пей ее ковшами, некипяченую, и что температура любой из вод зависит только от моего желания и самый состав воды - тоже: И что никому не под силу у меня все это экспроприировать. Тепло блаженное, поначалу робкое, пошло, пошло, пошло: Теперь можно и подумать о текущем и грядущем, а то в холодной как-то так не мыслится, ни одной, что называется, продуктивной креативинки под череп не заходит... 'Креативинки'? Это ответвления от модного слово креативность, креативщик. Креативщик - это плодоносок, субъект, способный приносить мыслительные плоды на алтарь самых разных, но конкретных человеческих дел. А глупец - это мыслитель-неудачник. Тот 'парень', Андрюша Ложкин, чья подпись нам так вдруг оказалась необходима, упал откуда-то очень свысока и расшибся в кляксу, пейзаж на судэкспертфото получился просто ужасный. При жизни он выглядел весьма неплохо, лет под сорок, по паспорту же - постарше. После трагического приземления он уже никак не выглядел, по крайней мере лицом, но - по одежде, документам, армейской татуировке-орнаменту на предплечье - опознали четко и безошибочно. С кем не бывает, - дело-то, как говаривал гнусный летающий домжина Карлссон, житейское: Однако есть в этой истории несколько пикантных нюансов, часть из которых нам поведал Арсений Игоревич, а часть я и сам вызнал, помимо шефа. Парень грохнулся метров, этак, со ста, минимум с пятидесяти, если судить по дальности полета 'осколков', вернее - ошмётков, и упал на гранитные плиты аккурат на спуске к заливу. И не шелохнулся после такого приземления. В том смысле, что тело его более не шелохнулось, никуда не передвигалось, не перепрятывалось, ни до, ни после. Где помер - там и лежит... следствие считает, что этот факт установлен уже как факт, а не как домысел. Но неоткуда ему было падать так высоко, вот незадача. На Васильевском острове, на западном его берегу, еще при советской власти градостроители взялись строить гранитную набережную и терпеливые жители окрестных многоэтажек дождались-таки светлого дня: маленький построенный кусочек ее хоть и не разросся за последние пятнадцать лет, но уже - тово, словно большой и старинный, нуждается в ремонте. Теперь у них в теплое время года всегда есть выбор: на одном фланге строительная грязь, на другом природная, то есть тоже строительная по праву рождения, но облагороженная стихийными помойками, дикой зеленью и постоянным собачьим дерьмом. Это сразу слева возле того места, где река Смоленка впадает в Финский залив, сто раз там бывал, зимой и летом, на лыжах и под парусом. Рыбу, правда, ни разу не ловил, не догадался. Если бы на крыше близлежащего высотного дома была установлена мощная катапульта, вроде тех, что мы с ребятами использовали при осаде Константинополя, то при попутном ветре тело Андрюши можно было бы добросить до рокового места, реально было бы: Но увы: траектория брызг телесных, по большей части направленных в сторону от залива, вдребезги развенчивает эту остроумную теорию. Либо с вертолета его сбросить, а иначе - никак. Хотя кому и зачем бы это понадобилось? Либо с помела: Кстати! Андрей Ложкин, как я втихомолку знал, якшался с местной нечистой силой, на взаимовыгодных началах, разумеется. Он - сам невысокая колдовская нечисть из провинции - им прислуживал по делам их, клиентуру подтаскивал, видимо так, а они ему, соответственно, помогали напаривать его клиентов. Вот такие вот пироги: Нюх у меня на приключения, а хризантемы подождут. В крайнем случае усыплю, перезимуют и следующей весной, со свежими силами: Есть вероятность и того, что я сам неосознанно подтолкнул события к тому, чтобы завихрились они вокруг меня: Как пространство прогибается под действием гравитации в районе сверхплотной звезды: Но не хотелось бы в это верить - что я это все сам себе подмахлевал - снижает интерес к игре, в которую я превратил собственное существование: Лучше подозревать, что есть некто, сильномогучий и грозный, кто плетет против тебя интриги и строит вселенские козни в безуспешной попытке помешать мне бить вселенские баклуши. А ведь мой напарник, в отличие от Светочки-конфеточки, вполне мог бы подтасовать собственное участие в нашей с ним работе, ибо я чую в нем странное, сильное, более чем человеческое. Это странное - той же породы, что и у покойника Андрюши, но поувесистее будет, так мне поблазнилось, когда мы с ним шли по операционному залу фондового центра к выходу... - Квасу! - Струя воды из крана немедленно перестала бежать в ванну, а изогнулась и буквально за несколько секунд наполнила кусок пространства полупрозрачными очертаниями маленько джинна, каковой и подлетел ко мне с подносом и мгновенно запотевшим стаканом. Но я не удивился чуду, потому что в свое время сам так повелел: этот водяной джинн - слуга ванной комнаты, мальчик на побегушках, я его зову просто и звучно: Баромой. Он мне и квасу, и мочалкой трет, и следит, чтобы полотенце вовремя. Иногда я размышляю, а точнее пытаюсь вспомнить - сунул я в него разум, или это простой магический механизм, вроде ложного заманного эха? Молчит джинн, и я не спрашиваю. Квасу перед какао - это я, конечно, не подумав брякнул, но - слово сказано, не отменять же собственные распоряжения? Какой тогда будет пример вещам и слугам? Квас ядреный и почти не сладкий, за Уралом на таком квасе окрошку делают. Хорошую, настоящую окрошку: В Москве и Питере народ извращен и балован: окрошка из-за местного бочкового 'кваса' как правило приторна и угрюма, а на бутылочном готовить - и того хуже! В Сибири же пока соблюдают традиции и рецепты. Но это проблема всех больших и открытых стран: столицы куда более космополитичны, испорчены и всеядны, чем провинция, глубинка, пусть неяркая и простодушная, но прямая, целомудренная и строго хранящая... Эта Светка - очень даже ничего на экстерьер, а теперь вроде бы как и в окончательной отставке от своего бой-господина: Отведать, что ли, ее любви? Подбить к ней клинышек-второй:, или все же партнеру оставить - он на нее с таким недетским интересом посапывает: Вот навязалась на нашу голову подруга незваная... Но ведь не бросишь же ее одну, не оттолкнешь посреди такой перспективной завязки? Бедная обманутая девочка. Нет, нельзя уподобляться бессердечному Арсению Игоревичу, букет первоначальных условий и вводных разрушать не стоит, каким сложился - таков и обоняй. Придется терпеть и ухаживать... Надо бы смотаться в Пустой Питер, да посмотреть как и что, хотя бы мельком: Но - лень. Лень, и некоторые опасения, что я сразу что-либо такое ценное обнаружу и все в момент выясню: - и за что боролись, спрашивается? Нет уж, лучше я сегодня в коллективе побуду, поучаствую в построении вновь складывающихся отношений среди членов малой группы, общим количеством в три:человека. Да, человека, я же - человек в этом мире! И ничто человеческое, включая бурную страсть к банковским билетам крупного достоинства, собранным в одном месте: Двести тысяч долларов США - невялый куш! Неужто Игоревич и впрямь готов его нам отдать в случае успеха? Надо было не выхиляться, не выпендриваться перед самим собой, не изображать доверие к чужому слову чести, а просто заглянуть в его намерения на это счет: Ан погожу: Эй! Куда полез! Цыть! Дай сюда, здесь я сам вытру!.. Ишь, Баромой выискался!.. Такой сверхнетрадиционной эротики нам не нужно ни в одном из миров и времен: Это мой 'ванный' джинн Баромой попытался протереть несравненные чресла мои: Обойдусь. У меня и кухонный джинн есть, Бергамот, но я его очень редко по имени зову, разве чтобы лишнюю соль из блюда выбрал и перец, если вдруг пересолю или переперчу, или пригар, а так я все сам готовлю, даже тарелки за собой мою сам, а он помогает мне безымянно: Порою мне глючится-кажется, что нельзя так обращаться с домашними и я наоборот, по делу и от безделья начинаю выкликивать их имена: Довольно часто, раз в неделю где-то, чтобы не забывать людские правила, я даже полы в кухне мою, а в прихожей, и в комнате. Будь у меня родители - как они были бы довольны моим трудолюбием!.. Остальные шесть дней в неделю влажной уборкой и прочим все-таки занимается джинновая челядь, ибо любой ориентализм не должен перерастать в безумие. Какао я покупаю самое обыкновенное, в том смысле, что не Бергамоту велю слетать за сырьем в Бразилию, а собственными ножками топ-топ в универсам и там выбираю, в последнее время - один и тот же сорт, качества которого я оценил сугубо эмпирическим путем, то есть - простейшим перебором. Молоко также подобрано из обыденнейших магазинных сортов, но с жирностью обязательно одной и той же: два с половиной процента. Бергамот подает мне ингредиенты, выверенные до сотых долей миллиграмма, а я с умным видом насыпаю все это, кипячу, помешиваю, заливаю в любимую светло-коричневую кружку без рисунка, и опять помешиваю, чтобы не образовалась ненавистная мне пенка. В подавляющем большинстве случаев получается все правильно, если же нет - пенка достается несчастному Бергамоту: он обязан съесть ее на моих глазах, в наказание за неправильное ассистирование - ведь я же не могу быть виноват! Кружка непременно должна быть подогретой, иначе быстро остывает - и это уже будет не какао. Старенький диван-раскладушка ждет меня, собранный по-дневному, потому что и он часть необходимого ритуала, но он особенно не обольщается предстоящей близостью: первый глоток я делаю как положено, сидя, чинно, медленно подводя руку с наполненной чашкой ко рту... Какао в меру густое, в меру сладкое и очень горячее, именно так, как я люблю. Рукам - и то горячо, но я ловкий и опытный малый: между пальцами и кружкой у меня обшлаг рубашки, а какао я втягиваю, почти не прикасаясь губами к фарфору. Получается безопасно, хотя и шумно. А что мне шум? Джинны не ропщут, а больше никто не слышит моего пылесосного шипения. Какао что надо удалось! И попробовал бы Бергамот ошибиться в пропорциях: Но он увы, никогда не ошибается. И все, дорогие граждане, и кончился праздник! После первого глотка мои моторы не выдерживают бездействия и я, вместо того, чтобы сосредоточиться на каждом ритуальном миге, отвлекаюсь на какую-нибудь пустячную мысль, на почесывание, на зевок, на никчемушнее глазение по сторонам, вскакиваю с дивана и: Подхожу, например, к окну, и как последний деревенский зевака начинаю пялиться на свое средневековое Вековековье, которое чаще всего остального служит мне живым пейзажем... - Бельведор, звук! Ой, потише: - Какой резкий голос у этого бродячего музыканта! Под мышкой у него емкость - бычий пузырь, туго надутый воздухом, в руках нечто вроде банджо - также бычий пузырь, натянутый на деревянный обод, подобно барабану, и семь параллельных струн из конского волоса вдоль оси овального обода, над плоской кожаной поверхностью их удерживают специальные колки. Тот пузырь, что под мышкой - музыкальный инструмент совсем иного свойства: он духовой, что к нему дудка подсоединена, по сути - это почти то же самое, что земная волынка, воздух из пузыря выдавливается сквозь дудку, та визжит, банджо дребезжит, музыкант воет. Горланит в одиночку, что является признаком зрелости и мастерства, а также устойчивой популярности. В Вековековье очень любят бродячих менестрелей, сбегаются слушать аж из соседних деревень, или кварталов, когда концерт проходит в городе, и слушатели, почти всегда благодарные и нетребовательные, даже если на деньги пожмотничают - то уж вдоволь накормят и напоят обязательно допьяна. Вот так и спиваются менестрели, не успев как следует, во всей красе, до филармонических высот, развернуть свое мастерство: Я много лет крепился, отворачивался, пренебрегал: А потом вслушался - есть, есть что-то в этих варварских песнопениях, в их фальшивых гармониях и голосах невпопад... Но сейчас мне его песня не в радость: О чем он там поет? Конечно же о любви! 'Голубка клюнула его прямо в сердце, но он готов терпеть любую боль, лишь бы она не улетала прочь от него и ворковала нежно:' Какая любовь, когда ему хорошо так за тридцать? - он весь в жирных складках и склеротических прожилках. Но люди слушают. Судя по шмурыганиям, кто-то и плачет: Бьюсь об заклад, что плачут толстые тетехи, с внуками на руках, вспоминают вчерашнюю весну своего организма, сиречь - юность, выдуманные страсти, способности и возможности. Лень проверять, все равно я прав. Настоящая жизнь бывает только в кино, да в Вековековье прогресс все никак не дойдет до этого рубежа и слушатели вынуждены довольствоваться ее бледными ошметками, тем, что им поют и рассказывают бродячие музыканты и сказочники. - Бельведор, хватит. Убери звук к чертовой матери, этот хит я уже битых два века там слушаю. :Или уткнусь взглядом в книжную полку, внезапно мучимый дурацким желанием что-либо почитать из новенького, либо перечитать из читанного. Вот и сейчас я делаю второй и третий глоток, стараясь, чтобы маленькими они были, не обжигающими, да и чтобы кружки надолго хватило, а сам уставился на хиленькие ряды книг, которые у меня есть. Хрен его знает, как они проникли сюда, эти жертвы современного книгопечатания? Неужто я их сюда занес? Или это Бруталин, джинн комнаты и всея квартиры, расстарался назло своему господину?... И то, и другое представляется мне крайне маловероятным, но, тем не менее, истина должна же быть где-то зарыта? Сейчас узнаем: Я подхожу к настольной лампе с колокольчиковым плафоном из белого стекла и пальцами начинаю тихонечко натирать коричневый цветочный узор на боку лампы... - Бруталин, а Бруталин? Ну-ка, вылезай... - Чего изволите, сагиб? - Джинн повис в воздухе передо мной, все как положено: голова в чалме склонилась, руки крест на крест на плечах, вместо ног - колышется конусом дым-туман: Ростом все это сокровище - примерно, с метр. Но, подозреваю, может увеличиться в размерах, если мне вдруг станет это угодно. - Книги эти откуда здесь? - Вот эти все - вы изволили принести с собой, сагиб, - корешки указанных джинном книг красиво замерцали малиновым цветом, - а остальные (замерцали голубым) были уже здесь, когда вы милостиво повелели мне стать джинном вашей благословенной комнаты. - Тьфу! Так я и знал: Мог бы, кстати, вдвое короче рассказать. Откуда в тебе эти ужасные лакейские обороты речи? - Речь моя такова - согласно повелениям сагиба. Если сагибу угодно, я готов... - Ладно, и так сойдет. Дай-ка мне: вон ту: Нет, сгинь, я сам возьму. Вторая половина фразы безадресно канула в никуда - мои домашние обязаны выполнять приказания очень проворно: Набор книг у меня весьма ограничен, как я уже говорил, даже по сравнению с возможностями простого человека со среднестатистическими финансовыми возможностями, но существует маленькое чудо, коему я не перестаю удивляться, ибо чудо это существует в моем доме, но помимо меня, вернее - вне моих указаний и пожеланий. Подхожу я к полке, заранее представляя себе 'пейзаж' и понимая, что все уже читано и листано и скучно бы садиться за любую из них: Казалось бы: Потому что обязательно и непременно, ощупывая недовольным взглядом корешки, я вдруг увижу книгу, в которую мне захочется заглянуть: Что будет на это раз моего любопытства? История музыкальных инструментов, Конан-Дойль, любой из восьми томов, Стивенсон, любой из пяти, мой очередной любимчик Валентин Катаев, любой из дес: Нет. Это будет Алексей Толстой, веселый толстый отъявленный мерзавец. Наугад открываем: 'Семеро чумазых':Угу, о войне. Читаем: Не было на танках 'Клим Ворошилов' ни карбюраторов, ни свечей, Алексей ты наш Николаевич, это ты верно подметил, что их там не было, три ха-ха, ан не по недостатку и недомыслу персонажей, а конструктивно, милай, по техническим причинам не стояло там никакого карбюратора... Но такую ошибку я тебе, так и быть, скощу, она не по умыслу допущена и не по нерадению, а по неведению, ибо в ту чумную пору в той советской стране количество гусениц в танке считалось секретной информацией, интересной лишь врагам народа: А вот за остальные писательские 'кружева' и 'художества' - не прощаю тебя, господин красный Толстой: Я хорошо запомнил тебя, классика словесности изящно-коммунистической, немало водки с тобой было попито, да и языки почесали вдоволь, чаще анекдотцами и сплетнями, иногда всерьез, умными и взвешенными речами. Помню, как я дразнил его, клевал ему печень, указывая на несообразности и анахронизмы в 'Дне Петра'. Он ведь гордился этим большим рассказом, действительно незаурядным, в отличие от фальшивого 'Царицына', например: 'Петр Первый', главный его труд, тоже был, что называется, соткан из вранья и подтасовок, но там он хотя бы работал с великой любовью к эпохе - пусть и ведал что творил, наивно полагая, что мастерством своим, воистину колоссальным, сумеет замазать, перевесить, задавить свое презренное 'чегоизволите?' перед земными властишками: Не сумел. И книгу не закончил, и испохабить ее успел позорным холопским кроением под сталинскую потеху. А все-таки и здесь, в случае с 'Днем Петра', стыдясь и вздыхая, он не уставал двигать мне такую отмазу: 'Кому какая разница ныне, мала у него была ступня, али ножища в аршин? И кто сейчас помнит Лефорта, когда он жил, от чего помер, застал ли град Питербурх? Пробудить интерес к истории своей отчизны - вот святая задача! Ха! Смотри-ка, и тост подоспел, сам на нас вымахнул:' Надо будет выкроить с полчасика, да навестить его - а то за столько лет все некогда - в красках, со звуком, с запахами, со звоном бокалов - ведь он по-своему жив, как и все, кто зацепил мою память даже мельком и поселился в ее сундуках. От него я подцепил привычку назначать тостами всякие дурацкие поводы и слова: Бунин Иван: Тоже великий писатель: Тоже помню его прекрасно. Желчный был человечишка и четкий во взглядах. Деньги любил, грешник, очень любил, а умирал в нищете. - Ну что, - говорю, - Ваня, помочь, а? - отверг. - Мне, - говорит, - не на что жить, но есть с чем помирать. Я писателю Толстому, который Алексей, который Николаевич, пару-тройку раз не преминул напомнить эти его слова: Не напомнить, конечно, ибо это был бы анахронизм, а пересказать: Да, пересказываю, стараясь воспроизвести интонации - и всякий раз он - талант, сравнимый с бунинским, классик, такой же как Бунин - кручинится, сукин сын, чуть не плачет, а когда и слезу пускает; себя причем жалеет, не Бунина. Забавно. Все, кончилось какао, а я, лопух, только первые три глоточка и оценил, погруженный в чужие строки и собственные воспоминания... - Бергамот!. - отставить давать мне вторую чашку! - Хм: Послушался Бергамот... Больше одной четырехсотграммовой чашки какао за один обеденный перерыв я не пью, надо экономить, до зарплаты еще далеко: Вот после ужина, либо из термоса в Пустом Питере - это дело другое. Но между теперешним часом и тем, который позволит мне насладиться какао, либо чаем - еще полдня, а питерский день в июне очень долог. Музыку я послушал, живую, не какую-нибудь из магнитофона, книгу почитал, воспоминаниям предался, какао выпил. По всем формальным признакам получается, что отдохнул. Да, и пора собираться в путь-дорогу, в темпе. Быстренько-быстренько, на встречу бы не опоздать. Сегодня на место происшествия поедем, знакомиться с обстоятельствами. А вечером, как вернусь, если успею и захочу - нагряну в Пустой Питер. Впрочем, по обстоятельствам: Пора, пора... - Баролон! Зонтик. - Джинн прихожей у меня вовсе невидимый, но я знаю, что он брюнет, лицо скуластое, азиатского типа. И зачем я так сделал, что он именно на китайца или японца похож, ведь он же с момента возникновения ни единого мига не имел зримых очертаний, кроме как в моем представлении? Логично бы одно, или другое, нет же, мне перед самим собой выпендриться хоттца. Х`эх: Если бы кто посторонний видел мои затеи, точно бы определил в неизлечимые психи. Но не у кого мне спросить совета и взгляда со стороны, для объективности и сравнения... Терпеть не могу задерживаться на встречу: как это так? - простые смертные, у которых вся жизнь с гномью гузку, успевают тютелька в тютельку, а я рассчитать не могу? Люди, конечно, тоже горазды опаздывать, но это их проблемы, а я лучше подожду во гневе, чем смущаться, да перед кем-то оправдываться... ГЛАВА 4 Толпа - это стадо, вышедшее из народа. В метро встречается особенно часто, а также возле стадионов. Станция 'Спортивная' - двухуровневая, потому что построена 'на вырост' и где-нибудь впереди, в двадцать пятом веке, по мере развития питерского метрополитена, будет пересадочным узлом. А сегодня это вполне спокойное, тихое местечко, если не считать дней, когда клуб 'Зенит' принимает на своем поле гостей, таких же законченных футболистов; в те несчастные дни стадион 'Петровский' доверху набивается теми, кто сами не играют, но горячо сочувствуют играющим и после окончания игры буянят, с горя или от радости. Зачем они это делают, Велимир никогда не мог понять, но старался относиться философски, не глумясь над чувствами 'болеющих'. Если ехать на 'Спортивную' от 'Старой деревни', то попадаешь сначала на нижний подземный уровень, потом коротенький эскалатор возносит тебя на верхний, также подземный, а там уже... - Опа! Это что еще такое??? - Велимир почуял недоброе загодя, еще до того, как оно попало в поле зрения. Он прислушался к своим ощущениям и выскочил наверх, но не по работающему эскалатору, а почти в самом торце платформы, прямо сквозь жерло сквозного круга, соединяющего оба уровня станции. Платформа была почти пуста, редкие пассажиры сидели себе тихо, на круглых каменных скамеечках, прихлебывали пиво прямо из бутылок, либо читали, и только небольшая группка в центре зала гудела, нагнетая в окружающее пространство магию и тревогу. Секретарша Света, бледная и тихая, как статуя в Летнем саду, стояла в центре этой группки и послушно кивала головой... - А красавица-то, красавица, прямо пава: Королевна. Что тебе каменья, да золото - все отдай, только краше будешь: Слышишь меня?.. - Слышу... - Отдашь, да? - Да... - А юных годов в тебе сколько, пышных, сладких, нерастраченных: Ужели не поделишься с нами хотя бы капелькой? Поделишься, да? - Да... Цыган! Тот самый, кого Велимир встретил этим утром на станции 'Невский проспект'. Только сейчас он был не один, рядом с ним сгрудились в кольцо вокруг девушки несколько невысоких существ - цыганята не цыганята, домжи не домжи, но смуглые, в грязных цветастых отрепьях, ростом повыше домжей раза примерно в два, щеки в шерсти, глаза горят голодной похотью, корявые когтистые лапы залезли в Светкину сумочку, другие оглаживают ей спину и ниже: А цыган золотыми зубами щерится, черными глазками морок наводит, да бормочет все, бормочет, не переставая... 'Убью' - подумал Велимир и нырнул в невидимость, чтобы успеть обдумать на ходу, с чего и с кого, собственно, начать, кому первому холку мылить, кому второму руки отрывать. Он уже сделал два прыжка и вдруг круто затормозил, как в стену налетел: и Филя здесь! Что за дела такие, ну-ка, ну-ка? Неужели это он пробавляется злодействами гопстопными... С большого эскалатора, идущего сверху, на платформу шагнул Филарет Федотович, широкоплечий, внушительный и мрачный. И как всегда спокойный. Невысокий лоб его собрался морщинами, нижняя челюсть, в компании с верхней, продолжала месить жвачку, разве чуть поспешнее обычного, двигался он вроде и не торопясь, руки в карманах, но словно бы сама гроза катилась перед ним, обещая молнии и бурю с градом. 'Нет, он не с ними' - сообразил Велимир и срочно подался назад в невидимость - понаблюдать. - :жно и ласково. Слышишь ме... - Слышу, я тебя слышу, хайло вонючее, гноетворное, я тебя хорошо слышу. А ну всем стоять, придурки: - Цыган опешил на мгновение, но рассмотрев источник голоса, успокоился и рассмеялся, обнажив за черными толстыми губами целый прииск зубного золота. - Ребятки, кавалер-людишок за бабу вступаться пришел. И его до кучи прицапаем. Жиря, Суль, Василинда - фас!... Маленькие обтрепыши отпустили Свету и проворными лягушками прыгнули издалека на Филю: с трех сторон хищно, по-рысьи, блеснули когти и зубы. Однако, пролетев пару метров, они вроде как ударились головами во что-то очень нехорошее, очень против них сердитое, так что искры посыпались и дым повалил от косматых голов. Все трое грянулись на пол, засучили ногами и заверещали - дружно, хором, но на разные голоса. - Ай! ОЙ-ОЙ-ОЙ! Больнехонько-о-о.. Филя, по-прежнему не вынимая рук из карманов пиджака, легко, словно заяц на мелкую кочку, вспрыгнул на живот одному из существ и с хаком, на злобном выдохе, будто гвоздь в половицу вгонял, притопнул правым каблуком. Дернулись и опали верхние и нижние конечности давимого, трио превратилось в дуэт и двое оставшиеся, не прекращая жалобного ора, резво поползли по направлению к малому эскалатору, в маловыразительные рылы их забрался ужас. Филарет Федотович высвободил, наконец, руки и заторопился наперерез, чтобы не дать им уйти. Однако, увлекшись погоней, он подставился незащищенной спиной к цыгану и тот немедленно воспользовался благоприятным мигом: откуда ни возьмись блеснул в его руке ржавый на вид, но специальным образом зазубренный - видно, что ухоженный - остро заточенный, нож, длиной в локоть и шириной без малого в ладонь: 'А-а-ааа!' Да без толку вылетел нож из худодейской руки, звякнул пару раз о каменные плиты клинком с черно-красной наборной рукояткой, и провалился с платформы вниз, к рельсам. Сам же цыган уж в воздухе завис, сапогами воздух взбалтывает, хрипит, не в силах слова вымолвить, а горло его в руке у Филарета. На прямой руке держит он цыгана и Велимир видит, что Филарету, Филе, его новому партнеру и начальнику, сей злодейский груз почти не в тягость. Однако, поразмыслив, Филарет все-таки чуть согнул руку в локте, наверное, чтобы нести было сподручнее и действительно понес - подошел к краю платформы. Велимир мгновенно сообразил, что будет дальше: дождется поезда, высунет голову цыгана за край платформы - ее как бритвой срежет и даже брызг не будет, потому что их скорость вперед забросит! Или почудились Велимиру такие помыслы, забавными показались? Но цыган, видимо, тоже предвкусил окончательно-недоброе и вновь затрепыхался, силясь что-то сказать своему безжалостному захватчику... 'Самое время выйти на свет рампы и присоединиться к победившей стороне:' - Светка! Что с тобой, что случилось, тебе плохо??? - Велимир выпрыгнул в окружающее и с озабоченным лицом, глаза вытаращены - заторопился к окаменевшей девушке. Та не реагировала, но на самом-то деле крик предназначался вовсе не ей: дальше так сиднем сидеть, притаившись, было бы недостойным, да и опасным для самолюбия, если вдруг Филарет, проявивший изрядную круть и знакомство с делами тайными, темными, внечеловеческими, обнаружит его присутствие, невмешательство посчитает трусостью: Нехорошо как бы... Филарет вздрогнул и обернулся на вскрик, тут же взревел показавшийся из туннеля поезд, страшный цыган ударился каблуками об пол, получил точку опоры и змеиным рывком высвободился из захвата. Филарет поздновато спохватился, но среагировать успел: от здоровенного пинка пыром под зад цыган подлетел минимум на метр (причем высоту набирая по пологой дуге) и канул вслед за своим ножом прямо на рельсы, под колеса прибывающему поезду. Все это одновременно, шумно, резко... 'Просим пассажиров отойти от края платформы, по направлению к 'Старой деревне' на этот поезд посадки не будет'. И точно: поезд даже и не думал тормозить: Цыган приземлился на ноги - и даже не споткнулся, везучий сукин сын! - истошно завопил и помчался по рельсам вперед. Три-четыре секунды - и только грохот и ветер остались на память от просвистевшей мимо электрички, что так азартно погналась за мрачником-неудачником. 'Интересно, догнала она его, нет?' - подумал Велимир о цыгане и электричке и чуть было не рассмеялся невпопад, а вслух спросил... - Да что с тобой, Светлана? Может, врача вызвать? - Что-что: Привет, Вил, сам видишь что: Похоже, какая-то цыганка-карманница ее зомбанула, да еще и сумочку ей подоблегчила: Але, Света, эй?.. Ты как?.. - Ой, мальчики: господа: Ой, ребята, что-то со мной такое было: все как в тумане... - Не видела, куда они побежали? - Н-нет: не пойму: Кто?.. - А ты, Вил? - продолжал недоуменно гудеть Филарет Федотович, словно бы не он растрепал и рассеял всю шайку - видел их?... - Да: вроде вниз по эскалатору какая-то чернявая рысила. Я, знаешь, от неожиданности тоже как-то растерялся: Погоди, я вниз, может, я ее увижу и успею схватить... - Стоп! Стой, Вилли.., Вил, пардон: Остановись. Иди сюда, поближе, только не кричи: Нам сейчас лишний шум ни к чему, да и как их теперь поймаешь - уж две электрички внизу точно прошли, ищи свищи их теперь по всему метро: Понимаешь? - Велимир тотчас согласился с высказанными резонами и огляделся по сторонам. На месте раздавленного Филаретом цыганьего подручного, либо подручной, не разобрать - колыхалось мутное дымное месиво, вроде маленького густого облачка. Ни крови, ни одежды, ни пятна на полу, только белесая, с протемью, субстанция, которая уже вот-вот: И почти растаяла: Но Велимир решил, что ничего этого он не видел, равно как и все остальные пассажиры на перроне. - Да, конечно. Я понимаю, только время зря потратим. Надо ее срочно наверх, на свежий воздух вывести, там она в два счета в себя придет, там все и расспросим: И решим, что дальше делать. - Именно. Вот так оно и бывает. Хорошо бы дать ей нашатыря понюхать. Подбежала дежурная по станции, с подозрением оглядывая обоих мужчин, окруживших девушку, которая: вся сама не своя... - Девушка, что с вами? Скорую, может, вызвать?.. Или милицию?.. - Велимир чуть сжал локоток, но Светлана сама ответила... - Нет, нет, уже все в порядке, спасибо. Это мои коллеги, мы должны были здесь встретиться: - Она шмыгнула носом, улыбнулась и часто-часто закивала головой. Дежурная по станции еще раз царапнула взглядом Вила, потом - уже с большей симпатией - внушительного и хорошо одетого Филарета... - Если что - обращайтесь к дежурным, здесь и наверху. - Да, спасибо вам. А ей душно, видимо, стало. Просто душно. - Фил свободной рукой распахнул пиджак, достал расческу из внутреннего кармана и поправил челку. - Сейчас мы на свежем воздухе посидим, кофейку глотнем, все и пройдет, как рукой снимет. Пойдем, ребята. - Пойдем. Света, держи меня под крендель... В кафешке 'Остров Буян', совсем рядом с метро, нашелся свободный столик в совершенно автономном закутке и они действительно заказали три эспрессо. - Пипл!.. Что-то я не пойму: мы же наверху договорились встретиться? А как мы все у платформы оказались? - Велимир высыпал в чашечку сахар, обиженно вздохнул и Фил, ни слова не говоря, пододвинул ему свой пакетик. - Дзенькую бардзо, мистер воевода. - Ой, а я сама не помню. Сейчас, думаю, достану помаду, потому что у меня еще четыре минуты было в запасе: А они, наверное, сразу увидели, что сумочка открыта: Вот дура я, дура. Мне Татка всегда говорит, что: Она еще в мае предлагала специальную сумочку на замках и отворотный оберег, им на работу из Сибири привезли, шаманские, только что заряженные: Да, я тоже сладкий пью, Вилечка, ты уж извини... - Чем заряженные, Света? - Энергетикой. - Ах, энергетикой: Вил, коллега, не могли бы вы размешивать сахар чуточку потише: народ уже с самой кухни сбегается смотреть. - Учел и вынул: Какие еще такие обереги??? От карманников - какие могут быть обереги, Света? Кроме как легкий ненавязчивый самосуд с обязательным летальным исходом? И правильно, что не польстилась на них: вместо одного раза - дважды тебя бы нагрели. Обереги: Шаманские: Мама дорогая, двадцать первый век на дворе, а все так и осталось, как при Манко Смелом: Мрак, невежество, суеверия: Фил, а ты чего спустился вниз? Мы же действительно наверху договаривались? - А ты? - А что я? Я ехал от 'Старой деревни', вышел, как это и положено маршрутом, внизу, поднялся по эскалатору: Смотрю - ничего разобрать не могу, даже в глазах зарябило, вроде ты машешь кого-то, Светка стоит, рот разинув... - Сам ты рот разинул. Я тебе, во-первых, не Светка, а Светлана Сергеевна... - О, о, ожила! - Ну-ну, не время ругаться, Светлана Сергеевна, ты не боцман, мы не флотские. Я же не против, чтобы ты меня, старшего по чину и возрасту, звала Филею, а моего первого зама - Вилом, или Вилли. Тебя можно называть Вилли? - И Тилли, и Вилли - все можно, ты ведь уже называл. Но лучше Вил. - Хорошо. Но только я - ему - никакая не Светка, вот и все. Все деньги стащили: Тысячу сто! Вот беда-то. Ну за что мне все это? Так хорошо лето начиналось. За что? Ладно хоть еще ключи и документы остались. - Света копалась и копалась в сумочке, не в силах освободиться от бессмысленных, но привычных движений... - И косметичка на месте, а это уже немало. Все, Света, отложи горевать, закрыла сумочку и слушай Фила, он начальник. Так, Фил, ты-то зачем вниз спустился? Сердце-вещун подсказало? - Точно. Вроде того. Я, когда на эскалатор встал, который совсем наверх ведет, оглянулся, смотрю - Светлана. Я ей махнул рукой, но она меня не заметила. Ты видела, что я тебя звал, рукой махал? - У-у, нет: Я только и успела на часы поглядеть, да расстегнуть сумку... - Ну вот. Я сошел с эскалатора наверху и жду, пока она поднимется. А ее все нет и нет. Этот поток прошел, потом второй - нет нашей Светланы Сергеевны среди пассажиров! Может, заблудилась, либо я обознался. Нет, думаю, нашу Свету: можно так? - ни с кем не спутаешь. Ну, я и спустился посмотреть. - Да, слушай, и вовремя. Ты же меня спас! Я тебе так благодарна! Но какие мерзавцы - деньги украли! - Новые заработаем, именно для этого, господа, мы с вами здесь и собрались, прошу не забывать: В работе, говорят, и время летит и горести улетучиваются. Света? - Да, Филечка? - Ты в порядке? Тебе к врачу не надо? - Не то чтобы совсем уж в порядке: Но я здорова, никакие врачи мне не нужны. - Хорошо. Еще по чашечке, потом на маршрутку - и... - К заливу, туда где презренная илистая Смоленка сливается с Великим Атлантическим: Работать, трудиться и опять работать! - А почему презренная? - Патамушта. По контрасту с Великой Невской Губой. - Вил у нас поэт. Именно так и сделаем. Вопросы? - Ой, маль: господа... - Можешь звать нас 'ребята', мы с Вилом не возражаем, да Вил? - Ни капли. Что, Света? - Я боюсь! А вдруг они на меня порчу навели, или сглазили? У мамы на работе один раз, тоже так, сотрудница остановилась погадать у цыганки... Велимир хрюкнул в чашечку, но перебивать не стал, только подмигнул Филарету, который невозмутимо продолжал смотреть на Свету, якобы внимательно слушая... 'А на Светке, на Светлане Сергеевне, между прочим, на дивной груди ее, сидит здоровенное, в блюдце размером, пятно, обычным глазом невидимое. Это не порча, конечно, и не сглаз, но метка, маячок, по которой эта нечистая сволочь легко отыщет ее в любой толпе: Один раз попалась, села на крючок - долго мучительствовать будут: Людей обморачивать да вымучивать - тоже ведь дело непростое для них, в общем-то слабосильных тварей, да еще испитых временем и скверной. Но здесь спроворили, пометили: Теперь хоть переодевайся сто раз на дню, хоть в бане тело три, до дыр протирай - будет метка нечистая сидеть неделю, а то и две, мерзавчиков подманивать: Если, конечно, я не сотру, тем более мне это тьфу - и пальцем шевелить не надобно'. Велимир перехватил мимолетный Филин взгляд: - на пятно, или просто на грудь? Конечно, на пятно, что там и думать, уж коли он всю цыганскую банду замел, да еще на расстоянии почувствовал: Надо же как все счастливо совпало - ждал он ее с эскалатора, не дождался и проверять поехал... Но Филарет не проявил ни малейшего беспокойства по поводу 'нечистого' пятна и Вил решил последовать его примеру. В конце-концов будет даже и очень радостно встретить их вновь в более подходящем месте и окончательно разобраться... - Все, никто ничего больше не хочет?... Я старший, я плачу, в виде почина. У Светы все равно денег нет, но это поправимо, а ты как-нибудь потом... - Я отдам, я завтра же отдам, - девушка распахнула испуганные глаза сначала Филарету, потом Велимиру, словно бы ища у того моральной поддержки, если Филарет окажется неуступчивым... - Угу. Наша прекрасная треть не понимает шуток и сочувствия. Светик, ничего отдавать не надо, мы с Филей все расходы разлохматим пополам, а потом компенсируем за счет фирмы, от лица которой мы сегодня орудуем. Сегодня и впредь, хотя и ненадолго... - А почему ненадолго? - Велимир и Филарет рыскнули глазами друг в друга, но Света спрашивала на полном серьезе. - Потому что мы с Вилом в своего рода командировке, чем раньше дело сделаем, тем раньше деньги получим... - А я как же? - может быть, только что пережитое приключение было тому виной, или Света опять спросила, не особо задумываясь над смыслом своих слов, однако, вопрос прозвучал и следовало как-то на него реагировать. Велимир загадал про себя, что Филарет не будет медлить, хитрить, спихивая ответ на коллегу - и угадал. - Ты-то как же? А ты с нами... Что означало это 'а ты с нами'? Да абсолютно ничего не означало, но Света снова оперлась плечами на спинку стула, обмякла, заморгала часто-часто и благодарно улыбнулась, поочередно обоим... - Берем такси: Вы с Вилом на почетные места, а я впереди. Уважаемый, отвезите нас на Васильевский, к заливу: Нет, к устью Смоленки, там, где метро 'Приморская'... В городе тепло, пожалуй и душно, а на краю города, на берегу залива - ощутимый ветерок, девушка даже прижала руки к груди крест-накрест, ладонями на локти. - Светка, холодно что ли? - Я тебе не Светка. Нет, просто я покойников боюсь и вообще я сегодня никакая... - А как тогда? - Вил и Света стояли у парапета, чуть поодаль от места происшествия, а Филарет пошел 'на место', выяснять и сверяться с воображаемой картой... - Что как тогда? - Ну, если не Светка? - Просто Света: Ой, он нас зовет: Вил, а Вил, я боюсь туда идти, можно я туда не пойду? - Глупенькая, да там уже ничего такого нет, даже следов, только контуры мелом... - Я тебе не глупенькая: Все равно боюсь: - Было видно, что девушка действительно вся дрожит. Вообще говоря - это было не дело - брать ее с собой сегодня, девчонка натурально на грани нервного срыва и надо бы ее чуточку 'зомбануть', хотя бы, убрать до утра эмоции, или слегка затупить, мучается ведь... - Дай руку и пошли. Нас ждут деньги, женщины и южные моря: Пойдем, Света, пойдем, не бойся: Сейчас все осмотрим и пообедаем - с водкой, с цыганами... - Не хочу я никакой водки. И уж тем более цыган! - Ладно, без них. Тогда закажем красочный мордобой между столиками... - И мордобоя уж тем более не хочу. Я спать хочу. - Тоже дело. Ну, что, Филя? Они сошли к Филарету, стоявшему на гранитной площадке у воды, спиной к заливу. Велимир соврал, конечно, насчет отсутствия следов: вокруг мелового контура хватало бурых пятен и подсохших сгустков, природа возникновения которых места сомнениям не оставляла. Велимир положил ладонь себе на локоть, поверх Светиной ладошки и рискнул впрыснуть в нее чуточку спокойствия: Так он называл это для себя - впрыснуть - хотя на самом деле, это, скорее, было действие ровно противоположное: он вытянул из девушки избыточный адреналин, немножко, самую чуточку убавил, только чтобы она не сорвалась в истерику: И главное, чтобы Фил не почуял. Фил пристально посм