обратном пути, и крысиную кучу не перелететь. Прыгнул он великолепно, почти на пределе возможностей, до потолка не достал изрядно, очень уж высоки были пещерные своды, зато вниз угодил как надо, в самый центр крысиного писка. Словно гигантский молот шарахнул по живому холму -- Мурман пробил крысиную толщу почти до каменного пола; по сторонам, словно от взрыва гранаты, полетели ошметки, кровавые брызги и невредимые, визжащие на лету зверьки. Мурман съел одну раздавленную крысу, а дальше спривередничал, переключился на живую плоть, куда более вкусную и увлекательную. Внезапно его озарила великолепная идея: он махнул обратно на карниз, уселся, свесив вниз язык из раззявленного рта, и стал ждать. И действительно, крысы не подвели: они вновь стали составлять из себя гору, не обращая внимания на то, что основание этого холма -- сплошь размазанные по полу ошметки их невезучих сородичей. Мурману хватило терпения примерно часа на полтора; за это время к импровизированному ристалищу, как к месту сбора, непрерывно подходили подкрепления и вновь образовался живой холм из крысиных тел, пусть не такой высокий, как первый, но тоже внушительных размеров. Мурман повторил свой трюк: прицелился, подпрыгнул и грянулся вниз. Чтобы удар получился внушительнее, Мурман поджал лапы в прыжке, сгруппировался и упал спиной, выгнув ее до отказа. Получилось не хуже, чем в первый раз, пожалуй, что и лучше: он пробил эту кучу-малу насквозь и даже поскользнулся в луже крови на полу, когда переворачивался со спины на лапы. Но добыча дело зыбкое: сейчас она перед тобой, а зазевался -- вот уже и нет ее, сбежала. Поэтому Мурман решил игры отложить на потом, а пока до упора воспользоваться привалившей ему удачей. Сила прибывала в нем медленно, но она росла, а не убавлялась; а чтобы поток ее не иссякал, ничего и делать-то не нужно, только есть. А яркоглазых зверьков стало больше, и сила от них гуще получается... По мере насыщения Мурман решил внести некоторое разнообразие в свое времяпрепровождение: хорошее настроение, новые силы, вкусная еда подталкивали к движению, к веселью, к играм. Он стал носиться по громадному пространству, не придерживаясь при этом никакой ясной цели: захотел -- вперед помчался, захотел -- по кругу, вдоль стен, не забегая далеко в боковые пещеры, потому что крысы появлялись именно оттуда и сами скапливались здесь, в зале. Мурман намечал себе крысу покрупнее, разгонялся и старался сцапать именно ее, на полном ходу, не притормаживая. А можно попробовать есть только головы... и Мурман пробовал, а то вдруг принимался подпрыгивать и падать со всего маху туда, где было крыс погуще... Ни по свету, ни по запаху невозможно было определить ход времени в пещере, но Мурман вдруг осознал для себя некоторые вещи -- важные и не очень... Первое -- он играет очень долго: зал огромен, а куда бы ни ступили его лапы -- все теперь в крови, всюду лежат растерзанные, задавленные и раздавленные им крысы... А живых стало явно меньше и они уже не бросаются на него так яростно, а больше жмутся вдоль стен... И он, похоже, набрал сытость по самую собачью макушку, не хуже, чем тогда с вожаком-хозяином. Нет, даже получше, потому что тогда он был еще совсем юн и слаб, и для силы у него была куда меньшая вместительность, а сегодня все просто здорово... Теперь можно и... А что он здесь делает, ведь он что-то должен...? Он должен искать Леху, своего обожаемого друга, теперь вожака-хозяина... Раз он уже здоров и силен, значит надо отсюда уходить. Здесь что-то опасное поблизости. Очень опасное. Оно приближается. Страх и ярость вздыбили ему шерсть от остатков хвоста к холке, Мурман оскалился молча и прыгнул к стене поближе, чтобы спина или бок были прикрыты, если вдруг нападать будут с разных сторон. Крысы из-под него бросились врассыпную, одну из них Мурман успел схватить и сожрать целиком, не раскусывая, но уже не с голоду, а от волнения... Он чувствовал: вон из той пещеры, вот-вот... Это был отряд чудовищ: они мчались стремительно, сначала по два в ряд, и по мере приближения, рассыпаясь в полукруг. Это тоже были крысы, но невероятных размеров, каждая -- немногим меньше Мурмана. Было их тринадцать, у всех белые шкуры, выпученные глаза, огромные, словно яблоки, и светящиеся, острые клыки... Эти уже умели кусаться по-настоящему -- Мурману одновременно обожгло ухо, левую переднюю лапу и хвост... А все же они были слабоваты против него: Мурман сменил место, переместился к другой стене, а пять крыс из тринадцати остались на месте, только у одной, с перекушенной спиной, дергались еще лапы, остальные валялись смирно. Мурман осмелел и сам бросился в атаку, он уже понял как с ними драться. Крысы бились яростно, но это им не помогло, каждой хватило не больше чем по три удара. А если цапнуть за горло -- одного рывка достаточно. У них очень сильная кровь, вот кого сначала бы съесть... Мурман облизнулся. Мелкие крысы тоже попытались было присоединиться к атаке своих больших собратьев-чудовищ, но теперь опять они по сторонам жмутся. А эти, которые большие, все убиты, ни одна не пропущена... А тревога не проходит, только сильнее становится. Что-то опасное здесь. Оно по-прежнему неподалеку... Вот оно идет! Далеко впереди, в противоположной стене огромного зала, зажглась багровая точка и размазалась в широченную дыру. Воздух враз наполнился холодной сыростью и затрещал, там и сям из ниоткуда в пол начали выстреливать маленькие молнии, одна из них попала в крысу и убила зверька на месте. Шерсть на Мурмане заискрила, но пес встряхнулся от ушей к хвосту и обратно и неприятное покалывание в коже прекратилось. Он неотрывно смотрел в клубы серого тумана, повалившего из багровой дыры, -- сердце требовало драки, но голова осторожничала: на него шла нешуточная сила, он чуял ее. После гибели старого вожака-хозяина Мурман по-настоящему уже никого на свете не боялся, недавним опытом своим помнил, что и он может стать добычей... Ооооууууу! Чудовище выступило из тумана и вперевалку, не торопясь, зашагало к Мурману. Это, наверное, тоже была крыса, но уж очень непростая: она двигалась на задних лапах, гигантская, если и поменьше вожака-хозяина, то совсем ненамного, такая же широкая, с длинным толстым хвостом, с бурой шерстью вокруг белого живота, в передних коротких лапах у нее какая-то палка. И... три громадные крысиные морды на толстой утроенной шее... У средней, самой большой, головы между ушами торчал отвратительный с наплывами нарост, нечто вроде осиного гнезда, с двумя парами рогов по бокам. Мурман нацелился, взвился в убийственном прыжке, но уже в полете поменял траекторию, грянулся на скользкий от крови каменный пол и кубарем покатился по нему, пока не врезался в стену. Оказалось, что трехглавый крыс (Мурман почему-то успел заметить его мужские признаки) умело управляется дубиной, явно волшебной, если верить ощущениям, и короткие лапы ему в этом умении не помеха. Мурман, скуля, перевалился было на лапы, передние вроде как подломились... Прыжок -- но хитрость не удалась, крыс был начеку: следующий удар пришелся прямо по морде. Он, удар этот, конечно же, был полегче, чем те, что он получил во время битвы у воздушного шара от "багрового" чудища в человеческом облике, но все равно было очень больно, даже в глазах почернело, как больно! Мурман, не поворачиваясь спиной к врагу, стал отступать, запрыгал как лягушка влево-вправо-назад. Мелкая дрянь вновь стала пищать под животом, но Мурман давил их не глядя и только тех, что сами попадались под лапы. Крыс наступал и Мурман с тревогой углядел, как светящиеся глаза его, все три пары, разгорелись еще больше, и как длинные острые искры посыпались с его волшебной палки... Делать нечего, Мурман бросился вперед, взглядом, всеми мышцами, даже мыслями показывая, что собирается вцепиться в ногу... лишь бы только добраться до лап, сжимающих палку... Следующий удар отшвырнул его шагов на двадцать, и в этот раз лапы действительно отказались слушаться, Мурман попытался вскочить и ткнулся носом в крысиную тушку на полу. Надо встать и очень быстро, быстро... Лапы дрожали, но Мурман встал. Внезапная боль пробила его насквозь: казалось, что даже когти и шерсть корчатся в судорогах, весь он, с головы до пят, был в злых кусачих искрах, хотелось закрыть глаза, упасть на пол, прижаться к нему потеснее... и тоже стать камнем. О, это было бы не так уж и плохо... Мурман почувствовал, как все частички его тела наливаются каменным покоем и что пора спать... нет он не должен спать... пока не найдет Леху... а если он заснет, то его съедят и он уже никого никогда не увидит... Мурман залаял. Сначала это был беспомощный хрип, потом страдальческий кашель... Мурман поднатужился -- и заливистый оглушительный лай покрыл все остальные звуки зловещей пещеры: крысиный писк, шипение искр, тихий трехротый рев нависшего над ним чудовища... Вожак-хозяин строго-настрого запрещал ему лай и больно за это наказывал, а маленький хозяин, Леха, когда отводил его подальше в лес, всегда разрешал ему это запрещенное удовольствие и память об этом спасла Мурмана; он очнулся и тут же рассвирепел, да так, что все судороги и искры попрыгали с него и исчезли, как не было их. Мурман прыгнул вверх, голова его отбила палку в сторону, полыхнувшая молния опалила шерсть на лбу, но Мурман даже и не почувствовал боли -- уж так ему было бешено и стыдно от собственной слабости. До горла он все же не допрыгнул, остановленный ударом, но, отлетая, успел рвануть в две борозды клыками поперек груди. Нет, он только начал: теперь в горло! Крыс по-прежнему безошибочно разгадывал все приемы Мурмана и бил его страшным своим оружием, но Мурман отрешился от боли, он видел для себя одну цель: разорвать этого врага, выпустить ему кишки, раскусить ему все его черепа, выесть оттуда мозг... Четырежды он достал его плоть, дымящая кровь крыса падала на камни и разбивалась в тусклые мокрые осколки. Крыс начал отступать. Теперь уже он не рисковал поворачиваться к Мурману спиной, а шел вперед, переваливаясь еще более неуклюже, видно было, что длиннющий его хвост очень мешает ему в таком движении... Вот он оступился, пережав хвост левой ногой... Ну! Мурману нельзя было упускать этой счастливой возможности, и он успел вовремя: правая лапа с зажатой в ней палкой крутанула челюсть, отлетела далеко влево, завизжавшее, как стадо свиней, чудовище упало на спину, а Мурман... Все бешено вертелось перед его взором, в животе повис странный, хотя и знакомый холодок... Мурман ничего не понимал несколько секунд, пока китобойной силы энергия, пославшая его в полет под самый потолок, не иссякла, и он не вернулся на очень твердую землю. Это было слишком даже для его закаленного предыдущей жизнью организма... Мурман очухался довольно быстро, но драться ему уже хотелось гораздо меньше прежнего. И изувеченное чудовище также потеряло боевой пыл: этой передышки ему хватило, чтобы добежать до стены, исчезнуть в проеме и закрыть его за собой. Мурман так неудачно грякнулся о каменный пол, что дух выскочил из его легких, а когда, наконец, восстановилась способность дышать, преследовать было некого. Так бы он его, конечно, догрыз... Он бы обязательно доконал этого трехглавого... Он бы его... Можно было бы поискать его, выследить, либо подкараулить... Но прежде всего нужно искать Леху, вот когда найдет... А сейчас все болит: морда, лапы, под хвостом... Да, так будет лучше всего: он его после найдет, а еще лучше -- с вожаком-хозяином придет... В Мурмане все еще гнездилась предательская боль, она приказывала ему: усни, камнем стань, тогда и боль пройдет. Ляг, усни! Ляг... Мурман постепенно выходил из горячки боя, и голос этой боли все увереннее стучался ему в мозг. Врет, она все врет ему, никогда нельзя слушаться врага... запах, запах, запах... Ох, эта ненавистная палка... Но запах... Мурман лизнул светящуюся лужицу, содрогнулся... В секунду от лужицы и следа не осталось, Мурман даже пыль вокруг подмел ожившим своим языком! Он схватился за оторванную лапу -- и вдругорядь его шарахнуло головой об стену. Мурман отряхнулся как ни в чем не бывало и трусцой опять туда... А боль испугалась, она еще есть в нем, бормочет ему, но уже без прежней наглости... Мурман постоял над оторванной лапой, все еще сжимавшей мерзкую дубинку, вылизал тусклые сгустки из разорванных мышц, осторожно схватил зубами за лапу, подальше от палки, и стал пятиться... Его эксперименты, после двух длинных искрометных полетов, полученных от контактов с проклятой палкой, в конце концов увенчались успехом, пусть не полным -- остатки лапы с когтями так и остались на ней, их уже было никак не выкусить, -- но достаточным, чтобы вся боль покинула тело: и та, что приказывала окаменеть, и та, которую подарили ему стены пещеры и вражеские зубы... Исчезли живые крысы, все до одной, оставили поле боя за Мурманом, но он уже и сам не хотел есть, а был весь до краев наполнен живым нетерпением искать дорогу домой, к молодому вожаку-хозяину, который теперь займет место старого. Мурман почему-то был уверен, что Леха, вопреки своему положению вожака-хозяина, не будет то и дело вымещать на нем плохое или пьяное настроение... Пес понимал жизнь: нет такого места на земле, чтобы в стае сильный слабого не бил, но он, особенно на сытый желудок, любил помечтать о хорошем... Вот и сейчас он бодрой рысью мчался на запах дня, зелени и свежей воды, а нижняя челюсть его отвалилась далеко вниз, только-только, чтобы язык не выпал, а глаза прижмурились, словно бы заранее готовясь встретить солнечную атаку, -- Мурман улыбался... То ли радость его, то ли полученные удары сказались, но выскочил он по другую сторону реки, не возле той, полуразрушенной крепости, а как раз на территории другой, целой, где посреди зеленой лужайки высилась огромная белая четырехугольная башня... Мурман всего лишь пару раз двинул лапами, щель наружу осыпалась в широкую дыру, Мурман прыгнул и угодил прямо в полдень. Выход на поверхность был недалеко от крепостной стены, на краю зеленой лужайки, как раз под основанием огромной человеческой статуи. От этой статуи и земли вокруг нее разило человеческой мочой, да так обильно, что даже трава там росла хиленько. Мурман тоже побрызгал и собрался лезть было обратно, но из-за угла вдруг потянуло табачным дымом, послышались голоса, два женских голоса, и Мурман на секунду отвлекся из любопытства (давно ничего не слышал, кроме крысиного писка), навострил уши. -- Ну и что он? -- А... Ничего нового и хорошего. -- Вообще ничего? -- Почти ничего, только растревожил. Знаешь, Светка, я стала разочаровываться в мужиках: пьяные, ленивые... И вообще, когда он думает, что это он меня, на самом деле это я его... Чужие, скучно. Мурману не хотелось покидать дневной свет и земные запахи, но он не хотел рисковать: там, внизу, после съеденной лапы этого страшенного крыса, он внезапно понял, как надо искать дорогу, и теперь боялся это забыть и напротив, захотел еще разок пробежаться по тому месту, чтобы покрепче вспомнить и понять. Теперь уж он не собьется с дороги. x x x Для деревенских жителей городские -- странные существа, убогие, смешные, недоделанные какие-то... Но -- высшие, при всем при этом. "Ванька-то, слышь, большим человеком стал, в городе живет, в метро на работу ездит..." Ирина Федоровна была отнюдь не бедной старухой: если мерить на человеческие деньги все те ценности, что она скопила за свою почти бесконечную жизнь, то граф Монте-Кристо на ее фоне выглядел бы не таким уж и олигархом... Другое дело, что потребовались бы некоторые усилия, чтобы, скажем, превратить в деньги перстень с бриллиантом в двадцать четыре карата или браслет драконьего железа, инкрустированный изумрудами-горошинами, но и для повседневных нужд в ее сундуке лежали кое-какие запасы отечественной наличности. Ирина Федоровна была по жизни прижимистой, но никак не жадной старухой, а уж своему ненаглядному внучку она бы луну с неба достала не торгуясь... А вот нашел морок на нее: все продумала, все уложила, все проверила десять раз, а о финансах не подумала, привыкла, что городские всегда при деньгах. Леха сидел в ванне, тупо уставясь в синяк на левом колене, и размышлял. Он любил проводить время в ванне, словно какой водоплавающий: наберет воду, залезет туда и, в зависимости от обстоятельств, или книгу читает, или конспекты штудирует или просто музон слушает... Но сегодня не до музыки. Где денег взять? Жрать надо, за квартиру платить и вообще... Были дома деньги, несколько тысяч, но костюм купили да в деревню вот съездили... У бабки просить неудобно, что он, в самом деле: бабушка, типа, одолжи денег... Самому бы долги стрясти, да не с кого. Или комп продать? Но старый весь -- сотый пенек, монитор тоже старый... Двести дадут за него со всеми потрохами? Хорошо бы, но вряд ли. Точно, надо загнать комп, пусть за сто семьдесят или за сто восемьдесят, а потом он "вступит в наследство", посмотрит, что там у дяди Пети, батюшки покойного... Купит себе нормальную машину, а то и ноутбук. А жалко его... вдруг стало, родной отец ведь оказался... А вообще как жить? Да не проблема воткнуться куда-нибудь и заработать на пропитание, но ведь ему теперь никак этого нельзя, надо разбираться со всей этой магической да сатанинской трихомудией. На него теперь столько нагрузили, что и не откажешься, и как взяться -- непонятно. Плюс все это с риском для жизни и неизбежной перспективой второй итоговый раз встретиться с... Аленка, а Аленка, уймись, а? Только твоих комментариев мне под ухом не хватало. Итак, общая, генеральная перспектива: надо уцелеть самому, найти тех и... ну, понятно. А ближайшая перспектива: найти покупателя на его "пень", залатать первоочередные дыры, поводить жалом в поисках колдовских способностей, которых у него, если верить взрослым, хоть кастрюлей черпай, и ехать в деревню, к бабке, за наследством, советом и помощью. -- Вот, кстати, радость моя подколодная, зарабатывать можно ночью и днем, на выбор, и все это -- с твоей змеиной помощью. Днем зевакам за бабки показывать, а ночью прохожих пугать и обирать бесчувственные тела. Как тебе этот бизнес-план? Да? Но зато я не согласен. И вообще: иногда я встречаюсь с дамами, которых мне приходится обнимать и позволять им делать со мной то же самое, ты при этих встречах абсолютно не предусмотрена, ферштейн? Будешь лежать под лавкой предельно тихо... но об этом после, сейчас не до любви. Лехе было безумно жаль расставаться с компьютером. Он еще раз для страховки методично обшарил все заветные места в квартире, опять ничего не нашел... Мамины сережки, колечки и прочие скудные драгоценности он даже из шкатулки вынимать не стал, пусть лежат: сколько будет Леха жить, столько и они там храниться будут. Сотый пень, диск два гига, тридцать два метра мозгов... а так жалко. И игры там, и фотки. Леха даже библиотеку себе свил из любимых книг, а теперь все придется тереть, чтобы не зырились чужие любопытные глаза в его личную компьютерную жизнь. Принтер еще подавал признаки жизни, и Леха распечатал телефонные адреса, каковые едва уместились на четырех машинописных страницах. Там было много телефонов знакомых девушек и очень мало действительно необходимых в эту минуту адресов и контактов, но Лехе не приходилось выбирать, и он взялся "чесать" -- звонить подряд, в надежде либо на непосредственную удачу, либо на "сарафанное радио"... И было утро следующего дня, и сам день. День этот уже клонился к вечеру, такому же белому и солнечному, разве что с тенями чуть более длинными и прохладными, и Леха засобирался на "стрелку", на встречу. Мода на это слово пришла из бандитского мира и прижилась среди простых граждан, как и сотни других слов лагерного и наркоманского жаргона, легализовавшихся и своей "цивильной" неуместностью царапающих слух только тем гражданам, кто привык понимать их первозданный смысл... Встреча была ему назначена на восемь вечера в молодежном клубе "Денежки медовые", что расположился прямо посреди барахольного рынка -- Апрашки, в пяти минутах ходьбы от Сенной. С компьютером он расстался еще утром, сдал его неожиданно удачно, за двести, но с задержкой в платеже: сотню баксов сразу, сотню -- вечером, в "Денежке". Леха все понимал: Димон, покупатель, брал с целью перепродать, расплатиться и "подняться" на сумму разницы, и сделать все это быстро, чтобы ощущение успеха от проделанной операции было радостным и чистым, не замутненным претензиями и прочими накладками. Лехе был лишь самую чуточку завидно, да и то платонически: перепродажный бизнес был ему не по нутру. Про себя Леха рассчитал, что из первой, уже разменянной сотки, двести пятьдесят колов... ну... тире триста... пятьдесят... он может потратить тут же в "Денежке", на прощание. А потом будут суровые будни в псковской деревне. -- Аленка, добром тебя прошу, без моего прямого зова пасть не разевать, на людей и мерседесов не бросаться, а пребывать исключительно лилипутом; и так уже хожу с тобой, как с ангиной, на все пуговицы. Прониклась, нет? Ты пойми, зеленая, ты постарайся уж, не то тебе всю задницу исполосую, от хвоста до затылка! Ап-чхи! -- Это Аленка неудачно пощекотала нос повелителю и теперь молнией шмыгнула за пазуху. Леха откуда-то чувствовал, что Аленка его наставления приняла серьезно и приготовилась исполнять. -- Ну, в крайнем случае -- сама соображай, но только в крайнем случае, если это будут не люди. Леха поколебался, но, помня бабушкины наставления, сунул в правый карман джинсов ее подарок -- заколдованную складную дубинку, типа "телескоп", в левый колбочку с джинном. Не-ет, кошмар какой! Леха только глянул на себя в зеркало, так сразу ухмыльнулся глумливо и дубинку вынул. Ладно, придется в руке нести, на вид -- кусок палки в ладонь длиной, менты не прикопаются. x x x На Дениса накатила сильнейшая апатия, полное безразличие к чему бы то ни было, и все планы его на это день выпали в осадок, и он почти не вставал с дивана, даже не ел, только бил и бил пальцами по кнопкам телевизионного пульта в надежде найти в телевизоре хоть что-нибудь интересное или отвлекающее. И Морка с Ленькой были как-то не в себе, вели себя беспокойно и непонятно: и врагов вроде бы не чуяли, и никак себе места не находили, словно бы они ощущали настроение Дениса, не понимали его, однако переживали вместе с ним. Но пришел вечер, а вместе с ним некоторый интерес к жизни и его верные спутники: голод, и отчаянные надежды, и... -- Ленька-Морка! По местам стоять, с якоря сниматься! Кто ключи видел? x x x Леха забыл плэер дома, на газету пожмотничал и теперь, по дороге к месту встречи, вынужден был размышлять. Тягостные мысли скорехонько переросли в тусклые мечты -- о мести, о бессмертии, которое не бесконечно, но теоретически безразмерно, о правильном, но недостижимом мироустройстве, о собственном могуществе; но близок путь от Чкаловской до Сенной, когда сидишь в пустом вагоне и никуда не опаздываешь, а, наоборот, опережаешь график этак минут на пятнадцать. Первые метров триста от метро и в сторону Невского Леха шел с усилием, как товарищ Сухов по барханам, и только после перекрестка Садовой и Гороховой улицы орды уличных продавал разредились до приемлемой пешеходной кондиции. Леха завернул направо, в арку Апрашкиного двора... -- Братан, держи билет, лотерея типа... -- Нет. -- Леха мотнул головой, шагнул вправо и вперед. -- Возьми, да? Бесплатно, в рамках рекламн... -- Отвали! -- Леха повел левой рукой, но одновременный шаг вперед придал его толчку силу чуть большую, чем хотел применить Леха, так что чернявый парень, потеряв равновесие, пробежал два шага задом наперед и бубухнулся спиной в стену. До Лехи внезапно, единым файлом, дошли эмоции и полумысли чернявого, шедшие чередой по отношению к нему, к Лехе: "Ломает всего... лох идет... тупой лох... братан держи... гад позорный, рот парашный..." Леха клацнул зубами, развернулся на три четверти и в два скока оказался возле зазывалы, который только и успел, что разозлиться и сделать шаг навстречу драке. Удар привычно тряхнул запястье, ойкнули косточки пальцев, Леха так же резво крутанулся на пятках и, не глядя на результат, зашагал из арки направо, где уже вот она -- дверь в "Денежку". Нокаут, и к бабке не ходи, и кожу на костяшках свез.... Уголком зрения он все же зацепил, выделил из фона случайных зрителей неслучайные фигуры аналогичных "лотерейщиков", товарищей побитого... Гнев Лехи улегся так же быстро, как и вспыхнул... Ну елы-палы, дурила из Тагила! Ну когда он, наконец, научится не пылить по пустякам, не находить на свою голову? К тому же не стоило заводиться с этими шакалами, их много и наверняка там посерьезнее чуваки есть... На входе-то охрана, а вот... А впрочем... Леха вспомнил -- кто он теперь и что при нем -- и ухмыльнулся. -- Мне в администрацию, к Ольге Николаевне. -- А-а, ну-ну, тогда пройди, конечно. Хорошо, когда тебя знают даже охранники: пустят бесплатно безо всякого колдовства, главное -- соблюсти приличия при вранье... -- Леля, привет! -- Ой, Лешик! Что-то ты рано сегодня. Как сессия? Тебе "семерочку"? -- Сдал. Нет, "тройку" хочу и чебуреков со сметаной. -- Чичас! Ваших пока не было никого. Где ты сядешь, я принесу? -- Вон там, в углу. -- Леха для верности ткнул пальцем. -- Я пока по этажам сгоняю, гляну где чего. У Лехи еще было минут десять до встречи, но он на всякий случай пробежался на второй этаж, на третий, заглянул во все закоулки -- никого, ни Димона, ни вообще знакомых. К Ольге, барменше, своей ровеснице, он подкатывал пару раз для очистки совести, однако та держалась по отношению к Лехе приветливо, может быть чуточку лучше, чем к другим, но без огонька -- у нее был парень и кроме него никто, похоже, ее не интересовал. Кто сегодня? -- Леха притормозил возле белого криво повешенного листочка с расписанием музыкального меню. В "Денежках" играли живую музыку, в иные ночи случалось так, что одновременно, на всех трех этажах выступали группы, и благодарные слушатели, опившись пива, вынуждены были разрываться в своих симпатиях между постпанком, рокабилли, готикой и платным туалетом, шастая с первого этажа на второй, со второго на третий, с третьего опять вниз. Группы были малоизвестные, но это никого не смущало: все помнили, с чего начинались "Король и Шут", "Краденое солнце"... -- Привет, зая! -- Леху толкнули. -- А-а, тоже самое -- тебе. Ты где? Пухленькая девица в топе, в бриджах, в стрижке "полубокс" даже на своих немыслимых платформах была по грудь Лехе, Леха же, когда был выбор, предпочитал высоких. Однажды под утро, после буйной танцевальной ночи, он сумел познакомиться с этой девушкой очень близко: она, типа, жила неподалеку; но вот имя ее выскочило из головы... Неудобно даже... -- Понял... Одна? А я на первом. Ну еще увидимся; заранее, не дожидаясь белого танца, ангажирую тебя на нижний брейк. Чмоки... Даст, если вдруг приспичит, это очевидно. Пн. -- ЧУП-МАРЗУП Вт. -- ДЖИНН СА, ОЛИГОФРЕЙД Ср. -- БЕЛАЯ ЖИЗНЬ, КОВЕР-САМОСАД Чт. -- ЧУП-МАРЗУП, НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ Пт. -- ДЖИНН СА, ТОПУС, БЕЛАЯ ЖИЗНЬ, МАЗЫХАКЕР Сб. -- НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ, ДЖИНН СА Вс. -- Всякое крошево-хорошево из дикарей и новеньких. Это означало, что сегодня на третьем этаже будет просто дискотека, либо вообще замок на двери, а на нижних двух тоже дискотека, но сначала, для сугреву, на первом этаже команды будут играть живую музыку: на первое -- модные рокабилльщики ЧУПЫ, на второе -- густо панкующие "Вовы", они же -- НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ. Леха порадовался, что угадал с первым этажом, где намечался "двойной лив", и через две ступеньку на третью ринулся к пиву и чебурекам со сметаной. Когда успели? За те несколько минут, что Леха посвятил рекогносцировке, зал первого этажа уже подернулся синеватым дымком -- набежавшие прихожане накурили. Фокус: только что зал был пуст, а теперь свободных столиков почти и не осталось, и у стойки очередь выстроилась. -- Лелик! Спасибо! -- Леха старательно закивал головой, осторожно помахал поднятой кружкой... -- Димон, ты точен, как молодой швейцарский король, садись. Что? Ну? Не пугай меня... Нет, нет, о, нет!.. -- Ты псих, Леха, ну точно -- псих. Держи свою сотку. Нет в Швейцарии королей. -- Чеченская? -- Настоящая. Знаешь, как я сегодня запарился с твоим хламом? Реально чуть не пролетел. -- Чуть? В смысле, рентабельность не превысила двухсот процентов? Ладно, тебе -- верю. Ступай за пивом, а то мое уже кончилось. -- Во как? Я ступай за пивом!? Я? Ну, ты... -- Не хочешь? Ну тогда я схожу. Тебе "нулевку"? -- Сам дурак. "Семерку" неси. Сейчас посижу, да побегу, надо еще добить кое-что... Себе Леха опять взял "троечку", чтобы полегче... Димон вскоре ушел, как и обещал, свободные стулья умыкнула компания за соседним столиком... Каждый раз перед "разгуляем" приходил такой "мертвый" час, и каждый раз Леха вспоминал, что и в прошлые разы были моменты разочарования и скуки, когда пиво -- дрянь, чебуреки съедены, знакомых не видно, одна тупость вокруг... Но, как правило, вечер постепенно разматывался, выправлялся в полный ночной рост, извлекая из призрачных пивом пропахших рукавов большие и малые чудеса и вымывая из памяти (до следующего раза) томительные моменты неприкаянности и мизантропии... -- Э, слышишь... -- Леха обернулся. Перед ним стоял паренек типичной "приапрашкинской" внешности: смуглый, в дешевых штанах с мотней и накладными карманами по бедрам, очень короткие, равномерно отросшие волосы, тусклый тревожный взгляд... -- Там тебя зовут... -- И кто меня зовет? -- заинтересовался Леха, хотя в солнечном сплетении у него уже застыл правильный ответ. -- Девушка одна. Просит выйти. Она, типа, за вход не хочет платить и просит, чтобы ты к ней вышел. Леха замялся на мгновение. -- Сейчас выйду, предупрежу только, чтобы столик не занимали. И речи не могло быть -- искать союзников и выйти "к девушке" не одному, а компанией -- ситуация не та... Да и мало кто связываться захочет... Всегда надо сначала думать, а потом руки-ноги растопыривать. -- Аленка, предупреждаю еще раз: пока я на ногах -- сидеть в дупле, играть в молчанку. Леха тронул за рукав охранника: -- Я на минутку, сейчас вернусь... У входа в клуб отирался обильный, родной для клуба, но экономный, либо безденежный контингент, а немного поодаль, буквально метрах в двадцати, -- безлюдье, если не считать группы стоящей полукругом серьезно настроенной молодежи исключительно мужеского пола, разной степени обдолбанности и накачанности. Они ждали Леху. В коленках у него возникла противная, ослабляющая дрожь, в голове зашумело. Ему стоило немалых усилий делать шаги по направлению к ним и не спотыкаться. Умеренная злоба, почти нулевая опаска, вялая готовность увечить -- Леха втянул в себя весь ком эмоций, исходящий из базарных "реваншистов" и мгновенно завелся, как это обычно с ним бывало в экстремальных ситуациях, соскочил с резьбы. -- А кто меня ждет? Каторый ыз вас дэвушкам? Он, почти на бегу, вцепился пальцами в сложенную дубинку, резко развел руки, выдвигая ее на весь аршин, отпустил левую ладонь, и в то же мгновение палка-чудесница дернулась в правой руке и с сухим стуком разбила голову ближайшему парню, невысокому, но "бычастому", жирно-накачанному. Тот только и успел, что ойкнуть, перед тем как упасть на выщербленный, в грязных помоечных потеках асфальт. Было еще светло, при желании все происходящее можно было наблюдать чуть ли не с противоположного конца Апрашки; наверное, кто-то этим не преминул воспользоваться. Но Леха, который довольно часто бывал в "Денежках", волей-неволей знал о местных порядках: ментуры не будет до тех пор, пока все само собой не утрясется. Сегодня этот ментовский служебный стиль его не возмущал, напротив, он на него надеялся. Дубинка своими резкими и неожиданными рывками то и дело норовила растянуть ему кисть, но тем не менее из руки не выскальзывала, держалась как приклеенная. Пару раз Леха угадал ее намерения, проворно сопроводил рукой, и эффективность удара от этого моментально повышалась: падающие даже ойкнуть не успевали. Леха для страховки то и дело повторял про себя первоначальный приказ: "Не насмерть", но дубинка, похоже, строгалась мастерами, дело знала и поставленных пределов не переходила -- била куда надо и с заказанным эффектом. И только Леха успел почувствовать свою деревянную соратницу, распробовать эффект взаимопонимания, как противники кончились. Леха с немалым усилием преодолел сопротивление (двое вырубленных зашевелились, один попытался встать) дубинки, сдвинул концы ее в прежнее, "спящее", положение, посчитал поверженных -- одиннадцать баранов, легонечко пнул под ребра ставшего на четвереньки. -- Брателло, пятнадцать минут вам на сборы, не более. Не успеете срыгнуть в означенный срок -- ваши проблемы. Леха присел на корточки, спиной к невольным зрителям из околоденежкиной тусовки, чтобы перегородить им обзор, и продолжил наводить понты: дал сигнал Аленке. Та высунулась из-под воротника Лехиной рубашки, на мгновение вздулась одной головой и раскрыла пасть так, чтобы верхние клыки смотрели прямо в глаза очухавшемуся было парню. Руки у того подломились и он ткнулся лбом в крышку канализационного люка; однако сознание слабонервный лохотронщик потерял мгновением раньше и поэтому боли от новой травмы почувствовать не успел. -- Страх, Аленка, страх! Давай, насылай... Внушать невидимо и на расстоянии беспричинный страх на некоторое время -- была такая особенность у Аленушки, и Леха ее "вспомнил" (спасибо дяде Саше Чету), когда к делу пришлось, но он понятия не имел, как это все должно выглядеть в конкретном приложении. Аленка исправно сипела у него под рубашкой, шевелилась чего-то и Леха, погодив для верности еще с десяток секунд, встал и пошел обратно в клуб. До полуночи оставалось еще минут сорок. Толпа у входа поспешно раздвинулась, и Леха даже возгордился на мгновение под ошалелыми взглядами. -- Ну ты даешь, -- вползвука, как бы про себя сказал ему охранник (и Леха услышал его даже сквозь рок-н-ролльные завывания Маленького Ричарда), но ни в голосе его, ни в эмоциях не было восторга. Леха даже почувствовал секундное колебания клубного аргуса: "пускать, не пускать...", все-таки свежие впечатления и здравый смысл перевесили, потому как любая инициатива, выходящая за рамки прямых, прописанных в инструкции обязанностей, вредна рабочему человеку; и Леха, убедившись, что его любимый столик, который он почему-то называл про себя "Шериф", никем не захвачен, пошел опять за чебуреками и третьей кружкой пива. У бандитствующих тоже есть своя бюрократия, с "хождениями по инстанциям", с "приемными часами", и "на сегодня" Леха не опасался продолжения мордобойным событиям. А завтра его уже в городе не будет. Да и вообще... Еще вопрос, кто кого должен теперь бояться... Тем временем "Чупы" отдышались, слегка оттянулись халявным пойлом и вновь полезли на сцену -- осуществлять смычку чухонского прононса и американского языка под аккомпанемент довольно громких музыкальных инструментов. Играть им оставалось меньше получаса, и они, словно обретя второе дыхание, дружно, во всю мощь хреначили удалыми пальцами в смычковые, щипковые и ударные. Толпа теперь вовсю плясала меж столиков, но трезвых среди них было все еще очень много. Уже у стойки Леха вдруг передумал и вместо пива взял литровую коробку с черносмородиновым соком, а опустошенную кружку попросил сполоснуть. -- Да возьми лучше бокал, на, Леш! -- А? Не, из кружки прикольнее, спасибо. Прикольнее, говорю! Спасибо! Что? Еще бы... У этих микрофоны, у тебя микрофон, а я вживую надрывайся! Все, пошел! -- О-о, Руся! Корова сдохла, что ли? Откуда ты нарисовался? Леха прислушался к внутреннему голосу: возникший возле столика парень, Руся, нервничает и очень боится... Это было бы и не удивительно, поскольку Руся, он же Руслан Пинчук, Лехин знакомый по университетской компании, еще с прошлого года занял у него тысячу рублей на два дня и до сих пор не отдал, предпочитая врать при случайных пересечениях и давать такие же бесстыдные обещания... В последний раз при встрече Леха даже двинул ему кулаком под ребра, но взамен обещания и денег получил лишь искреннюю клятву "отдать завтра"... Леха слышал от кого-то, что вроде бы Руся начал водить компанию с "торчками", и мысленно уже распрощался с надеждами когда-либо возвернуть свои кровные... И вот теперь... Отдать хочет, точняк! Драку видел. -- Я у тебя "тонну" брал... Вот... Ну, возвращаю. Десять сотен, пересчитай пожалуйста... Леха протянул руку за деньгами, быстро пересчитал. Хотелось сказать что-то такое язвительное, отмщающее и при этом небрежное, рожденное острым умом и силой, но мысль, застигнутая врасплох, не хотела прыгать с языка, тормозила... -- Проценты за мной, Леха, честно, у меня семь колов осталось на дорогу и все. Я понимаю, что по жизни перед тобой на счетчике, но абсолютно пустой, эти -- специально занял. Леха опять напрягся для верности: не врет, занял и нету больше... Какие проценты он имеет в виду? Сам на себя их накинул, что ли? -- А хочешь "марочку", в счет расчета? А потом на днях две сотни еще добью, чтобы с процентами закончить? -- Да не нужны мне твои пр... Какую еще марочку?... -- Не кричи, пожалуйста... -- Руся дернулся взглядом, вплотную наклонился к сидящему Лехе. -- Обыкновенную "марочку", кисло-сладкую... Супертрипповая, испытано... Десятки раз от знакомых и незнакомых людей "на халяву" и за деньги получал он предложения: "пыхнуть", "ужалиться", "подышать", "съездить за грибочками"... Один раз даже "понюшкой-дорожкой" пытались угостить... Если у Лехи и возникал при этом соблазн, то -- слабенький, умозрительный, вовсе не способный справиться с тем чудовищным страхом перед наркотой, что выработался в нем под влиянием маминых нотаций и собственного опыта общения с "распробовавшими"... А вот сегодня -- вдруг согласился. Алкоголь -- тоже дурь, наркотик, но с ним сложнее. Вон, дядя Петя, родитель покойный, отъявленным энтузиастом был "ентого дела", а возраст эпохами мерил, а разум и аппетит не утратил, и мышца на нем была -- в качалку не ходи! Но дядя Петя вообще был по жизни монстр, если непредвзято оценивать... -- А как оно на пиво ложится? -- Никак не влияет, мухи отдельно, тараканы отдельно... Однако и с алкоголем Леха был себе на уме: пил очень осторожно, твердо соблюдал меру в частоте и количестве, предпочитая пиво и кислый красный сушняк. Было дело -- однажды, на выпускном, нализался до рвоты, досрочно завершив праздник, и мама за ним до утра убирала и ухаживала с тазиком наготове. С тех пор -- нет, только чтобы по запаху от трезвого отличить... Но не было сил возвращаться в пустой дом, где почти все по-прежнему, где кактус в последний раз еще мама поливала, и кактус этот жив-здоров и пить пока не просит. Невыносимо отгонять от себя мысли и воспоминания, пытаться заснуть, когда... Опять до утра терпеть и носом шмыгать, будто барышня бессильная! Завтра он к бабке поедет, все-таки там, в другой обстановке, эмоционально полегче будет, а сегодня как-нибудь здесь перекантуется. Нет, ну один-то разъединственный разочек можно "двинуться" молодому перспективному колдуну из хорошей семьи? Тьфу! Почему ее "кислотой" назвали, пакость эту? Леха спустил воду и как ни в чем не бывало пошел в зал, где завивался дым кривым коромыслом: НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ долбили новы