цо человека, который уже ничего хорошего не ждет от жизни. По обязанности хозяин встал и поклонился -- скорее всего для того, чтобы скрыть зевок. Я поступил так, как сделал бы на моем месте любой другой миллионер: лениво направился к машине, скептически похлопал ее по крыльям, открыл дверцу и развалился на кожаном диване. Черепов и Васев начали вертеться вокруг и хихикать -- нашли место и время! Сделав страшные глаза, я заставил их утихомириться и ледяным голосом набитого долларами янки спросил хозяина: -- Хау мач? Сколько стоит эта консервная банка? Здесь уже хозяин не выдержал. Льстиво заглядывая в лицо настоящего покупателя и размахивая руками с такой быстротой, что свистело в ушах, он обрушил на меня целый водопад слов, из которых я понял только одно: "сеньор". Оно прозвучало минимум сто раз и произносилось с чудовищным почтением. -- Хау мач? -- прервал я эти излияния с нетерпением человека у которого время -- деньги, и протянул хозяину блокнот с авторучкой. Хозяин поклонился, почмокал губами и начертал: 7000. -- Долларов? -- Си, сеньор! Я вытащил из кармана добротный бумажник, в котором находилась несметная сумма -- 2 доллара 40 центов в пересчете на уругвайские песо. -- Не делаешь ли ты ошибки? -- Черепов соорудил постную физиономию. -- По-моему, машина недостаточно хороша для тебя. -- Только "роллс-ройс"! -- поддержал его Васев. -- А мотор? -- пренебрежительно ронял Черепов. -- Жалких сто двадцать лошадиных сил! -- Только "роллс-ройс"! -- злодействовал Васев. -- Ноу, ноу, сеньоры! -- завопил хозяин, с ненавистью глядя на подсказчиков, срывающих выгодную сделку. -- "Роллс-ройс" -- фи! Тьфу! "Шевроле" -- ах! Но было поздно -- преодолевая вялое сопротивление настоящего покупателя, Васев и Черепов вытащили его из салона. Однако хорошо смеется тот, кто смеется последний. Не успели мы, весело обсуждая подробности нашего визита, пройти полквартала, как я вспомнил, что забыл в руках у хозяина свою авторучку. Нужно было посмотреть на его лицо, когда я вернулся! -- "Шевроле" -- ах! -- завопил он, сверкая глазами. -- Та-та-та-та-та-та! (Неразборчиво). -- Си, сеньор! Та-та-та! Пришлось его разочаровать и жестами пояснить, что я вернулся не для того, чтобы купить недостаточно хороший для меня "шевроле", а чтобы получить принадлежащую мне авторучку. Лицо хозяина мгновенно стало сонным, скучным и безразличным. Об авторучке он и слышать не хотел -- отмахивался и делал вид, что совершенно не понимает, о чем идет речь. Нажился все-таки, спрут, за мой счет! Так я остался без своей любимой авторучки... Мы продолжали бродить по городу без переводчика, руля и ветрил -- куда ноги поведут. Стадион закрыт, музей закрыт, зашли в кино. Посмотрели да экран минуты две -- и выскочили на свежий воздух: жуткая и пошлейшая кинопохабщина, рассчитанная на зрителя с иктеллектом ящерицы. Контролер понимающе ухмыльнулся, кивнул в сторону зала и сплюнул. Не желая отставать от других туристов, фотографировались у памятников. Как правило, это национальные герои на лошадях; один из них, генерал Артикос, даже на фоне двадцатипятиэтажного небоскреба производит большое впечатление своей внушительной осанкой. Хорош и памятник первым переселенцам -- упряжка быков тащит за собой повозки. Очень динамичная группа. Быки выглядят так естественно, что на них охотно лают собаки. Что же касается архитектуры, то судить о ней не берусь: за два дня я видел слишком мало, да и не считаю себя знатоком в этой области. Дома как дома, ничего необычного. Другое дело -- Рио-де-Жанейро, куда мы попали на обратном пути. Там даже дилетанту ясно, что перед ним великий город. Жители Монтевидео, как и положено южанам, общительны и чрезмерно возбудимы. На простой вопрос: "Как проехать к порту?" -- вам ответят монологом минут на пять, в корне пресекая все ваши попытки вставить слово или удрать; но если и вас о чем нибудь спросят, наберитесь терпения. Мы мирно шли по улице, когда на меня налетела экзальтированная сеньора с двумя девочками-близнецами и начала бурно о чем-то спрашивать, даже не спрашивать, а неистово кричать, непрерывно шлепая своих шалуний и выкручивая пуговицу на моей рубашке. Когда сеньора иссякла, я на варварском английском языке дал ей понять, что она обратилась не по адресу. Сеньора гневно рванула пуговицу и обрушилась на Васева, который угощал девочек конфетами и бормотал про себя что-то вроде: "Ну и трещотка! Зря время теряешь, красавица". Наконец над ней сжалился какой-то прохожий, и сеньора, подхватив девочек, рванулась кудато со скоростью звука. Продавцы в магазинах изысканно вежливы -- а что делать? Цены на товары слишком высокие, и даже в универмагах покупателей можно пересчитать по пальцам. Все товары -- импортные, кроме сувениров, отлично выделанных коровьих шкур (никогда бы не подумал, что коровы носят на себе такую красоту!) и ножей. Особенно непривычна тишина в книжных магазинах: за средних габаритов книгу средний уругваец должен выложить дневной заработок. Мы прикинули, что у нас книги раз в пять дешевле: одна из причин того поражающего мир явления, что в нашей стране читают больше, чем в любой другой. На прилавках -- много переводов русской и советской классики: Толстой, Достоевский, Горький, Шолохов, Ильф и Петров. Но львиную долю полок отхватили себе детективы; одна Агата Кристи занимает куда больше места, чем все классики мировой литературы, вместе взятые. На прощание, мобилизовав остатки валюты, мы посетили "чрево Монтевидео" -- колоссальный крытый рынок, на котором шумит, спорится, орет и скандалит многотысячная толпа домохозяек, портовых грузчиков, матросов, зеленщиков, оборванных мулатов и высокомерных полицейских. Десятки туш, сотни колбас, холмы апельсинов и терриконы овощей, лимоны, бананы -- изобилие продуктов, цены на которые непрерывно растут. Дорого -- домохозяйки хватаются за сердце и потрясают кулаками. Мы пристроились к барьеру, за которым два ловких кабальеро орудовали на жаровнях, получили по изумительному шашлыку и по бутылке ледяной "коки" -- роскошный обед, о котором мы не раз вспоминали в Антарктиде. И вот мы снова на борту, и змеи швартовых тянутся с причала на палубу. Идет прощание с последней свободной от снега и льда землей, теперь нам надолго привыкать к белому цвету. -- Видишь тот небоскреб? -- спрашивает матрос приятеля. -- Справа или в центре? Матрос терпеливо объясняет, на какой небоскреб он хочет обратить внимание. -- Ну, доложим, вижу. И что из этого? -- Ничего особенного, -- вздыхает матрос. -- Я покупал там мороженое. И последнее видение: чуть не опоздав, к борту, запыхавшись, подбегают два знакомых старика. -- Земляки, селедки нема? И "Визе" уходит в океан. День с восточниками Утром Василий Семенович Сидоров собрал восточников. -- Все любят картошку? -- опросил он. -- Все! -- Не верю! Если бы мы по-настоящему ее, родную, любили, то не потеряли бы бдительность. А ни у кого из нас не поднялась рука, чтобы осмотреть купленные в Монтевидео мешки с картошкой. Те самые, что полетят с нами на Восток! Сидоров был расстроен и зол. Ночью, терзаемый дурными предчувствиями, он решил развеять свои сомнения и вскрыл один мешок, затем второй, третий... Надули нас здорово: по меньшей мере десятая часть картошки была выброшена в океан, хотя этого куда больше заслуживали наши поставщики, которые, наверное, в своих оффисах потирают руки и посмеиваются над доверчивыми покупателями. Сидеть Востоку лишний месяц на кашах и макаронах! -- Какая похуже и помельче -- сыпьте в отдельные мешки, съедим в первую очередь, -- распоряжался хмурый Сидоров. В жизни я еще не видел, чтобы люди с такой нежностью перебирали картошку! Судьба едва ли не каждой отдельной картофелины решалась судом присяжных: а вдруг она не совсем безнадежна, а вдруг ее можно спасти? И за борт летело только гнилье и никуда не годная мелочь. Весь день проработали, а вечером вновь собрались, на этот раз соблюдая строжайшую конспирацию. С интервалом в одну минуту восточники, разодетые "как в страшный день своей свадьбы" (Анатоль Франс), поднимались на самую верхотуру, где у гидрохимической лаборатории стоял дежурный и с безразличным видом профессионального заговорщика цедил сквозь зубы: "Пароль... "У вас продается славянский шкаф?" -- "Шкаф продан, есть никелированная кровать". -- "С тумбочкой?" -- "С тумбочкой. Проходи в рай!" Лаборатория, в которой еще несколько часов назад вдумчивые люди разоблачали тайны океана, выглядела антинаучно. Посреди стола, где днем возвышались аналитические весы, лежали шпроты, место реактивов заняла нарезанная ломтиками колбаса, а стройные ряды колб и реторт сменила батарея бутылок. Здесь священнодействовал Коля Фищев, зарастающий свежей бородой аэролог. Он расставлял стаканы, готовил бутерброды, бил по рукам нетерпеливых гостей и жутким шепотом призывал:" -- Ш-ш-ш! Капитан не спит! Происходило вопиющее нарушение правил внутреннего распорядка: восточники отмечали очередные дни рождения -- астронома Геннадия Кузьмина и мой. Высокое начальство, поставленное в известность, выразило надежду, что будет соблюдаться "необходимый коэффициент спокойствия". И восточники проявили исключительную дисциплинированность, чему, кстати, способствовало до обидного малое количество спиртного -- в переводе на душу населения. Из добытого спирта микробиолог Рустам Ташпулатов и Гена Арнаутов, проявив необычайную изобретательность, создали два вида напитков -- "Ташпулатовку" и "Арнаутовку". "Ташпулатовка" содержала сорок семь процентов спирта и пятьдесят три процента воды, а "Арнаутовка" -- сорок семь процентов спирта, пятьдесят процентов воды и три процента варенья. Пусть вас не удивляет процент спирта -- по морской традиции он соответствовал широте, которую в данный момент преодолевает судно. Что же касается напитков, то они заслужили всеобщее одобрение и были рекомендованы к массовому производству, а их изготовители получили почетное звание "Мастер -- золотые руки". Именинников посадили на два единственных в лаборатории стула и под завистливое перешептыванье вручили подарки. Кузьмин, как астроном, получил цейсовский бинокль -- превосходный оптический инструмент, мастерски сделанный из двух пивных бутылок, а мне досталась (взамен пропавшей в Монтевидео) метровая деревянная ручка с пером, выдернутым из хвоста залетного альбатроса. Кроме того, в нашу честь была спета песня и продекламированы стихи. Оду, посвященную автору этих строк, привожу полностью: Чтоб не сказали нам потом, Что о Востоке мы все врем, -- С собой писателя везем. Теперь брехать не будем сами -- Пусть это сделает В. Санин! Вечер удался ка славу. Валерий Ельсиновский и метеоролог Саша Дергунов, научные сотрудники Геннадий Степанов и Никита Бобин играли на гитарах, подпевая себе вполголоса, ребята пели, шутили, смеялись и так накурили, что предложение доктора по очереди сбегать в медпункт и подышать из баллона кислородом я готов был принять всерьез. -- В твоем распоряжении, Валерий, на Востоке будет несколько баллонов, -- заметил Сидоров. -- В первые дни на них все поглядывают, как коты на сметану. Только привыкать к кислороду не стоит; те, кто не выдерживал и прикладывался, говорили -- тянет как к куреву. Лучше себя перебороть, рано или поздно одышка пройдет. -- А что? Давайте бросим курить! -- пылко предложил Тимур Григорашвили. -- Все вместе! А? Давайте! Голосуй, начальник! -- Аналогичная ситуация произошла несколько лет назад, -- заулыбался Сидоров. Прилетела на Восток новая смена и с энтузиазмом решила: бросаем курить! И бросили с легким сердцем, потому что, как легко догадаться, в первые дни при кислородном голодании на курево никого не тянет, даже сам себе удивляешься: лежит в кармане пачка сигарет, а о ней и думать противно. Итак, подписались новички под обязательством, а начальник сообщил в Мирный: "Сигарет не присылайте!" Я от души ему посоветовал: "Закажи, пока не поздно, несколько ящиков, а то тебя самого курить будут!" Куда там! Мы твердо, мол, решили -- заяц трепаться не будет! История закончилась так, как я и предполагал: через несколько недель ребята акклиматизировались, -- пришли в себя, а сигарет-то нет! И полеты на Восток закончились, Трагедия! Стали штурмовать Мирный радиограммами: "Погибаем без курева, признаем себя ослами, сбросьте на парашюте парочку ящиков". А морозы за семьдесят, ни один летчик не станет рисковать. Окурки наши разыскивали! Ну как, бросаем курить? -- Я что? Я как народ, -- заметно поостыл Тимур. Ничего не скажешь -- молодец Сидоров! Каждые тричетыре дня он собирает своих ребят -- пусть знакомятся и притираются друг к другу. Очень важно, чтобы на станцию прибыл коллектив, а не разношерстная группа людей. Василий Семенович подчеркивает, что на Востоке будет очень трудно; еще не поздно взвесить свои возможности и перейти на другую станцию -- в этом нет ничего позорного. Тем более что к Сидорову рвутся десятки ребят из коллективов Мирного, Новолазаревской и Беллинсгаузена, потому что Восток -- это марка! На каждом совещании начальник экспедиции напоминает, что лучшее оборудование, лучшие продукты, наибольшее внимание -- станции, заброшенной на ледяной купол материка. Восточники это знают и этим гордятся. Они как полковая разведка, далеко уходящая от своих навстречу неизведанному. На шестом материке трудности и опасности подстерегают на каждом шагу, но к этой станции отношение особое. "Кто на Востоке не бывал, тот Антарктиды не видал" -- поговорка, пошедшая в полярный фольклор после Второй экспедиции. И Сидоров все рассказывал и рассказывал о Востоке до глубокой ночи. Мы узнали, как открывали на станции физические законы. Вот история одного открытия. Поначалу горючее на станцию доставлялось в бочках; чтобы они не падали во время перехода, на санях сооружали решетки из металлических труб. И вот однажды, когда столбик термометра дрожал от холода у отметки минус восемьдесят, механик-дизелист никак не мог столкнуть с саней бочку и, раздосадованный, ударил кувалдой по решетке. Ударил -- и не поверил своим глазам: металлическая труба разлетелась на куски, словно фарфоровая! О том, что при чрезвычайно низких температурах металл становится хрупким, наверное, ученые знали и раньше, но приоритет в этом открытии я все равно отдаю тому механику. И еще мы узнали, что при температуре минус 85 градусов в ведро с бензином можно запросто сунуть горящий факел: такой эксперимент был проведен, и факел потух, словно его окунули в воду. -- Бывают на Востоке и криминальные случаи, -- с улыбкой сказал Борис Сергеев. -- Например, кража... павильона. Помнишь, Василий Семеныч? -- Еще бы! -- откликнулся Сидоров. -- Хоть милицию вызывай! А дело было так. Однажды поднялся сильный ветер -- уникальное явление на Востоке в полярную ночь. Температура быстро повысилась с минус восьмидесяти до минус пятидесяти градусов, и все повеселели: тепло! И влажность повысилась, дышать стало легче. Вдруг прибегает дежурный: "Аэрологический павильон украли!" Думаю -- шутка, а выхожу -- нет павильона! Ветер унес в неизвестном направлении. Теория -- в чистом выигрыше: доказано, что и в центральной Антарктиде возможны сильные ветры при низких температурах. А практика? Что делать без павильона? Строительного материала нет, а запуск аэрозондов -- одна из самых главных наших задач. Вышли из положения таким образом: выкопали в снегу площадку, накрыли ее брезентом и в этих комфортабельнейших условиях вели работу до прибытия новой смены. -- Красивое зрелище, -- глядя в окно, проговорил Борис Сергеев. -- Желающие могут полюбоваться и выразить свой восторг, по возможности сдержанно. Мы бросились к окну. -- Айсберг! -- Считайте, что Антарктида прислала визитную карточку, -- констатировал Сидоров. -- Напомнила: "Пора, товарищи полярники, переходить на зимнюю форму одежды!" Наутро мы вошли в пролив Дрейка. Южная Америка осталась позади. Отныне на долгие месяцы с цивилизацией нас будет связывать лишь капризная эфирная нить. Остров Ватерлоо Наверное, воистину великие свершения суждены людям скромным: непомерное самомнение само по себе поглощает слишком много энергии, и на дело ее не хватает. Свои книги, теоретически разработавшие и вооружившие революцию, Ленин называл брошюрами; он совершенно нетерпимо относился к любого рода громким фразам и восхвалениям и, слыша, читая их, морщился как от зубной боли. Эйнштейн опубликовал теорию относительности на нескольких страницах малозаметного журнала. До конца жизни великий ученый терпеть не мог славословий по своему адресу и считал их проявлением дурного тона. Гений и скромность всегда рядом. Наполеон периода битвы при Маренго, тогда еще мало кому известный генерал, испытывал отвращение к позе, мишуре и прочей "суете сует"; на Бородинском поле он уже и мысли не допускал, что император может ошибиться -- самомнение убило гения. Подлинное величие не нуждается в искусственном пьедестале -- оно в сердцах человечества. Я думал об этом, когда "Визе" бороздил воды бухты, по которой сто пятьдесят лет назад шли легендарные "Восток" и "Мирный". Здесь было "прорублено окно" в Антарктиду; здесь русские моряки ступили на берега континента, о котором в те времена люди звали куда меньше, чем ныне об обратной стороне Луны. Первооткрыватели страшно устали, их путешествие было долгим и мучительно тяжелым, но можно себе представить, как волновались экипажи шлюпов при виде заветной "терра инкогнита", находящейся в семнадцати тысячах километрах от Петербурга. Сегодня об этом грандиознейшем открытии в истории географии знает каждый школьник, а тогда Беллинсгаузен ограничился простым отчетом, скромность которого удивляет и вызывает невольное уважение. Многие десятилетия имена Беллинсгаузена и Лазарева были известны только специалистам: на континенте, который они открыли, не валялись груды золота и драгоценных камней, не выращивались пряности и не паслись стада бизонов. Мир, ценящий в любом открытии прежде всего непосредственную выгоду, редко вспоминал о людях, подаривших ему четырнадцать миллионов квадратных километров суши. И даже сегодня, когда Антарктида уже не кажется столь обиженной природой и бесперспективной, незаслуженно редко вспоминают о них. Самые дальновидные ученые верят, что придет время -- и под пластами льда обнаружатся богатейшие залежи полезных ископаемых, пустынный пейзаж украсят сотни и тысячи буровых вышек, толщу снегов пронзят тоннели и шахты, а извечные обитатели материка -- пингвины уйдут искать себе другие снега и льды, как из вырубленных лесов когда-то уходили олени. И тогда вновь вспомнят о Беллинсгаузене и Лазареве. О великих путешественниках возникнет целая литература, их будут славить и воспевать, сравнивать с Колумбами всех времен, их именами назовут новые страны и города. Наверное, на нашем веку мы этого не увидим, но это будет. А пока имя Беллинсгаузена присвоено омывающему Антарктический полуостров морю и станции, до которой нам осталось идти несколько миль *. Скалы, снега, ледники -- такой предстала перед нами Антарктида, вряд ли существенно изменившаяся за прошедшие сто пятьдесят лет. Для придания суровости этому перечню сам собой напрашивается эпитет "безжизненные", но его придется оставить про запас. Антарктида была полна жизни! В воздухе звенели стаи птиц, на берегах * В честь Лазарева была названа советская антарктическая станция, законсервированная в 1961 году. Ныне в ста километрах от нее действует станция Новолазаревская. (Здесь и далее примечания автора.) загорали тюлени, не обращая внимания на деловито снующих взад и вперед пингвинов. Вот тебе у ледовый континент -- градусов пять выше нуля! Птицы летают повсюду, тюлени тоже не бог весть какая диковина, а вот пингвинов нигде больше не увидишь. На верхней палубе стоял хохот: ну где еще можно полюбоваться таким зрелищем? На крохотном айсберге, чинно глядя перед собой и тесно прижавшись друг к другу, сидят шесть пингвинов. Куда их понесло, что им надо в открытом море -- знает только их пингвиний всевышний. На наши дружеские приветствия пингвины не реагируют, они целиком поглощены своим путешествием. Капитан Троицкий не разделял легкомысленного настроения пассажиров: столкновение даже с айсбергомлилипутом не сулит "Визе" ничего хорошего, а к тому же неподалеку от входа в бухту с прошлого года сидит на мели айсберг вполне внушительных размеров. Пути айсберга неисповедимы: сегодня он отдыхает на мели здесь, завтра это место ему надоест, и он с помощью подводных течений отправится на другое. Последнее обстоятельство и беспокоило капитана. А вдруг у айсберга проснется чувство юмора и он, как пробка бутылку, закупорит выход из бухты? Тогда жди, пока он вновь решит сдвинуться с места или растает -- перспектива, от которой у любого моряка волосы станут дыбом. Но пока все шло удачно. Последние, самые томительные мили -- и мы сначала в бинокли, а потом простым глазом рассматривали жилые домики на берегу бухты острова Ватерлоо. Справа наша станция, слева чилийская, в двух километрах от них -- одинокий домик: это несколько лет назад застолбили себе местечко аргентинцы. Внеся таким образом свой вклад в освоение Антарктиды, они сфотографировались у домика и отправились домой, в более теплые края. На берегу волновалась толпа человек в тридцать. Это коллективы советской и чилийской станций приветствовали "Визе", на борту которого, в свою очередь, волновалась новая смена. Ее начальник Игорь Михайлович Симонов, кандидат географических наук, не отрываясь смотрит на остров, Леонид Говоруха, тоже кандидат наук, вместе с которым Симонов облазил многие арктические ледники, уже обулся в свои альпинистские ботинки и опытным взором оценивает обледеневшие склоны гор: хирург Геннадий Гусаров обстреливает остров из самого настоящего профессионального киноаппарата -- словно боится, что не успеет набрать кадров за год предстоящей зимовки... Но самое волнующее -- это люди на берегу, неистово палящие из ракетниц. Смотришь на них, представляешь их состояние, ни с чем не сравнимое нетерпение отзимовавших и рвущихся на Родину полярников, и становится даже завидно: не всякому дано испытать такие ощущения. Нет в Антарктиде счастливее момента, чем приход судна на станцию. И нет торжественнее и печальнее, чем его уход, когда ты "без спирта пьян" потому что На материк, на материк Идет последний караван... У Ильи Ильфа в "Записных книжках" есть такая фраза: "...когда редактор хвалит, то никого кругом нет, а когда вам мямлят, что плоховато, что надо доработать, то кругом толпа и даже любимая стоит тут же". Или "генеральский эффект": все ЧП происходят именно тогда, когда приезжает начальство. Капитан "Оби" Купри рассказывал об одном таком случае. Поздравить экипаж ледокола, образцового во всех отношениях и победившего во всех соревнованиях, прибыл заместитель министра. Дорога была тяжелая, и он решил принять душ. Горячая вода перестала поступать в тот момент, когда зам хорошенько намылился. Положеньице -- врагу не пожелаешь! Пока высокий гость, лязгая зубами от холода, смывал с себя мыло, капитан бегал по ледоколу, рвал на себе волосы и стонал: "Так я и знал! Так я и знал!" -- признание, которое дорого ему обошлось. Другой случай, о котором рассказал Сидоров, завершился более удачно, хотя решайте сами, насколько здесь подходит это слово. На одну из дрейфующих станций прилетело высокое начальство, "а в такие дни погода всегда хорошая" (комментарий Сидорова). Начальство пошучивало: "Солнышко у тебя, тишь да гладь, а говорят -- дрейфующая станция! И за что вам такие деньги платят?" Сидоров промолчал. А ночью -- трещина под каюткомпанией, аврал, начали растаскивать домики и спасать имущество. И на три дня жестокая пурга, новые трещины! "Когда начальство улетало, оно уже хорошо понимало, за что нам деньги платят", -- иронически закончил Сидоров. Необъяснимое явление "генеральского аффекта" испортило настроение и беллинсгаузенцам. Тщетно они уверяли, что такой ясной и безветренной погоды, как сегодня, такого ослепительного солнца они целый год не видели, -- им никто не верил. -- Антарктические субтропики! -- Курорт! -- Хорошо отдохнули, ребята? -- А как это у вас считалось -- зимовка или отпуск? Эти язвительные реплики, на которые полярники большие мастера, приводили беллинсгаузенцев в состояние тихой ярости: уж они то на своих шкурах испытали все прелести "курорта". Постоянные и сильнейшие ветры, снежные бури, туманы и гололед, невероятная сырость превращали жизнь на острове в тяжелое испытание. Позднее, получив возможность сравнивать, я понял, что обитателям Ватерлоо с климатом повезло куда меньше, чем новолазаревцам или даже молодежникам. Сегодня, однако, погода была превосходной, а море спокойным -- обстоятельства, позволявшие покончить с выгрузкой в одни сутки. Узнав, что мы будем стоять на рейде считанные часы, я всполошился: остров Ватерлоо не Сокольники, куда можно вырваться в любой выходной день. Я опросил старпома, обеспечит ли он выгрузку без моего участия, и, получив утвердительный ответ, сел в битком набитую возбужденными экскурсантами шлюпку. И декабря 1969 года в 10 часов 43 минуты моя нога ступила на антарктическую землю. Часы я сверил, и время указано точно -- подчеркиваю это во избежание разноголосицы и ненужных споров. Так что будущие исследователи моего путешествия на шестой материк имеют редкостную возможность оперировать совершение достоверными данными (прошу лишь учесть, что время на Ватерлоо опережает московское на семь часов). Ступив на землю, я тут же сфотографировался с группой пингвинов, которые были так потрясены оказанной им честью, что даже забыли меня поблагодарить. Не теряя времени, мы отправились осматривать станцию, разместившуюся на пологом берегу в двухстах метрах от моря. В предотъездной суете мы не позавтракали и поэтому осмотр начали с кают-компании, в которой находится популярный на острове ресторан "Пингвин" Плотно подкрепившись, мы пришли к выводу, что если "Пингвин" и уступает ресторану "Арбат" сервировкой стола, то наверняка превосходит его живописностью оформления и щедростью подаваемых блюд. По вечерам кают-компания превращается в кииозал. В углу стоят шкафы с книгами. На стенах -- портреты Беллинсгаузена и Лазарева, вымпелы, таблицы спортивных соревнований, фотографии предыдущей смены. В кают-компании царит повар -- персона, вообще, очень популярная в Антарктиде, где любят много и вкусно поесть. Рядом, в спаренном щитовым доме, -- хозяйство радистов, кабинет начальника станции, жилые комнаты. В третьем доме -- медпункт, научные лаборатории, жилье. И еще два строения, в одном -- дизельная электростанция, а в другом, воздвигнутом на вершине высокого холма и обдуваемом всеми ветрами, -- аэрологический павильон и хранилище водорода. На павильоне надпись, обобщающая опыт поколений аэрологов "Некурящие живут дольше". Это недвусмысленное предупреждение: погаси свою сигарету, растяпа, если не хочешь взлететь на воздух! Налево от станции, если обратиться к ней лицом, -- ручей, через который перекинуто два деревянных бруса шириной с гимнастическое бревно. Это инженерное сооружение называется "мост Ватерлоо". Ручей, как шутят беллинсгаузенпы, является государственной границей между двумя станциями -- советской и чилийской. Граница нарушается поминутно, потому что коллективы станций так дружны, что иной раз в нашей кают-компании чилийцев больше, чем в их собственной, и наоборот. Подступиться к беллинсгаузенцам не было никакой возможности: старый состав сдавал дела новому. От всех посторонних требовался один вид помощи -- не путаться под ногами, и поэтому мы, стихийно разбившись на группы, отправились на экскурсию. Фауна острова Ватерлоо уникальная, такой в Антарктиде нигде больше нет. Кроме пингвинов Адели, самых распространенных на материке, здесь еще два вида антарктические -- с белой полоской на носу, и "ослиные" -- красноносые и краснолапые. И все же главная достопримечательность острова -- морские слоны и котики. Их лежбища находятся на противоположной стороне, у пролива Дрейка. Географы считают, что берега пролива омываются не Атлантическим, а Тихим океаном, которого я до сих пор не видел. Туда мы и отправились -- главный механик "Визе" Олег Яковлевич Кермас, моторист Анатолий и я. Три километра -- пустяк, если вы, любуясь птичками и снисходительно поглядывая на влюбленные парочки, гуляете по аллеям парка. Но если вы поминутно проваливаетесь в глубокий и сырой снег, а выдернув ноги, то и дело не обнаруживаете на них сдернутых неведомой силой сапог, то на каждом шагу будете проклинать свою любознательность и местных старожилов, которые хотя и не уверяли, что вы пойдете по дороге, усыпанной розами, но и не предупредили о ее особенностях. И к берегам пролива Дрейка пришли, вернее приползли, не пышущие оптимизмом, жизнерадостные экскурсанты, а безмерно жалкие, похудевшие вдвое, с потухшими глазами люди. И лишь сознание того, что в двух шагах плещется Великий, или Тихий океан, вдохнуло жизнь в наши измученные тела. Мобилизовав остатки сил, мы даже соорудили из камней небольшую пирамиду, призванную свидетельствовать о нашем подвиге. Думаю, что пирамида станет излюбленным объектом для фотолюбителей будущего. Не ищите описаний морских слонов и котиков -- мы их не увидели, эта уникальная фауна словно провалилась сквозь землю. Пришлось несолоно хлебавши отправляться обратно, вынашивая по дороге сладостные планы расправы над обманщиками. Но расправа не состоялась. Выяснилось, что мы ошиблись направлением и зашли вправо; более того, когда старожилы разобрались в нашем маршруте, они всплеснули руками: оказывается, мы лихо преодолели два покрытых слабым снегом полузамерзших озера глубиной до двадцати метров, купаться в которых, предварительно не заверив у нотариуса завещание, строго запрещалось (наказание -- выговор или некролог, в зависимости от степени нарушения). Мои злоключения, однако, на этом не закончились. Напившись чаю в "Пингвине" и придя в себя, я решил навестить Геннадия Гусарова -- поглазеть, как устроился в медпункте мой теперь уже бывший сосед по столу в кают-компании на "Визе". Для этого следовало перейти через ручей либо по "мосту Ватерлоо", либо по льду. Разумеется, я пошел по льду, ибо до моста нужно было тащиться не меньше тридцати метров. На середине ручья послышался омерзительный хруст, и я по пояс провалился в воду. Кое-кто из свидетелей счел это зрелище забавным, но лично я не припомню, когда бы мне так мало хотелось смеяться. Видимо, человек, провалившись в ледяную воду, на некоторое время теряет чувство юмора. Заполнив прорубь проклятьями, я выбрался на берег и помчался на электростанцию, где мигом догола разделся и с неописуемым наслаждением погрузился в потоки теплого воздуха, идущего от дизелей. Ради такого сказочного блаженства стоило принять ледяную ванну. Молоденький сердобольный механик-дизелист Саша Зингер раздобыл валенки, набросил на меня шубу со своего плеча и напоил полулитровой кружкой кофе, что быстро вернуло мне хорошее настроение. Его не испортило даже замечание знакомого с моими сегодняшними приключениями старожила, который проворчал: "Кому суждено быть повешенным, тот не утонет". Антарктида -- единственный в своем роде континент: здесь нет границ в собственности на землю. Правда, иные государства время от времени объявляют о своем праве на вечное владение миллионами квадратных километров материка, но никто не воспринимает это всерьез. Практически дело обстоит так: каждая страна, которая испытывает симпатию к шестому материку, может облюбовать себе любой участок и построить станцию -- места хватает, на каждого жителя сегодняшней Антарктиды в среднем приходится чуть ли не по целой Бельгии. В 1968 году к острову Ватерлоо пришла "Обь", и Алексей Федорович Трешников объявил станцию Беллинсгаузена открытой. А уже на следующий год в трехстах метрах от нашей станции чилийцы соорудили свою. Так у наших полярников появились соседи -- черноглазые и черноусые молодые латиноамериканцы. Хорошо это или плохо? -- Здорово получилось! -- говорят наши ребята. -- Повезло! -- вторят им чилийцы. Впрочем, а разве могло быть иначе? В Антарктиде бывает одиноко не только человеку, но и коллективу: уж слишком далеко от мира забросила его судьба. Поэтому гость на полярной станции -- это событие, о котором будут вспоминать до конца зимовки. И буквально с первого же дня, с первых минут люди, говорящие на разных языках, ринулись друг к другу. И отныне все праздники проводят вместе, кинофильмы смотрят вместе, на авралы выходят вместе, русские изучают испанский язык, чилийцы -- русский. Нужей трактор, вездеход? Пожалуйста! В гости? Идем всей станцией! Заболел радист? Врач придет через три минуты! Ну разве не здорово? Разве не повезло? Найдя себе напарника, инженера-механика Юрия Ищука, я отправился в гости к чилийцам. Честно говоря, нас никто не приглашал, и это вызывало у Юрия сомнения в успехе нашего визита. Но я резонно полагал, что корреспондент, который ждет персонального приглашения, добудет не материал для очерка, а строгий выговор от редактора. Итак, мы постучали в дверь, вошли -- и застыли в изумлении: по дому непринужденно разгуливала, бойко болтала на немыслимом жаргоне, играла в пинг-понг и настольный футбол едва ли не половина нашей экспедиции. Мы сразу же почувствовали себя увереннее. К нам подскочил высокий и стройный красавец брюнет, настоящий матадор без шпаги, щелкнул каблуками, представился: "Алексис Заморано!" -- и повел к столу пить пиво. Мы выпили. Алексис предложил нам бутерброды -- мы съели. Не снижая темпа, матадор потащил нас к почтмейстеру, который вручил нам чилийские открытки со штемпелем станции, и потом -- на камбуз, где рассыпающийся в уверениях повар чуть ли не насильно вбил в наши рты булки с сосисками ("хет догс" -- горячие собаки), намазанные красноватым соусом. Мы без сопротивления проглотили "собак" и застыли, выпучив глаза. Алексис засмеялся и сунул нам по бутылке лимонада, которым удалось погасить пылавший внутри нас огонь. Мы сердечно поблагодарили за адское угощение и отправились обозревать станцию. Чилийцы нам понравились: и вежливый, предупредительный начальник базы -- команданте Хорхе Вилья, и наш гид -- радиооператор Алексис Заморано, и его веселые товарищи. К сожалению, за полчаса, которые были в нашем распоряжении, нам удалось лишь галопом пройти по комнатам, обменяться сувенирами и сотней восторженных междометий. Мы тепло распрощались -- я думал, навсегда, но четыре месяца спустя мне удалось не только продолжить наше знакомство, но и стать свидетелем международного футбольного матча Чили -- СССР. Ну а теперь пора на "Визе". Разгрузка закончена, и нам нужно спешить догонять "Обь", идущую к Мирному и без помощи которой нам не пробиться сквозь льды. С берега новая смена салютует нам ракетами, мы отвечаем дружными залпами. До свиданья, остров Ватерлоо! Операция "Возьмем айсберг за вымя!" Нет ничего более грандиозного в антарктических водах, чем айсберги. Это воистину зрелище для богов -- если те рискнут покинуть рай и хорошенько померзнуть в не обжитой богами части света. Плывет тебе навстречу гора льда, по сравнению с которой большой океанский корабль кажется забавной детской игрушкой, -- и каким напыщенно-хвастливым представляется гордое убеждение человека в том, что он владыка природы. Какой там владыка! Случайный бродяга, пущенный переночевать сердобольной старушкой, имеет куда больше оснований считать себя хозяином дома. Как свободные флибустьеры, бороздят айсберги воды морей, и встреча с ними, как и с пиратами, иной раз не сулит ничего хорошего. "Титаник", краса и гордость мирового пассажирского флота, столкнувшись с айсбергом, лопнул как мыльный пузырь. Кто знает, сколько кораблей, безвестно исчезнувших в океанской пучине, разделили судьбу "Титаника"? Об этом могут рассказать Лишь бог или морская гладь... Ибо радио появилось совсем недавно, а корабли не возвращались домой и тысячи лет назад. Место рождения гигантских айсбергов -- главным образом Гренландия и особенно Антарктида. Наверное, после извержения вулкана нет в природе явления более впечатляющего, чем падение в море чудовищной глыбы льда. Мне рассказывали, что одна американская киноэкспедиция четыре месяца караулила ледник и зафиксировала на пленку рождение айсберга. Не знаю, так ли было дело. В Антарктиде, во всяком случае, никто этих кадров не видел. Айсберги бывают двух видов: пирамидальные и столовые. Первые поменьше, они откалываются от спускающихся в море ледников либо от края ледяного барьера. Столовые айсберги -- дети ледников шельфовых, которые годами лежат на море и могут быть восприняты путешественниками как заснеженная суша. Шельфы наносят на карту, думая, что это неотъемлемая часть континента, а через несколько лет, возвращаясь, не верят своим глазам: тысячи квадратных километров суши как не бывало! Над капитаном посмеиваются: "Перебрал, наверное, старик! -- и зря обижают ни в чем не повинного морского волка. Ибо нужен глаз ученого и усердие исследователя, чтобы найти границу между шельфовым ледником и континентом. Отколовшиеся от шельфа столовые айсберги, названные так из-за своей ровной, как обеденный стол, поверхности, бывают трудновообразимых размеров. Лет пятнадцать назад один американский ледокол встретил айсберг длиной примерно триста тридцать пять километров и шириной девяносто пять километров. По морю шлялся беспризорный ледяной остров размером с Гаити! Наши самолеты тоже летали над такими айсбергами, что летчики протирали глаза и обеспокоенно смотрели на приборы: может, они вышли из строя? На карте -- море, наяву -- остров, над которым летишь больше часа, а он все не кончается. Сегодня, когда люди узнали размеры айсбергов-гигантов, появилась любопытная гипотеза об одной неразрешимой географической загадке. Путешественники, в честности которых нельзя усомниться, утверждали, что своими глазами видели в Северном Ледовитом океане острова. названные ими Землей Санникова. Самая добросовестная проверка показала, что таких островов нет. Выдумка? Мираж? Вряд ли. Не исключено, что то были огромные блуждающие айсберги, данным давно продрейфовавшие в другие районы и растаявшие в более теплых водах. Когда-то моряки, вообще склонные к суевериям, наделяли айсберги сверхъестественными свойствами. В самом деле, попробуйте объяснить такое явление: айсберг движется против ураганного ветра! Не иначе как дьявол сидит наверху и машет руками, смеясь своим мефистофельским смехом. Теперь ученые установили, что в данном случае дьявол ни при чем, айсберг движут подводные течения, но сто лет назад с вопросами обращались не к науке, а к богу, который считал ниже своего достоинства отвечать на то, о чем он не имел ни малейшего представления. Над водой возвышается одна седьмая часть айсберга. Это обстоятельство, выявленное при помощи закона Архимеда, вооружило нынешних журналистов эффектным сравнением. Например: "Политика похожа на айсберг: на виду одна седьмая...", или: "Монополии, подобно айсбергу, оставили для обложения налогами одну седьмую часть сверх