очень важных. Вот и думаем -- каких? Ленка не знала что на это сказать и спросила из вежливости: -- А вы сами, Пет... дядя Петя не можете себе руки вылечить? Колдовством? -- Мочь-то -- могу, но -- неуместно. Ленка не поняла ответа и опять не решилась продолжать эту тему. -- Ну что, вторую налить?.. Ну, как знаешь. Тут Петр Силыч с просьбой к тебе, ну и я тоже прошу. Понимаю, что устала, ну уж уважь стариков, а то сегодня ухайдакались не меньше вчерашнего -- ноги не держат. Объясни, Силыч. От девушки требовалось ни много ни мало -- сходить на Болотную, к дяде Пете домой, найти, где указано, секрет в сундуке, открыть, взять книгу и принести сюда. Заодно привести Мурмана, чтобы он почистил избу от остатков чужой магии: он ее жрать -- великий охотник. -- А кто меня пустит, а как я с Мурманом справлюсь? -- Пустят и справишься, я их вроде как предупредил уже. Мне, чтобы разобраться что к чему, -- нельзя со следа уходить, да и Федоровне как хозяйке лучше присутствовать, не отходя. Нам так в десять раз легче будет, опять же -- для тебя стараемся, краля ты наша красы неописуемой. Гы-ы... Думал, хоть поцелуешь на спасибо... -- Ну иди, иди, Лен, шутит Силыч... Ленкина душа брезгливо поежилась от этаких шуток, но спасителей положено благодарить, а не отшивать нецензурно крылатыми фразами. Она пошла и уже в конце пути, на углу Болотной и Подгорной, повстречала Андрея Ложкина. На этот раз он был в полосатой приталенной рубашке, коротких, по лодыжки, джинсах с подтяжками, в ярко-желтых носках и в ботинках "на платформах". -- Привет, Елена Прекрасная! А в городе Ленку никто и никогда не называл прекрасной, не объяснялся в любви, не дарил цветов в будни... -- Привет. -- Что это у Федоровны за праздничный салют стоял? Говорят, у вас Синьор Помидор всю ночь Ивана Купала шабашил? -- Тебе-то что за дело? -- Да так, интересно. Мамахен трещит, что это у него белая горячка. А может, просто сдуру куролесит, он же старый. Но только на этот раз очень уж все криво получилось: у всей деревни молоко скисло, а брага в уксус перебродила. Мы на всякий пожарный свою шишимору допросили -- клянется, что ни при чем. Изоляторы на столбах полопались... Сеструха двоюродная досрочно омамилась под утро. Мужики в деревне недовольны. -- Ну а что ты мне говоришь? Вот ему и скажите. -- Угу, ему скажешь, пожалуй. Ну, я поехал. Лен... ты... ему наш разговор не передавай, это между нами... -- Гуляй, не скажу. Та же тетка открыла дверь и безмолвно проводила Ленку в небольшую комнатку на втором этаже, с окнами во двор, после чего без единого же слова ушла. Ленка из любопытства выглянула в окно, однако ничего интересного не увидела -- ветки березы закрывали почти весь обзор, а всматриваться вроде бы и некогда. -- М-м-ф... Ленка испуганно обернулась: домашний пес Мурман, дармоед и страшилище, внимательно нюхал пространство за Ленкиной спиной. Уродливая голова словно расслоилась на два уровня, обнажая клыки размером с Ленкины мизинцы -- это Мурман пасть приоткрыл, чтобы слюне свободнее было капать на половицы. -- Ты что на меня рычишь? -- твердо спросила Ленка. -- Тебе что хозяин велел? А? Он велел меня слушаться. Сидеть! -- Ленка с замиранием сердца выкрикнула единственную команду, которую она в эту минуту помнила... Мурман заколебался, неуверенно вильнул обрубком хвоста и лег. Есть ее нельзя, даже невозможно, а слушаться... да... ее вроде бы надо сегодня слушаться... -- Ах ты мой зайчик! -- Ленка, как и все зрители-любители чужой домашней живности, немедленно обнаглела. -- А можно я тебя поглажу? Какие у тебя уши... кто их обрезал, бедному несчастному, мы тебя почешем... и брылышки... и спинку... Ой какой ты длинный, что за порода такая?.. Раз приказано слушаться -- надо терпеть. А очень даже и интересно... И не больно ни капельки... Мурману вдруг явилось смутное, но самое любимое воспоминание: что-то очень далекое и очень хорошее, словно бы теплое большое одеяло, пахнущее мясом и молоком, гладит его со всех сторон, а он маленький и ему весело... Он и сам не заметил, как перевернулся на спину и подставил живот... -- Ой, Мурман!.. -- Пес немедленно вскочил и ощетинился... ничего подозрительного нигде не было. Ленка отлетела метра на два, однако, на диво, даже и не ушиблась. -- Фу, какой ты резкий... Я же сюда не только за тобой, но и за книгой пришла. Ну-ка сидеть... лежать, а я сундук открою... Все, книга у меня, мы ее в сумку -- и пошли. Ой, а как же я тебя без поводка и ошейника поведу? Ленка задумалась, дядя Петя ей ничего на этот счет не сказал, а спросить она забыла по неопытности и незнанию... -- Будешь идти рядом, рядом -- знаешь такое слово? Молодец, ну пойдем, скажем тете "до свидания" и пойдем... Женщина проводила их до дверей, она тоже ничего не знала про ошейник. Полдень в деревне Черной, на сонной и жаркой Подгорной почти ни души, ребенок у ворот с щенком играется, вдали бабка греется на лавочке... Мурман трусит рядом, с левой стороны. Ленка замедлит шаг -- Мурман тоже, она ускорит -- и пес не отстает. Прошли больше половины пути, осталось миновать кустарники -- и они на месте, но у последнего дома случилось... Одной одуревшей от жары курице вздумалось полетать, и она куцым лебедем с высокого забора прыгнула поперек улицы в небо. Ленке трудно было оценить -- три метра или пять отделяло ее от земли -- факт тот, что было весьма высоко и что Мурман прыгнул, достал и еще в полете успел зажевать несчастную курицу больше чем наполовину. Он приземлился мягко, как кошка, на все четыре лапы. Ленка пискнуть не успела, а Мурман, хрустнув последний раз, проглотил остатки. Чмак, чмак -- и несколько перьев, единственные следы преступления, были начисто слизаны с дороги счастливым охотником. Он с гордостью посмотрел на новую хозяйку, но одобрения не дождался, напротив, Ленка, пунцовая от стыда и гнева -- глаза не поднять, почти вбежала в кустарник, Мурман за ней. -- Стой, кровожадная скотина. -- Ленка лихорадочно искала палку потолще и покрепче, нашла. -- Тебя дома не кормят!.. Тебя воровать учили!.. Тебе курица помешала!.. А если бы тебя съели, скотина несчастная, тебе бы понравилось?.. Мурман некоторое время вдумчиво принимал удары. Голос сердитый, а не больно ни чуточки... Новая хозяйка -- хорошая. Мурман задрал ногу. Она действительно сердится... Она плачет, ее кто-то обидел... Хозяин-вожак тоже очень хороший, но зато новая хозяйка чешет его за ухом и живот... И она гораздо меньше хозяина-вожака и когда захочет воспитывать его под пьяную руку, то и бить будет слабее... Мурман улучил момент и лизнул ей предплечье. -- Горе ты мое... Неужели тебе курицу не жалко? "Какую курицу?" -- недоумевающе смотрели на нее синие глаза зверя Мурмана... Ленка вдруг вспомнила, что еще вчера сама ела курятину... -- Ладно, авось, не заметят, что это мы ворюги... Больше так не делай, а дяде Пете я ничего не скажу. Пойдем, узнаем в умной книге, что там нас ждет хорошего... -- ... и понимаешь, Федоровна, когда я этого-то гаврика вельзевухой душил, ни боли, ни отравы -- ничего не ощущал, а как почуял, что у него основная жила надорвалась, что вот-вот он на ноль осыплется, веришь ли, такая сладость у меня по мудям распространилась, что ну едва-едва в трусы, как отрок полузрелый, не оскоромился... Гы-ы... -- Тьфу... да ну тебя, Петр Силыч, все у тебя дурости на уме! -- Нет, я серьезно... -- Тише ты... А-а, Леночка, внученька, присаживайся к столу, я как раз блинов напекла. А хочешь наливочки? -- Спасибо баб Ира, я же недавно завтракала. Старая ведьма явно была под хмельком. Дядя Петя выглядел обычно, внешне, по крайней мере, ни в одном глазу. -- Время такое, -- загудел дядя Петя, перехватив Ленкины взгляды, -- следует стресс снимать время от времени. Сам бы выпил, да я только белое принимаю, а наливки да бормотухи не по мне. Надо будет дойти до магазина... -- Петр Силыч, да я схожу сейчас до магазина... -- Сиди, Федоровна, книгу будем читать. Веселье -- после дела. Ну-ка, ну-ка, хмель да угар -- под сапог да в самовар... Отрезвела? Садись рядом... Мурман! Кота не трогать, дом обыскать. Найдешь волшбу -- жри, все твое. Ищи, песий сын... Нет, без пинка не понимает... -- Но Мурман и без пинка все понял на слух: он мудро разгадал педагогические замыслы хозяина и скорехонько потрусил во двор выполнять приказы отдельно от командного состава. -- Ох, только веселье на зубок взяла, ан опять трезвость -- норма жизни... Посиди, внученька, раз есть не хочешь, а мы с Силычем поищем совета у древних... Дядя Петя уже снял замок с серебряного оклада, открыл обложку и послюнявил указательный палец... Под мерный стариковский бубнеж Ленка клюнула носом раз, да другой, да и задремала... Очнулась внезапно, от наступившей тишины. Колдун и ведьма внимательно смотрели не нее. -- Ну, Федоровна... Или давай я спрошу? -- Нет я. Лен... ты девица? -- В каком смысле?.. -- Ленка залилась краской. -- Ты с мужчинами зналась? По-женски? Или все еще дева? -- Нет. В смысле... у меня никого не было... ни разу... -- А... да погоди ты, Федоровна!.. А удовольствие женское знаешь? Оргазм называется? Не рассусоливай: да или нет? Это важно и очень важно. Ну? -- Н-нет, наверное, не помню... -- Вот цирк! Не помнит она! А говорят, городские кручены-порчены... Так и запишем -- не было. Теперь понятно... Федоровна, ровно я тебя не отрезвил? Что ты все с речами лезешь, когда тебя не просят. Помолчи! Та-ак, ж...й о косяк... Короче говоря, все один к одному сложилось, как бирюльки в ряд. Кровь твоя, Ленка, древнейшей порчей отмечена, праземной, потому что ты родилась там, где атомные бонбы рвали-испытывали. Это первое. Второе -- ты по возрасту подходишь -- Сатане Антихриста рожать. Третье -- непорочная дева. У придурка рогатого, видишь ли, не получится без этого. Тебя еще в городе пасли и чуть было не выпасли. Это четвертое -- что ты их сатанинское причастие приняла. Сашка городской тебя спас тогда, змею Аленку в трофей захватил, да, а сам теперь по отсрочке живет, пока ты жива, заплатил, так сказать. Вот им бы тебя сейчас омертвить и замуж за Сатану, а там и семя его -- Антихрист у мертвой девы, у тебя то есть, народился бы. И станет на земле томно. -- А Бог? -- Что бог? -- Он против Сатаны и Антихриста ничего сделать не может? -- Я тебе что -- ученый? Знаю только, что Ад есть, Сатана есть, а райских кущ заповедных, ангелов и бородатого не видел, не слышал, не чувствовал. Нечисть -- есть. Чисть -- не знаю. -- А... вы сами, вы, Ирина Федоровна... -- Тоже нечисть, если так, ну -- от людей смотреть. Да хрен его разберет, кто там и что. Главное, Лена Батьковна, что пока ты жива, они от тебя не отстанут. Ты Сатане нужна, а силы у него... -- дядя Петя покрутил нечесаной головой. -- И что теперь? -- Ленка машинально поглаживала вернувшегося с рейда Мурмана, известия настолько оглушили ее, что спроси у нее в эту минуту таблицу умножения -- собьется уже на трижды три... -- Да выход-то есть, но кто его кроме меня откроет, не убоится? А если я, то... может, тебе и Сатана краше покажется. Решай сама, пока день на дворе. -- Что я должна решать? -- Ну, гм... Федоровна, объясни. -- Тебе нужен мужик, а от него ребенок. Мужик -- сегодня днем, иначе ночью им станет этот... тот... Ребенок -- в свое время, как по природе положено. Вот и решай. -- Что я должна решить? -- Непонятливая! Лен, если ты перестанешь быть девой и понесешь от человека, а не от... -- то тогда ты интереса для них не представляешь теперь... Понятно? -- Понятно. Я лучше сейчас Андрюху Ложкина разыщу, пусть уж лучше он... -- Поплачь, поплачь, оно и полегчает. Как только Андрюха или кто другой узнают в чем дела суть, так зайцами поскачут кто куда. Этот храбрец навсегда под адов удар станет, а когда помрет -- в полную их власть. Легко ли? -- А вы, значит, не боитесь гнева Его? -- Не боюсь. -- Значит, вы Господь Бог, дядя Петя. -- Зови как хочешь, только я не бог. Да и не черт. -- А Чета не позвать никак? -- Позвать -- можно попробовать, но и он не подойдет в женихи, потому что живой он -- условно, в тени твоей жизни существует. Не подойдет твой Сашка, хоть и городской. -- Мне нужно подумать, -- в отчаянии сморозила Ленка. -- Думай, час-другой у тебя есть, только что толку ? Иди ко мне жить, не обижу. А хочешь -- законно сочетаемся? -- Не хочу. Никак не хочу. -- Хозяин барин... Смотри, как к тебе Мурман прицепился, глаз не сводит. Видишь: тоже уговаривает остаться. Гы-ы... Тоже порченый -- у порченых собак -- всегда глаз синий, беспородный... -- Вы сказали -- час? Вот через час я дам ответ, а пока оставьте меня в покое. Отстань, Мурман, ну, пожалуйста, отойди... -- Ленка вскочила со стула и побежала в другую комнату, носом в подушку, плакать и -- куда денешься -- думать, думать... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . -- Вот так все и случилось, Лешенька... -- Мам, так дядя Петя мой отец? Ну... Недаром я так его не любил всю жизнь. Гнида у меня папенька. -- Леша, никогда не суди поспешно, -- мама вытерла слезы, высморкалась шумно, без стеснения, как все взрослые. -- Я тоже твоего папу не обожаю, но не он бы -- и тебя бы не было. -- Ну и что? Оно бы и к лучшему. Убил бы, если бы знал всю историю. -- Да? Бы-бы-бы да кабы, да... За что? За то, что меня спас? Он за мою жизнь и за твою -- свою и Сашкину отдал, если хочешь знать. -- Как это? -- Он старый был колдун, чуть ли ни с ассирийских времен, и была ему судьба -- заиметь сына и умереть, когда сыну срок придет взрослым стать. Он думал было и Сатану "напарить", как ты выражаешься, меня отняв, и судьбу обмануть, чтобы я вечно была на первом месяце, да только Сатана в другой стороне другую кандидатку нашел и Антихриста все равно породил. Вот он и "разморозил" меня через пять лет, чтобы противовес был Антихристу. -- Это я противовес??? -- Так он считает. А условие этому -- смерть родителей, то есть его и моя, а заодно и Саши Чета, поскольку его жизнь от моей зависит. Весной, как мне уже рожать предстояло, пошла я возле речки погулять. Петр куда-то в горы уезжал в те дни. А так хорошо: солнце, ни ветерка, тихо-тихо... На речке лед, а на склонах, на солнышке, уже старая трава из-под снега показалась, да и новая кое-где пробивается, грязи нет... Вдруг Мурман как зашипит, как заскрежещет зубами, меня не пускает вперед идти -- сам не свой... Я глаза подняла -- Чет стоит, старый, как сегодня, весь в таком длинном пальто, в ботинках с квадратными носами, какие теперь носят, а не двадцать лет назад, а рядом с ним змея, которая меня чуть по ритуалу не съела в подвале на Сенной площади... Он мне и рассказал про Антихриста, про дядю Петю -- тот ведь не удосужился, велел рожать -- и все... Так вот Чет -- из городской нечисти, меня спас, укусил и выпил часть моей судьбы, змею в качестве трофея захватил, она всегда при нем, Аленкой звать, но спас по условию -- жить ему относительно старым и столько, пока истинный возраст внешнему соответствовать не начнет. И причем столько, сколько и я, не дольше. Так что мы с Сашей всегда знали, сколько нам примерно осталось, плюс-минус пару лет. Были бы поумнее, так могли бы и о моде на одежду догадаться, а теперь уж поздно. -- А что за змея? -- Я к ней и подвожу. Волшебная. Время от времени появляются они в городах, говорят, их Эринии роняют, но точно никто не ведает, может, просто легенды... И некоторые, но чрезвычайно редко, раз в сто лет, выживают и вырастают. Питаются чем придется, но обязательно еще и муками людскими и злобой. Если живут при обыкновенном человеке, то постепенно его подчиняют, а потом, когда вырастут и в колдовскую силу войдут, определяются кто куда. Эта, Аленка, сначала к адским попала, а потом Чет ее своей сделал. Глупа, по сравнению с ней наш Мурман -- Архимед, но исполнительна, преданна и очень сильна. Кроме того она теплокровна, живет долго и хорошо мысли слышит. Ее даже Мурман чуть-чуть побаивается... Ну ладно, слушай дальше. Вот Чет подошел ко мне, велел Аленке меня, с тобой внутри, обследовать и запомнить навсегда, для наследства... Ох! Мурмана мы вдвоем едва спеленали заклятьями, так он выл и рвался меня спасать... Как только ты родился, то я решила сама себе хозяйкой жить и осенью вернулась в город. А поскольку я уже не просто так, а ТВОЯ мама была, мне не стали препятствовать. С пропиской и "академкой" городские все мне уладили. Теперь тебе пора пришла, съездишь в Черную, вернешься -- Аленка твоя будет. Не беспокойся, она может быть любого размера, в диапазоне от пяти сантиметров до двадцати метров... вроде бы перестала расти, так что легко спрячется на тебе и не объест в голодный год... -- А ты? -- Умрем. Я, Чет, дядя Петя. Останется Ирина Федоровна, она на самом деле тебе хоть и не родная прабабка, чтоб ты знал, а любит тебя очень. Останется тебе Мурман и Аленка, в память о нас. Останутся у тебя способности колдовские, поскольку генотип у тебя чрезвычайно благоприятный для этих дел, развить их -- вопрос времени. -- Мама, вы же все такие крутые, как тебя послушаешь, неужели нельзя иначе, чтобы вам никому не умирать? -- Не знаю, не пробовали, но опыт мне подсказывает, что на этот раз лучше с судьбой не спорить. Замолчали надолго. Леха кусал непослушные губы, старался быть спокойным и сильным. -- Мам... Вдумайся, плиз, в простенький такой вопрос: кому лучше??? -- Тебе, любимый и единственный сын мой. Спорить не надо, ни с судьбой, ни со мной. Я сейчас буду плакать, горько, долго, нудно... Избавь себя от этого зрелища и езжай. Один раз мы с тобой еще увидимся. Я буду ждать. -- Клянешься? -- Клянусь, Лешенька... Леха сидел в пустом купе, впереди полдня пути, чемодан под рукой, сидел и ошарашенно осмысливал не только непонятные перспективы будущего, но и не менее невероятные аспекты прошлого, до которого как-то мысли раньше просто не доходили... Ему за все детство и юность в голову не пришло удивиться тому, что в деревенском быту "баб Иры" заговоры и заклятья обычная вещь, что тысячу раз виденная им шкура волколака на полу в бабкиной спальне заметно отличалась от волчьей шкуры, что Васька понимает человеческие слова лучше, чем это положено фауне. А дядя Петя с его чудачествами и заходами? Все в деревне недолюбливали дядю Петю, но все и побаивались: на руку он был тяжел, а во хмелю буен. Одного только Леху он ни разу и пальцем не тронул и был очень к нему терпим и внимателен. Нет, Леху это не удивляло, он приписывал это обычной и естественной потребности человечества любить его, Леху Гришина... А его нянька и первая игрушка -- Мурман, который уже лет двадцать пять, а может, и дольше оставался молодым и деятельным, в то время как его братья-близнецы состарились и умерли (Турман погиб в восемьдесят втором). Дядя Петя обмолвился раз, что, мол, Мурман -- домашний, как Васька у Федоровны, а потому пусть тоже долго живет, для Лехи, когда тот вырастет, но и эти речи Леха воспринимал буднично, как прогноз погоды ... И вся деревня, если вспомнить, зналась с нечистой силой, а вернее -- так не сама ли ею была?.. Вспомнил, как Ирка Гаврилова, ровесница с Болотной улицы, ладонью поджигала хворост, а Игорек Супрунов командовал муравьями, целые представления разыгрывал... Вспомнил... вспомнил... Как много невероятного, оказывается, можно было вспомнить... -- Ой, елки-метелки, насколько может дурным хомосапый, почти девятнадцатилетний мужчина в расцвете сил и до этого!.. Или это они его заколдовали во главе с мамочкой, чтобы он ничему не удивлялся?.. Нет, Леха понимал, чувствовал, что дело тут не в околдованности, а в его собственной лопоухости... Ну, лопух не лопух, а никогда и никому он о деревенских чудесах не рассказывал, ни разу не проговорился, хотя возможности были... Пустяк, но Леха чуточку приободрился. А теперь, стало быть, он выращен альтернативой Антихристу (?!) и едет принимать наследство дя... папы Пети (здравствуй, папочка-а! Повезло с фазером, монструм вульгариз, плиз... любимая, позволь представить: вон тот, в одних трусах и с перегаром на устах -- мой папа, теперь он и твой папа...), а заодно и колдовскую вендетту. А может, он теперь сразу станет могущественным?.. Леха побормотал всякую абракадабру, пощелкал пальцами -- нет, даже пиво не появилось... Он надел наушники, включил сидюк и попытался утешиться Джимми Попом. Вроде помогло... Поезд трясло, покачивало и обстукивало, как трясет и качает их во всем не очень цивилизованном мире, и Леха Гришин задремал, на время сна позабыв о миссии, которая вроде как ждет его, о близкой, предстоящей потере мамы и новоприобретенного отца, о том, что жизнь его теперь поменяется кардинально и что жить он будет ярко и если повезет -- тысячелетия, как папа, или поменьше, как мама, или как Турман, если не повезет... Стояло лето двухтысячного года от рождества Иисуса Христа, среднего сына Божия. Июнь двухтысячного года высыпал на город целую охапку безоблачных ночей, одна другой белее, и однажды, возвращаясь утром домой, Денис, впервые за восемнадцать прожитых лет, понял, что счастье -- реальность, как эти мосты и набережные, как эти озабоченные менты на Петропавловке... Счастье реально, и он вот-вот его повстречает, и возьмет себе, не в эту ночь, так в следующую... О, Питер, о, радость... "В Ленинграде -- слепое пятно, там будем жить". Эти странные слова отец произнес вполголоса, когда они сидели перед телевизором, все втроем. Денису было в ту пору лет девять, он залег к матери на колени, да так и заснул. Потом вдруг проснулся, сам не зная отчего, заерзал горячим затылком, устраиваясь поудобнее... -- Мама, опять ты куришь табак! Перестань, это вредно для легких и для организма. -- Да, да, сынок, я сейчас... -- Мать тяжело потянулась к пепельнице на журнальном столике, загасила окурок. -- Папа, а что значит -- слепое пятно? -- Ну, эта, это... -- отец собрал в гармошку кожу на нешироком лбу, грозно закашлялся... Мать поспешила вмешаться: -- У тебя редкая форма аллергии, Денис, поэтому мы решили переехать туда, где аллергия не будет тебе досаждать. -- В Ленинград, да? -- Да, в Ленинград. Теперь уже Санкт-Петербург, у него опять старое название, как до революции. Там влажный климат, меньше ультрафиолета, тебе пойдет на пользу. Как твоя голова, не болит? Головные боли прекратились у Дениса давно, еще в первом классе, от них остались только воспоминания, с каждым месяцем все более смутные, бледные... Но родители волновались по этому поводу без устали. -- Ура! Мы будем жить в Питере! В городе трех революций! До пупа затоваренный!.. А белые ночи там каждый год? -- Каждый год. -- Мать слабо улыбнулась, распрямила средний и указательный пальцы, клейменые сигаретной желтизной, потянулась за новой сигаретой. -- Я кому сказал -- курить вредно! Папа, скажи маме, чтобы не курила! -- Оль, правда, не курила бы ты. Опять заболит голова у Диньки, а мы отвечай. -- Она у него не от того болит, -- криво усмехнулась мама Дениса. Тонкие пальцы жадно и бесплодно потрепыхались и неслышно упали Дениске на правое плечо. -- Денис, идем в кроватку, тебе пора спать. Вставай сам, ты уже взрослый самостоятельный мужчина. -- Нет, я хочу, чтобы ты отнесла меня на руках. -- Но ты уже большой, мне тяжело тебя носить... -- Пусть тогда папа несет! -- Хорошо, хорошо. Гарик, отнеси его в ванную, присмотри, чтобы он все сделал, умылся, зубы почистил, а потом в кроватку. -- Но ты посидишь возле меня. А то мне страшно. -- Денис знал, что последний аргумент подействует безотказно: мать будет сидеть возле него час, два, хоть до утра -- сколько понадобится, пока он не уснет. А отец будет слоняться в соседней комнате, как медведь в зоопарке, гоняя из угла в угол квадратную тень, иногда останавливаться возле двери, вслушиваясь, что там в спальне, не уснул ли Дениска? И даже Мор, говорящий домашний ворон, не полезет на ночь в клетку на насест, но так и будет молча сидеть на шкафу, поглядывая то на окно, то на Дениску. Его круглые глазки похожи в темноте на два тусклых багровых светляка, Дениске нравится смотреть на них, он вглядывается, чтобы рассмотреть получше, потом веки его начинают слипаться и он засыпает... Ворон был Денису лучшим и единственным другом, не считая, разумеется, родителей. Живых дедушек и бабушек у него не было, в детский сад его не водили, поскольку мама не работала, а в школах... За два с лишним года, что он учился, родители трижды меняли место жительства, соответственно и школы менялись. Всюду было одно и то же: радостные выкрики "рыжий", когда он заходил в класс, потом смех, когда объявляли его имя и отчество: Дионис Гавриилович. (Хорошо хоть фамилия была простая: Петров.) Потом его попытки познакомиться -- и одиночество. Его не обижали, не чурались, над ним не смеялись, а если и смеялись -- то не больше, чем над любым другим его одноклассником, но с Денисом почти никто не хотел дружить и играть. Обходили стороной, не говоря худого слова, и все. Несколько раз во дворе с ним заводили или, вернее, пытались завести дружбу мальчики и девочки его возраста, но они были чем-то неприятны Денису, и родители не разрешали ему общаться с ними. И опять они переезжали куда-то... Мать нигде не работала, где и кем работал отец, Денис не знал и не задумывался, но деньги в доме не переводились. Всюду -- в школе, на улице, по радио и телевизору -- обсуждались проблемы инфляции, дороговизны, курса доллара, процентов по вкладам... Всюду, но не дома. Если что-то нужно было купить, отец выхватывал из кармана вороненый бумажник, наковыривал из него денег, внушительную стопку, и отдавал матери не считая. Но, с другой стороны, жили они без особых излишеств, как правило в трех-четырехкомнатной квартире, летом снимали дачу недалеко от города, отец ездил на отечественной машине "ГАЗ-31", но нечасто. С обеда, практически без исключений, был уже дома, так что они с Дениской возвращались почти одновременно: отец с работы, а он из школы. Потом отец шумно обедал, читал газету, спал перед телевизором, а они с мамой готовили уроки, играли в карты, разговаривали с Моркой, смотрели сериалы... Можно было просто поваляться у себя в комнате, подумать... Теперь они поедут жить в Петербург, и Денис очень этому радовался, жизнь в столице казалась ему скучноватой, а там вдруг все переменится и станет все интересно и замечательно... Денис посмотрел на кулаки, ссадины на них... уже прошли, мама убрала. В голове все четче проступала мысль... Позавчера он дрался первый раз в своей жизни -- и не из-за этой ли драки они переезжают в другой город?.. И сосед -- сам ли он так скоропостижно скончался? Он возвращался из школы, которая была неподалеку, тут же на Селезневке, где они снимали четырехкомнатную квартиру в одном из корпусов дома No30. В маленьком дворе он столкнулся вдруг с мальчиком примерно такого же возраста, такого же роста, но очень нахальным и самоуверенным. -- Ты откуда взялся, поц? -- Здесь живу, вот в этом доме, -- ответил Денис, показав рукой. Он не знал, что такое "поц", может, сокращенное от слова пацан, но не видел причин игнорировать вопрос. -- А почему ходишь тут... без разрешения? -- А что, нужно разрешение? -- удивился Денис. Он уже догадался, что парнишка придирается к нему, но растерялся -- опыта уличных ссор у него не было. -- Рыжим -- обязательно. Стоит пятерку. Будешь платить каждый день. Лично мне. Поал? Вовчику. -- Чего? -- Понял, говорю? Пять рэ в день, мне. Ук-х... Денис сам не сообразил, как это произошло: он двумя кулаками одновременно врезал юному рэкетиру по вискам -- и тот упал. В ту же секунду дом и улицу резко тряхнуло, асфальт больно стукнул его по рукам и по лбу -- это сзади кто-то навесил ему по голове. Шапка ожившим зайцем упрыгала в сторону, Денис вскочил, развернулся и наугад брыкнул ногой -- согнулся и упал тот, кто стоял сзади, мальчик на полголовы побольше и, видимо, постарше первого... Первый же, который представился Вовчиком, размазывал по лицу кровь из разбитого носа и орал благим матом. Денис благоразумно не стал развивать достигнутый случайно успех, схватил шапку, портфель и пошел в парадную, стараясь не ускорять шага. -- Что это с тобой? -- мама тотчас же ухватила его за пальцы. -- Откуда у тебя ссадины? -- Да скользко у дома, поскользнулся... -- Врет, -- сообщил отец, -- дрался он, сопатки поразбивал. -- Денис удивился, он и не заметил, как это отец шел за ним и как без лифта дошел до восьмого этажа в одно время с ним, не отстал, не запыхался... -- Кто? -- мать сжала Денису ладонь, суставы заломило... -- Мам, больно, пусти!.. -- Извини, мой дорогой, сейчас все пройдет... Вот, все уже и зажило... -- Гарик, кто это был? -- Мамин голос шелестел так жутко, что Денис задергался, стал ее отпихивать в грудь... Но мама этого не замечала... -- Из нашего дома. Его ровесник. -- Ты уверен? -- Ну, я проверил. Здесь живут, лет восемь. С пятого этажа... -- Кто родители? -- Ну а я знаю? Живут богато. Сам -- здоровый бугай. Но простой, это точно. -- Что за несчастье, право слово... Ну почему нам нет спокойной жизни... Где... Пойманной крысой завизжал кухонный телефон, отец поднял трубку, поглядел на экранчик АОНа. -- Да?.. А кого нужно?.. Ну и что?.. Ваш сам первый начал. Что?.. Пошел ты... -- Кто это, Гарик? -- Да его папахен. Требует тысячу долларов за побитого сына. Грозится. -- Иди, заплати ему. Дай ему две тысячи, только пусть все будет тихо. Иди и прямо сейчас отдай. -- Ты уверена? -- Иди, я сказала. Отец крякнул, полез в пиджак, потом подошел к окну, чтобы виднее было считать. Денису не часто приходилось видеть, чтобы отец спорил с матерью, и сейчас это явно был не тот случай. Но уж когда он решал по-своему, когда распахивал яростные глазенки в две черные пуговицы -- мать смирялась мгновенно, только что до земли не кланялась. -- Нет. Папа, не давай им денег. -- Сынуля, не обращай внимания, мы не обеднеем, а они пусть подав... -- Нет! Не смейте давать им деньги! Папа! Мама! Я не желаю этого... -- Но Денис, мы с папой... -- Нет!!! Папа, спрячь деньги! Мама отпусти, пусти меня... У Дениса застучали зубы, воздух, обстановка, мать с отцом -- все окрасилось вдруг розовым цветом, испуганно застучал крыльями подлетевший вплотную Мор, чуть ли не на полстены растопырился Ленька... Денис растерянно глянул в настенное зеркало в прихожей, но зеркало лопнуло вдруг и осыпалось на паркет кучкой грязного стекла... -- Хорошо, хорошо! Успокойся, сынок, папа никуда не идет... Не бери трубку, отключи телефон... -- Папа! Я не хочу, чтобы они чувствовали себя победителями. Не хочу! Я еще ему чавку начищу! За рыжего, за поца!.. Я хочу... -- Сынок, родной мой, я тебя прошу, приди в себя... Сын! Слушай меня! -- Отец рукой, словно шлагбаумом, отгородил мать, оттеснил в сторону, ухватил его за бока и поднял на уровень глаз-пуговиц. -- Убить их, покалечить или что? -- Пусть живут. Но пусть запомнят... -- Скулы все еще сводило, но розовая пелена отступила, пропала бесследно... Отец разлепил толстенные губы и радостно бурлыкнул. -- Все, я пошел. Оль, поставь борщ разогреваться, я сейчас... -- Он встряхнул Дениса, бережно поставил его на пол, набрал номер. -- Слышь, ты.., -- оглянулся на Дениса, -- чудила... Я вниз иду, аккурат к твоей тачке. Встречай. -- Ур-рра! -- Диня, ты куда? -- На балкон, мам, посмотреть хочу. Мать, ни слова не говоря, накинула на плечи шубку, чиркнула зажигалкой, затянулась... -- Обещай, что на балконе будешь молчать и держать меня за руку? -- Ладно, ладно, только пошли быстрее! -- Шапку надень и пальто застегни. -- Не холодно, мам, тепло на улице. Ну, хорошо, ну идем же!.. С балкона хороший обзор, если смотреть далеко, а вот прямо внизу -- все маленькое, а люди приплюснутые. Ворон уселся на перила, поближе к Денису, вниз лететь не пожелал. Отец вперевалку подошел к огромному джипу-катафалку, пнул его в черный блестящий бок. Машина испуганно взвыла, призывая на подмогу хозяина, и помощь не замедлила явиться: из маленького магазинчика-палатки вывалился здоровенный дядька в черной куртке, Денис знал, что это шофер, а из парадной один за другим выбежали трое, с палками, либо с битами в руках. Но отец оказался сильнее всех четверых: одной рукой он хватал поочередно за грудки нападавших, а другой -- бил куда придется -- в грудь или в голову, и сразу же отпускал. Ударенный падал и лежал не шевелясь, а отец уже накидывался на следующего. Родитель Вовчика успел ударить отца бейсбольной битой по голове, но бита сломалась, а отцу хоть бы что. Он только рассердился -- ударил Вовчикова папу не один раз, а несколько, отбросил его на газон, потом принялся избивать ни в чем не повинную машину: высадил стекла, отломал зеркала и кенгурятник, пинками и кулаками помял дверцы и капот. Эти четверо лежат без памяти, машина умолкла, родственники Вовчикова папы вместе с Вовчиком ни гу-гу, затаились, видимо. Народу набежало -- жуть, на балконы высыпали. Но милиции нет как нет. Тут отец поглядел наверх, а мама ему вполголоса: -- Хватит, увлекся, дубина! Домой иди. И что интересно -- отец вроде как услышал. И даже ответил: "Иду", Дениска готов был поклясться, что распознал отцовский голос. Отец развернулся и вперевалку пошел в парадную. -- Все, мам, пошли. Ты борщ папе хотела разогреть, нам с папой! -- Да, сынок, да, я слышу. Все уже разогрето... -- Ну что, доволен, позабавился? Напоказ -- любуйтесь все! Идите мойте руки сначала, а потом обедать. Вот беда, только прижились на новом месте... Он ведь ребенок маленький, какой с него спрос, а ты, Гарик, тебе-то голова зачем дана? -- А я при чем? Не грусти, мать, все в норме будет, это... пучком. -- И ворону: -- Мор, теперь всегда будешь сопровождать Дениса, поодаль, но в поле зрения. Нечего на жердочке рассиживаться... Будто бы Морка был против; да родители сами и не пускали птицу на улицу, хотя Дениска просил их об этом. Но, как оказалось, владелец джипа, очевидный бандит по профессии, и не рядовой, если судить по поведению, а "авторитетный", всерьез обиделся на семью Петровых... Денис с полчасика, не больше, отдохнул после обеда и взялся за уроки. С английским и рисованием ему помогала мама, остальное он выполнял самостоятельно. Мама оставила его в комнате одного, как он просил, вероятно, они с отцом ушли в спальню, потому что не спали всю предыдущую ночь. А может быть, и для того, чтобы развлекаться сексом, как делают все родители, -- Денис был начитанным мальчиком и тайну деторождения постиг еще в прошлом году. Но этот аспект жизни, скучный, как и все, что связано с миром взрослых, его нимало не интересовал. Еще даже и лучше -- не будут в комнату заглядывать, смотреть, как они с Моркой танцуют и хором поют... -- Кр-рови, кр-рови, Мор-рочке кр-рови!.. Во голова садовая, забыл, все забыл с этим дурацким плэйером... Мор со вчерашнего дня не кормлен! Кормление Мора с шести лет входило в исключительные права и обязанности Дениса. -- Мор-рка, Мор-рка, не кр-ричи, не кр-ричи! Сейчас, мой птенчик, иди в загон, иди кушать!.. Мор высунул лапу из клетки, ловко откинул крючок и крылатым зловеще-черным боровком спланировал в угол комнаты, где был оборудован из прозрачного пластика специальный загон, площадью один метр на два и стенки с крышкой высотой в три четверти метра. Сегодня на обед были просто белые мыши, отец принес полдюжины. Дениска вытряхнул их в загон, а сам заторопился на кухню, налить воды в Моркину кадушечку и принести из холодильника специальную травку с большим содержанием витаминов и нарезанную дольками морковку на блюдечке. Когда он вернулся, трех мышей уже словно и не бывало, но, утолив первый голод, Мор принялся как обычно играть с несчастными тварями: заложив крылья за спину, он то степенно вышагивает по загону взад-вперед, то вдруг начнет долбить клювом -- совсем рядом, но до поры промахиваясь, то наложит когтистую лапу на дрожащий комочек и вновь отпустит... Дениска, пользуясь паузой в процедуре кормления, нацепил наушники и снова принялся скакать по комнате под старинные твисты Чабби Чеккера. Но сегодняшние белые мыши -- это не крысы, и не змеи, и не ласки, и не навьи -- Мору быстро прискучила пресная забава, он доел оставшихся мышей и хрипло заорал во все воронье горло, чтобы Дениске было слышно сквозь наушники... Денис дослушал песню, со вздохом щелкнул "стопом" и, как был в наушниках, пошел за тряпкой -- протирать после Морки в загоне кровь и мясные ошметки. Но сегодня, после мышей -- это были пустяки. -- Ну, что, Морка, теперь споем? Погоди, пернатый, я тебе сначала клювик протру, лапки протру, руки себе вымою... Но хоровому пению в тот день времени почти не нашлось, если не считать совместного ора в течение нескольких последующих секунд... Дениска, словно ужаленный гневом и ужасом, вскрикнул и отпрыгнул к загону, он почувствовал и сразу же увидел, как черное, невообразимо быстрое нечто влетело в форточку, ударилось в потолок и... Хриплый и пронзительный крик верного ворона, взлетевшего наперерез угрозе, стал все более протяжным, басовитым, наконец вообще остановился и повис в воздухе инфразвуковым колыханием, черный промельк превратился в медленно плывущий наискось от потолка к полу предмет, похожий на бомбу, как их рисуют дети, черную, хвостатую, с крупную крысу величиной, окруженную медленно кувыркающимися кусками потолочного покрытия. Великая ярость ворочалась внутри этой бомбы, вот-вот уже готовая освободиться, вдохнуть полной грудью и выдохнуть в окружающее пространство бурю и смерть. "Нет!" -- закричало Денискино сердце, "нет" -- взорвался в рыжей голове всепоглощающий гнев, взорвался, липким багровым жалом выскочил навстречу черному гостю, напичканному пиротехнической смертью, захлестнул в кокон, постиг и унял ее, накрепко зажал в тесных металлических границах... Те, внизу, сделав выстрел из гранатомета, подождали три... пять... десять секунд... Взрыва не было. Хорошо бы пальнуть еще раз, но естественный рабочий мандраж перешел в страх и, без остановки и объяснения, в панический ужас... Хлопнули дверцы угнанной "копейки" и киллеры покатили прочь. Беспричинный ужас не отпускал; и только их опыт, афганский, боевой, и крепкие нервы удерживали стрелку спидометра в пределах шестидесяти, пока они не вывалились на Садовое кольцо, где можно было газовать, платить за превышение и не бояться, что в тебе увидят убегающего. Снаряд, кувыркаясь, врезался в паркет -- брызнули щепки -- полетел было в ковер на стене, но вновь упал: это Мор настиг его, скогтил за бока и грохнулся вместе с ним на пол, распластавшись сверху. Денискин визг смешался с криком ворона, да так, что их совместный сигнал бедствия чуть не вышиб дверь детской комнаты наружу, хотя она и открывалась внутрь. Но сила еще большая ударила дверь и распахнула ее куда положено: отец, а за ним мать ворвались в комнату. Отец крутнулся юлой, хлопнула закрытая форточка, он прыгнул к окну, потом назад -- габариты не помешали быть ему исключительно шустрым, нагнулся -- в одной руке трепыхался взъерошенный ворон, в другой -- тихо дрожала граната. Мать с неменьшим проворством успела за это время схватить Дениску на руки, отнести к дивану, понять, что с