Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 HarryFan SF&F Laboratory: FIDO 2:463/2.5
---------------------------------------------------------------



     - Вот послушай. Я уж знаю - скучно не будет.  А  заскучаешь,  значит,
полный ты мудила и ни хуя не петришь в биологии молекулярной, а заодно и в
истории моей жизни. Вот я перед тобой - мужик-красюк,  прибарахлен,  усами
сладко пошевеливаю, "Москвич" у меня хоть и  старый,  но  ни  хуя  себе  -
бегает, квартира, заметь, не кооперативная и  жена  скоро  кандидат  наук.
Жена, надо сказать, загадка. Высшей неразгаданности и тайны  глубин.  Этот
самый сфинкс, который у арабов, - я  короткометражку  видел,  -  говно  по
сравнению с нею. В нем и раскалывать-то нечего, если  разобраться.  Ну,  о
жене  речь  впереди.  Ты  помногу  не  наливай,  половинь.  Так   забирает
интеллигентней, и фары не разбегаются. И закусывай, а  то  окосеешь  и  не
поймешь ни хуя.
     Короче говоря, после войны освободился я девятнадцати лет, тетка  моя
меня в Москве прописала - ее начальник паспортного  стола  ебал  прямо  на
полу в кабинете, - и месяц нигде не работал, не хотел. Куропчил потихоньку
на  садке,  причем  без  партнеров,  и  даже  пропаль  спульнуть   некому.
Искусство! Видишь пальцы? Ебаться надо Ойстраху:  мои  длиннее.  И,  между
прочим, потому что я завязал, чуял я  этими  пальцами,  что  за  купюры  в
лопатниках или просто в карманах. Одними пальчиками  брал  и  ни  разу  не
ошибся. А сколько таких парушек, которые за рупь горят или за  справку  из
домоуправления, которые они, фраера, тянут как банкнот в мильон  долларов,
сколько сил тратят, на цыпочках балансируют, вытягивают, а их за жопу и  в
конверт. У нас не считается, сколько спиздил, главное -  не  воровать.  Ну
ладно, куропчу я себе помаленьку. Маршрут "Б" освоил и трамвай  "аннушку".
Карточки, заметь, не брал. А если попадались, я их по почте отсылал или  в
стол находок перепуливал. Был при деньге, жениться собрался.  Вдруг  тетка
говорит:
     - Сосед тебя в институт к себе берет. Лаборантом будешь. И завязывай,
все одно погоришь. Скоро срока увеличат. Мой сказывал, а у  него  брат  на
Лубянке шпионов ловит. Все знает прямо от Берии.
     И правда, указ вышел: от пяти до четвертака. Я перебздел. И везло мне
что-то очень долго. И специальность получить хотелось. Но  работать  я  не
любил. Не могу и все. Хоть убей. Пришлось идти в институт  к  соседу,  все
ж-таки, потому что примета такая:  если  перебздел  -  скоро  погоришь.  С
соседом этим по утрам здоровались, он в  сортире  подолгу  сидел,  газетой
шуршал и смеялся.  Воду  спустит  и  хохочет.  Ученые,  они  все  авоськой
стебанутые. По-моему, он тетку тоже ебал, и в общем,  устроился  я  в  его
лабораторию. Фамилия его была Кизма. Нацию не поймешь, но не  еврей  и  не
русский. Красивый, но какой-то усталый, лет под тридцать.
     - Будешь, - говорит,  -  реактивы  носить,  опыты  помогать  ставить,
захочешь - учиться пойдешь.
     - Нам, - говорю, - татарам, одна хуй.  Что  ебать  подтаскивать,  что
ебаных оттаскивать...
     - Больше чтобы мата не слышал.
     - Ладно.
     Неделю работаю, таскаю хуйни всякие, склянки мою, язык какой-то солью
обжег и дристал четыре дня подряд. Думал, соль - поваренная, а она, падла,
химическая была. Бюллетень не брал, однако. А то в жопу миномет  вставлять
будут, как в лагере. Ну уж чернил пузырек я уделал, чтоб на этап  северный
не идти... В общем, работаю. Оборудую новую  лабораторию.  Микроскопов  до
хуя и приборов, моторов и так далее. Вдруг  надоело.  Я  даже  нашалил.  У
начальника  кадров  лопатник  на  "скулы"  увел,  ради   искусства   своей
профессии. И, еби твою мать, что тут началось! Часа через полтора взвод  в
штатском приехал, из института никого не выпускают.  Генеральный  шмон,  и
разве что в жопу не заглядывают. А все из-за чего? Я  с  лопатником  пошел
срать, раскрыл его - денег нет. Одни ксивы, то есть  доноса.  И  на  моего
Кизму тоже. Дескать, науку хуй знает куда отодвигает, на собрании не поет,
не хлопает и включает легкую  музыку  советских  композиторов.  Опыты  его
направлены против человека,  который  звучит  гордо,  и  поэтому  косвенно
расшатывают экономику. Понял? Четвертаком завоняло. Пятьдесят восьмой.  Но
я их не люблю. Чужими жопами жопу подтер.  По  ним  получалось,  что  весь
институт - сплошной заговор осиного гнезда, а значит и ты в том  числе?  А
кизмов донос я из сортира вынес. Лопатник расписал на  части  и  в  унитаз
бросил. Дверь кто-то дергает, орет и бушует. Я вышел, объяснил, что химией
обхавался и что дверь - не зуб, не хуя ее дергать.
     - Смотрите, - говорю Кизме, - ксивота на вас.
     Он прочитал, побледнел, поблагодарил меня, все понял и хуяк бумажку в
мощнейшую кислоту. Она у нас на глазах растворилась к ебене бабушке.
     Тут меня вызывают, вернее, дергают. Я, разумеется, не в сознанке.
     - Не такие, - говорю, - портные шили  мне  дела  и  то  они  по  швам
расползались на первой примерке.
     - Показания есть, что сзади в очереди терся. Может, старое вспомнил?
     - Ебал я эти показания. Много хоть там денег было?
     - Денег совсем не было.
     - На такое говно никогда бы не позарился.
     Штатские  смеялись.  Отдохнули,  видать,  с  моим  простым  языком  и
отпустили.
     Назавтра говорю Кизме, что работать не буду.  Принципиально  -  я  не
рабочий, а артист своего дела. "Я, - говорю, - на тахте  лежать  и  читать
литературу люблю". Тут он странно на меня так посмотрел и, главное, долго,
- и начал издалека насчет важности для всего человечества евонной науки  -
биологии, и что он начинает опыты, равных которым не бывало. Одним  словом
-  эксперимент.  И  я  ему  необходим.  И  что  работа  эта   благодарная,
творческая. Но самое интересное, что она и не работа, а одно удовольствие,
причем высокооплачиваемое. Только без предрассудков к ней  отнестись  и  с
мыслью о будущем человечества. Он чаще всего на него напирал.
     - Слушай, сосед, - говорю, - не еби ты мне мозгу, о чем речь-то?
     - Ты должен стать донором.
     - Кровь, что ли сдавать?
     - Нет, не кровь.
     - А что же, - смеюсь, - говно или ссаки?
     - Сперма нам нужна, Николай, сперма.
     - Что за сперма?
     - То, из чего дети получаются.
     - Какая же это сперма? Это малофейка. Малофья, по-научному.
     - Ну, пусть малофья. Сдавать для науки. Только не пугайся.  Позорного
ничего в этом нет. Кстати, полнейшая тайна тебе гарантируется.
     - А что ты не сдаешь? - подозрительно спрашиваю. Он нахмурился.
     - Могут обвинить в выборе объекта по  родственному  признаку.  Давай,
соглашайся!
     Тут я сел на пол и давай хохотать.  Ни  хуя  себе  работка!  Чуть  не
обоссался, и аппендицит заболел.
     - Ржешь как болван. Сядь и послушай, для чего нужна твоя сперма.
     Шутки шутками, я прислушался, и оказалось, что план у Кизмы таков:  я
дрочу и трухаю, что одно и то же, а малофейку эту под микроскопом изучают.
Потом пробуют ввести ее в пизду бесплодной бабе и  смотрят,  пропадет  она
или нет. Тут я его перебил насчет алиментов, в случае чего.
     - Это, - говорит, - пусть тебя не тревожит.
     И еще у него имелись  тайные  планы  насчет  моей  малофейки.  Обещал
рассказать, как приступит к опытам. И, веришь, встал мой сопливый от  этих
разговоров. Хоть сейчас начинай. А это мне не  впервой.  В  лагере  каждый
сотый не трухает, а остальные дрочат как сто. Другой подрочит и ходит  три
дня, как убитый,  от  самопозора  страдает.  И  на  всю  жизнь  себя  этим
переживанием калечит. Знал я  Мильштейна  Левку  -  мошенника.  Тот  вслух
клятву не раз давал не дрочить больше  и  не  выдерживал.  Отбой.  Кожаные
движки начинают работать, а  Левка  зубами  скрипит,  борется  с  собой  и
затихает постепенно. Я его успокаивал. Организм, мол,  требует,  и  нечего
над ним издеваться, он ни при чем. Не будь ему прокурором.
     Ну, ладно. Задумался я и  спрашиваю  про  условия:  сколько  раз  мне
спускать, какой рабочий  день,  оклад  и  название  должности  в  трудовой
книжке.
     - Оргазмы ежедневно, по утрам, один  раз.  Оформим  тебя  техническим
референтом. Рабочий день  не  нормирован.  Восемьдесят  два  рубля.  После
оргазма - в кино.
     Я виду не подал, что удивился и даже охуел. Приду, - думаю, - струхну
и на трамвай "аннушку" да в троллейбус "букашку". В случае, если погорю, -
смягчающие обстоятельства  -  работал  в  институте.  Согласился.  Вечером
сходил к старому урке, к  родичу,  международного  класса  вор  был,  пока
границы не закрыли.
     - Ты, -  говорит,  -  Микола,  в  детстве  говно  жрал,  счастливчик,
везунчик, но продешевил. Струхня ведь дороже черной икры стоит. Почти  как
платина и радий. Пиздюк официальный ты! Я бы этим биологам хуевым поштучно
свои живчики  продавал.  На  то  им  и  микроскопы  даны  -  подсчитывать.
Поштучно, блядь, понял?
     Понял, как не понять. Жопа я и вправду. Ведь живчик - это  самый  наш
цимес. И на здоровье хуй знает как отразится.
     - Не бзди, - говорю, - урка. Цену я постепенно подниму. Не фраер.
     - Жалко, ведь нельзя разбавить малофейку,  ну  вроде  как  сметану  в
магазине. Тоже ведь товар бы был...
     - Еб твою мать! - по лбу себя  стукаю.  -  Я  придерживать  буду  при
спуске. А потом с понтом вторую палку сверх плана выдам.
     - Не советую, - серьезно так говорит урка, - нельзя прерывать половое
сношение хоть бы с Дунькой Кулаковой. Вредно.  Я  одну  бабу  из-за  этого
разогнал. Только и вопила: "Кончай куда-нибудь в другое место!" -  "Может,
в среднее ухо?" - спрашиваю. "Все равно куда, лишь бы не  в  мутер!"  -  у
меня на этой почве на ногах ногти почти перестали расти. Веришь?  Пришлось
разогнать ее. Так что уж кончай по-человечески! Тащи  бутылку  с  получки!
Сдери с них молоко за вредность и скажи, что тех, кто кровь сдает,  кормят
бацилой Х после сдачи. Не будь фраером. В Америке  пять  раз  струхнешь  и
машину покупаешь. Понял?
     Ну, прихожу утром на работу, стараюсь, чтобы не  рассмеяться.  Стыдно
немного,  а  с  другого  бока  -  хули,  думаю,  краснеть?  Пускай  ебучее
человечество пользуется. Может, на пользу ему еще пойдет... Смотрю, а  для
меня уже малюханькую хавирку приготовили -  метра  три  с  половиной,  без
окон. Лампа дневного света, тепло. Оттоманка стоит. На столе пробирка.
     - Ну вот, Николай, твое рабочее место, - говорит Кизма.
     - Только договоримся - без подъебок, - отвечаю.
     Кизма  велел  мне  тут  не  развивать  в   себе   какой-то   комплекс
неполноценности, а, наоборот, гордиться.
     - Располагайся, приступай. После оргазма закрой пробкой пробирку.
     - Чтоб не разбежались?
     - Работай быстро и без потерь. Читал плакаты?
     Я закрылся, прилег, задумался, вспомнил, как в побег ушли с кирюхой в
бабский лагерь и переебли там всех воровок, а те, кому не  досталось,  все
больше фашистки и фраерши, трусы с нас сорвали и на  части  их  разорвали,
чтобы хоть  запах  мужской  иметь  под  казенными  одеялами.  Вспомнил,  а
сопливый, как кобра под дудку головой в разные стороны водит. Я тогда ебся
редко, сразу струхнул пол-пробирки. Целый млечный путь,  как  говорил  мой
сосед по нарам, астроном по специальности.  На  дружка  струхнул,  что  он
Землю за планету и за хуй не  считает  и  в  рот  ее  ебет,  если  на  ней
происходит такая хуета, что ни в какие ворота не лезет. Прости.  Отвлекся.
Несу пробирки Кизме.
     - Ого, - говорит, - посмотрим, - и размазал немного по  стеклышку,  а
остальное в какой-то прибор сунул, весь обледенелый, и пар от него  валит.
Посмотрел Кизма в микроскоп и глаза на меня вытаращил, словно по облигации
выиграл: -  ну,  Николай,  -  говорит,  -  ты  -  супермен!  Сверхчеловек!
Невероятно! Почему - не спрашивай. Потом поймешь.  Я  тебя  поднатаскаю  в
биологии.
     - Посмотреть-то можно?
     - В другой раз. Сейчас иди. До завтра.
     Ну, я вежливо говорю, что в Америке больше платят, и  питаться  нужно
после каждой палки от пуза, а то подрочу неделю и вся наука остановится.
     - А что бы ты хотел иметь  на  закуску?  Учти:  с  продуктами  сейчас
трудно.
     - Мяса грамм  двести.  Хлеб  с  маслом.  Можно  семечек.  Стакан  чаю
покрепче.
     - Зачем же семечек?
     - Другой рукой можно грызть от скуки.
     - Семечек не будет. А насчет мяса похлопочу. Мой  шеф  -  академик  -
вегетарианец.  Возьму  его  карточку.  Он  большое  значение  будет   тебе
придавать.
     - И зарплату увеличить надо. Из своего кармана, что ли, платишь?
     - Увеличим. Вот организую лабораторию, ставок  выколочу  побольше,  и
увеличим. Хорошо будем  платить  за  твою  малофейку.  Злая  она  у  тебя,
Николай. Ну, иди, а то живчики передохнут. Вахтеру  скажи,  что  наряд  на
осциллографы идешь получать.
     - На чернуху я мастер, не бздите.
     Иду по институту, и в первый раз во мне  совесть  заговорила.  Ишачат
все эти доктора, кандидаты и лаборанты, а я подрочил себе в  удовольствие,
и готово. Иду домой.  Неловко  как-то  получается.  А  с  другой  стороны,
малофейка науке нужна и всей стране, значит. И рабочий  день  тут  ни  при
чем. Я аккордно на своем тромбоне работаю, курва. И вообще, это не совесть
моя заговорила, а жалко тех, кто ишачит.  Вот  только  на  дремоту  повело
после дроча. И воровать лень.
     Пошел в бар пиво пить с черными сухариками.  Кстати,  учти,  от  пива
стоит, надо лишь о бабе думать после пяти кружек, а не насчет поссать. Как
поссышь, стоять не будет. Как же не поссать, говоришь? Внушать  себе  надо
уметь. Вон, которые в Индии живут, даже не серят по  месяцу  и  больше,  а
ссаки в пот превращаются и  в  слезы.  Я  так  полагаю,  что  по-научному,
по-нашему, по-биологицки, кал, то  есть,  говно,  у  этих  йогов  в  запах
превращается. Ну вот, скажем, как спирт: не закроешь его, он и выдохнется.
Только спирт быстро выдыхается, а говно  долго.  В  нем,  говне,  молекула
другая и очень вонючая, гадина такая. А уж про атом  говенный  и  говорить
нечего. Он, блядюга, и не расщепляется, наверное, в синхрофазотроне. Между
прочим, спрошу у Кизмы, что будет, если он расщепится.  Верняк  -  мировая
вонь, запахнет до облаков. Ты пей. Спиртяга высшей чистоты. Мне  на  месяц
два литра выдают, хуй  перед  оргазмом  дезинфицировать.  Ну,  я  экономию
навожу. Ведь как дело было. Кизме и остальным всем  выдают  спирт,  а  мне
нет. Ну уж, хуюшки, думаю, и в пробирку грязи наскреб с каблука. Не фраер.
Кизма сразу тревогу забил.
     - Почему живчики чумазые? Трудно руки помыть?
     - Надо при опыте не руки мыть, а хуй. Он, небось, в штанах,  а  не  в
безвоздушном пространстве. Мало ли где за сутки бывает.
     - Сколько тебе спирта надо?
     - Два литра, - говорю.
     - Многовато, триста грамм хватит.
     Тут я сказал, что прежде  чем  за  хуй  браться,  надо  все  пальчики
обтереть, на обеих, причем, руках (я ведь руки меняю), а заодно и пах.
     - Хорошо, - говорит, - литр.
     - Э-э! Не пойдет так дело. Литр - это в расчете на хуй лежачий,  а  в
самом лежачем виде, как, допустим, в холодном море. А на  стоячий  надо  в
три раза больше. А я еще по совести прошу.
     - Хорошо, два литра, - сказал Кизма, - и ни грамма больше.
     Вот и я со спиртом навсегда. А экономлю просто: протираю  лежачий,  и
ебал я ваши рационализаторские предложения и  премии  за  них.  Я,  блядь,
самое ценное в себе отдаю науке! Я бы в Америке  дачу  давно  уж  имел  на
курорте, "Линкольн" и другую недвижимость. А я,  блядь,  не  мертвые  души
забиваю государству, как Чичиков, а свежую, родную сперму. Хули я завелся,
между прочим? А не хуй на мне экономию разводить! Я  -  человек!  Ты  меня
залей спиртом - я его сам первый пить не стану.  А  то  подебывает  каждая
падла, что я его при жизни заспиртовать решил. Мандавошки! Если бы  не  я,
они бы не диссертацию защищали, а жопы свои на  летучке  у  директора.  На
моем хуе держатся. Одним словом,  учреждение  наше  -  НИИ  -  склочное  и
порядка в нем нету. Не то, что в тюрьме или в МУРе.
     И все ж-таки, онанизм разрушает под конец жизни  нервную  систему.  А
то, что укрепляет - параша. Ну, ладно. До полного разрушения  еще  далеко.
Будем здоровы. Ты хавай. Эту севрюгу и красную икру я для тебя  специально
сегодня оставил. Ну, вот так. Черную, между прочим, я не  уважаю.  У  меня
диатез от нее. Жопа идет пятнами, чешется - ужас как, и кальций надо пить,
а он, сволочь, горький очень. Ну, вот так. О такой закуске тогда еще  и  в
мечтах не было. Хожу я, значит, по утрам в институт,  номерок  вешаю  и  с
машками не путаюсь, потому что боюсь лично наебаться и  при  сдаче  спермы
фуфло двинуть, как сейчас говорят, или  крутануть  динамо.  Привык.  Решил
Кизме ультиматум предъявить.
     - Ты, - говорю, - на  работу  простую  энергию  тратишь,  а  я  самую
главную, и я, когда кончу, на ногах еле стою и под ложечкой сосет.  Может,
мне жить-то еще лет пятнадцать, а вам, сукам, гужеваться.
     А у Кизмы опыты прошли успешно, он даже шутил иногда - памятник моему
члену поставить заводной, чтобы он вставал  с  первыми  лучами  солнца.  В
старину такие памятники были, но их снесли.  Застеснялись,  мандавошки.  А
кого стесняться? Ведь  член,  кирюха,  если  разобраться,  самое  главное.
Главнее мозгов. Мы же лет мильон назад не мозгами ворочали, а хуями. Мозги
же развивались. Да если бы не так, и ракета была бы не на хуй похожа, а на
жопу, и из нее только бы вонь и грохот шли. Сама же не только до Луны... В
общем, хули говорить. Помни мое слово. Вот  увидишь,  когда  мозгу  больше
некуда будет развиваться, настанет общий пиздец. Стоять по тем временам не
будет даже у самых дураков, вроде нас с  тобой.  Все  исключительно  будут
давать дуба, а в родильных  домах  и  в  салонах  новобрачных  пооткрывают
цветочные и веночные магазины.  А  на  улицах  под  ногами  стружка  будет
шуршать. Столярные работы начнутся. Ладно.  Хули  ты  шнифта  раскрыл.  Не
скоро это еще, и общий пиздец все равно не состоится. Но об этом речь  еще
впереди.
     Я и говорю  Кизме,  мол,  набавляй:  мне  и  прибарахлиться  надо,  и
телевизоры скоро выпускать начнут,  а  то  опять  воровать  пойду  или  на
водителя троллейбуса "букашка" учиться. Хоть из своего кармана выкладывай,
и я частным образом буду тебе  живчиков  таскать.  Две  тыщи  с  половиной
получать хочу.
     - Хорошо. Уволим двух уборщиц. Оформим тебя по совместительству.
     - Ну уж, ебу я такой труд на половых работах!
     - Ты будешь числиться, а убирать будут другие лаборанты, ясно?
     - Это другое дело.
     - Аппетиты твои растут, надо сказать.
     - Что-о-о, курва? - говорю.
     - Ну-ну, не бесись. Мне ведь и десяти тысяч на тебя  не  жалко.  Вот,
если я получу Нобелевскую премию, отвалю тебе приличную  сумму.  А  сейчас
времена в нашей науке сложные и тяжелые.  Дай  бог,  опыт  один  до  конца
довести! Завтра начнем.
     Ну, я обрадовался! 2500! Хуй на автобусе заработаешь, не то,  что  на
"букашке"! И пошел я на радостях в планетарий.  Сначала  поддал,  конечно,
как следует. Я люблю это дело. Садишься под легкой балдой в кресло, лектор
тебе чернуху раскидывает про жизнь на чужих планетах и лунах, а ты  сидишь
себе, дремлешь, а над башкой небо  появляется  и  звезды  на  нем,  и  все
планеты, которые у нас в стране не видны, например, Южный Крест,  и  чтобы
его увидеть, надо границу переходить по пятьдесят восьмой статье,  которая
мне нужна, как будильник. Вот мигают звездочки и созвездья разные и небо -
чернота сплошная - тихо оборачивается, а ты, значит, под легкой  балдой  в
кресле вроде бы один на всей Земле и ни хуя тебе, жалкой твари, не надо. И
вдруг светать начинает.  Пути  Млечного  не  видать,  розовеет  по  краям.
Хитрожопый аппарат какой-то! Потом часы бьют: бам-бом! Зеваю. Шесть часов.
Скорее бы утро и снова на работу! Слава богу, думаю, не на нарах я лежу  и
не надо, шеломку похлебавши, пиздячить на вахте, как курва с  котелками...
Поддал  я  еще  в  баре  на  радостях  от  прибавки  и  попер  к   бывшему
международному урке, а у него в буфете  хуй  ночевал,  пришлось  бежать  в
гастроном. Ну, захмелел урка, завидует мне и велит не трепаться, чтобы  не
пронюхал всякий студент-хмырь.
     - Бойся, - говорит, - добровольцев, у нас их до хуя и больше.
     Я тоже накирялся в сосиску. Утром проспал, бегу, блядь, а в башке  от
борта к борту, как в кузове, жареные гвозди пересыпаются.  Кизма  на  меня
полкана спустил, кричит: "Вы задерживаете важный опыт!", а около  прибора,
от которого пар идет, бегает академик в черной  шапочке  и  розовые  ручки
потирает.
     Запираюсь я в своей  хавирке,  включаю  дневной  свет.  Рука  у  меня
дрожит, хоть бацай на балалайке, а кончить никак  не  могу,  дрожу,  взмок
весь. В дверь Кизма стучит, думает, я закимарил с похмелья, и  спрашивает:
"Скоро получу препарат или не скоро?" У меня уж  руки  не  поднимаются,  и
страх подступил. Все! Увольняй, бляди, без  выходного  пособия  -  пропала
малофейка! Открыл двери, зову Кизму.  Так  и  так,  что  хочешь  делай,  -
сухостой у меня, никак не кончу. Академик просунул голову и говорит:  "Что
же вы, батенька, извергнуть не можете семечко?"
     Я совсем  охуел  и  хотел  сию  же  минуту  по  собственному  желанию
уволиться, и тут вдруг одна младшая сотрудница, Влада Юрьевна, велит Кизме
и академику: "Коллеги, пожалуйста,  не  беспокойте  реципиента!"  то  есть
меня. Закрывает дверь.
     - Отвернитесь, пожалуйста, -  и  выключает  свет  дневной.  И  своей,
кирюха, собственной рученькой берет  меня  вполне  откровенно  за  грубый,
хамский, упрямую сволочь, за член. И все во мне напряглось и словно кто  в
мой позвоночник спинной алмазные гвоздики забивает серебряными молоточками
и окунает меня с ног до головы в ванну с пивом бочковым, и по пене красные
раки ползают и черные сухарики плавают. Вот, блядь, какое удовольствие!
     Не знаю, сколько времени прошло, и вдруг чую:  вот-вот  кончу  и  уже
сдержать себя не могу, заскрипел зубами, изогнулся весь  и  заорал.  Потом
мне уже рассказывал Кизма,  орал  я  секунд  двадцать  так,  что  пробирки
звенели и в осциллографе лампочка перегорела от моей звуковой волны. А сам
я полетел в обморок, в пропасть. Открываю  глаза  -  свет  горит,  ширинка
застегнута на все пуговицы, в голове холодно и тихо, и вроде бы набита она
сырковой массой с изюмом. Очень я ее уважаю. Никакого похмелья нет.
     Выхожу я в лабораторию, на меня зашикали. Академик над  прибором,  от
которого пар идет, колдует и напевает: "...а  вместо  сердца  -  пламенный
мотор". Ну как не уважать себя в такую минуту!? Я и уважал.  Вдруг  что-то
треснуло,  что-то  открыли,  гайки  скинули,  академик  крикнул:   "Ура!",
подбежал ко мне, руку трясет и говорит:
     - Вы, батенька, возможно  будете  прародителем  вновь  зарождающегося
человеческого племени на другой планете! Каждый ваш живчик пойдет в  дело!
В одном термосе - народ, в двух - нация! А может, наоборот.  Сам  черт  не
разберется в этих сталинских формулировках. Поздравляю! Желаю успеха! -  и
убежал.
     Я ни хуя не понимаю. Влада Юрьевна смотрит на меня, вроде  и  не  она
дрочила. А, оказывается, вот что: мою  наизлейшую  малофейку  погружали  в
разные жидкие газы,  замораживали,  к  ебаной  бабушке,  в  камень,  ну  и
оттаивали. Оттают  и  глядят:  живы  хвостатые  или  нет.  А  в  них  гены
затасованы. Никак газ не могли подобрать и градусы. И вот -  подобрали.  И
что же? Ракет тогда не было, а Кизма мечтал  запустить  мою  малофейку  на
Андромеду, и, в общем, я в этом деле не секу, посмотреть надо, что выйдет.
Понятно? Ты ебало не разевай. Еще не  то  услышишь...  Они  попали  бы  на
Андромеду, и в стеклянном приборе, как  в  пузе,  забеременели  бы.  Через
девять месяцев  -  раз  и  появляются  на  Андромеде  живехонькие  николаи
николаичи. Штук сто сразу, и приспосабливаются,  распиздяи,  к  окружающей
среде. Не поверишь? Мудило! А ты купи карпа живого, заморозь,  а  потом  в
ванну брось, он и оживет.
     - А-а-а!
     - Хуй на! Чтоб не падал от удивления. Так вот, возвращается академик,
хотя нет... Сначала я говорю: "Дайте взглянуть хоть краем  глаза  на  этих
живчиков". Пристроил шнифт к  микроскопу,  гляжу.  А  их  видимо-невидимо.
Правда, что народ или нация, и каждый живчик в ней -  николай  николаевич.
Надо бы, думаю, по пизде на каждого, но  наука  еще  додумается.  Вот  тут
приходит академик и говорит:  "Вы,  батенька,  уж  как-нибудь  сдерживайте
себя, не рычите, не орите при оргазме, а то уж по институту  слух  пополз,
что мы вивисекцией занимаемся. А времена, знаете, какие? Мы -  генетики  -
без пяти минут враги народа. Да-с, не друзья, а враги.  Сдерживайте  себя.
Трудно, по себе помню. Но сдерживайте, скрипите хотя бы зубами".
     - Это,  -  говорю,  -  нельзя.  От  зубного  скрипа  в  кишке  глисты
зарождаются.
     - Кто вам, мой милый, сказал?
     - Мама еще говорила.
     - Кизма, подкиньте эту идею Лепешинской, пусть ее  молодчики  скрипят
зубами и ждут самонарождения глистов в  своих  прямых  кишках.  По  теории
вероятности успех обеспечен. А еще лучше вставьте им в  анусы  по  зубному
протезу. Так будет ближе к  глистине...  Шарлатаны!  Варвары!  Нахлебники!
Враги народа! - тут академик закашлялся, побледнел  весь,  глаза  закатил,
трясется, вот-вот хуякнется на пол, я его на руки взял.
     - Не бздите, - говорю, - папаша. Ебите все в рот, плюйте на солнышко,
как на утюг, разглаживайте морщинки!
     Академик засмеялся, целует меня,  благодарит  меня  за  теплое  живое
слово.
     - Не буду бздеть, не буду! Не дождутся! Пусть бздит неправый!
     Кизма тут спирт достал из сейфа, я закусон приволок  свой  донорский,
ну мы и ебанули за успех науки. Академик захмелел и кричит, что не страшна
теперь  человечеству  катастрофа,  и  что  если  все  пиздой  накроются  и
замутируют, то моя сперма зародит  нового  здорового  человека  на  другой
планете, а интеллект - дело  наживное,  если  вообще  он  человеку  нужен.
Потому, что хули от него,  кирюха,  толку,  от  интеллекта  этого?  Ты  бы
поглядел, как ученые хавают друг друга без  соли,  блядь,  в  сыром  виде,
разве что пуговички сплевывают. А международное положение какое? Хуеватое,
вот какое! У зверей, небось, львов или шакалов, даже  у  акул,  нету  ведь
интеллекта. Ладно,  прости  за  лекцию.  Пей!  А  радиация,  блядь!  Из-за
радиации, знаешь, сколько импотентами стали? Хорошо, у меня  иммунитет  от
нее, суки позорной.
     Короче, прихожу на  другой  день  или  после  воскресенья,  ложусь  в
хавишнике на диванчик, а член не встает. Дрочу, дрочу, а он не встает.  От
рук отбился, гадина, совсем, заелся,  пропадлина  козырная.  А  дело  было
простое. Я же все воскресенье про Владу Юрьевну мечтал, сеансов набирался,
влюбился, ебитская сила! Но работать-то надо! Кизма  опять  нервничает,  и
представь,  Влада  Юрьевна  говорит,  что  у  меня  теперь  тип   какой-то
динамический образовался в голове и придется ей снова вмешаться. Я от этих
слов чуть не кончил.
     Села она, кирюха мой запатентованный,  опять  рядышком  и  пальчиками
его... Ах! Глаза закрываю, лечу в тартарары, зубами скриплю, хуй с ними, с
глистами, а в позвоночник мой по новой  забивают,  загоняются  серебряными
молоточками алмазные гвоздики друг за другом. Ебс! Ебс! Ебс! И по жилам не
кровь течет, а музыка. И, веришь, ногти чешутся на ногах и на  руках  так,
что как кошке в течку, все охота царапать, царапать, царапать и  рвать  на
кусочки. Тебя пиздячило  когда-нибудь  током?  Триста  восемьдесят  вольт,
ампер до хуя и больше в две фазы? А меня  пиздячило!  Так  это  все  муде,
колеса по сравнению с тем, когда кончаешь под руководством Влады  Юрьевны.
Молния, падла, колен в двадцать ебидозит тебя между большими  полушариями,
не подумай только - жопы, - головы! И - все! Золотой пар от тебя остается,
испарился бы в дрожащую капельку и страшно, что рассыпались  навсегда  все
двадцать розовых колен твоей родной молнии. Выходит дело, я опять  орал  и
летал в пропасть.
     Кизма ворвался, как бешеный, белый весь, пена  на  губах,  заикается,
толком ничего сказать не может.  Влада  Юрьевна  ему  и  говорит,  спиртом
рученьки протирая:
     - Опыты, Анатолий Магомедович, будут доведены до  конца.  Не  теряйте
облика ученого, так идущего вам. Если Николай кричит, то ведь при  оргазме
резко меняются параметры психического состояния,  и  механизмы  торможения
становятся  бесконтрольными.  Это  уже  особая  проблема.  Я  считаю,  что
необходимо  строить  сурдобарокамеру  и  заказывать  новейшую  электронную
аппаратуру.
     Ты бы  посмотрел  на  нее  при  этом!  Волосы  мягкие,  рыжие,  глаза
спокойные, зеленые, и никакого блядства в лице нет. Загадка, сука! То-то и
оно-то. А у Кизмы челюсть трясется и на ебале собачья тоска. Если  бы  был
маузер - в решето распотрошил бы меня. Блядь буду, человек, если  не  так.
Ну и я не фраер, подобрался, как рысь магаданская, и ебал я теперь, думаю,
всю работу, раз у меня любовь и второй олень появился на горизонте.
     - А вас, Николай, попрошу не пить ни  грамма  две  недели,  чтобы  не
терять времени при мастурбации. У  нас  его  мало  -  лабораторию  вот-вот
разгонят.
     Кизме я потом говорю:
     - Чего залупился? Давай кляпом рот затыкать буду.
     - А разве без кляпа не можешь?
     - Ты бы сам попробовал, - говорю.
     Он опять побледнел, но промолчал. А у меня планы наполеоновские. Дай,
думаю, разузнаю, где  живет  Влада  Юрьевна.  Подождал  ее  на  остановке,
держусь на расстоянии, когда сошли. Темно было. Она идет  под  фонарями  в
черном пальто-манто, ноги, как колонны у Большого  театра,  белые,  блядь,
стройные, только сужаются книзу, и у меня стоит как новый валеный сапог, а
я без пальто, в кожанке с Дубинского рынка. Кое-как строгнул  хуй  в  бок,
руку в кармане держу, хромаю слегка.
     Зашла она в подъезд. Смотрю,  по  лесенке  не  спеша  поднимается,  и
коленка видна, когда ногу ставит на ступеньку. Пятый этаж... Ушла...  А  у
меня в глазах ее нога и коленка. Ох, какая коленка, кирюха ты  мой!  Вдруг
легавый подходит и говорит:
     - Чего выглядываешь тут?
     - Нельзя, что ли? Не почтовый, небось, ящик!
     - Ну-ка, руку вынь из кармана! Живо!
     - Да пошел ты!... На хуй соли я тебе насыпал? - как же я  руку  выну?
Неудобно, думаю.
     - Р-руки вверх! - заорал легавый.
     Смеюсь.
     - Руки вверх, говорю. - И, правда, дуру достает и дуло мне между  рог
ставит. Я испугался, руки поднял, а хуйло торчит, как будто в моем кармане
"Максим"-пулемет. Легавый ахнул, дуло к сердце  моему  перевел  и  за  хуй
цап-царап.
     - Что такое? - растерянно спрашивает.
     - Пощупай лучше и доложи начальству, - говорю, - убедился?
     - А документы есть? - дуру в кобуру спихнул сразу.
     - Только член, - отвечаю.
     - А чего он у тебя... того?...
     - А у тебя что, не того?
     - Иди уж, дурак, весь в комель уродился.  Увидел,  что  ли,  кого?  -
Посмотрел легавый, голову задрал, нету ли где в окне голой бабьей  жопы  и
ушел с досадой.
     А я сел на краешек мостовой, напротив, и гляжу как стебанутый  мешком
с клопами на дом Влады Юрьевны. Любовь, бля, это тебе, кирюха, не червонец
сроку. Это, бля, на всю жизнь. От звонка и до  звонка.  Ох,  как  я  тогда
мучился! Вроде мне гвозди кто под ноготки загонял. Ты не думай, что в ебле
было дело. Мне бы просто так смотреть  на  лицо  ее  белое  без  блядства,
волосы рыжие, глаза зеленые. А руки? Рук таких больше ни у кого нету.  Вот
с чем тебе, мудило, сравнить их? Вот представь, стоишь босиком на  льдине.
Семь ветров дуют в семь твоих бедных дырочек. В  душе  сквозняк,  и  жизнь
твоя, курва, кажется чужой зеленой  соплей,  харкотинкой,  более  того,  а
вокруг тебя конвой  в  белых  полушубках  горячие  бараньи  ноги  хватает,
обжигается. Дрожишь, говнюк? А ты выпей! Вот так! И вдруг... Вдруг нет  ни
хуя: ни льдины, ни конвоя, ни чужих  бараньих  ног,  а  теплый  песочек  и
пальмы, одни пальмы, чтоб мне  твое  сердце  пересадили.  А  под  пальмами
шоколадные бабы, и одна, самая белая, подходит и намазывает тебе бесплатно
на муде целую банку розового крема, не для бритья, а  в  пирожное  "эклер"
который помещают. Приятно? Но приятно что? - так тебя быстро  перевели  из
одной окружающей среды в другую, словно бы из карцера в больничку,  что  в
это не веришь ни  хера  и  орешь  со  страху  и  хуяк-с  в  обморок.  Урка
международный так говорит: "Это, господа, не мираж, а козырь ваш". А ты не
горюй, попадаешь еще по обморокам. Попадется баба вроде  Влады  Юрьевны  и
попадаешь. Ты малый темпераментный - в  залупе  ртуть.  Только  тебе  чего
надо? Тепла! Паечку  тепла,  законного  и  кровного.  Хули  ты  ко  мне  с
обмороками пристал? Что я, профессор, что ли? Еб твою мать! Раскинь шарики
свои! Ведь из мужиков редко кто падает в обморок. Все больше бабы. И какие
бабы? Простые, работяги, не только асфальтировщицы. Мудак ты, все-таки.  А
и кассирши, и бухгалтерши, и в химчистке которые блевотину нашу принимают,
и воспитательницы из яслей, и продавщицы, особенно зимой,  если  на  улице
овощи продают, фрукты и мороженое, со стройки бабы и с  мясокомбината,  из
всяких фабрик и мастерских.
     Ведь как дело обстоит? Вроде бы за день наебешься на работе так,  что
только пожрать и на бок, или намерзнешься,  жопу  отсидишь,  руки  ноют  и
глаза болят, если баба - чертежница. А на самом деле в чем секрет-то?  Или
муж, или ебарь кидают такой простой бабе  палку,  и  она,  милая,  как  на
другую  планету  переносится.  Я  тебе  не  раз  пережевывал,  дубина   ты
врожденная. Вот летчик когда в пике  входит,  тоже  обморок  чувствует,  и
космонавты, пока не  вырвутся  из  нашей  вонючей  атмосферы.  Перегрузки,
значит. Вбей себе это в голову: и  в  ебле,  при  палке,  тоже  перегрузки
наступают уму непостижимые и телу невозможные. И все это  вмиг  сгорает  к
ебаной бабушке: и забота, и ломота, и что за квартиру не  плачено,  и  что
какая-то мандавша чулок порвала в автобусе, а ему в  паре  с  другим  цена
пять рублей - полтора дня работы... Все забывается, еще  раз  подчеркиваю.
Все, что ебет за день нашу работящую  женщину...  А  вот,  приблизительно,
миллионерши - те не то, чтобы в обморок упасть, но  и  вообще  кончать  не
могут, скажу тебе официально. Разберем, почему.
     Неверующему Андропу - хуй в жопу. Я тебя  логикой  между  рог  вдарю.
Слыхал про Муссолини "Сладкая жизнь"?  Там  это  дело  показано.  Или  про
кинозвезд читал? По пять раз замуж выходят. Разве побежит баба от  мужика,
если он ее в космос выводит? Если она  по  нем  помирает,  травиночка,  от
счастья? Ни в жисть! И эта самая жисть устроена хитрожопно.  Раз  тебе  на
обед какаду леденцами набитые и шашлык из муравьеда,  и  лакеи  в  плавках
шестерят, а в шкапе шуб - что в комиссионке, и  три  машины  внизу,  да  в
каждой шофер с монтировкой до колен (только позови - побежит и влупит), то
от всего этого изобилия ты в обморок  не  упадешь  и  совсем  не  кончишь.
Отсюда хулиганство  в  крови  и  легкие  телесные  повреждения.  Бывают  и
тяжелые. Она кончить  не  может  и  начинает  миллиардера  кусать,  а  он,
паскудина,  не  орет:  ему  приятно.  Потом  сам  ее  кусает  и  рычит  от
удовольствия, ну и до блевотины надоедят друг другу. Развод.
     Или идет смотреть, как баба под музыку раздевается  сама.  Они  зачем
это смотрят? А вот зачем. Если ты мужик нормальный, и баба перед  тобой  -
платьице влево, комбинацию - вправо, лифчик - фьюить, штанишки в  сторону,
а прожектор в сиськи, то не знаю, как ты, кирюха, а я бы,  клянусь,  пусть
мне твое сердце пересадят, если вру, помчался бы по  черепам  на  сцену  и
пока полиция крутит мои руки, бьет  дубинкой  по  башке,  свистит,  гадина
такая, газы в глаза пускает, а я пилю и пилю этот стриптиз, пока не кончу.
А когда кончу, вези меня в черном форде на суд. И на ихнем суде я скажу  в
последнем слове: поскольку горю с поличным, сознаюсь - уеб.  И  правильно!
Не  раздевайся  на  моих  глазах.  Ты  мне  не  жена!   Всегда   готов   к
предварительному тюремному заключению. Вот как поступит  здоровый  русский
человек, который против разврата. А миллиардеры, знаешь зачем на  стриптиз
ходят? Потому что можно эту бабу не ебать. Они рады, что  закон  запрещает
подниматься на сцену. И здоровый мужик туда не пойдет - яйца  так  опухнут
после сеанса, что до Родины в раскоряку добираться придется.
     Ну, теперь тебе все ясно? Откуда я знаю? В сорок  четвертом  с  одной
бабой жил в лагере - жена директора дровяной фабрики. С  дровами-то  вшиво
было в войну, ну он и нахапал миллион. А  она,  миллионерша,  полхера  ему
откусила без смягчающих обстоятельств.  Ее  посадили,  а  его  вылечили  и
сказали: "Поезжай на фронт.  Развратничаешь,  сволочь,  когда  всенародная
кровь проливается". Так что миллионы выходят боком,  как  видишь?  Вопросы
есть?
     Да! И с кассиршей я жил, и с завхимчисткой, и с поварихой.  Ты  лучше
спроси, с какой профессией я не жил. Разве  что  с  вагоновожатой  трамвая
"аннушка". Даже с должностями жил, не то, что с профессиями. Да! Так все в
обморок падали, докажу.
     Замечал, что в аптеках часто нашатырного спирта  не  бывает?  Почему,
думаешь? Нет, его не пьют, а нюхают, он  при  обмороках  помогает.  А  они
когда бывают? Или ваты нету ни в одной аптеке, значит, у всех в один  день
месячные появились.  Теория  вероятности  выпала.  Анализ  надо  привыкать
делать.
     Помнишь, лезвий было нигде не достать? Эти  китайцы  стаю  мандавошек
перекинули нам через Амур! Пришлось все вплоть до бровей брить. А я же  не
стану после мудей  этим  лезвием  скоблить  бороду.  Перерасход  вышел  по
лезвиям. Логикой думать надо, одним словом. И хватит мне  мозги  засерать!
Налей боржомчику, у меня изжога от твоей тупости. Любя говорю.
     На чем остановились? Да, влюбился  я.  Въеборился  по  самые  уши.  На
другой день Кизма волком  на  меня  смотрит,  не  разговаривает,  а  Влада
Юрьевна своим цыганским голосом говорит:
     - Может быть, сегодня, Николай, вы сами? А я подготовлю установку.
     - Конечно, - говорю, запираюсь в хавирке, думаю о Владе Юрьевне, и  у
меня с ходу встает. Тут она в дверь постучала, просовывает в дверь  книжку
и советует:
     - Вы отнеситесь к мастурбации, как к своей работе, исключите  начисто
сексуальный момент, как таковой. К примеру, мог бы дядя  Вася  работать  в
морге, если бы он рыдал при виде каждого трупа?
     Логикой она меня убедила, хотя  я  подумал,  что  как  же  это,  если
исключить сексуальный  момент.  Ведь  тогда  и  стоять  не  будет.  Однако
поверил. Одной рукой дрочу,  а  другой  -  книгу  читаю.  Кизма,  сволочь,
олень-соперник, стучал два раза, торопил. Я его на хуй  послал  и  сказал,
что я не Мамлакат Мамаева и не левша, и обеими руками  работать  не  умею.
Книга  была  "Далеко  от  Москвы",  интересно.  Я  сам  ведь  был  на  том
нефтепроводе. Вот какие судьба делает повороты. Несу пробирку с малофейкой
Владе Юрьевне.
     - Пожалуйста, - говорю.
     -  Спасибо.  Вы  не  уходите,  Николай.   Вникните   в   суть   наших
экспериментов. Анатолий Магомедович разрешил. В этой  установке  мы  будем
сегодня бомбардировать ваших живчиков нейтронами и облучать  гамма-лучами.
А затем, вот в этом приборе ИМ-1 начнется наблюдение за  развитием  плода.
Это та же матка, только искусственная. Наша тема: "Исследование мутаций  и
генетического  строения  эмбрионов  в   условиях   жесткого   космического
облучения с целью выведения более устойчивой к нему человеческой особи".
     Я раскрыл ебало,  как  ты  сейчас,  ничего  не  понимаю,  но  смотрю.
Малофейку мою в тоненькой стекляшке  заложили  в  какую-то  камеру.  Кизма
орет: "Разряд". А мне страшно и жалко  малофейку.  Ты  представь,  нейтрон
несется, как в жопу ебаный, и моего родного живчика, Николая  Николаевича,
- шарах между ног. А он - хвостик в сторону.  Надо  быть  извергом,  чтобы
спокойно чувствовать такое. Я зубы сжал, еще немного и распиздонил бы  всю
лабораторию. Тут вынимают мою малофейку, смотрят в  микроскоп,  а  она  ни
жива, ни мертва: и в  газ  суют  для  активности,  потом  отделили  одного
живчика от своих родственников и в искусственную матку поместили.
     "Господи, - думаю, - куда же мы  забрели,  если  к  таким  сложностям
прибегаем? Кто эту  выдумал  науку?  Пойду  лучше  по  карманам  лазить  в
троллейбусе "букашка" и в трамвае "аннушка". Особенно это  меня  разобрало
на эту матку искусственную. Шланги к ней тянутся, провода,  сама  блестит,
стрелками  шевелит,  лампочками,  сука  такая,  мигает,  а  рядом   четыре
лаборантки вокруг нее на цыпках бегают, следят, и у каждой по матке, лучше
которых не придумаешь, хоть у тебя во лбу полтора с  дюймом.  И  поместили
туда Николай Николаевича! А  что,  если  он  выйдет  оттуда  через  девять
месяцев, а глаз у него правый нейтроном выбит и ноги кривые, и  одна  рука
короче другой, вместо жопы - мешок, как у кенгуру, хуй бы ей в  сумку?  А?
Чую: говно ударило в голову. Хорошо, Влада Юрьевна спросила:
     - Вы о чем задумались, Николай?
     - Так, прогресс обсуждаю про себя, - говорю я и в обе фары  уставился
на нее, сердце стучит, ноги подгибаются, дыханья нет. Любовь! Беда!
     Вечером беру спирт, закусон и иду на консилиум к международному урке.
Так и так, говорю, что делать?
     - Не с твоим кирзовым рылом лезть в хромовый ряд. На деле этом  грыжу
наживешь и голой сракой об крашеный забор  ебнешься,  -  говорит  урка.  -
Забудь!
     - Пошел ты на хуй малой скоростью, - говорю.
     - Хороший ответ, молодец! Вот если бы так в  райсобесе  отвечали,  то
никакой бюрократии в государстве не было бы. А то тянут-тянут. Патриотизма
в них ни на грош.
     Урка пенсию по инвалидности хлопотал, оно видать, задумался, приуныл,
и я покандехал до  дому.  В  сердце  сплошной  гной,  в  пору  подсесть  и
перезимовать в Таганке всю эту любовь. Мочи нет. И даже не думаю, есть  ли
у нее муж, или его нет, насрать мне на все, глаза на лоб  лезут,  и  учти,
дело не в половой проблеме. Бери выше. Ночь не спал, ходил, голову обливал
из крана, к Кизме постучал. Он не пустил, может, спал.  Утра  не  дождусь.
Как назло, часы встали, взямши с хера пример.
     Прибегаю я в лабораторию, все Владу  Юрьевну  с  чем-то  поздравляют,
руки трясут, в руках у нее букет, она головой кивает по-княжески. С высоты
увидела меня, подходит, дает цветочек. Кизма же, заметил я,  плачет  тихо.
Слезы текут.
     - Николай! Для вас это тоже праздник своего рода.
     У  меня  рыло  перекосило  шесть  на  девять.  И  что  бы  ты  думал?
Оказывается, Влада Юрьевна попала от меня искусственно в первый раз то  ли
в РСФСР, то ли во всем мире. Как, как? Ну, и олень сохатый! На  твои  рога
только кальсоны вешать, а шляпу - большая честь. Голодовку когда объявлял?
А я объявлял. Меня искусственно кормили через жопу. Ну и навозились с  ней
граждане начальники! Только воткнут трубку с манной кашей, а я как  пердну
- и всех их с головы до ног. Они меня сапогами под  ребра,  газы  спущают,
опять в очко кашу или первое, уже не помню. А я опять поднатужусь,  кричу:
"Уходите, задену". Их как ветром сдуло. Откуда во мне бздо бралось  -  ума
не приложу. От  волюнтаризма,  наверное..  а  может,  от  стального  духа.
Веришь, перевели меня из казанской тюрьмы в  Таганку,  чего  и  добивался.
Похудел только.
     Короче, Владе Юрьевне вставили трубочку, и по  трубочке  мой  Николай
Николаевич заплясал на свое место. Вот в какую я попал непонятную историю.
Не знаю, как быть, что говорить.  Только  чую  -  скоро  чокнусь.  Мне  бы
радоваться, как папаше будущему и мать своего ребенка зажать и поцеловать,
а я стою в тоске и думаю: "Ебись ты в коня вся биология, жить бы  мне  сто
лет назад, когда тебя не было".
     Смотрю на Владу Юрьевну, вот она - один шаг между нами и  не  перейти
его. А в ней ни жилочка не дрогнет, ни жилочка. Сфинкс! Тайна! Вроде бы ей
такое известно, до чего нам, мудакам,  не  допереть,  если  даже  к  виску
молоток приставить. Однако беру психику в руки.
     - Вы, Николай, не смущайтесь, ни о чем не беспокойтесь.  Если  хорошо
кончится, вы дадите ему имя. Я вас понимаю... Все это немного грустно,  но
наука есть наука.
     И чтобы не заплакать, я ушел в свою  хавирку,  лег,  мечтать  стал  о
Владе Юрьевне, привык на нарах таким манером себя возбуждать.  Мастурбирую
и "Далеко от Москвы" читаю. В лаборатории вдруг  какой-то  шум.  Я  быстро
струхнул в  пробирку,  выхожу,  несу  ее  в  руке,  а  там,  блядь,  целая
делегация: замдиректора, партком, начкадров и какие-то,  не  из  биологии,
люди. Приказ читают. Кизме лабораторию упразднить, лаборанток перевести  в
уборщицы,  а  на  меня  подать  дело  в  суд  -  ни  хуя  себе  уха  -  за
очковтирательство,  прогулы  и  занятия  онанизмом,   не   соответствующие
должности референта. А за то, что я уборщицей по совместительству, содрать
с меня эти деньги и зарплату до суда заморозить.
     Я как стоял с малофейкой в руках, так и  остался  стоять.  Ресничками
шевелю, соображаю, какие ломаются мне статьи, решил уже -  сто  девятая  -
злоупотребление служебным положением, часть  первая.  А  замдиректора  еще
чего-то читал про вредительство в биологической науке, и  как  Лысенко  их
разоблачил, насчет империализма-менделизма и космополитизма.  Принюхиваюсь
- родной судьбой запахло, потянуло тоскливо. Судьба моя пахнет сыро, вроде
листьев опавших, если под ними куча говна собачьего с прошлого года лежит.
     - Вот он! Взгляните на него! - замдиректора пальцем в меня  тычет,  -
взгляните, до каких помощников опустились наши горе-ученые,  так  любившие
выдавать себя за представителей чистой науки. Чистая наука чистыми  руками
делается, господа менделисты-морганисты!
     Челюсть у меня - клацк! Пиздец, думаю, тут окромя собственной  судьбы
еще и политикой чужой завоняло. С ходу решаю уйти в глухую  несознанку.  С
Менделем я не знаком, на очной ставке так и скажу, что в первый раз вижу и
что  таких  корешей  "Политанией"  вывожу,  как  лобковую  вшу.  А  насчет
морганизма прокурору по надзору скажу прямо, что моей ноги в морге не было
и не будет, и мне не известно, ебал кто покойников или не ебал. Чего-чего,
а морганизма, сволочи, не пришьете. За него  больше  дают,  чем  за  живое
изнасилование. Это ты уж у прокурора спроси, извилина у тебя одна, и та на
жопе, причем не извилина, а прямая линия. Не перебивай, лох корявый!
     Прибегает академик, орет: "Сами мракобесы!" а  замдиректора  берет  у
истопника ломик и - шарах! - этим ломиком по искусственной пизде.
     - Нечего, - говорит, - на такие установки народные финансы тратить.
     Пробирку у меня из рук вырвал, выбросил, гад такой,  в  форточку.  Из
этого я вывел, что он уже не зам, а директор института. Так и было.  Кизма
вдруг захохотал, академик тоже, Влада Юрьевна заулыбалась, народу набилось
до хера в помещение, академик орет:
     - Обезьяны! Троглодиты! Постесняйтесь собственных генов!
     - У нас, с вашего  позволения,  их  нету.  У  нас  клетки!  -  отбрил
замдиректора. - Признаетесь в ошибках?
     Потом составляли кому-то приветствие, потом на  заем  подписывали,  и
меня дернули на заседание научного  совета.  И  вот  тут  началась  другая
свадьба, убрали говно  собачье  из-под  осенних  листьев,  выкинул  я  его
собственными руками. Но по порядку...
     Поставили меня  у  зеленого  стола  и  вонзились.  Мол,  зададут  мне
несколько вопросов и чем больше правды я выложу, тем легче мне будет,  как
простой  интеллигентной  жертве   вредителей   биологии.   Задавать   стал
замдиректора.
     - В каких отношениях находится Кизма с Молодиной?  Писал  ли  за  нее
диссертацию и оставались ли одни?
     Я тебе разыграл допрос по порядку.
     - В отношениях, - говорю, - научных. На моих глазах не жили.
     - Говорил ли  академик,  что  сотрудники  Лепешинской  только  портят
воздух?
     - Не помню.  Воздух  все  портят,  только  одни  прямо,  а  другие  -
исподтишка.
     - Вы допускали оскорбительные аналогии по адресу Мамлакат Мамаевой?
     - Не допускал никогда. Уважал с детства.
     Я сразу усек, что донос тиснула одна из лаборанток. Больше некому.
     - Кизма обещал вам выдать часть Нобелевской премии?
     - Не обещал.
     - Кто делал мрачные прогнозы относительно будущего нашей планеты?
     - Не помню.
     -  Как  вы  относитесь  к  бомбардировке  вашей  спермы   нейтронами,
протонами и электронами?
     - Сочувственно.
     - Обещал Кизма сделать вас прародителем будущего человечества?
     - На хуй мне его надо? - завопил я. - Первым по делу хотите пустить?
     - Не материтесь. Мы понимаем, что  вы  жертва.  Что  сказал  академик
насчет сталинского определения нации?
     - По мне все хороши, что жид, что татарин, лишь бы  ложных  показаний
на суде не давали.
     - Почему вы неоднократно кричали? Вам было больно?
     - Приятно было, наоборот.
     - Вам предлагали вивисекцироваться?
     - Нет, ни разу.
     - Вы знаете, что такое вивисекция?
     - Первый раз слышу.
     - В чем заключалась ваша... ваши занятия?
     - Мое дело дрочить и малофейку отдавать. Больше я ничего не знаю.
     - Как относились сотрудники лаборатории к Менделю?
     - Исключительно плохо. Неля даже говорила, что  они  во  время  войны
узбекам в Ташкенте  взятки  давали  и  вместо  себя  в  какой-то  Освенцим
посылали. И  что  ленивые  они:  сами  не  воюют,  а  дать  себя  убить  -
пожалуйста.
     - Как проповедовался морганизм?
     Началось, думаю. Самое главное, вспомнил, как Влада Юрьевна говорила,
что было бы, если бы дядя Вася в морге рыдал над  каждым  трупом.  С  ходу
стемнил:
     - Это что за штука, морганизм?
     - Вам лучше знать... и т.п.
     - Кто с уважением отзывался о космополитах?
     - Это кто такие? Первый раз слышу.
     - Выродки, люди, для которых не существует границ.
     Пиздец, думаю, сейчас надо предупредить международного урку.
     - Сколько часов длился ваш рабочий день и сколько спирта вы  получали
за свою трудовую деятельность?
     Ну, думаю, пора  принимать  меры.  Затрясся  я,  надулся  до  синевы,
прибегаю к другому  концу  стола  и  хуяк  в  рыло  администратору  полную
чернильницу чернил. Хуяк, значит, в эпилепсию. Упал,  рычу.  Пену  пускаю,
ногами колочу, завкадрами по яйцам заехал. Кто-то орет: "Язык ему  быстрее
убрать надо, задохнется, зубы быстрей чем-нибудь железным разжать!" кто-то
сует мне между зубов часы карманные.  Я  челюстью  двинул,  они  и  тикать
перестали. Глазами вращаю бессмысленно. Эпилепсия первый класс, по  Малому
театру! Перестарался, подлюга, затылком ебнулся об  ножку  стула  и  начал
затихать постепенно. А вокруг меня держат совет.  Чтоб  сору  из  избы  не
выносить, Западу пищу не давать - скорую помощь вызвали.
     -  Этого  я  никогда  не  ожидал  от  своей  бывшей  жены,  -  сказал
замдиректора (вся рожа и рубашка в чернилах), - хотя о ее связи  с  Кизмой
догадывался.  Она  просто  мелкая  извращенка.  С  сегодняшнего   дня   мы
разведены.
     Ну, тут уж я чуть не вскочил  с  пола,  однако  сдержался.  А  скорая
помощь (ее за смертью посылать, сволочь) все не  едет.  Я  опять  забился,
потом притих и говорю:
     - Воды-ы-ы... Где я? - отплевываюсь сам почему-то  чернилами,  с  губ
пена фиолетовая капает, шатаюсь, с понтом все болит. Мне говорят, чтобы не
нервничал,  работу  обещают  подыскать,  воды  подали.  На  Кизму  просили
заявление сочинить и вспомнить, не приносил ли он  на  опыты  фотоаппарат.
Скорая так и не приехала. В общем, перебздели они из-за меня.
     Только я вышел из института, беру такси и рву к дому Влады Юрьевны. В
голове стучит: "Ни хуя уха... Евонная жена она... Ни  хуя  уха...  Ах  ты,
сука очкастая!" и жалко мне, что чернильница не была глобусом, а Земля  не
квадратная. В темечко бы ему, до самого гипоталамуса, гниде, острым краем.
Такую парашу пустить про лучшую из женщин! Мелкая извращенка!
     Подъезжаю, блядский рот, к ее дому, шефу говорю: "Стой и  жди!".  Сам
квартиру нашел, звоню, открывает она, слава тебе, господи!
     - Николай, почему у вас лицо в чернилах?
     - Ваш бывший муж допрашивал, но я не раскололся и нигде не продал.
     - Ах, он успел уже публично  отказаться  от  менделистки-морганистки?
Заходите. Собственно, я сама ухожу. Уже собрала вещи.
     Короче говоря, тута я уже не телился и говорю:
     - Едемте ко мне, не думайте ничего такого, я  один  живу,  могу  и  у
приятеля поошиваться, а вы будете как дома.
     - Едемте, - говорит она, - но ведь вы с Толей в одной квартире?
     - Ну и что? - кричу я и чемоданы беру уже за глотку.
     Жил я тогда один. Тетку  мою,  месяцев  шесть,  как  захомутали.  Ее,
помнишь, паспортный стол ебал, она и устраивала  через  него  прописки  за
деньгу большую. И погорели. Один прописанный шпионом разведки оказался.  А
эти падлы, не то что мы, которые всю дорогу  в  несознанке,  раскололся  и
тетку продал. Дедка - за кепку, бабка - за  репку.  Трясонули  яблоньку  и
всех, которых они прописали, начали выселять. Между прочим, тетке я каждый
месяц кешари шлю и деньгами тоже. Хуй в беде оставлю.
     Значит, едем мы в такси, она ваткой чернила на ебальнике вытирает,  а
у меня стоит от счастья, никто еще за чистотой моей  не  следил.  Никогда!
Любили меня неумытого на сплошных раскладушках. Романтиком я был. Всегда в
пути, как сейчас говорят.
     И оказывается, Влада Юрьевна еще до войны, студентами, крутила  роман
с Кизмой. Но толку не вышло - целку до диплома он ей ломать не хотел,  как
я понял. Тут война, Кизму куда-то в секретный ящик погнали,  бомбу  делать
или еще чего-то. Года через два появляется он весь облученный от муде и до
глаз и, сам понимаешь, на такую пиписку только окуньков в проруби  ловить,
и то не клюнет. Трагедия! Хотели оба травиться. А  Молодин,  замдиректора,
уговорил как-то Владу Юрьевну. Хули, действительно, вешаться? И  Кизма  ей
согласие дал. Она зачем мне рассказывала? Чтобы я с  ним  был  вежливым  и
сожалительным. Чтобы матом не ругался. Она  бы  в  его  комнате  жила,  но
боится, что Кизма запьет от тоски, что с ним уже случалось.
     Приехали, сгрузили вещи. Я и рассудил, как проводник:  надо  спускать
на тормозах. Взял бельишко и говорю Владе Юрьевне: "Поживу у кирюхи, а  вы
тут не стесняйтесь, за все уплачено", и пошел к международному урке.
     Спиртяги взял (лабораторию прикрыли,  завтра  не  дрочить),  можно  и
накиряться. Выпили. Предупредил я его, чтобы поосторожней рассказывал, как
границу перепрыгивал до тридцатого года в экспрессах, а  то  космополитизм
пришьют. А бедный мой международный урка приуныл. Он же три языка знает  и
четыре "фени": польский, немецкий и финляндский.  Правда,  на  них  только
полиция понимает и проститутки, но и так бы он на Родине сгодился,  насчет
чертежи какие пиздануть из сейфа у Форда или дипломата  полотнуть  за  все
ланцы и ноты дипломатические.
     - Ты знаешь, лох, - говорит урка, - сколько я  посольств  перемолотил
за границей? В Берлине брал греческое и японское, а  в  Праге,  сукой  мне
быть, - немецкое и чехословацкое. Но в Москве - ни-ни! Только за границей.
Я ведь что заметил?! Когда прием и общая  гужовка,  эти  послы  становятся
доверчивыми. В Берлине я с  Феденькой-эмигрантом  (он  шоферил  у  Круппа)
подъезжал к посольству  на  мерседес-бенчике.  На  мне  смокинг  и  котел,
чин-чинарем. Вхожу, - говорит  урка,  -  по  коврам  в  темных  очках,  по
лестнице по запаху канаю в залу, где закуски стоят. Самое главное в  нашей
профессии - это пересилить аппетит и тягу выпить. А  послы  могут  за  обе
щеки. На столе - поросята жареные, колбасы  отдельные,  в  блюдцах  фазаны
лежат, все в перьях, век мне свободы не видать, если не  веришь.  Попробуй
тут удержись... Слюни, как у верблюда, текут, живот подводит... В  Берлине
вшивенько с бацилой тогда было. Все больше черный да черствый.  Но  работа
есть работа. Просто так щипать я и в Москве  мог.  Выбираю  посла  с  шеей
покраснее и  толстого.  Худого  уделать  трудно:  он,  как  необъезженный,
вздрагивает, если прикоснешься, и  глазом  косит,  тварь.  Выбираю  его  с
красной шеей в тот момент, когда он косточку обгладывает поросячью или  же
от фазана, стонет, вроде кончает от удовольствия,  глаза  под  хрустальную
люстру вываливает, падаль. Объяви ты его родному государству  войну  -  не
оторвется от косточки. Тут-то я,  -  говорит  урка,  -  левой  вежливо  за
шампанским тянусь, а правой беру рыжие часы или лопатник с  валютой.  Куда
там!  Исключительно  занят  косточкой.  Теперь  вся  воля   нужна,   чтобы
отвалиться от стола с бацилой. Отваливаю.  Феденька  уже  кнокает  меня  у
подъезда. И подает шестерка котелок. Я  по-немецки  выучил,  трекаю,  себя
называю.  Другой  шестерка  орет:  "Машину   статс-секретарю   Козолупии!"
Феденька выруливает, и мы солидно рвем ужинать.  Нагло  работали.  Кому  я
мешал? Я же враждебную дипломатию подрывал и даже не закусывал,  -  сказал
урка и запел: - На границе тучи ходят хмуро...
     Я сижу, слушаю заботливо. Подольше бы говорил. Посоветовал ему в Чека
написать, попроситься. Он говорит, уже писал и ответ пришел: ждать,  когда
вызовут. Я ему не поверил.
     - Что такое морганизм, - спрашиваю, - знаешь? -  и  рассказываю,  как
мне его пришить хотели.
     Международный  урка  загорелся  сразу,  забыл   свои   посольства   и
экспрессы.
     - Пошли, - говорит, - возьмем их с поличным. Пошли в морг!
     А во мне такая любовь и тоска, что я согласился. Поддали для душка  и
тронулись. Морг этот за нашим институтом во дворе находился. Зимняя  дача.
Окна до половины, как в бане, замазаны. Свет дневной, какой-то бескровный.
Встали мы на цыпочки и стали косяка давить. Никого нет, кроме  покойников.
Лежат они голые, трупов шесть, и с ихних бетонных  кроватей  вода  капает:
обмывали. А в проходе шланг из стороны в сторону вертухается, вода из него
хлещет. Дядя Вася, видимо, забыл выключить.  Не  поймешь,  где  баба,  где
мужик, да и все равно это. Ноги у меня подкосились от страха  и  слабости.
Ничего нет страшнее для меня - карманника, когда человек голый  и  нет  на
нем карманов. На пляже я  не  знаю,  куда  руки  девать.  В  бане,  блядь,
особенно безработицу чувствую. Но там, хоть голые, без карманов, но живые,
а тут - мертвые. Полный пессимизм. А международный урка прилип к окну - не
оторвать. Прижег ему голяшку сигаретой, сразу оторвался, разъебай.  "Хули,
- говорю, - подъезд раскрыл? Нету ничего интересного". А он  уперся,  что,
мол,  наоборот.  И  что  как  угодно  может  он  себя  представить:  и   в
Монте-Карло, где он ухитрился спиздить  у  крупье  лопаточку,  что  деньги
гребет (на хера ее только пиздить - неизвестно), и в спальне посла  Японии
в  Копенгагене,  а  в  Касабланке  он  на  спор  целый  бордель  переебал,
девятнадцать палок кинул, пять долларов выиграл, и в Карлсбаде - в  тазике
с грязью, ну, где хочешь, там он себя может представить. А в морге  ("Век,
- говорит, - мне свободы не видать, изрубить мне залупу на царском  пятаке
в мелкие кусочки") не могу - и все. Вот загадка, отрыжка курвы! Смотрю - и
не могу. И лучше - не надо. Эту границу никогда не поздно перейти. А  пока
хули унывать?!
     Еще поддали... Сидим в кустах, как лунатики, и поддаем. Я  и  плакать
тогда начал, ковыряю в дупле спичкой и реву, сукоедина, как гудок  фабрики
им. Фрунзе. Международный урка думает, что я смерти  и  трупов  перебздел,
нервишки не выдержали. А у меня  одно  на  уме.  Я  говорю:  "Смерть  ебу,
понял?"
     - Ты-то ее ебешь, - говорит урка, - а она с тебя не  слазит,  мослами
пришпоривает.
     Тут я не выдержал и раскололся  урке,  что  мою  малофейку  без  моей
помощи перевели в организм Влады Юрьевны  и  попала  она  туда  впервые  в
истории. Как быть? Может, ковырнуть, а уж сам по новой накачаю? Или идти в
роддом с кешарем и букет в Ц.П.К.О. спиздить? Как я его на руки  возьму  и
баюкать буду? У меня, чую, комплекс неполноценности начинает  вздрагивать.
Зачем они это выдумали, бляди? Разве не мог бы я просто  палку  кинуть  со
своей-то злой малофейкой? И чего оргазму зря  пропадать?!  Я,  сучий  мир,
еще, слава богу, не машина, и муде  у  меня  не  сварное,  не  на  гайках.
Правильно, - думаю, - Молодин - замдиректор - ломиком пизду  искусственную
раскурочил, одно место  мокрое  осталось  от  нее  -  ебанутый  нейтронами
Николай Николаевич. Обидно мне стало. Как быть?
     Урка слушает, хохочет. "Такой инцидент был, -  говорит,  -  у  нас  в
Воркуте. Один фраер пятерку волок, год оставался. Приезжает к нему баба на
свидание с пацаном-двухлеткой. Он ее с вахты вытолкал и  разгонять  начал:
"Падла такая-сякая, проститутка! Меня тут исправляют, а ты ебешься  с  кем
попало, алиментов захотела, шантажистка!" и даже опер  возмутился:  "Такая
нахаловка у нас не прохезает. Мы  на  стороне  заключенных,  да  и  личных
свиданий у вас не было, товарищ Ляпина, ни одной палки,  потому,  что  муж
ваш - фашистская сволочь,  отказчик,  саботажник.  Идите  на  хуй,  откуда
явились!" Баба - в слезы, доказывает: "Приходил Ляпин в командировку, пили
и слова говорили". А Ляпин кричит: "Конвой, бей  в  нее  прямой  наводкой!
Пускай, сука, деньги проверяет, не отходя от кассы! Шантаж!" С тем баба  и
уехала, а ведь Ляпин, сволочь, в побег по натуре ходил. Я один  знал.  Нас
тогда не считали даже. Мороз - сорок пять  градусов,  жрать  -  ни  хуя  и
убежать некуда. А Ляпин бегал. И все с  концами.  Наебется,  как  паук,  и
обратно чешет. Талант громадный был: из  Майданека  бегал,  не  то  что  с
Воркуты. "Я, - говорит, - поебаться бегу, так как  дрочить  не  уважаю  из
принципа". Такого человека любая разведка разорвала бы на части. Я - говно
по сравнению с ним".
     Много еще чего мы натрекали друг другу с уркой. В морг так никто и не
приходил похариться.
     - Ты пей, кирюха, скоро  конец,  самое  интересное  начинается,  а  я
поссать сбегаю. Ладно, иди ты первый. Я постарше - потерплю. Ну вот!  Ведь
правда, скажи ты мне, хорошо, если ссышь и не  щиплет  с  резью,  если,  к
примеру, жрешь и запором не мучаешься. Принесет  баба  с  похмелья  кружку
воды, а ты ей в ножки кланяешься, и, блядью мне быть, не знаешь, что лучше
- вода или баба. И она загадка, и  вода  тоже.  Ведь  ее  господь  бог  по
молекуле собирал да по атому: два водорода, один кислород. А  если  лишний
какой - то пиздец! - Уже не опохмелишься. Чудо! Или воздух возьми.  Ты  об
нем когда думаешь? Вот и главное. Хули думать, если его не видно! А в  нем
каких только газов нет?! Навалом! И  все  прозрачные,  чтобы  ты,  болван,
дальше своего носа смотреть мог, тварь ты, творцу нашему  не  благодарная,
жопа близорукая. "Не видно!" О воздухе, о воде, о ебле, о смерти...  Тогда
и жить будем радостнее  и  благодарнее.  Не  жизнь,  чтоб  мне  сгнить,  а
сплошная амнистия!
     По утрянке заваливаюсь домой, а Влада Юрьевна лежит  вся  бледная  на
моем диване-кровати. Рядом Кизма пульс щупает.
     - Что такое?
     - Выкидыш.
     Не удержался Николай Николаевич. Не видать Кизме мирового рекорда для
своей науки. На нервной почве все получилось. Замдиректора Молодин  додул,
что у Кизмы она, и прихандекал с повинной. Для  служебного  положения  он,
видишь ли, не мог не разводиться. А жить,  мол,  можно  и  так.  Ебать,  в
смысле. Не то пригрозил донести,  что  развращает  в  половых  извращениях
недоразвитого уголовника, то есть меня, и через меня же вырастить  миллион
узколобых для космоса задумала с Кизмой. Я так понял: Кизма  его  в  живот
боданул и теткиной спринцовкой его отхерачил.
     Влада Юрьевна и выкинула, когда мы с уркой надрались у  морга.  Я  за
ней, как за родной, шестерил. Икры  тогда  до  хера  в  магазинах  было  и
крабов.  Я  утром  проедусь  на  "букашке"  -  и  в  Елисеевский,   купить
чего-нибудь побацилистей. Ночью два раза парашу ее в гальюн выносил.  Ведь
по нашему большому коридору ходить опасно было.  Сосед  -  Аркан  Иванович
Жаме - к бабам приставал, через окошко в ванну заглядывал, но трогать - не
трогал. Стебанутый был на сексуальной почве. Каждый день бабу новую  водил
и подслушивал, как ссыт, и подсматривал шоколад из говна. Он же  и  стучал
участковому, что в квартире творится, особенно на Кизму, как он в  гальюне
хохочет над чем-то. Кизму в Чека дергали, а он сказал:
     - Смешно мне, гражданин начальник, что  я  человек  -  царь  природы,
разум у меня мировой, а вынужден, однако, сидеть в коммунальной квартире и
срать как орангутанг какой-то. - Отбрил, в общем, Чека.
     Короче говоря, выходил я  Владу  Юрьевну.  Ходить  уже  начала.  Я-то
сколько уже сижу на голодной диете, не дроченый на работе и  не  ебаный  в
гостях. Веришь, яйцо одно неделю ломило, все распухло. Я пошел в гостиницу
Гранд-отель помацать, что с ним (там в прихожей  зеркало  во  весь  рост).
Подхожу, вынимаю, и, еби твою  мать,  -  цветное  кино!  Яйцо-то  мое  все
серо-буро-малиновое. Тут швейцар подбежал - седая борода и  нос,  что  мое
яйцо - шипит на ухо, в бок тычет: "Рыло, гадина,  разъебай,  на  три  года
захотел? Запахивай! Франция, эвона на тебя смотрит!"  Гляжу,  на  лестнице
бабуля стоит. Наштукатуренная - аж щеки обвисли  и,  раскрывши  ебало,  за
мной наблюдает, фотоаппарат наводит. Швейцар подмышку меня и на выход. Все
еще вопит: "Деревня хуева! Ты бы еще в музей сходил! Для того ли в  Москву
приехал?"
     Я у него за такие речуги червонец новыми из скулы взял и  ему  же  на
чай дал. Залыбился, гнида. Заходите, говорит, дорогие гости, всегда  рады!
Вот такое состояние у меня было. Но характер имею такой: решение принимаю,
когда пора хуй к виску и кончать существование самоубийством.
     Кемарил я на полу. Один раз  не  выдержал,  рву  кальсоны  на  мелкие
кусочки, мосты за собой сжигаю. Встал на колени,  голову  в  ее  одеяло  и
говорю: "Не могу пытку такую терпеть - или помилуй, или кастрируй".
     И что она мне отвечает? Не удивилась даже. Что ей отдаться не  жалко,
только ничего не выйдет - она фригидная. Не путай, мудило, с рыбой  фри...
И кончать, мол, не может - ей все равно. Так и с замдиректора  жила.  Если
он залазит на нее - только рыло воротила и брезговала. Но  муж  есть  муж,
хоть и залазил раз в месяц. Стою на коленях, уткнувши  лицо  в  одеяло,  и
дрожу. А она говорит:
     - Вам, Николай, лучше с рыбой переспать, чем со мной. Такая  женщина,
как я, для  мужчины  одно  оскорбление.  Только  не  думайте,  что  жалко.
Пожалуйста, ложитесь, снимайте тапочки.
     Ну, думаю, Коля-Николай, никак нельзя тебе жидко  обосраться,  никак.
Сейчас многого  не  помню.  Не  до  разглядываний  было,  разглаживаний  и
засосов.  Не  помню,  как  начал,  только  пилил  и  урку   международного
вспоминал. Тот учил меня, что каждая баба вроде спящей  царевны,  и  нужно
так шарахнуть членом по ее хрустальному гробику, чтобы он,  сука  из  Дома
Фарфора, на мелкие кусочки разбился, и один  кусочек-осколочек  у  бабы  в
сердце застрял, а другой у тебя в залупе задумался. Взял я себя в  руки  и
чую вдруг такую ебитскую силу, и забиваю не чтоб серебряным молоточком,  а
изумрудной кувалдой заветную палочку, и что  не  хуй  у  меня,  а  цельный
лазер. И веришь, что не двое нас, чую, а кто-то третий - не я и не она, но
с другой стороны - мы же сами и есть. Ужас! Кошмар! Я тебе  скажу  -  было
страшно: отскочит мой сигизмунд власович от ее хрустального гробика  и  не
совладает с ее фригидностью,  с  этой,  чтоб  она  домуправшу  подхватила,
падалью. Как сейчас многого не помню, но додул все ж-таки, что не  долбить
надо, как отбойным молотком, а тонко изобретать. Видал в  подарок  Сталину
китайское яйцо, а в нем другое, а в другом - еще штук десять? Все разные и
нигде не треснутые. Видал? Так вот, додул я, что пилить Владу Юрьевну надо
ювелирно. А она и в натуре, как рыба, дышит ровно, без удовольствия.
     - Вот видите, - говорит, - Николай, вот видите?
     И я чуть не плачу над спящей царевной, но резак мой  не  падает.  Век
буду его за это уважать и по  возможности  делать  приятное.  Отчаялся  уж
совсем в сардельку, блядь, и вдруг что слышу?
     - О, Николай! Этого не может быть! Не может... Не может!
     И все громче и громче, и дышит, как паровоз "ФД"  на  подъеме,  и  не
замолкает ни на минуточку.
     - Коля, родной! Не может этого быть! Ты слышишь, не может!
     А я из последних сил рубаю, как в  кино  "Коммунист".  Посмотри  его,
кирюха, обязательно. За всех мужиков Земли и прочих обитаемых миров  рубаю
и рубаю и в ушко ей шепчу, Владе Юрьевне:
     - Может, может, может!
     И вдруг она мне в губы впилась и закричала:
     - Не-е-ет!
     В этот момент - я с копыт.  Очухиваюсь,  у  нее  глаза  уже  закрыты,
бледная, лет на десять помолодела (она же настолько старше меня!). Лежит в
обмороке, я перебздел - вроде не дышит. Слезаю, бегу в чем был за водой на
кухню, забыл, что без кальсон, и налетаю на Аркан  Ивановича  в  коридоре.
Прямо голым хером огулял его сзади, стукача позорного. Он в хипеж: посажу,
уголовная харя, ничтожество! Это  я-то  ничтожество?  Который  женщину  от
вечного холода спас?! Я ему еще поджопника врезал. "Завтра, - говорю, - по
утрянке потолкуем".
     Прибегаю с водой, тряпочку на лоб и ватку  с  нашатырем.  И  тут  она
открывает глаза и смотрит, и не узнает.
     - Вроде ты мне родной, - говорит.
     Я лег рядом, обнял Владу  Юрьевну  и  думаю:  пиздец,  теперь  только
ядерная заваруха  может  нас  разлучить,  а  никакое  стихийное  бедствие,
включая мое горение на трамвае "аннушка" или троллейбусе "букашка".
     Утром приходит к нам Кизма с бутылкой, рыдает, целует меня  и  альтер
эго называет. Я вышел, оставил его с Владой Юрьевной. Они поговорили, и  с
тех пор он успокоился. Но по пьянке альтер-эгой все равно называет.
     Живем все хорошо. У замдиректора я два раза получку  уводил.  Четверо
нас: три мужика и одна Влада Юрьевна, и все мы идем как  по  одному  делу.
Кизма микроскоп домой притаранил с реактивами разными, опыты продолжать.
     - Наука, - говорит, -  не  пешеход  и  ее  свистком  хуй  остановишь.
Придется тебе, Николай, дрочить хоть изредка, чтобы нам время не терять.
     - Платить, - спрашиваю, - кто будет? МОПР?
     - Продержимся, - говорит Влада Юрьевна, -  а  сперма  нам  необходима
хоть раз в неделю.
     Ну, мне ее не жалко, чего-чего, а этого добра  хватало  на  все.  Про
любовь я тебе пока помолчу. Да и не запомнишь ее никак. Поэтому человек  и
ебаться старается почаще, чтоб вспомнить. Чтоб трясонуло еще раз по мозгам
с искрою. Одно скажу, каждую ночь, а поначалу  и  днем,  мы  оба  с  копыт
летели, и кто первый шнифтом заворочает, то другому ватку с нашатырем  под
нос совал. Я, как прочухиваюсь, так спрашиваю:
     - Ну, как, Влада Юрьевна, может это быть?
     - Нет, - говорит, - не может.  Это  не  для  людей  такое  прекрасное
мгновение, и, пожалуйста, не говори отвратительного слова "кончай",  когда
имеешь дело с бесконечностью. Как будто призываешь меня убить кого-то.
     А я говорю:
     - Тут еще бабушка надвое сказала - или убить, или родить.
     О чем мы еще говорили, тебе знать не хера. Интимность это. Чего-то ты
ссать часто бегаешь, вроде пива не пьем. Невыдержанная ты молодежь...
     А время идет... Уже морганистов разоблачили, космополитам  по  мозгам
двинули. Лысенко орден получил. Кизма пенсию схлопотал... Влада Юрьевна  в
Склифосовского старшей сестрой поступила,  а  я  туда  санитаром.  Тяжелые
времена были: на "букашке" меня, как рысь,  обложили,  на  "аннушке"  слух
прошел, что  карманник-невидимка  объявился.  Сам  слышал,  как  один  хер
моржовый  смеялся,  что,  мол,  если  я  невидимка,  то  и  деньжата  наши
невидимками заделались. Плохо все. Еще  и  Аркан  Иванович  шкодить  стал:
заявление тиснул, что  Влада  Юрьевна  без  прописки  живет,  и  цветет  в
квартире половой бандитизм, а по ночам с обнаженными членами  бегают.  Вот
блядище! А тронуть его нельзя - посадят. Я б его до самой сраки  расколол,
а там бы он сам рассыпался.
     По утрянке выбегает на кухню с газетами и  вслух  политику  хавает  -
Латинская Америка бурлит, Греция бурлит, Индонезия бурлит. А сам дрожит от
такого бурления, вот-вот кончит, сукоедина мизерная.
     - Кризис мировой капиталистической системы, слышите, Николай!
     А сам каждый день по две новых бабы водит. Он парикмахер был дамский.
     Вызывает раз меня участковый и говорит:
     - Признавайся с ходу, занимаешься онанизмом?
     Первый раз иду в сознанку.
     - Занимаюсь, только статьи такой нету, - кодекс наизусть знаем.
     У него шнифты на лоб:
     - Зачем?
     - Привык, - говорю, - с двенадцати лет по тюрьмам.
     - Есть сигнал, что в микроскоп сперму рассматриваешь с соседом.
     - Рассматриваем.
     - Зачем? С какой целью?
     - А интересно. Сами-то видели хоть раз?
     - Тут, - говорит, - я допрашиваю. Чего же в ней интересного?
     - Приходи, - приглашаю, - увидишь.
     Задумался, отпустил в конце концов. Все равно бы ему санкции не дали.
А тебе, Аркан Иванович Жаме, я такие уши заячьи приделаю, что  ты  у  меня
будешь жопой мыльные пузыри пускать вместе с Индонезией.
     Работаю с Владой Юрьевной в одну смену,  таскаю  носилки,  иногда  на
скорой  езжу.  И  что-то  начало  происходить  со  мной,  совсем  воровать
перестал, не могу, и все. Заболел, что ли? Или апатия заебла - не  усек  и
как. Мне людей стало жалко, насмотрелся из-за этих людей! Видел разных:  и
простреленных,  и  ебанутых  с  девятого  этажа,  и  кислотой  облитых,  и
сотрясение мозгов... А один мудак кисточку для  бритья  проглотил,  другой
четвертинку съел, третий сказал бабе:  "Будешь  блядовать,  ноги  из  жопы
выдерну". И выдернул одну, другую соседи не дали. Я ее на носилках нес.  А
под машины как попадает наш брат! И политуру жрет с одеколоном! До слепоты
ведь! Ебитская сила, какие людям мучения! И  вот,  допустим,  я  у  барана
лопатник ущипнул, а он рухнулся, ебало раскрыл и  под  полуторку  попал  к
тому же. И вообще, если человеку  так  перепадает,  что  и  режут  его,  и
печенки отбивают, и бритвой по глазам моют, и из жопы  ноги  выдирают,  то
что же я, тварь позорная, пропадло с бельмом, еще и обворовываю  человека.
Не может так продолжаться. Завязал, полегчало, даже в баню стал ходить.
     А Аркан Иванович Жаме  вдруг  заболел  воспалением  легких,  попросил
Владу Юрьевну за деньги уколы делать и целый курс витаминов колоть. Тут  я
сообразил, что делать  надо.  Уколы  я  к  тому  времени  сам  насобачился
ставить. Надо сказать откровенно, кирюха, Аркан Иванович Жаме был  уродина
человеческая: весь в волосне рыжей, сивой от пяток до ушей - укола на жопе
не сделаешь. Пришлось брить. Уж я его помучил  без  намыливания.  Поскреб.
"Лежи, - говорю, - не бурли".
     По биологии я уже кое-что петрил, сообразил: вот кто половой бандюга,
а не я совсем. Слишком много силы в яйцах у Аркана Ивановича Жаме, слишком
много!  Оттого  ты,  сукин  сын,  и  в  парикмахерские  женские   подался,
подкнокиваешь, как соседи законное половое сношение совершают  и  политику
хаваешь, чуть не кончаешь, колени бурлят, тварь. Гормона в тебе лишнего до
хуя, чирей из-под слепой кишки, гнида пустая!
     Короче говоря, достал я препараты тестостерона или еще какого и целый
месяц колол Аркана Ивановича Жаме. Препарат же  тот  постепенно  мужика  в
бабу превращает без всякого понта. Наблюдения веду: смотрю, у моего  Аркан
Ивановича Жаме движения мягче стали,  мурлычет  что-то,  в  почтовый  ящик
третий день не лазит, сволочь, и по телефону не рычит, как  раньше,  плешь
бритая на жопе не зарастает, - гормон на волосню, значит, подействовал.
     - Коленька-кисуленька, - просит, -  побрей  меня  всего,  хочу  быть,
наконец, голым.
     - Ну, уж это я ебу, - говорю, - бесплатно брить!
     - Я заплачу, не бойся.
     Двести рублей дает. Три тюбика мыльной пасты  выдавил  на  него,  две
пачки лезвий потратил. Побрил. Раз завязал, то так не грех и подработать.
     Исправляться стал  Аркан  Иванович  Жаме,  лицом  побелел,  в  бедрах
раздался, ходит по коридору и плечами,  как  проститутка,  поводит,  глаза
прищуривает, перерожденец сраный. Картошку чистит и поет: "Я вся горю,  не
пойму отчего..." Даже стыдно.
     Стал в кодексе рыться, статью такую искать - за  переделку  мужика  в
бабу. Не нашел. Решил, что подведут под тяжкие телесные.  А  он  меня  уже
клеить начал: "Потри спинку своей рукой и массаж сделай - плачу по  высшей
таксе".
     Пять тысяч старыми я верняком содрал с него. Один раз ночью подстерег
в коридоре, в муде мое вцепился и в свою комнату тащит.  Я  ему  врезал  в
глаза - и он  успокоился.  Сейчас  из  женской  парикмахерской  в  мужскую
перешел.
     А тут Сталин дубаря дал. Пробрался я к международному урке  -  он  на
Пушкинской жил. Свесились из окна, косяка на толпу давим. Ну и  народу!  У
меня аж руки зачесались, несмотря, что завязал. Каша! Один к одному. Я  бы
в такой каше обогатился, падлой быть, на всю жизнь, дай он дубаря  лет  на
пять раньше.  Для  нашего  брата-карманника  такой  фарт  раз  в  сто  лет
выпадает. Урка международный тут и припомнил, как  он  на  Ходынке  щипал,
когда царя короновали, Николу. Мальчишка еще был, на триста рублей золотом
наказал фраеров каких-то. Хвалил  Сталина.  Другой,  говорит,  камеру  так
держать не мог, как он страну держал. В законе был. А у меня,  хошь  верь,
хошь не верь, - помацать на него не тянуло.
     Ты, я вижу, придавить не прочь? Ну  уж,  хуюшки!  Ты  меня,  трекалу,
подзавел, ты и слушай. Чифирку сейчас заварим. Конец скоро. К  нашим  дням
приближаемся. Но если ты, подлюга, ботало свое  распустишь,  и  хоть  кому
капнешь, что здесь слыхал, я, ебать меня в нюх, схаваю тебя и анализ  кала
даже не сделаю, понял?  Научная  тайна  -  это  тебе  не  хуй  собачий,  а
собачачий. Пей, не обижайся. Я же не злой, я нервный,  второго  такого  на
земном шаре нема. Отвечаю, блядь человек буду, рупь за сто.
     Вот ты сидишь, пьешь,  икорочкой  закусываешь,  банку  крабов  сметал
казенную, а балык и севрюжку уж и за хуй  не  считаешь.  А  ведь  мне  эту
бацилу по спецнаряду выдают, как важному научному объекту и субъекту.
     Ну, ладно! Будь здоров! Я тебя к дрозофилам пристрою, к  мушкам.  Да,
нет! Эрекцию вызывают другие мушки, шампанские. У нас их пока не разводят.
А эрекция, это когда встает, чухно ты темное. Ну, откуда же я знаю, почему
у тебя встает от шампанского. Что я, Троцкий, что  ли?  Ну  сука,  не  дай
господь, попадешь к такому прокурору, как ты, - за год дело не кончит.  До
пересылки ноги не дотянешь. Слушай, мизер.
     Тут амнистия. Тетка пишет, что закрутила хер в рубашку с надзирателем
Юркой. Вышла за зону и стала жить с ним.
     Кизму дернули в академию и говорят: принимай лабораторию, Молодина мы
прогоним по пизде мешалкой. Ну и ну!  Как  повернул  дело  Никита!  Кизма,
конечно, меня и Владу Юрьевну тоже тягает наверх. И тут началась  основная
моя жизнь. В месяц гребу пятьсот-шестьсот  новыми,  жопа,  а  не  старыми.
Такую цену на малофейку выбил Кизма в банке. Владу Юрьевну я  успокоил:  и
на нее хватит и на два НИИ.  А  опыты  опять  пошли  сложные,  лаборатория
сексологией начала заниматься. Дрочить  -  это  что!  -  пустяк.  На  меня
приборы стали вешать, датчики. Места на мне и на хуе нет свободного. Сижу,
весь в проводе обвязанный, смотрю на приборы и экраны разные. Как  кончаю,
так на них стрелки бегают и  чего-то  мигает.  Интересно!  А  Кизма  орет:
"Внимание! Оргазм!" и биотоки записывает! И еще  он  открыл,  что  во  мне
энергия скрыта громадная при оргазме, и если ее, как говорится, приручить,
то она почище атомной бомбы поможет людям в гражданских целях. Понял?
     Опыты ставили: только начнет меня забирать, а на рельсах электричка с
моторчиком бегает быстрей, все быстрей, а  сначала  -  медленно.  Прерываю
мастурбацию - электричка стоит, как вкопанная. Я по новой - трогается.  Ее
в Детском Мире купили. А если дети докумекают, что к чему?  Тоже  сволочи,
нашли, что выпускать.  Ладно,  докладываю  Кизме:  "Готов  к  оргазму".  А
электричка чуть с рельсов не сходит, по кругу бегает и останавливается  не
сразу. Академик (тот самый) приходил смотреть. Ужаснулся. У! Сколько еще в
человеке  не  открыто!  Формулу  вывели.  Теперь  инженеры  пускай  рогами
шевелят. Самое трудное - не растерять эту энергию, понял? Она  же,  падла,
по всему телу разбегается, пропадает  в  атмосфере  и  даже  в  памяти  не
остается - хуже плазмы термоядерной. Академик сказал:
     - Продолжайте, дружочки, опыты. Человек решит эту проблему, если  ему
не будут мешать лысенки.
     Я еще поддакнул и говорю:
     - Лысенку давно пора "Политанией" вывести.
     - Что за "Политания" такая? - спрашивает.
     Объяснил, как мог. Изумился академик:
     - В каком говне живет человек, какие звери подлые его  кусают,  а  он
все к звездам, к звездам, сволочь дерзновенная и великолепная!
     Я академику в ответ толкую, что, если мандавошки одолевают, то не то,
чтобы к звездам, а и  в  аптеку  залетишь.  Не  постесняешься  "Политании"
спросить.
     Короче, загребаться стал приличный кусок. Что  я,  блядь,  Днепрогэс,
что ли, даром энергию отдавать! Если электричка ездит, значит, плати уж по
совместительству.
     Ты, кирюха, опять ебало разинул, и, конечно, думаешь, как эту энергию
использовать в военных целях? Ну, и что же ты надумал? Что залегла дивизия
и дрочит, ток в колючую проволоку бежит и  атака  срывается?  Так  я  тебя
понял?  И  все  солдаты  друг  с  другом   соединены   последовательно   и
параллельно. А если замыкание короткое, что тогда? Ни хера ты не придумал.
Выходит, генерал должен пробку менять, которая перегорела и пока он  жучка
будет ставить, фашист тут как тут - и полный пиздец  дивизии.  Инженер  из
тебя, как из моей жопы драмкружок.
     Я у академика спросил один раз, что будет, если все мужское население
начнет по команде дрочить и кончит секунда в секунду, товарищеский  оргазм
совершит и групповой к тому же. Старикашка говорит:
     - Прогнозировать трудно, и для такой  высокоритмической  акции  нужна
редчайшая  самодисциплина  плюс  массовое  самосознание  должно  быть   и,
разумеется, ощущение единства цели. Пока мир разделен на два лагеря -  это
невозможно. Вот когда, батенька, будет один мир, тогда и посмотрим,  тогда
и подрочим, хе-хе, как вы изволили подпустить термина. Ежели, мечтатель вы
мой, говорить серьезно, то эксперимент в таких глобальных масштабах  может
кончиться весьма плачевно, так как масса  полученного  удовольствия  будет
равна плюс-минус бесконечность.
     А ты, кишка слепая, дивизию с пробками задумал.  Ведь  техника  -  не
член. Она не стоит на месте ни одной  минуты.  Половую  энергию  не  вечно
будем добывать вручную. Это только в самых  отсталых  колхозах  останется,
когда выходит мужичонка поссать в темень-тьмущую, надрачивает свой кожаный
движок, а в другой руке фонарик горит, путь-дорогу освещает до сортира.  А
с крыльца он не ссыт, ибо культура выросла, понял?
     Мы уже новые опыты начали. Я запросил за  них  две  тысячи  аккордом.
Ведь угля-то и нефти совсем скоро не  будет,  на  дровах-то  до  звезд  не
доберешься, да и тайги, писали давеча, скоро не будет - пиздой  постепенно
накрывается.
     Какой  же  опыт,  в  общих  чертах?  Заебачивают  мне  в  голову  два
электрода. Ну, и денатурат ты, ебал я твою четырнадцатую хромосому  раком!
Как же можно захуячить человеку в голову  электроды,  которыми,  по  твоим
данным, сваривают могильную ограду на Ваганьковском кладбище? Я из  твоего
глупого черепа ночной горшок замастерю, только  дырки  замажу.  Дождешься!
Вгоняют мне в голову два электрода, тоньше волосинки  они  мудяшной  и  из
чистого золотишка сделаны. Сажусь в кресло мягкое, от электродов провода к
прибору умнейшему тянутся. Кизма командует,  чтобы  я  про  футбол  думал.
Думаю, а у  меня  стоит,  чего  ни  разу  в  Лужниках  не  было.  И  вдруг
автоматически чую, забирает меня, уже не до футбола. Кизма орет, чтоб руки
мои привязали. И веришь, спустил. Победа!
     Это сейчас кажется, что она легко далась нашей лаборатории, а сколько
мы  мучились!  Мне  весь  череп  истыкали,  все  клетки  искали,   которые
исключительно еблей занимаются, а найти никак не могли, проститутки.  Чего
только со мной не было  при  этом!  То  ногами  мелко  дергал,  то  плакал
горько-горько, то ржал как лошадь. Один раз вскочил  и  как  ебанул  Кизму
между рогов здоровенной клизмой, одних реторт перемолотили штук десять,  а
Владу Юрьевну целовал при всех. Вахтеров вызывали меня связывать. А клетку
никак не найдем, вроде и нет ее вовсе. Я рацпредложение вношу, что, может,
она - эта клетка мозга - не в башке  совсем,  а  в  залупе  располагается.
Обсудили такую гипотезу, не прохезала она. Опять за бошку взялись,  и  под
женский день перекосоебило меня. Щека  левая  до  ушей  заулыбалась,  рука
отнялась и нога тоже, а электрод - все у нас в спешке делается - вытащили,
а куда ставили, забыли. Тычут-тычут, не попадут.  По-новой.  Весь  женский
день я был временно разбит параличом. Даже Владу Юрьевну не побаловал,  из
ложечки меня кормила. Академик Кизме выговор объявил. Хули делать?!  После
праздника выправили меня. Потом нашли все же ебучую клетку. На  расстоянии
стали моей психикой управлять, и академик сказал  на  закрытом  заседании:
"Покажу тебя, Николай, коллегам".
     Запиздячили в меня  штук  десять  электродов,  все  в  разные  центры
чувств, выводят на сцену, Кизма на  расстоянии  мной  управляет.  Выступаю
неплохо, смеюсь, плачу, трекаю без умолку, в  гнев  впадаю  и  в  милость.
Вдруг, сукой мне быть, сам  того  не  хотел,  расстегиваю  мотню,  вынимаю
шершавого и давай ссать прямо в первый ряд.  Хожу  по  сцене  и  ссу.  Все
равно, думаю, посадят... У нас одному три года влупили за то, что в  клубе
с балкона партер обоссал. Или выгонят.  Кончил  ссать,  и  веришь,  бурные
аплодисменты   мне   ученые   закатили,   думали,   что   коронный   номер
экспериментирую.
     Вскоре я машину купил, катер и полдома на Волге.  Рыбачу  в  отпуске.
Самое лучшее в жизни, скажу я  тебе,  кинуть  палку  в  березняке  любимой
женщине и забыть к ебене матери науку биологию, в  гробу  я  ее  видал,  в
босоножках. Ведь они что теперь задумали? Кизма открыл, что при оргазме  я
элементарные частицы испускаю, или излучаю - хер их разберет  -  потому  в
мозге взрыв огромной силы происходит, почему и  в  обморок  падаем.  Хотят
меня в магнитную комнату засадить на пятнадцать суток, камера Вильсона она
называется. Я было уперся, а Кизма говорит, что если  мы  на  тебе  кварки
поймаем, то Нобелевская премия обеспечена. Я и согласился.  Человек  же  к
любой работе привыкает. Вопросы есть?
     Урка международный у  нас  работает.  Я  устроил.  Опыты  по  лечению
импотенции на нем делают. Неплохо зарабатывает. Ну, что еще? Кварки -  это
самые простые частицы, из которых все сделано, -  в  оргазме  их  изловим!
Американцам козью морду сделаем!
     И это тайна, учти, сука!

Last-modified: Tue, 09 Feb 1999 06:02:43 GMT

Оцените этот текст: