возле витрины, где был установлен трехведерный флакон духов "Шанель". Спецкор сказал ей, что, заплатив умеренную сумму, можно отлить немного духов в свою посуду. Слышавший это Гегемон Толя насупился и выругался вполголоса по поводу некоторых очень уж умных. -- Рад вас приветствовать в Париже -- городе четырех революций! -- не унимался Спецкор. Поэт-метеорист, кажется, немного проспавшийся, озирался вокруг, словно человек, проехавший свою станцию метро. Беспрепятственно миновав скучающих таможенников (только на Торгонавте они чуть задержали взгляды), мы сразу попали в большую толпу встречающих, помимо букетов, они держали в руках транспарантики и таблички с разными надписями. Одна невысокая смуглая женщина с короткой мальчишечьей стрижкой размахивала над головой аккуратной картонкой: БУРОВ -- СССР -- Это мы! -- удовлетворенно сообщил товарищ Буров и протянул ей ладонь для рукопожатия. Тут же подскочивший Друг Народов обнажил в улыбке свои заячьи зубы, протараторил что-то по-французски и, искупая мужланство шефа, галантно поцеловал руку встречавшей нас женщине. Это была мадам Жанна Лану, наш гид. -- Теперь мы будем садиться в автобус и ехать в отель,-- объявила она. Через автобусное окно я смог увидеть и понять главное: в Париже всего много -- людей, машин, витрин, памятников, деревьев... Где-то сбоку мелькнула знаменитая башня, похожая на задранную в небо дамскую ножку в черном ажурном чулке. -- Эйфелевская башня! -- охнула непосредственная Пейзанка. -- Это ее макет в натуральную величину,-- поправил Спецкор.-- Сама башня хранится в Лувре... -- Правда? -- усомнился Гегемон Толя, поглядев на мадам Лану. -- О, нет! -- засмеялась она. Отель назывался "Шато", видимо, из-за декоративной башенки, как на готическом замке. -- Это неплохой отель,-- сказала мадам Лану.-- Должна заметить, что гостиницы в Париже -- это проблема, особенно в сезон. Очень много туристов... -- И очереди бывают? -- оживился Торгонавт. -- Очереди? -- переспросила она.-- Не думаю так. Сложив вещи в общую кучу, мы стали посредине гостиничного холла. Портье, статью напоминающий референта члена Политбюро, записал номера наших паспортов и выдал несколько ключей с брелоками в форме больших деревянных шаров. Друг Народов извлек из кейса утвержденный еще в Москве список и, объявляя, кто с кем поселяется, лично раздавал ключи. Расклад вышел такой: {} Алла с Филиала и Пейзанка. {} Поэт-метеорист, Диаматыч и Гегемон Толя. {} Спецкор и я. {} Друг Народов и Торгонавт. Судя по тому, что после оглашения списка оставалось еще два ключа, товарищ Буров и Пипа Суринамская заселялись в отдельные номера. В общем, типичное нарушение социальной справедливости, следить за соблюдением которой -- профессия товарища Бурова. Когда все разобрали свои вещи и выстроились к лифту, Торгонавт огорченно заметил, что, наверное, считать создавшуюся очередь аргументом в коньячном споре некорректно, так как состоит она исключительно из советских людей. Для первого раза кабинка лифта уместила лишь чемодан Пипы Суринамской и в качестве привеска Гегемона Толю. Внезапно обнаружилось, что посредине холла остались сумка и авоська Поэта-метеориста, но сам он исчез. Мадам Лану и Друг Народов отправились на поиски, и, когда мы со Спецкором последними грузились в лифт, они наконец привели пропащего из бара, где он угрюмо рассматривал бесчисленные сорта пива. -- Мы давно забыли запах моря! -- отмахнулся от упреков Поэт-метеорист. Нам со Спецкором досталась миленькая комнатка с видом во внутренний дворик, замечательной ванной, телевизором и широкой супружеской кроватью. -- Как будем спать? -- спросил он.-- Как братья или как любовники? -- Это ошибка? -- наивно предположил я. -- Нет, это не ошибка, это расплата за отдельный номер для генеральши... -- А почему расплачиваемся мы? -- Вопросов, подрывающих основы нашего общества, прошу не задавать. У тебя нет скрытой гомосексуальности? -- А у тебя? -- И у меня тоже! -- ответил Спецкор. Я аккуратно развесил в шкафу мой единственный выходной костюм, две сорочки и, мысленно поделив все выдвижные ящички пополам, разложил в них остальные вещи. Потом, взяв умывально-бритвенные принадлежности, пошел в ванную комнату. -- Биде с унитазом не перепутай! -- вдогонку предостерег Спецкор. В ванной было огромное, во всю стену зеркало, а раковина представляла собой углубление в широкой мраморной плите, являвшейся одновременно и туалетным столиком. Впрочем, это был не мрамор, а пластик. На столике лежали крошечные упаковочки мыла, шампуня и еще чего-то непонятного. Сбоку, на полке, высились стопки полотенец -- от малюсенького до широченного -- два раза можно обернуться. Я освежился под душем, на всякий случай пользуясь своим мылом (Друг Народов предупредил, что здесь все за деньги), а потом, протерев в запотевшем зеркале круг, как раз, чтобы вмещалось лицо, стал бриться, размышляя о том, что физиономия полнеющего мужчины незаметно превращается в ряшку, на которой трудно прочесть живые муки его души. Зато некто, страдающий, скажем, несварением желудка, взглянет на вас во всем ореоле духоборческой худобы, а в глазах у него будет светиться отчаяние падшего ангела. Женщинам это нравится. -- Ну и жмоты французы! -- сказал я, выходя из ванной. -- Почему? -- На неделю мыла и шампуня с гулькин нос дали... -- Нет, это только на сегодня. Они каждое утро подкладывают. Можешь брать для сувениров,-- объяснил мне Спецкор и проследовал в ванную. Перед тем как затолкать свой чемодан под кровать, я решил переложить стратегические запасы продуктов питания, собранные предусмотрительной супругой моей Верой Геннадиевной, в тумбочку. И вдруг из одного пакета вытряхнулся молоденький рыжий тараканчик. Сначала он ошалелыми зигзагами помчался по нашей белоснежной кровати, а потом вдруг замер, шевеля усиками. Я тоже замер, возмущенный столь наглым нарушением всех правил выезда из СССР. Брезгуя раздавить предателя пальцами, я поискал глазами что-нибудь прихлопывающее, а когда осторожно взял в руки глянцевый проспект отеля и размахнулся, рыжий эмигрант уже исчез. Он выбрал свободу. -- Пошли получать валюту! -- распорядился, выходя из ванной, освежившийся Спецкор. -- А потом обедать. .. Товарищ Буров сидел в глубоком вольтеровском кресле посредине обширного номера с окнами на набережную. Перед ним, на журнальном столике, были разложены конверты и две ведомости. -- Распишитесь вот здесь! -- приказал он, и мы покорно поставили свои закорючки напротив цифры 300.-- А теперь вот здесь! -- И он подвинул к нам еще одну ведомость. -- А это что? -- спросил Спецкор. -- По двадцать франков с каждого на представительские расходы! -- строптиво объяснил присутствовавший при сем Друг Народов. -- Кроме того, каждый должен сдать по бутылке в общественный фонд. -- Крутые вы ребята! -- не по-доброму удивился Спецкор. -- Так положено,-- закончил тему товарищ Буров. -- А одна кровать в номере -- тоже "так положено"? -- голосом ябеды спросил я. -- У меня тоже одна! -- возразил рукспецтургруппы, озирая свой беспредельный номер, и стало ясно, что спорить бесполезно. Спускаясь вниз, в ресторан, я нетерпеливо достал из конверта три большие бумажки по 100 франков с изображением лохматого курнофея, похожего на батьку Махно в исполнении актера Чиркова. "Делакруа",-- поколебавшись, сообразил я и тихо загордился собой. Обедали мы за длинным, видно, специально для нашей группы накрытым столом. -- Хорошо быть интуристом! -- сказал Спецкор, озирая приличную сервировку, дымящиеся супницы и графины с чем-то темно-красным. -- Морс? -- спросила Пейзанка. -- Сама ты морс! -- нервно ответил Поэт-метеорист и придвинул к себе сразу два графина. Появилась Алла с Филиала, переодевшаяся в бирюзовое, очень шедшее к ней платье. И хотя за столом было несколько еще не занятых мест, она, не задумываясь, направилась к свободному стулу между мной и Спецкором. Сердце мое дрогнуло совсем по-школьному. Я налил из графина ей и себе -- это было сухое вино. -- Я очень люблю красное вино! -- сказала она, пригубливая из бокала.-- Именно красное -- оно живое... -- А наш руководитель, судя по всему, любит коньячок из общественного фонда! -- кивнул Спецкор на багровую физиономию товарища Бурова. Официант, бережно склоняясь над каждым, разлил по тарелкам суп -- протертое нечто, а узнав, что мы из Москвы (Друг Народов с заячьей улыбочкой вручил ему краснознаменный значок), он мгновенно куда-то убежал и вернулся, неся большую корзину толсто нарезанного белого хлеба. -- Алла, у меня к вам очень серьезный вопрос,-- начал я, когда с супом было покончено, а второе еще не принесли.-- Скажите, если бы на рублях изображали творческих работников -- художников, композиторов или писателей... Как бы вы их распределили? -- Писателей? -- Допустим, писателей. -- А знаете,-- сказала Алла,-- я, когда получила конверт, почему-то подумала о том же самом. Странно, правда? -- Наверное, у нас много общего,-- игриво заметил я и покосился на Спецкора, но он думал о чем-то своем. -- Наверное...-- согласилась Алла.-- Хорошо, давайте попробуем прикинуть, но только вместе... Писатели? -- Писатели. -- Значит, сначала на рубле... Самое трудное: с одной стороны, купюра мелкая, а с другой -- ее в руках люди держат чаще всего... -- Может, Гоголя на рубль? -- предположил я. -- Допустим,-- кивнула Алла.-- А на трехрублевку тогда -- Тургенева. -- Может быть, лучше -- Лермонтова? -- засомневался я. -- Допустим. А Тургенева, значит, на пяти рублях? -- Принимается. А кого на десятку? -- На десятку? -- задумчиво повторила Алла, отщипнула корочку хлеба и положила в рот. Я вдруг заметил, что мысленно называю ее не "Алла с Филиала", а просто "Алла".-- Костя, а если на десятку Блока? -- Может, Маяковского? -- Не-ет, Блока! -- Для вас я готов на все! А кто у нас тогда будет на двадцати пяти рублях? -- Чехов! -- не задумываясь, ответила Алла. -- На пятидесяти? -- Достоевский! -- Тогда на ста рублях -- Лев Толстой! -- подытожил я. -- Конечно! -- обрадовалась Алла.-- Видите, как все складно получилось! Складно и познавательно! Человек заглядывает в кошелек и приобщается... -- И главное -- облагораживается процесс купли-продажи! -- добавил я.-- Гениально! -- А Пушкина вы на копейке выбьете? -- ехидно поинтересовался Спецкор, который, оказывается, все слышал. -- Действительно, мы забыли Пушкина! -- огорчилась Алла.-- Без Пушкина нельзя... Пока мы с Аллой горевали по поводу ущербности разработанной нами литературно-денежной системы, за столом вспыхнуло горячее обсуждение: как провести сегодняшний вечер, в программе обозначенной словами "свободное время". Большинство склонялось к тому, чтобы осуществить набег на какой-нибудь большой магазин. -- Мы даже можем включить это в программу,-- предложил Торгонавт.-- Экскурсия "Париж торговый"... В ответ Диаматыч высказал опасение, что нас могут неправильно понять с идеологической точки зрения: -- Только прилетели и сразу -- шоппинг... -- Выбирайте выражения! За столом женщины! -- возмутилась Пипа Суринамская. Поставили на голосование, и большинством решили отправиться в ближайший супермаркет. Мадам Лану вызвалась нас сопровождать. И вдруг Поэт-метеорист хватил кулаком по столу с такой силой, что зазвенела посуда, а один из опустевших графинов даже опрокинулся. Стало ясно, что поэт бесконтрольно напился. -- Мы давно забыли запах моря! -- крикнул он и сжал свою голову ладонями, точно проверяя ее на спелость. А за его спиной изумленно застыл наш официант с подносом вторых блюд. Вероятно, он впервые видел, как человек вусмерть напивается сухим столовым вином. IX.  В супермаркете я почувствовал себя папуасом, который всю жизнь молился на свои единственные стеклянные бусы и вдруг нежданно-негаданно попал в лавку, доверху набитую всевозможной бижутерией. Здесь было все, о чем только смеет мечтать советский человек, о чем он не смеет мечтать, и даже то, о чем мечтать ему не приходит в голову. -- Фантастика! -- воскликнула Алла, разглядывая прелестную заколку в виде стилизованного махаона.-- Вы не чувствуете себя несчастным? -- Нет. Мы с вами приехали из счастливой страны. Нас можно осчастливить комплектом постельного белья или килограммом полтавской колбасы... А представляете, сколько всего нужно французу, чтобы быть счастливым? -- Представляю...-- отозвалась она и указательным пальцем погладила махаона по глянцевому крылышку. Что в эту минуту сделал бы настоящий мужчина? Тот же Пековский или, скажем, гипотетический Игорь Маркович? Разумеется, он непринужденно взял бы понравившуюся заколку и вложил ее в прелестные ладошки. Но начнем с того, что я не настоящий мужчина, а совок, если выражаться сегодняшним языком, или ложкомой, если прибегать к изысканному словарю супруги моей молчаливой Веры Геннадиевны. Что это значит? А это значит, что судьба забросила вас в Париж и вложила в ваш бумажник три "делакруа", судьба которых предопределена еще в Москве: они должны стать дубленкой. Каждый потраченный франк может сорвать этот детально разработанный план и вызвать необратимые процессы в вашей семье. Миллионер, покупающий своей подружке остров с виллой, по сути, идет на гораздо меньшую жертву, нежели советский турист, угощающий в Париже приглянувшуюся ему даму мороженым. А махаон стоил целых 50 франков. Поэтому я горячо поддержал восхищение Аллы, но придал своему восторгу как бы музейный оттенок, словно на прилавке лежал экспонат из скифского кургана, принадлежащий государству. Прогуливаясь по супермаркету, мы получили кое-какое представление о направленности интересов наших товарищей по поездке. Несколько раз мимо нас на крейсерской скорости пронеслась Пипа Суринамская, лицо ее побелело от напряжения, а глаза светились угрюмым восторгом. Казалось, вот сейчас она, Пипа, вдруг превратится в черную дыру и всосет в себя весь магазин вместе с товаром, продавцами и кассовыми компьютерами. Товарища Бурова и Друга Народов мы обнаружили в секции видеомагнитофонов. Они горячо обсуждали, за сколько в Москве сейчас идет последняя модель "JVC". Спецкор сосредоточенно рылся в отделе противозачаточных средств и сексуальной гигиены. Увидев нас, он приветливо помахал рукой и, кивнув на выставку-продажу, крикнул: -- Рекомендую! Диаматыч застрял возле электронных игрушек и крутил в руках жуткого киборга с загорающимися глазами. -- Игрушки покупает! -- многозначительно отметил я. -- Это плохо? -- спросила Алла. -- Это странно... Торгонавт обессиленно сидел в кресле возле столика с толстыми каталогами. У него был вид человека, внезапно и непоправимо утратившего смысл жизни. -- Мне жаль их! -- сообщил он, скашивая глаза на улыбчивую продавщицу, помогавшую примерять туфли толстой французской пенсионерке. -- Почему? -- удивилась Алла. -- Торговля без дефицита -- жалкая рабыня общества... Я бы здесь не смог! Повстречали мы и Гегемона Толю. Таща за собой здоровенную Пипину сумку, он брел вдоль бесконечного ряда кожаных мужских курток и бормотал себе под нос: -- Ну, я его, падлу, урою! Гад буду -- урою! Потом мы с Аллой долго стояли возле рыбного прилавка и с изумлением разглядывали дары моря: разнокалиберных устриц, мидий, креветок, здоровенных головастых рыбин, переложенных мелко наколотым льдом. Я поймал себя на том, что пытаюсь подсчитать, сколько в Москве может стоить огромный буро-красный лобстер, но делаю это как-то странно: вспоминаю равный ему по цене плеер с наушниками, прикидываю, за сколько такой плеер идет в Москве, и получается, что одна клешня лобстера стоит больше месячной зарплаты ведущего программиста! -- Послушайте, Костя,-- прервала мои подсчеты Алла.-- Что вы хотите купить своей жене? -- Жене? -- переспросил я. -- Вы хотите сказать, что не женаты? -- Вера Геннадиевна приказала дубленку... -- Да-а? Рассказывайте! И я не только рассказал о своем спецзадании, но выложил также все адреса, явки, пароли и даже показал карту. -- Неужели всего триста франков?! -- всплеснула Алла руками, и в глазах ее мелькнуло то выражение, с каким металась по супермаркету Пипа Суринам-ская.-- Костечка, возьмите меня с собой! Мне тоже нужна дубленка... -- Почту за честь! -- А вы давно женаты? -- вдруг спросила она. -- С детства,-- ответил я. Когда через условленный час спецтургруппа собралась у автобуса, выяснилось, что никто ничего не купил. Это была лишь рекогносцировка, ибо главная заповедь советского туриста гласит: не трать валюту в первый день и не оставляй на последний! Впрочем, нет: Диаматыч все-таки приобрел киборга с зажигающимися глазами, а Спецкор -- пакетик с чем-то интимным. Товарищ Буров кивнул важно, и Друг Народов провел перекличку: не было Поэта-метеориста, в бесчувственном состоянии оставленного в отеле, и Пейзанки... -- Где? -- разгневался рукспецтургруппы. -- Она, кажется, попросила политического убежища в отделе женской одежды! -- сообщил Спецкор. -- Никакой дисциплины! -- возмутился Диаматыч. Пейзанка действительно застряла там, возле полок, где было выставлено все джинсовое -- от зимних курток до сапожек. Она держала в руках джинсовый купальник и безутешно рыдала. Покупатели-аборигены поглядывали на нее с опаской, а два седых, авантажных продавца совещались, как с ней поступить. В автобусе Пейзанка забилась в самый дальний угол и всю дорогу плакала, поскуливая... -- Девочка просто не выдержала столкновения с жестокой реальностью общества потребления! -- объяснил Спецкор. -- Заткнись! Деловой нашелся! -- взорвался Гегемон Толя.-- Ты в сельпо хоть раз был? -- Анатолий, не грубите прессе! -- холодно предостерег Спецкор.-- Я был везде... -- Сколько раз предупреждали! -- возмутился Друг Народов.-- Если человек не был в Венгрии, на худой конец -- в Чехословакии, на Запад пускать недопустимо! Это же психическая травма! Вернувшись в отель, мы выяснили, что Поэт-метеорист ожил и сидит в баре над бокалом пива, бормоча что-то про чаек: -- И кричим в тоске: "Мы чайки, чайки..." Алла повела Пейзанку отпаивать седуксеном, а мадам Лану выдала каждому на ужин по 50 франков. Наблюдая нашу радость, товарищ Буров предупредил, чтобы мы губы-то особенно не раскатывали, ибо раньше принимающая фирма действительно частенько выдавала деньги на ужин и даже иногда на обед, но после того, как в советских тургруппах начались повальные голодные обмороки, эту практику прикрыли. Мы со Спецкором отправились в наш номер, вскрыли баночку мясных консервов, порезали колбаски, сырку, вскипятили чаю. По ходу дела сосед рассказал мне историю о том, как один наш известный спортивный комментатор в отеле за рубежом, заткнув раковину соответствующей пробочкой, с помощью кипятильника готовил себе супчик из пакета -- и задремал... В результате -- | грандиозное замыкание и чудовищный штраф. Поев, мы завалились в ростель -- каждый со своего края,-- и Спецкор при помощи дистанционного пульта включил телевизор; шла реклама. Насколько я мог впетриться, роскошная блондинка расхваливала какой-то соус. Поначалу она, облизываясь, поливала им мясо и жареную картошечку, а потом просто-напросто, как в ванну, нырнула в гигантскую соусницу. Спецкор порыскал по программам и нашел информационную передачу типа нашего "Времени". -- Ты чего-нибудь понимаешь? -- спросил я. -- Спасибо папе-маме, на репетитора не жалели. Волоку помаленьку! -- А мои жалели,-- вздохнул я.-- О чем хоть говорят-то? -- Над нами издеваются... На экране возникло узкоглазое астматическое лицо Черненко. -- Клевещут, что якобы генсек шибко приболел,-- перевел Спецкор. -- И точно! Последний месяц никого не провожает, не встречает... Вот смеху будет, если помрет! -- А знаешь анекдот? -- оживился Спецкор.-- Значит, мужик на Красную площадь на очередные похороны ломится. Милиционер спрашивает "Пропуск!" А мужик: "У меня абонемент!.." -- А знаешь другой анекдот? -- подхватил я.-- Очередь в железнодорожную кассу. Первый просит: "Мне билет до города Брежнева, пожалуйста!" Кассир: "Пожалуйста!" Второй просит: "А мне до города Андропова!" Кассир: "Пожалуйста!" Третий просит: "А мне до города Черненко!" Кассир: "Предварительная продажа билетов за углом!"... Хохотал Спецкор громко, азартно, по-кинконговски колотя себя в грудь: -- Ну, народ! Ну, языкотворец! Предварительная... Жуть кошмарная! Потом начался американский боевик. Я почти все понял и без перевода: Кей-Джи-Би готовит какую-то людоедскую операцию, сорвать которую поручено роскошному суперагенту, владеющему смертельным ударом ребра ладони. Переупотребляв всю женскую часть советской резидентуры и переубивав мужскую часть, он, наконец, добирается до самого главного нашего генерала, руководящего всей операцией. У генерала полковничья папаха, Звезда Героя величиной с орден Славы и любимое выраженьице: "Нэ подкачайтэ, рэбьята!" Суперагент засовывает генерала в трансформаторный ящик, где тот и сгорает заживо. Заканчивается фильм тем, что суперагент, получивший за выполнение задания полмиллиона, отдыхает на вилле в объятиях запредельной брюнетки, а проходящий мимо окна мусорщик достает микрофончик и докладывает: "Товарищ майор, я его выследил!" -- Чепуха! -- фыркнул я. -- У каждого своя "Ошибка резидента"-- рассудительно заметил Спецкор. И совсем уже поздно, когда, наверное, уснули даже самые непослушные дети, началась викторина, суть которой сводилась к тому, что если пытающая счастья девушка не сможет ответить на вопрос ведущего, она снимает с себя какую-нибудь часть туалета. Если же она угадает, раздеваться придется ведущему. Первая девица (а разыгрывался "мерседес") очень скоро осталась в одних ажурных трусиках и, не ответив на последний вопрос, с гримаской притворного отчаяния уже потянула было трусики книзу, но тут ведущий замахал руками и что-то закричал. -- Если она это сделает, передачу запретят за безнравственность,-- перевел Спецкор. -- Перестраховщики! -- расстроился я. -- Обидно,-- посочувствовал мой сосед. -- У нас такого никогда не будет! -- сказал я. -- Это точно,-- согласился он. Следующая девица, надо отдать ей должное, прилично подраздела ведущего, но в конце концов и сама осталась в трогательных панталончиках. Ей присудили поощрительный приз -- тур на Багамы. -- Слушай, сосед,-- сказал мне Спецкор.-- У меня тут в Париже есть знакомая... Мадлен... Я ее в прошлом году в Домжуре снял... Тоже журналистка. Возможно, завтра я не приду ночевать... -- Ну, конечно, с ней в одной койке поинтереснее, чем со мной! -- Конечно... Так вот, ты не волнуйся, а главное -- не поднимай шума... -- Спи с ней спокойно, дорогой товарищ! -- успокоил я его.-- Но вообще-то будь поосторожнее! -- Думаешь, кто-нибудь постукивает глубинщикам? -- Кому? -- В Комитет Глубинного Бурения -- КГБ... -- Думаю... -- Кто? -- Профессор... -- Не-ет... Он староват для этого дела... и потом глубинщики по-другому выглядят... -- А кто же тогда? -- Не знаю...-- пожал плечами Спецкор.-- Может, этот кролик из общества дружбы. У них там полно -- работа такая... Ладно, давай спать. Завтра у меня взятие Парижа. Если Мадлен на своем поле выступит лучше, чем в Москве, я предложу ей руку и сердце. Ты храпишь? -- Иногда... -- Ясно,-- кивнул он и достал из тумбочки беруши. Засыпая, я думал о том, что, не дай Бог, Спецкор соскочит к своей Мадлен, и тогда глубинщики меня затаскают... X.  В семь часов утра нас разбудили стук в дверь и бодрый голос Друга Народов: -- Через двадцать минут в штабном номере утренняя оперативка. Явка строго обязательна! Потом мы слышали, как он барабанит в соседний номер и объявляет то же самое. Пришлось подниматься. -- Как ты думаешь,-- спросил меня Спецкор, выглядывая из ванной с зубной щеткой в руке.-- Буров действительно дурак или прикидывается? -- Не знаю... Окончательно выяснится, когда он доберется до самого верха... -- И в этом наша трагедия! -- покивал Спецкор. В номере рукспецтургруппы собрались все, кроме Поэта-метеориста и Пейзанки. Побледневшая Алла шепнула мне, что провозилась со своей соседкой почти целую ночь: таблетками отпаивала, утешала, чуть не колыбельные пела, та вроде бы успокоилась, но из отеля выходить наотрез отказывается -- боится новых впечатлений. Пока товарищ Буров признавал минувший день удовлетворительным и распространялся по поводу укрепления дисциплины в группе, Торгонавт рассказал, что Поэт-метеорист пропил в баре свои франки, теперь не может голову оторвать от подушки, умоляет принести опохмелиться и обещает вернуть с премии. Одним словом, "белка" -- белая горячка. На утренней планерке постановили: Поэта-метеориста и Пейзанку оставить в покое, так как он не может выйти из номера, а она не хочет. Шведский стол -- уникальная возможность из пестрой толпы завтракающих людей выявить соотечественников. Если человек наложил в свою тарелку сыр, ветчину, колбасу, кукурузные хлопья, булочки, пирожные, яблоки, груши, бананы, киви, яичницу-глазунью, а сверху все это полил красным соусом -- можешь, не колеблясь, подойти к такому господину, хлопнуть по плечу и сказать: "Здорово, земляк! Мы из Москвы. А ты?" Но, судя по всему, кроме нас, советских в отеле больше не было. Наевшись до ненависти к себе, мы отправились в автобусную экскурсию по городу: Елисейские поля, Тюильри, собор Парижской богоматери, Центр Помпиду... Мадам Лану неутомимо объясняла, что кем и когда было построено, кто где когда родился, жил, умер. -- Такое впечатление, что они домов не ломают, а только строят новые,-- глядя в окошко, заметила Алла. -- Для того чтобы сломать дом, его нужно купить,-- объяснил Спецкор. -- Ну, тогда бы они разорились на одном нашем Калининском проспекте! -- вставил я и поймал настороженный взгляд Диаматыча. Подъехали к Эйфелевой башне. Вблизи она напоминала гигантскую опору линии электропередачи. Мадам Лану рассказала, что поначалу французы были резко против этого чуда инженерной мысли, но потом привыкли и даже полюбили. А к двухсотлетию Великой французской революции башню должны отремонтировать. -- Тоже к круглым датам пену гонят! -- не удержался я. -- Это -- общечеловеческое! -- добавил Спецкор. -- Вы мешаете слушать! -- сердито одернул нас Диаматыч. Я глянул на Спецкора с выражением, означавшим: "Ну, теперь-то ты убедился?" Он ответил мне движением бровей, которое можно было перевести так: "Возможно, ты не так уж далек от истины, сосед!" Мадам Лану объяснила, что подъем на башню программой не предусмотрен, но у нас будет свободное время, и каждый сможет насладиться незабываемой панорамой Парижа. Стоит это недорого -- 35 франков. По тому, как все переглянулись, я понял: никто, включая меня, не насладится незабываемой панорамой, предпочитая памяти сердца грубые потребительские радости. Обедать нас повели в китайский ресторанчик, перед входом в который стоял большой картонный дракоша и держал в лапках рекламу, обещавшую роскошный обед всего лишь за 39 франков 99 сантимов. Обед был действительно очень вкусный, но впечатление подпортил Спецкор, сболтнувший, будто изумительное мясное рагу приготовлено из собаки. Особенно переживала Алла, ибо дома у нее остался не только сын Миша, но и пудель Гавриил. Потом был музей Орсе. Перед входом, на площадке, окаймленной каменными фигурами, выстроилась довольно приличная очередь. -- Ура! -- закричал Торгонавт.-- Я выиграл! -- Я бы вам не отдал коньяк! -- огорошил его Спецкор.-- Очередь за искусством -- это святое... Мадам Лану объяснила, что раньше здесь был обыкновенный вокзал, но со временем необходимость в нем отпала и его переоборудовали в музей искусства XIX века. -- Они из вокзалов -- музеи, а мы из музеев -- вокзалы! -- сказал я. -- Молодой человек, вы забываете, где находитесь! -- возмутился Диаматыч. -- Он уже вспомнил и больше не будет! -- поручился за меня Спецкор, а бровями показал: "Да, сосед, ты абсолютно прав!" Когда мы вошли в музей с высоким, переплетчато-прозрачным, как у нас в ГУМе, потолком, мадам Лану разъяснила, где что можно посмотреть, и вручила каждому по бесплатному проспекту. Мы разбрелись кто куда. Пипа Суринамская завистливо бродила возле портретов салонных красавиц и внимательно разглядывала их туалеты. Гегемон Толя пошел искать WC и застрял возле крепкотелых майолевских женщин. Товарищ Буров и Друг Народов остановились возле "Олимпии" и заспорили, сколько она могла бы потянуть на аукционе в Сотби. Удивил Торгонавт: он рассматривал картины через сложенную трубочкой ладонь и приговаривал: "Какие переходы! Какой мазок!" Увидев нас, он обрадовался и повел показывать "умопомрачительного" Пюви де Шаванна. При этом он возмущался тем расхожим мнением, которое бытует о торговых работниках, а ведь среди них есть люди тонкие, образованные. В частности, он, Торгонавт, уже много лет собирает молодой московский авангард. После музея был запланирован официальный визит в советское посольство. В автобусе Алла наклонилась ко мне и тихо сказала: -- Костя, у меня к вам просьба! -- Слушаю и повинуюсь! -- ответил я, точно джинн, скрестив на груди руки. -- Буров просил меня вечером зайти к нему в номер... -- Зачем? -- ревниво спросил я. -- Сказал, хочет посоветоваться... Я же в активе руководства... -- Ага, посельсоветоваться! Ясно... -- Костя, я прошу вас.-- И она положила свою ладонь на мою руку.-- Я пойду в 10 часов. А вы через пятнадцать минут постучитесь к нему. На всякий случай... Вообще-то я уверена, что справлюсь сама. Знаете, бабушка научила меня специальному взгляду, отрезвляющему мужчин... Алла вдруг отстранилась, вскинула голову и окатила меня ледяным презрительным взглядом, явно обладающим нервно-паралитическим воздействием. -- Ну, как? -- спросила она, снова наклоняясь ко мне.-- Действует? . -- На меня действует,-- сознался я.-- А как на Бурова, не знаю. Так что постучу обязательно, тем более что я обещал Пековскому... Алла посмотрела на меня с каким-то недоумением, разочарованно улыбнулась и отвернулась к окну... Здание посольства, монстр, появившийся на свет в результате сожительства конструктивизма и эпохи украшательства, располагалось, как объяснила мадам Лану, в чрезвычайно фешенебельном районе Парижа. Встретили нас так, как встречают гостей, от которых не удалось отвязаться. Подтянутые ребята нехотя проводили нас в комнату, куда минут через десять нехотя зашел молодой человек, удивительно похожий на нашего Друга Народов (они даже переглянулись), но только с величественною усталостью в движениях и ровными зубами. Пока товарищ Буров докладывал о целях и задачах нашей спецтургруппы, молодой дипломат кивал и с недоверием разглядывал скороходовские башмаки Гегемона Толи. -- Нравится Париж? -- спросил он отечески. -- Очень! -- простодушно ответили мы. -- Может быть, нужна наша помощь? -- поинтересовался он таким тоном, что попросить после этого о чем-либо мог лишь человек, напрочь лишенный совести. -- Нет. У нас все в порядке,-- ответил Друг Народов, поедая глазами своего везучего двойника.-- Группа дружная, дисциплинированная... Томный полпред равнодушно кивнул, внимательно поглядел на часы и для вежливости полюбопытствовал: -- Может быть, есть вопросы? -- Скажите, а трудно здесь работать? Все-таки капиталистическое окружение! -- заискивающе спросил Диаматыч. -- Даже не представляете себе, как трудно! -- вдруг оживился он.-- Страшно тяжело! Все время на нервах. Все время буквально в боевой готовности! Вот позавчера: опять диверсия... Выхожу на улицу, чтобы поехать за город, а у моего "мерса" проколота шина... Понимаете? -- Ужасно! -- вдруг вылетело у меня.-- А я вот недавно оставил велосипед возле универсама, возвращаюсь -- нет! Представляете?! Международный юноша поморщился и встал, давая понять, что после такого глумления говорить ему с нами просто не о чем... Возле автобуса Друг Народов набросился на меня с упреками: -- Как вы посмели?! Это такой уровень! -- Ну и правильно! -- заступился за меня Спецкор.-- Нечего выпендриваться! -- Делаю вам замечание, Гуманков! -- сурово предупредил товарищ Буров. Вечером носле хорошего ужина с вином, проводив на свидание с Мадлен Спецкора и вполглаза глядя по телевизору фильм о том, как в оккупированном Париже расцветает любовь Катрин Денев и Жерара Депардье, я обдумывал неизбежность драки с товарищем Буровым и восстанавливал в памяти свои скромные навыки рукопашного боя. Лет семнадцать назад в строительном отряде меня крепко поколотили деревенские мордовороты только за то, что я из коровника, который мы строили, забрел в село. Вот, собственно, и весь навык. Потом я почему-то вспомнил, как тем же летом, в том же стройотряде Пековский оприходовал ту невзрачную девицу с экономического факультета, свою будущую жену, а после уверял, что даже понятия не имел, кем работает ее папа, а если бы имел понятие, то ни за что не стал бы иметь ее -- девицу. Девица, разумеется, подзалетела, а Пековский, который уже отправил в больницу на разминирование двух отзывчивых однокурсниц, вдруг ни с того ни с сего взял и женился на жертве своего любострастия. Ребенка она, кстати сказать, доносить не смогла, а поскольку в стройотряд они больше не выезжали, то и детей у них не было. В 22.10 я, как часовой, стоял у двери товарища Бурова и чутко прислушивался к происходящему в номере. Тишина. Легкое позвякивание чего-то стеклянного. Потом приглушенная музыка. Ничего, напоминающего посягательство на женскую добродетель. Я обдумывал, как буду объяснять сердитому на меня рукспецтургруппы свой поздний визит, когда открылась дверь другого номера и оттуда крадущейся походкой вышел Диаматыч, одетый в синюю шерстяную олимпийку "А ну-ка, дедушки!" и кожаные тапочки. "Докладывать пошел, гад!" -- подумал я и незаметно последовал за ним. Как и следовало ожидать, спустившись в холл, он фазу подошел к телефону-автомату, при помощи которого, между прочим, можно было позвонить даже в Москву, и снял трубку. Когда, прячась за колоннами, я приблизился настолько, что смог слышать его голос, разговор уже шел к концу. -- Нет, завтра мы в семьях... Послезавтра... В одиннадцать... Раньше нельзя, у нас программа.,. Да, и, конечно, конспирация... Нет, ничего не изменилось... Следят за каждым шагом... Около льва... Я тоже... Вслушиваясь в его слова, я механически глянул на часы и обомлел: 22.28. Черт подери, пока я выслеживаю этого старого глубинщика, Алла там, в номере, в лапах мордатого Бурова. Бедняжка, она надеется остановить этого жлоба при помощи бабушкиного взгляда! Я рванулся назад... Они стояли на пороге номера и церемонно прощались. Товарищ Буров нежно удерживал ее пальцы в своей лапе и журчал: -- Ничего не поделаешь, но на один день вам придется стать моей женой... -- Все это так неожиданно...-- жеманилась Алла, стараясь отнять руку. -- Есть у советских людей такое слово -- "надо", Аллочка! Слышали? -- Приходилось...-- вздохнув, отвечала она. Приметив меня, рукспецтургруппы с неожиданным добродушием заметил, что отбой был уже полчаса назад. Алла даже не посмотрела в мою сторону. XI.  Утром, когда я умывался, вернулся Спецкор -- загадочно-бледный и томно-вялый. -- Ну и как? -- спросил я. -- Париж -- город влюбленных! -- ответил он и упал на кровать.-- Если будут спрашивать, почему меня нет на планерке, скажи им, что я выпит до дна... Но на планерке было не до моего выпитого соседа: мучительно решали, что делать с Поэтом-метеористом и Пейзанкой. Постановили: пускать их в простые французские семьи невозможно, так как он может навсегда исказить представления о советском творческом работнике, а она окончательно чокнуться. Пусть сидят в отеле и приходят в себя. Потом говорили о распределении по семьям. Товарищ Буров разъяснил, что при составлении списков учитывались запросы как нашей, так и французской стороны. Друг Народов, выставив по-заячьи зубы и прихихикивая, добавил, что французы -- затейники, любят разные штучки и вот учудили: каждому члену нашей группы выдается картонная половинка какого-нибудь животного, а вторая половинка у французов. Таким образом, как и предполагал старик Платон, каждый находит свою половину. Мне досталась ушастая ослиная голова. Во время завтрака обсуждались баснословные случаи, когда, попав в богатую буржуазную семейку, советские туристы возвращались домой сказочно одаренными. Так, например, в прошлом году зафиксирован факт, когда владелец фирмы готового платья одел своего гостя буквально с головы до ног. Ходят также легендарные слухи о подаренных двухкассетниках, видеомагнитофонах, даже телевизорах. Сомнение вызвала история новенького "рено", якобы презентованного чрезвычайно полюбившемуся советскому гостю. Особенно много таких фантастических случаев знал Торгонавт. -- Еще египтяне считали, что крокодилы приносят удачу! -- говорил он, показывая всем остальным свою половину с длинной зубастой пастью. За завтраком Алла села рядом со мной, но ела молча, не отрывая глаза от тарелки, и лишь однажды царапнула меня отчужденным, бабушкиным взглядом. Разумеется, первым не выдержал я. -- Не надо так на меня смотреть... Случилось непредвиденное... -- Возможно, но на вас, Костя, нельзя положиться... -- На вас тоже... -- Что вы имеете в виду? -- Я имею в виду ваши матримониальные планы! -- Я женщина свободная! -- Оно и заметно... Йогурт -- к изумлению аборигенов, мы сгваздывали по три-четыре упаковки за завтрак, чтобы попробовать разные сорта -- вишневый, клубничный, банановый, апельсиновый, черничный и так далее,-- так вот, йогурт мы ели во враждебном молчании. Гегемон Толя, к полному ужасу официантов, приволок со шведского стола огромный ананас, имевший явно рекламное назначение и даже для долговечности покрытый воском. Пока звали метрдотеля, Толя уже отломил жесткое зеленое оперение и, по-арбузному прижав ананас к груди, взрезал его зубчатым столовым ножом. -- Ладно,-- нарушила молчание Алла.-- Если вам наплевать на меня, сдержите по крайней мере слово, которое вы дали Пековскому! -- Что я должен делать? -- Когда будут распределять по семьям, стойте рядом со мной. -- И только-то? -- Достаточно... Распределение по семьям происходило в холле. Французы оживленно переговаривались, смеялись и помахивали своими половинками картонных зверушек. Мадам Лану что-то сказала им, и это было как выстрел из стартового пистолета. . -- Пролетарии всех стран, соединяйтесь! -- пробурчал еще сонный Спецкор, рассматривая своего с опозданием полученного полужирафа. Первой соединилась Пипа Суринамская. Ее хозяйка оказалась такой же дородной и осанистой, поэтому, чтобы приветственно чмокнуться, им пришлось основательно вмяться животами друг в друга. Кажется, товарищ Буров не соврал: при распределении действительно учитывались взаимные интересы. Ослабленного Спецкора увел длинный француз в берете и свободной блузе "гогеновке" -- скорее всего художник. Друга Народов забрал респектабельный, до синевы выбритый господин,