю около дома, - охотно согласился он, толкнул спиной калитку и пошел. "А что, был бы такой внук, может, и не один, - думала она по дороге в санаторий, - если бы после войны родила сына (почему-то верилось, что родился бы сын), ему было бы почти тридцать". Подумала про внуков, которые могли бы у не