ивай руку и наливай! А пили мало, так как потом бывало худо. Случалось, что именинник обижался: "Эх вы, за мое здоровье выпить не хотите, а еще друзья!" Обычно несколько человек отказывались, несмотря на упреки... Вернемся, однако, к первым дням пребывания на станции. Хотя все вы прошли специальное для восточников медицинское обследование и испытания в барокамере, еще неизвестно, как ваши организмы перенесут акклиматизацию, А это, товарищи, серьезный экзамен на звание восточника. Акклиматизация в зависимости от индивидуальных особенностей продолжается от одной недели до одногодвух месяцев и сопровождается головокружением и мельканием в глазах, болью в ушах и носовыми кровотечениями, чувством удушья и резким повышением давления, потерей сна и понижением аппетита, тошнотой, рвотой, болью в суставах и мышцах, потерей веса от трех до пяти, а бывает, и до двенадцати килограммов. -- Не знаю, как вы, а я возвращаюсь обратно, -- вставая, под общий смех провозгласил геохимик Генрих Арнаутов. -- Понижение аппетита -- это не для меня. Капитан, остановите "Визе", я выхожу! Арнаутов изменил свое решение только тогда, когда Сидоров заверил, что понижение аппетита в первые дни с лихвой компенсируется его неслыханным повышением в последующие -- причем блюда будут самые изысканные и в неограниченном количестве. -- Поначалу рекомендую двигаться так, словно ты только что научился ходить, -- медленно, с остановками, иначе начнется одышка. Упаси вас бог глотать воздух ртом! Это неизбежное воспаление легких, которое в условиях Востока вряд ли излечимо. Прошу поверить: при точном соблюдении режима и правил техники безопасности почти все из вас быстро акклиматизируются и станут полноценными работниками. Самоуверенные храбрецы нам на Востоке по нужны. Помню, прилетел к нам один, не стану называть его по имени... Вовсю светит солнце, он и раскрылся: "Загораем, ребята! А я-то думал -- центр Антарктиды!" Врач ему говорит: "На "ты" с Антарктидой не разговаривают!" А через два дня -- воспаление легких, увезли героя, подвел коллектив. Другое возможное нарушение: в сильные морозы ни в коем случае нельзя выходить одному. Только вдвоем, и обязательно доложившись дежурному по станции. Был такой случай. Метеоролог опаздывал дать сводку, выскочил из дома и побежал на площадку. Побежал -- упал, не выдержало сердце. И быть бы первой смерти на Востоке, если бы дежурный не спохватился: ведь на дворе было 75 градусов. Две-три минуты -- и готов. Так что дежурный -- священная фигура на Востоке: он отвечает за наши жизни. Заснул дежурный, короткое замыкание или другая авария в дизельной -- и вряд ли хватит времени написать завещание. О пожаре вообще не говорю -- нет на Востоке ничего страшнее пожара. Если сгорит дом на Востоке -- погибнем все. В конференц-зале стояла торжественная тишина. "Визе", пьяно качаясь, шел по разгулявшемуся Северному морю, до Антарктиды было еще пятнадцать тысяч километров морей и океанов, а воображение рисовало бескрайнюю белую пустыню с космическими холодами и прилепившимся к этому дикому безмолвию домиком -- хрупким оазисом жизни, единственным убежищем для двадцати трех человек, которые на десять месяцев будут оторваны от всего человечества, на долгих десять месяцев, в течение которых никакая сила в мире не сможет им помочь: самолеты еще не научились летать при 7080 градусах мороза. Никакая сила в мире -- словно ты попал на другую планету! Над тобой -- яркие звезды, под тобой -- почти четыре километра льда, вокруг, сколько хватает глаз, -- снег, снег, снег... Сидоров продолжал: -- Дизельная электростанция -- сердце Востока, система отопления -- кровеносные сосуды. Представляете, как ухаживают врачи и няньки за единственным наследником престола? Так за нашей дизельной уход должен быть лучше! Потому что выйдет из строя дизельная -- и жизнедеятельность станции может быть поддержана не больше чем на тридцать-сорок минут: трубы отопления, радиаторы будут разорваны замерзшей водой, и никакие шубы, свитера и спальные мешки не спасут от лютого холода, -- А как же в такой ситуации спасаться от насморка? -- забеспокоился неугомонный Арнаутов. -- Придется для разогрева играть в пинг-понг! -- Какой там пинг-понг? -- обиделся за Восток молодой физик Тимур Григорашвили, коренастый силач с большими и наивными голубыми глазами.-- Человек говорит, что дышать нечем и холод собачий, а ты будешь гонять шарик? Восточники мне понравились. Почти все они, даже совсем молодые ребята, имели на лицевом счету годы зимовок либо на Крайнем Севере, либо в Антарктиде; на Восток они пробились через острую конкуренцию -- Сидоров отбирал людей исключительно по деловым качествам; за исключением двух-трех ребят, не без труда скрывавших неуверенность, никто не содрогался перед муками будущей акклиматизации, а если и вел разговор о ней, то без бахвальства, но с юмором -- как волевой и мужественный человек перед операцией. За время беседы я несколько раз ловил на себе испытующие взгляды Сидорова: не напуган ли писатель до полусмерти. Буду предельно искренен: когда Василий Семеныч перечислял явления, сопровождающие акклиматизацию, я не без ужаса воссоздавал их в своем воображении а в одну минуту пережил головокружение, мелькание в глазах, удушье и прочие прелести, делающие жизнь прекрасной и удивительной. Но чтобы бессмертная душа ушла в пятки -- этого не было, она оставалась почти на положенном месте, решив, видимо, про себя, что страдать будет все-таки не она, а тело. Поэтому я вместе со всеми улыбался, шутил и резвился, изображая рубаху-парня, прошедшего такие огонь, воду и медные трубы, по сравнению с которыми Восток -- легкая разминка перед марафонским бегом. Но спокойствия на душе не было: начальник станции, представив меня собравшимся, ни словом не обмолвился еще о нашей договоренности. Может быть, он передумал? И вдруг, взглянув на часы, Сидоров сказал: -- Через пять минут обед, остается последний вопрос... Борис, что к концу зимовки ценилось у нас на вес золота? -- Конечно, картошка, -- ни на секунду не задумавшись, ответил Сергеев. -- Точно, картошка. Ох, как в последние недели ее, родненькой, не хватает! Я вот к чему. Начальник экспедиции предупредил, что ни одного килограмма сверх положенного груза летчики нам не доставят, только запланированные рейсы -- и баста. И все-таки я предлагаю пожертвовать мешком картошки, чтобы взять на нашу станцию писателя: неужели Восток не заслуживает большего, чем двух-трех строчек в газете, как было до сих пор? Решайте, чтобы не проклинать меня потом, когда сядете на макароны и кашу. Кто за? Кто против? Воздержался? Пошутив по поводу того, "равноценная ли замена", проголосовали. Я горячо поблагодарил за доверие и пообещал на время пребывания на станции полностью отказаться от положенного восточнику картофельного гарнира. С этого дня мое положение на "Визе" упрочилось. Из субъекта без определенных занятий я стал полноправным членом коллектива и получил полное моральное право при разговорах небрежно ронять: "Мы, восточники..." И не без удовольствия ловил уважительные взгляды собеседников. Утро в Атлантике Вздох облегчения -- вышли из Бискайского залива. Боже, как нас пугали! -- Завтра входим в Бискайский, -- закрывая глаза и содрогаясь от воспоминаний, говорил знаток. -- Гарантирую штормягу в десять баллов. Там по-другому не бывает. -- Никогда? -- замирая, спрашивали новички. -- Почему никогда? -- вроде бы оскорблялся знаток. -- В прошлом году были все двенадцать баллов. Желчью травили. Помню, один чудак до того дошел, что за борт хотел выброситься. Пришлось связать. -- И с наслаждением косился на зеленеющих от страха новичков. И, представьте себе, ужасный Бискайский залив, где и в самом деле злостно хулиганят безнаказанные штормы, залив, дно которого усеяно обломками разбитых бурями кораблей, -- был тих, как Чистые пруды в Москве в безоблачную летнюю погоду, Новички приходили в себя. Но едва их бледные лица успевали покрыться легким румянцем, как знаток, эта зловещая Кассандра, вновь пророчествовал: -- Сороковые широты -- пробовали? Готовься, братва, звать маму. Десять раз их проходил -- десять раз выворачивался наизнанку. Помню одного чудака, косая сажень в плечах, мастер по штанге. Как вышли из штормяги -- скелетом мог работать в анатомическом музее. -- И там никогда не бывает штиля? -- стонали новички. -- В сороковых широтах?! -- Знаток начинал имитировать умирающего от смеха человека. -- Тогда рубите меня на филе и бросайте акулам! Неистовые, бушующие, опаснейшие для мореплавателей сороковые широты встретили нас так, словно решили искупить свою вековую вину перед человечеством. В жизни еще я не видел столь абсолютно спокойной водной глади. Взяв на камбузе ножи для обработки мяса, мы пошли разыскивать знатока, но тот наглухо заперся в каюте. Не хотелось ломать дверь -- вот единственная причина, которая лишила местных акул вполне заслуженного ими лакомства. -- Сороковые -- пустяки, -- вещал знаток, когда ножи были отнесены обратно на камбуз. -- Вот пролив Дрейка -- это да! Помню одного чудака... -- ...такого же отпетого брехуна, -- подсказывали уже обстрелянные новички. -- Как желаете, мое дело -- предупредить, -- сухо говорил знаток. -- Так вот. Прошлый раз, помню, мы входили... -- ...в пивную... -- ...в залив Дрейка, волны были высотой... -- ...с Эльбрус! -- Тьфу! Пропадайте пропадом! Над знатоком хохотали, и зря: в проливе Дрейка нас действительно тряхнуло, только на обратном пути. Мы оставили за собой Бискайский залив и вошли в Атлантику. С каждым часом становилось все теплее. Минуло десять дней -- и мы из осени забрались в лето, которое через две недели сменит зима, то есть не зима, а лето, поскольку в Антарктиде все наоборот. Привычный с детства календарь полетел вверх тормашками -- какая-то лихая пляска времен года. Все повеселели. Вчера днем на палубе стучали топоры -- под руководством боцмана Алексеева из досок и брезента сооружались два бассейна. Двадцатые числа ноября, в Москве на зимние пальто переходят, а мы гладим шорты. Утром Игорь Петрович Семенов уволок меня на верхнюю палубу наслаждаться восходом солнца. Сначала на горизонте виднелась преломляющаяся багрово-желтая полоса, и вдруг без всяких предупреждений из моря вынырнул и начал быстро увеличиваться в размерах золотой диск. Зрелище для богов. -- Красотища? -- спросил Игорь Петрович. -- Здорово, -- согласился я. -- Ну тогда будет не так обидно, -- сказал Игорь Петрович. -- Что не будет обидно? -- спросил я. -- Стирать рубашку, -- пояснил Игорь Петрович. Я отскочил от троса, на который изящно опирался -- так и есть, рубашка в мазуте, масле и еще какой-то дряни! Терпеливо подождав, пока я не кончил оскорблять трос, Игорь Петрович произнес. -- "Стал на ноги человек. Подпоясывался не лыком по кострецу, а московским кушаком под груди, чтобы выпирал сытый живот". Откуда? О ком? -- Том первый, Ивашка Бровкин начал делать карьеру, -- без раздумий ответил я. -- Ваша очередь: "Хотя Имярек уже по смеху угадал, что приехал не на беду, но продолжал прикидываться дурнем... Мужик был великого ума..." -- "Мужик был великого ума..." -- Игорь Петрович даже языком поцокал от удовольствия. -- Музыка! -- Нет, не выкручивайтесь, говорите откуда, -- допытывался я. -- Каждый ребенок знает, -- отмахнулся Игорь Петрович. -- Петр с Алексашкой и собутыльниками приехал к тому же Ивашке Бровкину сватать Саньку. Посложнее вопросы задавайте, вольноопределяющийся! Как-то в одном разговоре случайно выяснилось, что мы оба -- Игорь Петрович и я -- любим одни и те же книги: "Петра Первого" и "Похождения бравого солдата Швейка". Отныне, встречаясь, мы изо всех сил старались уличить друг друга в невежестве, но без особого успеха, так как книги эти были читаны раз по двадцать и местами запомнились чуть ли не наизусть. Меня Игорь Петрович прозвал "вольноопределяющимся" -- в честь незабвенного батальонного историографа Марека, и постоянно подшучивал над моими блокнотами. Стоило ему увидеть, что я делаю какую-либо запись, как он начинал декламировать: -- Пишите так: "Визе" летел по волнам навстречу опасности и судьбе. Под натиском бури трещали борта и прочие снасти. Владимир Санин орлиным взором окидывал бушующее море. "Вперед! -- восклицал он. -- К полюсу! Я не боюсь тебя, айсберг!" -- "Вы знаете меня только с хорошей стороны!" -- цитатой огрызался я -- "Осмелюсь доложить, что я не хотел бы узнать вас с плохой стороны!" -- парировал Игорь Петрович. Между тем верхняя палуба оживала. Послышался плеск воды: старпом поливал себя из шланга. Борода и бакенбарды, окаймлявшие лицо старпома, обильно татуированная грудь, делали его похожим на стивенсоновского пирата. А вот и два закадычных друга, инженеры-механики Лев Черепов и Геннадий Васев, мои соседи по столу в кают-компании и будущие приятели. С первых же дней морского путешествия они начали быстро и уверенно полнеть, да так, что спортивные костюмы уже обтягивают их, как перчатки. Вот друзья и бегают, и приседают, и гири толкают, что, на мой взгляд, помогает им не столько сбрасывать вес, сколько нагуливать аппетит: через подчаса за завтраком они будут творить чудеса. Тут же боксирует с тенью Борис Елисеев, инженер по электронике, великодушно разделивший со мной свою каюту. Борис превосходно сложен, мужествен и красив. Тщательно выбритый, подтянутый, спокойный и сдержанный, с неизменной трубочкой во рту, Борис являет собой образец уживчивого соседа. Вставая на ночную вахту, он никогда не хлопнет дверью -- качество, которое я считаю неоценимым. На "Визе" он ведает электронным оборудованием и "успокоителями качки", и как только море начинает волноваться, к Борису обращаются умоляющие взоры страдальцев, которые следят за каждым его движением и радостно сообщают друг другу: -- Елисеев пошел врубать успокоители! Гремят гири и гантели, над столом носится избитый ракетками шарик, со свистом рассекают воздух скакалки. -- Завтра же начинаю делать зарядку! -- пылко заверяю я Игоря Петровича. -- Вот увидите! -- Зарядка -- это замечательно, -- не скрывая иронии, констатирует Игорь Петрович и достает сигареты. -- Угощайтесь, пока еще не стали святым. -- Натощак курить очень вредно, -- голосом отпетого ханжи говорю я, вытаскивая зажигалку. -- Что вы говорите? -- удивляется Игорь Петрович. -- Вот бы никогда не подумал! Увы, жизнь так устроена, что лишь вредное доставляет удовольствие. Поэтому я всегда шарахаюсь от полезного, как черт от ладана. Утро на "Визе" заканчивалось диспетчерским совещанием. В конференц-зал приходили капитан и его помощники, начальники антарктических станций и отрядов. Синоптики развешивали на стенде карты погоды и полученные со спутников Земли снимки, на которых наша земная атмосфера выглядела разорванной в клочья -- поле боя циклонов, антициклонов и прочих стихий. Синоптики докладывали о перспективах на ближайшие сутки, а потом начальник экспедиции зачитывал антарктическую сводку. Начиналось деловое обсуждение, постепенно переходившее в беседу на вольные темы. Здесь можно было узнать все свежие новости, выловленные радистами из эфира, -- а в открытом море новости ценятся чрезвычайно высоко. -- Мирный, -- глядя в сводку, сообщал Владислав Иосифович Гербович, -- температура минус пятнадцать, ветер двадцать пять метров в секунду, санно-гусеничный поезд Зимина готовится к походу на Восток, все в порядке... Молодежная... Новолазаревская... Все в порядке... Станция Восток... потеплело, минус пятьдесят шесть градусов. -- Пора переходить на плавки с меховым гульфиком! -- Станция Беллинсгаузена, -- продолжал начальник. -- Как обычно, полный джентльменский набор: метель, мокрый снег с дождем, туман, гололед, плюс семь градусов. Иронические взгляды в сторону Игоря Михайловича Симонова. Тот привык к нападкам на свою станцию, которая, будучи антарктической по форме, является один бог знает какой по содержанию. Уникальный микроклимат! Тепло и сыро. "Как говорят -- "антарктические субтропики". -- Мы заседаем, а первые ласточки уже загорают,-- поглядывая в окно, сказал Гербович. -- Юлий Львович, нужно рассчитать время для загара с учетом высоты солнца и прочих факторов, дайте рекомендации по судовой трансляции. Юлий Львович Дымшиц, главный врач экспедиции, кивнул, но при этом на лице его изобразилась некоторая безнадежность: кто станет слушать рекомендации, когда предстоит долгая полярная ночь? Все равно будут загорать на "полную катушку" -- от восхода до заката. Всех развеселил главный механик судна Олег Яковлевич Кермас. На вопрос, готовы ли его ребята к работе в тропических условиях, он ответил: -- Готовы. В тропиках машинная команда будет в основном... на палубе. -- А главный механик где будет? -- Конечно, среди коллектива! Вскоре начальник экспедиции понял, что любое деловое обсуждение неизбежно упирается в тему загара. -- Ладно, пошли впитывать солнце. Скоро оно будет только сниться! "Товарищи, назначенные чертями!" На экваторе я ухитрился поймать насморк. Солнце палило с такой неистовой силой, что прямо на палубе можно было жарить яичницу, а я ни на секунду не расставался с носовым платком. Потом навел у врачей справки: насморк на экваторе в литературе до сих пор не описан, и посему я являюсь обладателем уникального научного материала, который готов предоставить в распоряжение Академии медицинских наук. Справедливости ради замечу, насморк оставил сильное, но далеко не единственное впечатление о переходе экватора. Помните у Булгакова в "Мастере и Маргарите" эпизод, когда Римский разоблачил своего соратника по варьете Варенуху? Завербованный в черти, Варенуха перестал отбрасывать тень -- страшное открытие, едва ли не лишившее бедного Римского рассудка. Так вот, у нас на судне наступил момент, когда тень потеряли все, независимо от служебного положения и морального облика -- солнце стояло в зените. Было весьма приятно сознавать, что ты не отбрасываешь тени, но в то же время не являешься чертом. Кстати, о чертях -- их у нас появилась целая дюжина. Уже за несколько дней до перехода экватора посланцы преисподней начали собираться в кают-компании, при закрытых дверях готовясь к шабашу на празднике Нептуна. Из кают-компании доносился дьявольский хохот. Если ветераны антарктических экспедиций, уже подвергавшиеся экзекуции, относились к предстоящему шабашу спокойно, то новички суетились, нервничали и льстиво заглядывали чертям в их черные глаза. Впрочем, главный черт был голубоглазым -- им оказался Тимур Григорашвили, мощный торс которого и выразительное лицо, украшенное орлиным носом, по мнению устроителей праздника, навевало мысли о потусторонней силе. Новички волновались не так уж и зря: бывали случаи, когда во время обряда крещения черти входили в раж и наносили язычникам телесные повреждения. Поэтому перед самым экватором чертей и наяд вызвал к себе старпом и обратился к ним с предупреждением, мгновенно облетевшим весь "Виэе": -- Товарищи, назначенные чертями! Прошу неукоснительно соблюдать правила техники безопасности! Вы будете строго отвечать за каждую сломанную конечность. Черти ответили понимающим воем. И вот наступил долгожданный момент: диктор торжественно сообщил по судовой трансляции, что на борт со своей свитой прибыл Нептун, повелитель морей и океанов. Одетый в модную царскую одежду, в короне, усеянной драгоценными камнями, Нептун выглядел величественно в отличие от своих весьма бесцеремонных дурно воспитанных и с ног до головы устрашающе разрисованных приближенных. Взгромоздившись на помост, этакое сколоченное из досок лобное место, они пустились в пляс, испуская крики, от которых кровь стыла в жилах. Утихомирив свиту, Нептун произнес речь, выслушанную, как положено, с огромным вниманием. Крестить в купели новичков -- такова плата, которую он желает получить в обмен на ключ от экватора. Ну а если капитан догадается, что он, Нептун, не прочь смочить горло -- тем лучше для судна, море будет спокойнее. Капитан Троицкий согласился на плату и догадался. Он преподнес Нептуну чарку, которую его величество опрокинул в рот столь лихо, что вызвал бы зависть у завсегдатаев любой пивнушки. И капитан удалился невредимым под уважительное подвывание чертей -- он уже не раз переходил экватор и посему от купания освобождался. Но сопровождавший его первый помощник Богатырь не зря оделся с максимальной скромностью: невзирая на высокий ранг новичка, черти с головой окунули его в бассейн. Затем на помост взошел отряд аэрологов и метеорологов, возглавляемый Геннадием Бардиным. Сначала Нептун не без интереса слушал лекцию в стихах о заслугах отряда в изучении атмосферы, но стоило Бардину саркастически заметить, что его наука в силах ада не нуждается, как царь поморщился и слабым мановением руки велел чертям кончать это безобразие. И океан огласили дикие вопли: словно подброшенные катапультой, в воздух взлетели тела еретиков, чтобы спустя секунду рухнуть в бассейн. А дабы принявшие крещение не жаловались, что их плохо обслуживают, черти предварительно вымазали их адской смесью иа машинного часла, соляра, графита и еще какого-то дьявольского снадобья. Затем эшафот заполнили коленопреклоненные радисты, руководимые начальником отряда Михаилом Игнатьевичем Журко. Чтобы смягчить свою участь, они пытались было подсунуть чертям взятку -- две бутылки шампанского, что на поверку оказалось сплошной липой, так как бутылки были заполнены морской водой. И обманщики немедленно полетели в бассейн, вместо заклинаний бормоча про себя морзянку. Обряд крещения продолжался. В воздухе то и дело мелькала пятки инженеров и техников, младших научных сотрудников и кандидатов различных наук. Черти и наяды с гиканьем выволакивали на помост визжащих от страха новичков, чтобы вымазать их с головы до ног и отправить в воду. Дошла очередь и до меня. Язвительно заметив, что корреспондентам вода особенно полезна, когда не хватает материала, Нептун громовым голосом провозгласил: -- В купель его! Предупрежденный старожилами, я не оказывал силам мрака никакого сопротивления и относительно дешево отделался. А строптивым новичкам, которые пытались избежать обязательной водной процедуры и прятались по разным углам, пришлось худо: их отдавали в руки придворного лекаря, который смотрел им горло, насильно раскрывая рот полуметровой стерильной доской, и бестрепетной рукой ставил трудносмываемые печати значительно ниже спины. Все эти сцены снимались на пленку десятками любителей, и некоторые особо пострадавшие (особенно с печатями) готовы были за негатив проползти на коленях всю палубу туда и обратно. Когда ни одного необращенного язычника не осталось, Нептун (в миру метеоролог станции Новолазаревская Петр Тарамженин) объявил праздник в свою честь закрытым. И у душевых кабин выстроились длинные хохочущие очереди: все были настолько расписанными, что не узнавали друг друга. При помощи наждачной бумаги и стиральных порошков мы к вечеру кое-как отмылись от дьявольских отметин и вновь собрались на палубе, где в торжественной обстановке капитан вручал дипломы о переходе экватора. Так закончился этот памятный день. "Визе" пошел под горку. Медленно, но верно мы становились антиподами. Через две недели -- Антарктида. Но, честно говоря, все разговоры шли не о ней: ведь наш славный "Визе", шутка ли сказать, на всех парах несся в Монтевидео! Южный Крест Ночью в дверь каюты громко постучали. Вошел вахтенный матрос. -- Кто это здесь хотел посмотреть на Южный Крест? Борис Елисеев пробормотал что-то вроде: "Этот сумасшедший на верхней койке" -- и мгновенно уснул. Я соскочил вниз, ополоснул лицо и помчался будить Черепова и Васева. Днем они пришли в восторг от предложения вместе полюбоваться звездами и десять раз напоминали, чтобы я не забыл их разбудить. Стащить с дивана Васева мне не удалось -- не открывая глаз, он лягался ногами с беспредельной решимостью человека, борющегося по меньшей мере за свою жизнь. Тогда я принялся за Черепова. Лева ясным голосом отлично выспавшегося человека поблагодарил меня, заверил, что через две секунды встанет и тут же задал такого храпака, что начали вибрировать переборки. Когда я вновь подергал его за ногу, картина повторилась с той только разницей, что вместо "большое спасибо" Лева промычал сквозь сон "какого дьявола...". Честно выполнив свой долг, я отправился на верхний мостик, по которому расхаживал одетый в элегантные шорты старпом. Удивительная ночь! Безбрежный океан тихо плескался у наших ног, нежась в ласковом свете звезд, неестественно больших и сияющих, словно их старательно надраили зубным порошком. И странное ощущение: звезды были какие-то не такие. Особенно смущала Большая Медведица, которая выглядела так, будто у нее были вывихнуты все суставы. Наверное, столь же нелепое впечатление произвела бы собака, бегущая по земле хвостом вперед. Сразу и не сообразишь, что к чему, -- перевернутая наоборот Большая Медведица! К счастью, я в свое время учился в школе и наслышался о всяких фокусах южного полушария, где все вывернуто наизнанку, с точки зрения жителей северного полушария, которое, в свою очередь, выглядит таким же нелепым в глазах наших антиподов. Попробуй разберись, кто прав и чья Медведица настоящая. Быть не может, чтобы люди упустили такой шанс -- не поспорить на эту благодатнейшую тему. К слову сказать -- а почему бы и нет? Мы часто спорим по куда менее умным поводам и с треском ломаем копья там, где могла бы остаться в целости простая швейная игла. Есть множество научных определений понятия "человек": существо, обладающее особо развитым мозгом, чувством юмора, умеющее трудиться по заранее разработанному плану и так далее. Я бы еще добавил: и безмерно любящее яростно спорить, до хрипоты и инфаркта. Конечно, есть споры, в которых рождаются великие истины, но это, как говорили Илья Ильф и Евгений Петров, "в большом мире", где "людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество". А в "маленьком мире" не дискутируют, а заключают пари и сотрясают воздух. Я видел в одном санатории двух с виду вполне нормальных и даже солидных людей, которые до обеда неистово спорили о том, кто красивее -- блондинки или брюнетки, а к ужину вдрызг разругались, не сойдясь в определении породы пробежавшей мимо собаки. Энергии, которую затратили на свои аргументы оба бездельника, вполне хватило бы, чтобы осушить большое болото. А один мой знакомый, интеллигентный человек, создающий проект сверхмощной турбины, после одной дружеской дискуссии вернулся домой с расквашенным носом и наполовину оторванным ухом. О чем же он спорил? Может быть, о плазме или теории относительности? О волнах национализма, распространяющихся по миру с неистовством и скоростью цунами? О гальванизации старой и много раз битой теории Мальтуса? Нет. Он просто доказывал своим соседям по трибуне, что футболисты их любимой команды должны переквалифицироваться на мастеров лото. Итак, прежде чем начать спорить, читатель, подумай, на что ты будешь тратить драгоценное вещество своего мозга -- на проблему размещения ангелов на конце иголки или на нечто действительно достойное мыслящего человека. Возвратимся, однако, на землю, вернее, на море, или на небо -- как вам будет угодно. -- Получайте обещанный Южный Крест, -- с величественной простотой монарха, вешающего на шею рыцаря орден Подвязки, сказал старпом. -- Задирайте голову и смотрите. Он ткнул пальцем в скопление звезд, и я увидел легендарный, неоднократно воспетый, удивительный и волшебный Южный Крест. Разумеется, я издал восторженное восклицание, и тут же выяснилось, что напрасно, потому что старпом пошутил. Под ухмылки вахтенных матросов он вновь начал водить перстом по небу, но -- стреляного воробья на мякине не проведешь! -- я потребовал карту и убедился, что невзрачный ромбик, внутри которого болтаются несколько обыкновеннейших звездочек, и в самом деле является легендарным, неоднократно воспетым и так далее Южным Крестом. Откровенно говоря, я ожидал чего-то большего и был разочарован, словно вместо ордена Подвязки получил благодарность без занесения в личное дело. Зато истинное удовольствие доставило мне созерцание Канопуса, ярчайшей звезды, красоту и величие которой оспаривает разве что Сириус. Канопус дал свое имя рыболовному траулеру, на котором несколько лет назад я плавал; было приятно встретиться со старым знакомым и помахать ему рукой. Старпом тут же рассчитал, что если Канопус не успел зазнаться и ответит на мой дружественный жест, то его привет дойдет до меня через не помню сколько тысяч лет. Ладно, подождем, мы люди не гордые... Монтевидео Если двадцать дней подряд под твоими ногами качается палуба; если все эти дни не видишь вокруг ничего, кроме опостылевших волн; если все чаще бегаешь в штурманскую рубку, чтобы украдкой взглянуть на карту и с деланным безразличием спросить: "Интересно, сколько миль осталось до берега?" -- значит, все твое существо жаждет суши. Дольше всего, просто нескончаемо долго, в море тянутся две вещи: качка и подход к причалу. Качка осталась позади и ждет нас впереди, а к причалу мы ползем сейчас, причем так удручающе медленно, словно наш гордый красавец "Визе" получил инвалидность первой группы. И ползем за невзрачным, ободранным буксиром, капитан которого смотрит на нас сверху вниз, хотя его корыто болтается у "Визе" под ногами. Огромный город, залитый декабрьским зноем, щетинится небоскребами. Монтевидео... Сегодня мы будем шагать по асфальту Южно-Американского континента! -- Первым делом, конечно, выпью пивка, -- мечтает один, -- а потом в парк, вздремнуть на травке. На зелененькой пахучей травке, понимаешь? -- А ты ничего, любознательный малый, -- хвалит приятель, -- вернешься домой -- много интересного про Монтевидео расскажешь. Как пиво дул, на траве храпел... -- Братва, у кого есть разговорник? -- А что тебе надо? -- Ну что-нибудь этакое, для дружбы и взаимопонимания. Вроде "бхай-бхай". -- Это пожалуйста, сколько хочешь. Вот, зубри: "Сеньор, а в Уругвае имеют представление о такой игре, как футбол?" Будешь другом на всю жизнь. Рядом консультируют новичка: -- Как войдешь в магазин, шаркай подошвой и вежливо, но с достоинством рявкай: "Привет мой вам, сеньоры! Как детишки, налоги? Меня зовут Вася". Сеньоры со всех ног бегут тебя обслуживать, а ты говоришь: "Пардон, не все сразу. Хау мач, или, по вашему, сколько стоит? Даю любую половину". Если намнут бока -- требуй жалобную книгу. Идет швартовка. По причалу расхаживает толстый полицейский. Он важен, как премьер-министр. На его бедре болтается огромный кольт. Наши вопросы страж порядка игнорирует. В порядке психологического опыта спускаем ему на бечевке пачку сигарет. Оглянувшись, полицейский подмигивает, ловким движением отцепляет пачку и кладет в карман. Совершив грехопадение, он становится дружелюбнее. Между тем на причал въезжает, дребезжа всеми частями, музейный рыдван, оглушительно чихает, выпуская черное облако, и из кабины, кряхтя, выползают два старика. Они приветливо машут нам руками и подходят к борту. Не успеваем мы обменяться догадками, как старики хором спрашивают: -- Земляки, селедки нема? И замирают ь безумной надежде. Им поясняют, что селедка есть, но на камбузе и что это совсем не простое дело -- разжалобить кока или начпрода. -- Ба-аночку селедочки, хоть кусочек! -- ноют старики. Выясняется, что они живут в Уругвае больше шестидесяти лет и все эти годы изнывают по селедке, потому что местные жители -- мясоеды, которые и не подозревают о том, что на свете есть такое волшебное лакомство -- селедка. И как только в Монтевидео приходит русское судно, они бросают свои дела и бегут на причал -- авось повезет. В прошлом году кок одного транспорта, человек с большим сердцем по имени Степа, отвалил им по целой тихоокеанской селедке, и если мы увидим Степу, то должны ему передать, что его имя с большим уважением вспоминается в Монтевидео. Конечно, банка или целая селедка на каждого -- это для нас слишком накладно, но если мы угостим их хотя бы парочкой ломтиков, то бог -- он все видит! Он зачтет этот благородный поступок. Вечером кок долго выяснял, какой это негодяй вскрыл большую банку и вытащил из нее несколько селедок... Наконец все формальности были закончены, мы уселись в два больших автобуса и отправились на экскурсию по городу. Цели туристов и устроителей экскурсий обычно диаметрально противоположны: первые хотят как можно больше увидеть, вторые -- как можно быстрее закончить это канительное дело. Поэтому наши автобусы мчались по улицам как зайцы, за которыми гнались собаки. С гидом нам тоже не очень повезло: этот безупречно одетый и хорошо воспитанный юноша с ласковыми глазами молочного теленка из всего великого и могучего русского языка усвоил несколько слов, привести которые, несмотря на их звучность и энергичность, я решительно не в состоянии. Пришлось объясняться на английском, каковым обе стороны владели одинаково уверенно, возмещая нехватку слов щелканьем пальцев. Поэтому наш разговор удивительно напоминал треск кастаньет, а по окончании экскурсии гид не мог пошевелить кистью руки -- у него распухли пальцы. Монтевидео, город с более чем миллионным населением, производит впечатление неряхи. На улицах грязно; курильщики, отчаявшись найти урну, забрасывают тротуары окурками; скомканная бумага, конфетные обертки и прочий мусор отданы на волю океанского ветра. Особенно удручает неряшливостью ведущая от порта в центр улица Колумба. Если бы великий мореплаватель мог знать, что его имя будет использовано с такой целью, он бы десять раз подумал, стоит ли открывать Америку. На каждой стене -- рекламы кока-колы и электробритв "Филипс", на каждом углу -- американские, голландские, французские, западногерманские и так далее банки. Ошеломленный турист может сделать вывод, что цель жизни уругвайца -- выпить "коку", побриться и затеять финансовую спекуляцию. У подъездов деловых и правительственных зданий расхаживают вооруженные автоматами солдаты. В Уругвае неспокойно, грабят банки и воруют крупных правительственных чиновников. Одного министра украли за несколько дней до нашего прихода -- в Южной Америке это стало для экстремистских групп правилом хорошего тона. Министров и послов здесь теперь охраняют наравне с сейфами и по тому же принципу: чем значительнее лицо (сумма) -- тем больше охрана. Скажем, министр иностранных дел эквивалентен сейфу с тонной золота, а министр здравоохранения тянет от силы на килограмм серебра. Поэтому, если за первым неотступно следуют несколько автоматчиков, то для второго достаточно сторожа с дубинкой. Главная улица 18 июля замыкается зданием парламента -- как Невский проспект и Адмиралтейство в Ленинграде. У входа в парламент -- обязательный автоматчик. Вестибюль украшен отличными произведениями искусства инков, ацтеков и других народов, перебитых в свое время испанцами и португальцами во славу господню. Особенно нас восхитила гигантских размеров голова языческого бога, высеченная из камня. Все экскурсанты сочли своим долгом сфотографироваться на фоне головы, после чего выяснилось, что оригинал, видимо, остался у бога на плечах, а нам подсунули имитацию из пластика. Было тем более обидно, что на лжеголову мы затратили много времени, и поэтому гид погнал нас по парламенту таким стремительным галопом, что служители всполошились: не начались ли беспорядки? На каждый зал мы затрачивали от пяти до десяти секунд, и лишь палате сенаторов из уважения к вершителям судеб уделили целых полминуты. Зал палаты отделан великолепным деревом, кресла мягкие, наглухо прибитые к полу, что имеет свой смысл, ибо сенаторы в поисках аргументов иной раз обрушивают на головы политических противников все, что попадется под руку. В Монтевидео шутят, что настоящую потасовку можно увидеть не на стадионе, а в парламенте. Затем наши автобусы поползли на высокую гору, на вершине которой сохранилась средневековая испанская крепость с пушками. В эти дни в Монтевидео со всего мира съехались миллионеры -- члены какого-то благотворительного общества. И вот одновременно с нами поглазеть на крепость прибыл автобус с миллионерами. С виду это были самые обычные люди, на удивление скромно одетые. Один финансовый воротила, облаченный в поношенные джинсы и немало испытавшую на своем веку ковбойку, выглядел столь жалким, что так и хотелось сунуть ему монету: может, бедняга давно уже ничего не ел. Гид любезно согласился стать моим переводчиком и обратился наугад к первому же попавшемуся под руку миллионеру, который оказался владельцем металлургического завода из Соединенных Штатов Америки. Мы представились друг другу. Ниже следует стенографическая запись нашей беседы. Я: Хау ду ю ду? ОН: Ол райт. К сожалению, наш автобус уже трогался с места, так что на этом я вынужден был закончить интервью. Думаю, однако, что оно не могло не оставить глубокий след в сознании этого эксплуататора. Во всяком случае, когда я вскочил на подножку, он смотрел на меня, растерянно разинув рот: наверное, понял, что я разгадал его сущность. Следующую остановку мы сделали у резиденции президента Уругвайской республики. Встречать нас он не вышел -- видимо, его не предупредили о нашем приезде. Из подъезда, правда, выскочил веселый мулат с метлой в руке и поднял перед нашими носами облако пыли -- традиционный знак уважения к важному посетителю. Прочихавшись, мы поручили мулату передать президенту и его супруге наши приветы и укатили. Знаменитый стадион, арену кровопролитных сражеяий между болельщиками "Насьоналя" и "Пеньяроля", мы проскочили не останавливаясь: игры сегодня не будет, и ворота закрыты. Расположен стадион на редкость удачно: напротив -- университетская клиника, в двух шагах -- кладбище. Просто и предусмотрительно, болей за свою команду на здоровье. А вот и Карраско -- самый чистый, зеленый и тихий рийон столицы. Пожалуй, и самый малоэтажный: сливки общества предпочитают жить в особняках. Гид рассказал, что житель Карраско, имеющий только одну машиау, чувствует себя социально ущемленным, такой, простите, голодранец может лишиться уважения соседей или, еще хуже, кредита в банке. Раз уж ты живешь в Карраско -- закладывай в ломбард последние брюки, но покупай вторую машину. Слушая эти высказывания гида, я, разумеется, не мог предполагать, что на следующий день мне придется пережить драму покупателя автомобиля. А случилось это так. Гуляя по городу, мы -- Лева Черепов, Геннадий Васев и я -- набрели на автомобильный салон. Я решил прицениться к машине. Лева и Геннадии принялись меня отговаривать. "Посмотрят на твои скороходовские босоножки -- и спасибо скажешь, если не накостыляют по шее!" Но я был непреклонен, ибо видел, как одеваются миллионеры, и справедливо полагал, что по сравнению с некоторыми нз них выгляжу как великосветский денди, проматывающий на модный гардероб свое состояние. И смело вошел в салон. На пьедестале стоял неправдоподобно длинный, свер кающий лаком голубой "шевроле". Стоял, наверное, давно, потому что у хозяина салона было заспанное, скучное и безнадежное ли