почестям и власти, какой не открывали еще никому другому. Чтобы сделать высокочтимую леди графиней, вы упустили возможность самому стать... Он умолк, как бы не желая заканчивать начатую фразу. - Стать кем? - спросил Лестер. - Договаривай, Варни. - Стать королем, милорд, - ответил Варни, - и притом королем Англии! Сказать это - не означает измену королеве. Ей повезло бы, если бы она приобрела то, чего ей желают все ее верные подданные, - цветущего, благородного и доблестного супруга. - Ты с ума сошел, Варни, - отвечал Лестер. - А кроме того, в наше время мы навидались всего достаточно, чтобы получить отвращение к венчальной короне, которую мужчина хватает с колен своей жены. Вспомни Дарнлея в Шотландии. - Кого? - переспросил Варни. - Да это болван, дурак, трижды отупевший от пьянства осел, который позволил, чтобы его запалили в воздух, как ракету в праздничный день. Если бы Марии довелось выйти замуж за благородного графа, некогда предназначенного судьбой разделить с ней трон, у нее был бы супруг совсем иного рода. И этот супруг нашел бы в ней жену такую же покорную и любящую, как подруга самого скромного сквайра, которая скачет верхом за охотничьими псами и держит мужу уздечку, когда он садится на лошадь. - Могло бы быть и так, как ты говоришь, Варни, - сказал Лестер, и при этом самодовольная улыбка промелькнула на его встревоженном лице. - Генри Дарнлей плохо разбирался в женщинах. Мужчина, который постиг женщин, мог бы надеяться поладить с Марией. Но Елизавета... это совсем другое дело, Варни. Я думаю, что бог, наделив ее сердцем женщины, дал ей еще и разум мужчины, чтобы сдерживать безумные порывы сердца. Да, я знаю ее. Она будет принимать знаки любви и даже возвращать их, всей душой внимать сладостным сонетам и отвечать ими же, она способна довести любезности до той грани, где они становятся взаимным обменом нежных чувств. Но она начертала nil ultra {Ни шагу дальше (лат.).} всему, что может последовать за этим, и не пожертвует даже крохотной частицей своей верховной власти за всю азбуку Амура. - Тем лучше для вас, милорд, - ответил Варни, - то есть, как можно предполагать, если таково ее настроение, раз вы думаете, что вам нечего надеяться стать ее супругом. Вы ее любимец и можете им остаться, если леди в Камнор-холле будет по-прежнему пребывать во мраке неизвестности. - Бедная Эми, - сказал Лестер с глубоким вздохом, - ей так хочется, чтоб ее признали перед богом и людьми! - Да, но вот что, милорд, - промолвил Варни, - разумно ли ее желание? Вот в чем дело. Ее религиозные сомнения устранены, она - высокочтимая и любимая супруга, наслаждающаяся обществом своего мужа, когда более важные обязанности позволяют ему уделить ей некоторое время. Чего же ей еще надо? Я уверен, что столь кроткая и любящая леди согласится лучше прожить всю жизнь несколько уединенно - впрочем, не в большей степени, нежели в Лидкот-холле, чем хоть на йоту уменьшить честь и величие своего супруга, пытаясь разделить их с ним раньше, чем это возможно. - В твоих словах есть доля истины, - ответил Лестер, - ее появление здесь сейчас было бы просто роковым. И, однако, ее должны увидеть в Кенилворте. Елизавета не забудет, что отдала такое приказание. - Разрешите мне отправиться спать сейчас, когда мы столкнулись с этой сложной задачей, - попросил Варни. - Иначе я не смогу довести до конца замысел, который мне предстоит выковать. Я полагаю, что он удовлетворит королеву, понравится высокочтимой леди и при этом оставит роковую тайну нераскрытой. Будут ли у вашей милости еще какие-нибудь поручения ко мне в эту ночь? - Я хочу побыть один, - сказал Лестер. - Уходи, но поставь на стол мою стальную шкатулку. Будь поблизости, чтобы я в любой момент мог тебя позвать. Варни удалился, а граф, открыв окно, долго и с тревогой всматривался в блистающую россыпь звезд, мерцавших в великолепии летнего небосвода. Как бы невольно у него вырвались слова: - Никогда еще я так не нуждался в благосклонности небесных светил, ибо мой земной путь омрачен тьмой и туманом. Хорошо известно, что в те времена существовала глубокая вера в нелепые предсказания общепризнанной астрологии, и Лестер, хотя и далекий от суеверий, в этом отношении был не выше своей эпохи, - напротив, о нем говорили, что он покровительствует представителям этой мнимой науки. Действительно, желание заглянуть в будущее, столь свойственное всем людям, особенно часто встречается среди тех, кто связан с государственными тайнами, опасными интригами и коварством придворной жизни. Внимательно осмотрев стальную шкатулку, как бы желая убедиться в том, что ее никто не открывал и что замок не поврежден, Лестер повернул ключ и вынул из нее сначала горсть золотых монет, которые он положил в шелковый кошелек. Затем он извлек пергамент, испещренный знаками планет, линиями и цифрами, употребляющимися при составлении гороскопа, и в течение нескольких минут пристально разглядывал его. Наконец он достал большой ключ, раздвинул ковер, покрывающий стены, и вложил ключ в замок маленькой потайной двери в углу комнаты. Он открыл дверь, и там обнаружилась лестница в стене. - Аласко, - произнес граф, повысив голос, чтобы его мог услышать обитатель башенки, куда вела лестница. - Аласко, ты слышишь меня, спустись ко мне! - Иду, милорд, - отозвался голос сверху. Затем на узкой лестнице послышались медленные старческие шаги, и в покои графа вошел Аласко. Астролог был крохотный человечек; он казался очень старым из-за длинной белой бороды, струившейся по черной одежде до шелкового пояса. Почтенная седина убеляла его голову. Но его брови были столь же темными, как и оттеняемые ими острые, пронзительные черные глаза, и эта особенность придавала облику старика дикий и своеобразный характер. Щеки его были свежи и румяны, а глаза зоркостью и даже свирепостью напоминали крысиные глазки. Его манеры были не лишены достоинства, и звездочет, хотя и держался почтительно, по-видимому чувствовал себя весьма свободно и даже позволял себе наставительный и повелительный тон в разговоре с первым фаворитом Елизаветы. - Ваши предсказания не сбылись, Аласко, - сказал граф, когда они обменялись приветствием, - он поправляется. - Сын мой, - ответствовал астролог, - позвольте напомнить вам, что я не давал ручательства в том, что он умрет. А кроме того, нет таких предсказаний, основанных на внешнем виде и сочетании небесных тел, которые не были бы подвластны воле небес. Astra regunt homines, sed regit astra Deus. {Звезды управляют людьми, но бог управляет звездами (лат.).} - Что толку тогда в вашей магии? - спросил граф. - Толку много, сын мой, - ответил старик, - ибо она может предсказать естественный и вероятный ход событий, хотя он и подчинен высшей власти. Так, например, взглянув на гороскоп, который ваша милость предложила мне изучить, вы заметите, что Сатурн, находясь в шестом доме и в противостоянии Марсу и уйдя из Дома жизни, обязательно означает долгую и опасную болезнь, исход коей во власти небес, хотя может последовать и смерть. Однако если бы я узнал имя этого лица, я составил бы еще один чертеж. - Его имя - тайна, - сказал граф, - хотя должен признаться, что твое предсказание не было ложным. Он был болен, и притом опасно, но не умер. А составил ли ты мне еще один гороскоп, как тебе приказал Варни, и готов ли ты сообщить, что говорят звезды о моем теперешнем положении? - Мое искусство повинуется вам, - сказал старик. - Вот, сын мой, карта твоей судьбы. Как указывают эти благословенные знаки, влияющие на нашу жизнь, твоя судьба блистательна, хотя и не свободна от тревог, трудностей и опасностей. - Будь это иначе, мой удел не был бы уделом всякого смертного, - возразил граф. - Продолжайте, отец мой, и поверьте, что вы беседуете с тем, кто готов покориться своей участи и в делах, и в любви, как это подобает английскому вельможе. - Твое мужественное стремление действовать и страдать должно подвергнуться еще большему испытанию, - ответил старик. - Звезды указывают на еще более величественный титул, на еще более высокий сан. Ты сам должен угадать, что это означает, и я не должен говорить тебе об этом. - Скажи, заклинаю тебя, скажи, я приказываю тебе! - воскликнул граф, и взор его заблистал. - Я не могу и не хочу, - ответил старик. - Гнев сильных мира сего подобен ярости льва. Но внемли и суди сам. Вот Венера, восходящая в Дом жизни и сочетающаяся с Солнцем, струит вниз поток серебряного света с оттенками золота, и это предвещает власть, богатство, почет - все, чего жаждет гордое сердце мужчины, да притом в таком изобилии, что никогда будущий Август древнего и могущественного Рима не слышал такого предсказания славы от своих гаруспиков, как моя магия может поведать моему любимому сыну, прочитав эти щедрые письмена. - Да ты просто смеешься надо мной, отец мой, - произнес граф, изумленный пафосом, с которым астролог изложил свое предсказание. - Пристало ли шутить тому, кто уже возводит взоры к небу, стоя одной ногой в могиле? - торжественно ответствовал старик. Граф сделал два или три больших шага, протянув вперед руку, как бы следуя за призывным знаком некоего призрака, манящего его к величайшим подвигам. Но, обернувшись, он поймал пристально устремленный на него взгляд астролога. Этот взгляд как бы сверлил его острой проницательностью из-под мохнатых темных бровей. Надменный и подозрительный Лестер мгновенно вспыхнул. Он ринулся было на старика из дальнего угла высокой залы и остановился только на расстоянии вытянутой руки от астролога. - Несчастный! - воскликнул он. - Если ты осмелишься хитрить со мной, я велю, чтобы с тебя живого содрали кожу. Признавайся: тебя подкупили, чтобы обмануть и предать меня. Ты шарлатан, а я твоя глупая жертва и добыча! Старик несколько смутился, но не слишком. Сама невинность вряд ли была бы в большей степени смущена такой яростью графа. - Что означает этот неистовый гнев, милорд? - спросил он. - Чем мог я его заслужить? - Докажи мне, - яростно крикнул граф, - что ты не в тайном сговоре с моими врагами! - Милорд, - с достоинством возразил старик, - вы сами избрали себе лучшее доказательство. Я пробыл в этой башне взаперти последние двадцать четыре часа, а ключ от нее хранился у вас. Ночные часы я провел, созерцая небесные светила вот этими слезящимися глазами, а днем напрягал свой старческий мозг, чтобы завершить вычисления сочетаний небесных тел. Я не вкушал земной пищи, я не внимал земным голосам. Да вы и сами знаете, что не мог я этого сделать. И все же я говорю вам, я, который был замкнут здесь в уединении и упорном труде, что в течение этих двадцати четырех часов ваша звезда ярче всех других заблистала на небосводе! И либо светящаяся книга небес лжет, либо в вашей земной судьбе произошел значительный перелом. Если за это время не случилось ничего такого, что еще больше утвердило ваше могущество или умножило расточаемые вам милости, тогда я действительно шарлатан, а божественное искусство, которое впервые возникло на равнинах Халдеи, не что иное, как наглый обман. - Это верно, - сказал Лестер, немного поразмыслив, - ты был накрепко заперт. Верно и то, что в моей судьбе произошла перемена, на которую, по твоим словам, указывает гороскоп. - Откуда такое недоверие, сын мой? - спросил астролог, вновь обретая свой назидательный тон. - Небесные светила не терпят недоверия даже от своих любимцев. - Ну, успокойся, отец мой, - ответил Лестер. - Я вижу теперь, что ошибся, заподозрив тебя. Ни смертному человеку, ни силам небесным - за исключением, конечно, высшей из них - уста Дадли не сказали бы больше в знак благоволения или в виде извинения. Давай-ка лучше поговорим о деле. Ты сказал, что среди этих лучезарных предвозвещений промелькнула какая-то угрожающая тень. Может ли твое искусство поведать, откуда или от кого угрожает такая опасность? - Мое искусство, - ответил астролог, - дает мне возможность ответить на ваш вопрос только одно. Несчастье угрожает вам, вследствие неблагоприятного и враждебного расположения светил, посредством некоего юноши, и, как я полагаю, соперника. Но я не знаю, касается ли это любовных дел или королевских милостей. Не могу я также сообщить о нем каких-либо других сведений, за исключением того, что он прибыл с запада. - С запада? Вот оно что! - промолвил Лестер. - Этого достаточно. Буря действительно надвигается с той стороны. Корнуэлл и Девон, Роли и Тресилиан - звезды указывают на одного из них, но мне должно опасаться обоих. Отец мой, если я несправедливо оценил твое искусство, я щедро возмещу тебе этот убыток. Он взял кошелек с золотом из шкатулки, стоящей перед ним. - Вот тебе - вдвое больше, чем обещал Варни. Будь верен, будь молчалив, повинуйся указаниям моего шталмейстера и не ворчи, что тебе из-за меня приходится побыть немного в уединении и подвергнуться некоторым неудобствам. Все это будет щедро вознаграждено. Эй, Варни! Проведи этого достойного старца к себе. Обращайся с ним как можно лучше, но смотри, чтобы он не вступал ни с кем ни в какие разговоры, Варни поклонился. Астролог в знак прощания поцеловал графу руку и последовал за шталмейстером в другое помещение, где для него уже были приготовлены вино и закуска. Астролог уселся за стол, а Варни с величайшей тщательностью закрыл обе двери, удостоверился, не притаился ли кто-нибудь за занавесями, а затем сел напротив мудреца и принялся задавать ему вопросы. - Вы видели мой сигнал со двора? - Да, - ответил Аласко, ибо так он теперь именовался. - В соответствии с ним я и составил гороскоп. - И как, с хозяином все прошло гладко? - Да не очень гладко, - ответил старик, - но прошло все-таки. Я добавил еще, как было у нас условлено, опасность от разоблаченной тайны и юнца с запада. - Страх милорда поручится за одно, а его совесть - за второе из предсказаний, - ответил Варни. - Никогда еще, пожалуй, не пускался никто в такое рискованное предприятие, как он, неся с собой груз столь нелепых сомнений и колебаний! Мне приходится обманывать его ради его же собственной выгоды. А что касается ваших дел, мудрый истолкователь звезд, то я могу поведать вам о вашей будущей судьбе побольше, чем все ваши чертежи и вычисления. Вы должны немедленно уехать отсюда. - Не уеду я, - раздраженно ответил Аласко. - Меня совершенно задергали за последнее время, безвыходно замуровали в этой пустынной башне. Я должен наслаждаться свободой, заниматься своими научными исследованиями. Они поважнее, чем судьбы пятидесяти государственных деятелей и фаворитов, вздувающихся и лопающихся в атмосфере двора, как мыльные пузыри. - Как вам будет угодно, - сказал Варни с обычной для него усмешкой. Такую усмешку художники часто изображают, как характерную черту облика Сатаны. - Как вам будет угодно, - продолжал он, - можете наслаждаться своей свободой и своими науками, пока кинжалы сторонников Сассекса не проткнут вашего камзола и не застрянут у вас в ребрах. Тут старик побледнел, а Варни продолжал: - Разве вам не известно, что он назначил награду за поимку архишарлатана и торговца ядами Деметрия, который продал некие весьма ценные зелья повару лорда? Что-с, вы побледнели, старый приятель? Разве халдей уже углядел какие-то несчастья в Доме жизни? Послушай, мы отправим тебя в мой старый деревенский дом, и ты будешь там жить вместе с неотесанным деревенщиной, которого твоя алхимия может обратить в дукаты, потому что твое искусство пригодно только для превращений такого рода. - Это ложь, а ты гнусный сквернослов! - крикнул Аласко, весь дрожа от бессильного гнева. - Хорошо известно, что я проник в тайны будущего глубже всех живущих на свете герметиков. Во всем мире не найдется сейчас и шести алхимиков, которые настолько приблизились к постижению великой arcanum. {Тайны (лат.).} - Ладно, ладно, - прервал его Варни, - к чему все это говорится, боже ты мой? Разве мы не понимаем друг друга? Я верю, что ты достиг совершенства... такого абсолютного совершенства в тайнах лжи, что, обманывая все человечество, в какой-то степени обманулся и сам. Не переставая дурачить других, ты оказался одураченным своим собственным воображением. Не надо краснеть, приятель. Ты человек ученый, и вот тебе классическое утешение: Ne quisquam Ajacem possit superare nisi Ajax. {*} {* Чтобы никто не мог превзойти Аякса, кроме самого Аякса (лат.).} Никто, кроме тебя самого, не может тебя обмануть. А ты обманул все братство розенкрейцеров, никто так не посвящен в таинства, как ты. Но слушай и внимай: если бы приправа в бульоне Сассекса подействовала лучше, я был бы лучшего мнения о науке химии, которой ты так хвастаешь. - Ты закоренелый злодей, Варни, - возразил Аласко. - Многие совершают такие поступки, о которых даже сами не осмеливаются говорить. - А многие говорят о том, чего не осмеливаются сделать, - отпарировал Варни. - Ну ладно, не злись, я не хочу с тобой ссориться. Иначе мне пришлось бы целый месяц питаться одними яйцами, уж их-то я ел бы без всяких опасений. Скажи-ка лучше, как это случилось, что твое искусство подвело тебя в таком важном деле? - Гороскоп графа Сассекса говорит о том, что восходящий знак в состоянии воспламенения... - Хватит с меня этой ерунды, - прервал его Варни. - Ты, вероятно, думаешь, что ведешь беседу с хозяином? - Прошу прощения, - ответил старик, - и клянусь вам, что знаю только одно лекарство, способное спасти графу жизнь. Но так как никто в Англии, кроме меня, не знает этого противоядия, да и его составные части, особенно одну из них, вряд ли возможно здесь достать, то я должен считать, что он выкарабкался, вследствие такого устройства легких и других жизненно важных частей, каким еще не обладало тело ни одного смертного. - Ходили слухи, что его пользовал какой-то шарлатан, - после минутного раздумья продолжал Варни. - Уверен ли ты, что никто в Англии не знает твоего секрета? - Был один человек, - сознался врач, - мой бывший слуга, который мог, конечно, украсть его у меня вместе с двумя-тремя другими секретами моего искусства. Но не беспокойтесь, мистер Варни, не в моем обычае позволять, чтобы такие непрошеные шпионы вторгались в мои тайны. Он больше не вмешивается ни в какие тайные дела, заверяю вас, ибо, как я твердо знаю, его унес в небеса на своих крыльях огненный дракон. Да будет мир его праху! Но вот что, в этом новом убежище будет у меня лаборатория или нет? - Целая мастерская, приятель, - ответил Варни. - Ведь почтенный отец аббат, которому лет сорок тому назад пришлось уступить свое местечко буйному королю Хэлу и его придворным, имел там полный набор для химических опытов. Его-то и вынужден он был оставить своим преемникам. Ты можешь располагаться там, плавить и выдувать, жечь и перегонять, покуда зеленый дракон не превратится в золотого гуся, или какая там у вас среди алхимиков есть новая поговорка? - Ты прав, мистер Варни, - сказал алхимик, скрежеща зубами, - ты прав даже в своем презрении к правде и разуму. То, что ты говоришь в насмешку, может стать трезвой действительностью раньше, чем мы снова встретимся. Если самые почитаемые мудрецы древности говорили правду, если лучшие ученые нашего времени поняли ее правильно, если, где бы я ни путешествовал - в Германии, Польше, Италии или в отдаленной Татарии, меня принимали за того, кому природа открыла свои заветнейшие тайны, если я постиг самые тайные знаки и условные формулы еврейской кабалистики, так что самые седые бороды в синагоге готовы были подметать для меня ступени, - если все это правда и если остается лишь один шаг, один маленький шаг между моим долгим, глубоким, темным подземным странствованием и ослепительным светом, который озарит колыбель, где покоятся самые богатые и благородные создания природы, один шаг между зависимостью и верховной властью, один шаг между нищетой и таким изобилием богатства, какое земля без этой великой тайны не может отдать из всех своих рудников Старого и Нового Света, - если все это так, не разумно ли, если я посвящу этому всю свою остальную жизнь и сумею, после краткого периода терпеливых научных занятий, возвыситься над жалкой зависимостью от фаворитов и их любимцев, которыми я ныне порабощен? - Ну что ж, браво, браво, почтенный отец! - воскликнул Варни со своей обычной сардонической усмешкой. - Но все эти порывы приблизиться к философскому камню не выжмут ни единой кроны из кошелька лорда Лестера, а тем более из Ричарда Варни. Нам нужны земные и вполне ощутимые услуги, приятель, а дальше нам все равно, кого еще ты будешь дурачить своим философским шарлатанством. - Варни, сын мой, - сказал алхимик, - неверие, окутывающее тебя ледяным туманом, помутило твою зоркую восприимчивость того, что является камнем преткновения для мудрецов, но для смиренного искателя истины дает столь ясный урок, что он может легко его прочесть. Неужели ты думаешь, что искусство не является способом завершения отнюдь не совершенных сплавов в природе, стремящейся образовать благородные металлы? Разве при помощи искусства мы не можем усовершенствовать другие процессы - такие, как инкубация, дистилляция, ферментация и другие процессы, с помощью которых мы извлекаем жизнь из бесчувственного яйца, отделяем чистоту и жизнеспособность из мутных осадков или вдыхаем жизнь в инертную материю застойней влаги? - Все это я слыхал и раньше, - ответил Варни, - и я всем сердцем восстаю против такого ханжества, с тех пор как пожертвовал двадцать хорошеньких золотых (конечно, мой ум был тогда еще в пеленках), чтобы содействовать великой тайне, но все они с божьей помощью исчезли in fumo. {Как дым (лат.).} С того времени, как я заплатил сам, по доброй воле, я не дам алхимии, астрологии, хиромантии и всякой прочей магии, пусть даже таинственной, как сам ад, развязать шнурки моего кошелька. Но я верю в манну святого Николая, и она мне крайне необходима. Первым делом приготовь ее побольше, когда залезешь в свою нору, а там делай себе золото сколько твоей душеньке угодно. - Не буду я больше изготовлять это зелье, - решительно объявил алхимик. - Тогда тебя повесят за то, что ты уже сделал, - сказал шталмейстер, - и великая тайна будет навсегда утрачена для человечества. Не обрекай его на такую несправедливость, мой добрый отец. Лучше смирись со своей участью и изготовь нам унцию или две этого снадобья, которым можно нанести вред лишь двум-трем людям, чтобы посвятить всю остальную жизнь открытию всеисцеляющего лекарства, которое сразу избавит нас от всех наших недугов. Гляди веселей, ты, важная, ученая и унылая обезьяна! Разве не говорил ты мне, что умеренная доза твоего зелья оказывает слабое действие, отнюдь не опасное для человека, но вызывает упадок духа, тошноту, головную боль, нежелание двигаться, то есть такое состояние духа, которое удержит птичку в клетке, даже если ей отворят дверцу? - Да, я это сказал, и это правда, - ответил алхимик. - Такое действие оно и оказывает, и птица, отведавшая его в этой дозе, будет долго сидеть на жердочке, не думая ни о вольном голубом небе, ни о прекрасных зеленых лесах, хотя бы даже небо было озарено лучами восходящего солнца, а леса звенели от песен проснувшихся пернатых обитателей. - И это без опасности для жизни? - спросил Варни с тревогой в голосе. - Да, если не превысить должных пропорций и если кто-то, знакомый со свойствами манны, будет рядом, чтобы в случае необходимости различить симптомы и оказать помощь. - Наблюдать будешь ты сам, - сказал Варни. - Ты будешь награжден по-царски, если все будет сделано вовремя и в должных дозах, чтобы не повредить ее здоровью. Иначе тебе не миновать жестокой кары. - Повредить ее здоровью! - повторил Аласко, - Значит, мне придется проводить свои опыты с женщиной? - Да нет, глупец ты этакий! - воскликнул Варни. - Разве я не сказал, что это птичка, ручная коноплянка, пение которой способно умиротворить ястреба, камнем падающего вниз? Я вижу, как блестят твои глаза, и знаю, что твоя борода совсем не такая белая, какой ее сделало искусство. Ее ты по крайней мере сумел превратить в серебро. Но заметь себе, что эта птичка не про тебя. Эта птичка в клетке дорога тому, кто не потерпит соперника, особенно такого, как ты, и ее здоровье надо беречь как зеницу ока. Ее могут пригласить отправиться на празднества в Кенилворт, а между тем крайне важно, крайне нужно, крайне необходимо, чтобы она не смогла туда упорхнуть. Об этой необходимости и ее причинах ей знать совсем ни к чему. Есть основания полагать, что ее собственное желание сумеет заставить ее пойти наперекор всем разумным доводам, какие можно ей привести для того, чтобы попробовать удержать ее дома. - Все это вполне понятно, - сказал алхимик со странной улыбкой, которая больше напоминала нечто человеческое, чем безучастный и равнодушный взгляд, ранее обычный для него и, казалось, устремленный в некий иной мир, далекий от этого земного мира. - Конечно, - подтвердил Варни, - ты хорошо разбираешься в женщинах, хотя, вероятно, уже давно не вращался в их обществе. Так вот, противоречить ей особенно не следует, но и потакать во всем тоже не стоит. Пойми же - легкое недомогание, достаточное, чтобы отбить у нее желание уехать оттуда и чтобы те из вашего мудрого братства, кто будет приглашен на консилиум, посоветовали бы ей спокойное пребывание в домашней обстановке. Короче говоря, все это будет сочтено большой услугой и соответственно вознаграждено. - Значит, от меня не требуется посягать на Дом жизни? - спросил алхимик. - Наоборот, если бы ты это сделал, мы бы тебя сразу повесили, и вся недолга, - отозвался Варни. - И мне будут даны все возможности выполнить мое поручение и все способы скрыться или уехать, если вдруг это откроется? - Все, все, что угодно, экий ты неверующий во все на свете, кроме иллюзий алхимии! Слушай, приятель, за кого наконец ты меня принимаешь? Старик встал и, взяв свечу, прошел в другой конец комнаты, где была дверь, ведущая в его небольшую спальню. У двери он обернулся и медленно повторил вопрос Варни, прежде чем ответить: - За кого я принимаю тебя, Ричард Варни? Да за дьявола хуже меня самого. Но я попался в твои сети и должен служить тебе до конца. - Ладно, ладно, - поспешал ответить Варни. - Пошевеливайся там пораньше с рассветом. Может, нам и не понадобится твое лекарство. Но не предпринимай ничего до моего приезда. Майкл Лэмборн доставит тебя куда надо. Когда дверь за алхимиком захлопнулась и слышно было, как он заперся изнутри, Варни подошел к ней, тщательно запер ее снаружи и, вынув ключ из замка, пробормотал: - Хуже тебя, отравитель, шарлатан и чародей, который только потому не попал в рабство к дьяволу, что даже тот гнушается таким учеником! Я простой смертный и ищу удовлетворения своих страстей и достижения своих целей человеческими средствами, А ты вассал самого ада! Эй, Лэмборн! - крикнул он в другую дверь, и Майкл появился оттуда. На щеках его пылал румянец, и он слегка пошатывался. - Ты пьян, мерзавец! - воскликнул Варни. - Без сомнения, благородный сэр, - ответил невозмутимый Майкл, - мы пили и пьем за сегодняшний триумф и за благородного лорда Лестера и его доблестного шталмейстера, Я пьян? Черт побери, клянусь лезвиями и кинжалами, кто откажется провозгласить десяток тостов и проглотить их в такой вечерок, тот низкий плут и злой дух, и я заставлю его проглотить шесть дюймов моего кинжала. - Послушай, негодяй, - сказал Варни, - сию же минуту поди протрезвись. Я приказываю, слышишь? Я знаю, что ты можешь сбросить с себя всю свою пьяную дурь, как шутовской наряд, в любой момент. А если нет, тогда пеняй на себя. Лэмборн опустил голову, вышел из комнаты и через две-три минуты вернулся. Лицо его приняло более спокойное выражение, волосы он пригладил, платье привел в порядок и вообще выглядел теперь уже совсем другим человеком. - Ты теперь протрезвился и понимаешь меня? - задал Варни строгий вопрос. Вместо утвердительного ответа Лэмборн молча кивнул. - Ты должен вскоре отправиться в Камиор-холл с почтенным ученым, который сейчас спит там, в сводчатой комнатке. Вот тебе ключ, разбудишь его, когда придет время. Возьми с собой еще одного надежного молодца. По дороге обращайся со стариком прилично, но смотри, чтобы он не вздумал удрать, а если попытается - пристрели его на месте, я за это сам отвечаю. Я дам тебе письмо к Фостеру. Доктор пусть займет нижнее помещение в восточном флигеле, отдай в его распоряжение старую лабораторию со всеми приборами. К даме он не должен иметь доступа, кроме тех случаев, когда я укажу особо. Впрочем, ее могут позабавить его философические фокусы. Будешь ожидать в Камноре моих дальнейших указаний. И помни: ради собственной шкуры остерегайся прилавков с элем и бутылей с водкой. Смотри, чтобы в Камнор даже дуновение воздуха снаружи не попало. - Достаточно, милорд... я хотел сказать - мой достойный хозяин, который, я полагаю, скоро будет моим достойным хозяином, возведенным в рыцарское звание. Вы дали мне поручение и свободу действий. Я выполню первое и не злоупотреблю вторым. Я буду в седле на рассвете. - Исполни - все это и заслужишь награду. Постой-ка, прежде чем уйдешь, налей мне кружку вина. Да не из этой бутыли, олух ты этакий, - ибо Лэмборн начал наливать из той, которую не допил Аласко. - Принеси новую. Лэмборн повиновался, и Варни, прополоскав сначала рот, выпил полную кружку; затем, взяв лампу, чтобы удалиться к себе в спальню, он сказал: - Странно, я отнюдь не подвержен власти фантазии, но стоит мне хоть несколько минут поговорить с этим самым Аласко, как во рту и в легких у меня такое ощущение, будто они насквозь продымлены парами жженого мышьяка, - тьфу! Сказав это, он вышел из комнаты. А Лэмборн помедлил еще немного - ему хотелось выпить стаканчик вина из только что откупоренной бутыли. "Это иоганнисберг, - сказал он себе, задержав вино во рту, чтобы насладиться его ароматом, - настоящий запах фиалки. Но сейчас мне надо воздержаться, и тогда в один прекрасный день я смогу пить его сколько угодно, в полное свое удовольствие". И он осушил большой кубок воды, чтобы заглушить пары рейнского, медленно пошел к двери, остановился и затем, не в силах противиться искушению, быстро вернулся назад и хватил большой глоток прямо из бутыли, не утруждая себя промежуточной стадией стакана. - Не будь этой проклятой привычки, - сказал он, - я мог бы подняться так же высоко, как сам Варни. Но кто может подниматься ввысь, когда вся комната вертится кругом, как волчок? Эх, хотел бы я, чтобы между моей рукой и ртом или расстояние было побольше, или уж хоть путь потруднее. Но завтра я не буду пить ничего, кроме воды... ничего, кроме чистой воды! Глава XIX Пистоль Я новости, я радости привез, Молву о счастье, золотые вести! Фальстаф Скажи это по-человечески. Пистоль Долой земное! Прочь земную прозу! Я полон целой Африки чудес! "Генрих IV", часть II {*} {* Перевод Б. Пастернака.} Общая комната "Черного медведя" в Камноре, куда теперь переносится место действия нашего повествования, могла похвалиться в тот вечер необычным сборищем гостей. Поблизости происходила ярмарка, и язвительный лавочник из Эбингдона вместе с некоторыми другими лицами, отчасти знакомыми читателю в качестве друзей и клиентов Джайлса Гозлинга, уже собрались в привычный кружок около очага и занимались обсуждением последних новостей. Веселый, шумный, разбитной малый, чей короб и дубовый аршин, разукрашенный медными гвоздиками, выдавали его причастность к ремеслу Автолика, привлекал всеобщее внимание и весьма содействовал хорошему настроению собравшихся. Следует помнить, что в те времена коробейники были людьми более значительными, чем выродившиеся, измельчавшие лоточники наших дней. Торговля галантерейным товаром и всем потребным для женского туалета велась чуть ли не исключительно этими странствующими торговцами. А если коробейник был настолько высокого полета, что развозил свои товары на лошади, то считался уже немаловажной особой и вполне подходящей компанией для самых зажиточных фермеров или мелких землевладельцев, каких он мог повстречать в своих странствиях. Разносчик, о котором мы ведем речь, принял поэтому самое непосредственное и живое участие в веселье, царившем под сводами гостеприимного "Черного медведя". Он успевал и перемигнуться с хорошенькой мисс Сисили, и от души посмеяться с хозяином, и отпустить шуточку по адресу лихого мистера Голдтреда, который помимо своей воли оказался предметом всеобщих острот. Коробейник и он были увлечены спором о преимуществе испанских чулок перед черными гасконскими, а трактирщик только что подмигнул гостям, расположившимся вокруг него, как бы желая сказать: "Ну, будет потеха, друзья мои!" - когда во дворе послышался стук копыт и кто-то стал громко звать конюха, прибавляя для большей убедительности крепкие словечки, бывшие в те времена в ходу. Во двор выбежали конюх Уил, буфетчик Джон и все остальные слуги, сбежавшие со своих постов, чтобы подобрать крохи веселья, царившего среди гостей. Сам хозяин тоже бросился во двор, чтобы встретить и должным образом приветствовать новых гостей; вскоре он вернулся и ввел в комнату своего достойного племянника Майкла Лэмборна, изрядно пьяного, под присмотром которого состоял астролог. Щуплый старичок Аласко, сменив свою мантию на костюм для верховой езды и подстригши бороду и брови, сбросил по крайней мере два десятка лет и мог теперь сойти за энергичного человека лет шестидесяти с небольшим. В данный момент он выглядел крайне взволнованным и настойчиво убеждал Лэмборна, что им не следует заезжать в гостиницу, а надо ехать прямо к месту назначения. Но Лэмборн и слушать ничего не хотел. - Клянусь Раком и Козерогом, - вопил он, - и всеми небесными светилами, не говоря уже о звездах, сияние которых я собственными глазами созерцал в южных небесах - а ведь по сравнению с ними наши северные мигалки не лучше грошовых свечек, никакие увещания не удержат меня... Я остановлюсь здесь и засвидетельствую почтение моему достойному Дядюшке. Господи! Да разве можно позабыть о кровных узах! Давай-ка сюда галлон твоего лучшего вина, дядюшка, и пустим его вкруговую за здоровье благородного графа Лестера! Как! Разве мы не побеседуем по-хорошему и не помянем нашу старую дружбу? Неужто не отведем душу, я вас спрашиваю? - От всего сердца, племянничек, - ответил хозяин, явно желавший отделаться от него, - но можешь ли ты расплатиться за мое доброе винцо? Такой вопрос охлаждал пыл многих расходившихся пьяниц, но на Майкла Лэмборна он не произвел впечатления. - Сомневаешься в моих средствах, дядюшка? - спросил он, вытаскивая пригоршню золотых и серебряных монет. - Сомневайся лучше в Мексике или Перу! Сомневайся даже в королевском казначействе! Боже, храни королеву! Она добрая повелительница моего доброго лорда! - Ладно, племянничек, - отвечал трактирщик. - Мое ремесло - продавать вино тем, кто может купить его. Эй, буфетчик, займись своим делом!.. Но хотел бы я знать, как тебе удается так легко добывать деньги, Майк? - Так и быть, дядюшка, открою тебе один секрет. Видишь этого маленького старикашку? Старый и сморщенный, как сушеные яблоки, из которых дьявол готовит себе похлебку, и все же, дядюшка, между нами говоря, в башке у этого старикашки рудники Потоси! Тысяча чертей! Да он умеет чеканить монеты быстрее, чем я выпаливаю ругательства! - Я в свой кошелек денег такой чеканки не положу, Майкл; мне хорошо известно, что полагается за подделку королевской монеты. - Ты хоть и стар, дядюшка, да осел... Не тяни меня за полу, доктор, ты и сам тоже осел! А так как вы оба ослы, то придется вам объяснить, что я выразился метафорически. - С ума ты, что ли, сошел? - возмутился старик. - Дьявол в тебя вселился, что ли? Поедем отсюда скорей, на нас и так уж все поглядывают! - Поглядывают, говоришь? - возразил Лэмборн. - Ошибаешься, никто не осмелится взглянуть на тебя, стоит лишь мне сказать слово. Господа, тому из вас, кто посмеет глазеть на этого старикашку, я, клянусь богом, кинжалом глаза выколю! Садись, старина, успокойся; все они - мои приятели, мои старые земляки и никого не выдадут! - Не лучше ли тебе перейти в отдельную комнату, племянничек? - спросил Джайлс Гозлинг и добавил: - Опасные вещи ты говоришь, а теперь повсюду полно доносчиков. - Плевать я на них хотел, - возразил величественный Майкл. - Шпионы! Тьфу! Я служу у благородного графа Лестера... А вот и вино! Наполняй, виночерпий, круговую чашу! Выпьем за здоровье красы Англии - благородного графа Лестера! За благородного графа Лестера, говорю я! А кто не желает, тот просто свинья из шайки Сассекса, и я заставлю его пить на коленях, даже если мне придется отрезать ему ноги и коптить их вместо окорока! Никто не возражал против тоста, сопровождаемого такой страшной угрозой. Майкл Лэмборн, пьяный задор которого, конечно, не уменьшился от нового возлияния, бурно продолжал обновлять знакомства с посетителями, известными ему по прежним временам, встречая прием, в котором почтительность была сдобрена изрядной долей страха, ибо самый последний из слуг королевского фаворита, а особенно такой человек, как Лэмборн, мог по весьма очевидным причинам внушать и то и другое. Тем временем старик, видя, что его проводник находится в воинственном настроении, перестал пререкаться с ним и, расположившись в самом темном углу комнаты, - спросил рюмку хересу и словно задремал над ней, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания и не делать ничего, что могло бы напомнить о его существовании Лэмборну, который к этому времени по-приятельски разговорился со своим давнишним другом Голдтредом из Эбингдона. - Хочешь верь, хочешь не верь, дружище Майк, - объявил лавочник, - но я так же рад видеть тебя, как денежки покупателя! Что и говорить, Майк, ты теперь можешь разодолжить приятеля, выхлопотав ему входной билетик на какую-нибудь маску или другое представление. Уверяю тебя, если достойному графу случится пожаловать в наши края и ему понадобятся испанские брыжи или что-нибудь еще в этом роде, ты смело можешь шепнуть ему на ухо: "У моего старого друга, молодого Лоренса Голдтреда из Эбиигдона есть отличный товар - полотно, тафта, батист и тому подобное, да и сам он видный малый - лучше его не найдешь во всем Беркшире, - готовый подраться за вашу светлость с любым молодчиком его роста". И ты можешь прибавить... - Я могу наговорить хоть сотню чертовых небылиц, дружище, - отозвался Лэмборн. - Не скупиться же на добрые слова ради приятеля! - От всей души пью твое здоровье, Майк, - произнес лавочник. - Кстати, можешь рассказать о новых модах. Здесь только что был плут разносчик, так он расхваливал старомодные испанские чулки и ругал гасконские, хотя всякий видит, как красиво они обтягивают ногу и колено,