сегодня только определенных лиц. Роли, видя, что произошло с его товарищами, тоже отступил назад. Но привратник сказал ему: "Вы, сэр, можете войти!" И тогда Роли вошел в залу. - За мной, Варни, - сказал Лестер, остановившийся на мгновение, чтобы посмотреть, как будет принят Сассекс. Затем он собирался уже войти, как вдруг Варни, разряженный в пух и прах, был, как ранее Тресилиан и Блант, остановлен привратником. - Что случилось, мистер Бойер? - спросил Лестер. - Разве вам неизвестно, кто я такой и что это мой друг и приверженец? - Ваша светлость простит меня, - твердо ответил Бойер, - мне дан точный приказ, и я должен неукоснительно выполнять свой долг. - Ты подхалим и негодяй! - воскликнул Лестер, весь вспыхнув. - Ты наносишь мне оскорбление, только что пропустив сюда одного из приближенных лорда Сассекса. - Милорд, - возразил Бойер, - мистер Роли недавно вступил на службу к ее величеству, и ему я приказывать не могу! - Негодяй ты, неблагодарный негодяй! - крикнул Лестер. - Но тот, кто создал, может и погубить. Недолго придется тебе похваляться своей властью! Эту угрозу он произнес вслух, вопреки своей обычной политике осторожности, а затем вошел в залу и отдал почтительный поклон королеве. Елизавета, одетая более пышно, чем обычно, и окруженная вельможами и министрами, чья храбрость и мудрость обессмертили ее царствование, принимала приветствия своих подданных. Она милостиво ответила на поклон своего любимца, поглядывая то на него, то на Сассекса, словно собираясь что-то сказать, как вдруг Бойер, в ярости от оскорбления, публично нанесенного ему Лестером при исполнении его обязанностей, выступил вперед с черным жезлом в руке и опустился перед королевой на одно колено. - Что такое, Бойер? - спросила Елизавета. - Ты не очень удачно выбрал время для своих любезностей. - Всемилостивейшая государыня, - ответил он, и всех придворных охватила дрожь при виде такой дерзости, - я пришел спросить: должен ли я при исполнении своих обязанностей подчиняться приказам вашего величества или графа Лестера, который публично угрожал мне своим гневом и позволил себе в отношении меня неподобающие выражения только потому, что я, точно выполняя приказание вашего величества, отказался впустить вместе с ним одного из его приближенных? Дух Генриха VIII мгновенно пробудился в его дочери, и она повернулась к Лестеру с таким грозным видом, что и его и всех его сторонников объял ужас. - Черт возьми, милорд, - таково было бурное начало, - что это значит? Мы были о вас доброго мнения и приблизили вас к своей особе, но не для того, чтобы вы заслоняли солнце нашим другим верным подданным. Кто дал вам право оспаривать наши приказы или проверять их исполнителей? Я хочу, чтобы при этом дворе, да и во всем этом королевстве, была только одна властительница - и никакого властелина. Смотрите, чтобы Бойер не подвергся неприятностям за преданное выполнение своего долга! Иначе, клянусь как христианка и венчанная королева, вы мне за это головой ответите. Ступайте, Бойер, вы действовали как честный человек и верный подданный. Смотритель дворца нам здесь не нужен! Бойер поцеловал протянутую ему королевой руку и отошел на свое место, сам удивляясь собственной смелости. Улыбка торжества зазмеилась на устах сторонников Сассекса, а приближенные Лестера, казалось, смутились. Сам любимец королевы стоял с весьма униженным видом и не осмелился произнести ни слова в свое оправдание. Тут он поступил мудро, ибо политика Елизаветы заключалась в том, чтобы унизить его, но отнюдь но подвергнуть опале, и посему было вполне разумно промолчать, не противореча и не возражая ей, и, таким образом, склониться перед ее властью. Достоинство королевы было сохранено, а женщина сразу же почувствовала всю силу кары, которую она наложила на своего любимца. Ее проницательный взор уловил также радостные взгляды, которыми втихомолку обменялись сторонники Сассекса, а в ее планы отнюдь не входило отдать решительное предпочтение той или иной партии. - То, что я говорю милорду Лестеру, - продолжала она, помолчав, - относится и к вам, милорд Сассекс. Неужели нельзя не затевать драки при дворе во главе своей группы? - Мои сторонники, всемилостивейшая государыня, - возразил Сассекс, - действительно затевали драки, защищая вас, в Ирландии, Шотландии и с мятежными графами там, на севере. Мне неизвестно, что... - Вы затеваете споры со мной, милорд? - прервала его королева. - Я полагаю, что вам следовало бы поучиться у лорда Лестера скромности и молчанию, по крайней мере - в минуты нашего гнева. Послушайте, милорд, мой дед и мой отец весьма мудро запретили вельможам этой просвещенной страны разъезжать с такой буйной свитой. Неужели вы думаете, что если я ношу чепец, то их скипетры в моих руках превратились в прялку? Ни один - слышите? - христианский король не превзойдет в решимости бороться с возмущением двора, притеснением народа и нарушением мира в государстве дерзкими и заносчивыми вельможами ту, кто сейчас говорит с вами. Лорд Лестер и вы, милорд Сассекс, я приказываю вам стать друзьями, или, клянусь своей короной, вы обретете врага, слишком могущественного для вас обоих. - Государыня, - ответил граф Лестер, - вам, высшему источнику чести, лучше знать, что подобает моей чести. Я вручаю ее в ваше распоряжение и добавлю только, что мои теперешние взаимоотношения с лордом Сассексом возникли не по моей вине и у него не было причин считать меня своим врагом, пока он не учинил мне неслыханной обиды. - Что до меня, государыня, - сказал граф Сассекс, - то я не выхожу из повиновения вашей воле. Но я был бы рад, если бы милорд Лестер изъяснил, чем я, как он говорит, обидел его. Ведь мой язык никогда не произнес ни одного слова, за которое бы я не согласился немедленно выступить в бой - пешим или верхом на коне. - А что до меня, - подхватил Лестер, - то, повинуясь воле моей всемилостивейшей государыни, моя рука всегда будет готова подтвердить мои слова, так же как рука любого, кто подписывается именем Рэтклиф. - Милорды, - сказала королева, - подобные речи в нашем присутствии неуместны. Если вы не можете держать себя в границах приличия, то мы найдем способ вас усмирить. Я хочу, милорды, чтобы вы подали друг другу руки и забыли свою нелепую вражду. Оба соперника неохотно взглянули друг на друга, но ни один не захотел сделать первый шаг во исполнение воли королевы. - Сассекс, - промолвила Елизавета, - я прошу вас. Лестер, я вам приказываю. Но она произнесла эти слова так, что просьба прозвучала как приказ, а приказ - как просьба. Они продолжали стоять безмолвно и упрямо, пока она не возвысила голос; и теперь в тоне ее слышались нетерпение и непререкаемый приказ. - Сэр Генри Ли, - сказала она офицеру охраны, - отдайте страже приказание быть в готовности и немедленно снарядить барку в путь. Лорды Сас- секс и Лестер, еще раз прошу вас подать друг другу руки, иначе, черт возьми, тот, кто откажется это сделать, отведает похлебки в нашем Тауэре, прежде чем снова увидит наше лицо. Я собью спесь с вашей гордости. До того как мы расстанемся, даю вам в этом свое королевское слово! - Можно вынести заточение, - сказал Лестер, - но лишиться лицезрения вашего величества - значит утратить сразу и свет и жизнь. Вот вам моя рука, Сассекс. - А вот моя, - ответил Сассекс, - искренне и честно. Но... - Нет, клянусь честью, ни слова больше, - сказала королева. - Вот так будет лучше, - добавила она, взглянув на них более милостиво. - Когда вы, пастыри народа, объединитесь для его защиты, проистечет благо для стада, коим мы управляем. Знаете, милорды, скажу вам откровенно, ваши безумные выходки и раздоры приводят к диким беспорядкам среди ваших слуг. Лорд Лестер, есть ли в вашей свите джентльмен по имени Варни? - Да, всемилостивейшая государыня, - ответил Лестер. - Я представил его вам, и он удостоился чести поцеловать вашу царственную руку, когда вы последний раз были в Нонсаче. - Внешне он выглядит довольно привлекательно, - заметила королева, - но, по-моему, не настолько, чтобы заставить девицу из знатной семьи пожертвовать своим добрым именем ради его прекрасных глаз и стать его возлюбленной. Но так оно и вышло. Этот ваш молодец соблазнил дочь славного старика, девонширского рыцаря, сэра Хью Робсарта из замка Лидкот, и она бежала с ним, как отверженная, из родительского дома... Милорд Лестер, вы худо чувствуете себя? Вы так смертельно побледнели! - Нет, государыня, - ответил Лестер, но невероятные усилия потребовались ему, чтобы произнести эти слова. - Да нет, вы, конечно, больны, милорд, - торопливо сказала Елизавета, быстро подходя к нему с видом весьма озабоченным. - Позовите Мастерса, позовите сюда нашего придворного врача. Да где же эти медлительные болваны? Из-за их нерасторопности мы теряем гордость нашего двора. Но возможно ли, Лестер, - продолжала она, глядя на него с нежностью, - неужели боязнь впасть в немилость так сильно на тебя подействовала? Не сомневайся ни на миг, благородный Дадли, я не буду упрекать тебя за безумство твоего приближенного - тебя, чьи помыслы, как мы знаем, весьма далеки от этого. Тот, кто хочет достигнуть высоты орлиного гнезда, милорд, тому все равно, кто ловит коноплянок у подножия стремительной кручи. - Видел? - шепнул Сассекс Роли. - Ему явно помогает сам дьявол. Все, что заставило бы другого пойти ко дну на глубину в десять футов, ему, видимо, только облегчает плавание. Если бы мой приближенный поступил так... - Тише, милорд, - ответил Роли, - ради бога, тише. Подождите перемены прилива - сейчас как раз переломный момент. Острая проницательность Роли не обманула его. Замешательство Лестера было столь велико и он так явно не мог с ним совладать, что Елизавета, бросив на него удивленный взгляд и не получая членораздельного ответа на свои, столь необычные для нее, знаки милости и внимания, бросила быстрый взгляд на придворных; видимо, прочитав на их лицах нечто согласующееся с ее собственными, вдруг вспыхнувшими подозрениями, она резко сказала: - Может быть, во всем этом таится больше, чем мы видим... или чем вы, милорд, желаете, чтобы мы видели. Где этот Варни? Кто знает, где он? - Как угодно было вашему величеству, - вмешался Бойер, - это тот самый, перед кем я сейчас закрыл дверь аудиенц-залы. - Как угодно мне? - резко повторила Елизавета, которая в этот момент пришла в такое настроение, что ей вряд ли могло быть что-нибудь угодно. - Мне не угодно не только, чтобы кто-то нахально врывался сюда в моем присутствии, но и чтобы вы не пускали сюда того, кто пришел оправдаться от взведенного на него обвинения. - С позволения вашего величества, - ответил смущенный привратник, - если бы я знал, как вести себя в подобном случае, я бы остерегся... - Вам следовало бы доложить нам, чего он хочет, господин привратник, и получить наши указания. Вы полагаете себя могущественной персоной, ибо мы только что отчитали из-за вас некоего вельможу. Так знайте же, что вы для нас не более чем замок на наших дверях. Немедленно приведите сюда этого Варни. Есть еще какой-то Тресилиан, упомянутый в этом прошении. Пусть они оба предстанут перед нами. Приказание было выполнено, и Тресилиан и Варни появились в зале. Первый взгляд Варни бросил на Лестера, второй - на королеву. В глазах королевы он уловил признаки близящейся грозы, но из унылого вида своего покровителя он не мог извлечь для себя указаний, каким курсом вести свой корабль к решающей схватке. Затем он увидел Тресилиана и сразу понял всю опасность своего положения. Но Варни был в такой же степени дерзок и сообразителен, как хитер и неразборчив в средствах. В грозящий гибелью момент он оказался умелым кормчим и полностью отдал себе отчет в тех выгодах, которые сумеет получить, если вызволит Лестера из беды, а также в той страшной бездне, которая, разверзнется перед ним, если ему это не удастся. - Верно ли, что вы, любезнейший, - сказала королева, устремив на него пронзительный взгляд, который способны были вынести лишь немногие, - что вы соблазнили и навлекли позор на молодую, знатную и воспитанную девицу, дочь сэра Хью Робсарта из Лидкот-холла? Варни преклонил колено и с видом глубочайшего раскаяния подтвердил, что "между ним и мисс Эми Робсарт действительно имели место некоторые любовные взаимоотношения". Лестер весь вспыхнул от негодования, когда услышал такое признание своего подчиненного. На мгновение им овладела решимость выступить вперед и, прощаясь навсегда с двором и милостью королевы, поведать всю историю своего тайного брака. Но он взглянул на Сассекса, и мысль о торжествующей улыбке, которая зазмеится на его губах при таком признании, наглухо запечатала его собственные уста. "Не теперь, во всяком случае, - подумал он, - и не в присутствии королевы доставлю я ему такое великолепное торжество". И, крепко сжав губы, он стоял, полный самообладания и твердый духом, вслушиваясь в каждое слово Варни и полный решимости скрывать до конца тайну, от которой зависело его блистательное положение при дворе. Между тем королева продолжала допрос Варни. - Любовные взаимоотношения! - повторила она его последние слова. - Какие же это взаимоотношения, негодник ты этакий? Почему было не попросить руки этой девицы у ее отца, раз ты полюбил ее по честному и по-хорошему? - С позволения вашего величества, - ответил Варни, все еще стоя на коленях, - я не осмелился сделать это, ибо отец обещал ее руку некоему знатному и благородному джентльмену. Я отдаю ему справедливость, хотя знаю, что он ненавидит меня. Это - мистер Эдмунд Тресилиан, которого я сейчас вижу в этой зале. - Ах, вот как! - воскликнула королева. - А какое имели вы право заставить эту простодушную дурочку нарушить контракт, заключенный ее достойным отцом, из-за ваших любовных взаимоотношений, как вы их дерзко и самоуверенно именуете? - Государыня, - ответил Варни, - бесполезно оправдываться своей чисто человеческой слабостью перед судьей, которому она неведома, или любовью - перед той, кто никогда не уступала страсти... Тут он примолк на мгновение, а затем добавил очень тихо и робко: - Внушаемой ею всем другим! Елизавета сделала вид, что нахмурилась, но невольно улыбнулась и ответила: - Ты удивительно наглый плут. Ты женат на этой девушке? Лестера волновали такие сложные и болезненно-острые чувства, что ему казалось, будто вся его жизнь зависит от ответа Варни. А тот, после минутной, на этот раз уже подлинной нерешительности, ответил: - Да! - Ах ты негодяй, лживый негодяй! - воскликнул Лестер, придя в ярость. Но он не в силах был добавить ни слова к фразе, которую начал с таким неистовым пылом. - Нет, милорд, - вмешалась королева, - мы оградим, с вашего разрешения, этого человека от вашего гнева. Мы еще не закончили с ним разговора. Так вот, знал ли ваш хозяин, лорд Лестер, о вашей проделке? Говори правду, приказываю тебе, и я сама поручусь за твою безопасность, кто бы тебе ни угрожал. - Всемилостивейшая государыня, - сказал Варни, - если говорить правду, как на духу, то милорд-то и был всему причиной. - Ах ты подлец, ты хочешь предать меня? - крикнул Лестер. - Продолжай, - быстро сказала королева, обращаясь к Варни, залившись румянцем, со сверкающими глазами, - продолжай. Здесь не повинуются ничьим приказам, кроме моих. - Они всесильны, государыня, - ответил Варни, - и от вас не может быть тайн. Но мне не хотелось бы, - добавил он, озираясь кругом, - говорить о делах моего господина в присутствии чужих ушей. - Отойдите в сторону, милорды, - приказала окружающим королева. - А ты продолжай. Какое отношение имеет граф к твоей мерзкой интриге? Только смотри, милейший, не клевещи на него! - Я далек от стремления опорочить своего благородного покровителя, - возразил Варни, - но вынужден признать, что какое-то глубокое, всепоглощающее, хотя и тайное чувство недавно овладело им, отвлекло его от домашних забот, которыми прежде он занимался с такой священной тщательностью, и дало нам возможность совершать разные проступки, которые, как вот в этом случае, отчасти позорят и его самого. Без этого я не имел бы ни возможности, ни досуга совершить проступок, навлекший на меня его немилость - самую тяжелую, какую только возможно, если не считать, конечно, еще более ужасного гнева вашего величества. - И только в этом смысле, и ни в каком ином, причастен он к твоей вине? - спросила Елизавета. - Конечно, государыня, ни в каком ином, - подтвердил Варни. - Но с тех пор, как с ним что-то стряслось, он уже сам не свой. Взгляните на него, государыня, как он бледен, как весь дрожит. Как все это непохоже на его обычные манеры, полные величия! А почему, скажите, ему бояться вашего величества? Ах, государыня, все началось с той минуты, как он получил этот роковой пакет! - Какой пакет и откуда? - живо спросила королева. - Откуда, государыня, не могу догадаться. Но я его приближенный и знаю, что он с той поры носит вокруг шеи идущий до самого сердца локон, на котором подвешен крохотный золотой медальон в форме сердца. Когда граф один, он с ним разговаривает, не расстается с ним даже во сне... Никакой язычник не поклоняется так усердно своему идолу! - Ты плут, сующий нос не в свои дела, если ты так подглядываешь за своим господином, - сказала Елизавета, покраснев, но не от гнева, - да вдобавок и болтун, если рассказываешь о его безумствах. А какого цвета локон, о котором ты тут мелешь какую-то чепуху? Варни ответил: - Поэт, государыня, назвал бы его нитью из золотой ткани, сотканной Минервой. Но мне кажется, что он светлее даже чистейшего золота и скорее, пожалуй, похож на последний солнечный луч на закате тихого весеннего дня. - Ну, знаете, вы сами поэт, мистер Варни, - с улыбкой сказала королева. - Но я не могу с такой быстротой улавливать ваши редкостные метафоры. Взгляните на этих дам, есть ли, - тут она приумолкла, стараясь принять совершенно равнодушный вид, - есть ли среди них такая, у кого цвет волос напоминает этот локон? Не любопытствуя, конечно, насчет любовных тайн лорда Лестера, я хотела бы все-таки узнать, какие локоны похожи на нить из ткани Минервы или... как это вы сказали... на последние лучи майского солнца. Варни обвел взглядом залу. Его взор переходил с одной дамы на другую, пока наконец не остановился на самой королеве, но с выражением глубочайшего благоговения. - В этой зале, - произнес он, - я не вижу локонов, достойных подобных сравнений, если только не там, куда я не дерзаю поднять свои взоры. - Что такое, наглец вы этакий! - рассердилась королева. - Вы осмеливаетесь намекать... - О нет, ваше величество, - ответил Варни, прикрывая глаза рукой, - но меня ослепили лучи майского солнца. - Довольно, хватит, - сказала королева, - ты просто сумасшедший. И, резким движением отвернувшись от него, она пошла туда, где стоял Лестер. Во время диалога королевы с Варни в зале, как бы по мановению жезла восточного мага, воцарилась атмосфера напряженного любопытства вместе с надеждами, опасениями и страстями, всегда волнующими придворные круги. Все застыли на местах и перестали бы даже дышать, если бы это позволили законы природы. Все было накалено до предела, и Лестер, видя, как кругом желают или страшатся его триумфа или опалы, забыл то, что ему было раньше внушено любовью, и сейчас не думал ни о чем, кроме успеха или позора, зависящих от одного кивка Елизаветы и преданности Варни. Он быстро вернул себе самообладание и приготовился сыграть свою роль в предстоящей сцене. Судя по взглядам, которые бросала на него королева, он понял, что слова Варни, что бы он ни говорил, оказались к его выгоде. Елизавета недолго томила его неизвестностью. Ее более чем милостивое обращение к нему определило его триумф в глазах его соперника и всего английского двора. - У вас этот Варни - весьма болтливый слуга, милорд, - сказала она. - Хорошо, что вы не посвящаете его ни во что такое, что могло бы повредить вам в нашем мнении. Поверьте мне, он непременно бы проболтался. - Но промолчать перед вашим величеством было бы изменой, - подхватил Лестер, изящно преклонив одно колено. - Я хотел бы, чтобы мое сердце было обнажено перед вами больше, чем это мог бы сделать язык любого слуги. - Неужели, милорд, - сказала Елизавета, бросая на него нежные взоры, - в вашей жизни нет ни одного уголка, который вы не желали бы скрыть завесой? Ага, я вижу, что этот вопрос вас смутил. Но ваша королева знает, что она не должна слишком глубоко вдумываться в причины, заставляющие ее подданных верно служить ей. Иначе она увидела бы то, что могло бы - или по крайней мере должно было бы - ее разгневать. Успокоенный ее последними словами, Лестер разразился целым потоком выражений глубокой и страстной преданности, которые в ту минуту, быть может, и не были совершенно лицемерными. Противоречивые чувства, владевшие им раньше, уступили место яростной стремительности, с помощью которой он решил удержаться в положении любимца королевы. Никогда еще он не казался Елизавете таким красноречивым, таким красивым, таким привлекательным, как теперь, когда, стоя на коленях, он заклинал ее лучше отобрать от него все его достояние, но только оставить ему право именоваться ее слугой. - Возьмите от несчастного Дадли, - воскликнул он, - все то, чем сделали его ваши милости, и прикажите ему снова стать джентльменом-бедняком, каким он был, когда лучи вашего величества впервые засияли для него. Оставьте ему лишь плащ и меч, но позвольте гордиться тем, что он по-прежнему пользуется - и никогда не утрачивал ни словом, ни делом - расположением своей обожаемой королевы и повелительницы! - Нет, Дадли, - промолвила королева, одной рукой поднимая его, а другую протягивая ему для поцелуя, - Елизавета не забыла, что, когда вы были бедным дворянином, лишенным своих наследственных прав, она была такой же бедной принцессой и в борьбе за нее вы тогда поставили на карту все, что вам осталось в дни опалы, - вашу жизнь и честь. Встаньте, милорд, и отпустите мою руку. Встаньте и будьте тем, кем вы были всегда, - украшением нашего двора и опорой нашего трона. Ваша властительница бывает вынуждена иногда бранить вас за оплошности, но она всегда признает ваши заслуги. Беру бога в свидетели, - добавила она, обратясь к присутствующим, которые, волнуемые различными чувствами, следили за этой занятной сценой, - беру бога в свидетели, господа, что никогда ни один монарх не имел, по-моему, более верного слуги, чем я в лице этого благородного графа. Одобрительный шепот пронесся среди приверженцев лестерской группы, а друзьям Сассекса ответить было нечем. Они стояли, потупив взор, смущенные и уязвленные таким открытым и полным торжеством своих противников. После публичного признания его вновь любимцем королевы Лестер первым делом спросил, каковы будут ее указания в отношении проступка Варни. - Хотя этот молодчик, - сказал он, - заслуживает только моего гнева, я все же хотел бы вступиться... - Верно, мы совсем о нем забыли, - согласилась королева. - Это худо с нашей стороны, ибо мы оказываем справедливость самым низким нашим подданным, так же как и самым знатным. Мы довольны, милорд, что вы первый нам об этом напомнили. Где же Тресилиан, обвинитель? Пусть он войдет сюда. Тресилиан явился и отдал почтительный поклон., В его наружности, как о том было говорено выше, таилось изящество и даже благородство, и это не ускользнуло от зоркого взора Елизаветы. Она внимательно посмотрела на него. Он стоял перед нею без всякого смущения, но с видом глубочайшей меланхолии. - Могу лишь пожалеть этого джентльмена, - сказала она Лестеру. - Я осведомлялась о нем, и вид его подтверждает то, что я уже слышала: он ученый и солдат, в нем хорошо сочетаются глубины образованности и владение оружием. Мы, женщины, милорд, прихотливы в выборе. Если судить по внешности, то между вашим приближенным и этим джентльменом нет никакого сравнения. Но Варни - мастер красно говорить, а это, по правде говоря, весьма сильно действует на наш слабый пол. Послушайте, мистер Тресилиан: потерянная стрела - не то что сломанный лук. Ваша верная любовь, как мне кажется, была встречена плохо. Но вы человек ученый и знаете, что Уже со времен Троянской войны на свете встречаются вероломные Крессиды. Забудьте, мой добрый сэр, эту легкомысленную леди, заставьте вашу любовь взглянуть на все оком мудрости. Мы говорим это, пользуясь больше сочинениями ученых людей, нежели собственным опытом. Ведь мы по своему положению и собственной воле весьма далеки от глубоких знаний в области столь пустых игрушек нелепой страсти. Что ж касается отца этой особы, то мы можем уменьшить его горе, дав его зятю такое положение, чтобы он мог достойным образом содержать свою супругу. Да и ты сам, Тресилиан, не будешь забыт. Останься при нашем дворе, и ты увидишь, что верный Троил может всегда рассчитывать на нашу милость. Подумай о том, что говорит этот архиплут Шекспир. Чума его возьми, его проказы приходят мне на ум, как раз когда я должна думать о другом. Постой, как это там у него? Твоей была Крессида волей неба... Но узы неба смяты и разъяты, И нынче более тугим узлом Она себя связала с Диомедом. Лорд Саутгемптон, вы улыбаетесь. Вероятно, из-за своей скверной памяти я порчу стихи вашего актера. Но довольно, не будем больше говорить об этих диких безумствах. Но у Тресилиана был такой вид, как будто он хотел, чтобы его выслушали, - что, впрочем, не мешало ему сохранять все признаки глубочайшей почтительности, - и королева нетерпеливо добавила: - Чего же он еще хочет? Не может же девица выйти замуж за вас обоих. Она сделала свой выбор, может быть и не самый удачный, но она жена Варни и обвенчана с ним. - Если это так, то моя жалоба умолкнет, всемилостивейшая государыня, - сказал Тресилиан, - а вместе с жалобой - и моя месть. Но я уверен, что слова этого Варни - отнюдь не лучшее ручательство за истину. - Если бы подобное сомнение было высказано в другом месте, - начал было Варни, - то мой меч... - Твой меч! - презрительно прервал его Тресилиан. - С позволения ее величества, мой меч покажет тебе... - Замолчите вы оба, наглецы! - воскликнула королева. - Или вы забыли, где находитесь? Все это проистекает из вашей вражды, милорды, - продолжала она, глядя на Лестера и Сассекса. - Ваши приближенные действуют в том же духе и начинают свои ссоры и раздоры при моем дворе и даже в моем присутствии, прямо как какие-нибудь Матаморы. Заметьте себе, господа: того, кто заговорит о том, чтобы обнажить меч не ради меня или Англии, я, клянусь честью, закую в железо по рукам и ногам! Затем, помолчав минуту, она добавила более мягким тоном: - Но я все-таки должна рассудить этих дерзких и буйных наглецов. Лорд Лестер, ручаетесь ли вы своей честью, - конечно, насколько вам известно все это, - что ваш слуга говорит правду, утверждая, будто он женат на этой самой Эми Робсарт? Это был удар прямо в цель, и он чуть было не сразил Лестера. Но он уже зашел слишком далеко, чтобы отступать, и, после минутного колебания, ответил: - Насколько я знаю... да нет, с полной достоверностью... она - обвенчанная по закону жена. - Ваше величество, - опять вмешался Тресилиан, - могу я все-таки узнать, когда и при каких обстоятельствах этот предполагаемый брак... - Потише, любезный, - прервала его королева, - скажите пожалуйста, предполагаемый брак! Да разве вам не довольно того, что прославленный граф подтвердил правильность слов своего слуги? Но ты - лицо пострадавшее (или по крайней мере считаешь себя таковым), и ты заслуживаешь снисхождения. На досуге мы разберемся во всем этом повнимательнее. Лорд Лестер, полагаю, что вы помните о нашем желании побывать в вашем замечательном замке Кенилворт на следующей неделе. Пожалуйста, попросите нашего доброго и высокочтимого друга графа Сассекса поехать туда вместе с нами. - Если благородный граф Сассекс, - сказал Лестер, поклонившись своему сопернику с самой непринужденной и изящной любезностью, - окажет честь моему скромному жилищу, я сочту это за еще одно доказательство дружеского расположения, которое, как угодно вашему величеству, мы должны испытывать друг к другу. Сассекс был в большем замешательстве. - Ваше величество, - сказал он, - я буду лишь помехой в вашем веселье - ведь я еще не совсем оправился от тяжелой болезни. - Неужели вы действительно были так больны? - спросила Елизавета, посмотрев на него более пристально. - И верно, вы как-то изменились, и меня это очень огорчает. Но не падайте духом: мы сами позаботимся о здоровье столь нужного нам слуги, кому мы столь многим обязаны. Мастерс предпишет вам курс лечения. А чтобы мы сами могли видеть, что он точно выполняется, вы должны сопровождать нас в этой поездке в Кенилворт. Это было сказано тоном, не допускающим возражений, и в то же время так ласково, что Сассексу, как ни хотел он уклониться от поездки в гости к своему сопернику, не оставалось ничего иного, как низко поклониться королеве в знак повиновения ее воле и тоном неуклюжей любезности, смешанной со смущением, принять приглашение Лестера. Пока графы обменивались учтивостями, королева сказала лорду-казначею: - Милорд, мне кажется, что облик каждого из этих двух благородных пэров напоминает два знаменитых классических потока: один - темный и печальный, другой - светлый и благородный. Мой старый учитель Эшем пожурил бы меня за то, что я забыла имя автора. Кажется, это Цезарь. Посмотрите, какое величавое спокойствие царит, на челе благородного Лестера, в то время как Сассекс обращается к нему, хотя и покорствуя нашей воле, но с явной неохотой. - Боязнь утратить вашу милость, - ответил лорд-казначей, - и есть, может быть, источник этого различия, которое не ускользнуло (а что вообще может ускользнуть?) от взора вашего величества. - Такая боязнь была бы даже вредна для меня, милорд, - возразила королева. - Оба близки и дороги нам, и мы беспристрастно будем пользоваться их почетной службой на благо государства. Но сейчас мы прервем их дальнейшую беседу. Лорды Сассекс и Лестер, еще одно слово. Тресилиан и Варни - ваши приближенные; позаботьтесь, чтобы они сопровождали вас в Кенилворт. И раз они оба - Парис и Менелай - будут вблизи, мы хотим, чтобы там предстала перед нами и прекрасная Елена, чье непостоянство вызвало все эти раздоры. Варни, твоя жена должна быть в Кенилворте, готовая появиться в любую минуту по моему приказу. Лорд Лестер, мы полагаем, что вы лично присмотрите за этим. Граф и его приближенный низко поклонились и снова подняли голову, не смея взглянуть ни на королеву, ни друг на друга. Обоим в этот момент казалось, что сети и тенета, сплетенные их собственной ложью, вот-вот сомкнутся над ними. Однако Елизавета не обратила внимания на их замешательство и продолжала: - Лорды Сассекс и Лестер, нам вскоре необходимо ваше присутствие на Тайном совете, где будут обсуждаться весьма важные вопросы. Мы затем отправимся в увеселительную поездку по Темзе, а вы, милорды, будете нас сопровождать. Да, кстати, еще одно. Сэр рыцарь Запачканного Плаща (тут она любезно улыбнулась Уолтеру Роли), не забудьте, что вы должны сопровождать нас в нашей поездке. Вас снабдят необходимыми средствами для приведения в порядок вашего гардероба. Так окончилась эта знаменитая аудиенция, где, как и во всей остальной своей жизни, Елизавета проявила себя как своенравная и капризная представительница своего пола, в сочетании с разумом и дипломатическим тактом, в чем ни один мужчина и ни одна женщина на свете никогда не могли ее превзойти, Глава XVII Итак, путь избран! Парус распускайте, Бросайте лот, измерьте глубину... Будь, шкипер, у руля: у берегов Здесь много мелей, скал, и там Сирена... Она, как гордость, к гибели влечет. "Кораблекрушение" За короткое время между окончанием аудиенции и заседанием Тайного совета Лестер успел ясно понять, что в это утро он собственной рукой решил свою судьбу. "Теперь уже для меня невозможно, - размышлял он, - после того как я, перед лицом всех наиболее чтимых людей в Англии, подтвердил (хотя и двусмысленной фразой) правильность утверждения Варни, опровергнуть или отречься от него. Это грозит мне не только утратой положения при дворе, но и страшным гневом обманутой королевы, а также негодованием и презрением моего соперника и всех моих товарищей". Все это вихрем проносилось в его голове, и он представлял себе трудности, которые неизбежно перед ним возникнут, если он будет и впредь хранить тайну, важную для его безопасности, могущества и чести. Он был похож на человека, идущего по льду, готовому подломиться под ним, и спасение которого заключается только в твердом и решительном движении вперед. Милость королевы, ради которой он принес столько жертв, следовало теперь удержать любыми средствами, во что бы то ни стало. Это была единственная щепка, за которую он мог уцепиться во время бури. Сейчас предстояла задача не только сохранить, но и усилить расположение королевы. Он или должен стать любимцем Елизаветы, или ему грозит полное крушение всего - благосостояния и почета. Все другие соображения в настоящий момент должны быть отброшены. Он гнал прочь навязчивые мысли, рисовавшие ему облик Эми, и твердил себе, что еще придет время подумать, как выбраться наконец из этого лабиринта. Ведь кормчий, увидев у носа корабля Сциллу, не должен в эту минуту думать о более отдаленных опасностях Харибды. В таком настроении граф Лестер занял в этот день свое кресло в Тайном совете Елизаветы. А когда дела были закончены, он в том же состоянии духа занял почетное место рядом с ней во время увеселительной поездки по Темзе. И никогда еще так ярко не проявлялись его способности замечательного политического деятеля и его умение быть безупречным придворным. Случилось так, что на Совете в этот день происходило бурное обсуждение дела несчастной Марии, которая уже седьмой год мучительно переживала свое заточение в Англии. На Совете высказывались мнения и в пользу злополучной монархини. Их настойчиво поддерживали Сассекс и некоторые другие лица, основываясь на международном праве и нарушении гостеприимства, в большей степени, чем это могло бы быть, даже в смягченной форме и с оговорками, приятно для слуха королевы. Лестер с большой страстностью и красноречием отстаивал противоположное мнение. Он подчеркнул необходимость продолжать строжайшее ограничение деятельности шотландской королевы как меру, весьма важную для безопасности королевства и особенно священной особы Елизаветы. Он утверждал, что тончайший волосок с ее головы должен быть в глазах лордов предметом более глубокого беспокойства, чем жизнь и судьба ее соперницы, которая, предъявив тщетные и несправедливые притязания на английский трон, была теперь даже в лоне родной страны постоянной надеждой и подстрекательством для всех врагов Елизаветы и в Англии и за границей. Он кончил тем, что попросил извинения у их светлостей, если в ораторском увлечении задел кого-то из присутствующих. Но безопасность королевы - это была тема, которая всегда могла вывести его из рамок обычной сдержанности в споре. Елизавета слегка побранила его за то преувеличенное значение, которое он совершенно напрасно придавал ее личным интересам. Однако она признала, что если небесам было угодно сочетать в единое целое ее интересы с благом ее подданных, то она только выполняет свой долг, принимая меры самозащиты, диктуемые обстоятельствами. И если Совет в своей великой мудрости выскажет мнение, что следует продолжать строжайшие кары в отношении особы ее несчастной шотландской сестры, она полагает, что они не очень посетуют на нее, если она потребует, чтобы графиня Шрусбери обращалась с Марией с предельной добротой, совместимой с мерами строгой охраны. После того как это положение было высказано, Совет был распущен. Никогда еще с такой готовностью и предупредительностью не расступались все перед "милордом Лестером", как в то время, когда он проходил через многолюдные залы, чтобы спуститься к реке и взойти на борт барки ее величества. Никогда еще голоса привратников не звучали громче, возглашая: "Дорогу, дорогу благородному графу!" Никогда еще эти слова не повторялись с большей быстротой и почтительностью. Никогда еще более тревожные взоры не обращались к нему в надежде удостоиться милостивого взгляда или хотя бы даже просто быть узнанными, а сердца многих более скромных его сторонников учащенно бились, колеблясь между желанием поздравить его и страхом показаться назойливыми перед тем, кто стоял неизмеримо выше их. Весь двор считал исход сегодняшней аудиенции, ожидавшейся с таким волнением и тревогой, решающим триумфом Лестера. Все были уверены, что звезда соперничающего с ним спутника если и не совсем затмилась его блеском, то, во всяком случае, должна отныне вращаться где-то в более темных и отдаленных небесных сферах. Так полагал двор и все придворные, от высших до низших, и соответственно с этим они и вели себя. С другой стороны, и Лестер никогда еще не отвечал на всеобщие приветствия с такой готовностью и снисходительной любезностью, никогда еще не стремился с таким усердием собрать (по словам того, кто в эту минуту стоял невдалеке от него) "золотые мнения от самых разнообразных людей". У графа, любимца королевы, для всех находился поклон или по крайней мере улыбка, а иногда и приветливое слово. Большинство из них было обращено к придворным, имена коих уже давно канули в реку забвения. Но иные были обращены к тем, чьи имена звучат для нашего слуха как-то странно, когда связываются с самыми обычными эпизодами из повседневной жизни, над которой их высоко вознесла признательность потомства. Вот некоторые образцы разговоров Лестера: - Доброе утро, Пойнингс! Как поживают ваша жена и красавица дочка? Почему их не видно при дворе?.. - Адаме, ваша просьба отклонена. Королева не будет больше даровать права на монополии, но, может быть, мне удастся помочь вам в каком-то другом деле... - Мой добрый олдермен Эйлфорд, ходатайство города касательно Куинхайта будет уважено, если мое скромное влияние сможет сыграть хоть какую-то роль... - Мистер Эдмунд Спенсер, что касается вашего ирландского прошения, то я охотно помог бы вам из любви к музам. Но ведь ты же обозлил лорда-казначея! - Милорд, - сказал поэт, - если позволите объяснить... - Приходи ко мне, Эдмунд, - сказал граф, - только не завтра и не послезавтра, а как-нибудь на Днях. А, Уил Шекспир, буйный Уил! Ты снабдил моего племянника Филиппа Сиднея любовным зельем. Он теперь просто не может спать без твоей поэмы "Венера и Адонис" под подушкой! Мы повесим тебя, как самого истинного чародея в Европе. Слушай, ты, шутник сумасшедший, я ведь не забыл о твоем деле относительно патента и о деле с медведями. Актер поклонился, а граф кивнул и двинулся вперед - так рассказали бы об этом в те времена. В наше время, пожалуй, можно было бы сказать, что бес- смертный почтил смертного. Следующий, кого привет