ту. А если Мао буйствовал, то его лишали пищи, а бывало, и пороли смоченной в воде веревкой... Отличительной особенностью Мао было то, что он почти не разговаривал. И не то чтобы не умел, а просто не хотел. Если его о чем-нибудь спрашивали, он мог в ответ просто молчать, сжимая толстые губы, и долго смотреть в глаза спрашивающего, так что тот обычно не выдерживал и отворачивал свое лицо, будто обжегшись... Как-то одна молодая воспитательница, очень чувствительная особа, проснулась среди ночи в необъяснимом волнении. Ей казалось, что кто-то на нее смотрит, и взгляд этот - странный, проникающий прямо в мозг. Воспитательница испугалась и долгое время не открывала глаз. Потом все же решилась, но, кроме себя, никого не обнаружила, и так как уже не могла заснуть, решила обойти детские комнаты. Она зашла в соседнюю палату и увидела бодрствующего Мао. Тот сидел в кровати и смотрел в стену, разделявшую детскую с воспитательской. Ребенок уставил свои зрачки именно в то место, где должна была находиться голова воспитательницы, и покачивался из стороны в сторону. Затем он резко обернулся и молча засмеялся в лицо девушке, обнажив свои редкие, тонкие, как иголочки, зубы... Физиономия ребенка была такой страшной, что чувствительная натура воспитательницы не выдержала, у нее закружилась голова и рыдания сдавили грудь. Она не могла вспомнить, как дошла до своей кровати, и до утра пролежала в каком-то забытьи, а на следующий день взяла отгул, сославшись на болезнь... Впрочем, она так и не вернулась в детский сад. По телефону попросила увольнения по какой угодно причине и больше уже никогда не работала с аномальными детьми... Как-то раз, когда Мао исполнилось шесть лет, когда была ночь полнолуния и мозг его никак не хотел засыпать, он увидел в окне падающую с неба звезду. Он проследил ее падение и заключил, что она должна оказаться где-то в лесу, неподалеку от детского сада. Мао наскоро оделся, оттолкнул в дверях ночную нянечку, так что та упала, и вышел за ограду. Он быстро шел к лесу. Его не пугала ни темнота, ни вскрики ночных птиц. Он чувствовал себя в кромешной тьме, словно бы это был день, и ноги ребенка безошибочно находили ровную дорогу к намеченной цели... На маленькой полянке, высвеченный луной, стоял неизвестный Мао предмет продолговатого очертания. И хотя ребенок не знал, что это такое, но сердце его охватил безотчетный восторг, так что он, не раздумывая, потянул к предмету руки и коснулся пальцем металлической стенки. Его глаза расширились от удивления, когда палец в момент прикосновения, словно кусочек масла, растаял, а на обрубке даже не было следов крови. И после прикосновения Мао увидел, что в предмете образовалось нечто вроде проема, и он, недолго думая, в него и по-хозяйски огляделся... Даже его опыта хватило, чтобы понять, что таинственный предмет являлся космическим кораблем, хотя в нем не было никаких приборов, лишь кресла стояло в пустынном помещении. Мао уселся в него, поглядел в иллюминатор и захотел взлететь. Корабль тотчас завибрировал и почти бесшумно оторвался от земли, унося ребенка с внешностью дауна за пределы Солнечной системы... Мао посмотрел на другие планеты и звезды, ему вдруг стало скучно, и он подумал о том, что хорошо бы взглянуть на бабку с дедом и на младшего братца Шиву, спящего сейчас в своей теплой кроватке... Ракета развернулась и понесла его обратно к Земле, где подлетела к отчему дому и замерла возле его окон... Бабка спала, а дед сидел на кухне и читал газету, страдая бессонницей. Мао злобно посмотрел на него, а потом пожелал ему боли. Дед мгновенно схватился за сердце и стал сползать со стула... Побелевшими губами он позвал подмогу, бабушка прибежала, бросилась к телефону, вызывая "скорую помощь". Впрочем, космический путешественник решил не добивать деда до конца, и сердце еще до приезда врачей отпустило... На следующий день дедушка рассказывал бабушке, что в момент сердечного приступа ему привиделось лицо Мао - злобное и сатанинское... Насладившись мучениями деда, Мао залетел с другой стороны квартиры и полюбовался на спящего Шиву. Тот был так красив в своих сновидениях, что тем и спасся от злых козней летучего братца... Мао почувствовал, что устал, возвратился на полянку, вышел из корабля и, добравшись до детского сада, улегся в свою кровать. Он тут же заснул, и снились ему скромные похороны деда... На следующий день одна из воспитательниц заметила, что на руке ребенка отсутствует палец. Она некоторое время мучилась, вспоминая, скольких пальцев не хватало у китайчонка до сегодняшнего утра, и пришла к убеждению, что не хватало лишь одного... Куда же делся второй?.. Ночная нянечка, сдавая смену, рассказала, что Мао куда-то ночью выходил с территории, был очень возбужден, но когда он вернулся, нянечка не знала, так как спала каким-то странным для себя глубоким сном... Воспитательница была почти убеждена, что палец у Мао исчез именно этой ночью. Единственным сомнением было то, что на руке у ребенка отсутствовали какие-либо следы пореза - была аккуратная культя, как будто сформировавшаяся несколько лет назад... Помучившись, воспитательница решила бросить это дело, не думать о нем вовсе, честно отрабатывать свою смену, а после уходить в постель своего мужа, возглавлявшего неподалеку от детского сада военное формирование средств противовоздушной обороны... На следующую ночь Мао вновь поднялся с кровати и ушел в лес. Корабль так же, как и вчера, стоял на поляне, мерцая в густом сумраке... Мао вновь протянул к нему руки и с замиранием сердца следил, как еще один палец исчезает с его руки... Он понял, что пальчик служит одноразовым ключи двери корабля и что в лучшем случае он сможет войти в звездолет еще семь раз... Мао удобно уселся в кресло и понесся к далеким звездам. Он опять повидал чужие миры, восприняв их, как и подобает ребенку, - не сверхъестественно, а обыденно; испытал в своем малолетстве радость от оргазма, подаренную ему каким-то прозрачным человеком, очень от этого устал и направил корабль к Земле... Когда корабль проткнул атмосферу планеты, его засекла одна военная часть, которой командовал муж воспитательницы Мао, Его подняли с постели, и в одном исподнем он прибежал на командный пункт. Там он принял для себя не историческое решение обстрелять неизвестный объект ракетами "земля-воздух" и смело нажал кнопку пуска. Первая же ракета достигла цели. Мао почувствовал, как что-то ударило в стенку корабля. Его выбросило из кресла и шарахнуло обо что-то головой... Затем снова раздался взрыв, и ребенок потерял сознание... Очнулся Мао на поляне, лежащим в мокрой траве. Рядом стояла скособоченная ракета. Она как-то болезненно вибрировала, а затем медленно стала подниматься, и Мао понял, что она улетает навсегда, бросая его в одиночестве и тоске. Ребенок заплакал и поковылял к детскому саду, всем сердцем ненавидя эту планету и людей, ее населяющих... С этой ночи Мао потерял все свои аномальные способности. Его взгляд утратил ту магическую силу, которая повергала окружающих в ужас, но стал просто неприятным и обыкновенно злым. Он уже не мог видеть через стены и что-либо внушать людям... Его способности унесла с собою ракета, оставив душу ребенка ущербной, а лицо уродливым... Но осталась у Мао природная сила. В школе-интернате, куда его после детского сада отдали бабушка с дедушкой, ребенка сначала попробовали дразнить за толстые губы и маленькие косые глазки. Но когда он избил своих обидчиков до полусмерти, проявив при этом незаурядную жестокость и желание нанести увечье, маленького китайца-дауна стали бояться и старшеклассники, и учителя. Ему почти никогда не ставили двоек, хотя учился он отвратительно. Боялись мести, и были правы в своих страхах... Один молодой учитель-химик, только что принятый в интернат на работу, за отказ Мао проводить опыт с жидким азотом вкатил ему в журнал сразу два неуда, а на хамские пререкания публично назвал его уродом... В обед учитель выпил стакан чая, в котором было по меньшей мере граммов тридцать соляной кислоты... Из школы беднягу увезли в реанимацию, спасли, но с тех пор желудок у него был одна сплошная язва... Все знали, что кислоту влил Мао, но конкретно этого никто не видел, а потому мер принять не смогли... За всю свою учебу в школе Мао не только ни с кем не подружился, но и не завел приятельских отношений. Он был все время один, вечно молчал, как немой, и казалось, что гложет его какая-то большая мысль... Лишь в десятом классе Мао испытал теплое отношение к человеку. Это была девочка из девятого класса - тихая и невзрачная. Она стала единственной, кому удалось узнать близко злобного подростка, заглянуть в его душу и даже полюбить ее... Это произошло как-то неожиданно. На одной из перемен Мао пригласил девочку прогуляться по парку, находящемуся рядом со школой, как только кончатся уроки. Она согласилась, так как до этого времени на нее никто не обращал внимания, да к тому же и боязливый интерес к юноше со славой зверя волновал ее неискушенное сердечко... Они гуляли по осеннему парку, сначала молча, а потом Мао постепенно разговорился, открывая себя как великолепного собеседника, с суждениями о жизни не подростка, но взрослого мужчины... Вскоре девочке стала интересна не только его дурная слава, но и он сам. Как оказалось, за маленькими косыми глазками и кровожадными губами скрывались тонкие и нежные чувства, и ей было все равно, что они проявлялись только по отношению к ней... Позже об их связи узнала вся школа. За странной парочкой установили контроль, так как боялись всяких неожиданностей. Следили за ними повсюду, не скрываясь, в основном это делали педагоги-мужчины, да и то только те, которые были физически сильны. Мао раздражал этот контроль, он чувствовал, что нервы скоро не выдержат и кто-нибудь заплатит за шпионаж проломленной башкой. Как-то вечером, вооружившись лопатой, он ушел в парк без своей подруги и под покровом наступающей ночи вырыл эемлянку. Он устроил вход между корней рассохшегося дуба и замаскировал его сухими ветками. Затем перетащил из школы несколько старых одеял и устроил в землянке нечто вроде лежбища, где и переночевал медведем в новой берлоге. Утром Мао съездил в город и раздобыл где-то три капкана для ловли волков, которые расставил вокруг землянки, тщательно их закамуфлировав. Днем, как обычно после уроков он повел девочку в парк, все время чувствуя позвоночником слежку. Неожиданно он схватил подругу за руку, потащил ее в сторону, и они побежали, стараясь оторваться от преследователей... Позже, в землянке, когда волнение девочки пошло на убыль и сердечко застучало спокойнее, Мао положил свои могучие ладони на ее неразвившиеся груди и стал ласкать их нежно, как большой зверь ласкает своего новорожденного детеныша. И не было в его действиях никакого опыта, был лишь один могучий инстинкт продолжения рода человеческого... И если бы Мао хоть на миг задумался о смысле этого инстинкта, хоть на минуту попытался контролировать свои действия, то несомненно бы понял, что совершает акт, противоречащий всей его природной философии, всему его существованию. Он ненавидел человечество и, наверное, не захотел бы принимать участия в его воспроизводстве. Но инстинкт на то и инстинкт, что даже человека лишает разума, оставляя высокой материи лишь функциональные способности... Девочка после этой ночи забеременела и по неопытности узнала об этом лишь на четвертом месяце. Ее тошнило, и она обратилась к интернатскому врачу, который, ухмыляясь, сказал, что она скоро станет матерью, а на прощание съязвил, что уж больно молодая мамаша будет у отпрыска. 06 этом событии, конечно же, узнала вся школа. Одноклассники говорили, что девочка родит злобного медведя, а сердобольная учительница географии на ушко уговаривала девочку решиться на искусственные роды, чтобы, не дай Бог, у нее не родился дебил... Только Мао ничего не знал. Подруга, боясь его гнева, не сказала о своей беременности, а так как он ни с кем не общался, то и мерзкие слухи до него не дошли... Обо всем он узнал лишь через месяц, когда девочку нашли повесившейся в парке. Ее душа, не выдержав всеобщего осуждения, решила не мучиться более, а просто отправиться в полет к вечному счастью... После этого события вся школа замерла в страхе, ожидая неминуемой мести Мао. Но месть не следовала, наоборот, китаец вел себя менее агрессивно, чем всегда, хоть и по-прежнему был замкнут... Мао рассудил, что само провидение спасло его от ошибки, забрав подругу и неродившегося ребенка в неизвестные дали, в другую жизнь. Отныне ему нужно быть осторожнее, и если инстинкт все же берет верх над его разумом, то должно и позаботиться в здравом рассудке об избежании нежелательных последствий... Мао закончил школу и поступил на философский факультет. Проучился на нем два года и, разочаровавшись, ушел. Его раздражал тенденциозный подбор философских школ, и он сам решил изучать то, что ему нравится, а если удастся, то и создать собственное философское учение... Со школьной поры он больше не встречался с женщинами, не симпатизировал им, борясь с влечением, сублимируя в науку, а вскоре и влечение прошло, незаметно, без волнений... Когда Мао исполнилось двадцать три года, он впервые в жизни написал научную статью под названием "Мизантропия и космос", которую опубликовали в приличном столичном журнале, а впоследствии ее перепечатали и несколько зарубежных изданий. Основная мысль статьи заключалась в том, что нелюбовь к человеку исходит из космоса, что в скором времени мизантропия захватит все человечество и нынешняя точка отсчета морали полярно изменится... Мысль, изложенная в статье, была не нова, но само построение было столь логично, такая уверенность исходила из каждого умозаключения, что автор безусловно заслуживал уважения и обращал на себя внимание. Вскоре Мао стал получать заказы на написание статей от всевозможных западных философских журналов. Он с удовольствием брался за них, писал быстро и умно, и заказчики, как правило, были довольны. Перо его крепло, мысль мужала... Когда Мао исполнилось двадцать шесть лет, на одной из научных конференций он увидел женщину, которую неожиданно для себя полюбил. Вначале он боролся с этим чувством, испытывая по отношению к себе бешеную злобу. Но вскоре ненавистное чувство завладело всем существом китайца, мучило его вечерами и будило ранним утром... И наконец Мао сдался ему, измученный и истерзанный могучей силой, против которой всю жизнь боролась его философская мысль... Он дал возможность любовной истоме вытеснить рассудок, весь отдался чувству, но вдруг обнаружил, что тело не готово к новому качеству, что годы вытеснения инстинктов дали свой результат. Организм молчал, не реагировал даже на самые пикантные фантазии. Сначала Мао пытался себя убедить, что оно к лучшему, что именно этого он и добивался. Но поскольку чувства уже победили сознание и он весь был в их власти, сердце китайца захлестнули жестокие страдания. Мао мучился ночами, скручивая из простыней веревки, боялся одной лишь мысли о своей любимой женщине и ощущал себя неполноценным уродом. Целый месяц он был в плену отчаяния - похудевший, заросший волосами, грязный и вонючий, как крокодил. Но как-то ранним весенним утром он проснулся с решимостью в глазах, которая обязательно приходит после отчаяния, издал могучий рев, как будто призывал на бой соперника, хлестнул себя пару раз по щекам, так что на губе выступила кровь, и вышел на улицу, к весенним ручьям, к ненавистному ему человечеству... Он купил маленькую одноместную палатку, рюкзак, продуктов на месяц, билет на самолет и, уже не возвращаясь домой, не сказав никому ни слова, улетел к морю, в Крым... Морские пляжи в апреле всегда пустынны, но Мао " боясь человеческих глаз, забрался в самое глухое место, где не было ни одного строения, где были только крутые скалы и вопящие чайки. Он поставил палатку и стал жить в ней " сосредоточившись на своем больном организме. Мао дал слово, что откусит себе палец в случае выздоровления, а если понадобится, отгрызет и всю руку. Когда кончились привезенные продукты, он залезал в еще холодное море, обдирал с ближайших скал мидий и пожирал их сырыми, не обращая внимания на их попискивания, круша свои зубы недоразвитым жемчугом... Прошло два месяца, но главная мышца в теле по-прежнему молчала. Остальные же мышцы наливались силой, и Мао стал похож на слона - медлительный, с мощными ляжками, с маленькими глазками... Не желая, чтобы отчаяние вновь завладело всем его существом, он решил обратиться к Богу. Но к какому?.. Рожденный от китаянки и еврея, живший всю жизнь на территории православия, он мог выбирать из трех богов по своему усмотрению... И тут Мао неожиданно вспомнил своего отца, о котором не думал уже с десяток лет., и кровь его немного потеплела... На следующий день, когда солнце зависло в зените, Мао, сидя на краю скалы, ощущая под собой море, сделал себе обрезание. Бритвой он срезал свою крайнюю плоть и кольцом надел ее на палец. Затем залез по пояс в соленое море и стоял в нем, сжав зубы в пока не остановилось кровотечение... Таким образом он дал обет Богу всех евреев, Богу своего отца... Начинался купальный сезон, и отдыхающие осваивали новые пляжи, подбираясь к стоянке Мао. Как-то он заснул на скале, а проснувшись, увидел под ней маленький нудистский пляж. Несколько женщин и мужчин подставили свои обнаженные тела под солнечные лучи и молча, слушая накатывающиеся волны, дремали... Мао неожиданно для себя залюбовался этой картиной, успокоился, а когда вдруг посмотрел на низ своего живота и увидел возрожденную жизнь, то издал победный вопль, до смерти напугав нудистов... Он зашел в свою палатку и повязал бантом красную ленточку на оживший орган, отмечая тем самым праздник. Затем сунул в рот палец и изо всей силы сомкнул на нем острые зубы, выплюнул его, откушенный, в море и, окровавленный, с украшенным половым органом, появился на нудистском пляже. Загорающие, пришедшие в панический ужас от открывшейся им картины, похватали свои вещи и побежали с пляжа, оставив торжествующего Мао одного. Китаец громогласно расхохотался и стал сворачивать свой лагерь, готовясь к обратной дороге. Мао вернулся в столицу, возрожденный, с еще более обезображенной рукой, с кольцом крайней плоти на одном из уцелевших пальцев и вдруг позабывший о своей любви, с приходом здоровья покинувшей его душу. Подходя к своей квартире, он увидел воткнутый в щель бланк поздравительной телеграммы, в которой было написано: "Поздравляю днем рождения зпт желаю счастья эпт здоровья зпт любви тчк твой отец Иосиф". КЕРОЛАЙН Я попытался рассказать о своих братьях и о том, как они потеряли пальцы. Теперь же мне предстоит поведать немного о себе. Я постараюсь уложиться коротко, к тому же и рассказывать особенно нечего. После того как отец подкинул Мао бабушке, он вновь исчез. На сей раз Иосиф не пытался форсировать границы отечества, а отправился в глубинку России, где и познакомился с моей матерью - тихой русской женщиной. Отец, еще молодой, но с абсолютно седой головой и глубокими морщинами на лице, влюбился мальчишеской любовью в сибирскую красавицу, оплодотворил ее своим живучим семенем, и вследствие этого через девять месяцев родился я. Я был совершенно обычным ребенком, не отличался ни красотой, ни особым умом, а тем более не выказывал каких-нибудь неординарных способностей. Я рос, как тысячи моих сверстников, довольный своим детством, любящий своих родителеи... До пяти лет я не знал о существовании братьев, живущих в столице, да если бы и узнал, мне было бы совершенно наплевать. Ребенка интересует только то, что находится рядом, то, что можно пощупать руками, или на худой конец отправить в рот, чтобы, пережевав, проглотить. Лишь по достижении пятилетнего возраста, после того как моя мать умерла от какой-то непонятной болезни, я узнал, что являюсь младшим братом двух отпрысков с совершенно нерусскими чертами лица. После похорон матери отец провыл в открытое окно три дня, собрал меня в дорогу, и мы поездом отправились знакомиться с родней. Бабушка, совсем старенькая, потерявшая способность удивляться, узнав о существовании третьего внука, лишь пожала плечами и пошла собирать на стол праздничное угощение. Дедушка распил с отцом бутылочку водки, поговорил с ним о том о сем. а я тем временем знакомился со старшим браток Шивой. Ему было уже одиннадцать лет, все лицо его было в синяках, но он встретил меня ласково, улыбаясь во весь рот. Даже предложил поиграть в его игрушки. И конечно же, я полюбил своего старшего брата, хоть он и не был похож меня лицом, к тому же и без пальца на правой руке... Отец, погостив в родном доме неделю, как все того и ожидали, вновь исчез, укатив на своих кривых ногах в неизвестные земли. Я остался воспитываться бабушкой и дедушкой, и если мое непослушание выводило их из себя то они грозились отправить меня жить к Мао, среднему брату, отпрыску Сатаны... Мао я видел всего лишь пару раз - когда в детском саду морили тараканов и когда он сбежал из интерната в волчьих капканов. Помню, что его лицо, выражение монголоидных глаз, внешность дауна оставили в моей душе неизгладимое впечатление. Весь облик среднего брата пугал меня, но одновременно и чем-то притягивал. Я часто видел Мао во сне, думал о нем наяву. Его личность возбуждала во мне какой-то нездоровый интерес, некое трепетание и волновала меня куда больше, нежели мой старший брат Шива. Меня отдали в обычный детский сад, а когда пришло время, я пошел учиться в нормальную среднюю школу, где ничем и ни от кого не отличался. Все мое существование проходило без особых эмоциональных всплесков, что очень радовало бабушку с дедушкой. Уже казалось, что вся моя жизнь пойдет ровной дорогой, что на ней не будет особо сильных падений, да и взлетов тоже... Но. как обычно случается, какое-нибудь незначащее событие, на которое другой бы человек и внимания не обратил, может направить твою жизнь совсем в другое русло. Так произошло и с меей жизнью. К концу школы, подчиняясь могучему волеизъявлению природы, в начале весны я испытал чувство влюбленности к девочке из соседней школы. Сейчас я не помню даже ее лица, а имени как будто и вовсе не знал. Я тоже, уж не знаю чем, понравился ей, и мы стали встречаться. В наших отношениях, пожалуй, не было ничего романтического, так как мне не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы добиться взаимности. Все шло как-то само собой. Теперь уже, по прошествии многих лет, я понимаю, что первое чувство должно быть бурным, с муками неразделенной любви, с ревностью, со слезами отчаяния в бессонные часы... На третий день нашего знакомства мы уже целовались под ветками зацветающих деревьев и от неумения прикусывали до крови губы друг другу. А на пятый день, когда родители моей подруги отправились на дачу копать под картофель грядки, я оказался у нее дома. Она недолго размышляла, видимо, уже давно решившись отдать свою девственность при первом удобном случае, и вскоре мы лежали на ее узенькой кровати совсем голые. Я впервые рассматривал обнаженное женское тало с такого близкого расстояния, зная, что и девочка меня разглядывает, и от этого испытывал какое-то странное ощущение. Во мне не было ничего от сексуального возбуждения, я забыл о нем напрочь, и когда девочка влажными руками стала притягивать меня к своему телу, я оказался не готов к мужской миссии и от осознания своей неготовности весь размяк и заскучал на мгновение. Потом скука стала страхом, а страх был рожден мыслью о позоре... Так ничем закончилась моя первая близость с женщиной. Всю ту ночь я пролежал без сна в своей кровати, пытаясь анализировать происшедшее. В мозгу зародилась мысль, что организм мой ущербен, что я один из тех многих несчастливцев, которым не дано испытать наслаждения от обладания женщиной, что мне суждено лишь мечтать об обладании, а в конце этих мечтаний лишь муки одни. Конечно же, я больше не встречался с той девочкой, от одной мысли о ней испытывая лишь звериный страх. С того дня я стал непрерывно думать о природе своей неудачи, постепенно привыкал к мысли об ущербности моей психики, и со временем муки стали носить оттенок сладости, так что иногда я даже специально вызывал их в себе. Я стал интересоваться специальной литературой на тему сексуальных расстройств, проглатывая тома научных трудов. Я изучил Фрейда, Юнга и современных психоаналитиков. Из их трудов мне стало ясно, что я ничем не болен, что психика моя пострадала в силу моего же невежества. Оказывается, я сам родил в себе комплекс неполноценности, к тому же культивируя его жалостью к своей особе... К моменту осознания своих комплексов я уже выбрал будущую профессию. По окончании школы я решил поступить на психологический факультет университета и по получении диплома специализироваться на лечении сексуальных расстройств как мужчин, так и женщин. С этим решением ко мне пришла и другая мысль. Избавившись от своего комплекса, я не смогу так глубоко проникнуть в природу чужой болезни, ибо только свои страдания можно отождествить с чужими. С юношеским самопожертвованием я решил развивать в себе сексуальный комплекс, тем самым став врачом-экспериментатором, ставящим опыт на себе. Как и мой средний брат Мао., я отказался навсегда от близости с женщиной, только природа монашества была различной... Я с блеском закончил психфак. При распределении мне был сделан ряд очень лестных предложений, начиная от Института психиатрии до места психолога в больнице им. Кащенко. Стремясь работать индивидуально, я отказался от этих предложений и попросил свободный диплом. "Я снял квартиру и стал принимать больных, которых было сначала очень мало, но вскоре психоанализ стал входить в моду, и поток больных увеличился. Обычно я работал по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Принимал по пять-шесть больных, уделяя каждому по часу, а остальное время систематизировал свои записи и истории болезни, пытаясь отыскать маленький корешок, ставший причиной развития того или иного комплекса. Начиная работать с новым больным, я всегда твердо обещал, что шансы на полное выздоровление равняются девяноста процентам, да, впрочем, так оно и было. Почти ко всем моим пациентам возвращались утраченные способности, и их счастливые лица делали счастливым и меня. Но еженощно в моей квартире раздавались телефонные звонки, и какая-нибудь женщина, бывшая моей пациенткой, захлебываясь от восторга, рассказывала, как к ней наконец пришел долгожданный оргазм, и как сладок он, и как прекрасна жизнь. Мои выздоровевшие больные, конечно же, не знали, что их спаситель сам болен, что вряд ли во всем мире найдется психоаналитик, которому удастся выдернуть из моего подсознания ворох мною же вложенных комплексов. Они, счастливые, обретшие радость в жизни, своим воскрешением доставляли мне вместе со счастьем и чудовищные муки, которые, в свою очередь, рождали во мне новые идеи, как избавить от этих мук других... Вскоре я стал известен, и несчастные хлынули ко мне потоком. Среди них все чаще оказывались иностранцы, не нашедшие исцеления в родных краях. За свое выздоровление они платили в твердой валюте приличные суммы, и с ростом известности росло и мое материальное благополучие. Я часто стал выезжать на Запад, откликаясь на просьбы состоятельных больных лечить их на дому, и как-то побывал даже в одной маленькой африканской стране, где три месяца конфиденциально лечил молодого принца, неспособного выполнить свою царственную миссию, заключающуюся в зачатии наследника. В награду за выздоровление царственной особы я получил от его отца бриллиант в двенадцать каратов, отправленный в белое золото, и паспорт с гражданством этой страны. Бриллиант я положил в швейцарский банк, а паспорт нарочно потерял, так как мне в этой стране не понравился климат... Как-то в моей квартире в Москве раздался междугородный телефонный звонок. Мужской голос на английском языке сказал, что он является секретарем лорда Р., что у самого лорда есть ко мне неотложное дело, и не смог бы я, скажем, на следующей неделе прибыть в Лондон. Конечно же, все расходы, связанные с перелетом, будут мне возмещены, об остальном же мне НУЖНО разговаривать с мистером Р. особо... Я посмотрел в свой еженедельник. Вся следующая неделя была расписана до минуты, и я сообщил об этом секретарю, терпеливо ожидающему у трубки. Нельзя ли отменить ваши дела? - поинтересовался секретарь. - К сожалению, нет, - ответил я. В трубке послышалась какая-то возня и после из мембраны донесся другой голос. - С вами говорит лорд Р., - сообщил голос. Я ответил., что польщен. - Когда бы вы могли приехать в Лондон? Голос, как мне показалось принадлежал уже совсем немолодому человеку, был требователен, и я вновь перелистал еженедельник. - Скажем, недели через две... - ответил я. - Думаю, что на три-четыре дня я бы смог выбраться... Хорошо, я жду вас пятнадцатого!.. Об остальном договоритесь с моим секретарем... Обговорив с секретарем все технические подробности, я принял душ и улегся спать. Сон долго не приходил, мешали заснуть всякие мысли. Я вспомнил своих беспалых братьев и подумал о том, что вот ведь какая штука: у обоих моих братьев не хватает по нескольку пальцев на руках, мои же пальцы все целы, даже шрамов нет! Уже совсем заснув, я напоследок коротко подумал, что пальцы - те же люди... мелькнула какая-то мысль и распаде семьи... я заснул... Через две недели самолет британской авиакомпании садился в аэропорту Хитроу. Меня встретил молодой человек по имени Чарльз, оказавшийся секретарем мистера Р., мы сели в машину и поехали в Лондон. Чарльз всю дорогу молчал и заговорил лишь тогда, когда мы подъезжали к центру города. - Дело в том, - начал он, что мистер Р. пригласил вас к себе за врачебной консультацией. - Я кивнул головой в знак того, что это мне понятно. - Мистер Р. недавно женился, и у него возникли проблемы по вашей части... - Может, я сам обговорю с мистером Р. эти вопросы? -прервал я Чарльза. - Дело в том, - продолжал секретарь, - что сегодняшней ночью все проблемы отпали... - Молодая жена довольная - неудачно пошутил я. - Вы не так меня поняли. Лицо секретаря стало жестким, и бледность разлилась вокруг его глаз. Сегодняшней ночью лорд Р. скончался. Как вы, наверное, понимаете мы более не нуждаемся в ваших услугах. - Вот как... - произнес я. Несмотря на весь драматизм, ситуация показалась мне столь комичной, что я еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Слава Богу, что секретарь ничего не заметил. - Вы получите весь причитающийся гонорар, - сказал он. - Вам заказан номер в отеле, оплаченный на две недели и куплен обратный билет на самолет. - Секретарь вытащил из кармана портмоне, вручил мне чек и билет. - Надеюсь, что дату вылета вы определите сами. Я кивнул головой и уставился в окно, рассматривая лондонские пейзажи. Всю дорогу до гостиницы секретарь молчал, а когда машина остановилась и швейцар в ливрее открыл передо мной дверь, Чарльз пожал мне на прощание руку, и я отметил, что ладонь его крепка, а кожа на ней сухая. Таким рукопожатием обладают лишь выдержанные люди со стальным характером. Когда в сопровождении швейцара я шел к дверям отеля, мне навстречу бросился какой-то маленький щуплый человек. Со счастливыми возгласами он принялся меня обнимать, приговаривая, что целых пять лет прошло с того момента, когда мы виделись в последний раз, и он уже совсем отчаялся когда-нибудь со мною увидеться. Человек тискал мои плечи, брызгал в восторге слюной, пока я наконец не разозлился и не оттолкнул его. Коротышка в недоумении замер, с минуту всматривался в мое лицо, а потом, покраснев, стал извиняться: мол, дескать, обознался, принял в профиль за своего старинного друга, пропавшего в джунглях реки Амазонки. Еще раз извинившись, человек предложил искупить свою вину, угостив меня в баре. Я отказался, сказав, что еще не устроился в гостинице, и он от меня отстал с явно расстроенным выражением лица. Швейцар подвел меня к регистрационной стойке, через три минуты все формальности были соблюдены, и я поднялся на третий этаж к номеру 321. Распаковал свои вещи, принял душ и подумал, не бросить ли мне свои московские дела к чертовой матери и не отдохнуть ли две недели в Лондоне. Гостиница оплачена, в кармане чек от лорда Р. на кругленькую сумму... Пошляюсь по Конвент-Гардену , наконец отосплюсь без ночных звонков обретших счастье пациенток... Решено, остаюсь. А надоест - всегда смогу улететь... Переодевшись, я спустился в бар, заказал коньяк и кофе. я полез в карман за деньгами, но их там не было. Ни билета, ни чека, ни всего остального. Я обшарил все карманы и в недоумении развел перед барменом руками. Тот ответил, что нет проблем, попросил меня показать ключ от номера и, записав номер комнаты в журнал, занялся другими клиентами. Я подумал, что бросил деньги и документы на кровать, но все же сомнения мучили меня, и удовольствия от коньяка не было никакого. Я наспех опрокинул в себя кофе и поднялся в свой номер. Мои сомнения подтвердились. Портмоне нигде не было. Все мои кредитные карты, гонорар за несостоявшееся лечение, билет на родину - все исчезло... Наскоро спустившись вниз, я заявил о пропаже менеджеру отеля. Тот попросил меня не волноваться, по телефону связался с охраной гостиницы, и через несколько минут о случившемся меня расспрашивал профессионал. Совместными усилиями мы выяснили, что в последний раз я видел портмоне в машине, которая доставила меня к отелю. Следовательно, сказал профессионал, вас обчистили либо в самом отеле, либо на подступах к нему. И тут я вспомнил коротышку, который, обознавшись, тискал меня перед входом в гостиницу. - Он вас и обчистил, - сказал профессионал и предложил мне пойти в номер, пока он будет выполнять свои обязанности. - Я улегся на кровать и в ожидании следователя заснул. Тот появился через два часа и помахал перед моим носом портмоне. - Нашли! - в восторге воскликнул я. - Посмотрите, чего не хватает. Я судорожно просмотрел содержимое портмоне, и не обнаружил в нем наличных денег и кредитной карты "Виза". Чек от лорда Р. и билет в Москву были на месте. - Вы его поймали? - спросил я. - Мы его никогда не поймаем, - ответил профессионал. -Ваш бумажник мы нашли в урне на соседней улице. Чек и билет мошеннику не нужны, так как они именные, а вот деньгами и кредитной картой он непременно воспользуется. Советую вам немедля позвонить в лондонское отделение "Визы" и сообщить об утере, тогда они аннулируют карту и ваши деньги будут целее... Я так и сделал. предствитель банка пообещал, что мой счет временно будет закрыт, а когда все нормализуется, мне об этом сообщат и выдадут новую карту. Мне пришлось выйти из гостиницы и отыскать банковскую контору, чтобы разменять чек от лорда Р. на наличные деньги. Вернувшись в отель, поднимаясь по лестнице к своему номеру, я чертыхнулся, вспомнив о семистах долларах наличных денег, пропавших безвозвратно. - Вы русский? - спросил голос за моей спиной. Я обернулся и увидел женщину почти двухметрового роста. Она смотрела на меня с любопытством, подстукивая длинными ногтями по дубовым перилам лестницы. - Я сразу поняла, что вы русский, - сказала она с чудовищным акцентом, хотя фразу построила правильно. - Я тоже русская... Честно... Ну, не совсем русская, наполовину казачка, наполовину татарка... У меня был любовник -русский. Одиннадцать лет назад. Я тогда учила ваш язык... Я все время спрашивала его, правильно ли я произношу, а он мне всегда отвечал, что правильно, потому что ему нравилось, как я коверкаю слова... Теперь у меня акцент навсегда... Кстати, вы чем-то похожи на моего любовника Михаила... Меня зовут Керолайн Ковалец... Она протянула мне ладонь, которая при пожатии оказалась вдвое больше моей. - Алексей, - назвался я. - Вы чертыхнулись. У вас неприятности... Может быть, мы сойдем в бар?.. Я как раз собиралась что-нибудь выпить. Я пожал плечами, и мы спустились в бар, который в этот час был совершенно пуст, и бармен, механически протирая стаканы, смотрел по телевизору какой-то футбольный матч. Керолайн заказала себе бутылку красного вина, а я вновь коньяк. Мы сели за столик, укрытый ветками декоративной пальмы, и некоторое время молчали. Пока Керолайн наливала себе вино, я рассматривал ее, испытывая чувство карлика, разглядывающего великана. Она была чудовищно некрасива. С бесформенным носом на одутловатом лице, с висящим подбородком, с большими, словно "гипофизными", глазами, мясными губами, кроваво окрашенными - она была похожа на дьявола в юбке... Но у нее были потрясающие руки. Длинные тонкие пальцы аристократки с фантастическими ногтями, идеально ровными, как лепестки экзотического цветка, - они постукивали по стенке бокала и были такие же красные, как и его содержимое. - Мой муж Стефан... - вдруг сказала Керолайн. - Кстати. вы очень похожи на моего мужа Стефана! - Она залпом выпила вино и уставилась на меня. -- У вас такие же, как у него, глаза... Он всегда молча смотрел, как я напиваюсь... Я немного алкоголичка, и, наверное, это ему не очень нравилось. Поэтому я его бросила... Мне было его жаль... У вас есть жена? - Нет, - ответил я. - Вы не любите женщин... Такие люди, как вы, не любят женщин... Я слушал вполуха и смотрел, как содержимое бутылки перекочевывает в ее желудок. Она уродлива, думал я, но что-то в ней есть притягательное... Керолайн допила бутылку и заказала вторую. Она ничего не ела, говоря, что практически никогда не ест, когда пьет, а пьет она всегда... - Я вегетарианка, ~ пояснила она. В течение каких-нибудь двух минут она выпила половину второй бутылки, и глаза ее затуманились, став еще более круглыми. Она перестала болтать и смотрела в одну точку, оказавшуюся почему-то на моем лице. - Я только два часа как приехал в Лондон... - как бы между прочим сообщил я, чтобы перевести ее взгляд в другое место. - О, да... Конечно... Вам нужно побыть одному... - Керолайн долила в бокал остатки вина, судорожно заглотнула его, вытащила пудреницу и стала поправлять разъехавшуюся на губах помаду. - У меня тоже куча дел... Встречаюсь с английским министером... - сообщила она. Я не понял, что такое министер. То ли министр, то ли чиновник из министерства, но уточнять не стал. Когда мы выходили из бара, Керолайн спросила: - Как долго вы будете в Лондоне? - Не знаю еще, - ответил я. - Номер в отеле оплачен на две недели. - Чудесно, - сказала она. - Давайте позавтракаем завтра вместе... В десять возле ресторана... Я кивнул головой, подождал, пока она выйдет из отеля, и поднялся к себе в номер. Я еще не знал, как провести остаток вечера, а потому прилег на кровать, включил телевизор и думал о чем-то незначительном, пока не заснул. А когда проснулся и посмотрел на часы, то оказалось, что уже поздно и выходить куда-нибудь из отеля не имеет смысла... День приезда - для отдыха, подумал я и закрыл глаза. Портье разбудил меня в девять утра, и я вспомнил, что завтракать должен с Керолайн. Я побрился, посмотрел по телевизору сводку утренних новостей и, облачившись в костюм, спустился к ресторану. Керолайн опоздала на двадцать минут и долго извинялась, ссылаясь на дурака портье, который принес из прачечной