Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Юрий Дружников, 1963-1988
     Источник: Ю.Дружников. Соб.соч. в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1.
---------------------------------------------------------------

                                Микророман




     Разбудил Машу напряженный разговор за дверью.
     -- Я устала, устала! Тебе плевать: отвалил в парк и обо всем забыл. А у
меня дети...
     Это мама.
     -- Каждый раз  одно и то же.  Завтра зарплата, завтра! С луны ты что ль
свалилась?
     Это отец.
     -- Завтра? А дети? Им надо жрать сегодня!
     -- Делала бы аборты, как все, не стонала бы теперь.
     -- Сам же сказал: ладно, рожай.
     -- Мало ли что! У тебя головы нету? С одним-то вертелись на сковородке.
Я что, из тумбочки бабки достаю? На кой всякое дерьмо покупаешь?
     -- Тарелки -- не дерьмо, дефицит, все брали.
     -- Ладно, тарелки... А юбка зеленая откуда?
     --  Юбку  мне  Евдокия  отдала,  ношеную.  От тебя  такого  подарка  не
дождешься. Почему одна я должна биться как рыба об лед?  Вон, у  Фаины мужик
дак мужик...
     Это опять  мама. Евдокия  -- одна соседка, проводница поезда "Москва --
Берлин",  Фаина  --  другая,  у нее  муж  в "Утильсырье"  талоны  на  "Графа
Монте-Кристо" за макулатуру выдает.
     --  У  Фаины  мужик  абсолютно  ежедневно  в   дом  чегой-то  приносит.
Е-же-днев-но.
     -- Он же ворюга!
     -- А на деньгах, между прочим, этого не написано.
     -- Скоро сядет!
     -- Пока сядет, он знаешь сколько для семьи нагребет? А ты?
     -- Фаина и сама будь здоров в колбасном отделе имеет, не тебе чета.  Ты
шоколадки  за  справки получаешь.  Брала  бы  деньгами,  раз ты у нас  такой
оперативный работник. Где то, что за прописку дают?
     --  Так ведь это не каждый день.  И  потом, начальник паспортного стола
почти  все себе забирает,  знаешь  ведь.  Зато  я  талоны  лишние на  заказы
приношу. Есть-то ты каждый день просишь!
     Маша  хотела  выбежать  и  сказать,  что ей ничего не надо.  Только  не
ссорьтесь. Ведь это она, Маша, виновата, что родилась. Аборт -- такая штука:
Маша уже была, а потом раз -- и нету. Мама ее пожалела. Но лучше промолчать.
Ей ответят: "Не  лезь!  Не твое  дело". Хотя почему не ее?  Ведь это она  да
Санька -- дети, из-за которых...
     Каждый  день,  едва  отец  к ночи вернется, мать  заводит разговор  про
деньги.  Маша  от крика  просыпается.  Раньше она думала,  что деньги -- это
монеты, которые ей  давали на мороженое. Однажды,  в разгар ссоры, вынула из
своей коробочки:
     -- Сейчас я вам дам денег.
     Отец спросил:
     -- А бумажек у тебя нема?
     Побежала в свой угол за диваном и принесла мелко нарезанные листочки из
тетради,  которыми  она играла  в  магазин.  На листках  было  написано: "10
рублей", "100 рублей".
     -- Во-во! -- обрадовался отец. -- И подари их матери. Пускай купит все,
что ей во сне приснится.
     Теперь-то Маша прекрасно знает, что такое деньги. Деньги -- это то, что
нигде  не  продают, а за что-нибудь  дают.  Но не  всем.  Кому  больше, кому
меньше. Некоторые  умные люди знают, где они  спрятаны,  и  сами  берут, без
спроса. Отец  твердит, что ему лично деньги ни  к чему,  он и  без них может
упереться рогом и все  достать из-под  земли. Но не желает,  устал. Устал  и
хочет хоть немного пожить честно, не думая о деньгах с утра до ночи. Мама же
говорит, мол, честность и даром теперь никому не  нужна. Поэтому папа все же
деньги приносит. Он отдает их матери. Мама берет -- улыбается и целует отца.
А не принесет -- не целует.
     Сегодня воскресенье. Отец уходит в смену то днем, то вечером,  то ночью
и даже  в  воскресенье.  Дома он всегда спит или просто лежит  на диване, не
шевелится и смотрит в потолок. Иногда говорит:
     -- Вон там опять паутина. Чем же ты целый день занимаешься?
     А мама паспортисткой  в домоуправлении работает:  то  полдня утром,  то
полдня вечером. Они и видятся-то редко, а то бы еще больше ругались.
     -- Пап, давай телевизор посмотрим?
     -- За день я такого телевизора насмотрелся, что сыт по горло.
     Маша берет книжку,  садится к нему на  живот  и смотрит  картинки. Отец
дремлет, Маша движется: то вверх, то  вниз. Сейчас он, значит, проснулся  и,
собираясь уходить, примирительно говорит матери:
     -- Да брось нервы себе трепать! Будто впервой... Выкрутишься!
     --  Избаловался  на  всем готовеньком,  -- ведет  свою  линию  мать. --
Хватит! Бери себе половину детей и поступай как хочешь.
     Одна половина детей -- Санька, другая  --  Маша. Конечно,  отец возьмет
Машу.  Санька -- разгильдяй,  папа с ним  все  время на взводе.  Мама,  хоть
Санька уже почти с нее  ростом, стеганет его отцовским  ремнем, если что. Он
поревет и бурчит:
     -- Все равно не буду!
     Но слушается, за милую душу.
     -- Пошли, Машка! -- решительно говорит отец. -- Ты одета?
     -- Бант завяжешь?
     -- Может, тебе еще брильянты в уши? Из-за банта я к напарнику опоздаю.
     До Савеловского вокзала они приехали в набитом  до отказа автобусе, а к
парку долго перли пешком через сквер и через стройку.  Маша еле поспевала, а
когда дошли, обрадовалась: будем кататься!  Она сразу узнала папину "Волгу".
Серая, крыша красная и номер легкий: 23-43 ММТ. На крыле закрашенный след от
длинной вмятины. Это  когда  папа в  самосвал  врезался.  Но  абсолютно  все
говорили, что самосвал сам виноват.
     Напарник  дядя Тихон  стоял небритый и рукавом от старой рубашки ладони
вытирал. Тихон увидел отца с Машей, сдвинул назад фуражку, прищурился:
     -- Ха! Опять разводишься?
     -- На день взял.
     --  Тоже  дело.  Что  разводись, что  не разводись -- один  компот. Щас
отбивала к тебе с ней прицепится...
     -- Уговорю! Куда ж мне ее девать? В комиссионку пока детей не берут. Ну
как сцепление?
     --  Ведет  сцепление!  Ваша  милость  с бабой  цапались, а  я  тут  его
подтягивал на яме полчаса.  Надо новый диск, на складе говорят, будет  после
первого. Ха! Какого месяца первое -- вот вопрос.
     -- Диск давно бьет.
     -- Бьет и все по карману!
     -- Машка, садись! -- скомандовал отец.
     Ловко открыв  дверцу,  она ухватилась за руль, поерзала  по  сиденью  и
устроилась напротив  счетчика, положив на  коленки  руки.  Силясь  прочитать
цифры, отбитые  на  счетчике,  сморщила  нос,  на  котором  красовались  три
огромные веснушки и целый хоровод мелких. Счетчик показывал одни бублики.
     --  Ха!  Между прочим,  с утра у меня опять инструктаж был, -- вспомнил
Тихон. -- Тот же юный пионер  в  кожаном  пинжачке,  при красном галстуке  с
искрой,  колесики  со  скрипом.  Парторгу  велел  меня  разыскать,  а  потом
удалиться, чтобы мы, значит, наедине остались.
     -- Взял бы да и схилял. На кой тебе время тратить?
     --  Зачем  же  начальство нервировать? И  потом,  он  думает,  он  меня
вербует, а может, эвон-то, я его...  Пусть говорит, мы послушаем себе  не во
вред. Ботиночки-то скрипели, а сам  расспрашивал, какие слухи насчет высшего
руководства  и  лично насчет самого  главного  товарища в  природе  клиентов
фигурирувают.  Ха!   Кто  их   знает,  какие  слухи?  Всякие,  верно?  Велел
внимательно слушать и запоминать.  Ну,  сообчать, конешное дело, лично  ему.
Вот,  телефончик  продиктовал  дополнительный,  если  чего важное,  а  он  в
отсутствии. Обещал содействие в случае чего.
     -- Чего именно?
     --  Он намекнул,  но не  уточнил. При оказии в разговорах с пассажирами
велел  разъяснять,   что  денежной   реформы,  дескать,  в   текущий  момент
вышестоящие  органы  не  планируют. Это враждебные слухи. Мол, правительство
целиком в  заботе об  трудящихся, понял? А  то,  говорит,  неуместная паника
отражается  на  производительности  труда.  Надо  народ  успокоить,  чтоб не
хмурился. Ха!
     -- Пускай сами успокаивают.
     -- Пущай-то  пущай. Но он опять же намекал: дескать, выборочно ставят в
машины  подслушки.  Я, конечно,  удивления  не  изображал,  но  для  порядка
спрашиваю:
     "А в моей-то тачке установлено?"
     "Это, -- говорит, --  мне неизвестно,  не я  этим занимаюсь. Тебе лично
мы,  конечно,  доверяем,  ты  наш  человек.  Только,  мол, на  случай,  если
иностранцев везешь. Расширение, мол, с иностранцами производится..."
     -- Ну и хрен с ними! Наше дело -- баранка да счетчик.
     -- Ха! Мое дело -- тебе передать.
     Отец плюхнулся за руль, больно задев  Машу локтем. Мотор долго не хотел
заводиться, чихал и наконец взревел. Отец высунулся по пояс из окошка.
     -- Ведет, сволочь!
     -- Ведет не ведет, план отдай. Нахлобучив фуражку,  отец отъехал, вдруг
притормозил, дал задний ход, опять поравнялся с Тихоном.
     -- У тебя в загашнике не завалялось? Начинаю без копья.
     -- Ха! Я тебе что, Госбанк? Сам учись печатать.
     -- Завтра посчитаемся.
     -- Раздеваешь меня! -- Тихон порылся в карманах, достал  две скомканные
двадцатипятирублевки. -- С тебя  процент на  портвейн!  И  за это по  дороге
заедь к Клавке, пять банок мне на ночь возьми.
     -- Какие пять банок, пап? -- спросила Маша, когда Тихон уплыл назад.
     -- Не твое дело!
     Вокруг кишел автомобильный муравейник. Со  всех сторон ползли, пятились
машины.  Вот-вот  столкнутся, но  под боком  у отца  в  этой неразберихе  не
страшно.
     -- Что  за  клиент без  счетчика? -- строго спросил из окошка отбивала,
механически пробив время выезда, но придержав путевку.
     -- Дочка, Андреич, -- объяснил отец. -- Сейчас по дороге домой завезу.
     -- Учти, что не положено.
     -- Учту, учту, за мной, сам знаешь, не пропадет...
     Отбивала  подышал  на штамп, прижал  его к  путевке  и  надавил кнопку.
Ворота загромыхали и раздвинулись. Отец вырулил на улицу.
     --  Как же  домой,  пап?  Мама  ведь  велела,  чтоб  мы целый  день  не
появлялись...
     -- Помалкивай, сам знаю!




     День стоял не солнечный, но и не пасмурный. Ветер вяло  закручивал пыль
в  воронки,  медленно  гнал вдоль тротуаров  мусор  вперемежку  с  листьями.
Грузовики застилали улицы сизым дымом. Дым растекался и таял, оставляя запах
горелой каши. Проехали потихоньку пустырь и несколько кварталов. Отец лениво
глазел  по сторонам,  изредка чертыхался. Сцепление, наверно, вело  не туда.
Возле  гостиницы на тротуаре  стоял  чемодан с привязанной к  нему авоськой.
Рядом нервно бегал  мужчина в сером плаще.  В  одной руке он держал коробку,
другой  размахивал,   пытаясь   остановить   какой-нибудь  транспорт.   Отец
притормозил, перегнулся, навалившись на Машу, к окошку.
     -- Куда?
     -- На Курский. Если можно, поскорей.
     -- Всем надо скорей. Но если будет пойда, можно.
     -- Пойда? Что-то я не слыхал...
     -- Это по-восточному, как бы сказать, смазка.
     -- Ах, смазка! Так бы и сразу. Смазка будет.
     Пассажир открыл переднюю дверцу.
     -- О, да тут занято...
     И расположился на заднем сиденье, обхватив рукой вещи.
     -- Дочка, -- объяснил отец. -- Мать нас с ней  из дому выгнала. Но мы и
сами проживем, верно, Маш?
     -- Не совсем ведь выгнала, пап!
     -- Дурочка, я ж шучу.
     Застеснявшись, Маша кивнула и стала разглядывать прохожих на тротуарах.
     -- У меня тоже дочка в Муроме. Вот куклу ей везу. Посмотреть не хочешь?
     На сиденье легла коробка. Маша вопросительно взглянула на отца.
     -- Посмотри, чего ж, руки не отсохнут.
     Маша  вежливо сняла  крышку.  Кукла была  ослепительная:  синие  глаза,
черные ресницы, желтые волосы. Платье  -- модное. Даже бусы и часы  на руке.
Закрыв коробку, девочка сказала равнодушно:
     -- У меня полно кукол, да, пап? Целых двенадцать штук...
     --  А  такой у  тебя, положим, нету,  --  возразил пассажир.  -- Я  сам
торговый  работник,  весь поступающий товар  знаю.  Это  новинка,  импорт из
Венгрии. Нету ведь?
     -- Такой нету, -- призналась Маша.
     -- Скажи отцу, пускай приобретет. Сейчас как раз завоз.
     -- Приобретешь, -- засмеялся отец, -- а мать ворчать будет...
     -- Разве ж таксисты мало гребут?
     -- А торговые работники мало?
     --  Вроде  и немало, --  неопределенно протянул  клиент. --  И зарплата
текет, и навар. Но рублю-то цена копейка, сам знаешь.
     -- Мама говорила, в рубле сто копеек.
     -- Много она понимает, твоя мама, -- проворчал отец.
     -- По-моему, бабы не виноваты, -- сказал пассажир.
     -- Кто ж тогда виноват?
     -- Деньги ненаглядные! Они ведь скользят да вертятся. Тут возьмешь, там
отдай. Круглые, что твой руль.
     -- Пап, почему деньги круглые?
     Маша смотрела, как выталкивают одна другую цифры  на счетчике. Пассажир
глянул на счетчик, потом на девочку, сощурился:
     -- Круглые? Потому как гуляют  по кругу. Вон, вишь,  вертятся?  Ты даже
глаз оторвать не можешь -- гипноз! Отец отдает твоей матери, мать продавцу в
магазин, продавец в такси садится -- опять отцу, отец опять матери.
     -- А мама мне на мороженое?
     -- И на мороженое. Детям тоже радость положена.
     Отец долго молчал.
     -- Впрямь круглые, -- вдруг согласился он. -- Ты  их крутишь, они тебя.
И все норовят  вкруг горла, вкруг горла... Только, по-моему, все ж деньги не
полную цену имеют.
     Пассажир заинтересованно наклонился к отцу.
     -- Что же, по-твоему, имеет полную цену?
     -- Не знаю. Люди-то должны быть людьми. Али теперь уж нет?
     -- Ну,  люди! -- клиент  расхохотался.  --  Чего  они  стоят?  Практика
показывает: и копейки человеку за так нельзя дать. Дашь -- возьмет и тебя же
в дерьмо  обмакнет. Жизни  цену  определяешь, только когда  заболеешь,  и  в
карман врачу клади. На людей, брат, надейся, а сам простофилей не будь. Ищи,
где плохо лежит! Деньги на деревьях не растут.
     -- А если б росли? -- скосил глаза отец.
     -- Если б росли, я бы Мичуриным стал. Выводил бы гибриды -- полсотенные
с  сотенными  скрещивал.  -- Пассажир засмеялся, удовлетворенный  родившейся
мыслью. --  Вот  какая агрономия,  верно,  дочка?  Учат  вас  в школе разной
ерунде, а как деньги делать -- предмета такого нету. Еще называется аттестат
зрелости. Вот она, зрелость-то!
     Он  постучал по  карману. Маша хотела  защитить  школу, но  промолчала.
Скоро  месяц, как она во  второй класс ходит. И будет всегда в школу ходить,
потому что  дома еще скучнее. Санька же в шестом классе. Он про деньги давно
все знает. В  магазин сам  ходит и к отцу в день  получки едет, чтобы скорей
деньги матери привезти. А  то отец еще когда дома появится. Они с  Тихоном с
получки должны в шашлычную зайти. Они уважают шашлычную.
     Отец,  резко  повернув,  остановился у  стеклянного  подъезда Курского.
Пассажир стал шарить в карманах.
     -- Сколько там, дочка, натарахтело?
     Маша быстро прочитала:
     -- Ноль два семь восемь.
     Человек протянул бумажку -- пять рублей.
     -- Не мало?
     -- Ладно! -- сказал отец.
     --  Пятьсот копеек, -- сказала  Маша и стала загибать пальцы, беззвучно
шевеля губами. -- Сдачи я сейчас посчитаю.
     -- Да не считай, --  заторопился пассажир. -- Вот только куколку у тебя
заберу. Ну, прощай, доченька!
     Он вылез, вытащил чемодан с авоськой, коробку и смешался с толпой.
     -- Хороший дядя...
     -- Все хорошие, пока...
     -- Пока что?
     -- Да так... Поехали на стоянку, пока нас тут не прижучили.
     На стоянке -- толкотня, чемоданы, детский плач, мешки, лица всех наций,
дым, ящики, базар, ругань. Наверное,  только что пришел  поезд. Отец хлопнул
дверцей, обошел машину.
     -- Чья очередь?
     Машин нос расплющился о стекло. Она изо всех сил колотила в окно.
     -- Чего тебе?
     -- Пап-пап! Посади вон того Гитлера с птичкой.
     Отец  подмигнул и,  пока  трое  с большими  чемоданами  ссорились, кому
садиться первому, привел за рукав и посадил худого старика в синем выцветшем
костюме. У него были  смешные квадратные усики, и этим он напоминал Гитлера.
Гитлер держал в руке клетку. В клетке сидела на жердочке голубая птица.
     -- Так  я,  собственно  говоря,  молодой  человек,  вне,  так  сказать,
очереди.
     -- Знаю! Дочке ты понравился... Куда?
     -- Собственно говоря, на Птичий рынок.
     -- На Птичий, так на Птичий...
     -- Поставьте клетку сюда,  -- Маше  захотелось поиграть  с птичкой.  --
Пожалста! Я ее крепко буду держать.
     Она  обняла клетку и просунула  внутрь  палец. Палец  был тоненький,  и
голубая птица клюнула его, приняв, видно, за червяка. Но не больно.
     -- Это какая птица?
     -- Попугайчик, милок, волнистый.
     -- Он поет?
     -- Разговаривает, если не волнуется. Только о чем, неведомо...
     Ехали долго, у светофоров были пробки, а где светофоров не было, пробки
были  еще  длиннее.  Никто не хотел пропускать  других,  и  движение  совсем
стопорилось.  Отец вывернул влево, обошел несколько машин  и тут  же услыхал
посвист гаишника. Тот не обращал внимания на пробку, но  выискивал, кого  бы
остановить.
     -- Нарушаем? Попрошу документики.
     Гаишнику, Маша знала, всегда оставляют,  если ни за что, то десятку. Но
не просто  дают, а так,  чтобы он не обиделся. Иначе придется ждать, пока он
сочинит бумагу в парк, а за ее ликвидацию надо будет давать уже не десять, а
двадцать  пять.  Папа умеет с ними разговаривать: всегда хватает десятки. Но
тут разговор пошел долгий. Из-за того, что такси остановлено посреди дороги,
машин скопилось еще больше.
     Старик все  время бормотал  что-то, кивал и гладил рукой щеточку  усов.
Девочка  пыталась поговорить с попугайчиком.  Тот  поворачивал набок голову,
прислушивался. А  то  начинал метаться, испугавшись  визга  тормозов. Иногда
Маша оборачивалась, и тогда старик подмигивал ей или тихонько свистел:
     -- Чифырть-чифырть-чику! Чику-чифырть!..
     Наконец все уладилось.
     -- Десять? -- спросила Маша со знанием дела.
     -- А как же! -- отозвался отец. -- Чтоб он ими подавился!
     -- Извини, сынок, -- проговорил старик.  -- Это  я такой невезучий. При
мне всегда что-нибудь да не так.
     -- Ладно уж, сочтемся...
     Когда  подъехали  к Птичьему  рынку, Маша погладила клетку и попыталась
посвистеть, как старик. Но не получилось. Она обняла отца за шею и зашептала
ему в ухо.
     -- Ты что -- дурочка? Мать же нас убьет...
     Но тут же, отстранив дочку, спросил старика:
     -- Продавать, что ли?
     -- Собственно говоря, однако, да.
     -- Почем?
     --  Тут главное,  -- старик  засмущался, --  в какие руки, так сказать,
отдавать. Если в чистые, тогда совсем задешево и с клеткой. У старухи астма,
птицу в дому держать нельзя.
     -- Тоже правильно! Пятерки хватит?
     -- Хватит, конечно, хватит! -- растерялся старик, вертя в руках деньги.
--  Только... Вот  ведь какая мелодия:  мне теперь рынок-то ни  к чему. Меня
старуха дома ожидает.
     -- Зачем дело стало? Обратно на вокзал свезем, Маш?
     Она кивнула.
     -- Накладно мне выйдет.
     -- Да так отвезу! Я уже эту сумму из попугая вычел.
     -- Счастливый ты человек, -- сказал старик. -- Знаешь практику жизни.
     -- Уж счастливый, дальше некуда!
     -- Сам-то из каких?
     -- Я-то? Гегемошка, кто ж еще?
     -- Как-как?
     -- Ну гегемон. Пролетарий то есть.
     --  Рабочий класс?  Это  хорошо.  А  я  вот из  кулаков.  Так  сказать,
классовый враг. За это просидел молодость, пришлось...
     -- Не повезло!
     До  самого вокзала  старик держал пятерку в  руках. А  как приехали  --
заморгал,  засуетился, вытащил  кошелек,  спрятал  туда деньги и  все что-то
причитал. Потом полез в карман и вытащил пакетик проса.
     -- Вот, милок! Чуть корм отдать не позабыл...
     -- А попугай теперь насовсем мой? -- спросила Маша.
     -- Твой, твой! -- успокоил ее отец. -- И Санькин, конечно, тоже...
     -- Замечательный Гитлер, добрый.
     -- Откуда ты Гитлера взяла?
     -- Из телевизора. Только этот лучше. У него, наверно, денег мало...
     Отец ее недослушал, вылез  таскать мешки.  В  такси расселся  восточный
человек в кепке с огромным козырьком, загорелый и в себе уверенный. Багажник
и заднее сиденье они с отцом набили мешками грецких орехов и теперь ехали на
Черемушкинский рынок.
     -- Между прочим,  как у вас  тут теперь с культурным  обслуживанием? --
первым делом осведомился пассажир.
     -- В каком смысле? -- оценивающе посмотрел на него отец.
     -- Блондинки, между прочим, на вечер в наличии не имеется?
     -- Блондинки по  червончику штука,  --  не отрываясь  от  дороги, сразу
сказал отец.
     -- А брюнетки? -- встряла Маша.
     -- Брюнетки не надо, -- отрезал пассажир. -- Мы сами брюнеты.
     Когда выгрузились на рынке, он напомнил:
     -- Давай блондинку, только без обмана.
     -- Вот,  -- отец достал записную книжку, дал ему карандаш и продиктовал
номер. -- Скажешь, от Семен Семеныча. По телефону лишнего не болтай, ясно? С
ней отдельно рассчитаешься.
     -- Она Азербайджан уважает?
     -- Она всех уважает, кто платит.
     Восточный человек расплатился за  такси и за  номер  блондинки.  Отец с
Машей уехали.
     -- Зачем ему блондинка, пап?
     -- В кино сходить.
     -- А аборт?
     -- Что -- аборт?
     -- Аборт она будет делать?
     Девочка сидела в обнимку с клеткой. Попугай забился в угол, дремал. Они
все  ездили и ездили. Везли туристов  с рюкзаками,  инвалида на костылях, за
ним  семью: мать, отца  и двух близнецов.  Оба близнеца одинаковыми голосами
выли на всю улицу. Высадив их, отец закурил,  проехал немного  и остановился
возле винного  магазина.  У  входа  стояла  толпа,  ожидая конца  обеденного
перерыва. Такси зарулило во двор.
     -- Ты к Клавке?
     -- С чего ты взяла?
     -- Дядя Тихон сказал.
     -- Чем болтать, погуляй-ка вокруг машины, погляди, чтоб во двор  никого
не  занесло. Я быстро. Отец исчез в  двери, загроможденной  по бокам пустыми
коробками. Потом показался снова.
     -- Никто здесь не шастал?
     -- Никто!
     Он  вытащил из-за двери и, прижимая к  животу,  принес  коробку. На ней
было написано: "Брутто. Нетто".
     -- Брутто и Нетто -- братья, пап?
     -- Да помолчи ты!
     Он поставил коробку возле багажника и ударом кулака открыл замок.
     -- Ой, сколько огнетушителей! -- воскликнула Маша. -- Пять штук!
     -- Держи-ка! -- он дал ей в руки один и стал отвинчивать другой.
     Сняв крышку, он опустил внутрь бутылку водки и снова завинтил.
     -- Секрет, -- он первый раз за весь день рассмеялся.
     -- Какой  же секрет? -- рассудительно сказала Маша. -- Пять банок  дядя
Тихон ночью реализует. Только зачем ему деньги? Ведь у него жены нет, ты сам
говорил.
     -- Зато бабы есть, -- сурово сказал отец. -- Это еще дороже.
     -- Почему дороже?
     -- Потому что их много, а он один, поняла?
     -- Поняла.
     Потом они  стояли  на стоянке, и  отец выкурил  полпачки сигарет.  Маша
стала  кашлять  от  дыма,  и  ей  захотелось  есть. Но  отец  ведь работает,
попросишь -- рассердится. Лучше  потерпеть. И  она стала кормить попугая.  В
машину никто не садился.
     --  Загораешь? --  к папе подошел  шофер из соседнего такси.  -- Дай-ка
курнуть... Все  норовят  пешком пройти или в  крайнем случае  на  трамвае, а
деньги в чулок.
     -- Зачем в чулок? -- спросила Маша.
     -- Из чулка они не вываливаются, если не дырявый...
     Шофер прикурил и отошел.
     -- Ну-ка подвинь свою клетку, --  пробурчал отец.  -- К лешему их всех,
поехали!




     У  шашлычной  на  Ленинградском   проспекте  теснилась   очередь.  Отец
пробрался  сквозь толпу,  волоча за  собой дочь, и пнул дверь.  Гардеробщик,
фуражка золотом, как папу увидел, сразу засов скинул.
     -- Лида в смене?
     -- Тама, куды она деется!
     Маша цепко держала отца  за  карман  куртки.  В  зале пахло  дымом, шум
стоял, как в бане. Если по ушам хлопать, получается музыка.
     -- Стой тут, с места ни-ни!
     Отец  исчез. Когда он  вернулся,  им сразу  показали на столик в  углу,
возле  раздачи. Ничего не спрашивая, официантка Лида  принесла два шашлыка и
бросила на стол пачку сигарет.  У  нее, как у Снегурочки, на  черных волосах
трепетал кружевной кокошник. Лида устало присела на край стула.
     -- Чо не заходишь?
     -- Работы по завязки.
     --  У,  ее  вечно  по завязки,  работы-то.  И вся черная.  Так и  жизнь
пролетит, как ворона. А радости не видать...
     -- Дак к тебе же Тихон зачастил!
     -- Ну и чо? Я ему полста в месяц плачу за то, что он меня сюда возит.
     -- А я, значит, дармовой?
     -- Венгерский  офицер с  женщин  денег  не берет.  Может,  мне  с тобой
интересней.
     Вынув из кармана  зеркальце и  помаду, Лида взглянула  на  себя, обвела
помадой  губы. Приведя себя в порядок, придирчиво, но без ревности, оглядела
Машу.
     -- Разрежь мне, -- попросила девочка отца.
     Он разрезал ей мясо мелкими кусками, отломил край булки.
     -- Чо, дома уже и не кормят? Нынче-то воскресенье...
     -- Полаялись.
     -- Заехал бы вечером. Я сегодня в восемь освобожуся, Тихон занят...
     -- Девать, вишь, некуда, -- он глазами показал на Машу.
     -- Ну и дурак!..
     -- А мальчонка-то как?
     -- Ишь, вспомнил! Все папку ждет, а папка -- троеженец чертов!
     -- Почему "трое..."?
     -- А потому! Чего скрывал, мне все Римка рассказала...
     --  Насчет  чего такого  она тебе могла насплетничать? --  отец опустил
голову.
     -- А насчет того, на кого ее  дочь похожа и где у тебя ночные смены. Да
ладно, я не прокурор, гуляй себе дальше...
     Лиду звали клиенты, и она, вздохнув, поднялась.
     -- Деньги-то возьми, -- бросил ей вслед отец.
     --  Ты  же  в  деньги  не  веруешь,  --  усмехнулась  она.  --  Все  не
заработаешь, а мало мне не надо.
     -- Тут без денег кормят? -- спросила Маша.
     -- Без денег нигде не кормят.  Недотепа ты  у  меня. Вот Сашка, тот все
разумеет. Как-нибудь враз рассчитаюсь, соображаешь?
     -- Конечно, соображаю.
     -- Вот-вот...
     Он вынул четвертак.
     -- На-ка, спрячь  в  карман для  матери,  чтобы она  не ныла. А то  еще
растратим!
     Дочь спрятала бумажку  в карман, дожевала  соленый огурец и  отодвинула
железную тарелку. Отец взял с ее тарелки  оставшийся холодный  кусок, жир да
жилы,  прожевал, закурил,  надел фуражку и пошел.  Маша собачкой побежала за
ним.
     На  этот  раз  они везли  двух  болтливых рыбаков  с амуницией. Те тоже
спросили  про  Машу. И опять пришлось  объяснять. Предложили отцу  заплатить
свежей рыбой.
     -- Протухнет она у меня до конца смены. Не то бы взял.
     Маша и не заметила, как уселся бритый парень в пиджачке, явно купленном
только что. Даже ярлык не оторван.
     -- Чего стоишь, ля? Езжай, ля, быстрей!
     -- Скажи куда -- поедем...
     -- Крути баранку, ля, отсед-а-а-а! -- заорал парень, как зарезанный. --
Потом, ля, скажу!
     Он  елозил  по  сиденью,  то  и  дело  озирался,  а  когда  проехали  с
полквартала, запел, верней,  загнусавил что-то,  но тут  же и оборвал. Вдруг
перегнулся к отцу и показал пистолет.
     --  Сгоняем  на дельце, ля? --  он поиграл пистолетиком на  ладони.  --
Подождешь полчасочка в одном месте, ля, за  углом.  Тебе пятьсот тугриков, и
вали. Дело чистое, не мокрое, верное. И пять кусков за голенищем, ля.
     Бритый убрал пистолетик  в  карман, открутил окно и  харкнул.  Попав  в
соседнюю машину, захохотал.
     --  Я  бы с удовольствием, --  осторожно сказал отец, --  да вот, вишь,
дочку надо срочно везти к врачу, заболела.
     Маша хотела возразить, но решила на всякий случай промолчать.
     -- Ну и дурила, ля! -- сказал  бритый без особой обиды. --  Встань, ля,
вон  там. Другого, ля, возьму.  Дай цыгару  и вали отседа,  покеда,  ля,  не
пришил!
     Бритый  закурил,  пустил  клуб  дыма  Маше  в  лицо  --  так,  что  она
закашлялась, вылез и хлопнул дверцей с такой силой, будто выстрелил.
     Отец закусил губу и отъехал бледный и хмурый.
     -- Анекдот, да, пап?..
     Маша все еще кашляла. Ей хотелось сказать отцу что-нибудь приятное.  Он
грустный все время. Сцепление у него куда-то ведет, вот в чем беда.
     -- Мне в шашлычной понравилось, -- прошептала она ему на ухо.
     Он немного отошел, кивнул, подмигнул:
     -- Ну и хорошо.
     -- И тетя там красивая, да?.. А к маме скоро?
     Отец зыркнул на Машу и стать смотреть по сторонам.
     -- Ладно!  -- решительно сказал он. -- Поехали  за  рублем,  а  то день
пустой.
     Подкатили  они  к  стоянке  возле универмага  "Москва". Пассажиров было
полно, и ни одного такси.
     -- В Домодедово, в аэропорт!  Только  в аэропорт  везу, -- стал кричать
отец, приоткрыв дверцу.
     -- Вот и ладненько, что только. Как раз подходит!
     Человек  в мятом черном костюме и черном галстуке сразу согласился.  За
всю дорогу не  произнес ни единого слова, а возле аэровокзала расплатился по
счетчику. Мелочь вынуть не поленился, копейки отсчитал.
     -- И это все? -- тихо спросил отец.
     -- Чего ж еще?
     -- Добавить  надо  за  вредность производства...  А то, смотри, обратно
отвезу.
     Пассажир испытующе посмотрел на него и  вынул из  кармана удостоверение
ОБХСС. По  виду было ясно,  что птица  невысокого  полета, на побегушках, но
отец скис.
     --  Так  что?  --  пассажир  продолжал  смотреть  внимательно,  любуясь
произведенным  эффектом.   --  Давай  к  нам  прокатимся,   актик  составим:
вымогательство  да  еще  с  угрозами.  И  родственников возишь на  служебном
транспорте. Тут, в Домодедове, недалеко.
     -- Да какие же угрозы? -- хмуро произнес отец. -- Я пошутил.
     -- За такие шутки, знаешь...
     -- Мы что, не свои люди?
     -- Видно, не свои, раз глаз не наметан, у кого брать.
     -- Ну ошибся, сосчитаемся! У тебя когда день рождения?
     -- Не все ли равно?
     -- Может, скоро? У меня для тебя подарок есть.
     -- Другой разговор. Только это будет взятка. Да еще  при свидетелях, --
обэхаэсник покосился на Машу, захлопнул удостоверение и спрятал в карман. --
Что за подарок? Я тороплюсь.
     Пришлось подняться с сиденья, пойти к багажнику и вытащить пару бутылок
водки.
     -- Держи, не разбей! "Столичная". Себе купил.
     --  На  ночь что ль  запасся?  -- спросил клиент, ввертывая бутылки  во
внутренние карманы пиджака. Ладно уж, на этот раз езжай. Я сегодня добрый.
     Отец проводил его глазами и уселся за руль.
     -- Скучаешь? -- он завел мотор, и рукой, пахнущей маслом, похлопал дочь
по щеке. -- Заплатил по счетчику, и на том спасибо, верно, Маш?
     Она кивнула.
     Возле аэровокзала он съехал на стоянку, пробрался поглубже между машин,
опустил  щиток с надписью "Обед". Маша тихо сидела,  держась  за  клетку,  и
следила глазами за  отцом. Он толкался  у выхода из аэровокзала,  наметанным
глазом отбирая  подходящих клиентов. Привел одного и, усадив в машину, велел
ожидать. Потом привел второго. Оба ждали молча, озираясь по сторонам. И Маша
молчала. Вдруг она увидела в окошко, что отца бьют.
     Били его прямо  возле выхода, у стеклянных дверей. Их трое,  а он один.
Маша  закричала и  бросилась на  помощь. Клубок крутится -- не поймешь,  кто
где. Бежать далеко,  машины сплошным потоком поперек.  Плача, она ухитрилась
схватить отца за рукав. Но  тут же  ее сбили с ног, даже не заметив, как она
откатилась  к  стене. Хорошо,  что  откатилась,  а  то бы  убили  и  тоже не
заметили.
     -- Прекратите, кому говорят!
     -- А ну разойдитесь!
     Клубок  стали  растаскивать двое милиционеров, по лени  вмешиваться  не
собиравшихся, но построжавших, когда ребенка сбили на виду у публики.  Драка
иссякла.  Отругиваясь  и грозясь посчитаться, отец  пробрался  между  чужими
руками и ногами,  получил еще удар  в  спину, но уже  увидел  дочку, стал на
колени и поднял ее на руки.
     -- Ты цела?
     -- Цела, цела, -- повторяла рыдая Маша. -- А ты? Ты?
     Он принес ее  в машину, усадил, и сам  сел. Глянул на себя  в  зеркало,
оторвал кусок газеты и молча  стал стирать кровь с подбитой губы. Под глазом
назревал подтек.
     На заднем сиденье, плотно прижатые двумя  большими чемоданами,  покорно
ждали клиенты.
     -- Что там? -- спросил пассажир с "дипломатом" в руке.
     --  Суки!  --  цедил  отец. --  Хотят, чтобы делился. С вас,  значит, с
каждого,  по  двадцать пять, а им отдай двадцать  пять с рейса ни за что. Не
то, говорят, шины будем  резать. И легавые с ними заодно. Пусть застрелятся,
не дам! Как жить, а?
     -- Надо платить, -- рассудительно  высказался  пассажир с "дипломатом".
-- Платить, а то  порежут.  И зубы протезные дороже своих. Такое дело: плати
или убьют. Хотя для конкретного случая все  одно: дал бы им двадцать пять, а
за это спокойно  взял  бы третьего пассажира. А  так  не  дали. Правильно  я
рассуждаю?
     Другой клиент, средних лет  деревенский мужик, тихо  сопел, забившись в
угол, и на всякий случай в дебаты не вступал.
     --  Машка, ты в порядке?  -- отец  немного успокоился и  повернул  ключ
зажигания.
     -- В  порядке,  --  неуверенно  прошептала  она,  все  еще всхлипывая и
разглядывая содранные коленки.
     -- Тогда поехали. Матери не говори, что драка была.
     Отец опять закурил и вышвырнул в окно пустую  пачку.  Маша проводила ее
глазами. Пачка  взмыла вверх, затрепетала в воздухе и шлепнулась на асфальт.
В этот момент встречный  грузовик поднял  ее в  воздух. Взлетев, пачка опять
упала, заковыляла и тут же распласталась, придавленная другим колесом.
     По обеим  сторонам шоссе замелькали  желтые,  облезлые  деревья.  Пошел
дождь,  зашлепал  по стеклу  один дворник. Другой оказался  поломанным. Отец
матюгнулся, а потом, поглядев на Машу, в более вежливой форме стал  клеймить
позором  напарника Тихона, который  выжимает из машины  бабки, ни  о чем  не
заботясь.
     -- Небось, и сцепления не сделал, потому  что на слесарях сэкономил, --
ворчал он. -- Или ждет, чтобы я его у барыг купил.
     Пока  они  развозили двух пассажиров по Москве, на Таганку да на Зорге,
совсем стемнело.  Зато  дождь прошел, только воздух остался  сырым и зябким.
Маша  стала кашлять, мерзнуть, съежилась  и положила ладошки между  коленок.
Отец  включил печку. Снизу подул теплый воздух, стало уютно, почти как дома.
Девочка заморгала часто-часто и стала смотреть на счетчик, чтобы не заснуть.
Цифры  прыгали, прыгали, прыгали. Люди выбирались из машины,  влезали новые,
мокрые.  От них летели  брызги,  и  Маша морщилась. Она  сидела,  вцепившись
руками в сиденье, и смотрела вперед, на грязный  асфальт, который убегал под
машину.
     -- Все! -- крикнул вдруг отец, да так громко, что Маша вздрогнула.
     -- Эй, довези, дяденька, чего тебе стоит!..
     -- И  за сотню  не поеду.  В парк, девочки, еду, в  парк! Время  вышло.
Видите, ребенок совсем спит?..
     Одна из девочек наклонилась, просунулась в окошко и сипловато спросила:
     -- А порошочка нету?
     -- Нету, нету, -- бросил  он, отцепляя ее руку от дверцы и трогаясь. --
Этим не балуюсь. Других спроси!
     -- Зубного порошочка, пап?
     -- Конечно, зубного! Видала их рожи? То-то!
     Маша опять задремала, а открыла глаза на въезде в парк.




     Тут  было  темно,  и  стоял  длинный  хвост  машин.  Отбивала  Андреич,
протягивая из  окошечка руку, брал у каждого  путевку,  опускал  под стол, а
затем  вытаскивал и грохал штемпелем.  Отец тоже достал  свою путевку и, как
все,  сунул в нее деньги, чтобы ему не  отметили опоздания, подумав, добавил
за вопрос о Маше и сложил путевку вчетверо.
     Въехали  на  мойку,  и  отец  опять  вынул   рубль  и   сунул  в  халат
старухе-мойщице, которая включала щетки и тряпкой протирала заднее сиденье.
     -- У  тебе здеся  чисто,  блевоты нема! -- сказала  мойщица,  но  рубль
взяла.
     Они  опять  протискивались  в лабиринте  машин с зелеными огнями. Возле
забора отец  остановился и стал раскладывать деньги из  разных  карманов  на
сиденье, бурча себе под нос:
     -- Это в кассу, это слесарям, это бригадиру, это начальнику колонны...
     -- А бабушке? -- спросила Маша.
     Не отвечая, он  прикидывал,  сколько в  той  трети,  которая  пойдет от
начальника  колонны  пополам  директору  таксопарка  и  секретарю  партбюро.
Директор  треть своей  шестой  части  отдаст  начальнику  районного  ГАИ,  а
секретарь партбюро -- секретарю райкома.  А уж кому далее и какие  доли, нас
не касается. Там свое не прозевают.
     -- Погоди-ка! -- он пересчитал кассу. -- Не сходится же...
     Вздохнул, закрыл глаза и, положив голову на руль, полежал.
     --  Маш!  --  крикнул  он. -- Денег-то в  выручке не  хватает.  Старика
бесплатно  везли, а  еще?..  Видно,  в  драке у  меня  из  куртки выдернули.
Четвертачок дай-ка обратно!
     Она порылась в кармане платья, извлекла бумажку.
     -- Так... А червончик на, Маш, спрячь...
     Вылезал он из машины медленно, долго растирал затекшую спину.
     -- Пап, а дяденька, который велел Тихону звонить, хороший?
     -- Чего?!
     -- Тот дяденька, который со скрипом...
     Посмотрел он на  нее, устало  вздохнул и  не стал отвечать. Только  зло
хлопнул дверцей и исчез между машин. Когда отец вернулся, Тихон уже сидел на
сиденье, на его месте, рядом с Машей.
     -- Ну и дочка у тебя, юмористка. Сколько, спрашиваю, взяли за день? Дак
она мне червонец показывает. Ха!
     -- День плохой, правда.
     -- Хитришь,  поди. У  Клавки  приобрел что  надо?  Я  за  твое здоровье
нагребу.
     -- До свидания! -- вежливо сказала Маша, вылезая на холод.
     -- Ха! Прощай, цыпленочек!
     Взяв дочь на  руки,  он понес ее,  как  маленькую.  Хорошо,  что  дождь
перестал. Она обняла отца и уткнулась  ему в шею носом.  Шея пахла шашлыком,
бензином  и  еще  чем-то  сладким.  Автобуса  они  ждали  долго.  К  себе  в
Бескудниково, которое отец называл  Паскудниковом, дотащились  не меньше чем
за час. А вышли из автобуса -- у Маши застыли ноги и спать расхотелось.
     -- Пробегись немного, согрейся,  -- во дворе отец спустил ее на землю и
побренчал в кармане мелочью. -- Я за углом сигарет куплю, если открыто.
     Во  дворе  еще  повизгивали  железные  качели.  Две  девочки в  темноте
раскачивались, кто выше. Маша подошла к ним.
     -- Я  на  такси целый день каталась. Думаете, нет?  -- она  порылась  в
кармане.
     -- У меня десять рублей есть. Настоящие. Давайте в шашлычную играть...
     Когда отец вернулся во двор, Маши уже не было. Он поднялся по лестнице,
открыл своим ключом дверь и громко сказал:
     -- Вот мы и дома!
     -- Это еще что? -- жена обнаружила в его руках клетку.
     -- Попугайчик волнистый.
     -- Волнистый? А говоришь, я барахольщица.
     -- Это не барахло. Машка просила...
     -- Ты и рад стараться! Да где она-то?
     -- Разве ее нету?
     Он бросил клетку на пол и, оставив дверь открытой, побежал вниз.
     -- Где шляешься?
     Радостная, она поднималась ему  навстречу, облизывая языком  бумажку от
мороженого.
     --  Наследили-то в  квартире! -- всплеснула руками мать  и  побежала  в
уборную за тряпкой.
     Отец  швырнул  фуражку  в  угол,  под  зеркало,  и  пятерней  пригладил
слежавшиеся волосы.
     -- Матери деньги -- забыла?
     Маша тут же вытащила мелочь.
     -- И больше ничего? Ну, куда дела?..
     -- Девочкам я мороженое тоже купила. Им очень хотелось.
     -- А сдачи?
     -- Сдачи дядя взял.
     -- Какой еще дядя?
     -- Большой такой, небритый.
     -- Та-аак!  Мужик-то уже, конечно, далеко. Но она-то! Крашеная такая, с
фиолетовыми волосами? И молчала, крыса! Пошли, я ей хвост оторву.
     -- Она уже заперла, пап. Нам и то не хотела продать.
     -- Ладно, завтра я ей выдам! Матери только не говори!
     Вошла мать и начала вытирать пол у них под ногами.
     -- О чем шепчетесь?
     --  Да  вот, деньжат  тебе привезли, чтобы утром перебиться.  Завтра  в
парке аванс...
     -- Наконец-то сообразил, -- удовлетворенно сказала мать. -- Можешь ведь
заработать, когда хочешь. Все люди как люди, а ты?
     Пошарив в кармане  и подмигнув  Машке, отец, как  фокусник, вынул  пару
мятых червонцев. Потом,  подумав, добавил к  ним из другого кармана пятерку.
Мать обтерла ладонь о халат, разгладила банкноты и подняла на отца глаза.
     -- И за это ты пахал целый день? --  она хотела прибавить  еще  что-то,
обидное, но сдержалась. -- Что это у тебя под глазом?
     -- Подрался.
     -- Уж не в Домодедове ли опять? Не езди ты туда! Глаз чуть не выбили.
     Он промолчал. Мать спрятала деньги в карман, смахнула с отцовского  лба
капли дождя.
     -- Зарплату сам завтра принесешь. Саньку посылать не буду.
     В  дверь позвонили. Вошла соседка Евдокия, проводница поезда "Москва --
Берлин".  Евдокия привозила острый дефицит,  а  мать  ей  помогала  сбывать:
ездила по городу, сдавая вещи в комиссионки.
     -- Урожай собрала? -- спросила Евдокия. -- Давай!
     -- Сегодня ж воскресенье! -- удивился отец.
     -- Конец месяца, -- пояснила она. -- Комки для плана открыты.
     Мать принесла сумочку и  вслух  отсчитала двести двадцать пять  рублей.
Полста Евдокия шикарным жестом вернула матери обратно, за труды.
     --  Зайди  потом, --  довольная  Евдокия упрятала деньги в лифчик. -- У
меня  кой-что еще есть в наличии.  Только не сегодня: хахаль у меня нежданно
сыскался. Сегодня причалит.
     Нагловато подмигнув Маше, она исчезла.
     -- Сколько ты у нее заначила? -- спросил отец,  когда дверь за Евдокией
закрылась.
     -- Она  ж  квитанции проверить  может. Но я одно ее  платье узбекам  на
рынке спустила. Шестьдесят себе.
     -- Вот! И все жалуешься...
     -- А что ж -- на тебя рассчитывать?
     --  У Евдокии  хахаль  новый, -- сказала  Маша. --  Участковый, младший
лейтенант. У него жена была да сплыла.
     -- Все-то знаешь! -- проворчала мать.
     -- Евдокия же сама во дворе хвалилась. А мы с папкой, знаешь, где были?
В шашлычной! Там соленый огурец дают, шикарный. Санька дома?
     -- Дома, дома. Где ж ему еще быть...
     -- Он попугая видел?
     Клетку Санька вынес  на кухню и поставил на стол. Попугай спал,  поджав
под  себя  одну  ногу  и  зажмурившись.  Санька  опустился  на колени  перед
табуреткой и наклеивал в альбом марки, ловко смазывая их языком.
     -- Видала? -- он показал  на только что вынутые из конверта. -- Сегодня
приобрел. Бабушка мне за четверку  по физике деньжат дала. И у меня свои еще
были...
     Маша тоже опустилась на колени. Вот так марки! Большие, яркие, и на них
звери.  Таких даже в зоопарке не увидишь. Санька собирал марки со зверями, и
Маша со зверями.
     -- Иностранные?
     --  А как же! Вот  эти одинаковые, -- ткнул пальцем Санька.  -- Хотел в
классе продать, но никто не раскошелился. Если хошь, бери.
     Она сразу сгребла три марки.
     -- Ты мне за шесть штук была должна, -- оставшиеся марки Санька засунул
в конверт. -- Теперь, значит, за девять.
     -- А где ж я возьму?
     -- Где? Накопи  денег и отдашь. У матери возьмешь  на мороженое, так ты
сливочное не покупай. Купи молочное, и останется. Поняла?
     --  Ясно!  Берешь  на  сливочное, покупаешь  молочное, и  останется.  А
попугай у нас будет на кухне жить, да?
     Все-таки глаза  слипаются.  Отец  уже лежит  на  диване,  тоже  вот-вот
заснет. Маша молча подходит к матери и просовывает ладошку в ее ладонь. Мать
все понимает. Она ведет дочь сначала в ванную, подмывает ее, потом волочит в
комнату.  Раздевает,  набрасывает  на  худенькое  тельце  ночную  рубашку  с
розовыми цветами.  Ставит  рядом  с  буфетом раскладушку,  укладывает  Машу,
укрывает одеялом, многозначительно взглянув на отца.
     -- Измучил ты ее вконец, -- шепчет мать, на этот раз совсем не сердито.
     До  Маши  сквозь  сон  едва долетают  эти  слова. Папа  все-таки  очень
хороший:  целый день  катал  ее  на  машине.  Только на  животе  вечером  не
покатались. И  официантка Лида  хорошая: такой замечательный соленый  огурец
ели.  Мама  тоже  хорошая. И  попугай  в  клетке  отличный.  И Санька просто
замечательный. Марки  купил  себе  и три штуки  мне продал.  А деньги  такие
круглые-круглые. Берешь на сливочное, покупаешь молочное, и оста...

                1969.




Last-modified: Sun, 11 Jun 2000 16:34:04 GMT
Оцените этот текст: