стол и честно вас предупреждаю, что не уйду ни одной минутой раньше. Признайтесь, теперь вам легче? -- Действительно, сразу стало легче, -- согласился Валерий. -- Только интервью буду брать я. Давайте поговорим о литературе. Вы, как я слышал, пишете в юмористическом жанре. Скажу прямо, что предпочитаю серьезные книги. Юмор, мне кажется, уводит от действительности, упрощает и примиряет, а жизнь -- сложная штука, от ее проблем шутками не отделаешься. Мы поспорили на эту отвлеченную тему и в конце концов пришли к выводу, что юмор иногда все-таки бывает полезен -- если он не самоцель. Конечно, "Война и мир" -- это гениально, но и "Янки при дворе короля Артура" тоже не пылятся на библиотечных полках. -- Юмор хорош как зарядка, -- подвел итог Валерий. -- Не как спорт, которому человек отдает все свое время и силы, создавая никому не нужные рекорды, а именно как зарядка. Его кредо: главное в жизни -- это работа и непрерывное самоусовершенствование. Наука слишком быстро развивается, и поспеть за ней можно лишь ценой отказа от многих привычных удовольствий. Например, от кино -- тем более что в прокат идет очень много плохих фильмов, которые дают лишь информацию, а не анализ жизни. Хорошие фильмы, конечно, полезно смотреть, но их мало. Что же касается других удовольствий, то пусть ребята на него не обижаются: он не собирается отрываться от коллектива, но в домино играть не будет, это пустая трата времени. -- А мне нужно очень многое сделать. Я по специальности радиоинженер, но увлекся геофизикой и хочу совершенствоваться в этой области. Здесь продолжу советско-американскую программу по изучению ионосферы и магнитного поля Земли. Смонтированная в павильоне высокочувствительная аппаратура записывает космические шумы определенной частоты на определенном участке неба. За год у меня накопится огромное количество материала; после его обработки можно будет составить представление о состоянии ионосферы, сравнить полученные данные с предыдущими периодами и сделать выводы. Майкл Мейш молодец, он оставил аппаратуру в отличном состоянии. Но для того чтобы ее как следует освоить, не хватает суток: ведь, помимо текущей работы, непрерывных наблюдений, нужно еще переводить с английского языка на русский множество инструкций. Прибавьте к этому еще и тома научных трудов по геофизике, которые я должен проштудировать для новышения квалификации, да еще разгрузку самолетов, строительные работы -- и вы не станете осуждать меня за то, что я так берегу свое время... И Валерий виновато улыбнулся. У него волевое лицо, крепкие скулы и твердо сжатые губы. Лицо сильного, уверенного в себе человека. Улыбается он редко, а жаль -- улыбка смягчает и красит его. На этот раз я принял намек к сведению и великодушно урезал свой визит на двадцать минут. -- А вечером все-таки приходите, будут "Девушки с площади Испании". Италия, неореализм и не только информация, но и анализ жизни. -- Полтора часа времени... Действительно стоящая вещь? Я подтвердил, и Валерий тяжело вздохнул -- как вздыхал, наверное, святой Антоний, когда сатана вводил его во искушение сладостными видениями смертного греха. В сфере материального производства На Востоке -- чрезвычайное происшествие: постоянный дежурный взбунтовался и вручил начальнику заявление об отставке. Тщетно Василий Семенович взывал: "Разве найдем мы вам равноценную замену? Разве будет кто-нибудь мыть посуду с такой любовью?" Бунтовщик был непреклонен. -- Хочу на стройку, -- упрямо твердил я, -- разгружать самолеты желаю! -- Но разве мы найдем... -- Найдете. Воспитаете достойную смену в своем коллективе. -- Но разве будет кто-нибудь... -- Будет. -- Кто, кто? -- По алфавиту: Арнаутов, Барков, Баранов, Бобин... -- Но ведь они... -- Великолепно справятся. Что это за научный работник, который не умеет держать в руках швабру? Сидоров созвал экстренное совещание. Выяснилось, что Фищев, Флоридов и Ульев, фамилии которых находились в конце списка, не возражают против моей отставки, зато решительно против нее те, кому назавтра дежурить. Но случилось неожиданное. Наиболее, казалось бы, заинтересованный человек -- Арнаутов, находясь под бременем приятельских отношений, склоннл чашу весов в мою сторону. -- Справимся! -- храбро заявил он. -- Кандидаты наук, за мной! Так я, отдежурив пятнадцать раз (между прочим, годовая норма на Востоке -- сам поражаюсь!), перешел в сферу материального производства. А Гена, приняв у меня по акту швабру, веник, мочалку и таз для мытья посуды, рьяно взялся за дело. На доске повисло объявление: ТОВАРИЩ! ТЕБЯ ОБСЛУЖИВАЕТ КУХОННЫЙ БРАТ -- ЖЕМЧУЖИНА КАВКАЗА! ВОСТОРЖЕННЫЕ ИЗЪЯВЛЕНИЯ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ МО ЖЕШЬ ПЕРЕДАТЬ ЕМУ УСТНО, А ТАКЖЕ В ПИСЬМЕННОМ ВИДЕ. "КИНА" СЕГОДНЯ НЕ БУДЕТ, А БУДЕТ СБЛИЖАЮЩАЯ КУЛУАРНАЯ БЕСЕДА НА ТЕМУ: "БЕРЕГИ ТРУД УБОРЩИЦЫ И НЕ РАЗБРАСЫВАЙ МУСОР". ЦЕЛУЮ. ТВОЙ КНЯЗЬ Самоотверженный Князь и не подозревал, как плохо отблагодарил я его за оказанную мне неоценимую услугу. В эти дни у нас проходил турнир по пинг-понгу, и Валерий Ельсиновский выигрывал партию за партией. И в своей радиограмме в редакцию "С добрым утром!" я досрочно произвел Валеру в чемпионы -- факт, который потом яростно оспаривал Арнаутов. -- Ну какой ты чемпион, если я прибил тебя в трех партиях? -- бушевал он. -- Ты самозванец, Лжедимитрий! -- А радио слышал? -- с наслаждением спрашивал Валера. -- Пройди отборочный турнир, докажи, что ты достоин права сразиться с чемпионом, и тогда я выкрою время для этой малоинтересной игры со слабым противником. Я стал членом разгрузочно-погрузочной бригады э 2, возглавляемой Борисом Сергеевым. Самолеты обычно прилетали ночью, и Борис ходил по комнатам -- сдирать одеяла со своих "докеров". Мы вставали, пили чай со сгущенкой, проталкивали в себя бутерброды с ветчиной и отправлялись на полосу. Много дней подряд на Восток шли почти исключительно строительные материалы, в нарушение инструкции, по которой в первую очередь станцию нужно обеспечить продуктами питания. Но Василий Семенович, который большую часть своих морщин приобрел именно на Востоке, хорошо знал правила игры. -- Нам запланировано сорок шесть рейсов, -- говорил он. -- Теперь уже ясно, что цифра эта занижена. И если мы сначала перевезем продукты, то скажут: "Стройка подождет, следующая экспедиция завершит!" Поэтому пусть Ташпулатов с ребятами переправляют стройматериалы, без продуктов нас не оставят! Так и получилось. Начальство ругало Сидорова за его хитрость, но дополнительные рейсы вынуждено было разрешить -- не оставлять же станцию на голодном пайке! А теперь я расскажу вам, как на Востоке разгружают самолеты. Это совсем не то же самое, что на Крайнем Севере, и даже не то, что на дрейфующей станции. Конечно, везде есть свои трудности. На льдину, к примеру, бывает трудно сесть -- торосы, трещины, да и сама полоса такая рахитичная, что гляди в оба. Но если уж самолет благополучно опустился -- разгрузка его не сложнее, чем в любом другом месте. С учетом того, конечно, что главный разгрузочный механизм -- рабочие руки. На Востоке все по-иному. И режущий в лицо ветер здесь редкий гость, и трещин нет, и торосы в полутора тысячах километров, а на каждую разгрузку ребята шли, точно зная: домой они вернутся выжатыми до капли. Потому что на Востоке широкоплечий, кровь с молоком, здоровяк-мужчина по своим физическим кондициям не превосходит щупловатого подростка. Но ведь для того, чтобы перегрузить с самолета на тягач двухсоткилограммовую бочку соляра, подросток не годится, необходим мужчина! На материке такую бочку два-три парня обработают покуривая, а здесь еле-еле вшестером, задыхаясь и синея на глазах. Не хватает воздуха, этого кислородного горючего, которое поддерживает огонь в крови. Машина без бензина не сдвинется с места, а восточник должен, иначе ему на Востоке делать нечего. Ноги не стоят -- стой на четвереньках, руки не держат -- подставляй плечи, ищи в себе силы где хочешь, а работай: то, что должен сделать ты, не сделает никто. Впрочем, бочки с соляром, щиты и бревна, баллоны с кислородом и ящики с оборудованием -- это еще терпимо. Ну, синели, задыхались, хватали воздух открытыми ртами -- но перетаскивали. А вот дизель для новой электростанции -- это да! Я забуду -- тело вспомнит. Каждой бригаде досталось по дизелю. Нам не повезло: наш дизель в Мирном погрузили таким образом, что его надо было примерно на метр подтащить к двери руками. А весила эта махина, кажется, килограммов шестьсот-семьсот. В эту ночь было холодно, минус сорок два градуса, а с нас лил пот. Сбросить бы с себя каэшку, окунуться в снег, и тогда бы силы удвоились -- как раз бы хватило на этот чертов дизель! "На скоротечную чахотку", -- уточнил доктор, когда один из нас высказал такое желание. Уж чего мы только не делали! И "раз, два -- взяли!" хрипели, и рычаги всякого рода изобретали, и заклинали, молили и проклинали, а дизель стоял как вековой дуб, вростий корнями в землю. Выход нашел Валерий Ульев. Он предложил поставить на тягач бочки и покрыть их досками с таким расчетом, чтобы этот настил оказался на одном уровне с низом двери самолета, а к станине дизеля подвести рельсы из досок. Тогда можно будет попытаться талями со стрелы подтянуть дизель к двери и перетащить его на тягач. Так и сделали. Поехали на свалку, уложили на тягач двадцать бочек, настлали доски, подвели к станине рельсы и перетащили дизель. И ушли, или уползли -- как вам будет угодно -- домой спать. Унты я кое-как снял, воспитание не позволяло рухнуть в постель обутым, а каэшку и не пытался. Заснул мгновенно, давно уже со мной такого не случалось. А через минуту дежурный тряс меня за плечо. -- Завтрак проспите, подъем! -- Какой завтрак в пять утра? -- простонал я. -- Де-евять! Я доковылял до стола, упал на стул и попытался налить из чайника кофе. Что за чертовщина, не могу чайник нагнуть, рука трясется! -- Как отдохнули? -- не скрывая улыбки, спросил Сидоров. -- Великолепно! -- Тогда после завтрака в распоряжение Ельсиновского, второй домик ставить. Или (вкрадчиво), может, снова подежурите? -- Никак нет! Желаю повысить свою квалификацию строителя! И, стараясь не замечать отобразившегося на лице Семеныча искреннего сожаления, пошел одеваться. Филиал "Клуба 12 стульев" В распоряжении экспедиции было около тысячи кинофильмов, из них полсотни хороших и десяток отличных. Беспристрастная комиссия распределила их по станциям. Дележ сопровождался бурными сценами. На глазах гибли репутации многих титулованных деятелей кино -- их побитые молью и обветшалые картины не выдержали проверки временем. Когда списки были утверждены, продолжались закулисные сделки: "Мертвый сезон", "Берегись автомобиля! " и "Девять дней одного года" шли по курсу один к двадцати, популярный "Фитиль" меняли на десяток других безликих картин, а полнометражный шедевр о борьбе за повышение поголовья верблюдов отпихивали от себя руками и ногами -- берите даром. Умудренный опытом Владислав Иосифович Гербович дал начальникам станций добрый совет: в период зимовки просматривать фильмы в алфавитном порядке. Что ни говорите, а какая-то перспектива. Сегодня проглотишь жидкую похлебку, завтра набьешь оскомину засахаренным вареньем, зато послезавтра насладишься превосходным бифштексом. -- Согласны крутить фильмы по алфавиту? -- спросил Сидоров, когда мы прилетели на Восток. -- Согласны! -- Тогда сегодня смотрим... -- Сидоров взглянул на список и содрогнулся, -- ...кто хочет, пусть смотрит, а лично я почитаю книжку. Подавляющим большинством голосов с разумным и даже мудрым планом тут же покончили, и киномеханиксамоучка Тимур Григорашвили пошел на склад снимать сливки. Как и следовало ожидать, лучшие фильмы были проглочены за две недели. -- Кто вас предупреждал? -- поругивал Сидоров обескураженных ребят. -- Теперь подряд смотрите это!.. И ребята вздыхали: смотреть это... никто не хотел. Выручил Гербович, распорядившись дать восточникам взаймы на время полетов несколько лучших фильмов из Мирного. Пусть временное, но все-таки облегчение. И сегодня у нас аншлаг: экипаж Ермакова привез "Мертвый сезон". Кают-компания и холл были забиты до отказа, даже Ульев пришел, не в силах преодолеть искушение. Знаете жестокую детскую забаву: собака глотает привязанный на ниточке кусочек мяса, и его тут же вытаскивают обратно? Примерно так, как эта собака, чувствовали себя через полчаса взбешенные зрители. Говорят, что вещи не имеют души. Ерунда! Бьюсь об заклад, что у нашего киноаппарата душа была. По-ослиному своенравный и упрямый, он постоянно выбрасывал такие коленца: идет журнал о ремонте животноводческой фермы или фильм с подобного рода интригующим сюжетом -- аппарат фиксирует каждую деталь; начинается кинокомедия или детектив -- аппарат фыркает, чихает, брюзжит и поминутно рвет ленту. Пытаясь его укротить, Тимур шел на хитрость: снова пускал журнал. Хитрость удавалась. Тогда Тимур осторожно вытаскивал журнал и вставлял фильм. Взрыв проклятий! Вместо лиц -- расплывчатые пятна. Прояснялись лица -- отключался звук. Возникал звук -- лучше бы его и не было: дикий, хриплый рев. Высказав в адрес механика массу теплых и нежных слов, обозленные зрители собирались было разойтись по комнатам, как Юре Зеленцову явилась спасающая вечер идея. -- Три дня прошло, уже можно, -- шепнул он мне. -- Конечно, -- спохватился я, вытаскивая из кармана листок, -- Игорь, тебе радиограмма! Игорь Сирота с интересом взял радиограмму, а ребята на цыпочках возвратились в холл. Три дня назад, во время чаепития за круглым столом, заговорили о предстоящем первенстве мира по футболу. Мы обменивались мнениями, гадали о составе сборной -- словом, вели шумную, бесплодную и вечно любимую болельщиками дискуссию. И вдруг Игорь Сирота спросил: -- А где будет проходить чемпионат? Все на мгновение оцепенели -- настолько чудовищно безграмотным был вопрос. Этот человек не знал, что центром мирового футбола на сей раз становилась Мексика! -- Как где? В Ленинграде, конечно, -- с непостижимым хладнокровием ответил Юра Зеленцов. -- Да ну? -- оживился Игорь. -- Вот здорово! А когда? Не было бы нам прощения, если бы мы упустили такую возможность! -- Ты что, с Луны свалился? -- с удивлением спросил один из вас. -- Тридцать первого мая. -- Значит, успеем? -- обрадовался Игорь. -- Ребята, а как попасть на стадион? Я еще ни разу не был. -- Действительно, с Луны, -- удрученно сказал другой из нас. -- Все уже послали заявки, а он только спохватился! Для полярников Антарктиды выделено сто абонементов, каждый имеет право на один. Радируй, пока не поздно. -- Но мне одного мало, -- огорчился Игорь, -- я с женой хочу пойти. Может, кто уступит, а, ребята? Остальное было делом техники. За три бутылки коньяку (по возвращении в Ленинград) Юра уступил свое право на абонемент, и по срочно составленной в соседней комнате форме Игорь отправил радиограмму на имя директора стадиона. Посвященный в розыгрыш Гера Флоридов принял ее, оформил и "передал" в эфир. Три дня, стараясь не переборщить, мы подогревали в Игоре радость по поводу его неслыханной удачи, посмеивались над Юрой, который "продал первородство за чечевичную похлебку", и ждали своего часа. Итак, Игорь взял радиограмму, уютно уселся в кресло и углубился в чтение. Двадцать пар глаз с огромным вниманием следили за каждым его движением. Прочитав, Игорь повертел радиограмму в руках, потряс головой и снова уставился в листок. Потом, усвоив суровую истину, взглянул на наши напряженные лица, вздрогнул от сдавленного рыдания за своей спиной, ухмыльнулся и пробормотал: -- Негодяи же вы, братцы... И -- грянул гром! Знаменитую радиограмму я выпросил у Игоря на память. Вот она: АНТАРКТИДА ВОСТОК СИРОТЕ ИГОРЮ СВЯЗИ ПЕРЕНОСОМ ПЕРВЕНСТВА МИРА ФУТБОЛУ МЕКСИКУ ВАМ ПОРЯДКЕ ЗАМЕНЫ ВЫДЕЛЕНО ДВА АБОНЕМЕНТА СТОИМОСТЬЮ 16 РУБЛЕЙ КАЖДЫЙ ЧЕМПИОНАТ СТРАНЫ СТОКЛЕТОЧНЫМ ШАШКАМ тчк СОГЛАСНО ВАШЕМУ ЗАЯВЛЕНИЮ ДЕНЬГМ ИЗЪЯТЫ РАСЧЕТНОГО СЧЕТА СБЕРКАССЕ тчк ФИЗКУЛЬТ тире УРА ГЕРОИЧЕСКИМ ПОЛЯРНИКАМ ВОСТОКА воскл ГЛАВБУХ СТАДИОНА КЛпЦКИН Конечно, после такой инъекции смеха никому не хотелось уходить к себе и в себя. Началось очередное и стихийное заседание филиала "Клуба 12 стульев", как всегда, за чашкой чаю. Речь шла о розыгрышах. -- У нас в ЛАУ, -- прихлебывая из чашки, говорил Коля Фищев, -- день без розыгрыша считался потерянным. А что? Тысяча здоровых ребят в казармах -- нужно ведь куда-то девать избыток энергии. Вот коллектив и воздействовал на отдельные недостатки отдельных товарищей. У одного курсанта была привычка: по пробудке спросонья совал ноги в ботинки и бегом в туалет, чтобы успеть без очереди. Эгоизм? Безусловно. Прибили ботинки гвоздями к полу. Подъем! Сунул ноги в ботинки. рванулся -- и увы. Пять минут отдирал гвозди, опоздал и получил заслуженное взыскание. А в другой раз перевоспитали одного начальника, который страстно любил в наши свободные часы объявлять учебные тревоги. У нас существовала пожарная команда, комплектовавшаяся дежурными из разных рот. Но пожаров давно не случалось, и дежурные привыкли заниматься своими делами. Этого Н. вынести не мог: как так, группа есть, а дела нет! И вот однажды он тихонько поджег в парке сухостой и объявил тревогу. Никого! Десять минут бегал по училищу -- никого! А сухостой-то горит, безобразие получается. Пришлось самому часа два тушить пожар... Большинство восточников -- ребята совсем молодые, и курсантские проделки свежи в их памяти. Розыгрыши эти, как правило, бесшабашно-веселые и не всегда на грани дозволенного. Ничего по поделаешь, слишком велика у молодежи потребность, как говорится, в здоровом смехе. И он, не умолкая, гремел в нашем филиале. -- Перед ответственной командировкой Володя проходил медкомиссию, -- излагал очередной оратор. -- Вошел к невропатологу, сидят женщина-врач и сестра. Назвал себя и стал ждать указаний. -- Чего стоишь? -- как-то грубо спросила врач. -- Садись... Расселся, как у тещи в гостях! Встань! Да почеловечески, а не как статуй Бельведерский! Раздвинь пальцы. Не тычь в глаза, дуб ты этакий! Раскрой рот. Смотри, Зина, какое глупое выражение лица. Не пациент, а осел какой-то! Сколько классов закончил, два или три? Володя человек тихий, но от такого хамства начал выпускать пары. -- Прошу потактичнее! Я аспирант и не привык, чтобы со мной... -- Привыкнешь! -- рявкнула врач. -- Подумаешь, аспирант! Таких тупиц из аспирантуры метлой гнать взашей! Ну, чего смотришь рыбьими глазами? -- Сама тупица! -- заорал Володя. -- Будь на вашем месте мужчина, я бы ему так врезал, что он... -- Все в порядке, товарищ, можете идти, -- спокойно сказала врач. -- Зина, пишите: реакция на оскорбление нормальная. И так почти каждый вечер: сидели, вспоминали, смеялись. Надолго останутся в воспоминаниях восточников заседания нашего филиала "Клуба 12 стульев"! Папа Зимин и его ребята В Четырнадцатую антарктическую экспедицию в санно-гусеничном поезде из Мирного на Восток шло несколько французских ученых. С их легкой руки на чальника поезда Евгения Александровича Зимина ста ли называть "папа Зимин". -- Знаете, что такое "счастье трудных дорог"? Это когда они остаются позади. Так сказал папа Зимин, и я с ним согласен. Уж когокого, а человека, не видевшего других дорог, кроме трудных, литературной красивостью не растрогаешь. Чего мы только не сочиняем, где только не заставляем своих персонажей находить счастье! Один автор дописался до того, что его герой обрел счастье в бою. Не после боя, когда осмыслил все происшедшее, а именно в бою. Быть может, в кино такое и бывает, но любой фронтовик сразу скажет, что это липа. А другой герой задыхался от счастья, когда до вершины горы остались последние и, между прочим, самые трудные метры. Да ведь он задыхался от усталости, это и ребенку ясно! Подлинное, без всяких скидок счастье -- в победе. В победе над врагом, над трудной дорогой, над самим собой. Счастье -- столь исключительное в жизни человека эмоциональное состояние, что слово это нужно беречь. Полярники -- люди, меньше всего на свете склонные к восторгам. И все же беру на себя смелость сказать: в тот момент, когда папа Зимин и его ребята пришли на Восток, они были счастливы. Самолетами на станцию Восток можно доставить лишь часть грузов; важнейшие из них -- горючее для дизельной электростанции, громоздкое оборудование перебросить по воздуху возможности пока нет. Поэтому один раз в год из Мирного на Восток отправляется санно-гусеничный поезд. Это полторы тысячи километров в один конец, полтора месяца дороги без дороги, по снежной целине и застругам, мимо бездонных трещин. Большая часть пути идет по ледяному куполу Антарктиды на высоте три с половиной тысячи метров над уровнем моря, когда ко всем прелестям похода прибавляется кислородное голодание. Медленно ползут по Антарктиде тягачи, волоча за собой многотонные сани. В первой части пути они по узкому коридору преодолевают зону трещин, глубина которых "до конца географии". Затем начинается зона остроконечных застругов, напоминающих с высоты полета" застывшие морские волны. Эта зона -- бич божий, кромешный ад. Обдутые сильными стоковыми ветрами, двухметровые заструги приобретают твердость гранита, и тягач идет по ним, как по противотанковым надолбам: переваливается, со страшным грохотом падает вниз и сотрясается, как в десятибалльный шторм на море. Водителей швыряет из стороны в сторону, они разбиваются до крови, изо всех сил держатся за рычаги. И так двести пятьдесят километров! Кончаются заструги -- начинается рыхлый и сыпучий, как песок, снег. Тягачи проваливаются, садятся на днище, водители выходят из кабин, крепят буксирные тросы, отцепляют сани и вытаскивают беспомощные машины. А через полчаса все повторяется сначала... На этом участке пути хорошо, если пройдешь за сутки десять-пятнадцать километров, часто бывает и меньше. В пургу движение останавливается, идти вперед невозможно -- нет видимости. Собьешься с колеи -- попадешь в глубокий снег и застрянешь, как муха в липучке. Бывает, что пурга продолжается много дней, и все эти дни тягачи стоят, занесенные снегом. А непрерывные ежедневные ремонты? Вы знаете, что это такое -- вколотить кувалдой в гусеницы выпавшие пальцы в антарктический мороз, на высоте трех с половиной километров, когда легкие никак не могут насытиться жидким, разбавленным воздухом? Полтора месяца идет поезд к Востоку. На его пути нет ничего, кроме снежной пустыни и двух безлюдных законсервированных станций. Полтора месяца работы до седьмого, семидесятого пота, без бани, без отдыха в каюткомпании с ее скромными развлечениями. Полтора месяца самого тяжелого труда, выпадающего на долю человека в Антарктиде, -- вот что такое санно-гусеничный поезд. Это в один конец, к Востоку. Обратно идти легче: без груза и все-таки домой, в Мирный. Хотя год назад обратный путь с Востока едва не закончился трагически. Участников этого похода, многих из которых мы через несколько минут будем обнимать, спасли лишь воистину непостижимое мужество механиков-водителей, несгибаемая воля Зимина и щедрый подарок Ивана Тимофеевича Зырянова. Об этом походе, который навсегда пойдет в историю освоения Антарктиды, речь еще впереди. Поезд приближался, мы уже явственно слышали рев тягачей. Весь коллектив Востока вышел на окраину станции. Я пишу эти строки -- и по телу бегут мурашки: вспоминаю, каким непривычно-лихорадочным волнением все мы были охвачены. Среди нас не было сентиментальных людей, полярники -- народ ироничный, но даже Василий Семенович Сидоров и тот не мог в эти минуты произнести ни единого слова. Ведь то, что сделали эти люди, то, что они перенесли за время похода, даже в глазах самых бывалых полярников -- подлинный героизм. Не сенсационный, единственный в своем роде героизм одиночки, а обыкновенный, который не отражает телевидение, которому далеко не всегда уделяют две-три строчки газеты и за который не награждают -- почти никто из походников не имеет ордена. Только несколько десятков, ну сто, двести человек знают, кто они такие -- папа Зимин и его ребята. Мы палили из ракет, видели, как из люков высовываются и неистово машут руками водители, а когда тягачи остановились и восточники бросились обнимать своих дорогих гостей, нервы у многих не выдержали. Василий Сидоров вручил Зимину хлеб-соль, и оба не стыдились своих слез. Мокрыми были лица у водителей, у встречающих, мокрыми от настоящих мужских слез -- слез гордости и счастья. Заросшие, в разорванных и замасленных куртках, донельзя худые, безмерно уставшие и безмерно счастливые походники! Помните встречу на Востоке 17 января 1970 года? Полтора месяца вы шли по Антарктиде. Вы знали, что вся экспедиция следит за каждым вашим шагом. "Поезд Зимина находится..." -- с этой сводки начальник экспедиции Владислав Иосифович Гербович начинал ежедневное диспетчерское совещание. "Поезд Зимина в пятистах... в двухстах... в сорока километрах от Востока..." Вы были не одиноки, рядом с вами, связанные невидимой эфирной нитью, находились все полярники Антарктиды -- от станции Беллинсгаузена до Мирного. И вот вы пришли, чтобы дать Востоку тепло и жизнь еще на один год. Вы отдали походу все силы, но мгновения встречи искупили долгие недели дороги, труднее которой на сегоднялший день на нашей планете нет. Разорванный на куски и посыпанный солью хлеб был тут же съеден, дорогих гостей повели в кают-компанию, и, как вы думаете, что происходило потом? Долгие разговоры, торжественный обед? И мыслей таких ни у кого не было. Баня, только баня! Уже через считанные минуты после встречи радист Петр Иванович Матюхов и механик-водитель Андрей Селезнев, успевшие раздеться первыми, ворвались в нашу крохотную баньку. -- Сдирайте кожу в темпе! -- с нетерпением взывали остальные, предвкушая сказочное удовольствие. Дима Марцинюк открыл салон "Стрижка скоростным методом". -- Парле ву франсе? -- вежливо спрашивал сидящий и одном белье клиент. -- А-ля Жерар Филип! -- Парлеву, парлеву... -- ворчал Дима, с пугающей быстротой орудуя машинкой. -- Будешь а-ля троглодит! По намеченному Сидоровым плану походники должны были отдохнуть, а потом принять участие в банкете, даваемом в их честь коллективом станции. Однако среди хозяев и гостей оказалось много старых друзей, пошли воспоминания, обмен тысячью новостей -- какой там может быть отдых! В центре внимания походников оказался Тимофеич, к которому походники относились с особенной любовью -- сознавали, что во многом обязаны ему жизнью. В самых общих словах я слышал об этой истории и, когда в ожидании обеда мы уселись за стол, попросил Евгения Александровича Зимина рассказать о ней подробнее. -- А что? История поучительная, -- согласился Зимин. -- Здесь находятся несколько участников того похода, если что-нибудь забуду -- добавят. Расскажем, ребятки? -- Начинай, папа, -- кивнул механик-водитель Виктор Сахаров. -- Выручим! -- Как вы знаете, -- начал Зимин, -- уходить в поход на Восток нужно в первых числах декабря, чтобы возвратиться в Мирный до мартовских морозов. Хочешь жить -- уважай Антарктиду, путешествуй по ней полярным летом. Мои ребятки любят жизнь не меньше всех других и законы антарктические уважают, но обстоятельства сложились так, что год назад мы вышли из Мирного лишь 19 января. Понимали, что на обратном пути хлебнем горя по уши, но разве кто-нибудь отказывался от похода, праздновал труса? -- Никто не отказывался, папа, -- подтвердил механик-водитель Александр Ненахов. -- Никто не праздновал. -- До Востока дошли нормально, к концу февраля, -- продолжил Зимин. -- Отдохнули немножко, оставили на станции французских гляциологов и отправились домой, в Мирный. И как раз началась такая тропическая жара, что хоть рубашку снимай и загорай: шестьдесят градусов ниже нуля... Тимофеич, приступим к обеду -- первый тост за тебя! Выручил ты нас, подарил десять бочек отличного топлива, от своих дизелей оторвал, щедрая душа. Наше топливо оказалось никудышным -- слишком быстро густело, не годилось оно для работы в мартовские морозы. Да, поздновато двинулись мы в обратный путь... И вот что происходило на обратном пути. Через несколько суток морозы достигли минус семьдесят два градуса. Такая температура для Востока вообще нормальная, вроде 36,6 для человека. Но в эти дни инструкцией запрещено работать на свежем воздухе более пятнадцати-двадцати минут подряд. Походники же работали, не считая часов, почти круглые сутки! И не в теплых кабинах, а именно на свежем воздухе: только на разогрев моторов иной раз уходило по двенадцать часов. Я так и не смог подобрать сравнение к этой работе. Убежден, что это не преувеличение: никогда и нигде природа так не испытывала человека на прочность. Шли ночью, -- вспоминал Зимин, -- а днем, когда температура градусов на пять-шесть выше, останавливались чтобы немного передохнуть и "в тепле" запустить моторы. Если бы не твои бочки, Тимофеич, не сдвинулись бы с места: наше топливо мотор не брал... На сто восемьдесят пятом километре Антарктида подкинула нам еще один подарочек: засвистел ветер. Выйдешь из кабины -- режет, как бритвой, а выйти пришлось всем: стихийное бедствие! Выхлопная труба одного тягача перегрелась, порывом ветра подхватило искры и сыпануло на балок. Тот вспыхнул, а внутри -- баллоны с газом. Ребята рвались спасать имущество, но я не разрешил: в любое мгновение балок мог взлететь в воздух. Лишились мы радиостанции и почти всех запасных частей, сгорели и личные вещи. К счастью, успели сбросить с крыши балка ящики и мешки с продовольствием, да и тягач отвели в сторону. -- Зато каким фейерверком полюбовались! -- улыбнулся механик-водитель Юрий Копылов. -- Взорвался ящик с ракетами и бак с соляркой, -- разъяснил Виктор Сахаров. -- Зрелище как в День Победы! А горящий соляр разлетался, словно пущенный из огнемета. -- Жаль, кинокамера в балке сгорела, -- вздохнул Ненахов. -- Какие бесценные кадры пропали для мирового киноискусства -- салют в Антарктиде в честь Восьмого марта! -- Ну, положим, тогда это зрелище вызывало другие эмоции, -- заметил Зимин. -- Однако через восемнадцать дней добрались до Комсомольской -- как раз твоего горючего, Тимофеич, хватило. Здесь у нас было запасено еще двадцать девять бочек. Поползли дальше. Люди, те держались, а вот техника начала сдавать. Тягачи у нас отличные, все иностранные полярники завидуют, но морозто лютый! Не вам, восточникам, рассказывать, что при таком космическом холоде металл становится хрупким, как стекло. Стальные водила не выдерживали груза пустых саней -- лопались, с гусениц летели пальцы, разрывались маслопроводы, выходили из строя фрикционы. А каково при минус семидесяти лежать на снегу под мотором? Все поморозились -- руки, лица потрескались, покрылись корками. В рукавицах с металлом не очень-то поработаешь, а голые ладони отрывали от стали без кожи... Ребятки, не забудете про наши ремонты в том походе? -- Не забудем, папа, -- заверил Виктор Сахаров. -- Особенно как главные фрикционы перебирали. Попробуй просунь под тягач тяжеловеса Саньку Ненахова! Лез всегда наш Илья Муромец в миниатюре -- Васек Соболев. -- Васек раздевался до кожаной куртки, -- припомнил штурман поезда Николай Морозов, -- и перебирал фрикцион. "Хватит, Васек, погрейся!" -- кричат ему, а он: "Разогреешься -- потом быстрее замерзнешь!" И часами работал, пока не заканчивал ремонт. В одной куртке работал, в то время как мы вообще одежду не снимали, даже на камбузе! -- Мы называли свой камбуз "Ресторан "Сосулька", -- улыбнулся Ненахов. -- Интересно, что бы сказал санитарный врач, если бы увидел Колю Дыняка не в белом халате, а в шубе и меховых рукавицах? Бывало, сунешь ложку в рот -- и стараешься отодрать без крови. Да, металл стал хрупким, как стекло. Но люди -- твердыми, как железо. Они подшучивали над своими трудностями, им и в голову не приходило, что перенесенного ими в этом походе не испытал ни один человек на Земле. Потом мне рассказывали, что на этих чуть не вдвое похудевших ребятах живого места не осталось -- так она были изранены чудовищными холодами, при которых доселе человек не работал. И никто из них не сдался, ни разу не пожаловался на смертельную усталость не только потому, что это было бессмысленно, но и потому, что пятидесятилетний Зимин, уставая больше всех, всем своим существом излучал непреклонную волю. И походники готовы были на любые муки, лишь бы не уронить себя в глазах папы Зимина! Они знали, что на фронте он много раз под огнем фашистов вытаскивал с поля боя подбитые танки -- так неужели не доведет до Мирного искалеченные Антарктидой тягачи? Доведет! -- С грехом пополам дотянули до станции Восток-1, -- продолжил Зимин. -- Это уже, считайте, половина пути до Мирного, Но облегчения не почувствовали. Во-первых, вновь задул ветер до пятнадцати метров в секунду, а вовторых, запасенное в районе станции топливо оказалось прескверным -- как мед засахаренный. Что делать? Бросать часть машин и на остальных рвануть в Мирный? Можно. Никто бы вас за это не осудил -- кроме вас, восточников. Не будет в Мирном достаточного числа тягачей -- сорвется следующий поход на Восток. Значит, пришлось бы закрывать станцию. Поэтому решили: до последней возможности тянуть машины к Мирному. Технологию разработали такую. Палками и лопатами черпали из бочек топливо, которое превратилось в киселеобразную массу, накладывали в ведра и доводили на кострах до жидкого состояния; потом насосами закачивали в бак и бежали заводить мотор, пока топливо не замерзло. И так -- каждый день... -- А за двести пятьдесят километров до Мирного -- пурга за пургой. Даже "Харьковчанка" и та скрылась под снегом. Простояли дней десять, не высовывая носа, для многих эти дни были чуть ли не самыми тяжелыми. Только вышли -- снова замело. Последние сто километров шли вслепую, в сплошную пургу, пережидать уже не было ни сил, ни терпения. Машины теряли колею, приходилось выходить из кабин, ощупью искать след и выручать товарищей. Только у зоны трещин простояли до появления видимости -- ведь в глубине одной из них навеки покоится со своим трактором Анатолии Щеглов, наш товарищ, светлая ему память. Вот и все. Через два месяца, к Первому мая, доплелись на честном слове до Мирного -- прокопченные, обмороженные, грязные до невозможности. По сравнению с тогдашним нашим видом согодня мы как джентльмены, лорды перед королевским приемом!.. Отдохнули, подлечились и стали готовиться к новому походу... На Востоке спиртное идет плохо -- из-за кислородного голодания. Даже первосортный коньяк, от которого на Большой земле никто бы не отказался, в нашей каюткомпапии не пользовался столь заслуженным вниманием. Но сегодня выпили все, в том числе самые убежденные трезвенники. Понемножку, но все. Пили за походников, железных людей, никогда не покидающих друга в беде, за Тимофеича, за нерушимую полярную дружбу. А в заключение прозвучал такой тост: -- Есть два Евгения Зимина. Они не родственники и даже не знакомые -- просто тезки и однофамильцы. Один -- симпатичный юноша, знаменитый на всю страну. Он превосходно играет в хоккей и о нем чуть ли не каждый день можно прочесть в газетах. Другой Евгений Зимин, бывший майор-танкист, закончивший войну с пятью боевыми орденами, прошел двадцать тысяч километров по Антарктиде -- больше, чем любой другой полярник мира. Шесть раз он пересекал ледовый континент, ведя за своей флагманской "Харьковчанкой" санно-гусеничные поезда. Этого Евгения Зимина, героя без Золотой Звезды на груди, знают лишь полярники и специалисты. Таь выпьем же за папу Зимина и за то, чтобы слава распределялась по праву! И мы выпили. А потом долго сидели, до глубокой ночи, и "бойцы вспоминали минувшие дни". Вот фамилии одиннадцати участников ставшего легендарным в Антарктиде санно-гусеничного похода в марте -- апреле 1969 года: Зимин Евгений Александрович -- начальник поезда, Копылов Юрий -- инженер-механик, Ненахов Александр -- механик-водитель, Сахаров Виктор -- механик-водитель, Соболев Василий -- механикводитель, Семенов Виктор -- механик-водитель, Пальчиков Юрий -- механик-водитель, Морозов Николай -- штурман, Жомов Борис -- радист, Дыняк Николай -- повар, Борисов Анатолий -- врач-хирург. Впечатления последних дней Нет такой книги, автор которой упустил бы случай сообщить читателю, что время летит быстро. Даже классики мировой литературы и те не отказывали себе в удовольствии констатировать эту суровую истину. Поэтому не стану оригинальничать и лишать свое повествование столь привычных для читателя слов: "Не успел я оглянуться..." Итак, не успел я оглянуться, как закончился январь. Время жить на Востоке кончилось, пришло время улетать. Так требовала программа: месяц на Востоке, месяц в Мирном и на "Оби" вдоль Антарктиды, с высадкой на всех остальных советских полярных станциях. Американцы за нами так и не прилетели: видимо, забыли в сутолоке будней о своем обещании, и на Южный полюс я не попал, и свидетельства о поездке на тракторе вокруг земной оси не получил "Полюсом больше, полюсом меньше..." -- утешал меня Валерий Ельсиновский. И был по-своему прав, этот философ с мушкетерской бородкой: всего на свете не увидишь, а если увидишь, то не опишешь, а если опишешь, все равно тебе не поверят. Впрочем, за последнюю неделю на меня обрушилось столько впечатлений, что о Южном полюсе и вспомнить было некогда. В одно прекрасное утро Василий Семенович пригласил меня на монтаж домика. На своем полярном веку Сидоров соорудил на обоих полушариях десятки разных строений, и под его руководством работа шла быстро, без всяких задержек. Я уже рассказывал, как монтируют домик, и вряд ли стал бы вновь тащить читателя на стройплощадку, если бы не два обстоятельства Первое из них связано с тем, что ночью из Мирного прилетел начальник экспедиции Гербович -- знакомиться с положением на Востоке и состоянием техники у походников. Приезд высокого начальства, как известно, всегда создает напряжение, и восточники постарались не ударить в грязь лицом: прибрали помещения и рабочие места, чисто выбрились, переоделись во все свежее и вообще выглядели орлами. В этот день из-за перестановок в графике я вновь оказался дежурным по станции, и это привело к трагикомическому происшествию. Возвращаюсь на стройплощадку. Начав работу с нуля, мы к полудню уже установили фундамент, собрали соединительные стяжки и только приготовились монтировать панели, как рядом с нами выросла монументальная фигура начальника экспедиции. Без видимых усилий подняв тяжелую панель, Владислав Иосифович поставил ее на место и пошел за следующей. -- Вот это мощь! -- завистливо проговорил один из нас. -- Подъемный кран! Я всегда с большим уважением относился к Гербовичу и знал, что он не принадлежит к числу тех руководителей, которые любят смотреть, как работают другие, но в тот момент сообразил, что на моих глазах происходит вопиющее нарушение правил внутреннего распорядка. -- Владислав Иосифович, -- обратился я к начальнику экспедиции, -- как дежурный до станции вынужден отстранить вас от работы! Свидетели этой сцены замерли, а я, выдержав эффектную паузу, пояснил казенным голосом: