Святослав Юрьевич Рыбас. Спасение
---------------------------------------------------------------------
Книга: С.Рыбас. "Что вы скажете на прощанье?". Повести и рассказы
Издательство "Молодая гвардия", Москва, 1983
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 10 марта 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Никита Бураковский, командир взвода горноспасателей, пошел с женой в
кино. Перед началом фильма зазвонил звонок, и Бураковский кинулся к дверям,
оттолкнув опоздавшего гражданина.
- Никита, ты куда?! - крикнула вслед жена.
Он опомнился и вернулся чуть смущенный. Зрители уже заходили в зал.
Жена смотрела на него удивленно, даже осуждающе.
- Я думал, это тревога, - повинился он. - Уж очень похоже.
Жена взяла его под руку и повела в зал. Она была маленькая, порывистая,
а Бураковский большой и неторопливый.
Впрочем, он понимал, что и Наташа, и вся его жизнь угасают в его
остывающей памяти, потому что он умер. Двенадцатого января в восемнадцать
часов двадцать минут диспетчер шахты "Н-ская" вызвал четвертый
горноспасательный взвод по роду аварии "внезапный выброс" в забое пятого
восточного конвейерного штрека пласта Х8. В восемнадцать тридцать на шахту
прибыли два отделения взвода во главе с командиром взвода. Бураковского с
ними еще нет, он живет и дышит. По диспозиции на шахту вызвали все
подразделения горноспасательного отряда. Бураковскому все еще везет. В
восемнадцать пятьдесят на шахту прибыли четыре отделения оперативного
взвода. Но к девятнадцати часам пятнадцати минутам там было сосредоточено
уже двенадцать отделений и командный состав. Пока спецмашины мчались по
городу, ревя сиренами, Бураковский подремывал, иногда поглядывал в окно на
заснеженную улицу и снова закрывал глаза. Дышит. На шахте к его приезду
сложилась такая обстановка: в забое пятого восточного конвейерного штрека
произошел внезапный выброс угля и газа, которым застигнуто четыре человека;
диспетчером введен в действие план ликвидации аварии; электроэнергия
отключена; вентиляторы главного проветривания работают нормально.
Горноспасателям была поставлена задача: найти пострадавших, помочь им и
разгазировать аварийную выработку.
Бураковский помнит, что все они лежали головой в сторону выхода из
забоя, лицом вниз с включенными светильниками. Самоспасателей при них не
нашли. Должно быть, все произошло очень быстро. Застигнутые внезапным
выбросом люди спасались от обвала и бежали к центральному уклону, пока волна
болотного газа не удушила их. В рудничной атмосфере кислорода было меньше
процента. Бураковский почувствовал, что его дыхательный шланг как будто
сузился, и накачал байпасом из кислородного баллона три дополнительных
глотка. Дыхание восстановилось. Никогда он не сможет привыкнуть спокойно
смотреть на погибших шахтеров...
Но ведь Бураковский уже умер, оставив после себя - что?
На этот вопрос трудно ответить.
Серые фигуры горноспасателей медленно пробирались по заваленному
штреку. Копылов за что-то зацепился и упал лицом в угольную пыль. Он был уже
без сознания, когда Бураковский протащил его на метр вперед. Дыхательный
шланг был вырван у Копылова изо рта. Бураковский сунул ему свой, поддал
кислорода и сильно нажал грушу свистка. Надо было скорее отходить. Он уже
испытывал какую-то тесноту в легких, но продолжал делиться воздухом из
своего респиратора. Потом теснота стала мучительной. Бураковский порывисто
вдохнул шахтного воздуха, огни светильников затуманились и погасли.
И проснулся. Уже весна, за окном довольно светло. Посвистывает синица.
В монастырской келье со сводчатым потолком жарко натоплено, пахнет сухим
мелом. Живой. Живет после реанимации, смотрит, трет ладонью щеки. В окно
видна часть темно-красной кирпичной стены. Бураковский с треском отворяет
форточку и виновато оглядывается, но сосед спит. Седоватый клин его бороды
прижат складкой одеяла. Вчера сосед спрашивал Бураковского, какая у
горноспасателей зарплата, не страшно ли работать и как жена относится к
риску. "А что было, когда ты потерял сознание? - спросил он. - Какая она,
смерть?" - "Смерть не объяснять", - пожал плечами Бураковский. "А вот
древние греки представляли смерть в образе маленького мальчика с золотым
ножом".
Бураковский, кажется, тоже кого-то видел в последний миг, только вот
трудно вспомнить, кого же?
Умывальник находился в коридоре. Наверное, раньше в келье стоял таз с
рукомойником, монах умывался и потом молился. Мужик он был молодой, крепкий.
Старому дали бы комнату попросторнее.
Бураковский умылся, побрился и продолжал думать о монахе, который ведь
тоже умер, хотя что значит "тоже", если Бураковский живой, из пореза на его
подбородке выступила капля крови, и он одеколоном ее прижег.
Сосед уже проснулся, смотрит ласковыми живыми глазами.
- Я здесь когда-то был в пионерском лагере, - улыбается Бураковский. -
Было мне двенадцать лет. Я тогда влюбился.
- Хороший будет денек, - говорит сосед. - Ноги болят от лыж. У тебя не
болят?
- Честное слово, влюбился... Ну я пошел завтракать. Догоняйте.
После завтрака Бураковский взял лыжи и поднялся по укатанной темной
дороге на гору. Внизу среди снега чернели сосны. За полосатыми столбиками
ограждения шел обрыв. На противоположном склоне поднимались трещиноватые
меловые отроги. Дорога вела к лесничеству и летним пионерским лагерям.
Правда, там, наверху, не было удобных спусков, но Бураковскому уже наскучили
привычные маршруты на крутом берегу реки. Сквозь редкие облака сильно
пробилось солнце, заблестела зернистая корка наста вдоль обочины.
Девочку звали Люда. У нее были большие глаза и толстые губы.
Бураковский отворачивался, когда она ловила его взгляд. Рядом с ней он
становился беспокоен.
Дорога поднялась выше монастырских башен, и маленький поселок внизу
сделался виден со всей своей темной геометрией на фоне снега. Вскоре дорога
выровнялась. Бураковский стал на лыжи и пошел между высоких тонких сосен,
которые запомнил маленьким.
Нет, сизоворонку они увидели не здесь. Сейчас он находится еще далеко
от лагеря, а тогда отряд шел как бы навстречу ему нынешнему, сейчас бы они
встретились вон там, возле сухого дуба. Этот дуб сгорел в сорок третьем
году, когда здесь шли бои. Он был совсем серым, уже без следов обугленности.
Наст проваливался, лыжи шли с хрустом. Он попробовал бежать, однако
быстро взмок и выдохся. За соснами открылось чистое поле с кустиками полыни.
Кажется, тут была запретная зона: перепаханную песчаную почву, усеянную
гильзами и железными обломками, огораживал забор из колючей проволоки.
Красивая птица с плотным блестящим оперением шла по борозде.
Сизоворонка была величиной с галку, ее спина и плечевые перья были
глинисто-рыжие. Она взмахнула большими острыми крыльями и тяжело перелетела
на несколько метров. Бураковский и Люда пошли за ней. Позади слышался голос
физрука и шум отряда, и Люда побоялась идти дальше колючей проволоки. Птица
исчезла, но запретная зона притягивала Бураковского. Он пролез под
проволокой и почувствовал, что не зависит от остальных. Он искал гильзы и
уходил все дальше в глубь зоны.
Вернулся в лагерь спустя полтора или два часа, ожидая наказания и не
понимая, почему зона так притягивала его. Физрук завел Бураковского в клубе
за пыльный занавес и ударил по щеке. "А если бы подорвался?" - тихо спросил
он. Они не знали, что когда к физруку придет старость, а мальчик вырастет,
то они встретятся. У физрука в руках будет авоська с пакетом молока и
полбуханкой хлеба, но дело не в единственном пакете или куске, а в том, что
от него будет исходить дух покинутости и одиночества. "Вы были у нас в
лагере физруком", - сказал ему Бураковский. Тот улыбнулся с расслабленной
лаской неузнавания. "У вас часто убегали в запретную зону? - спросил
Бураковский. - Вот я, например, убегал. Еще девочка была, смуглая, волосы
вились". - "Не помню. Много убегало. Вы ж все дурные были". - И физрук
засмеялся.
Бураковский втянулся в размеренный ходкий ритм и шел навстречу чему-то,
что быстро меняло облик, вызывая приятное беспокойство.
Впереди медленно двигался по полю рыжеватый зверек, похожий на щенка.
Он проваливался в снег по брюхо. Бураковский прибавил шагу. Зверек тоже
прибавил, его тело стало горбиться чаще, но лапы по-прежнему зарывались в
снежную крупу. Это лиса, с опозданием понял Бураковский. Он ведь видел лис
не каждый день, и поэтому щенок с пушистым большим хвостом не сразу
превратился в лису. Если бы дочка Бураковского была младше года на четыре,
как бы она обрадовалась живой лисе. А сейчас вряд ли сильно обрадуется. Ей
уже десять лет, и она отдалилась от отца... Бураковский как будто снова
увидел упавшего лицом в угольную пыль Копылова, и шестилетняя Настя что-то
сказала ему перед тем, как все огни светильников затуманились и погасли.
Лиса барахталась в снегу и часто оглядывалась. Вскоре он стал различать ее
продолговатые вертикальные зрачки. Что же сказала Настя?
Он остановился, дышал ртом. Рыжий зверек плыл среди искрящегося поля.
Бураковский подумал, что лиса спасает свою жизнь. Он улыбнулся, зачерпнул и
приложил снег к разгоряченному лбу.
1981 г.
Last-modified: Sun, 10 Mar 2002 14:16:14 GMT