в душе подобное предубеждение против гостя, который не доставлял никаких хлопот, платил так аккуратно по счетам и, по-видимому, предполагал провести еще довольно значительное время в славном "Черном медведе". - Паписты, - рассуждал Джайлс Гозлинг, - племя стойкое, похожее на пять пальцев, сжатых в кулак, и мой гость, уж наверно, отыскал бы себе приют у богатого сквайра в Бесселси, или у старого рыцаря в Вуттоне, или в каком ином ихнем римском логове, вместо того чтобы жить в общественном заведения, как подобает всякому настоящему человеку и доброму христианину. А к тому же в пятницу он вовсю приналег на солонину с морковкой, хотя на столе были самые лучшие жареные угри, какие только ловятся в Айсисе. Честный Джайлс поэтому уверил себя, что его гость не католик, и со всей учтивостью и любезностью стал упрашивать незнакомца хлебнуть винца из прохладного кувшина и удостоить вниманием скромное пиршество, которое он устроил в честь возвращения (и, как он надеялся, исправления) своего племянника. Незнакомец сперва покачал головой, как бы отклоняя приглашение. Но хозяин продолжал настойчиво упрашивать его, приводя в качестве неотразимого довода высокие достоинства своей гостиницы, а также ссылаясь на отрицательное мнение, которое могут составить себе о подобной необщительности добрые жители Камнора. - Клянусь вам, сэр, - говорил он, - это вопрос моей чести, чтобы люди у меня в гостинице веселились вовсю. А есть ведь у нас в Камноре злые языки (да где их только нет?), которые отпускают всякие нелестные замечания о людях, надвигающих шляпу на брови, в том смысле, что они, дескать, обращают свои взоры к минувшим временам, вместо того чтобы наслаждаться благословенным солнечным светом, ниспосланным нам господом в сладостных взорах нашей верховной повелительницы, королевы Елизаветы, да благословит ее небо и пошлет ей долгие лета жизни! - Знаете ли, хозяин, - ответил незнакомец, - в том, что человек предается своим собственным мыслям под сенью собственной шляпы, нет же ведь, конечно, никакой измены. Вы прожили на свете вдвое больше меня и должны знать, что есть мысли, которые невольно одолевают нас, и совершенно напрасно говорить им: "Рассейтесь и дайте мне возможность снова стать веселым!" - Вот уж, право, - возразил Джайлс Гозлинг, - если вас одолевают такие грустные мысли и от них никак нельзя отделаться на нашем простом английском языке, то тогда мы пригласим одного из учеников отца Бэкона из Оксфорда, чтобы отогнать их прочь заклинаниями с помощью логики и древнееврейского языка. А что вы скажете, мой благородный гость, если мы утопим их в великолепном красном море бордо? Право, сэр, извините меня за смелость. Я старый хозяин и люблю маленько поболтать. Такое желчное, меланхолическое настроение совсем не идет вам. Оно не подходит к сверкающим ботфортам, нарядной шляпе, новехонькому плащу и полному кошельку. Провались оно к дьяволу! Оставьте его тем, у кого ноги обмотаны пучками сена, головы покрыты войлочными шапками, куртки тоньше паутины, а в кошельках нет даже и мелкой монетки с крестом, чтобы не дать демону меланхолии затеять там свои пляски. Веселее, сэр! Иначе, клянусь этой бесценной влагой, мы изгоним вас из нашего веселого и радостного сборища в туманы меланхолии и в страну уныния. Вот перед вами компания добрых людей, жаждущих веселья. Не хмурьтесь же на них, как дьявол, созерцающий Линкольн. - Вы хорошо говорите, почтенный хозяин, - сказал гость с меланхолической улыбкой, которая придавала его лицу какую-то особую привлекательность. - Вы хорошо говорите, мой жизнерадостный приятель, и тот, кто угрюм, как я, не должен мешать веселью счастливых людей. Я готов от всего сердца выпить круговую с вашими гостями, чтобы меня тут не называли человеком, испортившим всем удовольствие от пирушки. Сказав это, он встал и присоединился к остальной компании. Ободренная руководством и примером Майкла Лэмборна и состоящая преимущественно из личностей, весьма расположенных воспользоваться благоприятным случаем и весело угоститься за счет хозяина, она уже кое в чем перешла за пределы умеренности, как видно было по тону, которым Майкл осведомлялся о своих старых знакомых, и по взрывам хохота, коими встречался каждый ответ. Сам Джайлс Гозлинг был несколько смущен непристойным характером этого веселья, особенно потому, что невольно чувствовал уважение к своему незнакомому гостю. Поэтому он остановился на некотором расстоянии от стола, занятого шумными бражниками, и попытался чем-то вроде защитительной речи оправдать все их вольности. - Слушая болтовню этих ребят, - сказал он, - вы можете подумать, что все они, как один, живут тем, что орут на дорогах: "Кошелек или жизнь!" Однако завтра же вы можете увидеть, что все это ремесленники, занятые тяжелым трудом, и тому подобное. Одни отрежут вам на дюйм короче материи, другие выплатят вам за прилавком по векселю светленькими кронами. Вот этот торговец шелками заломил шляпу набекрень над своей курчавой головой, которая похожа на косматую спину пса-водолаза, он ходит нараспашку, плащ у него съехал набок, и прикидывается он забиякой и чуть ли не разбойником, А в своей лавке в Эбингдоне он весь, от складной шляпы до блистающих сапог, так же подтянут и безупречен в одежде, как будто его назначили мэром города. Он. так рассуждает об уничтожении изгородей и вылазках на большой дороге, что можно подумать, будто он каждую ночь рыскает где-то между Хаунслоу и Дондоном. А на самом деле вы найдете его спокойно спящим на пуховой постели, причем с одной стороны у него свечка, а с другой - библия, чтобы отгонять прочь нечистую силу. - А ваш племянник, хозяин, этот самый Майкл Лэмборн, который предводительствует на пире, он что, тоже такой же несостоявшийся разбойник, как и все остальные? - Ну, тут вы меня малость подловили, - ответил хозяин. - Мой племянник - все-таки мой племянник, и хотя он раньше был отчаянным дьяволом, но Майк, знаете ли, мог исправиться, как некоторые иные, И мне бы не хотелось, чтобы вы думали, что все, что я говорил и говорю про него, святая правда. Я знаю, он любит прихвастнуть, вот я и хотел маленько повыщипать ему перышки. А теперь, сэр, скажите, под каким именем должен я представить своего уважаемого гостя этим молодцам? - Ну что ж, хозяин, - ответил незнакомец, - вы можете называть меня Тресилианом. - Тресилиан? - повторил хозяин "Черного медведя". - Имя весьма достойное и, как я полагаю, корнуэллского происхождения. Помните, что говорит южная пословица: В чьем имени Тре, Пен иль Пол, Из Корнуэлла тот пришел. Так, значит, я могу провозгласить: "Высокочтимый мистер Тресилиан из Корнуэлла"? - Говорите только то, что я вам поручил, хозяин, и тогда вы будете уверены, что не погрешили против правды. В имени может быть одна из этих почтенных приставок, и тем не менее обладатель его мог родиться далеко от горы святого Михаила. Хозяин не рискнул простереть далее свое любопытство, а сразу представил мистера Тресилиана всей честной компании во главе с племянником. После обмена приветствиями, выпив за здоровье своего нового сотоварища, они продолжали разговор, за которым он их застал, попутно приправляя его беспрерывными тостами. Глава II Вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте? "Венецианский купец" Вскоре мистер Голдтред, по настоятельной просьбе хозяина и с согласия своего веселого гостя, усладил всю компанию следующей короткой песенкой: Из всех известных в мире птиц Сова мне всех милее... Она пример для многих лиц: Кто пьет, тем жить светлее. Когда закат подернут мглой, Она уж сидит в глуши лесной И ухает в темь и довольна собой. Хоть и поздно уже и погода плохая, За тебя все мы выпьем, сова дорогая! Я жаворонка не люблю, Ему до солнца спится... Но вот сову благословлю: Всю ночь трубит нам птица. Хоть ты пьян, вот стакан, только речь разумей, Не ори до зари, а еще раз налей, Не моргай, а лакай да гляди веселей! И хоть поздно уже и погода плохая, За тебя все мы выпьем, сова дорогая! - Да, друзья, тут чувствуется известный аромат, - объявил Майкл, когда торговец закончил песню, - и в вас еще не угасли добрые чувства. Но вы прочли мне целый поминальный список старых друзей и к каждому имени пристроили некий зловещий девиз! Итак, силач Уил из Уоллингфорда приказал долго жить? - Он погиб смертью жирного оленя, - ответил кто-то. - Его подстрелил из лука старик Тэчем, дюжий сторож герцога в парке при замке Доннингтон. - Да, да, он всегда любил оленину, - продолжал Майкл, - и кружку бордо. Провозглашаю тост в его память. Окажите честь, друзья! Когда память покойного героя была должным образом почтена, Лэмборн стал расспрашивать о Прайсе из Пэдворта. - И Прайс из Пэдворта отправился к черту, - сострил торговец. - Ему уж лет десять как даровали бессмертие. А каким способом - про это, сэр, лучше всего знают Оксфордский замок, мистер Тонг да десятипенсовая веревка. - Как, значит, они вздернули беднягу Прайса? И только за то, что он любил прогулки при лунном свете? Подымем стакан в его память, господа. Все веселые ребята - охотники до лунного света. А что Хел с пером, тот что жил близ Яттендена и носил длинное перо? Забыл я его имя. - А, Хел Хемпсид! - воскликнул торговец. - Ну, вы, верно, помните, что он разыгрывал из себя джентльмена и все совал свой нос в государственные дела, а потом вдруг влип в какую-то историю по делу герцога Норфолка вот уж года два-три назад, бежал за границу, за ним гнались по пятам с указом об аресте, и с той поры о нем ни слуху ни духу. - Ну, после этих страшных историй, - сказал Майкл Лэмборн, - вряд ли стоит спрашивать о Тони Фостере. Раз у вас такое изобилие веревок, самострелов, указов об аресте и тому подобных прелестей, вряд ли Тони сумел от всего этого ускользнуть? - О каком Тони Фостере ты говоришь? - спросил владелец гостиницы. - Да о том, кого звали Тони Поджигай Хворост, потому что он поднес огоньку, чтобы зажечь костер вокруг Лэтимера и Ридли, когда ветер задул факел у Джека Тонга и никто другой не хотел дать палачу огня ни из дружбы, ни за деньги. - Тони Фостер жив-здоров, - ответил хозяин. - Но вот что, родственничек, не советую тебе называть его Тони Поджигай Хворост, если не хочешь, чтобы тебя пырнули кинжалом. - Что? Он стал стыдиться своего прозвища? - воскликнул Лэмборн. - Ну, раньше он, бывало, похвалялся им и говорил, что ему так же приятно видеть жареного еретика, как и жареного быка. - Да, но это, куманек, было во времена королевы Марии, - ответил хозяин, - когда отец Тони управлял здесь имением аббата из Эбингдона. Но по- том Тони женился на чистокровной прецизианке, и поверьте, что он сделался заядлым протестантом. - И теперь заважничал, стал задирать нос и презирать своих старых друзей, - добавил торговец. - Значит, дела у него пошли на лад, как пить дать, - сказал Лэмборн. - Как только у кого появятся собственные червонцы, он сейчас же начинает держаться подальше от тех, чьи средства зависят от достояния других людей - Пошли на лад, да не очень-то! - возразил торговец. - А вы помните Камнор-холл, старый замок около кладбища? - А как же, я там трижды обворовывал фруктовый сад. Да что из того? Это было жилище старого аббата, когда в Эбингдоне была чума или какая-то другая хворь. - Да, - подтвердил хозяин, - но это было очень давно. А теперь там распоряжается Энтони Фостер. Он живет в замке с разрешения одного знатного вельможи, который получил церковные земли от королевы. Вот там он и проживает, и ему дела нет до любого бедняка в Камноре, как будто его самого пожаловали в рыцари. - Нет, - возразил торговец, - тут дело не только в гордости Тони: в доме у него имеется прекрасная леди, и Тони даже солнечному лучу не дозволяет на нее взглянуть. - Что? - воскликнул Тресилиан, который сейчас впервые вмешался в разговор. - Разве вы не говорили, что Фостер женат, да притом на прецизианке? -Женат-то он был женат, и на такой заядлой прецизианке, какая когда-либо ела мясо в пост. И жили они с Тони, говорят, как кошка с собакой. Но она умерла, упокой господи ее душу! А у Тони осталась дочка. Вот и думают, что он собирается жениться на этой незнакомке, о которой тут ходят разные толки. - А почему же? То есть я хочу сказать - почему о ней ходят разные толки? - спросил Тресилиан. - Откуда мне знать, - ответил хозяин. - Знаю только, что люди говорят, будто она прелестна, как ангел, но никому не известно, откуда она появилась, и каждому желательно разузнать, почему ее так строго держат в клетке. Я-то ее никогда не видел! а вот вы, кажись, видели, мистер Голдтред? - Видел, видел, старина, - подтвердил торговец. - Вот слушайте: ехал я как-то из Эбингдона... Проезжаю под восточным окном закрытого балкона в старом замке, где измалеваны все старики святые, и всякие легенды, и тому подобное. Поехал я не обычной дорогой, а через парк. Задняя дверь была на запоре, и я решил, что по праву старого товарища могу проехать среди деревьев, там и тени больше - день-то был довольно жаркий, - да и пыли меньше. На мне был камзол персикового цвета, вышитый золотом. - Каковым одеянием, - вставил Майкл Лэмборн, - ты и хотел блеснуть перед красавицей. Ах ты плут этакий, опять взялся за свои старые проделки! - Да не в том дело, не в том, - возразил торговец, самодовольно ухмыляясь, - не совсем так. Любопытство, знаешь ли, одолело, да притом и чувство сострадания... Ведь юная особа, бедняжка, с утра до вечера не видит никого, кроме Тони Фостера с его нахмуренными черными бровями, бычьей головой и кривыми ногами. - А ты хотел предстать перед ней этаким малюткой щеголем в шелковом камзоле, с ножками как у курочки, в козловых сапожках и с круглой ухмыляющейся рожей, на которой словно написано: "Что вам угодно-с?", да вдобавок увенчанный бархатной шляпой с индюшачьим пером и позолоченной брошкой? Эх, мой славный лавочник, у кого хорош товарец, тот и рад его сейчас же напоказ выставить. А ну-ка, джентльмены, пошевелите свои кружки, поднимаю тост за длинные шпоры, короткие сапоги, полные шляпы и пустые черепа! - Ага, я вижу, ты завидуешь мне, Майк, - объявил Голдтред. - Но ведь такое счастье могло выпасть на долю и тебе, да и любому другому. - Пошел ты к дьяволу со своей наглостью! - заревел Лэмборн. - Да как ты смеешь сравнивать свою пудинговую морду и тафтяные манеры с джентльменом и солдатом? - Извините, любезный сэр, - вмешался Тресилиан, - позвольте попросить вас не прерывать этого милейшего малого. Мне кажется, он рассказывает так хорошо, что я готов слушать его до полуночи. - Вы слишком снисходительны к моим достоинствам, - ответил мистер Голдтред. - Но раз уж я доставляю вам удовольствие, почтеннейший мистер Тресилиан, я продолжу свой рассказ несмотря на все насмешки и остроты сего доблестного воина, который, вероятно, заработал себе в Нидерландах больше колодок, чем крон. Итак, сэр, когда я проезжал под большим расписным окном, бросив поводья на шею своего жеребца-иноходца, отчасти чтобы мне самому удобнее было, отчасти для того, чтобы осмотреть все кругом получше, как вдруг слышу - отворилась решетчатая ставня, и провалиться мне на этом месте, если за ней не стояла красавица, какой я в жизни раньше не видывал. А я ведь видал много хорошеньких девиц и могу судить о них, пожалуй что, и не хуже других. - Могу я попросить вас описать ее наружность, сэр? - сказал Тресилиан. - О, сэр, даю вам слово, - ответствовал мистер Голдтред, - она была одета как знатная женщина, очень необычное и приятное платье, которое подошло бы даже самой королеве. На ней было платье из атласа имбирного цвета, который, на мой взгляд, должен стоить около тридцати шиллингов за ярд, и отделанное двумя рядами широких кружев из золота и серебра. А ее шляпа, сэр, право же, самая модная штучка, которую мне приходилось видеть в этих краях, из темно-красной тафты, украшенная скорпионами из веницейского золота, а по краям отделанная золотой бахромой... Клянусь вам, сэр, великолепная, бесподобная выдумка. Что касается юбок, то они были со вставным передом по старой моде... - Я не об одежде вас спрашиваю, сэр, - прервал его Тресилиан, проявлявший во время рассказа признаки явного нетерпения, - а о наружности - цвете волос, чертах лица... - Цвет лица-то я не очень запомнил, - ответил торговец. - Но зато я разглядел, что у нее на веере была ручка из слоновой кости с замысловатыми узорами. А что до цвета волос, то опять-таки, каков бы он там ни был, уверяю вас, она была увенчана сеткой из зеленого шелка, окаймленной золотом. - Память самая торгашеская, - сказал Лэмоорн. - Джентльмен спрашивает его о красоте дамы, а он вам разглагольствует о ее чудесных нарядах и уборах. - Да говорят же тебе, - с досадой возразил торговец, - у меня не было времени ее рассматривать. И как раз когда я собирался пожелать ей доброго утра и поэтому начал с изящнейшей улыбки... - Похожей на улыбку обезьяны, скалящей зубы при виде каштана, - подхватил Майкл Лэмборн. - Как вдруг, откуда ни возьмись, - продолжал Голдтред, не обращая внимания на то, что его прервали, - появился сам Тони Фостер с дубинкой в руке... - И, надеюсь, проломил тебе башку за твою наглость, - не унимался шутник. - Ну, это легче сказать, чем сделать, - негодующе возразил Голдтред, - нет, нет, никаких таких проломов не было. Правда, он взмахнул дубинкой и угрожал, что ударит, и спросил, почему я не придерживаюсь проезжей дороги, и всякое такое. Я, конечно, сам двинул бы его как следует по загривку за такие штуки, не будь тут дамы, которая, чего доброго, обмерла бы со страху. - Пошел ты знаешь куда, трус ты этакий, - рассердился Лэмборн. - Какой же это доблестный рыцарь обращал внимание на испуг дамы, когда ему предстояло уничтожить великана, дракона или волшебника в ее присутствии и для ее же спасения? Но к чему толковать тебе о драконах, когда ты удираешь со всех ног, завидев самую обычную стрекозу? Да, брат, ты упустил редчайший случай! - Так воспользуйся им сам, задира Майк, - ответил Голдтред. - Вот там и заколдованный замок, и дракон, и дама - все к твоим услугам, если наберешься храбрости. - Пожалуй, я готов за кварту белого испанского вина, - объявил воин. - Или постой, у меня, черт подери, нехватка белья; хочешь, побьемся об заклад - ты поставишь кусок голландского полотна против вот этих пяти ангелов, что я завтра же явлюсь в замок и заставлю Тони Фостера познакомить меня с прелестной незнакомкой? - По рукам, - ответил торговец. - И, думаю, что выиграю, хотя ты нахал почище самого дьявола. Заклады пусть хранятся у хозяина, и я, покуда не пришлю полотно, поставлю свою часть золотом. - Не буду я принимать такие заклады, - возразил Гозлинг. - Утихомирься, куманек, пей спокойно свое вино да брось думать о всяких рискованных затеях. Поверь, что у мистера Фостера рука достаточно сильна, чтобы засадить тебя надолго в Оксфордский замок или познакомить твои ноги с городскими колодками. - Это значило бы только возобновить старую дружбу, так как голени Майка и городские деревянные колодки прекрасно знакомы друг с другом, - съязвил торговец. - Но он уже не может уклониться от спора, если только не пожелает заплатить неустойку. - Неустойку! - воскликнул Лэмборн. - Ни за какие коврижки! Плевать хотел я на страшилище Тони Фостера, его гнев для меня - тьфу! - все равно что вылущенный стручок. И, клянусь святым Георгием, я заберусь к его Линдабриде, хочет он этого или нет. - Я охотно возьму на себя половину вашего заклада, сэр, - сказал Тресилиан, - за право сопровождать вас в этом походе. - А какая вам с того выгода, сэр? - поинтересовался Лэмборн. - Да никакой особенной, сэр, - ответил Тресилиан, - разве только я увижу ваше искусство и доблесть. Я путешественник, который жаждет необычайных встреч и необыкновенных приключений, как рыцари былых времен стремились к рискованным похождениям и доблестным подвигам. - Ну что ж, если вам приятно видеть форель, изловленную прямо руками, - объявил Лэмборн, - пусть кто угодно будет свидетелем моей ловкости - мне все равно. Итак, подымаю стакан за успех моей затеи, а тот, кто не поможет мне в этом тосте - негодяй, и я обрублю ему ноги по самые подвязки. У кружки, которую Майкл Лэмборн при этом опустошил, было столько предшественниц, что разум сразу зашатался на своем троне. Он произнес два-три нечленораздельных проклятия в адрес торговца, который не без некоторого основания отказался поддержать тост, таивший в себе проигрыш его заклада. - Ты будешь еще тут рассуждать со мной, мерзавец! - заорал Лэмборн. - В башке у тебя не больше мозгов, чем в спутанном мотке шелка! Клянусь небом, я сейчас разрежу тебя на куски так, что получится пятьдесят ярдов лент и кружев! Тут Майкл Лэмборн попытался выхватить меч, чтобы привести в исполнение свою отчаянную угрозу, но буфетчик и управитель схватили его и увели в отведенный для него покой, чтоб он там проспался и протрезвился. Компания расстроилась, и гости стали расходиться. Хозяин был рад этому больше, чем некоторые из гостей, которым очень уж не хотелось расставаться со славным винцом - тем более, что угощали бесплатно - покуда они держались на ногах. Тем не менее их принудили удалиться, и наконец они разошлись, оставив Гозлинга и Тресилиана вдвоем в опустевшей зале. - Клянусь честью, - сказал хозяин, - не понимаю, что за удовольствие находят знатные вельможи в трате денег на всякие развлечения и разыгрывая роль трактирщиков без предъявления счета. Я редко так поступаю, и всякий раз, клянусь святым Юлианом, это меня бесконечно огорчает. Каждый из этих пустых кувшинов, вылаканных моим племянником и его дружками-пьянчугами, был бы для меня прибылью, а теперь их остается просто списать в расход. Не могу я, положа руку на сердце, постигнуть, ну что приятного в шуме, всякой белиберде, пьяных выходках и ссорах, непристойностях, и кощунстве, и тому подобном, когда при этом теряешь деньги, вместо того чтобы их приобретать. Сколько значительных состояний было погублено так бесплодно, а ведь это ведет к упадку дел у трактирщиков. Кой дьявол, в самом деле, будет платить за выпивку в "Черном медведе", когда ее можно получить задаром у милорда или сквайра? Тресилиан заметил, что вино несколько помутило даже закаленные мозги хозяина, и это стало ясно главным образом из его ораторских декламаций против пьянства. Поскольку сам он тщательно воздерживался от соприкосновения со стаканом, он решил было воспользоваться моментом откровенности Гозлинга и извлечь из него некоторые дополнительные сведения относительно Энтони Фостера и дамы, которую торговец видел в замке. Но его расспросы только натолкнули хозяина на новую тему декламации - по поводу коварства прекрасного пола, причем для подкрепления собственного глубокомыслия он призвал на помощь всю мудрость Соломона. В конце концов он обрушил свои увещания, смешанные с язвительными упреками, на своих буфетчиков и прислужников, занятых уборкой остатков пиршества и приведением залы в порядок, и в довершение всего, сочетая пример с назиданиями, грохнул об пол поднос, разбив с полдюжины стаканов, и все потому, что пытался показать, как подают в "Трех журавлях" в Вэнтри, слывшей тогда самой лучшей гостиницей в Лондоне. Последний эпизод так образумил его, что он немедленно удалился на ложе отдохновения, превосходно выспался и утром проснулся уже совсем другим человеком. Глава III Ручаюсь, будет сыграна игра! Всегда я весел и всегда рискую. Что пьяный я сказал, то повторю И трезвый, тут уж дело без обмана. "Игорный стол" - А как чувствует себя ваш родственник, любезный хозяин? - спросил Тресилиан, когда Джайлс Гозлинг впервые появился в зале наутро после пьяной оргии, которую мы описали в предыдущей главе. - Что, он здоров и не отступился ли от своего заклада? - Как огурчик, сэр. Он вскочил как встрепанный часа два назад и уже побывал бог его знает в каких трущобах у старых друзей. Только что он вернулся и сейчас завтракает - свежие яйца и виноград. Что до его заклада, то предупреждаю по-дружески: не ввязывайтесь вы в это дело или по крайней мере обдумайте хорошенько то, что предлагает вам Майк. А посему советую вам съесть горячий завтрак с бульончиком - это наладит вам пищеварение, а мой племянник с мистером Голдтредом пусть сами разбираются в своих закладах как им заблагорассудится. >- Мне кажется, хозяин, - сказал Тресилиан, - что вы тоже сами не знаете как следует, что вам говорить о своем родственнике. Вы не можете ни ругать, ни хвалить его без некоторых угрызений совести. - Верно вы сказали, мистер Тресилиан, - ответил Джайлс Гозлинг. - В одно ухо мне хнычет Родственное чувство: "Джайлс, Джайлс, зачем ты хочешь лишить доброго имени собственного племянника? Неужто ты хочешь опорочить сына своей сестры, Джайлс Гозлинг? Неужто хочешь ты опозорить собственное гнездо, обесчестить собственную кровь?" А затем появляется Справедливость и говорит: "Вот самый достойный гость из всех, когда-либо останавливавшихся в славном "Черном медведе", который никогда не спорил из-за счета (прямо в лицо вам скажу: никогда вы этого не делали, мистер Тресилиан, да и ни к чему вам это), который не знает, зачем он сюда приехал, и, как я вижу, не знает, когда уедет отсюда. И неужели ты, хозяин гостиницы, кто платит уже тридцать лет налоги в Камноре и сейчас занимает должность мэра, неужели ты допустишь, чтобы этот лучший из гостей, этот лучший из людей, этот, я бы сказал, вельможа попал в лапы к твоему племяннику - известному головорезу - и отчаянному забияке, отъявленному игроку в карты и кости и профессору семи дьявольских наук, если только людям даются в них ученые степени? Нет, клянусь небом! Я могу закрыть глаза и позволить ему изловить такого крохотного мотылька, как Голдтред... Но ты, мой гость, ты будешь предупрежден, будешь вооружен советом, стоит только тебе прислушаться к словам твоего честного хозяина". - Ну что ж, хозяин, я приму во внимание твои советы, - ответил Тресилиан. - Но я не могу отказаться от своей части заклада, раз уж дал слово. И прошу тебя кое-что мне разъяснить. Вот этот Фостер, кто он, и что представляет собою, и почему он окружает такой тайной особу, живущую в его замке? - По правде говоря, - ответил Гозлинг, - к тому, что вы слышали вчера вечером, я могу добавить лишь очень немногое. Он был одним из папистов королевы Марии, а сейчас - один из протестантов королевы Елизаветы. Он был одним из прихлебателей аббата из Эбингдона, а теперь живет здесь хозяином в замке. Кроме того, он был беден, а теперь богат. Говорят, что в его старинном полуразрушенном замке есть особые комнаты, убранные с такой роскошью, что в них могла бы остановиться сама королева, да благословит ее бог! Одни думают, что он откопал в саду клад, другие - что он за деньги продал душу дьяволу, а третьи говорят, что он надул аббата, заплатив ему церковной утварью, которая была спрятана в старом замке еще со времен Реформации. Как бы то ни было, он теперь богач, и только бог, его собственная совесть да, может быть, еще дьявол знают, как он этого достиг. Держится он как-то угрюмо и замкнуто, раззнакомился со всеми местными жителями, словно он не то хранит какую-то необычайную тайну, не то просто считает, что слеплен из иного теста, чем мы. Мне сдается, что они с моим родичем наверняка рассорятся, если Майк вздумает навязывать ему свое знакомство. И мне очень жаль, что вы, любезнейший мистер Тресилиан, все еще не оставили мысли отправиться туда вместе с моим племянником. Тресилиан снова подтвердил, что будет действовать с величайшей осторожностью и что хозяину нечего за него бояться. Короче говоря, он расточал бездну всяких уверений, к которым обычно в ответ на советы друзей прибегают те, кто решил идти напролом. Тем временем путешественник, вняв приглашению хозяина, успел закончить превосходный завтрак, сервированный ему и Гозлингу хорошенькой Сисили, слывшей в гостинице красавицей. В эту минуту в комнату вошел Майкл Лэмборн, герой предыдущего вечера. Его туалет, видимо, стоил ему немалых трудов, ибо он теперь был одет (он успел с дороги переоблачиться) в соответствии с самой последней модой и с необыкновенной заботой о том, чтобы все как нельзя более шло ему к лицу. - Клянусь честью, дядюшка, - сказал нарядный кавалер, - вчера вы закатили мне мокрый вечерок, но я чувствую, что за ним последовало сухое утро. Я с удовольствием поднял бы за вас стаканчик "ерша". А, да здесь моя миленькая, пухленькая Сисили! Гляди-ка, когда я уехал, ты ведь еще болталась в колыбельке, а сейчас в своей бархатной кофточке экая стройненькая девчоночка под лучами английского солнышка. Ты должна знать своих друзей и родственников, Сисили; поди-ка сюда, деточка, я тебя поцелую и дам тебе свое благословение. - Не беспокойся о Сисили, куманек, - вмешался Джайлс Гозлинг, - и оставь ее, ради бога, в покое. Хоть твоя мамаша и приходилась сестрой ее отцу, но вам-то вовсе ни к чему быть закадычными друзьями. - Слушай, дядя, - обиделся Лэмборн, - что я, язычник, что ли, какой, чтобы обижать свою же родню? - Да я не об обиде, Майк, - ответил дядя, - а так будет вернее. Хоть ты и блестишь, как змея, когда она весной сбрасывает шкуру, но в мой Эдем ты не проползешь. Я со своей Евы глаз не спущу, Майк, и потому оставь, пожалуйста, свои хлопоты. Но ты, однако, парень молодец! Поглядеть на тебя да сравнить с мистером Тресилианом в его скромном дорожном платье - и любой скажет, что ты настоящий джентльмен, а он - подручный буфетчика. - Э, нет, дядюшка, - возразил Лэмборн, - никто так не скажет, кроме разве ваших деревенских остолопов, которые ничего лучшего и в глаза не видели. А я так скажу, и плевать мне, кто там меня слушает: в настоящем дворянине есть что-то такое, что не у всякого найдется, кто не рожден и воспитан в этом сословии. Не знаю, в чем тут штука. Но хоть я и могу войти в таверну с такой же непринужденностью, так же громко наорать на слуг и буфетчиков, так же с маху опрокинуть кружку, разразиться такими же страшными проклятиями и швырять золото с такой же свободой, как и любая персона в звенящих шпорах и с белыми перьями - я их много повидал, - но пусть меня повесят, если я когда-либо смогу сделать все это с таким же изяществом, хоть я и старался сотни раз. Хозяин сажает меня на нижний край стола и отрезает мне кусок мяса последнему. А буфетчик говорит: "Иду, иду, дружок!" - и никакого тебе больше ни почтения, ни уважения. А черт с ним, плевать на все это - от забот издох и кот! Во мне хватает джентльменства, чтобы сыграть штуку с Тони Поджигай Хворост, на этот раз сойдет и так. - Значит, вы все-таки хотите навестить своего старого знакомого? - обратился Тресилиан к искателю приключений. - Да, сэр, - ответил Лэмборн. - Раз заклад поставлен, надо довести игру до конца. Таков закон игроков во всем мире. А вы, сэр, если мне не изменяет память (я, кажется, окунул ее вчера слишком глубоко в бочонок с вином), хотели принять участие в моем походе? - Я собираюсь сопровождать вас, - сказал Тресилиан, - если вы мне любезно позволите. И я уже вручил свою долю заклада почтеннейшему хозяину. - Верно, - подхватил Джайлс Гозлинг, - и притом такими красивыми золотыми монетами с Генрихом, какие бросают в вино только знатные господа. Итак, желаю вам успеха, если уж вы непременно жаждете отправиться к Тони Фостеру. Но, по-моему, вам перед уходом следует опрокинуть еще по кружечке. В замке вас, пожалуй, ожидает сухая встреча. А ежели попадете в беду, лучше не хватайтесь за холодное оружие, а пошлите за мной, Джайлсом Гозлингом, мэром города. И я уж как-нибудь с ним слажу, хоть он и высоко задрал свой нос. Племянник с должным почтением последовал указаниям дядюшки и еще раз хватил что было сил из кружки. При этом он сообщил, что его ум особенно проясняется, когда он с утра освежает себе голову хорошим глотком вина. После чего они двинулись в путь туда, где обитал Энтони Фостер. Деревня Камнор была красиво расположена на холме, а в прилегающем тенистом парке возвышался старинный замок, занятый сейчас Энтони Фостером. Развалины этого замка, быть может, сохранились и поныне. Парк тогда был полон огромных деревьев, преимущественно древних, могучих дубов, простиравших свои гигантские ветви над высокой стеной, окружавшей все поместье, и это придавало замку сумрачный, уединенный и монастырский облик. Попасть в парк можно было через старинные ворота в наружной стене, двери которых представляли собой два огромных дубовых створа, туго убитых гвоздями, как это бывает в воротах старинных городов. - Нам придется тут изрядно потрудиться, - заметил Майкл Лэмборн, разглядывая ворота, - если подозрительность хозяина не допустит нас внутрь. А это весьма вероятно, судя по тому, как взволновало его появление около замка приятеля - торговца тканями. Ан нет, - добавил он, толкнув огромные ворота, которые сразу подались, - дверь любезно отворена. Итак, мы в запретной зоне, и других препятствий, кроме слабого сопротивления тяжелой дубовой двери с заржавленными петлями, не имеется! Они очутились теперь в аллее, затененной вышеупомянутыми древними дубами и окаймленной высокими изгородями из тиса и остролиста. Но их уже много лет не подстригали, и они разрослись в огромные кусты - или, скорее, в карликовые деревья - и теперь нависали своими темными и мрачными ветвями над дорожкой, которую некогда изящно украшали. Сама аллея поросла травой и кое-где загромождена была грудами высохшего хвороста, собранного с деревьев, срубленных по соседству, и сложенного здесь для просушки. Дорожки и аллеи, которые пересекали эту главную магистраль, тоже были завалены и загромождены кучами хвороста и поленьями, а кое-где поросли кустарником и терновником. Помимо того общего впечатления безотрадности, которое возникает, когда мы видим, как создания человеческих рук приходят в запустение и упадок вследствие невнимания и небрежности, когда мы видим, как следы человеческой жизни постепенно стираются под натиском зеленой растительности, - высокие деревья и раскинувшиеся всюду ветви окутывали парк мраком, даже когда солнце сияло в зените, и навевали соответственные мысли на тех, кто туда проник. Это почувствовал даже Майкл Лэмборн, хотя он и чужд был восприятию разных впечатлений, за исключением того, что непосредственно воздействовало на его бешеную натуру. - В этом лесу темно, как в пасти у волка, - сказал он Тресилиану, пока они медленно шли по пустынной и загроможденной хворостом аллее. В это время показался похожий на монастырь фасад старого замка, со стрельчатыми окнами, кирпичными стенами, заросшими плющом и вьющимися растениями, и с переплетением на крыше труб тяжелой каменной кладки. - Однако же, - продолжал Лэмборн, - Фостер тоже себе на уме: раз он не очень-то жалует гостей, весьма разумно с его стороны держать свои владения в таком виде, чтобы отбить у любого охоту туда проникнуть. Но если бы он был. тем Энтони, каким я его когда-то знавал, эти могучие дубы уже давно стали бы собственностью какого-нибудь почтенного лесоторговца, а вокруг замка и в полночь было бы светлее, чем сейчас в полдень, а сам Фостер проматывал бы денежки где-нибудь, в укромном уголке в трущобах Уайтфрайерса. - Разве он был тогда таким расточителем? - спросил Тресилиан. - Конечно, - ответил Лэмборн, - как и все мы; Не святоша и не скупердяй. Но всего противнее для меня в Тони было то, что он любил развлекаться в одиночку и, как говорят, ворчал, если какая капелькам лилась мимо его мельницы. Я помню, что он один; выдувал такое количество винища, какого я не одолел бы даже с помощью самого заядлого пьянчуги в Беркшире. Вот это, да еще некоторая склонность к суеверию, свойственная его характеру, делало его совершенно невыносимым в приличном обществе. А теперь он зарылся сюда в нору, вполне подходящую для такого хитрого лиса. - Разрешите спросить, мистер Лэмборн, - сказал Тресилиан, - если вы резко расходитесь во взглядах со своим старым другом, зачем же вы жаждете снова завязать с ним знакомство? - Разрешите, в свою очередь, спросить вас, мистер Тресилиан, - ответствовал Лэмборн, - зачем вы так жаждете сопровождать меня в этом предприятии? - Я изложил вам свои побуждения, - сказал Тресилиан, - когда взял на себя долю вашего заклада. Это простое любопытство. - О-ла-ла! - воскликнул Лэмборн. - Вот как вы, хорошо воспитанные и скрытные джентльмены, хотите воспользоваться нами, у которых душа нараспашку. Ответь я на ваш вопрос, что, дескать, простое любопытство влечет меня в гости к моему старому другу Энтони Фостеру, я уверен, что вы сочли бы это за увертку, и решили, что я задумал какое-то новое дельце. Но я так думаю, что любой ответ сгодится тут мне на потребу. - А почему, собственно, простое любопытство, - возразил Тресилиан, - не может быть достаточной причиной, чтоб мне отправиться с вами? - Эх, оставьте, пожалуйста, - ответил Лэмборн. - Вам не так-то легко провести меня, как вы думаете. Я достаточно долго общался с умнейшими людьми нашего времени, чтобы принять мякину за зерно. Вы джентльмен по рождению и по воспитанию - это сразу видно по осанке. Вы человек светский и с безупречной репутацией - об этом говорят ваши манеры, и мой дядюшка это признал. И, однако, вы связываетесь с каким-то беспутным бродягой, как меня тут величают, и, зная, кто я такой, отправляетесь со мной в гости к человеку, которого и в глаза не видали, - и все это из простого любопытства, благодарю покорно! Если тщательно взвесить ваши доводы, то выяснится, что в них не хватает нескольких скрупулов, или вроде того, до чистого веса! - Если бы даже ваши подозрения были справедливы, - ответил Тресилиан, - то ведь вы не оказываете мне доверия и, стало быть, не можете рассчитывать и на доверие с моей стороны. - Ах, если дело только в этом, - сказал Лэмборн, - то мои причины все как на ладошке. Покуда у меня есть это золото, - тут он вынул свой кошелек, подбросил его в воздух и ловко поймал, - я заставлю его приносить мне удовольствия. А когда оно кончится, мне понадобится еще. Так вот, если эта таинственная леди из замка--эта прекрасная Линдабрида Тони Поджигай Хворост - и впрямь так обольстительна, как говорят люди, значит есть надежда, что она поможет мне обратить мои червонцы в гроши. А если Энтони опять-таки такой богатый сквалыга, как о том слух идет, то он, чего доброго, окажется для меня философским камнем и снова превратит мои гроши в премиленькие золотые червонцы. - Замысел, право, хорош, - сказал Тресилиан, - только я не уверен, есть ли надежды на его осуществление. - Ну, не сегодня, а может быть, даж