"В шотландском стихотворении о походе Гленкерна в 1650 году есть такие строки: В краю туманов и ворон Наш лук натянут и меч обнажен. (Прим. автора.)" , отстаивая самое правое дело, за которое когда-либо подымался меч? - По многим причинам, дорогой Фергюс, я прошу вас уволить меня от этого. - Ну что ж, - сказал Мак-Ивор, - не сомневаюсь, что я обнаружу вас упражняющимся в тюремных элегиях или в розысках оггамских письмен "Оггaмcкиe письмена - разновидность древнеирландских букв. Мысль о соответствии между кельтским и финикийским, основанная на одной сцене из Плавта, была высказана лишь генералом Вэлланси много позже Фергюса МакИвора. (Прим. автора.); Вэлланси, Чарлз (1721-1812) - английский генерал, написавший невежественный трактат по ирландской истории и филологии." или пунических иероглифов на ключевых камнях какого-либо узилища, примечательного по характеру своих сводов. А что вы скажете об un petit pendement bien joli "хорошеньком небольшом повешенье (франц.). - цитата из комедии Мольера "Господин де Пурсоньяк"."? - я не поручусь, что вы избегнете этой досадной церемонии, если натолкнетесь на отряд вигов из западных областей. - А с чего бы им вздумалось так обойтись со мной? - спросил Уэверли. - О, для этого у них найдется сотня веских причин, - ответил Фергюс. - Во-первых, вы англичанин; во-вторых, дворянин; в-третьих, отступник от церкви; в-четвертых, им давно уже не приходилось упражнять свои таланты в подобном искусстве. Но не падайте духом, милейший, все будет выполнено со страхом божьим. - Ну что ж, придется рискнуть. - Так вы твердо решились? - Да. - Упрямого не переспоришь, - сказал Фергюс, - но пешком вы идти не можете, а мне коня не потребуется, так как во главе сынов Ивора я пойду на своих ногах; мой гнедой Дермид в вашем распоряжении. - Если вы мне его продадите, я буду вам очень обязан. - Если ваше гордое сердце англичанина не решается принять от меня коня в дар или в долг, что ж, я не откажусь от денег перед началом похода. Он стоит двадцать гиней. (Не забудь, читатель, что это было шестьдесят лет назад.) А когда вы думаете ехать? - Чем скорее, тем лучше, - ответил Уэверли. - Вы правы, раз уж вы должны - или, вернее, решили ехать. Я сяду на пони Флоры и провожу вас до Бэлли-Бруфа. Каллюм Бег, готовь лошадей и пони для себя, чтобы перевезти вещи мистера Уэверли до ххх (он назвал небольшой город), где он сможет достать себе лошадь и проводника до Эдинбурга. Оденься, как одеваются на равнине, Каллюм, и придерживай язык за зубами, чтобы мне не пришлось его отрезать. Мистер Уэверли поедет на Дермиде. - Затем, обратившись к Эдуарду: - А с сестрой вы попрощаетесь? - Разумеется... То есть если мисс Мак-Ивор окажет мне эту честь. - Катлина, передай сестре, что мистер Уэверли хочет попрощаться с ней перед отъездом. Но Роза Брэдуордин - о ней надо подумать. Если бы она была здесь! А почему бы ей сюда не перебраться? В Тулли-Веолане только четыре солдата, а их ружья пришлись бы нам очень кстати. На эти отрывистые замечания Эдуард ничего не ответил. До слуха его они, правда, дошли, но вся душа его была поглощена ожиданием Флоры. Наконец дверь отворилась - но вошла только Катлина. Она пришла сообщить, что госпожа просит ее извинить и желает капитану Уэверли счастья и доброго здоровья. Глава 29. Как Уэверли был принят в Нижней Шотландии после поездки в горы Около полудня оба друга достигли перевала Бэлли-Бруфа. - Дальше мне нельзя, - сказал Фергюс Мак-Ивор, который, пока они ехали, все время пытался поднять настроение своего друга. - Если моя несговорчивая сестрица в какой-либо мере повинна в вашем угрюмом виде, не унывайте: поверьте, что она о вас самого высокого мнения, хотя сейчас настолько обеспокоена общим делом, что не может думать ни о чем ином. Откройтесь мне и поручите мне блюсти ваши интересы - я не предам их, если только вы не нацепите вновь эту гнусную кокарду. - Не бойтесь. Этому порукой обстоятельства, при которых ее у меня отобрали. Прощайте, Фергюс; постарайтесь, чтобы ваша сестра меня не забывала. - Прощайте, Уэверли; скоро, возможно, вы услышите, что она удостоилась более громкого титула. Отправляйтесь домой, пишите письма и заводите побольше друзей, и как можно скорее; знайте, в скором будущем на побережье Суффолка появятся неожиданные гости, если только вести из Франции меня не обманули "Оптимистически настроенные якобиты в чреватые событиями 1745-1746 годы поддерживали дух своей партии слухами о высадке французов для поддержки шевалье де Сен-Жоржа. (Прим. автора.)". Так друзья и расстались; Фергюс поехал обратно в замок, а Эдуард в сопровождении Каллюма Бега, полностью преображенного в нижнешотландского конюха, направился в городок. Эдуард ехал, погруженный в печальные, хоть и не совсем горькие мысли, которые в душе молодого влюбленного порождают разлука и неизвестность. Я не вполне уверен, что дамы сознают все значение разлуки, и я не считаю разумным просвещать их в этом отношении, чтобы, в подражание всяким Клелиям "Клелия - героиня одноименного романа французской писательницы Мадлен Скюдери (1607-1701)." и Манданам "Мандана - героиня романа Мадлен Скюдери "Артамен, или Великий Кир"." былых времен, они не отправляли своих поклонников в изгнание. Расстояние, по существу говоря, производит в мыслях то же действие, что и в реальном мире. Предметы сглаживаются, смягчаются и становятся вдвое привлекательнее; резкое или заурядное в характерах затушевывается, и то, что остается от человека, - это наиболее яркие черты, свидетельствующие о возвышенности, грации или красоте. На умственном, как и на земном горизонте возникают туманы, прикрывающие менее приятные стороны отдаленных предметов, и счастливые световые эффекты, выставляющие в полном блеске те точки, которые выигрывают от яркого освещения. Уэверли забывал все предрассудки Флоры при мысли о величии ее духа и почти извинял ее безразличие к его чувствам, когда вспоминал ту великую и решающую цель, которая, по-видимому, совершенно заполнила ее душу. "Если она может быть настолько поглощена сознанием долга по отношению к благодетелю, - размышлял Эдуард, - то каково же будет ее чувство к тому человеку, которому посчастливится его пробудить?" Вслед за этим вставал вопрос: а сможет ли он оказаться этим счастливцем, - вопрос, на который его воображение пыталось дать положительный ответ, и тут он принимался перебирать в памяти все то, что она произносила ему в похвалу, и сдабривал текст комментариями, гораздо более лестными, чем он заслуживал. Все обыденное, все принадлежавшее повседневности стиралось и исчезало в этих мечтах, сохранявших лишь те особенности грации и достоинства, которые отличали Флору от остальных женщин, а не то, что роднило ее с ними. Короче говоря, Эдуард был уже готов создать богиню из пылкой, даровитой и прекрасной девушки и так прилежно занялся своими воздушными замками, что не заметил, как оказался на крутом спуске и увидел с высоты небольшой городок с базарной площадью. Горская вежливость Каллюма Бега - кстати сказать, мало найдется народов, способных похвалиться такой прирожденной вежливостью, как горные шотландцы "Гайлэндцы в былые времена имели высокое понятие о своей родовитости и стремились произвести соответственное впечатление на своих собеседников. Язык их изобиловал учтивыми оборотами и комплиментами Привычка носить при себе оружие и вращаться в обществе вооруженных людей делала эту настороженную вежливость настоятельно необходимой в их взаимном общении. (Прим. автора.)", - горская учтивость спутника нашего героя не позволила ему прервать его размышления. Но, заметив, как при виде этого села Уэверли вернулся к действительности, Каллюм подъехал к нему и выразил надежду, что "когда они подъедет к постоялому двору, его милость не будет заикаться о Вих Иан Воре, так как народ здесь все заядлые виги, черт бы их побрал". Уэверли заверил осторожного пажа, что будет осмотрительным. В этот момент он услышал не то чтобы колокольный звон, а скорее звяканье какого-то подобия молотка о старый горшок. И действительно, на восточном конце строения, которое больше всего смахивало на ветхий сарай, он заметил открытую будку, формой и размерами напоминавшую клетку для попугая, и в ней повешенный вверх дном замшелый, зеленый горшок из-под каши, играющий роль церковного колокола. - Разве сегодня воскресенье? - спросил он у Каллюма Бега. - Точно не скажу. Воскресенья-то редко заходят к нам за перевал. Но когда они въехали в городок и направились к самому приличному на вид трактиру, который им попался на глаза, толпа старух в клетчатых юбках и красных накидках, выходивших из сараеобразного здания и обсуждавших по дороге сравнительные достоинства "благословенного юноши Джабеша Рентауэла" и "этого избранного сосуда мэйстера Гуктрэппла" "...обсуждавших по дороге сравнительные достоинства.. Рентауэла и... Гуктрэппла... - Речь идет о двух выступавших перед верующими проповедниках.", побудила Каллюма заметить своему временному господину: - Это или самое большое воскресенье, или маленькое правительственное воскресенье, которое у них зовут пост. Они соскочили у трактира "Семисвечный золотой светильник", вывеска которого для вящего услаждения посетителей была украшена кратким девизом на древнееврейском языке. Навстречу им вышел хозяин - тощая и длинная пуританская фигура. Казалось, что он обсуждает сам с собой, стоит ли ему приютить у себя людей, путешествующих в такой день. Но, сообразив, по-видимому, что за такое нарушение он может наказать их кошелек, какового штрафа они избегнули бы, остановившись у Грегора Дункансона под вывеской "Горец с полупинтой", мистер Эбенизер Крукшэнкс смилостивился и впустил их в свое жилище. Эту постную личность Уэверли попросил раздобыть ему проводника и верховую лошадь для доставки его чемодана в Эдинбург. - А откуда путь держите? - спросил хозяин "Светильника". - Я сказал вам, куда желаю ехать, и не понимаю, какие еще сведения нужны проводнику или его лошади. - Хм, ахм, - отозвался муж из "Светильника", несколько опешив от такой отповеди, - сегодня общий пост, сэр, и я не могу заниматься мирскими делами в такой день, когда люди должны проникаться смирением, а впавшие в грех - возвращаться на стезю добродетели, как сказал достойный мистер Гуктрэппл, а в особенности тогда, когда вся страна, как правильно заметил драгоценный мистер Джабеш Рентауэл, скорбит о священных договорах, которые сжигают, нарушают и погребают. - Любезный друг, - сказал Уэверли, - если вы не можете достать мне лошадь и проводника, мой слуга поищет их в другом месте. - Ваш слуга? Нечего сказать! А почему он сам не едет с вами дальше? Уэверли еще в весьма слабой степени проникся духом драгунского капитана, - я хочу сказать, того духа, которому я всегда был чрезвычайно обязан, когда в почтовой карете или дилижансе приходилось встречать какого-либо военного, любезно бравшего на себя воспитание трактирных слуг и доведение до нормы трактирных счетов. Но все же кое-что от этих полезных навыков наш герой успел перенять за время своей службы в полку, и эта явная наглость его не на шутку взбесила. - Послушайте, сэр, я заехал сюда ради собственного удобства, а не для того, чтобы отвечать на ваши нахальные вопросы. Можете вы мне достать то, что я прошу? Да или нет? И в том и в другом случае я поеду туда, куда мне нужно. Мистер Крукшэнкс вышел из комнаты, бормоча нечто невнятное, но отрицательное или утвердительное - разобрать Эдуарду не удалось. Принять заказ на обед вышла хозяйка - тихая, вежливая, старательная и безответная женщина; впрочем, от нее нельзя было ничего добиться относительно лошади и проводника, ибо салическое право простиралось, как видно, и на конюшни "Золотого светильника" "...от нее нельзя было ничего добиться относительно лошади и проводника, ибо салическое право простиралось, как видно, и на конюшни "Золотого светильника"... - Салический закон исключал из престолонаследования лиц женского пола, так как женщина по этому закону не могла наследовать землю. Шутка Скотта подчеркивает бесправие жены трактирщика.". В окно, выходившее на узкий и темный двор, где Каллюм Бег чистил лошадей после дороги, Уэверли услышал следующий диалог между хитроумным пажом Вих Иан Вора и трактирщиком. - С севера, должно быть, молодой человек? - начал последний. - Возможно, что и так, - ответил Каллюм. - И, должно быть, издалека ехали? - Из такого далека, что я не прочь бы чего-нибудь перехватить. - Хозяйка, принеси полпинты. Тут произошел приличествующий обмен любезностями, после чего трактирщик, полагая, что этим актом гостеприимства он отыскал ключ к душе своего постояльца, возобновил допрос. - Небось такого хорошего виски вы за перевалом не найдете? - А я не оттуда. - Да вы же по говору горец. - Нет, я прямо из Абердина "Абердин - город у моря, на восточном побережье Шотландии.". - А хозяин ваш тоже с в?ми из Абердина приехал? - Угу, когда и я выехал оттуда, - ответил хладнокровный и непроницаемый Каллюм Бег. - А что это за джентльмен? - Думаю, он какой-то чин у короля Георга, по крайней мере он все на юг тянет, и денег у него уйма, никогда бедному человеку не откажет и на жилье тоже не скупится. - Так ему нужен проводник и лошадь до Эдинбурга? - Угу, и вы уж поскорее доставайте. - Гм! Порядочно заплатить придется. - Э, это ему что. - Так, так, Дункан, - так вы себя, кажется, назвали, или, может быть, Доналд? - Да нет же, Джейми.. Джейми Стинсон... Я же вам говорил. Мистер Крукшэнкс никак не ожидал такой неустрашимой лжи и совсем растерялся. Немногого добившись от сдержанного хозяина и словоохотливого слуги, он решил вознаградить себя за неудовлетворенное любопытство, обложив налогом как трактирный счет, так и наем лошади. То обстоятельство, что день был постный, тоже не было забыто. В общем, сумма, почестному причитавшаяся ему за оказанные услуги, была увеличена примерно вдвое. Каллюм Бег вскоре самолично оповестил Эдуарда о ратификации договора и добавил: - Старый черт сам собирался ехать с джентльменом. - Это будет не слишком приятно, Каллюм, и не слишком безопасно, так как наш хозяин, по-видимому, чрезвычайно любопытен. Но путешественнику приходится мириться со всякими неудобствами, А пока что, мальчуган, бери-ка эту монету и выпей за здоровье Вих Иан Вора. Соколиный взгляд Каллюма сверкнул от удовольствия при виде золотой гинеи, сопровождавшей эти слова. Он поспешил спрятать свое сокровище в кармашек для часов, тут же обругав сложность устройства этого "кисета", как он выразился, в саксонских штанах; а затем, как будто считая, что этот знак внимания требует с его стороны ответной любезности, подошел вплотную к Эдуарду и с многозначительным видом шепнул: - Если ваша милость считает, что этот чертов виг маленько опасен, мне ничего не стоит им заняться, и все будет шитокрыто. - Как и каким образом? - А вот подстерегу его за городом, - ответил Каллюм, - и пощекочу ему окорока скин-окклем. - Скин-окклем? Это что такое? Каллюм расстегнул свою куртку, поднял левую руку и выразительным кивком указал на рукоять небольшого кинжала, аккуратно спрятанного в подкладке под мышкой. Уэверли сначала показалось, что он его не так понял; он взглянул на него и увидел на его очень красивом, хоть и слишком смуглом лице как раз ту степень лукавства, которую у английских парнишек таких же лет вызвала бы перспектива обобрать чужой фруктовый сад. - Бог с тобой, Каллюм! Ты что, убить его хочешь? - А что? - ответил юный головорез. - Хватит ему жить, если он задумал предавать честных людей, которые заехали к нему в харчевню тратить свои денежки. Эдуард увидел, что доводы здесь не помогут, а потому попросту приказал Каллюму воздержаться от каких-либо посягательств на личность мистера Эбенизера Крукшэнкса каковому приказу паж подчинился с выражением полнейшего равнодушия. - Как джентльмену угодно; старый грубиян мне ничего дурного не сделал. Но вот письмишко, которое начальник приказал отдать вашей милости перед тем, как я поеду. Письмо вождя заключало стихи Флоры о судьбе капитана Уогана, предприимчивый характер которого так прекрасно изображен Кларендоном "Кларендон, Эдвард Хайд, граф (1609-1674) - английский реакционный политический деятель в период буржуазной революции XVII в., автор мемуаров и "Истории мятежа и гражданской Войны в Англии" (1702 г.).". Первоначально он поступил на службу к парламенту, но отрекся от этой партии после казни Карла I. Услышав, что королевский штандарт поднят в Горной Шотландии графом Гленкернским и генералом Миддлтоном, он распрощался с Карлом II, находившимся тогда в Париже, переправился в Англию, собрал в окрестностях Лондона отряд якобитов и пересек все королевство, уже длительное время находившееся под властью узурпатора. Переходы свои он совершал с таким искусством, находчивостью и смелостью, что благополучно слил свою горстку всадников с войсками восставших горцев. После нескольких месяцев отдельных набегов, в которых он прославился своей ловкостью и отвагой, Уоган был тяжело ранен в одной схватке, а так как лекаря достать было негде, так и закончил свою недолгую, но славную карьеру. Было вполне очевидно, почему столь тонкий политик, как предводитель, хотел поставить образ молодого героя в пример романтически настроенному Уэверли, которому он был так близок по духу. В остальном письмо его заключало лишь мелкие поручения, которые Эдуард обещался выполнить в Англии, и лишь к концу письма наш герой нашел следующие строки: Я очень сердит на Флору, что она вчера к нам не вышла. И раз уж мне приходится утруждать вас этим письмом, чтобы вы не забыли купить мне в Лондоне рыболовные принадлежности и самострел, я решил заодно вложить и стихи Флоры на могилу Уогана. Это я делаю специально для того, чтобы ее подразнить; ибо, сказать вам правду, я думаю, что она больше влюблена в память этого погибшего героя, чем когда-либо будет способна полюбить живого, если только он не пойдет по такому же пути. Но современные английские сквайры берегут свои дубы для оленьих заповедников или для починки бреши в своих финансах после проигрыша у Уайта "Уайт, Фрэнсис (ум. в 1711 г.) - основатель популярного клуба "Шоколадное заведение Уайта" в Лондоне. После его смерти дело вела вдова Уайта, а затем его сын.", а не для того, чтобы листвой их украшать свое чело или осенять свои могилы. Разрешите надеяться, что в вашем лице, дорогой друг, которому я с особенной радостью дал бы другое имя, мы имеем блестящее исключение. К дубу на ххх ском кладбище в шотландских горах, по преданию осеняющему могилу капитана Уигана. убитого в 1649 году "...капитана Уогана, убитого в 1649 году... - ошибка автора: капитан Уоган был убит в 1654 г." О гордый дуб земли родной, Эмблема верности английской! Ты над могилою святой Свою листву склоняешь низко. Так не жалей же, о герой, Что в той земле, где часты вьюги, Не распустились над тобой Цветы, растущие на юге Цветущий май им жизнь дает, Томятся все они от зноя, И зимний ветер их убьет Нет, не цвести им над тобою! Когда отчаяньем судьба Порывы душ сковала властно - Ты вышел в бой, твоя борьба Была короткой, но прекрасной. Когда оружье бритт сложил И предал короля позорно, Ты здесь собрал на Альбин-хилл Народ простой, но непокорный. В твой смертный час не жалкий хор Родни и певчих плакал в зале - С твоим шли гробом дети гор, Твой меч волынки прославляли. И кто б из нас на склоне лет Не отдал жизни самой длинной За твой блистательный рассвет И славлю твою кончину? Как римляне сынов своих Дубовыми венками чтили, Так дуб хранит от ветров злых Твой мирный сон на Альбин-хилле. Каковы бы ни были истинные достоинства стихов Флоры Мак-Ивор, воодушевление, которым они были проникнуты, не могло не передаться ее поклоннику. Он прочел их раз, перечел, спрятал на груди, снова извлек, наконец произнес их строчка за строчкой тихим и сдавленном от волнения голосом с частыми остановками, продлевая мысленное наслаждение. Он был похож на знатока лакомств, медленными глотками вбирающего в себя восхитительный напиток. Даже появление миссис Крукшэнкс с весьма прозаическим обедом и вином не прервало этой сцены восторженного обожания. Наконец перед Уэверли предстали высокая, нескладная фигура и неприглядное лицо Эбенизера. Верхняя часть его персоны, хотя время года отнюдь не требовало такой предосторожности, была облачена в препоясанный поверх одежд обширный плащ с рукавами, снабженный большим капюшоном из того же материала. Последний натягивался на голову и на шляпу так, что полностью прикрывал их; а застегнутый под подбородком, он носил название "верхом с комфортом". Рука трактирщика сжимала огромный жокейский хлыст с медными украшениями. Его тощие ноги населяли пару поместительных ботфорт, стянутых сбоку ржавыми пряжками. В этом наряде он прошествовал до середины комнаты и оповестил о цели своего прихода весьма лаконично: - Лошади готовы. - Так это вы собрались со мной, хозяин? - Да, до Перта. Там вы сможете достать проводника до Эмбро (так он произносил Эдинбург), коли в этом будет нужда. С этими словами он положил перед Уэверли счет, который держал в руке; в то же время, не дожидаясь приглашения, он налил себе стакан вина и благоговейно осушил его за то, чтобы господь бог благословил их путешествие. Эдуард с изумлением посмотрел на нахала, но так как их знакомство обещало быть недолгим и, в общем, как проводник он ему подходил, не стал делать ему никаких замечаний, заплатил по счету и выразил намерение тотчас же отправляться. Не теряя времени, он вскочил на Дермида и покинул "Золотой светильник", а вслед за ним затрусила вышеописанная пуританская фигура, после того как с затратой значительного времени и усилий, используя при этом особую каменную приступку, возведенную перед трактиром для удобства господ путешественников, она взгромоздилась на предлинный, костлявый, заморенный и заезженный призрак кровного скакуна, на которого навьючили вещи Уэверли. Наш герои, хоть и был не в очень веселом настроении, не мог удержаться от смеха, разглядывая своего оруженосца и воображая изумление, которое вызвало бы в Уэверли-Оноре появление такого рода свиты. Усмешка Эдуарда не ускользнула от хозяина "Светильника", который, поняв в чем дело, подлил сугубую порцию кислоты в фарисейскую закваску выражения своего лица и внутренне поклялся, что так или иначе заставит молодого англичанина дорого заплатить за презрение, с которым он, видимо, к нему относился. Каллюм тоже стоял у ворот и открыто потешался над нелепой фигурой мистера Крукшэнкса. Когда Уэверли поравнялся со своим пажом, тот почтительно снял шапку и, подойдя к стремени Эдуарда, посоветовал "глядеть в оба, чтобы старый чертов виг не выкинул какую-нибудь штуку". Уэверли еще раз поблагодарил его, попрощался и рысью двинулся в путь, довольный, что избавился от визга ребятишек, захлебывавшихся от восторга при виде того, как старый Эбенизер подскакивает и приседает в стременах, стараясь избегнуть тряски от крупной рыси по плохо мощенной улице. Селоххх вскоре осталось на много миль позади. Глава 30. Из которой явствует, что потеря подковы может причинить серьезные неудобства Общий тон и манеры Уэверли, но главным образом сверкающее содержимое его кошелька и равнодушие, с которым он взирал на свои червонцы, повергли его спутника в некоторое благоговение и удержали от дальнейших попыток завязать разговор. Кроме того, в его голове теснились всякие подозрения и тесно с ними связанные своекорыстные планы. Поэтому они долго ехали молча, пока проводник не объявил, что его лошадь потеряла переднюю подкову и что, без сомнения, его милость возьмет на себя ее поставить. Это было то, что юристы называют закидыванием удочки с целью проверить, насколько Уэверли склонен поддаться на такие мелкие обложения. - И ты думаешь, мошенник, что я буду ставить подковы твоей лошади? - вспыхнул Эдуард, не поняв, куда он клонит. - Ну конечно, - ответил мистер Крукшэнкс, - хотя особого уговора на этот счет не было, не могу же я платить из своего кармана за все, что может случиться с бедной лошадью, пока я на службе у вашей милости. Конечно, если ваша милость... - А, так ты про то, чтобы я заплатил кузнецу... Но где его взять? Весьма обрадованный, что препятствий со стороны его временного хозяина в этом отношении не предвидится, мистер Крукшэнкс заверил его, что Кернврекан, деревня, которую они должны были вскоре проехать, имела счастье обладать великолепным кузнецом, "но так как он профессор, он ни для кого не будет загонять гвоздя в воскресенье или в постный день, если уж не случится самой крайности, и всегда берет в этом случае шесть пенсов с подковы". На Уэверли эта часть сообщения, казавшаяся трактирщику самой важной, произвела весьма незначительное впечатление. Он только подивился про себя, в каком колледже мог преподавать этот профессор ветеринарии, не подозревая, что это слово может означать любого человека, претендующего на необычайную чистоту веры и святость жизни. В Кернврекане они быстро отыскали жилище кузнеца. Так как дом, где он жил, был одновременно и трактиром, в нем было два этажа и он гордо возвышал свою крышу, одетую в серый шифер, над соседними лачугами, крытыми соломой. Пристроенная тут же кузня не отличалась тем воскресным безмолвием и покоем, которые Эбенизер ожидал от святости своего друга. Напротив того, молот стучал, наковальня звенела, мехи охали, словом, все снаряды Вулкана, казалось, были в полном действии. Да и характер работы не отличался сельской идилличностью. Хозяин, именуемый на вывеске Джоном Маклротом, вместе с двумя помощниками был деятельно занят налаживанием, ремонтом и чисткой старых мушкетов, пистолетов и сабель, в воинственном беспорядке разбросанных по всему помещению. Под открытым навесом, где размещался горн, толпилось множество народа, люди то входили, то выходили, как будто обмениваясь какими-то важными новостями. Один вид кернвреканских обывателей, быстро сновавших по улице с воздетыми руками и устремленным вверх взглядом, говорил за то, что их общественное сознание потрясено каким-то необычайным сообщением. - Что-то случилось! - воскликнул хозяин "Светильника" и немедленно самым бесцеремонным образом вклинил свою похожую на фонарь челюсть и костлявую клячу в толпу. - Что-то случилось, и, с божьей помощью, я все сейчас разузнаю. Уэверли, привыкший сдержаннее, чем его спутник, проявлять свое любопытство, соскочил с коня и передал его первому попавшемуся мальчишке. Эта сдержанность сложилась еще в робкие дни его первой юности, когда ему невыразимо претило обращаться к незнакомому человеку хотя бы за случайной справкой, не разглядев предварительно, какое у него лицо и как он выглядит. Пока он осматривал окружающих, чтобы выбрать среди них того, с кем бы ему было приятнее заговорить, гомон толпы избавил его в известной степени от необходимости расспросов. Имена Лохила, Клэнроналда, Гленгерри и других видных вождей горских кланов, среди которых все время слышалось имя Вих Иан Вора, звучало в их устах столь же привычно, как самые обыденные слова, а из общего смятения он заключил, что их нашествие на Нижнюю Шотландию во главе вооруженных кланов либо уже совершилось, либо ожидается с минуты на минуту. Но прежде чем Уэверли успел дознаться о подробностях, крепкая, с широкой костью и грубыми чертами лица женщина лет сорока, одетая так, как если б платье на нее набросали вилами, с красными пятнами на щеках там, где они не были покрыты сажей и копотью, протиснулась сквозь толпу, размахивая и воздухе двухлетним ребенком, которого она подбрасывала на ходу, не обращая внимания на его отчаянные вопли. Эта особа горланила: Чарли, мой красавчик, красавчик, красавчик, Чарли, мой красавчик, Лихой кавалер! - Эй, мужики, слышали, кто на вас идет? - продолжала эта неугомонная матрона, - слышали, кто вам, хныкающим вигам,скоро заткнет глотку? Не знаешь ты, что будет, Не знаешь ты, что будет, Подходят дикие Мак-Кроу. Кернвреканский Вулкан, чьей Венерой была эта ликующая вакханка "...кернвреканский Вулкан, чьей Венерой была эта ликующая вакханка... - Венера, согласно мифологии римлян, была женой Вулкана, бога огня и покровителя кузнечного дела. Вакханка - участница праздника Вакха, бога веселья и винограда у греков и римлян.", бросил на нее мрачный и угрожающий взгляд, что заставило некоторых из деревенских сенаторов вмешаться: - Тише, хозяйка, разве нынче время или день такой особый, чтобы распевать ваши богомерзкие песни? Нынче время, когда чистое вино гнева без всякой примеси налито в чашу негодования, и день, когда вся страна должна свидетельствовать против папизма, и прелатизма, и квакеризма, и индепендентизма, и супрематизма, и эрастианизма, и антиномианизма "...Против папизма, и прелатизма, и квакеризма, и индепендентизма, и супрематизма, и эрастианизма, и антиномианизма... - Речь идет о религиозных течениях, враждебных пресвитерианской церкви.", и всех заблуждений церкви! - Пошли вы с вашей виговскои болтовней! - отозвалась якобитская героиня. - Пошли вы с вашими вигами и пресвитерианством, сопляки корноухие! Что, думаете, наши молодцы посмотрят на ваши синоды, и пресвитеров, и пени за блуд, и покаянные стулья "...и пени за блуд, и покаянные стулья? - Речь идет о принятых в то время наказаниях за супружескую неверность."? Черт бы побрал всю эту мерзость! Поди! Сажали на них женщин куда почестнее, чем иные, что спят с любым вигом в округе. Взять хотя бы меня... Здесь Джон Маклрот, опасавшийся, что она перейдет к подробностям личного опыта, счел долгом вмешаться в силу своего супружеского авторитета: - Иди сейчас же домой, чертова стерва (прости, господи, мою душу), и поставь кашу на ужин. - А ты что, совсем одурел, старый олух? - отвечала его любезная подруга, мгновенно и с чрезвычайной силой устремляя свой гнев, который до этого блуждал по всем собравшимся, в его естественное русло. - Стоишь целый день и чинишь мушкетные замки для дураков, которые и выстрелить-то в горца не посмеют, а того не видишь, что мог бы денег на семью заработать, подковав лошадь этого красавчика джентльмена, который, видно, только что с севера! Ручаюсь, что он не из тех нюней, что за короля Георга, а по меньшей мере из храбрых Гордонов "...из храбрых Гордонов - Лорд Льюис Гордон был одним из главных советников Карла Эдуарда"! Глаза присутствующих обратились теперь к Уэверли, который воспользовался этим, чтобы попросить кузнеца возможно скорее подковать лошадь проводника, так как он спешит ехать дальше. Того, что он слышал, было достаточно, чтобы понять, какая опасность ему угрожает, если он задержится в этом месте. Кузнец устремил на него недовольный и подозрительный взгляд, чему немало способствовал пыл, с которым его жена подкрепила просьбу Уэверли: - Ты что, не слышишь, что говорит хорошенький джентльмен, ты, никчемный пьянчуга? - А как вас звать, сэр? - осведомился Маклрот. - Вам до этого нет дела, любезный, если я плачу за работу. - Но до этого может быть дело государству, - заметил старый фермер, от которого здорово несло виски и торфяным дымом. - Сдается мне, вам придется задержаться в пути, пока мы не покажем вас лэрду. - Не очень-то вам будет легко задержать меня и даже небезопасно, - высокомерно ответил Уэверли, - если вы не предъявите надлежащих полномочий. В толпе наступило затишье и пробежал шепот: - Секретарь Мерри "Мэрри, сэр Джон (1718-1777) - секретарь принца Карла Эдуарда во время мятежа 1745 г."... - Лорд Льюис Гордон... - Может, сам претендент! - таковы были наперебой высказываемые догадки. Желание не выпускать Уэверли проступало все явственнее. Он попытался было урезонить встревоженных обывателей, но его добровольная союзница миссис Маклрот мигом утопила его вещания в потоке ругани по адресу присутствующих, которые, разумеется, поставили ее на счет Уэверли. - Это вы-то хотите задержать друга нашего принца? - Ибо и ей теперь передалось общее мнение о нашем герое. - Только посмейте его коснуться! - И, растопырив свои длинные и сильные пальцы, украшенные когтями, которым мог бы позавидовать любой стервятник, продолжала: - Всеми десятью заповедями вцеплюсь в рожу всякому, кто его хоть пальцем тронет! - Ступай лучше домой, хозяйка, - сказал вышеупомянутый фермер, - да лучше нянчи ребятишек своего мужа, чем оглушать нас своими криками. - Его ребятишек! - воскликнула амазонка "Амазонка - представительница мифического племени женщин-вотельниц.", взглянув на супруга с невыразимо презрительной усмешкой. - Его ребятишек! Эх, будь ты мертвецом, муженек, Да лежал бы подо мхом, муженек, Вмиг утешилась бы я, вдова, Да спозналась бы я с горцем лихим! Эта песенка, вызвавшая сдержанное хихиканье среди более молодой части аудитории, совершенно вывела из себя уязвленного Вулкана. - Черт в меня вселись, если я не засуну ей в глотку каленое железо! - воскликнул он в неистовстве, выхватывая из горна раскаленный прут. Очень вероятно, что он и привел бы свою угрозу в исполнение, если бы часть толпы не схватила его, между тем как другая пыталась убрать с его глаз сварливую половину. Уэверли собирался воспользоваться общим замешательством для отступления, но не мог нигде обнаружить своей лошади. Наконец он увидел на некотором расстоянии своего верного спутника Эбенизера; тот, заметив, какой оборот принимает дело, отвел обеих лошадей подальше от давки и, сидя на одной и держа другую на поводу, отвечал на громкие и повторные требования Уэверли подать ему коня: - Нет, нет, если вы не друг нашей церкви и короля и вас за это задержали, вам придется отвечать перед честными людьми страны за нарушение договора, и я должен наложить арест на вашу лошадь и вещи в возмещение убытков, поскольку я с лошадью потерял целый рабочий день, да еще пропущу и сегодняшнюю проповедь. Эдуард начал терять терпение среди этого сброда, который теснил и толкал его со всех сторон. Каждую минуту можно было ожидать насилия, и поэтому он решил прибегнуть к острастке. Он вытащил пистолет, обещая, с одной стороны, пристрелить каждого, кто осмелится его далее задерживать, и, с другой, угрожая подобной же участью Эбенизеру, если он попытается хоть сдвинуться с места с лошадьми. Мудрый Партридж "Партридж - персонаж из романа Фнлдинга "История Тома Джонса, найденыша" (1749)." говорит, что один человек с пистолетом равен ста невооруженным, так как, хотя он в толпе может застрелить только одного, но никто не знает, не окажется ли он этим несчастливцем. Поэтому levee en masse "полный сбор (франц.)." граждан Кернврекана, вероятно, дрогнул бы, а Эбенизер, естественная бледность которого усугубилась на три оттенка в сторону мертвенности, не стал бы вступать в пререкания по поводу подкрепленного таким образом приказа, если бы сельский Вулкан в жажде выместить на каком-либо достойном предмете бешенство, вызванное его подругой, и весьма довольный тем, что нашел такой объект в лице Уэверли, не бросился на него со своим раскаленным прутом с такой решимостью, что выстрел последовал как естественный акт самозащиты. Несчастный упал; и в то время как Эдуард, потрясенный тем, что он сделал, растерялся и не подумал обнажить свою шпагу или взяться за оставшийся пистолет, толпа набросилась на него, обезоружила и уже готова была растерзать, если бы ее неистовства не смирило появление почтенного священника, пастора местного прихода. Этот достойный человек (не чета разным Гуктрэппам и Рентауэлам) пользовался большим влиянием у простого народа, хотя, наряду с отвлеченными догматами христианства, проповедовал и практические выводы из его учения, и был уважаем также и высшими классами, несмотря на то, что отказывался потворствовать их теоретическим заблуждениям и превратить церковную кафедру в школу языческой морали. Быть может, этим сочетанием веры и дел в его учении и объясняется то, что, хотя с его памятью связана своего рода эра в существовании Кернврекана и прихожане, вспоминая о чем-либо случившемся шестьдесят лет назад, говорят: "Это было во времена доброго мистера Мортона", я так и не смог выяснить, принадлежал ли он к евангелической или к умеренной церковной партии. Впрочем, я не считаю это обстоятельство особенно существенным, поскольку оба движения возглавлялись такими людьми, как Эрскин и Робертсон "Пастор Джон Эрскин, видный шотландский богослов и отличнейший человек, возглавлял в шотландской церкви евангелическую партию, в то время как доктор Робертсон, знаменитый историк, был лидером умеренной. Эти два видных деятеля служили в одной и той же старой церкви Серых Монахов в Эдинбурге и, как бы они ни расходились в вопросах церковной политики, жили в полном мире и согласии как в частной жизни, так и в качестве священников, обслуживающих один и тог же приход. (Прим. автора.)". Мистер Мортон был встревожен пистолетным выстрелом и все возрастающим шумом вокруг кузницы. После того как он приказал окружающим задержать Уэверли, не учиняя ему, однако же, какого-либо насилия, его первой заботой было осмотреть тело Маклрота, над которым, внезапно изменив свои чувства на прямо противоположные, уже рыдала, голосила и терзала колтун своих волос его почти обезумевшая супруга. Но когда кузнеца подняли с земли, оказалось, что он, во-первых, жив, а во-вторых, и проживет, по всей вероятности, так же долго, как если бы он никогда в жизни не слышал пистолетного выстрела. Впрочем, он едва уцелел: пуля, скользнув по голове, лишь оглушила его на несколько мгновений. Страх и душевное смятение помешали ему сразу прийти в себя. Теперь он поднялся на ноги и требовал немедленного отмщения своему врагу. Лишь с большим трудом согласился он на предложение мистера Мортона, а именно, чтобы Уэверли отвели к лэрду, исполнявшему должность мирового судьи, и оставили в его распоряжении. Остальные единодушно поддержали предложенную меру; даже миссис Маклрот, понемногу оправившись от истерики, прохныкала, что она не против того, что предлагает пастор; он даже слишком хорош для своего ремесла, и она надеется увидеть его вскоре показистее, в епископском облачении, что будет почище всяких женевских плащей да воротников "...почище всяких женевских плащей да воротников... - Из Женевы пошло протестантское учение Жана Кальвина.". Поскольку, таким образом, все разногласия были улажены, Уэверли под конвоем всех жителей селения, способных держаться на ногах, был отведен в замок Кернврекан, находившийся примерно в полумиле от него. Глава 31. Допрос Майор Мелвил из Кернврекана, пожилой джентльмен, проведший молодые годы на военной службе, принял мистера Мортона с большой теплотой, а нашего героя - с учтивостью, которая из-за двусмысленного положения нашего героя была натянутой и холодной. Узнав, что рана у кузнеца пустячная и Эдуард нанес ее в состоянии самозащиты, майор решил, что с этой частью дела можно покончить, после того как Уэверли вручит ему небольшую сумму в пользу пострадавшего. - Я хотел бы, сэр, чтобы мои обязанности на этом и закончились, но нам надо получить еще кое-какие сведения о причинах, побуди