е, интереснее. Вот этого железного мертвеца он помнит. Весь запах из него вышел, только что мокрой ржавчиной немножко, и то по ветру... Да, обычно они по дорогам и полям тарахтят, воняют, дичь пугают... А этот сдох. Очень давно это было, до Лехи, а Мурман помнил. Вот этих "неправильных" зверей Мурман не любил всей душой. Особенно в городе их много, где даже и дышать не вкусно. Сами они только на дорогах нападают и обязательно с хозяевами, без них -- никак. И ничем их не напугать, не убить... Хотя, если вспомнить именно этого... Однажды Мурман пошел с вожаком-хозяином на охоту и где-то увидел, попробовал, потрудился клыками и лапами, заставил замолчать одного. А потом вожак-хозяин этой железной гадины, тракторист, нажаловался его вожаку-хозяину, а тот Мурмана так отходил дубинкой... Лучше их не трогать. Мурман в нетерпении даже менял рысь на прыжки, но это плохо помогало, дорога никак не хотела заканчиваться, а оставалось-то ее... Небо постепенно выцветало, теряло цвет и глубину, вот уже из-за ельника потянуло невнятно, то ли прохладой, то ли комариным писком... Леха наелся от пуза, аж взмок, теперь он смотрел в дали, отдыхал и переваривал; и так это не хотелось возвращаться в избу, где бабушка подготовила для него подробный доклад... до этого они говорили невпопад и вперемежку: о Питере, Древней Ночи, незваном госте, предстоящем колдовском вече-совещании, где Лехе чуть ли на главная роль отводилась... Но все наспех, с пятого на десятое. А теперь бабка построит ему подробный отчет с советами... И нельзя ими пренебрегать, советами и бабушкиным опытом: народец лихой будет присутствовать, а дяди Пети уже нет -- приструнить крикунов и кликуш... Первой вскинулась Ряшка: шерсть дыбом, глубоко утопленные в косматый череп глазенки грозно замерцали... Уши торчком, черные ноздри свистят... Вдруг Ряшка неуверенно тявкнула, да и поджала хвост, опрометью кинулась в будку. Леха, не успев еще напугаться от этой перемены в поведении боевой собаки, вытянул шею в сторону дороги... Что это там пылит, мотоцикл, что ли? От "мотоцикла" по нарастающей шел рев, перемежаемый неожиданными руладами, больше похожими на скулеж... Здравый смысл и сердце подсказали: Мурман! -- Мурман!!! Ура! Мурман! Ко мне, я здесь! -- Леха запрыгал, позабыв все на свете: осторожность, набитый живот, Аленку на шее, предстоящие неприятности... -- Бабушка!... Мурман не дотерпел до калитки: прыгнул наискось, прямо с дороги, пролетел метров десять, если не больше... Он, вероятно, мог бы и еще, но побоялся ушибить Леху... Так он и притормозил возле него, глубоко взрыхлив всеми четырьмя лапами намертво утрамбованную землю... -- Мурмаха ты мой маленький!.. А "маленький", сдерживая из последних сил восторг и обожание, осторожно встал на дыбы и возложил грязнющие когти на Лехины плечи... Леху словно током пробило: Аленка... Сейчас сцепятся... Но обошлось... Радость обоих была столь велика, что даже Аленка сообразила, догадалась о неуместности своих защитных функций. Взвизги и крики заглушили ее раздраженное ревнивое шипение, она расплелась с шеи и тихонько скользнула Лехе в штаны, к теплому паху поближе. Леха уже успел конкретно невзлюбить эти ее попытки освоить новые места обитания, но сейчас было не до упреков, наоборот: молодец, Аленушка, умница, ведро молока с меня... -- Бабушка, посмотри кто... к нам... явился не запылился... Караул! Слизывают на фиг с поверхности земли!.. -- Да уж вижу! Идолище, Ряшку мою напугал. Ты где там, беленькая, на, на попить. Не бойся этого балбеса, никто тебя в обиду не даст... Ну ты посмотри! Он же тебе всю рубаху в клочья подрал! Обормот! Лешенька, нельзя его так распускать. Цыц! Но Ирина Федоровна понарошку цыкала, для порядку: у нее и самой слезы выступили, так ее проняла взаимная открытая радость от встречи ее любимого внучка Лешеньки и потерянной было и вновь обретенной собаки, синеглазого пса Мурмана. Человеки и колдуны должны уметь скрывать, что у них внутри, кошки умеют, змеи то же самое, а собаки -- вот они, что страх, что радость -- все наружу! Да и мало ли: он да Аленка, -- все ж Леше подспорье в предстоящих делах... то ты в самом деле? Я уже большой мальчик и ник-каво не боюсь, тем более с такой отчаянной командой, как ты с Васькой да Мурман с Аленкой. Нет, правда, бабушка, я за эти дни так... в общем, я чувствую себя пожившим и пережившим; одним махом занесло меня в вашу взрослую жизнь, будь она неладна, и обратно в детство мне уже не выпрыгнуть. Но уж если и погибну -- клянусь! -- только вперед тебя, а не после тебя. Человечество -- само собой, но тебя в обиду не дам! -- Лешенька, эх, Лешенька... А говоришь -- взрослый... Я-то старая, дуб столько не живет, сколько мне довелось, а ты только глаза открыл и уже несусветицу несешь... То противно, что чтобы до сатанинского отродья дотянуться -- еще и сил не приложено, а уже свои безмозглые грозятся. Свое брюхо им дороже ума и чести, боятся они доверить его другому. Вот все, как у человеков: пнешь, докажешь силу -- оближут, погладишь, дашь слабину -- враз руку отхватят. -- Да-да, народная мудрость, типа... Ты ее уже говорила, баб Ира. Так они думают, что колдовская сила во мне еще не проснулась? -- Наверное, в том и я, старая, виновата... Так бы они еще и призадумались, да сболтнула я Сонычу, хрычу косоглазому, объяснила про джинна в скляночке. Не верят они в твою собственную силу. -- Ну-ну... Она во мне есть, теперь я точно знаю. Бабушка... Эх, мало бы им не показалось... Мне бы только разобраться, как ее включать... Хорошо бы мухоморов перед совещанием нажраться... -- Зачем еще мухоморов? -- Так, теоретические догадки. Чтобы силу спровоцировать, бабушка, не для кайфа... -- А-а, ну да, поняла теперь. Только это баловство, а не сила. В должную минуту как раз и подведет. Не мухоморы -- кровь нужна. -- Что? -- То. Добытой кровью омоешься -- обретет тебя сила. А ты -- ее обретешь, взаимно. Как это я сразу не догадалась. Да. Видишь ли, мы все в большинстве своем подолгу живем, особенно если Петра Силыча считать, уж он бывало выпьет на размер души да начнет вспоминать, так такого нарассказывает, что и не знаешь -- правду говорит, либо... -- Бабушка... -- А?.. Тьфу, заболталась. Кхм... И у нас, у всех, такая раньше жизнь была, не только что долгая, а что и не захочешь иной раз, да крови все равно не минуешь. А тебе-то -- откуда было взять? Леха сразу вспомнил разбитые морды лохотронщиков, -- наверное, это не то... Принялся размышлять дальше и вынужден был признать, что если для инициации нужна чужая кровь, то взяться ей было неоткуда. -- Ну, бабушка... В твоих словах, вероятно, есть рациональное колдовское зерно, но где я тебе ее добуду? Что ж теперь, к соседям зайти на чашку чая да и зарезать одного-двух? Да... да нет же! Это я для красного словца, дались мне твои Мокушины! Ты права, негде мне было в крови омываться, неомытый на совещание пойду. Может, там умоют.... Бабушка, ну ладно, ну... Я вовсе не хотел ничего такого сказать, не обижайся на меня. Просто я боюсь своих этих "родичей" -- по крайней мере сегодня -- не меньше своего дурацкого главного врага. Боюсь -- и со страху леплю всякую м... фигню. Пойми меня, пожалуйста. Старуха отсморкалась, утерла глаза и побежала в сени за водой -- в самовар долить. -- ...Вот что, Лешенька, если край придет, я постараюсь им сначала по-хорошему все это объяснить, может, они и склонятся к здравому рассудку. А может, ничего этого и не понадобится. Но сам пока не признавайся -- сразу без уважения отнесутся. -- Слушай, а сфинкс, что, не считается? -- Так они -- нежить, хоть и Древние. А потребна кровь живая. -- Кстати, вот ты рассказывала сегодня... Какой смысл перед людь...дишками изображать нетронутого сфинкса, аварии... И вообще прятаться от них? Они ведь слишком слабы для нас, да и для них? Или я чего не знаю? -- Так издревле повелось, еще до меня. Силыч, батюшка твой, объяснял, вроде, по науке, да непонятно и не упомню я... Если бы мы открыто жили, то, во-первых, друг друга бы куда чаще истребляли, а, во-вторых, тех бы чаще видели -- опять резня. А в третьих -- людишки рано или поздно количеством бы взяли, потому что злобы и зависти им не занимать ни у нас, ни у тех. Вот, скажем, живет колдун тысячу лет, и все окружающие знают про его колдовское естество. Обязательно найдется, кто не просто позавидует, а и собой рискнет, чтобы насолить за силу и долголетие против своего убожества: пырнет ножом, либо стрельнет, либо еще как исподтишка, неожиданно... Душой не переносят они меж себя тех, кто навеки и от рождения выше их, хоть нас, хоть своих, людского племени. Одним словом, таков обычай: жить среди них, а при этом без нужды не высовываться. -- Ну а если -- на секунду предположим -- всех людей на планете извести как класс? Под корень? -- О замахнулся! То тогда и мы выцветем вслед за ними. А уж те и подавно: они напрямую свои силы от людишек берут, от их гадостной натуры. Чем хуже человечек, тем им полезнее, удойнее. -- Да?.. Странно все это. Сами презираем, попираем, а сами без них не можем. -- Без людишек-то? Так уж заведено. Вон ты тоже дня не можешь без мяса либо птицы прожить. -- Могу. Хоть два, хоть три дня. Но не хочу. -- Ну вот, сам же все и объяснил. Аленку с собой возьми. -- И Мурмана, и Аленку. Но ты тоже обещала быть на собрании! -- Конечно, Лешенька, а как же! За спиной встану, берегиней твоей буду. -- По-моему, кто-то пришел. -- Нет, Лешенька, Ряшка сразу бы... О... и впрямь залаяла. Лешенька! А ведь вроде как в тебе сила стучится, себя проявляет... Иду, иду! Надо же, раньше всех почуял... Леха прислушался... Нет, все-таки бабка у него -- прикольная старуха: то у нее дребезжащий тенор, какой и положен колдунье, перемоловшей на своем пути сотни и сотни лет, а то вдруг -- гладкий оперный бас прорежется, вот как сейчас, и все абсолютно естественно и легко, как у этой... Забыл. Мама иногда ставила ему допотопные советские пластинки, с целью приобщить, дать представление о молодежной культуре прежних поколений, да не в коня корм: старая музыка -- полный отстой на ужасном звуке, а больше ничего. Но эта ацтекская индеанка, певица, ему понравилась как раз невероятными голосовыми переливами... -- Ну и что там, бабушка, "черную метку" прислали? -- Нет, на сборище зовут, они его теперь называют "вече". Смех и грех. В дом дяди Пети, надо идти, то есть на самом деле -- он уже твой дом. Уж прости, я вместо тебя распорядилась насчет места, при нем всегда так было, там все сборища проводили.. -- Нет проблем. Обычай -- он деспот не только меж людей. А как оно, вече, официально называется? Или раньше называлось? Шабаш? -- Что ты! Шабаш -- это у тех, они на нем своему Сатане поклоняются, задницу ему лижут. Так и называется: вече. Силыч иной раз синклитом обзывал, не знаю, по-каковски это, по-шумерски, что ли... -- А если кто вдруг перепутает и к альтернативникам попадет? Наш, к примеру, на шабаше окажется? Или наоборот? -- Бывает, редко конечно, что обманом завлекут... На шмотья сразу и порвут. И рвали. И с ними также поступают, если они попадутся. -- А шпионы бывают? Ну, разведчики, засланные казачки? -- Никогда. Это не смешивается, либо -- там, либо -- здесь. Невысокая нечисть -- она да, кто особенно речью и разумом не владеет, -- Лихоманка, скажем, нетопыри, -- да, такое случается: сейчас нам служит, а завтра тем. Или людишки, они могут. Или Древние, вот хоть твою Аленку возьми. Но Древние -- особь статья. А в целом -- куда прислонился, оттуда обратной дороги нет. -- Смешно. -- Вот-вот. Думаю, не до смеха нам будет, но... Землей и небом клянусь, остатками своей жизни клянусь: ежели они там вздумают... -- Бабка запнулась накатившей внезапно яростью, когти кривыми тусклыми клинками скрестились, застыли перед почерневшим ликом ее, глазки вспыхнули резким зеленым светом. -- С остатками твоей жизни, баб Ира, мы легко и натурально встретим рассвет четвертого тысячелетия, проводив третье, так что ты ими не разбрасывайся. Опекай мою спину, почесывай ее и нашептывай на ухо мудрые советы, а в остальном -- авось прорвемся. Ты Мурмана покормила? -- Когда? После тебя уже? Покидала ошметков, да ему ведь в прорву не накидаешься, его на охоту водить надо. -- Закончится тус -- в лес его свожу, разомнется. Ну, как я? Ничего, что небритый? -- Да разве ж ты бреешься? Ничего не видно. Рубашка, штаны чистые -- и ладно. Но штаны тебе великоваты, худой ты больно. -- Это стиль такой. -- Разве? Стиляги, помнится мне, по крайней мере, наши, деревенские, иначе одевались: пиджачище -- во, брючки узенькие... Ну, Васятка, за главного остаешься, молока я тебе налила. Если что -- к Гавриловым беги, они приютят. -- Баб Ира!.. -- Ты на меня ладонью не стучи, а все надо предусмотреть, обо всем подумать. Слышишь, Леш, раз уж речь о мелких зашла, я договорилась, пока тебя не было... В обчем, если все благополучно сойдет, решила я в дом кикимору взять, а то пустовато в доме. Ты не против? -- Нет, конечно, почему я должен быть против? А что раньше-то не взяла? -- Все по Шише скорбела. Чтобы уважить ее память -- два десятка лет надобно, не меньше. А потом... Как-то не до того мне жилось в последние годы. -- Я, к сожалению, Шишу только по рассказам и знаю. Возьми, конечно, и Ваське веселее будет. -- Да уж, по первости они мне наведут веселье, пока угодья делить начнут... -- ...ты, друг мой, только на поддевки не клюй, держись основательно, солидно, а говори осмотрительно, не спеша, мои слова слушай, страху не выказывай. Вот уже и пришли. И последнее: главным там, наверное, Соныч утвердится; сильный он, древний и хитрый, все к нему будут прислушиваться... Его бойся, но и остальных не забывай. x x x Нагруженные всяческой ерундой, по дороге попавшейся на глаза, Денис и Маша возвращались на Васильевский, к Маше. Денис так и не решился вести ее к себе домой, не смог преодолеть предчувствий и комплексов. И вот как только он решил отложить визит и экскурсию на неопределенное "потом как-нибудь" -- так сразу же хорошее настроение вернулось к нему. Маша честно тащила, помимо косметички, в сумке и на руках свою долю бесполезного груза: лоскутного арлекина в полметра ростом, букет вяловатых хризантем, недопитую двухлитровую бутыль с квасом, две пары солнцезащитных очков, видеокассету с мультиками, кулек с тыквенными семечками и дряхлый, жиденький, уже почти одноцветный кубик Рубика, из жалости купленный ими на выходе из парка у какой-то пьяненькой старухи. Денису достались две пары коньков на связке через плечо (из комиссионки), здоровенная сумка, полная фруктов, колбасных, сырных и хлебо-булочных изделий, набор витых шашлычных палочек, двадцатикратная подзорная труба и судейский свисток на цепочке. У обоих болели натруженные спины и ушибленные без счета колени и локти, но Денис решил про себя провести сеанс лечения потом, когда они доберутся до дому, иначе -- он просек, провидел заранее -- пресной покажется такая жизнь, в которой нет ни усталости, ни ушибов, ни риска, ни дурацких поступков, когда все само валится в рот и в руки, только подставляй... На полпути все-таки не выдержали предстоящих трудностей с погодой: взяли такси и, с веселым испугом поглядывая на счетчик, сквозь мелко покалывающий дождик помчались туда, домой, проводить первый совместный вечер, с танцами, с телевизором, с многосерийным ужином, плавно переходящим в завтрак... -- ... Диня, слушай, а Морик не потеряется, найдет нас? -- Денис улыбнулся и зашептал в ответ, так, чтобы носом, и губами, и дыханием прикасаться к ушку, раз... и еще... -- Не только не потеряется, но даже и не отстанет. Увидишь: дверцу кареты он нам будет открывать. Он у-умный... -- Здорово! Ну перестань, знаешь как щекотно! -- Так и задумано. Погоди, я тебя с Ленькой познакомлю, ты еще не так запоешь... -- А вот не боюсь. А где он сейчас? -- Где надо. Он очень круто играет в пятнашки и салочки, особенно -- когда водит. -- Что за пятнашки и салочки? В жизни не слыхала. -- Это древняя игра типа пряток, -- авторитетно объяснил Денис и слегка покраснел: не столько взглядом, как внутренним чутьем поймал он ухмылку пожилого таксиста, просек его мнение по данному вопросу, но поправляться не стал, -- потом выберет удобный момент. Надо же, оказывается догонялки, а не прятки... -- Вот в эту арку, угу. Спасибо, сдачи не надо... Однако шофер вдруг заупрямился и сдачу все-таки пришлось взять, хотя Денис явственно "слышал" сожаление мужика по утраченному тридцатнику с копейками... Чем-то они задели его самолюбие. -- Это из-за меня, знаешь как пылко он смотрел на меня в зеркальце! Он влюбился в меня навеки! Он хотел бросить к моим ногам всю дневную выручку! Но ты помешал. -- Гордыня вас с ним обуяла, вот в ней и причина! Если бы мы его: Павел Сергеевич, туда-сюда, а не страшно ли по ночам... и как вы можете по таким дорогам... -- сразу бы взял, точняк! Пылко смотрели на нее, видите ли... Не пылко, а... Просто он боялся, что у тебя обострение и ты будешь кусаться и капать пеной на воротник... Нет, у тебя ключи, вон в том карманце. А вот и Морик. Ого, пузо, да он еще и поесть где-то успел! А ты говоришь -- отстанет... x x x Двенадцать их было -- гостей: две женщины, остальные мужчины. Все в человеческом облике, хотя бабушка успела предупредить Леху, что вовсе не обязательно так будет. Мурман, как вступили в зал, весь ощетинился, нос его сморщился, белым заборчиком на морде выскочили и задрожали клыки, но Леха тихонечко стукнул его кулаком между ушей, ругнул про себя, тут же почесал стукнутое место, и пес сообразил, успокоился, клыки спрятал, а сам сел справа от кресла, которое Леха самовольно занял во главе овального стола. Бабушка, как и обещала, встала за спиной, Аленка хоть и висела малышкой на обычном месте, вокруг шеи, но -- Леха ощущал -- сна ни в одном глазу: змея была в полной боевой готовности, Лехино состояние четко улавливалось ею. Выяснилось, что все ждали только Леху: никто никого не приглашал рассаживаться и начинать, никто не принял на себя роль устроителя собрания, которое -- "вече", но Леха уселся -- и остальные принялись рассаживаться, шумно двигая тяжеленными дубовыми креслами по каменному полу... Леха с детства знал, что в доме дяди Пети, его отца, помимо верхней, видимой части, есть подвал с какими-то помещениями, но ни разу не проявлял к этому ни малейшего любопытства, а дядя Петя тоже ничего не рассказывал, ни ему, ни маме. Но оказывается, тут все было очень круто... Маленькая винтовая лестница за ширмой в сенях уводила вниз метра на два с половиной и сменялась на более широкую и прямую, которая заканчивалась еще метра на три ниже, перед огромной двухстворчатой дверью. Дверь -- видно, что запиралась массивными скрепами странного вида, но сегодня она была распахнута настежь. За нею опять ступени, плоские, широкие, числом тринадцать, и опять двери, копия первых, но скрепы, также похожие на когтистые лапы неведомых чудовищ, не черные, а серебристого цвета... "Серебро и есть", -- шепнула бабка. И вторая дверь тоже была открыта, но распахивалась она внутрь, не наружу, как первая. Это был целый зал, со сводчатым потолком, с четырьмя колоннами, образующими как бы очертания квадрата внутри квадратного помещения. Леха прикинул: от каждой колонны до "своей" стены -- где-то три метра, от колоны до колонны еще шесть и в высоту никак не меньше шести метров. Ни фига себе зальчик! Вдоль каждой из стен, метрах в двух от пола, в специальных зубчатых подставках, похожих на клювы птеродактилей, крепились горящие факелы, много факелов, освещающих зал желтым устойчивым светом. Но видно было: это не натуральный огонь... И не электричество. -- Колдовством зажигаются... -- бабушка опять угадала его мысли и предупредила вопрос. -- А что, удобно: ни тебе копоти с запахом, ни счетов из "Ленэнерго"... -- Не ерничай... -- зашептала старуха... Факелы вспыхнули еще ярче, по залу вдруг разлилась тишина, заставив колдунью смолкнуть на половине фразы... Полная тишина: ни шороха, ни покашливаний, дыхания -- и того не слышно... Все смотрели на Леху. Ему непреодолимо захотелось встать, быть может даже откашляться и сказать... Что сказать, когда в голове пусто? Да это неважно, главное -- не обмануть ожиданий тех, кто смотрит на него, кто приготовился его выслушать... Но Леха преодолел. Он положил перед собой и чуть в стороны стиснутые в кулаки руки (чтобы не видно было, как пальцы трясутся), прямые руки, не согнутые в локтях... Голова смотрит вперед и прямо, ни на кого конкретно, ни на кого, спина прямая... Только твоего рычания не хватало, не гуди, животное, цыц!.. Бабка -- он не глядя ощущал это -- темноликим истуканом чутко замерла за его креслом... Стол огромный, черного дерева, весит немеряно, как они его сюда... Хорошо, хоть здесь скатерти нет. Интересно, его можно нечаянно или хотя бы специально поцарапать -- вон ведь какой гладкий?.. Их двенадцать, он тринадцатый. А бабушка? Четырнадцать, никакой тебе магии чисел. А если чих проберет или кашель? Или моргнуть захочется, ну что он как дурак, под сфинкса косит?... -- Г-гм... Индаро боз... О... Все собрались. -- Этот, толстячок, первый не выдержал, а глазки такие добренькие... Прошу учесть место и обстоятельства, напоминаю: сегодня, в этих стенах, мы все русские, по языку и именам, так что за работу, дорогие товарищи!.. -- Нет, "ихние" господа опять товарищей победили, дорогуша, не следишь ты за новостями. -- Напрасно косяки мечешь, дура, у тебя уже возраст не тот, да и у меня сегодня полоса обледенела. На вид тебе сороковник, а в натуре старше Тутанхомона, наверное... -- Зато ты, Дорочка, все про всех знаешь, как мышка-норушка. Из газет, или сама следишь? -- Да, клычочки у толстяка! Хоть бы отбелил для красоты... -- Даже если бы я жила в такой же дыре, как ты... -- А давайте вы все помолчите, беря пример с нашего гостеприимного юного хозяина. -- Вот этот китаеза и есть Соныч! Самый крутой из них. Мгновенно все стихло, даже Мурман вроде как перестал сопеть... Нет, пофыркивает... Тот, кого Ирина Федоровна назвала Сонычем, сидел по левую руку от Лехи, через два кресла на третьем, в серединочке, в общей массе. Но недаром считается, что не место красит человека: все внимательно смотрели на худенького мужичонку с седой бородкой клинышком и характерным разрезом глаз, и центр вселенной, послушный этим взглядам, почтительно переместился от Лехи к этому Сонычу. -- Не стоит так интригующе молчать, сударь Алексей Петрович, уж очень все мы наслышаны о вас и вот, лично решили засвидетельствовать, так сказать, и составить свое мнение о происходящем. А вы молчите. Нехорошо. -- Нехорошо -- это уже оценочная категория, которую вы родили и без моих слов. Все, здравствуйте! -- Леха, стараясь не торопиться, встал. То ли сделал он это недостаточно внушительно, то ли сидящие ничего не понимали в стадных инстинктах, но только никто не последовал его примеру и гости с нескрываемым любопытством пялились на него в упор, ощупывая глазами его фигуру лицо, руки, алисоманскую футболку... Леха выждал приличные секунды и также сел. -- Меня зовут Алексей Петрович, можно просто Алексей. Вот бабушка моя, Ирина Федоровна, я ее попросил поприсутствовать, помочь мне советом и участием. А вы, простите, как вас зовут? И вообще не худо, чтобы все представились, ведь я никого не знаю. -- Кому -- тебе -- я -- должна представляться? Ты еще сопляк и звать никак. -- Наша Дора. -- Соныч улыбнулся и повел в ее сторону левой рукой. -- Выглядит на одну тысячную от своих лет и всю свою нежность прячет глубоко внутри, притворяясь грубой и циничной. -- Гениально притворяетесь, сударыня... Дора. Ну а вы? Бабушка называет вас Соныч, но вряд ли... -- Евсей Касатонович -- устроит тебя? -- Как?.. Да, вполне. -- Однако можешь и Сонычем звать. Вон тот, про которого ты подумал, что у него клыки с кариесом, Нил Нилович. -- Толстячок крякнул раздраженно, однако спорить не стал. -- Прошу прощения, Евсей Касатонович, но вы не совсем верно переводите с телепатического. -- Тогда приношу извинения обоим, значит, я свои мысли за твои выдал, это бывает. Вторая дама -- Мара. Сегодня ей вздумалось выглядеть зрелой матроной, но ей по силам и иное, куда более пленительное телесное воплощение. Слева от Мары Юрий Степанович, откликается и на Уриаль... Следующий Иван Иванович, потом с куцей бороденкой -- Глеб Олегович, действительно местный, славянских корней, Владимир Никитич -- тоже местный, из Углича... -- Хватит, а, Соныч? Юродствовать хватит. Ты меня можешь звать хоть Юрием Степановичем, хоть крокодил крокодилычем, дела от этого ни на йоту не продвинутся. Мы здесь собрались воду в ступе толочь или истину имать? -- Имать, Юрий Степанович, именно что имать. Сатанинский выкормыш, антихристенок, вот-вот инициируется и обретет силу, против которой мы не устоим. -- За себя говори. -- Против которой я не устою. За тебя, великан ты наш, Нил Нилович, не поручусь, ты сам велик и неуязвим. Могу продолжать? -- Ну и я, может, тоже не выстою... Но не решай за меня. -- Как не решать, когда жизнь к тому склоняет? -- Соныч, продолжай, пожалуйста, ты знаешь, как я люблю слушать твои речи. И ты, Нил, не скаль свои нечищенные. Мужики, а говорливые хуже нас! Противно даже. -- Спасибо, Мара, продолжаю. Считается, что достойным противником порожденному Антихристу должен быть наш юный Алексей Петрович, Алеша, сын Хв... Петра Силовича и земной женщины, отмеченной при зачатии Матерью-Землей, той самой девицы, которую спасли в свою очередь от взращивания в чреве своем сатанинского семени. Силыч наш, как вы понимаете, семя подменил собственным, всегда был энтузиаст по этой части...; и неминучесть заклятья-проклятья, отсюда не вспомнить, что там было, на себя перевел. В итоге его уж нет с нами, а юный его наследник -- вот он -- красивый и стройный, но, увы, -- никчемный абсолютно, если говорить о противостоянии тому типу. -- Погоди, погоди... -- Задвигались, задергались пегие кусты на буром щелястом пне, пропуская наружу гнусавую, хриплую, но внятную речь... Сидел этот старикан совсем рядом с Лехой, наискосок, сразу же по правую руку и во всю мощь шибало от него гнилой болотной сыростью и грибами. -- Как это -- никчемный? Сам же говоришь -- сам Петр ему отец? Значит -- должна быть в нем мощь и польза... Меня Адрианом зовут, юноша, может, слышал? Соныч примирительно потряс бородкой: -- Должна, должна, кто спорит, Адриан Адрианович, вот только нет ее. -- И что ты предлагаешь? -- И этот толстый клыкастый тоже... явно не из числа союзников. Сейчас наедет. -- И вообще зачем нам нужен сей мокроносый Алеша, по отчеству отъявленный мерзавец, каких свет не видывал, только еще и без колдовского наития? -- Верно он говорит! Пока еще не поздно, надо обдумать иные ходы. Нас за здорово живешь не взять, ни обманом, ни проклятой ихней волшбой! Вы же мужики, что же вы заранее портки обмочили, испугались рогатого ублюдка! Если надо, то я и сама... Соныч так же соглашательски тряс бородкой, но Леха нутром угадал затаенное раздражение, даже ярость в раскосых его глазах. Щелкнула зеленая молния, и Дора ударилась затылком о спинку кресла. Из широко разинутого рта ее показалась кровь, Дора смолкла, явно будучи в шоке, но Соныча, похоже, вполне устроил результат и он продолжил, как ни в чем не бывало: -- Да, Силыча мы все уважали и было за что. И не потерпел бы он неуважения ни от одного из нас, ни от всех нас скопом, но... Земля ему пухом, как говорится, а живым требуется решать... Паренек нам явно лишний, во всех смыслах Нилыч, я больше никого даже и предупреждать не намерен: еще шепотнешь заклятье за этим столом как раз и отправишься крокодилов кормить, эксклюзивно тебе это обещаю. Адриан, ты меня взглядом не сверли... Злить меня сегодня никому не стоит!.. Так же ярко горели факелы в зале, по-прежнему виден был каждый завиток перловых инкрустаций на столешнице и в резных спинках кресел, но словно бы неуютно стало лучам, они уже не могли растопить подспудный мрак, льдиной-невидимкой придавивший плечи и головы собравшихся... Мара первая подала голос. -- Соныч, голубчик... Только не бей, я заранее признаю твой верх надо мною, дай слово сказать... Что же получается, господа хорошие? Всем нам вскорости придется очень туго от сатанинских сил, а тут вдруг старейший из нас, лучший из нас, готов бить своих же родичей: что Лешу, Алексея Петровича, что Нила с Адрианом, Дору? Как же так, Соныч? За что ты на своих родичей наскочил с обидами и проклятьями? Объясни, будь добр? Назвавший себя Евсеем Касатоновичем осекся на полуслове, внимательно и кивая выслушал Мару и рассмеялся. -- Хм... Давно это было, весьма давно... в ту пору увлекался я дзеном и, отвергая суету, достиг шестой степени совершенства и чистоты в некоторых изотерических делах, да так преуспел, что наловчился слышать и понимать неодушевленную органику. Слушаете, нет? И вот однажды в горах остановился я ночевать в заброшенной хижине, развел костерок из сушеных бобовых стеблей да стручков, благо их в тот год вокруг навалом было, а сами бобы побросал в чугунок с водой -- варить, дабы покушать без мяса, я ведь одно время воздерживался от греха... Да, сижу себе и слегка задремал. Вдруг слышу, бобовые меж собою переговариваются: зерна стручкам пищат: "Вы, мол, не чужие нам, за что же вы нас варить помогаете? Это так ужасно!". А те им шипят в ответ: "А мы что, песни тут поем? Сами сгораем безвинно! Не сердитесь на нас, о бобы!". Евсей Касатонович смолк и поочередно повернул усмешечку налево, направо и с легким поклоном -- персонально Лехе. -- Не раз и не два доводилось мне в своей жизни рассказывать эту историю... Как тут кто-то мудро сказал: жизнь сама наклоняет к решениям, как ей противиться? А? Ну давайте всех по очереди послушаем, глядишь -- и отцедим дельное из неумных ваших препирательств. С кого начнем? -- С меня! -- неожиданно брякнул Леха и так же, во весь голос продолжил: -- И на мне же закончим, поскольку решение есть и я его знаю! -- С тебя? И тебе уже ведомо решение? Так ли это, Алеша, сын Петра? -- С меня, Соныч, ты не ослышался! С меня, я сказал! -- Ну так, пожалуйста... Тс-с-с! В порядке очереди, судари и дамы, у мальчика голос режется. Излагай, но помни, что крик -- оружие слабого и оружие слабое. -- Все очень просто. Моя бабушка... -- Леха полуобернулся, задержал над правым плечом открытую ладонь, и Ирина Федоровна, поспешно втянув грозные когти, положила на нее свою, морщинистую и темную от времени. Внук собрал губы трубочкой и звучно, не стесняясь никого из гостей, чмокнул костяшки древних ее пальцев, усеянных старческой "гречкой", иссохших, но отнюдь не дряхлых. -- ...Моя бабушка все мне объяснила, в том числе и насчет инициации, для которой потребна живая кровь. С этой целью я попросил... и настоял... -- Ирина Федоровна, поймав негодующий взгляд любимого внука, совладала с собой: украдкой вытерла глаза и вновь стала невозмутимым истуканом. -- ...чтобы бабушка подыскала и принесла мне какое-нибудь режуще-колющее оружие, что она и сделала. В двух экземплярах, забыл сказать. Вот... -- Леха извлек из сумки, не торопясь собрал и положил перед собою два метровых, если считать с рукоятями, кривых клинка, узких возле гарды и расширяющихся к острию. -- Прошу любить и жаловать: мечи-кладенцы, оба готовы к бою и почти одинаковы, так что отличиями можно вполне пренебречь. -- И что ты, дуэль предлагаешь? -- Я бы предпочел, конечно, чтобы нашелся доброволец... любого пола, кто согласился бы заполнить собою жертвенный алтарь, но предвижу, что таковых... Нил Нилович? -- С чего бы это нам затевать дурацкие скоморошества. когда у нас и так имеется преотличный кандидат на жертвоприношение. А именно ты, наглый щенок! -- Ты не ошибся, кариес? -- Нимало! Еще и собаку сюда привел, наглец и пустоцвет! -- Ну, извините... В таком оскорбительном тоне я не собираюсь поддержи... -- Леха подхватил один из мечей, прыгнул изо всех сил животом на стол, проехал головой вперед и с размаху врезал по темени клыкастому толстячку. Меч, сантиметра не досвистев до лысого черепа, звякнул о пустоту, больно вывернулся из рук и полетел в сторону... Никто даже и шевельнуться толком не успел, разве что Дора, уже пострадавшая во время "вече", чуть пригнула голову, как Соныч уже поймал меч-кладенец прямо за рукоятку. -- Остроумно. Орел. Похож, ничего не скажешь. -- Соныч нарочито лениво протянул руку с мечом, плашмя шлепнул Леху по спине. -- Слезь со стола и сядь на место. Все-таки есть что-то истинное в этих новомодных теориях наследственности, коли на наших глазах они подтверждение имеют. Людишки возрастом не вышли, так острым разумом и наблюдательностью свое берут, потому и гены они придумали, а не мы. Сел? За этим столом, Алексей свет Петрович, никому из сидящих в креслах ранить соседа невозможно, а тем более убить. Гарнитур, называется. А ты и не знал, бедняга... И советчица твоя не знала -- да и откуда бы ей? Но хвалю обоих за изобретательность. Нил Нилович сидел бледный от бешенства, но даже не шелохнулся в ответ, смолчал, только ноздри раздувались, да глаза перебегали с Лехи на Ирину Федоровну и обратно, он и ее ненавидел. -- А Дара как же? Ранена ведь, тобой же! -- Не кричи. Дора ее зовут. И ничего она не ранена, разве что язык прикусила. Да, Дора? Ну так и что с того, Алеша, истинный сын Петра? Мебель-то я лично столярничал, строгал, трудился, ужели после этого и мелочи себе не могу позволить?.. Нил Нилович, ты как насчет дуэли? Перчатка тебе брошена. -- Стол убери и саблюку мне дайте, ломтями кромсать буду. Из-за угла, скрадом -- все мы храбрые... Убирай стол, чего тянуть! Живо, Соныч! Действительно, сразу все и решится. И эту хитрую старую гадину заодно сокрушу, зажилась сверх меры. И собаку! Стол взлетел под потолок и повис там, словно веревками привязанный. Гости сдвинули кресла за границы квадрата, обозначенные колоннами, каждый свое. Леха старался не смотреть на бабушку, почему-то чувствовал себя виноватым перед нею. Мурман, довольный поднявшейся суетой, совсем вдруг успокоился, послушно отошел вслед за Ириной Федоровной и сел подле нее, улыбаясь во все клыки. Он не боится за меня, это хороший знак. И Аленку при себе оставлю, как знать, вдруг... шею от удара прикроет. -- А ты так и будешь со своим галстуком биться? Не снимешь червяка? -- Нет. А что, запрещено? -- Да сколько хочешь. Нилыч, железку ты выбираешь... Значит, твоя -- оставшаяся, держи. Что, извини, не понял? -- Я говорю: стол убери, пусть в сторону отъедет, не над нами висит. Мало ли, отвлечешься. Пожалуйста. -- Ай, Алеша, недоверчивый ты какой! Так нормально?.. Начинаем по моему сигналу. Кто рискнет ослушаться и приступит раньше -- пойдет на заклание в качестве проигравшего. Да... Песика я -- Ирина Федоровна, подвинься чуток -- под колпак, чтобы не вздумал нарушать ход событий. Вот, теперь он как в прозрачной клетке, а то даже я нервничал, очень уж псинка серьезная; мало ли, обидится за хозяина... -- Бабушка! Пожалуйста, не бойся за меня и знай... -- Леха дождался измученного бабушкиного взгляда, послал ей воздушный поцелуй. В голове шумело, рука с мечом подрагивала, пришлось придержать ее за локоть, чтобы незаметно было. Странно, за бабушку он волновался больше, чем за себя. Главное -- держать себя в руках и не думать о страшном. Неужели это все реально, на самом деле: мечи, дурацкие колдуны, битва не на жизнь, а на смерть? Так все странно повернулось в этой жизни, так внезапно... Это лето... Уж очень оно длинное, может быть, и до конца жизни. Словно пешки какие-то... Глупо, все в мире глупо... Просто сидеть и пить чай перед телевизором, зная, что наступит и завтра, и послезавтра, -- что это, если не счастье? Одно время, в десятом классе, Леха с полгода ходил на фехтование, пока не надоело. Фехтовальщиком он, конечно, не стал, ни одного настоящего боя не провел, но все-таки получил зачатки представлений о балансе, равновесии, финтах. Нил Нилович, несмотря на пузо, явно умел обращаться с холодным оружием: он стоял вполоборота на другом конце "ринга" и сосредоточенно помахивал мечом, пробовал его, примеривал на кисть и локоть. Мечи почти одинаковы по длине, но он выше этого Нилыча и руки длиннее. Поможет это чем-то? Вот взять и кинуть ему меч прямо в морду... Но есть риск промахнуться. Вот ведь толстокожий какой... Надо ему не уступить хотя бы выдержкой и хладнокровием, дать ему самому повести бой, улучить момент -- их немного будет, надо первый же не упустить -- и тогда есть шанс. Ведь он моложе этого Нилыча, вероятно, умнее... Или Аленку натравить, ишь, беспокоится... Тоже загадка: будет это нарушением, не будет? Опять же риск. -- Внимание всем! Помощь со стороны запрещена -- смерть обоим, помощнику и тому, кому помогали. Колдовство участникам на время боя запрещено. Колдовские, волхвальные, магические и волшебные предметы, устройства и иные приспособления запрещены, штраф -- тот же. Вот тебе и Аленушка! -- Аленка, пока я жив... пока я жив -- не смей вмешиваться, понятно? Не смей! -- Гм... Про ворожбу даже и не упоминаю, но формально и она вне правил. Предсмертные проклятья я запретить не могу, само собой, но предупреждаю: сам постараюсь насильственно пресечь, буде таковые начнутся. Все. Готовы? Нил Нилович? -- Готов. -- Алексей Петрович? -- Да. Назвавший себя Евсеем Касатоновичем попятился за пределы квадрата, вскинул над собой растопыренные ладони -- Леха завороженно, словно ничто другое на свете его не интересовало смотрел, как широкие рукава черной шелковой рубашки по самый локоть соскользнули с худющих, но все еще мускулистых рук. Спокойно, Леха... -- Правый -- да победит! Бой! Первые три шага Леха двигался осторожно и плавно, как и настроился загодя; он переместился вперед и вправо, а его противник также плавно, но заметно быстрее, чем Леха, заскользил чуть вперед и влево, словно бы оба они попали в гигантскую воронку судьбы, в которой неумолимая спираль столкнет их в центре, чтобы там решить, кому из них прервать грядущее, а кому оставить избывать его до следующего удобного случая... Толстяк держал меч в правой руке, Леха в обеих -- длинная рукоятка позволяла -- с упором на правую. Только на три шага хватило Лехе благоразумия и осторожности: гнев и ярость, до поры таящиеся в позвоночнике, подстерегли, дождались, пока ослабнут в нем воля и разум, и захватили его мозг и тело, черной пеленой обволокли его зрение, адреналиновым шоком выбили страх из его сердца... Леха взревел, волосы его вздыбились, но ветром безумной атаки их тут же снесло к затылку: Леха прыгнул дважды и рубанул без изысков, как сумелось, андреевским крестом: справа сверху -- наискось вниз, полукруг вверх и снова: слева сверху -- направо вниз, руки сами поняли, как им распределять силы по рукоятке: меч коротко скрежетнул о меч, правую кисть тряхнуло больше. Леха проскочил мимо противника, но равновесия не утратил и развернулся прежде, чем тот успел преодолеть последствия Лехиного удара. Спроворь он в этот мо