и... Ленька, иди к Дине... -- Мам!!!.. -- Я тебя прошу. Через четверть часа ты мне его вернешь. А пока пусть при тебе побудет. Мало ли что еще они придумали? Ленька, вперед. Мор, стереги только его... -- Ты куда, мам? -- Надо папе помочь... Слава уже потерял свою наземную плоть: она мокрыми клочьями чавкала под ногами сцепившихся в рукопашной дяди Пети и Гавриила. Как и двадцать с лишним лет назад, пытались они решить исход битвы голыми руками, ибо оружие их пришло в негодность, а новое они достать просто не успевали... Денис не успел рассмотреть -- что такое было у матери в руках... Если бы он не видел своими глазами, если бы он не слышал собственными ушами... Нет никогда бы он не поверил, что его названный отец может уместить в своем крике столько страдания... Старый колдун запустил свои руки-когти в грудную клетку отцу и буквально разорвал его. Он теперь тоже кричал, но торжествуя. Денис онемел от боли и ненависти, головная боль переполняла его и требовала немедленной, неминуемой смерти виноватому. Мир стал черен. И через всезастилающий мрак Денис увидел, как его мать... как голова его матери висит высоко над землей, надетая на кулак старого чудовища. -- УМРИ!!!! И полыхнуло еще раз, но не из небес уже, а из Денискиной груди. И полыхнуло так, что тот, небесный, удар выглядел рядом с этим ночной гнилушкой... Старый колдун горел молча. Кровь непрерывным потоком лилась из горла на брюхо, а оттуда в траву. Взор его тускнел, по-прежнему полный злобы и торжества, но сила навсегда покидала древнее свое хранилище. Вот он упал лицом вниз, в траву, в пропитавшую ее кровь... И вновь он сделал попытку оттолкнуть от себя планету, преодолеть зов земной... Но нет, всему есть предел, и последняя капелька жизни выкатилась из распахнутого глаза дяди Пети, пробежала два сантиметра и вернулась в землю... x x x Далеко, в деревне Черной, вскинулся на кровати Леха: -- Мама! Но старуха была начеку, она забормотала то, что подсказал ей Петр Силыч, и Леха вновь забылся сном, а старая ведьма сидела рядом и часто-часто шмургала в отсыревший платок -- она все понимала. x x x Денис лежал на дне корзины и тихо умирал. Ему было холодно, он ничего не хотел, кровь его была колючей, наполненной ледяными кристаллами... Осиротевший нежить-паук Ленька прижимался к его спине, безуспешно пытаясь оторвать от себя и влить в своего единственного теперь повелителя хоть кусочек собственного тепла... Но бился в усталый мозг непонятный шум, хриплый... плачущий... Мор... Морка!.. Денис ухватился, как утопающий за соломинку, за головную боль и все-таки сел. Встал на колени, выглянул из корзины... Чудовище, по ошибке нареченное собакой, не подохло, не добил его отец... Пес, избитый и окровавленный, рвался к корзине воздушного шара, и Мор отчаянно кричал, сдерживая его атаки. Удары его смертоносного клюва только добавили крови на морде пса, но не могли вывести его из строя... Вдруг Мор бросился и когтями, крыльями, клювом зацепился на загривке монстра. Удары следовали с быстротой автоматной очереди, пес взвыл и покатился по земле... Денис попытался помочь своему пернатому питомцу, но был он девственно пуст... Отец предупреждал его не тратить силу... Откуда-то приходило нужное знание происшедшего... Инициация не получилась. Он пока магически беспомощен и от пса не уйти... Он слишком хорошо знал Морку, чтобы не испугаться за него по-настоящему: крики его были зовом помощи... -- Морка! Сюда! Быстрее!!! Пальцы сдвинули с места бугорки вентиля, подтолкнули их влево... Корзина пошла вверх, на плечо упала царапающая тяжесть... -- Морка, что у тебя с крылом?.. Крыло выглядело скверно: не закрывалось до конца и сквозь поредевшее оперение видна была кровь... Когтистые лапы шатнули корзину, зацепились за край. Ленька и Мор, позабыв о междусобойной вражде за право быть самым любимым в семье, не сговариваясь ударили -- каждый по "своей" лапе. Чудовище грянулось с пятиметровой высоты, но прыгнуло вновь. Денис, чувствуя, что силы и сознание уходят от него, вынул из магических ножен короткий клинок, подарок "дяди Славы", трижды ударил по канатам... x x x На Елагином острове не было ни одного человека. Безотчетный страх выгнал вооруженный наряд милиции на соседние острова, откуда они благополучно докладывали в диспетчерскую всяческую туфту. Откуда-то издалека холодным потом проникал под рубашку жуткий вой, который человек ли, другой ли теплокровный зверь издавать бы никак не должен. Однако вой был и зверь был. Это синеглазый пес Мурман, обжора, подхалим и преданная нянька, справлял свою панихиду по тем, кому он служил верой и правдой, кто кормил его, и поил, и за ушком чесал... и подарил ему самого замечательного на земле хозяина и друга -- Леху Гришина. еха понял, что его будят, и проснулся, и сразу же захотел в туалет. -- Привет, баб Ир! -- Леха тронул рукой -- трусы на нем. Но, оп-па... При бабушке вылезать из-под одеяла неудобно... чего она тут сидит? -- Просыпайся, Лешенька, день уже на дворе. -- Ладно, баб Ира, я сейчас встаю. -- Старуха понимающе кивнула, легко выпрямилась во весь свой немалый рост. -- Вставай, вставай, мой голубчик. Умывайся, одевайся, мы с Васяткой тебя на веранде ждем. Самовар вот-вот уже закипит. Леха подождал еще полминуты и, как был в трусах, спереди оттопыренных, побежал к туалету во дворе. Свистнул... А где Мурман? Хорошее настроение улетучивалось вместе с тяжестью в мочевом пузыре: Леха вспоминал... И почему у бабки такой изможденный вид? И... что за сны ему снились... паршивые такие... И... Темно-зеленая цепочка на его шее зашипела и частично расплелась: малюсенькая Аленка услышала его мысли и встревожилась, защекотала раздвоенным языком скулу. -- Уймись, змеяна-несмеяна, я сам еще ничего не знаю. Цыц, сейчас водой набрызгаю!.. Холодная водица!.. -- Как-то вдруг Леха проникся знанием насчет змеи -- как с ней обращаться, что она умеет... чем кормится... Видимо, дядя Саша постарался... Точно он -- его же подарок... К столу Леха вышел в спортивных лженайковских штанах, с расстегнутой до пупа рубахой. Ирина Федоровна поспешила к нему с полотенцем: -- Ну-ка, вытирайся, вытирайся скорее, а то простудишься. Я ведь забыла воду согреть, нонче-то... -- Фигня. Холодная -- бодрит, она и для здоровья полезнее. А где все? Где мама? Сколько же я спал? -- Сядь, Лешенька, сядь. Нет ее больше на белом свете. Ни ее, ни Сашки городского, ни Петра Силыча, земля им пухом. Погибли вчера вечером. А спал ты сутки с гаком. -- Бабка замычала басом, засуетилась пальцами, выдернула носовой платок, слезы резво побежали на ее коричневые от старости щеки. -- Чт... Как??? Мама! Где она? -- Нет ее больше, лебедушки белой, Елены Андреевны. -- Как... Баб Ира, бабушка, как же... -- Леха притормозил конкретно: он вытаращил глаза, забормотал несвязное, застигнутый врасплох ударом, о котором, тем не менее, он должен был бы знать и знал уже загодя... -- Что там случилось??? Ну скажи же в конце-то концов??? -- Не знаю, Лешенька. Не знаю, родной. А только все их жизненные ниточки я чуяла, как мы с ними договаривались. Первой Лена, а потом и Сашка с Петром... Все как обещано предсказанием... -- Где... они? -- Там, в Питере сгинули. Они вчера туда и уехали. Был план у Петра Силыча, у отца твоего... Тебя, нашу главную надежу, и меня, старую, решено было оставить здесь, а чтобы ты не волновался и мыслями по неопытности врага не приманил, Силыч сделал, чтобы ты спал. А я за тобою присматривала. -- Кто... их... -- Сатана. Его отродье со слугами, одолели они наших... Только ты у меня и остался... Уж я на Силыча надеялась... Уж он-то, думала, управится и Сашу с Леной вытащит из проклятья... Пронадеялась. Сердцем чуяла -- мне туда надо было поехать, дуре старой, глядишь -- и перевесили бы... Старуха вскинулась, клацнула выскочившими на мгновения когтями -- носовой платок разлетелся в лохмотья, поникла вновь и слезы, ничем уже не сдерживаемые, так и лились двумя тихими ручейками... Разъяренная Аленка слетела с Лехиной шеи на пол, уже вытянулась, было, в трехметровую и недоуменно зашипела, покачиваясь: старуха -- не то, зверек на стуле -- тоже не опасность. Так кто угрожает повелителю? Откуда его боль? -- Поплачь, Лешенька, освободи сердце... -- Не могу, баб Ира... Хотел бы, да не плачется... -- Пей чай, остынет ведь... --Аленка, на место! Баб Ира, я обратно в сарай. Полежу. Ты... ты ведь тоже у меня одна осталась. -- Он обнял старуху за плечи, погладил седой затылок, ткнул туда носом. -- Я тебя одну не оставлю. Не оставлю. Не хочу есть... -- Леха залпом выпил заварку (чай так и не налил), поморщился... -- Не могу... Я в сарае, баб Ира... бабушка. Отлежусь -- сам выйду... Где Мурман? -- С собой они его взяли... Вроде жив, а больше не чую -- где он, как он? Иди, Лешенька, а лучше поплачь. И я прилягу, ох, и тошненько мне... Ваську только покормлю... Леха вышел из сарая ближе к вечеру, когда солнце потеряло жгучую силу, набрякло вялым оранжевым цветом, но все еще не хотело проваливаться в мрачно-зеленые ельники, живущие к западу от деревни. Хотелось есть, хотелось плакать, хотелось бежать туда, в Питер, день и ночь, пока ноги несут, но Леха держался: мать уже не вернешь... Мама... Как бабку одну оставить? Надо все выяснить... Может быть, уже этой ночью они и до него доберутся... Дядя Петя сказал: "Не забывай...", он, значит, заранее знал, что навсегда прощаются... Кремень. Вот я и взрослый... Найду и растопчу этих сук... Или меня первые найдут... Если уж они дядю Петю прикончили... Где Мурман? Почему я ничего колдовского не умею? Тихо ты, рептилия! Расщекоталась... -- Бабушка... Есть чегонить покусать? -- Лешенька, это ты, а я и не слышу, как вошел! Каша с курицей на второе, да щавельник на первое. Молочко есть свеженькое, все равно что сливки, квасок подоспел вроде бы. Сейчас салатик... Или окрошку сделать? -- Нет, баб Ира, я только каши. А что за салат? -- Огурцы с помидорами, лучок. Сметанка есть, масло подсолнечное. -- Ну и салат со сметаной. Только немного. Сели ужинать. Ирина Федоровна пожевала огуречный ломтик, а больше есть не стала, так и сидела напротив Лехи, по-мужски положив на столовую узорчатую скатерть древние свои руки, так и смотрела на своего ненаглядного внучка, о котором и забыла давно, что он ей не родной. Леха ел как всегда, если не больше. -- Добавочки? -- Немножко, баб Ира, совсем чуть-чуть... -- Ешь на доброе здоровье, а то куда девать-то, на зиму сушить? На-ко... -- Ну куда ты столько, лопну. Мне же это просто не съесть. -- Значит, Ряшке достанется. А вот Петр Силыч... Батюшка твой -- так он никогда в тарелке не оставлял, сколько бывало ни положу -- все подметет, да еще и еще попросит. Через то и статью был -- вон какой богатырь! И ты кушай как следует, чтобы ростом родителя догнать и перегнать. И силой. А так есть будешь -- так и ослабнешь дистрофиком. -- Нет, я уже больше не вырасту, баб Ира. Пубертатный... Созрел я организмом окончательно во взрослого человека. Видела какой у... у Петра Силыча живот? Я такого не хочу. Пусть уж лучше при своем росте останусь, мне и этот сойдет. Леха скромничал: росту в нем было метр девяносто два, и качалку он посещал трижды в неделю, и от природы был в кости широк; маленьким и тщедушным он ощущал себя только рядом с отцом, которого даже в мыслях до этого дня называл не иначе, как дядей Петей либо Петром Силычем. Леха вздохнул и принялся за квас. Может, не надо после молока? Нужно собраться с духом и с мыслями, пока бабуля со стола прибирает, и пора подумать, как дальше жить и что делать. -- Цыц, Аленка... Заснуть бы лет на пять... А толку-то, проснешься -- та же тоска... Мама... -- Баб Ира, ну ты где? Может, помочь? -- Да все уже, иду... Самовар принеси, а то тяжелый. -- А Мурман сам дорогу сумеет найти? -- Вот уж не знаю. Силыч, может, и заложил в него вроде компаса, а может, и нет. Если жив -- все одно найдется, зверь приметный, а вроде жив, как я чую. -- Да, ты говорила, хорошо бы. Надо что-то делать, баб Ира. Что толку мне здесь сидеть? -- И что же ты собираешься делать, голубчик мой? -- Ирина Федоровна подобрала горе в комок поплотнее, сунула под сердце, чтобы не мешало оно серьезному разговору, глаза ее стали сухи, а голос тверд. -- Сам не знаю, как раз хотел с тобой посоветоваться. Вы ведь тут все при волшебстве, оказывается, включая маму, а я -- дуб-дураком, ничего не умею... --Волшба ни при чем, мы ворожим да колдуем. Силыч волховать умел, звезды спрашивать, даже магию знал... Но он -- особь статья. -- Да мне по фиг веники все ваши терминологические тонкости, я-то ничего этого не умею. Вы мне никогда ни о чем таком не рассказывали. -- Да, Лешенька, в том и беда. Как быть -- не знаю, а только Силыч утверждал, что в тебе великие силы запрятаны, под стать тому... дьявольскому отродью. -- Последние слова Ирина Федоровна почти прошептала, вытянув голову как можно ближе к Лехе, так, что он почувствовал на носу и щеках холодную сырость старческого ее дыхания, сдобренного запахом полыни и подсолнуха. -- Для того и рожден ты был. -- Угу, я в курсе насчет противовеса, но как мне эти дурацкие силы разбудить? Может, ты меня чему научишь? И главное, мама ничего никогда мне не показывала! Ну как же она... -- Леха споткнулся -- вот осел, идиот!... -- Мама, прости... -- Да чему я тебя научить могу, карга деревенская? Все мои заклятья -- час читать да день учить. Лена берегла тебя от наших дел, хотела, чтобы ты жил беспечально и не в страхе. Помогу, чем смогу, да тебе средь них -- мало полезных наберется. А вот могу на время боль подсердечную унять, чтобы не мешала. -- Как это? -- Да обыкновенно. Чтобы там ни было впереди -- вся надежда на одного тебя, Леша, и горе не должно тебе помешать обрести силу и защитить себя и нас. Да и этих порвать бы не мешало раз и навсегда... -- Старуха полыхнула взглядом и замерла на миг. -- Поэтому ты расслабься, распусти в себе узелки, а я поколдую и тем горе на время приглушится. Потом чувство-то вернется, как срок выйдет, а пока полегчает. Но это после, завтра поутру сделаем, на ночь глядя нельзя, узелки внутри тугие, да и отвлекаться лучше бы не надо, мало ли... Леха удивился про себя: не этого ли он и хотел, горе на время ослабить? Надо будет завтра уточнить -- совпадение или бабка мысли читает? -- Баб Ира, все-таки я в город хочу съездить, здесь точно ничего не узнаем. -- Вроде и надо, да только зачем именно? Вот беда бедовна: старый да малый, да без глузду оба... Но раз ты считаешь -- значит, езжай, ты -- мужик. -- Завтра и поеду. --А вот и не спеши. Завтра на сборы потратим, чтобы все было гладким путем, а не лодырной ухабиной. Не хватит завтра -- послезавтрева потратим, но уж без изъяну. А вот тогда езжай. Аленку с собой берешь? -- Ну а куда ее? Хочешь -- тебе оставлю, дом будет охранять? -- Не-ет, нет! Зачем ее мне, этакое страшилище? Дом я и сама оберегу, с Васькой да Ряшкой, а тебе она защитой в городе будет... Чуть не забыла! Джинна, джинна ты должен в доме у Силыча взять. -- Какого еще джинна? -- Которого он в плен взял давеча, сколько лет уж тому, когда эта чертова рожа за Леной приходила, а Силыч перехватил, да и джинном в пузырек засунул. -- Старуха улыбнулась, вспоминая, даже просветлела на мгновение. -- Леша, ты телевизор будешь смотреть? -- Нет. -- Ну тогда иди себе спать да не забудь Ряшку с цепи снять. А я поищу да собирать начну и тоже скоро лягу. Ты где будешь спать, опять в сарае? Не будешь перестилать? -- Угу. -- Что "угу"? -- Ничего не буду, все и так нормально. Устраивает, бабушка, все меня устраивает. Будто мне пять лет, что ты так меня пасешь... -- Васятка, иди в сарай, там поспишь, на крыше. Пять не пять, а беспокоюсь, пока жива. -- Зачем, баб Ира? У меня же Аленка. Жалко вот -- Мурмана нет. -- Найдется твой Мурман. А Васька -- боец хоть и никудышный, а чуткий, словно колокольчик, беду предупредит, если что. Иди, Лешенька. Кудри-то у тебя не чесаны, где гребешок? Давай расчешу. Есть у тебя гребешок? -- Расческа, что ли? До утра и так сойдет. Там где-то расческа, завтра найду, заодно с подгузниками. Спок найт, баб Ира. -- А? Как? Спокойной ночи тебе, Лешенька, тихих снов... x x x Холодно было в стратосфере. Горелка работала на полную мощность, но тепло от нее почти не касалось Дениса, разве что скудные лучи синего пламени пощипывали ухо и щеку. Он лежал на дне корзины в позе эмбриона, краешком жизни своей цепляясь за окружающий мир: вот это -- морозный воздух, которым невозможно вздохнуть как следует, а это -- Морка с вывернутым крылом, от него тепло животу и ладоням, толстенная паутина слой за слоем по всему телу -- это Ленька старается, да что толку от такого кокона, когда внутри тепла не хватает... Один шум кончился, другие пришли. Шумы. Много шумов. Разных... Глаза режет... Солнце... Они на земле... надо посмотреть... Ленька... а ну давай убирай свои сети... не повернуться. Тише, тише, Морик... Сейчас я встану и посмотрю, что у тебя с крылом. Сейчас, сейчас будем лечить... Денис привстал с колен и опять рухнул замертво в корзину. Первое, что он увидел, открыв глаза, -- черные стены корзины, тусклые звезды на сером небе, силуэт ворона с растопыренным крылом... Ленька невесомо распластался на груди... Я жив. Я, Ленька и Мор. Все остальные умерли... О-о-ох!.. x x x --А, это ты, баб Ира! А мне приснилось, что это Мурман меня трясет... Сейчас встаю... Леха ворочался всю ночь: и не заснуть, и не заплакать... Сны пришли под утро, да такие радостные... Видимо, в утешение за невыносимые по горечи дни... Проснулся -- так хорошо на душе, минуты не прошло -- вся гадость на место вернулась. Бабушка обещала наколдовать, чтобы он не мучился, но разве так честно будет? Мамы нет, а он будет жить припеваючи, с беспечной улыбкой дауна? -- Бабушка, а может, не стоит... ну, наколдовывать, чтобы я горе забыл? -- Да что ты, Лешенька, ничего ты не забудешь, просто это чувство на время ослабнет, как бы отступит, не так больно будет. Потом вернется, тут уж никуда не денешься... -- Так ты что, здесь прямо колдовать собралась? -- Ну а где же? Что нам -- в клуб для этого идти, людей потешать? Здесь. Сиди смирно, руки на коленки, а глаза лучше прикрой. А хочешь -- смотри, только не перебивай и не спрашивай, а то напутаю -- мох на лбу вырастет... -- Почему мох? -- Да это поговорка такая, ничего не вырастет, помолчи. Леха положил руки на колени, как было сказано, и попытался было вслушаться в ведьмино бормотанье, но, кроме "тьфу", да "околицы", да "горюн-цветка", знакомых слов не услышал. Тогда он приготовился поймать переход в ощущениях -- как воспринимается действительность до и после заклятия, но Ирина Федоровна уже закончила бормотать. -- Ты что, уже все??? Баб Ира? -- Долго ли, умеючи, когда дело-то пустяк... Походи, подвигайся: не болит ли чего? Может, голова закружилась? -- Да нет вроде... -- Леха отвернулся, сосредоточился... Он по-прежнему мамин сын и очень ее любит. Ненависть к тем, кто ее погубил, та же: всю жизнь на это положит, но их, кто бы они ни были, он достанет и отомстит. И за маму, и за дядю Сашу с... Петром Силычем. И боль утраты... Да, маму никто ему не заменит, но... Леха не знал, как выразить свои ощущения словами, с чем их сравнить... Самая близкая аналогия -- словно бы эти утраты случились лет десять-двадцать тому назад (нет, не двадцать -- так далеко Лехины воспоминания не простирались... на десять лет -- реально), горе не исчезло -- отступило. -- Сойдет, баб Ира, -- ответил он на незаданный вопрос. -- Нигде не болит, ничего не кружится. Давай позавтракаем, а то я, признаться, струхнул слегонца перед твоим колдовством и от этого проголодался. Только потом все назад верни, что выколдовала из меня. -- Само вернется. -- Ирина Федоровна не стала огорчать внука: даром ведь ничего не происходит и вся тяжесть его тоски и боли перевалилась на нее, прочитавшую заклинание. -- Ох, ты! Бабушка, ты что! Тебе плохо? Ну-ка сядь. Что с тобой? -- Да вот, коленка, будь она неладна! Повернулась неловко -- она и заной! Дождь чует, непогоду... Достань мне из буфета настойку... Нет, вон ту, красного стекла... Налей стопку, мои-то дрожат, -- старуха слабо махнула правой ладонью... -- Может, тебе лучше лекарс... о-о-й... Фу-у! Это что, на дохлых мышах? -- Хуже... Дай же сюда... -- Ведьма скорбно приникла к рюмке, запрокинула лицо... и оклемалась, аж застонала коротко. -- Ох, белый свет ко мне вернулся... Жива. На сегодня энтой порции хватит, чтобы я как на батарейках крутилась, а тебя провожу -- и на двое суток спать залягу, да. На двое, за меньше не отдохнуть! Попрошу Гавриловых, помнишь, что на Болотной живут, чтобы за животными присмотрели, а как иначе-то -- оголодают... Ох, и зла настоечка! Она силу тебе дает -- как куркуль взаймы: сперва дает, а потом требует с превеликими процентами, подчистую подметает, тебе же одно лихо на память оставляет. Ее как делают: не менее трех упырей надобно изловить. Потом из них, в безлунную пору, в самое новолуние, из еще живых... ну, не живых, а какие они там, что будто живут, из них силою вырывают... -- К чертям собачьим все подробности, и так мутит! Потом расскажешь. Хрен с ними, с упырями, я от одного запаха чуть в трубу не улетел... Даже есть расхотелось. Кстати, баб Ира, меня терзают смутные сомнения: что-то ты слишком круто подошла к проблеме больной коленки? Очень уж радикально, я имею в виду. Не находишь? Бледная вся. Ты правду говоришь? Но Ирина Федоровна не расслышала высказанного внуком подозрения: -- Лешенька, да я сей секунд, а все уже и готово, только подогреть!.. -- Нет. Слушай, бабушка, давай пока к дяде Пете сходим, что там взять надо? Пойдем и возьмем. Здесь покуда проветрится, а мы аппетит нагуляем заново. -- Да какой у старухи аппетит. Ну пойдем. А то позавтракаешь сначала? -- Нет, давай сначала дело сделаем... Или давай один схожу, раз у тебя коленка болит? Скажи только, что именно я там должен взять и где искать? -- Ничего, доковыляю. А без меня ты можешь там очень долго искать да разбираться от неопытности... -- Да? Тебе виднее. Ну тогда держись за меня, бери под руку, баб Ира, и пойдем потихонечку, набираться опыта в поиске джиннов. Для студента факультета социологии опыт такого рода -- незаменимая вещь. Делириум тременс -- если по-научному. --... Вот вернешься из города -- весь дом и все что в нем -- твои, по праву наследства. Владей и пользуйся на доброе здоровье. Силыч-то, покойник, по холостяцкому делу не шибко какое хозяйство вел, но ценности разные копил, и немалые, как мне представляется, мужик был загребистый... Вот говорю: был, жил... а все не верится, что мертвые оне -- Силыч, Сашка городской... Лена-любушка... -- Старуха охнула, завздыхала и Леха не нашелся что сказать, так они и дошли молча до дома Петра Силыча. И обратно шли -- молчали, но уже по другой причине. И раньше неуютно было даже короткое время находиться в жилище колдуна, а ныне дом словно умер вместе с хозяином: исчезла прислуга-нежить, в комнатах темно, сыро, хотя и ставни открыты; на подоконниках, столешницах и на скудной мебели затхлым покрывалом раскатился вдруг слой пыли, толщиной в год... Даже Лехе стало жалко своего незваного отца, а уж что говорить о Ирине Федоровне: они ведь с дядей Петей крепко сдружились за последние четверть века, а знали друг друга... столетиями считать надо... На этот раз Леха не стал отказываться от завтрака и пока Ирина Федоровна накрывала на стол, он решил рассмотреть посудинку с так называемым джинном. Это была малюсенькая стеклянная пробирочка устарелой формы, в каких до сих пор несознательные пенсионеры держат валидол, игнорируя предельные сроки хранения. Но как ни пытался Леха, в этой, на вид прозрачной, пробирке ничего рассмотреть было невозможно, в глазах плыло и рябило. -- Баб Ира, а мама мне рассказывала, что его в водочную бутылку, в чекушку, дядя Петя засунул? Это тот самый черт-посланец? -- Тот самый. Да видишь, чекушка разбилась, как он оттуда выбрался, да ведь он ее и разбил, посланец-то, вот Силыч и соорудил ему теремок понадежнее. Теперича бей ее, бей -- ничем не раскроешь. Даже мне тот сургуч не сковырнуть, то стекло не хрупнуть! Только он мог, а теперь ты. -- Я? А с какого обморока я его вскрывать должен? -- Силыч говорит, мол, в жертву принести. Он по звездам просчитал специально для тебя. На твое будущее. -- Ниччо не понял. Какая жертва? Зачем? Кому? -- И я не поняла, а только передаю, что знаю. А вскрыть его -- стыдно рассказать, как -- это Силыч нахулиганил: надо отбросить недалеко и сказать... Лешенька, прости старуху, тьфу, не мои слова: "Выходи, сучий потрох!". Вот как. Он и выйдет. А уж что там дальше -- не мне знать. -- А без этого никак? Прикольно. -- Без этого и сам Сатана его не вызволит. -- А как же он из прежней посудины вышел в таком случае? -- Да, была история, смех и грех! Вишь, Аленка твоя зашипела: она почуяла, что я вспомнила да и сама небось помнит... Ирина Федоровна опять подложила внучку каши, подлила молочка в кружку и наконец села сама. Ела она, в отличие от Лехи, степенно, ложку несла ко рту, а не рот к ложке, говорила не торопясь, жевала не спеша, оттого и все успевала хорошо: есть и рассказывать... --...Как раз приехал Сашка из города и они с Петром у меня сидели. Ты был еще маленький, а Лена уже в Питер уехала и тебя увезла... Или только собиралась уехать? Сашка всегда был непьющий, а Силыч, прямо скажем, поддавальщик, вот он и подбил Сашку на выпивку. Значит, они подвыпили, слово за слово -- об Аленке речь зашла. Петр Силыч к змеям неуважительно относился, ну и стал Сашку-то заводить и подначивать, а Сашка все не заводится, пьяный, а понимает Силыча хитрости. Наконец поспорили измерить Аленкину силу, побились об заклад... Иначе Петр Силыч не соглашался на Сашкины слова, только через азартный спор... А набрались они к тому времени по самые края -- что Сашка, что батюшка твой Петр Силыч!.. ...Все животные, от кота Васьки до домашних сверчков, вся мебель, включая столы, стулья, комод и телевизор на тумбочке, волею заклятий от разгорячившегося дяди Пети разбежались по другим комнатам, оставив горницу почти абсолютно пустой. Один только сундучок отвоевала себе Ирина Федоровна, чтобы было на чем сидеть и сидя наблюдать за представлением. Она тоже была заметно пьяненькая, и ей было любопытно, что будет дальше. -- Силыч, только, чур, стены мне не портить и половицы с потолком чтобы целы остались. И стекла со ставнями, а то куролесить все мы мастера, а как чинить либо новое купить... -- Не боись, Федоровна, у нас, как в танке! -- дядя Петя проорал что-то очень древнее даже по меркам Ирины Федоровны, быть может, еще шумерское, если верить его рассказам, и все пространство комнаты, измеряемое метрами квадратными, а не кубическими -- стены, пол, потолок, словно бы выстлала голубоватая пелена. Ирина Федоровна, сидевшая в углу, оказалась под этой пеленой, но комната просматривалась по-прежнему хорошо. -- Федоровна, тут и сиди, на ринг не вздумай выходить, поняла? Чет, ну ты готов, что ли? -- Джаст э момент... Аленка, встань передо мной, как лист перед травой! Стой, не качайся. Нет! До упора расти! Ну, кому сказано! Р-расти! -- Э, Саня, хорош на нее ногой топать. Противника не видит, вот и не растет... А где он у меня... О-о-т он... -- дядя Петя обеими руками взболтал чекушку, вгляделся. -- Матерый вражина попался! Еще и недоволен чем-то. Ну, я отпускаю. Перед тем как бросить бутылку на пол, он ловко шлепнул правой ладонью по донышку -- сургучная печать осыпалась, винтовая пробка лопнула и посланник ада, по прихоти дяди Пети превращенный в джинна, оказался на свободе. Темное облако тугим хлопком вылетело из тесного вместилища и вздулось под потолком, оттуда сразу же хлестнули две молнии: одна разнесла в стеклянный дребезг опорожненную чекушку, другая попала в Чета. Чет ругнулся, потирая ужаленное плечо, и отскочил к стене, вжался спиной в голубую пелену. -- Не зевай, -- буркнул ему дядя Петя. Оба они, по крайней мере внешне, перебороли хмель и смотрели очень внимательно. Стояли они бок о бок, спинами к стене с входной дверью, а Ирина Федоровна со своим сундучком расположилась тремя метрами правее, в самом углу. Аленка наконец-то обрела врага, да еще посмевшего первым напасть на повелителя! Она темно-зеленым тараном метнулась прямо и вверх, не дожидаясь, пока джинн окончательно выберет форму воплощения. Шесть когтистых чешуйчатых лап вцепились ей в бока, гигантская пасть ударила навстречу, клыки лязгнули о клыки. Аленка словно бы и не почувствовала этих клыков: она неправдоподобно быстро обвилась вокруг шестилапого монстра, и было видно как лапы его, толстые и прочные на вид, сминаются под чудовищными Аленкиными объятьями. Джинн, почуяв ошибку, переменил тактику боя и вот уже две равных по размеру змеи -- темно-зелено-пятнистая и багрово-черная -- сплелись в гигантский клубок. Дядя Петя щелкнул пятерней -- в комнате стало еще светлее, но все равно было ничего не разобрать: отвратительный змеиный шар катался от стены к стене, уши закладывало от шипения, словно бы в горнице заработали два пескоструя. Вдруг ком остановился посреди комнаты и как бы чуточку "сдулся" и вытянулся до вертикально стоящего кокона: это джинн принял человекоподобный облик, видимо, как наиболее привычный ему. Уродливое рыло его распахнулось усыпанной клыками пастью, бугристые ручищи сдавили Аленкину шею, было хорошо видно, как саблевидные когти впиваются глубоко, однако не могут прорвать змеиную кожу. Еще через несколько секунд стало ясно, что это уже не сражение, но агония. От пола вверх взметнулся исполинский бич -- Аленкин хвост -- и хрипящее рыло монстра словно бы лопнуло, окунулось в кроваво-черную слизь. Аленка распахнула пасть до невероятных даже для ее роста размеров и надела ее на истекающий кровью кочан джинновой головы. Кокон мягко повалился на бок, когтистые ручищи разжались. Аленка судорожно дернулась и наделась на джинна еще глубже, почти по плечи ему. Дядя Петя словно очнулся от столбняка и с обиженным ревом выскочил на поле боя, брякнулся коленями на змеиный бок. Правою рукой он без церемоний ухватился за Аленкину верхнюю челюсть, левой обхватил за плечи тело джинна: --А ну отпусти, отпусти, гадина! Щас все твои куриные мозги вышибу, тварь! Сашка! Уйми ее по-хорошему! -- Э-э, Силыч! Сначала поражение признай... Поаккуратнее! Себе лучше пасть рви! Аленка!.. Рассвирепевшая Аленка, видя, что лишается законной добычи, уже не слышала и не видела никого и ничего: она мгновенно расплелась и бросилась на дядю Петю. Но колдун только хрюкнул от неожиданности, перехватился правой внезапно выросшей ладонью за Аленкину шею, а левой, сжав ее в кулак и приговаривая на каждом ударе, стал методично бить Аленку по голове. -- Силыч, хорош! Это не по правилам! Да слышишь ты или нет, пень старый!!! -- Слышу, -- внезапно наступившую тишину разбавил голос дяди Пети, недовольный, но уже спокойный. -- Твоя взяла. Но победил не победил, а експонаты из моей коллекции жрать не дам. И так бобылем теперича остался... Н-на свою веревку. Что она такая злобная -- не кормишь ее, что ли? Чет подобрал безвольное змеиное тельце, ужатое до полуметра, понянчил в руках, подул раз-другой... Аленка зашевелилась. Успокоенный Чет сунул ее за пазуху. -- Федоровна, а ты чего хихикаешь? Хороший мы с Сашкой тебе цирк показали? Давай-ка опять посуду под этого хлюпика... Так поищи! Что я его -- под мышкой теперь буду носить? А я покуда мебель обратно высвищу... Где самовар? Леха даже засмеялся -- так ему понравился бабушкин рассказ. -- Прикольно! Аленка, ты у нас, оказывается, пожиратель джиннов. Бабушка, а из-за чего они спорили, дядя Саша с... папашей? На что они об заклад-то бились? Ирина Федоровна осеклась, юркнула взором в сторону от Лехи, однако внук в своем простодушии и не заметил ничего. -- Ай, Лешенька, да разве я помню? Чего-то нужно им было... Ты вот что... Поел? Или еще будешь? -- Под завязку. А это -- тот же самовар? -- Тот же. Тульский, шестилитровый, еще в сорок девятом купленный. А электричества жрет! Ну, коли сыт, тогда иди, погуляй, походи, а мне надо все как следует вспомнить да тебя собрать. Иди, Лешенька, иди, а то ты меня отвлекаешь. И все-таки бабушка Ира неважно выглядела. Лехе даже показалось, что она опять конкретно позырилась на красный графин с "упырником", но спорить он не стал: бабка у себя дома и по крайней мере сегодня лучше его знает, что и как делать. Надо будет, как вернется, не забыть петлю на калитке поправить -- шурупы повылезали. Леха вышел из дома и не колеблясь пошел по серой утоптанной дорожке в сторону леса, через картофельное поле, через реденькую полоску молодых берез, через какие-то злаки... не кукуруза -- это точно... А навозом-то как давит, со всех сторон! --Алексей, добрый день! Куда это вы так целеустремленно движетесь? Леха поднял глаза: Филатова... Юля, кажется... --А, Юля, привет! Да, надо тут... --А почему вы на дискотеку не ходите? Не танцуете? Или боитесь, что побьют? Только деревенских страстей ему и не хватало! Послать ее сразу, что ли... -- Некогда, да и... --Ой, вы не в духе, а я такая глупая. Простите, пожалуйста! Алексей, могу я вам чем-то помочь? Нет, так-то она ничего. И на мордашку, и экстерьер, и не тупая... И, видимо, чует его состояние... Ну так естественно, это же деревня Черная, все они тут фокусники. --Юля. Не можете вы мне ничем помочь в данную минуту. Настроение у меня на нуле, как говорится, и я вполне способен испортить и ваше... -- А... --...Но я не хочу вам обламывать такой чудесный день и буду реально рад пообщаться, когда все наладится. Не сегодня. ОК? Договорились? -- Договорились. А почему "ока"? -- Это уменьшительно-ласкательное от слова о'кей. И... В такое утро нам уже пора переходить на "ты". Юля невольно прыснула, а Леха спохватился: -- Ну все, чао... -- Чао. Еще четырежды, пока добрался до леса, он встретил сельчан, и каждый раз приходилось приветливо здороваться. Даже если он кого и не узнавал в лицо -- однозначно нельзя игнорировать: деревня, мать ее за ногу. А уж его точно все знают: городской и сын самого дяди Пети (уже покойного, о чем они еще не проведали). Надо же: и тот нечисть, и эта -- нечисть, а на вид обычные люди, даже сморкаются пальцами... А сам он теперь кто? Но в нем тоже сильна деревенская закваска: все эти полузнакомые деревья и травы-анонимы ему как родные и так успокаивающе на него действуют. Они не обманывают, они -- то, что они есть, без двойного дна и притворства... Йо... ка лэ мэ нэ! Леха ступил на пригожую травяную площадочку и провалился левой ногой почти по колено в коричневую жижу... и туда же соскользнул правой. Ладно, сам виноват, умилился не в тему. А где это мы?.. Леха вернулся на тропинку, потряс ногами и вдруг поджался отчего-то, замер; сообразил, что забрался он очень далеко, а Мурмана рядом нет и дорогу обратно ему придется отыскивать самостоятельно. Шевельнулся ветер в деревьях за спиной. Надо обернуться... а не хочется... Леха резко развернулся лицом к предчувствию -- никого и ничего не было в секторе обзора. Дорожка, по которой он сюда пришел, четкая, пора, пора возвращаться, и если пропадет тропинка из-за лешачьих проказ -- идти так, чтобы солнце светило в правое ухо и смещаться чуточку влево. Не зря книги читаю... А все же стыдно бояться, здоровый мужик, колдун, можно сказать, днем, с Аленкой на шее... Аленка! Леха аккуратно снял Аленку... -- Ты что, спишь? Во дела... Леха не мог знать всех повадок волшебной змеи, поскольку знаком был с ней без году неделя, но то понимание, которое дядя Саша колдовским способом прикрепил к подарку, однозначно говорило: здесь что-то не так, не должна Аленка спать. Так-с... Идти назад -- часа два, если без задержек, бежать -- поменьше, но тоже долго. То есть за помощью торопиться некуда и, видимо, все сейчас и начнется. И закончится. Жалко Мурмана нет. Эх, бабушка, совсем ты теперь одна останешься... По-прежнему было пусто в лесу, но в мозгу и в сердце паника, и Леха не знает, откуда ждать удара. Однако на открытом пространстве больше вероятность вовремя среагировать... Вперед, там полянка... Ничо, ничо... -- Аленка, проснись же, ну, дорогуша... Аленка слабенько трепыхнулась в Лехиных пальцах... но и все... Полянка представляла из себя почти правильный квадрат, видимо -- вырубка; зарасти успела только травой, реденькой и невысокой... Ох, ты, клубники до фига, уже красная... Леха, естественно, не стал нагибаться за ягодами, прошел поближе к центру поляны, подальше от деревьев. -- Уходи отсюда, мальчик Леша! -- пропищал невидимый голосок. -- Скорее уходи, не жди! Леха, не стесняясь ужаса, завертелся на месте, подняв кулаки на уровень плеч. В переговоры он не вступил, язык от страха отнялся, но глазами зыркал и головой вертел быстро, сколько синапсы позволяли. -- Мальчик Леша, меня не бойся, -- пропищал тот же голос, --я хочу помочь и мне тоже страшно. Я покажусь, но ты меня не бей. Да? -- Да. Н-не буду. П-покажись. Из-под широченного, в две ступеньки, пня показался черный носик, а за ним и весь зверек -- рыженькая лисичка. -- Ты лисичка? Это ты со мной говоришь? -- Днем я лисичка. -- Зверек открывал рот, но звук шел как бы со всех сторон, а не из одной точки. "Ты телепатка, что ли?" -- подумал в ее сторону Леха. -- Говори вслух, мальчик Леша, иначе разговаривать с тобой трудно... --Я тебя не бью, не обижаю, готов тебя слушать. Говори в чем дело. И почему ты меня называ... -- Потому что много лет назад ты спас меня от своего чудовища. И был ты мал тогда... -- Не припоминаю... Это от Мурмана? -- Да, так ты его звал... Леха нервно обернулся. -- Потом обсудим. Говори скорее, что происходит. Кто мне угрожает? -- Я не смею. Уходи скорее. За тоб... -- Лисичка приблизила морду к передним лапам и повалилась набок. Белое брюшко ее дрожало, но глаза были закрыты. -- Все норовят от меня убежать, даже те, кто приглашает, или думает, что приглашает. Леха поднял голову на каркающий голос, распрямился. Все. Самое страшное -- пытка неизвестностью -- позади. Пощады не будет и надо фигачить их без разговоров и предисловий, первым, на авось! -- Ух ты какой серьезный, весь в папочку. Что же ты не бросаешься в бой, не нападаешь первым? Струсил? -- Леха с ненавистью смотрел на странное существо перед ним. Ноги его не слушались... и руки... не очень... Но он-то -- не лисичка. И даже не Аленка. Леха сосредоточился и сжал кулаки, потом с усилием разжал. -- Надо же, а я и не думал, что Сатана -- это баба. Рот пересох у Лехи, хоть бы плюнуть в нее. -- А я и не Сатана вовсе. И с чего ты взял, что я -- бабского роду? Голос я любой могу сделать. Вот -- детский. Нравится? -- Ну а кто ты, писклявое, -- чревовещатель? -- Неужто не узнал? -- Буратино... сынок... -- Шутишь, а как бы тебе сейчас не описаться, не обкакаться, миленький. Я ведь смерть. Твоя, хотя и не только твоя. -- Неужели?.. -- Леха словно бы оглох эмоционально. Он сразу поверил, понял, что -- да, сама смерть перед ним... Ну и что... не так и страшно... До этого страшнее было... --А это потому, что