Юрий Бондарев. Река ----------------------------------------------------------------------- "Собрание сочинений в четырех томах. Том первый". М., "Молодая гвардия", 1973. OCR & spellcheck by HarryFan, 18 June 2001 ----------------------------------------------------------------------- 1 Сильный ветер шумел в вершинах островов, и вместе с шумом деревьев доносилось беспокойное кряканье озябших уток. Уже больше двух часов плот несло по быстрине, и не было видно ни берегов, ни неба. Подняв воротник куртки, Аня сидела на ящиках и, сжимаясь от холода, смотрела в темноту, где давно исчезли огоньки Таежска. Только позавчера, после пересадки с поезда на самолет внутренней линии, она прибыла в сибирский этот городок, старинный, купеческий, с современными громкоговорителями на улицах, усыпанных пожелтевшей хвоей, и там, в один день получив назначение, не найдя в себе смелости расспросить подробно о новом месте, плыла теперь в геологическую партию на плоту с совершенно незнакомыми людьми. Было ей сейчас неспокойно, как было уже неспокойно и во время полуторачасового полета на потряхивающем самолете, и не проходило ощущение странного сна, который должен вот-вот оборваться. Но все было реально: растаяли в непроницаемой тьме желтые искорки дебаркадерных фонарей, она сидела на ящиках, и от порывов ветра в конце плота разгорался багровый жарок трубки, поскрипывало равномерно весло, черным пятном проявлялась человеческая фигура, - и, будто вырываясь из сна, Аня наконец спросила неуверенно: - Мы нигде не остановимся? Раскаленный уголек трубки колыхнулся, осветил фосфорически блеснувший циферблат ручных часов, хрипловатый голос ответил из темноты: - Два с половиной часа в пути. Что вы не спите, доктор? Ночевок на берегу не будет трое суток. Ложитесь возле Свиридова на ящики и спите себе. "А что сейчас в Москве?" - подумала Аня, пряча лицо в воротник и представила затихающие к ночи улицы, тихий свет фонарей на асфальте, зеленые огоньки такси на опустевших стоянках. "Да, да, а письма сюда будут идти больше недели..." - Замерзли, доктор? - Нет, нет! - сказала она быстро и открыла глаза. Ветер расчищал небо; над высоким левым берегом, в прорехах туч ныряя, цепляясь за побеленные вершины тайги, катилась луна, становилось то сумеречно, то ясно. Аня, привыкшая к темноте, с удивлением увидела весь плот - ящики, брезент, на нем спящего под тулупом геолога Свиридова и второго геолога Кедрина, подошедшего к ней от весла: с обоими ее познакомили утром в управлении "Нефтеразведки", и она только знала их фамилии. Расставив ноги, Кедрин стоял возле, луна высвечивала его широкоскулое лицо, замкнутое, хмурое; просторная куртка с откинутым дождевым капюшоном делала его необычно широким и тяжелым, и еще утром, когда знакомили их в Таежске, Аня подумала, что он своим мрачноватым и неуклюжим видом был похож не на геолога, каких встречала не раз в Москве, а на какого-то немолодого зверобоя, каких никогда не встречала. - Продрогли ведь, доктор? - сказал Кедрин. - Луна появилась, вроде веселее стало. Ну ладно, это лирика... - Он усмехнулся. - Вы как, мозолей боитесь? Или, простите, для медицины очень бережете ручки? - Почему вы это спрашиваете? - не поняла Аня и зябко засунула руки в рукава. - Странно как-то... Он, медля отвечать ей, пососал трубку, проследил, как пронизанные лунным светом белые клочки дыма унеслись к черной воде, затем после молчания сказал почти грубовато: - Идите сюда, доктор! - Зачем? - Идите, не задавайте вопросов! - повторил он настойчиво и медвежьей развалкой двинулся к веслу. - Здесь я за вас отвечаю, а мне поручено доставить вас в сохранности. Аня слезла с ящика и тихо подошла, вглядываясь в его лицо. - Я вас не понимаю. - Становитесь сюда. Берите весло. Вот так. Ясно? Держите плот посередине... Движение веслом вправо и влево. Наука примитивная, но согреетесь - гарантирую, - и, не ожидая ответа, сел на ящики, выбил трубку о доски, добавил: - Не стесняйтесь, работайте, только мозолей на ручках не бойтесь! - Но я не пробовала ни разу, - проговорила Аня с робостью. - Я должна управлять веслом? Вы... серьезно говорите? - Совершенно серьезно. Попробуйте, я же вам сказал. От волнения, от студеного воздуха у нее заныли зубы, она вправо и влево с усилием повела веслом, вырывавшимся из ее рук, и рядом заскрипела уключина, забурлила вода, - тяжко покачиваясь, плот скользил, несся по быстрине - и, как в непрекращающемся сне, Аня со страхом оглянулась на Кедрина, который молча сидел в накинутом на плечи тулупе, темным силуэтом выделяясь на ящиках, среди залитой холодным лунным светом реки; долго спустя он проговорил вроде бы насмешливым голосом: - Если не согрелись, доктор, поработайте еще минут двадцать. 2 "Где это я? Что со мной?" - подумала Аня, просыпаясь, сразу почувствовала жжение в ладонях, томительную боль в плечах и, вспомнив ночь, высвободилась из тулупа, изумленно огляделась. Было серое утро, над головой клубящаяся туча закрыла полнеба, на востоке, сдавленная этой тучей и зубчатой кромкой лесов, сквозила узкая щель мутной зари. Пахло дождем. Со свинцовых плесов с беспокойным кряканьем подымались тучи диких уток и, покружившись над рекой, летели в тайгу - должно быть, на тихие озера. - А, Анечка! Как спали?.. За веслом уже стоял, притоптывал сапогами геолог Свиридов, весь помятый, розовый после сна, грыз яблоко, вертел оживленно головой, взглядывая на небо, на Аню, а возле ног его из дверцы железной походной печки краснел огонь. Улыбаясь, он поспешно в знак приветствия поднял руку, растопырив пальцы, и обрадованно помахал Ане, как давней знакомой. - С пасмурным вас утром в тайге, Анечка! - И приятным тенорком пропел: - Эх, дороги, пыль да туман... Так вроде, да? А у нас дорога не пыльная. Воздух, ветер, вода... Хотите яблочек, дефицитных в тайге? Кисловаты, но ничего! - Подождите, умоюсь. Я сейчас. - Верно. Этого не учел, виноват. Никогда ведь не умывались сибирской водой. Эт-то деликатес. За деньги продавать надо. Он засмеялся, поворочал веслом, для деликатности подождал, пока Аня умылась, затем, кряхтя добродушно, присел против нее на ящик, протянул вынутое из вещмешка яблоко, сказал: - Пожалуйста, кушайте на здоровье. Витамин, - и повернулся к затухающей печке: - Хозяйство целое. Не греет на ветру. Но и цыган от холода под сетью спасался. Знаете, нет? Свиридов весело потирал руки, мягкая улыбка играла на полных губах, блестели передние золотые зубы; весь он был приятно полный, приветливый, домашний, со здоровым румянцем, с ямочкой на подбородке - и Аня подумала: если бы он жил в городе, то, наверно, любил бы выезжать летом на дачу, бегать с авоськой по магазинам, разговаривать с соседями в электричке. Она откусила яблоко и сказала удивленно: - Холодное какое! Свиридов поощрительно пошевелил мохнатыми бровями, спросил: - Ну как, Анечка, ваша ночная вахта? Привыкаете? Нравится вам у нас здесь, а? - Ничего, - ответила Аня, - правда, я не привыкла... - Ничего? Что ж, так сказать, успокаиваете сами себя? Рад, рад! - Почему? - Как вам сказать? - Свиридов смешливо оттопырил нижнюю губу. - Я, знаете, пять лет без передышки в тайге. Бродяга, да и только. Родной дом - куст, земля - постель, медведь - приятель. - Смотрите! - крикнула Аня, глядя на реку. Около лесистого, будто дымящегося вершинами острова плот понесло в узкую, взбесившуюся протоку. На острове мрачно, густо, наклоняясь в одну сторону, зашумели деревья. Вода свинцово замерцала, и стало темно, глухо, как в осенние сумерки. В небе слепяще распорол тучи неестественно фиолетовый свет, и гром загрохотал над тайгой так, словно выворачивал с корнями, ломал деревья. Потом, приближаясь, по тайге пронесся настигающий шорох, крупные капли застучали по мутной воде вокруг плота, и вокруг яростно зашумело: пошел дождь, ледяной, резкий, секущий. - Под брезент, Анечка, быстро! И она, задохнувшись от холодного сплошного потока, почувствовала, как Свиридов набросил на ее голову край брезента, и тотчас увидела: Кедрин, разбуженный этим криком и дождем, заспанный, резко откинул тулуп, поглядел, как бы ничего не понимая, на реку и вскочил, недовольно хмурясь, бросил Свиридову: - Весло укреплять нужно, черт бы взял! Ясно? И шагнул к веслу, под водяную завесу, а дождь уже неистово бил струями, усиливался, как в тумане не стало видно ни острова, ни берегов, сразу плот показался крошечным, одиноким, заброшенным в этой нескончаемой пустыне воды - и это мгновенное чувство тоскливой заброшенности, какой-то отъединенности от всего живого мира кольнуло Аню, когда Кедрин привязывал весло, делал это и стоял зачем-то под дождем и когда он влез под брезент, хмурый, в прилипшей к телу рубашке, и вытер мокрое лицо, ни слова не вымолвив. - Вы совсем промокли, - сказала она с осторожным упреком. - А? Вероятно, - невнимательно ответил он и раздраженно выговорил Свиридову: - Терпеть не могу "авось" да "небось", ясно тебе? Заруби это. Клоунаду для цирка оставь! Миролюбиво ухмыляясь, Свиридов потер ямочку на подбородке, успокоил его: - Нервы, нервы, Коля, надо беречь. Не восстанавливаются они, правда, Анечка? Плот - это плот, как известно. Доплыве-ем, не промахнемся, Коля. Течение поможет. - Долго будет дождь? - спросила Аня. - Терпение, - сказал Свиридов. - Привыкайте, Анечка. Здесь дождь не дождь, сто километров не расстояние. Однако дождь кончился через час, но солнце не выглянуло, было тихо, мглисто, серо. Низко над рекой, шелестя крыльями, пролетела стая диких уток. Весь плот влажно и темно блестел, в складках брезента скопились озерца, маленькая железная печка была потушена дождем, там не шевелился огонь, она не чадила даже. Кедрин первый вылез из-под брезента, ссутулясь, в облепившей плечи рубашке, присел к печке и начал возиться с сучьями, мелко ломая их, потом вскинул на Свиридова посветлевшие от холода глаза. - Что стоишь? А ну бумагу и спички! - Нервы, Коля, нервы... - покачал головой Свиридов. - Береги себя для геологии. Все перемелется, мука будет. - Не зуди, - Кедрин поморщился, взял у Свиридова спички, старую газету и застучал дверцей, зашуршал бумагой в печке. И Аня, преодолевая внезапную робость от этого командного раздраженного тона Кедрина, спросила тихо: - Может быть, я чем-нибудь могу помочь? - Что? - хрипловато отозвался Кедрин. - Что вас беспокоит, доктор? Замерзли, наверно, чертовски? Идите сюда, садитесь к печке. Признаюсь - сам продрог, как подзаборный цуцик! Или вот что... Скажите, спирт у вас для согрева имеется? - Вы всегда так будете разговаривать со мной? - с настороженной обидой спросила Аня. - При чем же спирт? - Тогда простите, доктор, обратился не по адресу. 3 Опять вечернее небо темнело в воде, опять с берегов раскатами тек гул деревьев, напитанная сыростью густая темь обволакивала реку промозглым туманом, задавливая впереди над тайгой еще слабо тлеющую нить заката. - Анечка, как вы? - послышался голос Свиридова. - Не спите еще? Вторые сутки пошли... Она не ответила, только плотнее укутала шею поднятым воротником, дышала в мех, согреваясь. Свиридов неуклюже топтался, поеживаясь, у весла, расплывчатый силуэт его невысокой фигуры почти сливался с чернотой воды, и Аня уже не видела его лица, которое представлялось ей сейчас грустным, усталым. - Пустыня, вечность, - со вздохом сказал Свиридов. - Ни одной души на сотни километров, ни одного огонька. Странновато, а? Аня поднялась с ящиков, подошла к Свиридову, волоча по бревнам полы тулупа, прижала к щеке нагретый дыханием мех воротника, посмотрела с полувопросительным ожиданием на меркнущее лезвие заката в потемках туч. - Какое мрачное небо... Здесь бывает тоскливо, правда? - Ох, не то слово, Анечка, - заговорил Свиридов доверительно. - Жить в, тайге - это не для всех. Все с характером связано. Вот Коля наш немного одичал, - добавил он шепотом, оглядываясь на ящики, где под брезентом спал Кедрин, - хотя тайга для него - мать родна. И то, знаете ли... Вы на него не обижайтесь. Все перемелется. - Он помолчал. - Покурить, что ли, чтоб дома не скучали... Постойте у руля, доктор, парочку минут, а я тут рядом посижу. - Пожалуйста, курите. - Ночью осень свое возьмет, - неопределенно забормотал Свиридов и, притопывая, двинулся к ящикам, прерывисто втянул в себя воздух. - Ночка! Чтоб ее волки взяли! Вот жизнь. Вроде опять дождь начнется, заволакивает. Палатку бы поставить, да плот маленький. На катере бы веселее было... Э-эх, где мои папиросы, отрада моя? Так бормоча и вздыхая, он устроился на ящиках, пошуршал своим резиновым плащом, повозился со спичками и вскоре затих там, куря в рукав, как будто пряча огонек папиросы от ветра. Чуть-чуть переводя весло, Аня выравнивала плот на едва различимую в темноте полоску заката, мрачно и чуждо отсвечивающую в воде стальным холодом, и вдруг с ощущением окружающей плот безлюдности пространства, пустоты ночи, чувствуя, как ветер морозно обжег колени в распахнувшиеся полы тулупа, почему-то с тоской вспомнила прошлую ночь: эту реку, залитую луной, Кедрина у руля, багровый уголек его трубки - и как от колючего озноба и беспокойства передернула плечами, мгновенно очнувшись от тяжелых капель, упавших на руку, от странно близкого и слитного рева тайги, от ее несущегося из темноты гула. "Сколько нам плыть еще?" - подумала она, и на миг ей показалось со страхом - случилось что-то, плот бешеным течением несет прямо на берег, не слушается ее, весло, как намыленное, выскальзывает из ее рук, и уже удержать его нет сил в туго забурлившей вокруг воде. "Куда мы плывем? Я ничего не вижу!.." - Свиридов! - шепотом позвала Аня. - Свиридов! - позвала она громче. Никто не ответил, и тут же что-то бесформенное, черное, прошуршало мимо плота, упруго, словно ветвями, хлестнуло по бревнам, как ливнем обдало волной влажного воздуха и брызг. Плот стремительно несся в непроглядной тьме. - Свиридов! - крикнула она. Свиридов вскочил, заспанно сопя, кинулся к ней, непонимающе и дико схватился за весло, оттолкнув ее в сторону. - Что случилось? Что?.. В то же мгновение оглушающий удар сбил обоих с ног, Аня успела услышать, как пронзительно заскрипел плот, ее бросило к ящикам, ящики скользко покатились по бревнам, и на мгновение она с ужасом почувствовала горьковатый вкус водянистых листьев на губах, и стало невмоготу дышать от с силой ударивших в лицо, в грудь мокрых ветвей. Она упала на бревна, задыхаясь, еще не понимая, что произошло, а вокруг и над ее головой шумели невидимые деревья, сыпались ледяные брызги в глаза из тьмы. Плот стоял. Со всех сторон, казалось, сомкнулась непроницаемая чернота, наполненная все покрывающим гулом, потом смутные голоса зазвучали рядом, рокот тайги глушил их, и она едва уловила чьи-то вскрики: - Аня-а! Аня-а-а!.. - Где мы? - через силу прошептала Аня, не слыша своего голоса. Впереди вдруг зажегся, пронзил сеть дождя острый луч фонарика, выхватил из тьмы качающиеся кусты, деревья, дыбом вылезший на берег плот, возле него по колено в воде двигались Свиридов и Кедрин, неясные тела их как бы поднимались над этим узеньким светом. - Накомандовал! - со злостью закричал Кедрин. - Какого черта молчишь? Куда смотрел? - Колечка, да ведь мука в ящиках!.. Что же это такое? - отрывисто вскрикивал Свиридов. - Боже мой, Анечка! Где Анечка?.. - Замолчи! Черт тебя возьми совсем, за это бить мало! В это же время скользнувший свет фонарика на секунду осветил сдвинутые на плоту ящики, уперся Ане в лицо, и тотчас раздался голос Кедрина: - Доктор, живы? Не ушибло вас? (Она только слабо качнула головой.) Свиридов! Осматривай впереди плот! Проверяй связку! Доктор! Сойдите в воду! Только осторожней! Держитесь за плот!.. В темноте запрыгала, замелькала желтая полоса света, скользнула по ящикам, наполовину съехавшим в воду, по мокрой: щеке, по ощупывающим бревна плота мокрым рукам Свиридова, и слабые вскрики доносились оттуда: - Да как же это, Колечка? Боже мой... На остров наскочили! - Клади ящики, говорят! - зло закричал Кедрин. - Что стоишь? Какого черта медлишь? Быстро! Вокруг плота бурлило, заворачивало течение, и Аня, стоя по колено в воде, почему-то прижимаясь к плоту изо всех сил, словно бы издалека слышала, как звенел по реке дождь, шумели над головой деревья, скрипели бревна, стучали об них ящики, как кто-то прерывисто и часто кашлял, и лишь теперь понимала ясно, что случилось. Откуда-то из тьмы приблизился голос Кедрина: - Доктор, вы здесь? Потом хлопанье по воде, и у самого уха Ани - трудное дыхание; влажные сильные пальцы случайно коснулись ее руки, и рядом прозвучало глуховато: - Потерпите малость, доктор! И он прошел мимо нее, что-то стал делать в темноте, загремело весло, звякнула уключина, и она еще ощущала его мокрые пальцы и не могла выговорить ни слова, боясь, что может заплакать от бессилия, от какой-то ядовитой бессмысленности случившегося. - А ну! Толкайте плот! Толкайте сильней! - хрипло крикнул Кедрин. - Я на весле! Ну, сильней! - Ну" раз, два, еще! - дыша Ане в щеку, суетливо скомандовал рядом с ней Свиридов. - Раз, два, еще! Помогайте, Анечка, давайте вместе! Ну, р-раз!.. Ее руки, упираясь, соскальзывали с бревен, но вдруг стало немного легче - плот качнулся, заскрипел, тронулся, и заработала уключина, забило весло по воде. Бешеное крутое течение помогало им и валило с ног, впотьмах несла их куда-то ледяная река. Когда они подтащили плот к берегу, здесь, в тиховодье, одурманивающе пахло тиной, и Ане удушливо сжимало в горле, и, как только обессиленно вскарабкалась по скользкому берегу вверх, она еще не полностью все понимала, а впереди слитно шумело, как будто невидимый водопад низвергался с высоты, обрушивался на вершины деревьев, гудевших под его напором. - Костер! Сушняк тащите! - донесся крик Кедрина. Тогда Аня опустилась на мокрую траву - не могла дальше идти, а впереди, где гудела, плескалась тайга, что-то кричал Свиридов, голос его затихал, удалялся, и она все же с трудом поднялась и, спотыкаясь, пошла наугад, на невнятный звук трещащих в потемках ветвей. - Аня! Где вы? Аня!.. Не ответила. И, только услышав близкий треск сучьев, приближающиеся шаги, сказала жалко, сдерживая слезы: - Здесь я... - Фу, черт! Думал, отстали! - проговорил, отпыхиваясь, Свиридов. - Хоть глаз выколи... Она не двигалась. Он позвал опять: - Аня! - и, не выпуская из рук наломанные ветви, в изнеможении, грузно опустился на землю, затем, отдышавшись, сказал наигранно бодро: - Как же это, а? Как же это вы? О господи! Аня спросила шепотом: - Где Кедрин? - Пошел, - возбужденно ответил Свиридов. - Пошел искать сушняк. Да только найдешь сейчас мешок дождя да вагон ветра. Вот вам и романтическое приключение в тайге. Просто кино, а? Ладно, попробуем костер, авось обогреемся, если не закоченеем. Однако костер не разгорался, едко дымили сырые ветви, и, мотая головой, надсадно перхая, он ползал на коленях вокруг гаснущего под дождем огонька, ругался с остервенением: - Чтоб тебя волки съели со всеми твоими родственниками! Вот мокрядь проклятая! - Где Кедрин? - опять спросила Аня. - Волки его не сожрут, Анечка. Они в берлогах в такую погоду сидят. Палкой не выгонишь. Кедрин пришел минут через десять, кинул к костру большой ворох моха, охапку сушняка, посмотрел на мучения Свиридова, глухо и как-то спокойно проговорил: - Не горит? - после молчания добавил: - Ночуем здесь. А ну-ка, Свиридов, отойди, без толку суетишься. Он, наломав веток, соорудил из них шалашик, положил в него мох, зажег сразу несколько спичек; костер слабо пыхнул, расширилось пламя, поднялось, теперь стало видно, как сыпалась на огонь дождевая пыль и, подступив вплотную, заблестели вокруг мокрые стволы лиственниц. - Слава тебе, Коля! Слава! - воскликнул Свиридов с неестественным оживлением и лихорадочно засуетился возле костра, подбрасывая ветви. - Золотой ты человек, Колечка! А Кедрин, вздрагивая, весь промокший, сидел молча, стиснув коленями руки, по его скулам прыгали красные отсветы, и от этого лицо казалось болезненно осунувшимся, худым; с висков скатывались капли. Потом так же молча он вынул кисет, высыпал табак на ладонь, досадливо шевельнул бровью, медленно ссыпал его обратно, и Аня будто сейчас особенно ясно увидела, как мелко дрожали у него посиневшие пальцы и стучали зубы, выбивая несдерживаемую дробь. - Послушайте, - проговорила Аня растерянно. - Конечно, я знаю... я виновата! Но нам нужно что-то делать сейчас... Поймите, нельзя же так сидеть, нам нужно что-то делать... Он странно взглянул на нее сухо блестевшими глазами, сказал: - Эх, доктор, доктор, хуже бывает. Обождем до утра. Обсушимся, поставим палатку. Не умрем, доктор. Как-нибудь. - Он замолчал и, сморщив лоб, внезапно отрывисто закашлял, не подымая взгляда, потер рукой грудь, пытаясь усмехнуться, сказал: - Я ведь вчера просил у вас спирт... Лучшего лекарства в тайге нет. Глядя на него, Аня встала, неожиданно зазвеневшим голосом спросила: - У вас, кажется, фонарик? Дайте, пожалуйста. - Куда вы, Анечка? - вскинулся от костра Свиридов. - Что вы такое выдумали? - Я схожу к плоту. Я сейчас вернусь. Включив фонарик, она пошла в темноту, не видя впереди ничего, кроме мокрого блеска травы в коротком лучике света; трава влажно шелестела под ногами, сразу же захлестнула ее по пояс, и она остановилась: близко донесся рокот воды где-то внизу. "Река рядом! Надо спуститься!" - переводя дыхание, подумала она. - Слава богу, что это недалеко!" Когда через полчаса она вернулась, Свиридов, сутулясь, в угрюмой задумчивости глядел на огонь из-под надвинутого на лоб капюшона. Кедрин лежал возле костра, укрывшись с головой тулупом, вздрагивая под ним, как в ознобе. Доставая из медицинской сумки склянку со спиртом, Аня только спросила осекшимся голосом: - Что?.. - Я же вам говорил: глушь! Глушь! - с сердцем выговорил Свиридов, оборачиваясь и скривив губы. - Медведи одни живут, и те подыхают! - Послушайте, Свиридов, зачем вы это говорите? Вы же лучше меня знаете, что надо делать... Надо палатку. Немедленно! Вы понимаете? 4 Часа через два они втащили Кедрина в палатку и положили на топчан из нарубленных еловых ветвей, наваленных возле принесенной с плота железной походной печки, которая казалась теперь спасением. Весь багровый от жара, Кедрин подтягивал к животу ноги, его трясло; ворочая головой, прижимая щеки к меху подстеленного тулупа, он вдруг забормотал что-то отрывистое, невнятное, и вконец измученный Свиридов, вытерев свое мокрое лицо, многозначительно покосился на Аню, а она, торопясь, зачем-то снимала с себя новую, выданную в Таежске куртку, затем стащила с Кедрина сапоги, плотно укутала курткой ему ноги и сверху накрыла краем тулупа. На ней теперь было шерстяное платье, еще московское, - то платье, в каком нарядно ехала сюда, и она мельком, внезапно перехватив вопросительный взгляд Свиридова, подумала, что это платье, должно быть, выглядело как-то странно и дико здесь, как и новенький стетоскоп, который она вынула из сумки. Всхлипнув, Кедрин задвигался на топчане, еле слышно зашептал сквозь стук зубов: - Вот как подуло, м-морозно, ты лесину в костер сруби, слышишь?.. - Бред. Свиридов, все с удивлением косясь на ее платье, на стетоскоп, озабоченно наклонился к ней, заговорил: - Как вы ушли, Анечка, к плоту, он сразу прилег, значит, спать, говорил: "Хочу, второй день не могу, - говорит, - озноб выгнать..." А потом начал: на какие-то пики его бросают, в мясорубке мелют! Какой-то кровавый ужас! Не повезло нам... - Свиридов коротко вздохнул, задумался, помолчав, удрученно договорил: - Эх, Колька, Колька, геологическая твоя душа! Д-да, бывает же, и мамонта с ног - фить! Никогда ведь не болел. Может, у него... Не энцефалит ли?.. Бывает здесь жуткое такое. От клеща. Температура после укуса... страшная мозговая болезнь... - И, опять скользяще оглядев ее платье, с напряженной улыбкой выговорил: - Сложный диагнозик? А? Что же делать будем? - В отношении диагноза я как-нибудь разберусь, - повернувшись к нему, сказала Аня. - Я попросила бы вас посмотреть за печкой, принести дров и воды. Идите, пожалуйста! Он с неуверенностью развел руками, он словно не узнавал ее: темные брови сдвинулись, вся она стала угловатой, и ее голос тоже как бы приобрел острые уголки. - Что вы, в самом деле, дайте отдышаться, Анечка! Сердце зашлось. - Шутка - ночь не спавши... - проговорил Свиридов обиженно и, пошатываясь, вышел, слышно было, как захлюпали сапоги по лужам. Аня осторожно сдвинула тулуп с груди Кедрина, выслушала его, прижимая к горячей коже стетоскоп: были хрипы в верхушке легкого, и это не испугало ее в тот миг, а подтвердило опасения. - Кто это? Зачем? - слабо сказал Кедрин, очнувшись от прикосновений холодка стетоскопа. - Вы? Где... Свиридов? - Я с вами, - еле внятно ответила она и тихонько провела ладонью по его пылающему лбу, стараясь улыбнуться, но ее слова не дошли до него. Кедрин ознобно дрожал, как раздетый на морозе, вздрагивали запекшиеся губы, закрытые веки; раз с усилием приоткрыл воспаленные глаза, увидел Аню, долго бессмысленно глядел на нее неузнавающим, затуманенным взглядом и, зажмуриваясь, снова подхваченный бредом, в ознобе застучал зубами, быстро, несвязно заговорил что-то непонятное, дикое, и ей почудилось, будто огромной черной тенью над головой завитал страх бессилия, похожий на отчаянье и одиночество среди гудения этого ветра над палаткой, среди этого нескончаемого дождя, шелестящего по брезенту. - Аня! Доктор!.. - донеслись до нее приглушенные вскрики из летящего за палаткой гула. И она, вздрогнув, вскочила, поспешно отдернула полог: это был голос Свиридова. Ветер вместе с брызгами дождя хлестнул по лицу, заплескался полог, обдало сыростью, все шумело, раскачивалось в темноте, и возле палатки полз, скакал по мокрой траве ослабший луч фонарика. - Свиридов! - крикнула Аня. Хрипло дыша, он подковылял к ней темнеющим комом, втиснулся в палатку, едва держась на ногах, бросил у самого входа охапку дров, весь расслабленный, подкошенно опустился на ветви, землисто-серое мокрое лицо его дергалось, болезненно кривясь, грязные руки зачем-то ощупывали правую ногу. - Что с вами, Свиридов? - Да что вы спрашиваете? Спасибо вам в шляпу! Загоняли, как ишака, нашли мальчика! - с озлобленностью выдохнул он, взад и вперед раскачиваясь. - На дерягу упал в какую-то яму, ногу... ногу я вывихнул, ну что я теперь с этой ногой?.. Аня, глядя пристально потемневшими глазами, сказала: - Покажите ногу. Снимите сапог. Тогда он, кряхтя, стиснув зубы, начал с ее помощью снимать сапог и, оголив ногу, отдуваясь, с напряжением держал ее на весу двумя руками, щеки его налились краснотой. Она стала на колени около него, осмотрела, ощупала ногу и легким движением дернула ее, проговорила как можно спокойнее: - Ничего страшного. Потерпите. - Да вы что? - Свиридов сдавленно вскрикнул, выкатил белки, вырываясь. - Кедрина в могилу загоняете, а меня - в инвалиды, что ли? Что вы меня успокаиваете? Какой вы врач? Смешно это!.. Аня медленно выпрямилась, и вдруг Свиридов показался ей таким незнакомым, чужим, стало невыносимо смотреть на его неприятно-злое, изменившееся лицо, на его ямочку на полном подбородке, на его измазанные грязью руки, гладящие ногу. - Знаете что, - сказала она негромко, - вы правы. Ложитесь и успокойтесь. Я только об этом вас прошу. Он повалился на ветви, скосясь в сторону Кедрина, всхлипывающего в бреду, и опять сел, словно толкнуло его, остановил моргающие глаза на желтом огне "летучей мыши" и засмеялся непонятным насильственным смехом. - Простите меня, Анечка, - нашло на меня, сам не знаю... - заговорил он с придыханием, оборвав смех, - нам что-то делать надо, что-то делать, доктор! Утром погрузиться бы на плот, до партии добраться, а там Кедрина в больницу, на катере или вертолете. Понимаете? Или еще нет? К людям надо!.. - Нет, с ним я никуда не поеду, - ответила Аня, сидя у изголовья Кедрина, и отрицательно покачала головой. - Вы с ума сходите, доктор! - обрывисто проговорил Свиридов. - Вы небось об энцефалите и слыхом не слыхивали! Она молчала. Свиридов, сопя, перхая, лег на ветви и заворочался, зашуршал плащом, через ноздри шумно втягивая в себя воздух: - Боже мой, боже мой, кому же это нужно?.. 5 На рассвете она проснулась от холода, от какого-то смутного движения в палатке и неспокойно вскинулась с первой мыслью, что поднятый видениями бреда Кедрин, вскочив, пытался выйти, отдернуть полог, но тотчас услышала его частое, свистящее дыхание, увидела освещенное серым сумраком из оконца темное, обросшее щетинкой лицо, опаленное жаром, его мечущееся на топчане большое, будто раздавленное тело - и это мгновенно стряхнуло с нее остатки сна. Свет "летучей мыши" за закопченным стеклом сиротливо слабел, тускло мерк в водянистом воздухе раннего утра, проникающего сквозь оконце, печка угасала; все не переставая, плескал, лопотал дождь по брезенту, и от стен палатки дуло сырым холодом. - Слышали? Всю ночь бредит он, - прошелестел сдавленный шепот за спиной, и тут, оглянувшись, она неясно различила в полутьме Свиридова. Он сидел на ветвях неподвижно, сутуло и, продрогший, невыспавшийся, укутанный в плащ, похож был на большую нахохленную птицу, странно светились его белки, и ей со страхом показалось, что он сидел так всю ночь, ждал чего-то. - Вы что-то хотите мне сказать? - спросила Аня намеренно холодно и спокойно. Он качнулся вперед, словно толчком разбудили его, белки его лихорадочно скользнули по Кедрину, по лицу Ани, и он, хрустнув пальцами, заговорил сиплым прыгающим голосом: - Я больше вас видел, пережил, я в отцы вам гожусь, у меня тоже дочь. Зиночка, десять лет, и я с точки зрения психологии и вашей неопытности понимаю вас: молодость и самолюбие... Слегка покачиваясь, он говорил так, точно обвинял в чем-то Аню, точно она была виновата в своей молодости, и горячее шумное сопение его было беспокойным, раздражающим ее. - Вы отказываетесь... - заговорил он опять, - отказываетесь плыть и не отдаете себе отчет, чем все кончится. Сидеть ждать? Не-ет, Анечка! Мы оба рискуем, очень рискуем, вы даже не знаете как! Его в больницу немедленно надо, жутко подумать: сутки без сознания! И мы тут... - Он сглотнул, повел бровями на Кедрина, договорил со страстной убедительностью: - Аня, вы молодой врач, неопытный... а это страшная болезнь мозга, с таежным энцефалитом немедленно изолируют! Вы, может, не в курсе, а я знаю, знаю! Она смотрела на него с пристальным удивлением. - Вот что, Свиридов, - через силу равнодушно сказала Аня, поняв все. - Замолчите, я вас прошу. Езжайте, ради бога, я теперь справлюсь и без вас. Он с плохо скрываемым облегчением качнулся взад и вперед, комкая лицо какой-то подобострастной улыбкой, заговорил быстро: - Анечка, это единственное разумное решение, через три дня я буду в партии и нажму на все педали! Только, умоляю вас, милая, поймите же правильно. Я немедленно пришлю катер, но не думайте, не думайте, Анечка, что одному на плоту мне будет так уж легко! Это было бы заблуждением!.. - Уезжайте быстрей, сейчас, - повторила она и отвернулась. Она не видела, как он, затрещав ветками, поднялся, спешащими движениями застегивал плащ и, прихрамывая, пошел к выходу, выговорив тихим заискивающим голосом: - Я плот осмотрю, Анечка. Постараюсь сейчас. Она не повернулась, ничего не ответила, горькие обидные слезы душили ее. 6 Только утром на третьи сутки Кедрин очнулся и, открыв глаза, долго лежал неподвижно, весь в холодном липком поту, и, когда губы его зашевелились, она едва разобрала слабый шепот: - Где мы? Что со мной? - И брови чуть-чуть дрогнули, он с трудом поднял голову, нашел осмысленные взглядом Анино лицо, спросил непонимающе: - Это вы, доктор? Где мы? - В палатке. Лежите, лежите, пожалуйста. Все хорошо. Тогда он послушно опустил голову, потом, как бы мучительно пытаясь вспомнить что-то, проговорил наконец нетвердо и хрипло: - Аня, вы ходили куда-то ночью... в дождь... когда это было? - И с каким-то виноватым выражением потер грудь. - Скрутило меня. Что же это такое? И, знаете, в голове ни одной мысли. Какое-то блаженное успокоение... А она, сдерживая радость, присела рядом на топчан, не отрываясь от его исхудавшего виноватого лица, неожиданно сказала почти шепотом, как ребенку: - А теперь мы будем лежать и слушаться врача... Повернув к ней голову, он как-то по-детски, неуверенно и робко, растягивал в улыбке почерневшие губы и все, задумчиво морщась, тер под тулупом одной рукой грудь. Он неузнаваемо за эти дни изменился: обросшие щеки ввалились, на скулах выступил кирпично-желтый румянец; говорить ему еще было трудно, голос звучал ослабленно-глуховато, надтреснуто, его открытая шея казалась беспомощной - глядеть на этого человека, недавно сильного, было до боли странно ей. - Хотите есть? - спросила она, наклонясь к нему. - Вы только не говорите. Вы только головой кивайте. Он еле заметно усмехнулся и смежил веки. - Нет. - У вас болят суставы? Он отрицательно покачал головой и опять, точно вспоминая, с немым поиском оглядел палатку, затем спросил: - Свиридов где? - Уехал. В партию. - Зачем? - Так нужно было, наверно, - спокойно ответила Аня. - Сказал, что вернется... Или как там... нажмет на все педали, чтобы за нами прислали. Он проговорил: - Что он еще сказал? - Ничего. - Она выпрямилась. - Сказал, что у вас энцефалит. Поставил диагноз. И уехал. Обещал прислать катер. - Ничего не понимаю. Энцефалит? Можно мне курить, доктор? Обещал прислать катер? Он потянулся за трубкой, которая вместе с планшетом лежала в изголовье топчана возле его часов, взял ее, стал набивать дрожащими от слабости пальцами, и ей показалось, что даже пальцы у него исхудали. Она легонько высвободила трубку из его рук, мягко сказала: - Это... потом. Хорошо? - Вы понимаете, в чем дело? - спросил Кедрин. - Мы приблизительно на трети дороги от партии. Катер в ремонте. Не понимаю, как может вернуться Свиридов? На веслах? Это пять дней... - Пока об этом говорить не будем, - сказала Аня. - Мы обождем. Вам нужно окрепнуть. - Вы думаете, у меня... серьезная болезнь? - Он прищурился. - Вы мне сразу скажите - долго с ней возиться? Почему вы сказали об энцефалите? - Нет, - твердо ответила она. - Мне кажется, теперь вы поправитесь скоро. У вас была тяжелейшая простуда, к энцефалиту это не имеет никакого отношения. - Не хотелось бы иметь с ним дело... Кедрин посмотрел на какие-то лекарства и ампулы, разложенные на газете, на новенький шприц в металлической коробочке, потом посмотрел на ее осунувшееся, словно омытое бледностью, лицо, на темные круги под засветившимися глазами и, встретясь с ней взглядом, вполголоса проговорил: - Мне кажется... Вы устали со мной? Да? 7 На исходе следующего дня Кедрин попробовал встать, но его покачивало из стороны в сторону и при малейшем движении, даже от поворота головы, сразу же бросало в горячий пот, позывало на тошноту. Сильное его тело, высушенное жаром, не слушалось, не подчинялось ему, колени подгибались, и лишь с помощью Ани он доковылял до окна, сел, хрипло переводя дыхание; она, придерживая его, сказала: - Вам все-таки полежать надо. Окрепнуть. Он шепотом ответил: - Клин клином... как говорят... Будем учиться ходить. Трудно дыша, он с любопытством выздоравливающего поглядывал на забрызганное слюдяное окошко, вделанное в брезент палатки, и прижмуривался, как от ослепительного света; его глаза после болезни казались неузнаваемо теплыми и глубокими, беспричинная улыбка то и дело возникала в них вместе с мальчишеским удивлением. А по оконцу косо ползли капли, снаружи на мокрых ветвях дрожали, мотались глянцевито-влажные листья под дождем, и все время шуршало над головой, стучало по брезенту палатки. Листья, сорванные ветром, летели мимо оконца, один желтый, большой, на секунду прилип, прижался к слюде и медленно соскользнул тенью. - Видели? - изумленно сказал Кедрин. - Заглянул в окно. Любопытный! Видели или нет? И, выбив трубку о железную печь, тихонько засмеялся. Аня украдкой наблюдала за ним, и по всему тому, что он делал, говорил, даже по тону его голоса она понимала, что он выздоравливал. - Кедрин... вы трубку не курите. Хотите, я вам сверну козью ножку? Я умею. Это вот так делается. - Она достала из кисета Кедрина старую, сложенную в книжечку газету, оторвала уголок и, чуть наклонив голову, начала старательно вокруг пальца сворачивать козью ножку; свернула, подула в середину, сказала: - Теперь сюда надо насыпать табак. Правда ведь? Дайте табак. А теперь курите. Я вам сейчас спичку зажгу. Зажгла спичку неумело, держа ее за кончик, но, когда он наклонился к огню, спичка потухла, и она с возмущением проговорила: - Я бы директору спичечной фабрики такой нагоняй дала, ужасные спички! - Потому что к спичкам не приложена инструкция, как их зажигать, - шутливо сказал Кедрин. - А кто вас научил: свертывать козью ножку? - Мой дед. - Завидую вашему деду. Оба рассмеялись, и" внезапно почудилось Ане, что его слова и этот смех разрушили что-то стоявшее между ними, и с чувством невнятного испуга она поднялась, следя за струйками, беспрерывно ползущими но оконцу тонкими извивами. Кедрин застегнул пуговицу на вороте, глухо сказал: - Вы похудели, Аня. Вы устали со мной? Аня поглядела на него непонимающим взглядом и молча тряхнула головой, короткие светлые волосы ее упали на щеку. - Нет, нет, - ответила она и, закрыв глаза, улыбнулась, повторила: - Нет. - Аннушка, - вдруг задохнувшись от нежности, шепотом сказал он. - Аннушка!.. Он встал и с неуверенностью придвинулся к ней, теплые, ищущие, казалось, ее зрачки глаза его смотрели на Аню, и она видела в них свое отражение, и видела его брови так близко от себя, что можно было протянуть руку и погладить их пальцем. Она, не двигаясь, стояла возле Кедрина, заложив руки за спину, и, обмирая от этой близости, дрожаще и доверчиво улыбаясь, глядела на него и почему-то слышала, как в тугой тишине трещал в печке огонь, горячими отблесками касаясь ее щеки, шеи, и чувствовала, как он с осторожной нежностью взял ее руку, неловко стал гладить ее вальцы, и у него было такое лицо, будто между ним и Аней появилось что-то хрупкое, что он боялся разбить нерассчитанным движением. - Аннушка... - повторил он. Из раскрытой дверцы гудящей печи резко выщелкнулся красный уголек, упал на ветви между Аней и Кедриным. - Ведь так мы пожар наделаем, - полувопросительно проговорила Аня. - Вот тогда будет ужасно... Она высвободила руку и двумя ветками, как щипцами, подхватила уголек, бросила его в печь, опустилась на топчан и тут же зябко передернула плечами, готовая засмеяться, сказать, что вот стала мерзлячкой, но ничего не сказала, только накинула на себя куртку. Багровые блики огня из печи мерцали, прыгали по ветвям на полу, по ее ногам - и она несколько раз провела ладонями по коленям, не глядя на Кедрина, который после молчания заговорил глуховатым, незнакомым ей голосом, однако с нарочитым оттенком предлагаемой игры: - А вот... представьте, по всей тайге прорежутся шоссейные дороги, вообразите современные города, кинотеатры, бассейны... А вы, например, представьте это на секунду: выйдете из своего дома, с ванной, паровым отоплением, сядете в машину и через двадцать минут по прямому шоссе прибудете в Таежск на совещание врачей. - Он выждал немного и после этого с опасливой ш