Ирина Стрелкова. Чет и нечет повесть ЛЕТО ГЛАВА ПЕРВАЯ Полковник Степанов приехал в Чупчи ранней весной. На русском севере, откуда Степанова перевели на новое место службы, громоздились сугробы, почернелые и ощетинившиеся, солнце окуналось в ледяные лужи. А тут, в Чупчи, степь цвела всеми красками: по чистой зелени разлились озера алого степного мака, в небе - высокая синь, горы на горизонте то рыжие, то лиловые. И прибегал в городок ветер, всласть вывалявшись в степных травах. Но уже к маю, лучшему месяцу русской весны, степные краски стали угасать. Небо вылиняло, трава превратилась в бурьян, степь с белыми солонцовыми проплешинами сделалась похожей на старую, вытертую шубу. - Человек тоже не всю жизнь молодой, - говорил полковнику чабан Садвакасов. - Молодой - глаза горят, кожа как шелк. Состарился - глаза плачут, кожа высохла, сморщилась. К чабану Садвакасову полковника возили майор Коротун и лейтенант Рябов. Майор дольше всех других офицеров служил в Чупчи, а Рябов родился и вырос в станице под Алма-Атой, знает казахский язык. Впрочем, толмач не понадобился. Старый чабан сразу заговорил с гостем по-русски. Сидели они в юрте. Толстая кошма не пропускала зноя, понизу край был приподнят: сквозь решетчатые стенки потягивало ветерком. Садвакасов угощал гостей кумысом, взбалтывая его черпаком в большом эмалированном тазу, налитом до половины. Пришел хмурый, диковатый на вид подросток. Рябов обрадовался: - Еркин! Давай шахматы. Подросток вытащил откуда-то из-под одеял шахматную доску, высыпал на кошму фигуры. - Сколько тебе лет? - спросил Степанов. - Пятнадцать будет, - ответил за подростка чабан. Степанов подумал: "Ровесник моей Маши, Красивое имя - Еркин". Разговаривая с хозяином, полковник нет-нет да и поглядывал: что там шахматисты? Рябову приходилось туго, он морщился, беспрестанно снимал и протирал очки. Диковатый подросток оставался безразличным. - Интеллигентные люди в таких ситуациях признают себя побежденными, - советовал Коротун. Рябов потянул еще пару ходов и сдался. - Давай тогыз-кумалак! - приказал сыну старик. Еркин перевернул шахматную доску. На обратной стороне были выдолблены продолговатые лунки. - Тогыз-кумалак означает девять катышков, - перевел полковнику Рябов, раскладывая черные шарики по лункам. - Игра идет в чет-нечет. Вся хитрость в математическом расчете. Самая подходящая игра для военных. Лейтенант и подросток сражались азартно, загребали друг у друга шарики из лунок... На обратном пути Степанов спросил: - Этот парнишка внук Садвакасова? - Нет, - сказал Рябов, - сын, самый младший. А старший сын в Алма-Ате живет. Геолог, академик Садвакасов. Давно зовет отца в город, но старик ни в какую. - Садвакасов себе цену знает, - заметил Коротун. - Поглядишь, чабан как чабан, а все начальство к нему ездит. Летом Садвакасов со своей отарой откочевал на юг, к горам. Просторная юрта старика набилась мальчишками всех возрастов: съехались на каникулы городские внучата чабана. Скучавший по своей ребятне, по Вите и Маше, Степанов подумал: отдать бы Витю на все лето в эту компанию - вот бы славно! В конце августа Степанов встречал семью. Мимо катили горячие пыльные вагоны, полковник искал глазами своих. Поезд загремел, напротив Степанова повисли ступени, стертые до блеска. Сверху прыгнула ему на шею дочь в узких джинсах, с рюкзаком за спиной. - Машка! - выдохнул он. - Пап, ты такой черный, не узнать! Следом за Машей из вагона поплыли на платформу чемоданы, коробки. Пассажиры из тех, что быстро сходятся в дороге, складывали на бетон поклажу, подбадривали приятельскими репликами: - Полный порядок. - Сейчас ваши выйдут, товарищ полковник. И вот по ступенькам спускается Наталья Петровна: светлый немятый костюм, лакированные туфли именно на том вошедшем в моду каблуке, по которому сходят с ума все офицерские жены в Чупчи. За ней невозмутимый Витя с клеткой: в клетке мечется мелкий рыжий зверек. - С приездом! - полковник притиснул сына к себе: все косточки прощупываются! А вырос на целый вершок! Осторожно поцеловал жену в напудренную щеку. - Пап, а пап! - Витя потянул отца за рукав. - Мы с Машкой в вагоне поспорили. Здесь настоящая пустыня? - Полупустыня. - Пап, а что во-он там? - Витя показал на глинобитный домик с круглым куполом. - Древнее жилище? - Могила. Мазар. В конце платформы, вдоль железной дороги, метров на двести выстроились деревянные щиты. Витя спрыгнул с платформы. Щиты накренились под тяжестью навалившегося песка. - Обычное явление, - сказал полковник сыну. - Движущийся песок. - Бархан? Как же он движется, если даже ноги в нем не вязнут? - Витя присел, копнул песок рукой. Сквозь корку пробивался неказистый кустарник: кривые ветки, узкие серые листики. - Тут что-то растет! - Саксаул. Песок только саксаулом и остановишь. - Что вы там нашли? - нетерпеливо окликнула Наталья Петровна. Степь, пески, саксаул... Конечно, не Россия. Но чего уж вспоминать? Есть места и похуже Чупчи! - Пошли к машине! - Наталье Петровне хотелось поскорее увидеть военный городок. ГЛАВА ВТОРАЯ Салман притащился в военный городок спозаранку. Летом он дома не ночует. Мало ли в степи мазаров? Чтобы не мерзнуть, Салман спроворил ватное одеяло. Невелика ценность. Соседка купит себе в универмаге новое - побогаче, крытое зеленым или малиновым шелком. А у матери не попросишь. В универмаге продают школьную форму, но и ее Салману не купят. Мать сказала: "Пойдешь в школу - там дадут. У школы денег много. Хотят, чтобы ты ходил на уроки, - пускай покупают". В прошлом году ему выдали форму шерстяную, ботинки, пальто, шапку. В школе боятся, что он бросит учиться и тогда их всех будут ругать. Отчего этим не попользоваться? Отец учит Салмана: глупые люди для того и существуют, чтобы умные их обманывали. Себя отец считает самым умным в Чупчи, хотя работает всего-навсего сторожем в больнице. Когда главный врач Доспаев ругает его за беспорядок, отец презрительно сплевывает: "Зачем кричишь? Зарплата! Что можно требовать за такую зарплату?" Про зарплату отец рассуждает смело, потому что Мазитовы не бедные. У них нет хорошей одежды, в доме нет дорогих вещей, но они не нищие, слава аллаху! - говорит отец. У нищих денег ни копейки, а у Мазитовых деньги есть, много денег - Салман знает, где они спрятаны. Но это не такие деньги, как у всех. Все носят деньги в магазины, покупают одежду, еду. У Мазитовых только отцова зарплата уходит из дома, а большие деньги остаются и живут тайно, шуршат, как мыши. Оттого Салман не любит бывать у себя дома. Зимой приходится - зимой никуда не денешься, а летом он живет на воле. Вчера Салман соображал проскочить в ларек военторга, сидел на ступеньках, приглядывался. Подошла машина, стали чемоданы выгружать, вылез мальчишка с клеткой. В клетке рыжая крыса. Салман поглядел и сплюнул: "Зачем крысу привез?" Мальчишка ответил: "Это не крыса, а хомяк". Старшая сестра на него закричала: "Витя! Помоги чемодан дотащить!" Мальчишка с сестрой чемодан в дом понес, Салману клетку оставил. Потом выскочил: "Эй ты! Пойдем покажу!" Привел в дом, показал рыбок в воде - красиво. Вместе сели есть. Полковник тихо подсказал: "Колбаса свиная. Может, тебе дома не разрешают свинину? Тогда ешь котлеты, они из баранины". Салман в ответ покрутил головой - пускай свинина, лишь бы пожирней. Сейчас Салман сидел на камешках под Витькиным балконом. Вчера они сговорились пойти в степь за сусликом. Салман сдуру проболтался, что добыть суслика очень просто: налить воды в нору до краев, и суслик вылезет. Теперь он сидел и думал: полную нору налить не просто, намаешься таскать. Прежде Салман никогда и шкурками не промышлял. Подумаешь, деньги - копейки. Не поднимаясь с земли, он исподлобья глядел на подбегавшего Витьку. Сынок полковника не пара Салману: чистенькая светлая челочка на лбу, сытый, в новеньких кедах, военная фляга на ремешке. На Алика похож. Жил здесь, в городке, толстый Алик, мать ему в школу завтраки возила. Все они Алики! - На целый день пойдем! Пожрать я захватил! - Витька помахал ведром, в ведре Салман увидел пакет вроде тех, какие привозили Алику. - Не съедим, возле нор оставим. А сейчас на! - Витька вытащил из кармана горсть конфет в бумажках. - Пососи - кисленькие. Должны помогать от жажды, хотя я читал, что в пустыне перед походом надо соленого наесться, а не сладкого. - Зачем соленого? - Салман сунул конфету в рот. - Сладкое лучше. Он гонял конфету языком и думал про Витю: какой-то непонятный. Или, может, глупый? В степи видно далеко, но арба появилась неожиданно, словно из-под земли. Старик в рваном пиджаке вел ишака. Лошадь, даже самая ленивая, понимает, что везет, уважает хозяина. У ишака другой характер. На суконной морде написано: плевать мне на вес. Ишак волок арбу, груженную с верхом, волок без дороги, прямиком по степи. Увидел, как два дурака льют воду в сусличью пору. Остановился, зубы оскалил. Старик царапнул взглядом по Салману, по Витьке, прикрикнул на ишака и вытянул его палкой по пыльному хребту. За арбой, нарочно приотстав, плелся мальчишка в штанах с заклепками, в рубашке навыпуск - рубашка расписная, как стенка в детсаде: пальмы, обезьяны. Витька простодушно загляделся на расписную рубашку, на вздыбленные рыжие патлы мальчишки, из-за которых тот получил прозвище Ржавый Гвоздь. Салман изготовился: Нурлан Акатов из восьмого "Б" сейчас обязательно Витьку языком ткнет как шилом - такая уж у Ржавого привычка. Однако Салману не пришлось огрызнуться - Нурлан молча прошел мимо. "Ну дела..." Сам он виду не подал, что старик с арбой его родной отец. А Витька загляделся, как переваливались по неровной земле два колеса арбы. - Я теперь понял, почему древние делали у колесниц такие высоченные колеса. Когда приходится ездить без дороги, то нужны либо гусеницы, как у танка, либо всего два, а не четыре колеса. И чем больше колеса в диаметре, тем лучше... Улавливаешь? Проходимость повышается. Салман на эти пустые слова ничего не ответил. Проходимость! Ничего не понимает Витька. Колеса разглядел, а о тех, кто за арбой тащится, - без всякого соображения. Куда же они ездили? Зачем? Наверняка дело здесь нечисто. Для чего отец потянул с собой в степь Ржавого Гвоздя? К чему приспосабливает? Ржавый, насколько Салман знает, у отца кругом в долгу. А отец-то молчком проехал. ...Вода поднялась по край норы, но суслик еще не показывался. И вдруг полез: крупнее и страшнее, чем он есть, - как старается показать всякий зверь и даже человек в минуту опасности. Витька накрыл суслика мешком, сунул в ведро. Возле городка нагнали ползущую со степи отару. К ним верхом на лошади, с палкой в руках подскакал Еркин. - Зачем? - спросил он, показывая на ведро. Витя стал обстоятельно рассказывать: будет держать суслика дома, в клетке, изучать его повадки. - Зачем дома? Суслика в степи смотреть надо. - Еркин толкнул коленями лошадь, потрусил к своей отаре. - Эй, пастух! - крикнул Витя. - Дай на лошади покататься! Еркин оглянулся: - На лошади не катаются. Не велосипед. - Ты его знаешь? - спросил Витя Салмана. - Еркина? У своего отца помощником работает. Хорошие деньги получает. Богато живут. Да вон ихняя юрта! Юрта Садвакасовых виднелась в степи меж военным городком и поселком. ГЛАВА ТРЕТЬЯ В юрте Садвакасовых праздник: из Алма-Аты приехал старший сын, известный геолог, академик Кенжегали Мусабаевич Садвакасов. Чабан зарезал двух баранов, позвал женщин варить бесбармак. Затрещал курай под казаном, забурлила вода. Пока мясо варилось, подъезжали родичи и соседи. Прислуживал гостям Еркин. Академик сидел на кошме, брад мясо с блюда руками и за едой рассказывал, как в детстве пас овец. Еркин видел: отцу не правится разговор, затеянный Кенжегали. Ну, пас и пас. Все пасли. Из всех гостей только полковник не нас в детстве овец. Так думал Еркин, хотя в казахских семьях младшим не положено осуждать старших. Кенжегали вспоминал, как в войну, когда отец был на фронте и он за него оставался с отарой, ему довелось носить тулуп на голом теле. В тулупе заводились насекомые, Кенжегали клал его на муравейник. Муравьи быстро уничтожали всех паразитов. - Вам знаком такой древний способ дезинсекции? - спросил Кенжегали сидящего рядом председателя райисполкома. - Я этого способа уже не застал, - засмеялся председатель. - Думаю, что и старики о нем забыли. У вас, Кенжеке, замечательная память. - А вот я помню... - продолжал Кенжегали. - Зимой приходилось бегать босиком по снегу. Ноги в коросте, руки тоже. Однако я имел смелость влюбиться в девчонку, которая приходила на уроки в кружевном воротничке, в кружевных манжетках. - Вы, Кенжеке, были первым учеником, - вставил директор школы Ахметов, имевший у ребят прозвище Голова. - Наш завуч Серафима Гавриловна хорошо вас помнит и часто приводит в пример. - Серафима Гавриловна! - Садвакасов улыбнулся. - Она приехала в Чупчи, когда я кончал десятый класс. Молодая, но ужасно строгая! Только и слышишь: "Садвакасов, не отвлекайся! Садвакасов, ты опять загляделся на свою соседку!" Все засмеялись, Еркин тоже. Но с кем же тогда сидел Кенжегали? Кто та девочка в кружевном воротничке? Постойте... Да это же Софья Казимировна, мать Саулешки! Ее отца, врача Казимира Людвиговича, часто вспоминают старики. Значит, это в нее был влюблен Кенжегали. Теперь понятно, почему однажды Саулешкина мать сказала Еркину: "Ты похож на старшего брата. У всех Садвакасовых способности к математике". Может быть, дочери врача все-таки нравился Кенжегали, но он уехал из Чупчи, выбрал профессию, которая никогда не приведет его домой. А Софья Казимировна вышла замуж за Доспаева - они вместе учились в Москве, в медицинском институте - и привезла его в Чупчи. Отец говорит: у нее в роду все привязаны к степи покрепче самих казахов. Прадед Софьи Казимировны был сослан сюда царем. В Чупчи ссыльный поляк построил первую в степи больничку. С тех пор в его роду все врачи. Доспаев замечательный врач. В Чупчи его уважают, как уважали отца Софьи Казимировны, погибшего на войне. Академик Садвакасов давно не бывал в родных краях. У городских Садвакасовых считалось, что Еркин закончит школу в Чупчи, а учиться дальше приедет в Алма-Ату. Но гостившая летом у деда садвакасовская ребятня привезла новость: Еркин собрался пойти в чабаны. Городские Садвакасовы забеспокоились. Брат академика Мажит, начальник шахты в Караганде, сказал так: время назад не поворачивает, уголь обратно в пласт не укладывают. И на совете было решено: за Еркина пора взяться всерьез. Академик вышел с гостями из юрты. - Мусеке, - обратился к хозяину на прощание председатель райисполкома, - почему вы не подаете заявку на "Волгу"? Передовым чабанам мы выделяем в первую очередь. - Не нужна. - Кенжегали услышал в отцовском голосе знакомое упрямство. - "Газик" везде пройдет, правильная машина. Ты мне "газик" продашь? - Чего не могу, того не могу. "Газики" продаем колхозам. Частным лицам запрещено. - Неправильно запретили. Я в Москву напишу. Пусть вынесут постановление: чабанам продавать козел-машины. Государству перед чабаном стыдно. Работает старик, а что ему надо - не продают. Мой мальчишка мне сказку читал. Одному старику служила волшебная рыба. Старик у нее ничего не просил! Ему надо - он заработает. Старуха дом просила - рыба дала дом. Шубу просила - бери шубу. Нахальная старуха. Совесть потеряла, приказывает: молодой меня сделай, дочерью хана. Сказала нахальные слова - все у нее пропало. Дом развалился, шуба развалилась, ковры, машина швейная - ничего не осталось у старухи. - Значит, и швейная машина развалилась? - переспросил председатель райисполкома. - Значит, так и написано в сказке Пушкина? - Пошкин? Правильно. Сказки Пошкина. Мой мальчишка читал. Не Еркин, нет, а вот он. - Старик показал на академика. - Я помню сказку, не забыл. - С вами не соскучишься, Мусеке! - проворчал председатель, залезая в машину. Академик тихо посмеивался: да, с отцом не соскучишься. В знакомых алма-атинских семьях он видел неслышных, как тени, стариков и старух, взятых из аула в город, чтобы дожили свои годы ухоженными и присмотренными. Хотел ли он для отца такой же участи? Нет. Кенжегали не мог считать себя плохим сыном. Он казах, а у казахов нет плохих сыновей, как нет и брошенных стариков, бегающих по судам насчет алиментов с родных детей. Кенжегали знал: его отец, давший жизнь стольким удачливым и обеспеченным Садвакасовым, живущим в городских комфортабельных квартирах, будет до конца дней жить в степи и гонять свою отару с летних пастбищ на зимние, с зимних - на летние. Но кто же заменит ему Еркина, которому надо учиться дальше? Он перебирал в памяти аульную родню: кто? В степи темнело, резче потянуло запахами сгрудившейся на ночь отары. Вместе с Еркином, гонявшим на отцовской лошаденке в кино, прискакал парень постарше на гнедом иноходце. Сразу видно, что не чабан, а табунщик. - Агай, это Исабек, - сказал Еркин. Кенжегали с любопытством оглядел приземистого, широкого в плечах родича. - Рад тебя видеть, Исабек. Садись, поговорим. Много лет назад, приехав в Чупчи, Кенжегали обратил внимание на туповатого малыша, целыми днями копошившегося в одиночку возле юрты. Года три было Исабеку, но он еще не научился говорить. Отец и мать - оба молчаливые. Как научишься? Юрта в степи, рядом никакого жилья, никаких соседей с детишками. Сейчас, разговаривая с Исабеком, Кенжегали презрительно посапывал, углы рта ползли вниз: очень неразвит, очень. Исабек ежился под взглядом именитого родича, но, воспитанный по-аульному, не смел подняться без разрешения. Наконец академик его отпустил, Исабек мгновенно вскочил на своего иноходца и скрылся в темноте. "Вот и помощник отцу взамен Еркина", - подумал Кенжегали. Разговор с младшим братом он начал издалека: - В Нью-Йорке к нам подошел несчастный человек. Русский. Спросил, нет ли у нас с собой горсти земли. Он хотел отнести родной земли на могилу матери. Я тогда подумал, что кочевой народ не придавал земле такого значения. Чтобы напомнить казаху о родине, ему послали емшан - степную полынь. Сейчас люди все больше интересуются древними обычаями, жизнью предков. Один мой институтский товарищ, он теперь большое начальство, ездил к себе в аул, привез дедово седло, повесил в кабинете. Финская мебель, африканские маски, чешский хрусталь, дедово седло. Это уже не обычай. Это другое. Интерьер. Кенжегали говорил медленно, словно не с Еркином, с самим собой. - Мы с тобой давно не виделись, малыш. Ты вырос... Как отец? Не болеет? - Шишка весной распухла на ноге. Сакен Мамутович: вырезал. - Почему не повезли в Алма-Ату? - Доспаев сказал - не надо беспокоить. - Ты тоже упрямый? Как и отец? - Не знаю. - А как вон та звезда называется, знаешь! - Пастуший кол! Другое название: Полярная звезда. Пастуший кол, по-моему, верней. Все звезды ходят по кругу, а Кол всегда на месте. К нему привязаны две лошади. В небе вызвездило по-степному: негусто, неярко. - Смотрите, агай! - обрадовался Еркин. - Вон спутник летит. Среди россыпи звезд пробиралась одна, ничем неотличимая от остальных, кроме движения. - Агай, вы бывали в Байконуре? - Я знаю тот Байконур, где шахты. А космодром от старого Байконура далеко. - А-а... - протянул Еркин. - Я вижу, отец водит дружбу с этими, из военного городка? - Полковник Степанов часто приезжает. Он сказал отцу: дороги надо строить в степи. Первое условие цивилизации. - Еще что советовал? - Не понимает, зачем нужен зимний отгон. Запаси кормов на всю зиму - и не надо чабану гонять овец по снегу, мерзнуть на ветру. - Что ответил отец? - Кенжегали неожиданно ощутил, что все это задевает его за живое. - Спасибо сказал за добрый совет. А как будет выполнять, сказал, не знаю. Ученые зоотехники норму придумали такую - одна овца на двадцать гектаров. Кто скажет - много, кто скажет - мало. Трава бывает густая, бывает совсем плешивая, - в голосе Еркина старший брат услышал отцовские интонации. - Овца ходит, траву щиплет. Густую, плешивую - какая есть. Другой работы овца не делает. Утром щиплет, днем щиплет, вечером щиплет - целый день. Отпуска у председателя не просит, зубы на ремонт не ставит, запасных частей овце не надо. Сама не заметила - двадцать гектаров за год выщипала. Кто за нее так сделает? Кто двадцать гектаров плешивой травы машиной ощиплет? Кто овце в кошару принесет? Так отец Степанову объяснил. Полковник смеялся: век живи - век учись. - Я вижу, ты и сам думаешь о том, как жить дальше чабанам? - Все чабаны думают жить дальше. Ребята тоже думают. Ночью соберемся, разговариваем. Спорим, красиво ли станет на земле, если везде поля распашут, вырастят сады? Или, может быть, разная природа нужна: степи, пески, озера горькие. Волк тоже нужен, каракурт. Сайгак нужен. Заяц. Раньше у нас в степи только песчаный заяц водился, теперь русак пришел. Он сюда с запада идет. Ученые подсчитали - за год продвигается на сто километров. - Интересуешься экологией? Перспективная наука. Будешь первым Садвакасовым, который поступит на биофак. Еркин мотнул головой: - Я хочу остаться здесь. - Несерьезный разговор! Выбрось из головы все эти традиции рода и все прочее из старого сгнившего сундука. Твое поколение должно выбирать свой путь. Думай о будущем, а не о прошлом. - Скажите, агай, отчего так получается? Если говоришь - пойду в чабаны, то думают, что ты идешь в прошлое, где бедность и темнота. Или хвалят бесстыдно, будто ты герой и совершаешь разные подвиги. Я читал - сейчас пишут про целинников: какие смелые - не побоялись поехать в Казахстан! Если они смелые, то кто же тогда мы? - Я тебя не понимаю... Чего же ты хочешь? - Я хочу жить в Чупчи. Хочу, чтобы у нас в степи было много людей, много света, много тепла. - И что ты собираешься делать? - серьезно спросил старший брат. - Я вот о чем думал, агай. Вы только не смейтесь. Сайгаки у нас в степи обходятся без чабанов. Считалось, они вымирают, а взяли под охрану - и сайгаки расплодились. Вот я и думал... Человек может вернуть овце все, что у нее было, пока она не стала домашним животным. Когда-то у человека никакого орудия не было, кроме палки. Вот он и стал пастухом. Я читал: в Австралии овец сторожат автоматы. Но зачем улучшать с помощью новой техники все ту же палку? Человек должен отпустить некоторых домашних животных на свободу. И научиться, как брать в степи сколько нужно мяса, шерсти... - Брать в степи... А что ей давать - об этом ты думал? - Надо улучшать пастбища. Садить саксаул. Рыть колодцы. - Я вижу, ты много читаешь фантастики? - усмехнулся старший брат. - Этот вопрос мне уже задавали! - Еркин надулся. - Прости, Еркин, я не хотел тебя обидеть. Но век батыров прошел. Мы живем в век науки. Все, о чем ты мечтаешь... Ты и твои товарищи, когда вам не спится ночью... Чтобы все это осуществить, надо стать не чабаном, а биологом или партийным работником. Что может сделать чабан для изменения природы овцы? - Сделает что может. Чего не может, того не сделает. Старший брат снисходительно хмыкнул: детский максимализм! Он подумал о своей голодной диковатой юности. Его ровесники упрямо рвались из аула, пробивались наверх, как должное принимая все скидки, которые делались молодым национальным кадрам в науке, в промышленности. А Еркин с той же силой бьется в противоположном направлении. И не отец уговорил его идти в чабаны, совсем нет, Еркин сам решил. С неба послышались металлические трубные звуки. Кенжегали поднял голову и увидел, как высветлился Млечный Путь, по-казахски Птичья дорога. Трубы пели наверху. Журавли летели на чужбину. Академику снова вспомнился русский в Нью-Йорке и его просьба о горстке земли. А чего бы попросил казах? Ведь есть и казахи, заброшенные на чужбину. Тоже горсть земли с дорогих сердцу могил, соленой степной земли? Черных заветренных камешков с холма? Глиняную корку такыра? Ломкий пучок степной полыни? Серый колобок курта со следами слепивших его женских пальцев, с прилипшими полосками овечьей шерсти? Он слишком подолгу не бывал дома, в своем родном Чупчи. Занятый работой, он вспоминал о нем лишь в те минуты, когда вместе с делегациями гостей приезжал в те места под Алма-Атой, где в декорированных юртах угощают кониной, кумысом, бесбармаком, не забывая в то же время и о коньяке, лимонах, боржоми. И все же он увезет отсюда и младшего брата, отнюдь не для городских развлечений. Еркина ожидал труд не менее тяжелый, чем вековечный дедовский труд здесь, в степи, - вот о чем надо с ним говорить, настраивать мальчишку. Скоро ему пятнадцать. По степному счету - возраст совершеннолетия. А по городскому?.. Кенжегали вспомнил своих ребят, их особую школу с английским языком. По-городскому пятнадцать лет - самый трудный возраст. - Ты, наверное, спать хочешь? - Нет, я люблю вот так сидеть. Мы с ребятами до света досиживаем. - Все казахи полуночники. У нас это в крови. Слушай, Еркин... - Кенжегали тихо засмеялся, - но ведь по ночам вы с ребятами не только думаете о будущем. О девчонках, видимо, тоже. Я-то помню. В городах мальчишки теряют голову весной, а в аулах - летом, на джайляу. Ваше поколение не забыло ак-суек*? (* Ак-суек - белая кость, национальная игра (казах.).) - Играем иногда. Но больше в футбол. - Чудак. Футбол - это спорт. Ак-суек - это... В общем, кто-то ищет ак-суек, а кто-то ищет девчонку. Эх, мне бы сейчас твои годы! - Кенжегали помолчал. - Слушай, Еркин, ты ведь знаешь Софью Казимировну? У нее должна быть дочка твоих примерно лет. Как ее зовут? - Сауле. - Почему не дали русского имени? - Не знаю, - сказал Еркин. - А разве плохое имя Сауле? - Да нет, хорошее. Слушай, Еркин, а она что... красивая? - Очень, - серьезно ответил Еркин. - Самая красивая в Чупчи? Кенжегали собирался посоветовать младшему брату влюбиться в дочь Софьи Казимировны, в дочь Сони. Однако что-то в настроении мальчишки удержало его от обычных в ауле вольностей насчет девчонок. - Пойду-ка я спать, - зевнул он. - Я ведь рано ложусь, рано встаю. Еркин слышал: льется вода в стакан, брат запивает таблетки, затем поудобнее укладывается на кошме. Однако нет - поворочался и снова вышел из юрты: - Ты напрасно думаешь, Еркин, что судьба Чупчи решается только здесь. Ты же сам видишь. Электричество, радио. А оставайся мы на месте, в своих аулах, ничего бы здесь не было. Так что ко всем этим переменам приложили свою руку и мы. - Я понимаю, агай, - сказал Еркин. - Только отец наш так говорит. Когда казах в своем ауле живет - он все хорошие обычаи других себе берет. Но когда в город едет - тащит все старые аульные привычки, боится лицо потерять. ОСЕНЬ ГЛАВА ПЕРВАЯ На школьном крыльце стоит женщина в строгом синем костюме. Седые волосы туго зачесаны назад. Рядом с ней - высокий грузный человек с огромной головой, пегие волосы ежиком. Головастый глянул на Машу, глянул на Витю - морщины вдоль щек раздвинулись, складки на лбу пошли вверх: новенькие. Головастый стоял там, где рядом с завучами всегда стоят директора, и он, конечно, был директором школы: длинной, одноэтажной, огороженной низким глиняным забором, отрезавшим от полупустыни вытянутый прямоугольник. Есть места, где можно не тратиться на асфальт для двора: все гладко и каменно от природы. - Степанова Маша - восьмой "Б", - протрубила завуч густым басом. - Степанов Витя - пятый "Б". В класс Маша не торопилась. В длинном коридоре, как во всех школах, пахло непросохшей масляной краской. Пробивался и еще какой-то тяжеловатый дух. Маша не знала: так пахнут все постройки из самана. На забеленных стенах висели плакаты и монтажи. На одном кумаче написано: "Кош кельдыныз", и тут же рядом - "Добро пожаловать". Отец заранее предупредил: здесь в одних классах преподают на казахском языке, в других - на русском. Для детей военнослужащих уроки казахского языка необязательны, но отец советовал Маше и Вите учесть: никакое знание не бывает лишним. По дороге в класс Маша замечала: вот учительская, вот пионерская, вот канцелярия, вот кабинет физики. Новичку первым делом приходится изучить школьную географию, где что размещается. - А ты, оказывается, не из бойких. - Маша ощутила у себя на плече тяжелую руку, увидела синий рукав костюма завуча. - Пойдем, у меня первый урок в твоем классе... Ну, понравилась наша школа? - Да! - Сколько раз ей приходилось лгать, отвечая на такой вопрос. Их обогнал рыжий мальчишка: - Здрасссте, Серафффима Гавриловна! Будь на месте Маши Витя, он узнал бы Ржавого Гвоздя, что встретился ему и Салману в степи, за арбой старика. Входя в класс, Серафима Гавриловна подтолкнула Машу на лобное место между дверью и доской: - Я привела к вам новую ученицу, Степанову Машу. Она приехала в Чупчи издалека... - ...и живет в военном городке! - выскочила девочка с первой парты в правом ряду. Что это у нее на лице? Веснушки? Нет, мелкие черные родинки. - Да, Маша Степанова дочь офицера и живет в городке, - подтвердила Серафима Гавриловна. - В той квартире, где жил Алик! - добавила всезнайка с пестрым лицом. - Фарида-а-а!.. Когда говорят старшие... - То дети должны молчать! - тонким голоском подхватил рыжий. Он сидел позади Фариды. За третьей партой сидела коротко стриженная девочка с густой блестящей челкой, брови тонкие, стрелками разлетающиеся к вискам. Откуда взялась здесь такая? И почему сидит одна? Серафима Гавриловна словно угадала Машины мысли: - Доспаева, рядом с тобой место свободно? - Нет! Нет! Со мной сидит Шолпан. - Где она? - Приедет. - Почему опоздала? Это непохоже на Байжанову. - У них приданое шьют! Шолпашку мать не отпустила! Шолпашкина сестра замуж выходит! - Самое большое удовольствие для Фариды - сообщать новости. - Вот кто у нас всегда в курсе, - проворчала Серафима Гавриловна. Старшая сестра Шолпан Байжановой тоже училась в этой школе. После шестого класса родители оставили ее дома. Люди, живущие по старым степным обычаям, отчего-то считают пределом девичьего образования шестой класс. Но Шолпан, слава богу, уже в восьмом. Серафима Гавриловна знает: если на шестом не остановили - значит, девочка чего-то добилась, настояла на своем. Но мало ли какие бывают неожиданности! - Где же мы посадим новенькую? - спросила Серафима Гавриловна. - Со мной! - крикнул рыжий с голубыми глазами. - Акатов, ты лучше помолчи. У тебя есть сосед - Кудайбергенов. - Да я его сейчас вышвырну! - Рыжий обеими руками уперся в соседа, но тот двинул плечом, и Акатов плюхнулся на пол. - Ах ты так! - Акатов! - повысила голос Серафима Гавриловна. - Если вы не возражаете, - сказала Маша, - я сяду за последнюю парту. - Садись! - кивнула Серафима Гавриловна. Маша прошла мимо Сауле Доспаевой, надменно опустившей глаза, мимо рыжего Нурлана. - Ну, восьмой "Б"! - принялась распекать Серафима Гавриловна. - Неважно вы подготовились к новому учебному году. Настроение, я вижу, нерабочее. Не все явились к началу занятий. Допустим, у Байжановой семейные обстоятельства. А где Садвакасов? - Во-о-о-н бежит Садвакасов, - спокойно сообщил чернявый Кудайбергенов и показал рукой в окно. Все повернулись. - Ух и жмет! С последней парты Маша увидела, как по плоской степи бежит мальчишка в школьной серой форме. Скоро бегун распахнул дверь класса: - Разрешите войти? - Явился, не запылился! - добродушно приветствовала его Серафима Гавриловна. - Садись. Тяжело дыша, опоздавший прошел к последней парте, недоуменно взглянул на Машу: откуда вдруг взялась? Сел рядом, достал из-за пазухи потрепанную тетрадку, из кармана достал новенькую заграничную ручку. - Расписание сказали? - Нет еще, - ответила Маша. От него исходил еле слышный запах дыма, горький, знакомый запах. Маше вспомнился город, где они жили давным-давно, пестрый удод над очагом, горьковатый, щекочущий ноздри дым. Раскрыв тетрадку, сосед пробовал свою шикарную ручку, вывел крупно: "Еркин Садвакасов" - и залюбовался, склонив голову набок. - Садвакасов! - вызвала Серафима Гавриловна. - Что-то ты загляделся на новую соседку. К доске. Учебный год начался. Из школы за Машей увязался рыжий Акатов. - Понимаешь, тебе одной идти опасно. Пустыня! Тут хищные верблюды водятся. Могут напасть. - Отстань! - Польщен вашему вниманию! - продолжал кривляться Акатов. - Нет, не так... Польщен вашего внимания. Скажи, пожалуйста, какой тут нужен падеж? - Отстань! Они миновали переезд. Показались дома военного городка. За спиной взвизгнули тормоза. Зеленый военный "газик", дверцу распахивает лейтенант Рябов. - Маша, домой? - Здравия желаем! - Рыжий нахально откозырнул Рябову. - Разрешите доложить? Назначен сопровождать. Несу, так сказать, конвойную службу. Замечания будут? - Вольно! - засмеялся Рябов. - Иными словами: можете убираться? Рябов пропустил Машу на заднее сиденье. - Бойкий парнишка, - сказал он о рыжем. - Ребята прозвали его Ржавым Гвоздем. Наверное, не только за цвет волос. Местных ребят Рябов знает хорошо. В части он считается вроде ответственного за шефство над школой. Под его начальством приезжают солдаты на школьные вечера, на матчи со старшеклассниками. По пути, в автобусе, Рябов напоминает Муромцеву: - Только без происшествий. Понятно? Володя Муромцев - москвич, из интеллигентной семьи - слушает наставления с корректной улыбкой, отвечает туманно: - Наши первыми не начнут. Но навряд ли обойдется. Рябов и сам понимает: навряд ли. Часть многое делает для школы, но все налаженные шефские отношения летят к чертям, стоит на школьном вечере кому-то из солдат неосторожно поглядеть на красивую ученицу. Майор Коротун возмущается: "Ненормальные отношения с местным населением". Зато директор школы Ахметов посмеивается: "Почему ненормальные? Молодость!" Рябову симпатичен грузный, медлительный директор школы по прозвищу Голова. В этот день директор пригласил шефа из городка по делу малоприятному. - Милиция беспокоится, - отпыхиваясь, выкладывал Канапия Ахметович. - Участковый Букашев, вы его знаете. Через Чупчи уплывает краденый каракуль. Кто-то провозит, но кто - пока неизвестно. Букашев считает, что тут замешаны наши ученики. Ему известно, что у жуликов за посыльного какой-то мальчишка. - Каракуль? - Рябов покрутил головой. - Дело серьезное. Жаль, если кто-то из ребят попал в такую компанию. Там умеют держать за горло. Букашев про кого-нибудь конкретно спрашивал? - Как всегда, про Мазитова из пятого "Б". Про Акатова из восьмого "Б"... - Насчет Акатова - чепуха. Он талантливый мальчик. - Я помню его деда, акына Садыка. Не первой руки акын, но случалось, выступал на больших айтысах вместе с Джамбулом, с Байганиным. Они - орлы, а он - крикливая лягушка. По-нынешнему сказать: не стеснялся подхалтурить. По пирам с домброй таскался. - Директор говорил все медленнее, неохотнее. - Вы, наверное, осудите меня, но я, вопреки своим учительским обязанностям, не беспристрастен к своим ученикам, не даю каждому в своем сердце места поровну. В уме - да, но в сердце - нет. Вы знаете младшего сына Садвакасова? - Еркина? В шахматы не раз сражались. Умный парень. - У казахов есть такая похвала человеку: "журекты", "львиное сердце". Львиное сердце мы противопоставляем волчьему, ненасытному. Журекты! Такой человек не идет, как собака за чужим караваном. Он сам поворачивает коня на истинный путь. А ваш Акатов, что о нем сказать? Легкий человек. Все, что он делает, несерьезно. Если добивается успеха - легкий успех. Во время разговора пришла Серафима Гавриловна. - Мы с лейтенантом о каракуле говорим, - сообщил ей Голова. - Кое-что проясняется. - Мазитов? - спросила она. - Возможно. Однако Геннадий Васильевич считает, что надо поискать кого-нибудь потрусливей, помягче... Лейтенант удивился: разве он это говорил? До Чупчи Маша переменила четыре школы. Ей ли не знать, что на новом месте надо себя поставить в первый же день. Но в первый день любой новичок действует словно впотьмах, обычаи класса и школы ему неизвестны. Последние два года Степановы жили в большом городе на Волге. Маша занималась греблей и плаваньем, на детских соревнованиях брала первые места. Но в Чупчи все это ни к чему. Здесь нужно что-то другое, а что - Маше неизвестно, и некого спросить. Отец ее предупредил: в Чупчи учатся ребята из аулов, они ничего не видели, не знают, кроме своей степи. Стыдно считать себя лучше и умнее других только потому, что они прожили всю жизнь в степи, а ты объехала всю страну, летала на самолете, плавала на океанском теплоходе. Ладно, Маша не стала задирать нос. Но почему Сауле Доспаева так враждебно встретила ее и не пустила к себе на парту? Обидно! Многое бывает обидно в первый день и после сказывается. Недели через две комсомольский секретарь класса Доспаева подошла к новенькой из городка. - Степанова, какую ты можешь вести общественную работу? - Тренером по плаванию! - Маша не ответила бы так ни Кольке, ни Акатову, ни Еркину. - А еще? - снисходительно улыбнулась Сауле. - Зимой - по конькам! Разговора не получилось. Через неделю Сауле предложила ей пойти вожатой к третьеклассникам. - Ой, что ты! - вырвалось у Маши. - Я не справлюсь! Заметила ли Сауле ее растерянность? Наверное. Они даже не поссорились - ссорятся друзья. Они поговорили вежливо и разошлись. Оставшись в одиночестве, Маша принялась учить казахский язык. Голова поручил Еркину помогать новенькой. В казахском алфавите к букве "к" привязан снизу хлыстик. Не "калоши", не "кукла" - совсем другое "к". В нем звучит клекот степной птицы: "ккказаккк". Буква "о" перепоясана ремешком, она выкатывается из горла не круглая, ее надо в горле как бы сжать с боков, сделать чуть похожей на "е" и на "у" - сразу на оба эти звука. Маша догнала Голову в коридоре: - Канапия Ахметович, пожалуйста, не ставьте мне пятерок. Он недовольно подвигал морщинами: - Ты думаешь, я ставлю тебе пятерки за то, что ты дочь полковника? Я ставлю отметки за успехи. Для человека, который не знал ни одного казахского слова, у тебя очень большие успехи. Например, сегодня ответила все падежные окончания. Наверное, сосед тебе хорошо помогает. - Морщины мягко расплылись. - Я заметил: писали русский диктант, ты держала тетрадь, чтобы глядел. Он не стал списывать. Характер. У него по русскому четверка. У тебя за первый диктант тоже четверка. Я, наверное, диктую для тебя непривычно? - У меня и в той школе была четверка. - Очень уважаемая отметка. Пятерка по русскому - редкая птица даже в России. У нас в восьмом "Б" пятерка только у Сауле Доспаевой. У Акатова тройки по казахскому, по русскому - без всякого различия. Болтает бойко, грамотности нет. У Кудайбергенова честная четверка - по казахскому, по русскому. У твоего соседа четверка. У наших учеников могут быть разные отметки по истории и по геометрии, но по русскому языку и по казахском