звуки и высунул голову. Возле нар, прибитый и жалкий, тихо скулил Волосан. -- Ш-ш! -- Семенов высвободил руки, привлек Волосана к себе на нары и набросил на него два одеяла. "Эх ты, охотник ,за пингвинами! --ласково подумал он,-- Вот, говорят, собачья жизнь на Востоке. Нет, Волосан, жизнь тут у нас совсем не собачья, плохо здесь вашему брату... Теперь близко к пингвинам не подойдешь? Ну, терпи, скоро очухаешься, гипоксированный элемент..." Семенов взглянул на светящийся циферблат: люди спят полтора часа. А может, притихли с закрытыми глазами, здесь это бывает, когда спать хочется до невозможности, а сон не приходит. Но даже такой неполноценный отдых очень важен для сердца и сосудов, которым трудно долго выдерживать натиск бунтующей крови. Человеческий организм -- машина хрупкая и капризная, и когда начинают рваться сосуды, следует немедленно выключать двигатель. Потому и легли отдыхать: все, даже богатырь Саша, перемазались кровью. Но что ни говори, а за тридцать часов перевернули гору работы: сняли обе крышки цилиндров, подготовили емкость для охлаждения, промыли в керосине форсунки и гайки. Всех делов осталось часов на десять: смонтировать крышку цилиндров на блок-картере второго дизеля, подключить аккумуляторы -- и поздравить себя с воскрешением. Генератор даст ток и тепло, задействует передатчик, и тогда, дорогой друг Коля Белов, будем поднимать флаг. Не только я, подумал Семенов, наверняка не смыкает глаз и Шумилин. "Восток, я Мирный, слушаем вас на всех волнах...)? С тех пор, как Белов удачно приземлился, прошли сутки, а Восток молчит, как воды в рот набрал, и кое-кто в своем воображении начинает сочинять на первую пятерку похоронку. Пойдет -- уже пошла, не иначе -- шифровка Свешникову, скоро начнется сыр-бор, что, как и почему... У кого-то язык на привязи не удержится (один болтун на коллектив -- в порядке нормы), жены узнают и спать перестанут... Как можно быстрее выходить в эфир! "Восток, я Мирный, у нас пурга, ветер южный двадцать пять метров, видимость ноль..." Хорошо сказал Андрей: "Ты забыл, Саша, что пурга в Мирном продлится три недели" -- это когда сам Андрей Гаранин умылся кровью и доктор вторично (на сей раз не для всех ушей) закинул удочку: попытаться сделать печку-капельницу и дождаться Белова в тепле. Три недели, конечно, вряд ли, хотя и такое случалось, а дней десять -- вполне возможно. Разницы, впрочем, особой нет, уже сегодня ночью столбик опустился до отметки минус пятьдесят и с каждым днем будет падать все ниже. Капельницу, пожалуй, сделать можно, а что дальше? Если станция не выйдет на связь еще день-другой, Белов будет забивать "козла" и ждать у моря погоды? Очень это на него не похоже. А похоже другое: Коля махнет рукой на пургу и попробует взлететь, но не станет ли этот полет для него последним? Семенов встрепенулся: как это раньше он не подумал о столь очевидной перспективе? Обязательно попробует, это в его характере, и сомневаться нечего! Нет такой ситуации, в которой Коля не усмотрит шанса. Припомнит, как взлетал на святом духе с "волейбольной площадки" и вслепую садился на "баскетбольную" (его словечки), постучит по дереву от сглаза, трижды через плечо плюнет -- и попробует. Как тогда, в тундре, тоже ведь никто не верил, а взлетел! Лет пятнадцать назад произошел с Беловым такой случай. Летал он тогда на дряхлом У-2 и сел на вынужденную, километров восемнадцать не дотянул до Скалистого Мыса. Дело было в июле; в это время года тундра бурно расцветает, покрывается ягелем и цветочками вроде лютиков и маргариток и вообще становится необыкновенно живописной. Но красота эта для глаза, а путнику ходить по летней тундре -- одна мука: почва оттаивает сантиметров на двадцать пять, амортизирует, словно резина, ноги вязнут по щиколотку, с непривычки того и гляди вывихнешь. Взял с собой Белов рюкзак с едой, ракетницу и только отошел от самолета, как появилась белая медведица с двумя медвежатами. Прыгая, как заяц, с кочки на кочку, Белов домчался до самодета, залез в кабину и задраил люк. Медведица подошла, понюхала рюкзак, который беглец с перепугу уронил, разодрала когтями и в две минуты слопала трехсуч очный запас продовольствия. Понравилось. Взглянула на Белова очень выразительно, так что у него мурашки по телу пробежали, и улеглась спать. А медвежата, необыкновенно довольные такой редкостной игрушкой, вскарабкались на самолет и стали рвать обшивку. Белов выстрелил из ракетницы, напугал их, побежали ябедничать матери. Та проснулась, задала им трепку и снова улеглась. Тогда Белов выстрелил в медведицу-чуть в сторону, конечно, чтобы не поранить, а то обозленная зверюга разнесла бы легкую машину вдребезги. Медведица смахнула ракету лапой, облизала ее и кивнула давай, мол, еще. Снова пальнул -- медвежата с визгом побежали за ракетой, в жизни еще так весело не играли. Голодный, вне себя от злости, Белов чуть не сутки безвылазно проторчал в кабине: совестил медведей, обзывал их всякими словами. Да разве они, мерзавцы, поймут? Когда они наконец, ушли, Белов еще полсуток добирался до станции и пришел туда еле живой. Набросился на еду, отдохнул, посмеялся с друзьями над своим приключением, и все стали думать, как выручить самолет. Проще всего было бы дождаться осени, когда тундра подмерзает, но это еще два-три месяца, и Семенов, который замещал начальника, вместе с Беловым придумал хитроумный план. Несколько дней всем коллективом к самолету таскали доски и соорудили этакий двухдорожечный тротуар длиной метров двадцать пять -- будущую взлетную полосу. Потом разгрузили самолет -- сняли вспомогательный движок, спальные мешки, слили почти весь бензин -- и вкатили У-2 на дорожку. Теперь успех зависел от слаженности, синхронности общих действий. Человек десять взялись за хвост и за крылья, Белов запустил мотор, а Семенов стоял впереди с поднятой рукой и ждал сигнала. Предприятие было рискованное и требовало от летчика поистине ювелирной работы: в случае неудачи самолет мог скапотировать -- и тогда неизбежна тяжелая авария. Самолет трясся, люди с трудом его удерживали, а Семенов неотрывно смотрел в лицо Белова, чтобы не упустить кивка. Не забыть ему его лица, сколько эмоций было на нем написано! Будто все существо свое Белов подключил к мотору, набиравшему максимальные обороты, душу свою прибавляя к подъемной силе самолета! Кивок, Семенов резко опустил руку, люди мгновенно упали на землю, а самолет бешено рванулся но дорожке и взмыл в воздух! Дальше было просто. В полутора километрах на склоне пологого холма заранее подыскали площадку из выветрившихся камней, и Белов благополучно там приземлился. Подтащили туда движок, мешки и бензин, привели самолет в порядок, и Белов улетел -- веселый, уверенный в себе и в своей неизменной удаче. Таких удач у него было много. Однако, напомнил себе Семенов, еще никто не улетал из Мирного в сильную пургу. Он воссоздал в своей памяти план аэропорта Мирный, его взлетно-посадочную полосу. С трех сторон зона ледниковых трещин, с четвертой -- ледяной барьер высотой в несколько десятков метров. И стоковый ветер с купола, двадцать пять метров в секунду. Возможно, такой летчик божьей милостью, как Николай Белов, и здесь может усмотреть свой шанс. Но очень возможно и то, что самолет, будто спичку, подхватит воздушный вихрь, изломает и выбросит либо в зону трещин, либо с барьера в море. Кровь из носу и отовсюду, откуда она может прорваться, но от этого полета Колю нужно уберечь! Семенов согрелся, в блаженной истоме замерло тело, так бы и лежал, скорчившись калачиком, в этом тепле. Не возникни тревожная мысль о Белове, провалялся бы, наверное, еще час или два, а теперь медлить преступно, гонит она кнутом на работу, как старую, измочаленную жизнью лошадь, которой уже и овса не надо, дали бы клок сена и оставили в покое. Семенов вздохнул, пожалел напоследок самого себя и стал выбираться из мешка. Запуск Хотя Семенов объявил подъем раньше, чем обещал, никто не жаловался и не бросал исподтишка взглядов на часы. По-настоящему заснуть ухитрился лишь один Бармин, и теперь он выглядел свежее других. Пока товарищи натягивали унты, Семенов поделился своими опасениями. -- Реальное дело,-- согласился Гаранин.-- Не усидит, попробует взлететь и сломает себе шею. -- Ногу, куда ни шло, -- проворчал Дугин, поднимаясь во весь рост и с хрустом потягиваясь. А шейные позвонки наш док ремонтировать не умеет. Семенов взглянул на товарищей. Их лица заросли щетиной, с пробивающейся сединой у Гаранина, рыжеватой у доктора. Филатов бодрился, хотя горная болезнь явно действовала на него сильнее, чем на других, а глаза сильно покраснели и слезились: выходя на улицу, он забывал надевать темные очки. -- Надо -- значит, надо,!-- сказал он, и Дугин одобрительно кивнул.-- Пошли, Женька, поищем лесу для треноги. К ним присоединились остальные. Обшарили станцию, свалку и холодный склад, разыскали несколько рудстоек и сколотили из них треногу, установили над дизелем, оснастили ее блоком с капроновым шнуром и с превеликой осторожностью подвесили крышку цилиндров -- два пуда чугуна. Теперь ее следовало опустить на шпильки блок-картера -- предельно точно, чтобы не сбить резьбу. Эту ответственную операцию механики никому не доверили, опускали крышку вдвоем. Под ее тяжестью шнур натянулся струной, и Семенов с беспокойством подумал, что ни только треногу, но и капрон нужно было испытать на прочность. Тот самый штормтрап, который когда-то оборвался в шурфе, тоже был из капрона, и Семенов тогда пришел к выводу, что при сильных морозах много надежнее обыкновенная пеньковая веревка, не говоря уже о манильском тросе. А синтетика есть синтетика, искуственные волокна холода не любят, становятся хрупкими и ломкими. -- Перекос! Дугин приник всем телом к крышке, выравнивая ее на шпильках, а Филатов вцепился в шнур и напрягся, чтобы чуть-чуть ее приподнять. Дугин кивнул -- опускай, мол, все в порядке. Удовлетворенно вздохнул, выпрямился. -- Можно убирать механизацию, Николаич. Семенов и Бармин уволокли треногу в сторону, а механики слегка, пока что вручную, стали наживлять гайки на торчащие сквозь отверстия крышки шпильки. -- Сервируйте стол,друзья! Паяльной лампой Гаранин раскалил добела стальной лист и швырял на него отбивные бифштексы. Способ старинный, в Арктике и по сей день любители так готовят оленину. Может, гурману такая пища и не пришлась бы по вкусу, зато для ее приготовления ни печки, ни сковороды с жиром не надо, мясо испекается в одну минуту. -- Обедать -- не работать -- Филатов с готовностью присел на скамью.-- Знаешь, Женька, чем трудовой день красен? -- Ну? -- Перерывом на обед и перекурами. Это не я, это в Древнем Риме один башковитый мужик придумал, по имени Сократ. Верно, док? -- Никогда такой ерунды Сократ не говорил,-- засмеялся Бармин, присаживаясь -- Кстати, он жил и мыслил в Древней Греции. -- Пустобрех,-- неодобрительно произнес Дугин. -- Сократ, древний гений и мудрец,-- пустобрех? -- оскорбился Филатов.-- Знал, что ты неуч, но не думал, что такой глухой. Отецкомандир, предлагаю организовать на Востоке курсы по ликвидации безграмотности, для Дугина и Волосана. -- Звонарь с глухой колокольни,-- буркнул Дугин и тут же внес ясность: -- Ты, а не Сократ. Посмеялись, повеселели. Все-таки дело ощутимо идет к концу. Без особого аппетита поели (какой там аппетит, когда чувствуешь себя, будто после тяжелого похмелья!), с наслаждением опустошили двухлитровый термос крепкого чая и принялись за второй. -- Начнем зимовать,-- размечтался Дугин,-- повар поставит в кают-компании на тумбочку бак с компотом, подходи и пей, сколько влезет. Или ваш любимый клюквенный морс, Андрей Иванович, которым Михеич баловал. -- Михеич...-- Бармин фыркнул.-- А кто, рискуя своей безупречной репутацией, бочонок клюквы раздобыл, чтобы ваши хилые организмы витаминизировать? -- Ты, Саша, ты,-- улыбнулся Гаранин.-- Этот бочонок, кажется, всю зимовку искали в Мирном? -- У них было еще два,-- оправдался Бармин -- А если от многого взять немножко.. -- Житуха настанет,-- продолжал мечтать Дугин.-- Отстоишь вахту, купнешься в баньке -- эх, без парной наша банька! -- разденешься до трусов и в постельку, на полных восемь часов, да еще после обеда два часа для здоровья. Житуха! -- Нос у тебя побелел, фантазер, растирай! -- прикрикнул Бармин.-- Нужно же такое придумать -- банька, постелька... Ты что, отмываться и спать без задних ног сюда приехал? -- Как в санаторий,-- с негодованием поддержал Филатов. -- А ты? -- возмутился Дугин. -- Лично я приехал сюда героическим трудом завоевывать Антарктиду. -- Тоже мне завоеватель... Краше в гроб кладут. -- Пусть тех, кто краше, и кладут,-- возразил Филатов.-- А мне торопиться некуда, молодой я очень, среднего комсомольского возраста. Я, может, еще "Москвича" купить желаю и махнуть на юг с одной забавной крошкой. Есть одна на примете, художественная гимнасточка. Мороз пробивал каэшки, набрасывался на тело, и Семенов пожалел, что придется заканчивать этот пустой, но очень полезный для ребят разговор. В одной книге -- какой, Семенов припомнить не мог -- он вычитал такую сцену. Хирург произвел сложнейшую операцию, спас придворного, и тот, открыв глаза, первым делом спросил: "Как здоровье императора?" И тогда хирург обронил: "Царедворец ожиложивет и человек". Этот афоризм очень понравился Семенову, который вообще ценил мысли, навевающие ассоциации. Юмор для него всегда был вернейшим барометром настроения. По своему опыту Семенов знал, что люди, перестающие шутить, погружаются в депрессию, последствия которой трудно предугадать. Так бывает с теми, кто впадает в полярную тоску, кем овладевают уныние и безнадежность. Тогда в коллективе, особенно в небольшом, могут появиться трещины, он перестанет быть монолитом и оказывается под угрозой распада. Семенов отдавал себе отчет в том, что такая опасность совсем недавно грозила его пятерке. А теперь успокоился: проснулся юмор -- проснулся и коллектив. Снег на Востоке летом и весной заготавливали впрок, чтобы хва тило на суровые месяцы полярной ночи. Метрах в ста от жилого дома находился карьер, туда в погожий день выходили всем составом, пилили ручными пилами спрессованный снег, складывали пудовые монолиты на волокуши и отвозили к помещению. Работа тяжелая, труднее, пожалуй, на Востоке не было, и на ней часто срывались: к черту летела кровью добытая акклиматизация, снова начинались одышка, головные боли, тошнота и прочие прелести горной болезни. Поэтому можно было лишь порадоваться оплошности товарищей из старой смены, которые, консервируя станцию, недостаточно плотно задраили в потолке люк. В том самом сугробе, что возвышался в кают-компании, снег был не очень крепко сбитый и его заготовка не требовала сверхчеловеческих усилий. Семенов, Гаранин и Бармин набили снегом два стиральных бака, натаяли в кастрюле воды для питья, заварили чай и пошли к механикам в дизельную. -- Опаздываете!-- весело встретил Семенова Филатов.-- Это начальству положено -- затягивать гайки! -- Не беспокойся, затяну,-- в тон ему пообещал Семенов.-- Всю зимовку на своей шкуре ощущать будешь. -- Шкура у меня дубленая, выдержит! Изо всех сил старается парень сгладить впечатление от своего "Выходит, загибаться будем?" -- подумал Семенов. Это хорошо, пусть старается, пусть чувствует, что фразу ту никто не забыл. То, что легко прощается, -- легко повторяется, прощать нужно с трудом, чтобы семь потов сошло с человека, прежде чем окончательно смоет с себя вину. Хватит самокритичности, осознает до самых потрохов -- будет полярником, не хватит -- пусть ищет свою долю на материке. А ведь фраза та, если подумать, не случайно вырвалась. Она -- и от мальчишеской самоуверенности и, главное, от врожденной неприязни к начальству, которое, по убеждению людей такого склада, всякое дело клонит к личной выгоде и в ущерб подчиненным. Исходи то предложение от Гаранина или Бармина, Филатову и в голову бы не пришло артачиться, а раз от начальства -- значит, ищи подвох и встречай в штыки. -- Ладно, посмотрим еще, какая у тебя, шкура.-- усмехнулся Семенов.-- Первую порцию снега уже заготовили, ребята, как скажетеначнем его таять. -- Рано.-- Склонившийся над дизелем Дугин с трудом выпрямился, положил гаечный ключ на верстак и сунул руки под мышки.-- Не успели еще, Николаич, Венька сдуру поморозил правую клешню. -- Ну-ка.-- Бармин осторожно снял с руки Филатова рукавицу и присвистнул.-- За железо хватался? -- А ты попробовал бы иначе.-- Филатов болезненно поморщился.-- У Женьки вон шерстяные перчатки в заначке, а рукавицей не всякий ключ возьмешь. -- Обморожение второй степени,-- доложил Бармин.-- Пошли в медпункт, детка. -- Отдохни, дай ключ,-- предложил Дугину Гаранин. -- Нельзя, перепутаете. -- Что перепутаю? -- Порядок затяжки гаек, Андрей Иваныч. Их ведь нужно затягивать не лишь бы как, а от центра к краям крест-накрест, и за каждый прием на пол-оборота, не больше. Иначе такого можно натворить, горячими газами пробьет прокладку. -- А мне доверишь? -- спросил Семенов. Дугин поколебался -- Лучше потом, Николаич, я сам попрошу. -- Хорошо, мы пока что баки со снегом принесем. А неквалифицированная рабочая сила пригодилась тогда, когда пришло время затягивать гайки до упора. Казалось, позади самое трудное, а эта работа неожиданно потребовала от всех полной отдачи. Для удлинения плеча рычага в ключ вбили пустотелую стальную трубку и налегали на нее изо всех сил. Если гайка не проворачивалась больше ни у кого, за ключ брался Бармин. Обычно ему удавалось сделать еще пол-оборота, и на этом можно было ставить точку. Закончили, молча уселись кто куда, выжатые. Бармин принес термос, налил каждому по чашке горячего чаю. -- Двужильный ты, док, с невольным уважением сказал Филатов.-- Тебе не клистирами командовать, а подъемным краном работать. -- Да, не пожелал бы я хлюпику вроде тебя встретиться со мной в темном переулке,-- охотно согласился Бармин.-- Витамины нужно кушать, детка, зубки на ночь чистить, проказник ты этакий! И старших слушаться. Тогда вырастешь большой, толстенький и румяный. Прикрыв глаза и расслабившись, Семенов вспомнил о том, как приехал когда-то на побывку к родителям и на редкость удачно и своевременно заболел: не случись того приступа аппендицита, так бы и не познакомился с Барминым и вместо Саши был бы сейчас на Востоке кто-то другой. А нужен был именно Саша, и никакой замены ему Семенов не видел. Удачно... Поймал себя на том, что засыпает, встряхнулся и зябко повел плечами. Правильно сказал Амундсен: единственное, к чему нельзя привыкнуть,-- это холод. Ничего, скоро согреемся. Пока механики монтировали на крышке цилиндров стойки коромысел, форсунки и другие детали, Бармин прочистил авиационную подогревальную лампу. С ее помощью натаяли воды в баках и перелили в емкость, потом проветрили помещение, подтащили оба аккумулятора для стартерного запуска, и Дугин подключил их к клеммам стартера. -- Все проверил? -- спросил Семенов. -- Кажись, все, Николаич, можно запускать. -- Ничего не забыли? Дугин развел руками. Ощущая сильное волнение, Семенов покосился на товарищей, столпившихся у дизеля. Все замерли, неотрывно глядя на кнопку стартера. -- Давай, что ли,-- хрипло сказал Филатов. Дугин посмотрел на Семенова и вдавил большой палец в кнопку. -- Да запускай же! -- прикрикнул Семенов. Дугин отпустил и снова нажал на кнопку, потом еще и еще. Стартер не работал. Белов Стоковый ветер с купола свирепствовал третьи сутки. В дома, которые еще со времен Первой экспедиции занесло многометровой толщей снега, свист пурги не доходил, там было тихо и спокойно, и лишь неизбежные, три-четыре раза в день вылазки в кают-компанию заставляли обитателей Мирного проклинать опостылевший стоковый ветер. Впрочем, двадцать пять метров в Мирном -- это еще не пурга: далеко холить никому не нужно (разве что за мясом на холодный склад, что на седьмом километре, там есть аварийный запас), метеоплощадка, аэрология и прочая наука -- под рукой, и если соблюдать элементарные требования техники безопасности, такая пурга особых хлопот не доставляет. Ну расчищать двери, выходы из тамбуров нужно, радиозонды с удвоенной осторожностью запускать и к барьеру близко не подходить, чтобы не свалиться в море. Другое дело, если задает по-настоящему, метров на сорок-пятьдесят в секунду; здесь уже всякие шутки в сторону, в двух шагах от дома можно погибнуть. Когда на станцию обрушивались такие ураганы, жизнь замирала. Люди выходила на свежий воздух при крайней необходимости и только в связке, гэредвигались, держась за леера и по прибытии на место немедленно докладывались дежурному. Многого недосчитывались в Мирном после такого разгула стихии. Ветром опрокидывало столбы электропередачи, гнуло антенны, уносило за тридевять земель все, что плохо лежало, а однажды ураган, переваливший за двести километров в час, сорвал с мертвяков самолет ИЛ-12 и утопил в море его обломки. Хуже всех в непогоду летчикам. Они вообще по натуре народ деятельный и нетерпеливый, на земле работа для них не работа, по-настоящему полноценность свою они ощущают лишь в воздухе и потому острее, чем люди других профессий, переживают унизительную зависимость от погоды. Особенно полярные летчики, для которых нормальные метеорологические условия -- редкое и счастливое исключение. Жесткие наставления и инструкции связывают полярных летчиков по рукам и по ногам настолько, что, если захочешь летать по правилам, будешь почти всегда сидеть на земле. Нигде так природа не сопротивляется авиации, как в высоких широтах. Можно взлететь -- на трассе непогода; видимость "миллион на миллион" -- в месте назначения низовая пурга; погода лучше не придумаешь -- не проходят короткие радиоволны, и нарушается работа компасов, а на ориентиры в полярной пустыне не очень-то надейся; все и везде идеально так самолет обледенел... Хочешь летать в высоких широтах -- готовься к тому, что каждый день будешь рисковать, нарушать инструкции. А не нравится такая перспектива -- летай над Большой землей. Тоже будут любимые летчиками острые ощущения, во в пределах установленных правил... Не узнав на радиостанции ничего нового, Белов, держась к ветру спиной, пошел на Комсомольскую сопку и по железной лесенке забрался на смотровую площадку, образованную верхом огромной цистерны. Мирный замело по самые тамбуры; когда стихали порывы ветра, можно было увидеть лишь силуэты нескольких домиков, защищенных от пурги складками местности. Снежным одеялом покрылись скалы островов, оторвало от берега и унесло в море припайный лед, сторожевыми башнями возвышались айсберги, давным-давно севшие на мель и ставшие неотъемлемой частью здешнего пейзажа. Через месяцполтора, подумал Белов, многое переменится: могучий лед снова скует море Дейвиса, на свежий припай придут тысячи императорских пингвинов, и понемногу наступят сумерки, переходящие в долгую полярную ночь. Припай! Был бы он сейчас, многокилометровый железобетонный припай,-- никаких проблем, поднялся бы с него в два счета. Ледяной барьер -- естественная и лучшая защита от стокового ветра, разогнался бы вдоль берега... Белов знал одно: раз Семенов молчит -- ему плохо. Рация здесь ни при чем; если даже вышла из строя -- на Востоке есть запасной передатчик. А вот если что с дизелями -- дело швах, без тепла долго не продержаться... Остро ощутив свою беспомощность, Белов неожиданно вспомнил, как безусым мальчишкой, только что закончившим летную школу, напросился выручать друга. Было это в сорок третьем, возле Геленджика. Петьку Кольцова подбили в воздушном бою, и ребята видели, как он выбросился с парашютом на ничейную землю. Белов полетел к нему на ПО-2, и вдруг -- "мессер". Немец обрадовался уж очень добыча легкая, беззащитный "кукурузник", деваться ему некуда-и рукой провел по горлу: сейчас, мол, будет тебе "чик-чик". Было очень обидно погибать без всякой драки; Белов вытащил пистолет и для очистки совести пульнул по веселому немцу. Попал! Одним-единственным выстрелом сбил "мессера"- в первом боевом вылете. И спас изумленного такой развязкой, безмерно счастливого Петьку. А вернулся на аэродром -- комполка Савельев, Герой Советского Союза и замечательный ас, вызвал гордого своей удачей мальчишку из строя и стал ругать его на чем свет стоит. Белов стоял навытяжку, обливаясь потом и с недоумением слушая ругань: может, спутал командир? А тот перевел дух и закончил: "Ну, что мне с тобой делать2 Отлупить, в обоз перевести или наградить?" "Наградить!" -- со смехом подсказали товарищи. Оказывается, ритуал был такой в савельевском полку... -- Белов тогда на ледовую разведку летал, а Мишка был у него бортмехаником. Самолет на корабле, выход в море все откладывается, и Мишка отправился на берег культурно отдохнуть. Малость перебрал, в каюту идти побоялся и лег спать в шлюпке. Проснулся-на одной ноге есть ботинок, а на другой нет, потерял по дороге. Разозлился, выкинул его в море, надел резиновые сапоги и пошел покупать новую обувку. Только ступил на берег -- видит, торчит из грязи потерянный ботинок. Вытащил его, обложил задушевными словами и швырнул в набежавшую волну. Возвращается на корабль с обновой, а один матрос говорит: "Миш, не твой ботинок? В море плавал, выловили". Мишка сердечно поблагодарил, взял ботинок и с такой силой запустил его в море, что чуть сам за ним не вылетел...-- Старик идет, братва! Стряхивая с себя снег, в комнату вошел Белов. Хмуро обвел взглядом лежащих на койках товарищей. -- Дым коромыслом, посуда не вымыта Кто дежурный? -- Жолудев! -- выкрикнул кто-то под общий смех Белов жестом успокоил возмущенного штурмана, усмехнулся и сел за стол. Шутка имела старое происхождение. Несколько лет назад Жолудев, яростный борец за чистоту и самый аккуратный человек и отряде, попал в нелепое положение. В Амдерме бушевала пурга, и легчики изнывали от скуки в гостинице. В переполненном номере было накурено, на полу валялись окурки, постели разбросаны. И тут в гости к экипажам заявился сам начальник полярной авиации. Вошел, округлил глаза. -- Грязь! Вертеп! Кто окурки набросал? -- Жолудев, товарищ начальник! -- Безобразие! Чья постель перерыта? -- Жолудева, товарищ начальник! -- Где Жолудев? -- Я, товарищ начальник! Только это все... -- Молчать! Всем покинуть помещение, Жолудеву -- произвести уборку и выдраить пол! Через час лично проверю, И взбешенный Жолудев остался выполнять приказ -- нрав у начальника был крутой. Белов забарабанил пальцами по столу, и все притихли -- Леша,-- обратился он к радисту,-- когда последний раз звонил в радиорубку? -- Только что. -- Ничего? -- Молчат. Снова барабанная дробь по столу. -- Так... Анекдоты будем рассказывать или мозгами пошевелим? Дима, план аэропорта на стол. Летчики переглянулись: начальник явно что-то задумал. -- А как думаешь вырулить на полосу? -- недоверчиво спросил Крутилин. -- Двумя тракторами,-- кивнул Белов.-- Спереди и сзади, как на растяжках. Первый разворачивается, второй подстраховывай г. Тросы подцепим на шасси. Становимся против ветра, запускаем двигатели и освобождаемся сначала от заднего трактора, потом от переднего При таком ветре для разбега достаточно метров четыреста, ну, пятьсот . Чего молчишь, Ваня? -- Что-то "ура" кричать не хочется,-- пробормотал Крутилин, почесывая в затылке.-- Был бы ветер метров пятнадцать... -- Тогда бы и разговора этого не было,-- усмехнулся Белов -- А ты, Дима? -- Ты полетишь, Кузьмич, и я полечу,-- ответил Жолудев.-- Но, скажу тебе, шансов -- кот наплакал... -- Ребята на Востоке загибаются, а ты -- шансы... Когда связывался с "богом погоды"? -- С полчаса. Двадцать шесть метров, Кузьмич... Может, на полосу и вырулим, а что толку? И самолет и себя поломаем. -- Ну, пусть не пятнадцать метров,-- подал голос Крутилин.-- Хотя бы двадцати дождемся, Коля. Белов встал, подошел к телефону, набрал номер. -- Ты, Петрович? Белов. Когда дашь погоду?.. Не знаешь, сукин ты сын? А знаешь, что Серега третьи сутки на связь не выходит? Не бог ты, а трепло! Бешено швырнул трубку на рычаги. -- Докладывать погоду каждые полчаса. Всем ясно? Пришла беда -- открывай ворота Проверили, для страховки еще раз зачистили контакты и клеммы. -- Пуск! Дугин нажал на кнопку. -- Не срабатывает,-- упавшим голосом сказал он. -- Вижу, не слепой.-- Семенов обернулся к Филатову:- Тестор! Филатов засуетился в поисках прибора. Все молчали. -- Проверить аккумуляторы! Филатов склонился над первым аккумулятором, проверил на плюс и на минус все три банки. Стрелка на шкале тестера прыгала, фиксируясь на цифре 2. -- Порядок, Сергей Николаич, шесть вольт! -- Второй аккумулятор! На этот раз Филатов возился долго, то и дело зачищал провода, встряхивал тестер. -- Чего копаешься? -- не выдержал Дугин.-- Давай мне. -- Копайся не копайся...-- пробурчал Филатов, вставая.-- На трех банках ноль -- и все дела. -- Ноль?! -- Семенов изменился в лице.-- Что там, Дугин? Дугин встал, с ненужной аккуратностью почистился от снега- Ничего больше не спрашивая, Семенов нагнулся над вторым аккумулятором и сорвал с него войлочный чехол. Выпрямился, тяжелым взглядом обвел обоих механиков. -- В Мирном проверяли аккумуляторы? -- А как же, Сергей Николаич,-- торопливо откликнулся Филатов.-- Не сомневайтесь, новенькие были, с иголочки. -- Ты сгружал? -- Я... Мы вместе с ... -- Не ронял вот этот? Филатов вздрогнул и медленно обернулся к Дугину. Тот недвижно стоял, вперив взгляд в аккумулятор. -- Ну? -- резко напомнил Семенов. -- Не ронял я его, Сергей Николаич... -- Так почему же,-- Семенов говорил тихо, а каждое слово врубалось хлыстом,-- в его корпусе трещина? Вот она. Через нее из всех трех банок вытек электролит... Выкинуть эту рухлядь! Семенов гневно пнул аккумулятор ногой. -- Погоди, Сергей,-- спокойно и увещевающе произнес Гаранин.-- Мы-то с Сашей не очень в этом деле... Вышел из строя аккумулятор? Ну и что? Свет на нем клином сошелся? "Может, и сошелся",-- взглядом ответил ему Семенов. "Тем более нужно держаться достойно",-- взглядом сказал Гаранин. -- Может, это я уронил, когда перетаскивал в дизельную,-- виновато предположил Бармин.-- Конечно, это, наверное, я. На слова Бармина никто не обратил внимания. -- Чего вы на меня все смотрите? -- вдруг взорвался Филатов.-- Не ронял я его! Не ронял! -- Что ты Веня, тебя никто и не обвиняет, мягко сказал Гаранин.-- Я уверен, что трещина могла образоваться от разницы температур. А, Сергей? Семенов покачал головой, повернулся к дизелю и замер. Рядом стояли Бармин и Гаранин. Филатов, которою будто что-то душило, сделал шаг к Дугину, рванул подшлемник. Дугин отшатнулся. -- Ах ты, сволочь . -- сорванным шепотом.-- Смолчал, сволочь... -- Дугин,-- позвал Семенов, не оборачиваясь.-- Готовь дизель к ручному запуску. -- Само собой, Ннколаич.-- Дугин торопливо подошел к дизелю.-- Сначала картер нужно лампой прогреть. -- Сколько тебе на это понадобится времени? -- С полчаса, не меньше, масло-то застыло. -- Какая сволочь!..-- Филатов, шатаясь, побрел к двери. Распахнул ее, содрогнулся в жестоких спазмах. Бармин быстро подошел, стал гладить его по спине. -- Да забудь ты про этот аккумулятор, черт с ним,-- ласково, как ребенка, начал успокаивать он.-- Идем, разведу тебе сгущенки, чайку пыпьешь... -- Наизнанку... всю душу...-- чуть слышно простонал ФилатовСволочь... вот этими руками... Бармин с тревогой прислушивался. К ним приблизился Гаранин. -- Ну, что вы там? -- окликнул Семенов, не заметив предостерегающего жеста Бармина.-- Слышали? Будем запускать вручную. -- Вручную? -- Филатов оттолкнул Бармина, порывисто обернулся. Глаза его, и так покрасневшие, ьалились кровью.-- Вручную? Да ты знаешь, что такое запускать здесь вручную? Дудки! Лягу и подохну! Пропадите вы пропадом вместе со своим Востоком! Филатов рванулся было па свежий воздух, но его силой удержал Гаранин. -- Ты просто очень устал, Веня,-- сказал он. -- Саша, помоги ему лечь отдохнуть. Филатов сбросил с плеча руку Гаранина, всхлипнул. К нему подошел Семенов. -- Молод ты еще подыхать, Веня,-- дружески улыбнувшись, сказал он.-- Забыл, что "Москвича" хотел купить и на юг махнуть? -- К черту? -- все громче всхлипывал Филатов.-- Всех к черту! Семенов пристально всмотрелся в него, неожиданно схватил одной рукой за грудь, а другой ударил по лицу, один раз, второй. Филатов отшатнулся, сжал кулаки и дико расширил глаза. -- За что, гад? -- За то, что не хочешь жить, сукин ты сын! -- заорал Семенов.-- А я заставлю тебя, понял? -- Не заставишь... -- Заставлю -- силой! -- Не имеешь права... -- Ошибаешься, имею!-- Семенов снова встряхнул Филатова и толкнул его на покрытую спальным мешком скамью.-- Возомнил о себе, пацанье! Хозяин твоей жизни на станции -- я! Ты лишь оболочка, в которой она трепыхается, понял? -- А ты...-- Филатов попытался подняться. -- Как разговариваешь, мальчишка!-- загремел Семенов, силой удерживая Филатова на месте.-- Мы с тобой на брудершафт не пили! -- Хорошо...-- Глаза Филатова постепенно приобретали осмысленное выражение.-- После зимовки я тебе... я вам... кое-что припомню. Память, отец-командир, у меня хорошая... Так врежу! -- Вот это "речь не мальчика, но мужа",-- согласился Семенов.-- После зимовки. Тогда что -- по рукам? Филатов растерянно пожал протянутую ему руку. Криво усмехнулся, встал. -- Так врежу.. -- Подготовился, Женя? -- деловито спросил Семенов -- Одной лампы хватит или лучше двумя? -- Еще сожжем друг друга... А можно и двумя. -- Веня,--окликнул Семенов,--бери вюрую лампу И по-быстрому, время не ждет. Пока механики разогревали картер дизеля, Семенов, прикрыв глаза, отдыхал и приводил в порядок свои мысли. В то мгновение, когда он понял, что из второго аккумулятора вытек электролит и стартерный запуск стал невозможен, сознание безысходности затуманило мозг. Двое суток собирали дизель, не только душу -- плоть свою, сердце, легкие и кровь вложили в него, и все перечеркнула ничтожная трещина в корпусе аккумулятора. Вспомнилось чье-то: "Улыбочка, как трещинка, играет на губах" Нет, не улыбочка -- ехидная усмешка, гримаса пиковой дамы! И не играет, шипит: "Зря старались, голубчики, дизель еще попьет из вас кровушки!" Одна никчемная трещинка -- всю работу! Сизифов труд -- вручную на Востоке запускать дизель. Израсходовались люди, разменяли, истратили последний рубль. Тоже чье-то: "Похоронили мы силы наши под обломками наших надежд". Двое уже так думают, усмехнулся про себя Семенов,-- ты и Филатов. А может, один ты, погому что Филатов больше ни о чем думать не станет -- он будет вкалывагь, пока сердце не лопнет. -- Саша,-- негромко позвал Семенов,-- будь другом, приготовь кофе. Покрепче. Был уже такой случай, когда в мгновение рухнули надежды и малодушно хотелось умеречь. Ну, шурф не в счет, там умирать было стыдно -- из-за собственной глупости, да еще в одиночку. Случилось это много лет назад на Льдине, под самый конец полярной ночи. Двое суток торосы давили, крошили Льдину, ушли под воду кают-компания и дизельная, поломало домики. Двое суток без сна и отдыха по мосткам, перекинутым через трещины, люди таскали ящики и мешки с продовольствием, палатки и оборудование -- спасались от вала торосов. И вот наконец подвижки прекратились, все стихло. Полумертвые от усталости, кое-как установили палатки и только улеглись кто куда, как снова толчок и грохот лопающегося льда. И тут Семенов вывихнул руку. Как это произошло, он не понял, лишь почувствовал удар и дикую, непереносимую боль. А жаловаться было некому, нужно снова таскать ящики и мешки, и он, едва ли не теряя сознание, таскал одной рукой, пока не споткнулся на мостике и не упал в ледяную воду Тогда-то он и готов был умереть, но Андрей не позволил -- подцепил багром за каэшку, удержал на поверхности, вытащил. А дальше было забытье, сон с кошмарами и пробуждение в жарко натопленной палатке. -- Пей, Николаич.-- Бармин протянул кружку.-- Беру твой метод на вооружение, даже название придумал. -- Какой метод? -- пе понял Семенов. -- Мордобой как средство прекращения истерики. -- Брось,-- поморщился Семенов, прихлебывая кофе.-- А то как врежу... Они рассмеялись. -- Кофе, ребята! объявил Бармин.-- Держите кружки. -- Принимайте гостя!-- послышался голос Гаранина, и в дизельную тихо скользнул Золосан. Шкура его свалялась, морда вытянулась, а хвост, который Волосан всегда так гордо держал трубой, волочился по полу. -- Как это я забыл!-- ахнул Бармин, доставая из кармана тюбик.-- Ко мне, бедолага! Открой пасть. И не смотри на меня грустными собачьими глазами, срок твоей путевки еще не истек "О люди, куда вы меня затащили? -- спрашивает Волосан.-- Кончайте эту прескверную шутку!" А-а, нравится? -- Что это у тебя? -- поинтересовался Гаранин. -- Сгущенное какао с молоком, любимая пища нашего гипоксированного друга. Правда, Волосан? Отреагируй! Волосан облизнулся, тявкнул по щенячьи и снова раскрыл пасть. Все заулыбались. -- А ты так умеешь, Веня? -- спросил Бармин. Филатов продолжал молча пить кофе и шутки не принял. -- Помнишь Бандита, Андрей?-- Семенов вздохнул.-- Какая любовь была! До сих пор чувствую себя виноватым. -- Это на Льдине,-- пояснил товарищам Гаранин.-- Был у нас такой рослый лохматый пес Бандит, сибирская лайка. Фокусник и умница вроде Волосана, мог запросто выступать в цирке. И вот однажды Коля Белов, большой любитель сюрпризов, привез нам со станции Челюскин свинку по имени Пышка. Мы думали, начнутся между нашим зверьем склоки, но ошиблись -- Бандит с первого взгляда в нее влюбился, целыми днями сидел у деревянной клетки и лизал Пышкин пятачок. Все-таки животное, а люди -- разве они поймут все, что происходит в собачьей душе? Но время шло Пышка росла на глазах, пора ее готовить на камбуз, а никто не мог решиться -- рука не поднималась. Наконец нашелся один смельчак, пристрелил из карабина. Бандита в тот день "арестовали", заперли в домике, а когда выпустили -- всю станцию обегал, пока не понял, что не увидит больше своей любимой Пышки. И долго был безутешен, ничего не ел, только снег лизал... -- А ты? -- упрекнул Волосана Бармин -- Способен ли ты на такую бескорыстную любовь к простой, необразованной пингвинке? Волосан попытался сделать стоику, но не смог и виновато заюлил хвостом. -- Ладно, поверим на слово.-- Бармин погладил собаку и спрятав отощавший тюбик.-- Укладывайся в спальный мешок здесь, нечего прятаться от коллектива. -- Масло прогрето, Николаич,-- сообщил Дугин.-- Можно начинать. -- А топливная система в порядке? -- Семенов знал, что в порядке, только что на его глазах механики осматривали насос и форсунки, и поймал себя на том, что неосознанно хочет оттянуть начало работы. Организм не был на нее запрограммирован, что ли -- не только у него, у всех пятерых людей, столпившихся у дизеля. Пока сидели, пили кофе, гнали от себя эту мысль. Дугин даже втихаря еще раз поколдовал над аккумуляторами, надеясь на чудо. Не там искал, чудо -- что они дизель смонтировали и на ногах остались... Рукоятка запуска находилась у дизеля внизу и была похожа на изогнуту