вниз, на припай. Подойдя к разводью, они посовещались и послали на разведку в океан добровольца -- нет ли поблизости касатки. Прошло несколько секунд, и доброволец, вертикально выпрыгнув из воды, шлепнулся на льдину. Его окружили пингвины. -- Еле успел унести ноги! -- возбужденно прокаркал он. -- Касатка? -- расстроились приятели. -- Ты не ошибся? -- Поди проверь, -- усмехнулся доброволец. -- Уж кого-кого, а касатку, которая моего деда скушала, я за версту чую. И охотники уныло поплелись домой. На драку пингвины бегут смотреть толпами. Пока две адельки наскакивают друг на друга, зеваки деловито переговариваются и оценивают шансы. Насмешки, обидные реплики, очаг склоки перемещается, на шум прилетают поморники -- и мелкие личные дрязги уходят на задний план: объединенными усилиями пингвины обращают своих врагов в бегство. Если отдельно взятый пингвин -- дружеский шарж на человека, то колония пингвинов -- остроумная пародия на коммунальную квартиру, этакую гигантскую "Воронью слободку". Есть среди пингвинов и отдельные выдающиеся личности, которыми гордится все племя. Об одном из них, знаменитом ныне "землепроходце", рассказал Виктор Каменев, когда, напрыгавшись по скалам в поисках ракурсов и не сломав себе шеи, мы уселись на теплый валун и решили передохнуть. Вдали утопали в голубом свете фантастические айсберги, терпеливо ждущие своего Рокуэлла Кента, внизу адельки осыпали последними словами поморников, повсюду на припае мирно загорали тюлени. Антарктическая одиссея, или Необыкновенное путешествие пингвина Жоры Это произошло в январе 1966 года, в Одиннадцатую антарктическую экспедицию. Прогуливаясь по острову Фулмара, Каменев обнаружил среди группы праздношатающихся аделек окольцованного пингвина. Заинтересовавшись, биолог взял у него интервью. Пингвин оказался важной птицей. Косясь на свое кольцо и пыжась от гордости, он буркнул, что временем, к сожалению, не располагает, но кое-какие сведения из его биографии хранятся в досье у американского биолога Ричарда Пенни. -- Вы с ним знакомы? -- почтительно спросил Каменев. -- Да, довольно коротко, -- кивнул пингвин, -- я подкинул ему материальчик для диссертации. -- Не подскажете адрес? -- Пожалуйста. Ледник Росса, станция Мак-Мердо. У вас все? -- Извините, ваше вмя? -- Пенни назвал меня Джорджем. По-вашему, кажется, Жора? -- Если позволите, когда можно вас навестить? -- Я принимаю по средам после полдника. Честь имею! Жора церемонно поклонился, дал подзатыльник некстати подвернувшемуся карапузу и торжественно прошествовал на припай, провожаемый уважительным перекаркиваньем собратьев. Придя домой, Каменев радировал своему коллеге, что встретил пингвина с кольцом номер 509-71127, причем владелец кольца утверждал, что лично с ним, Ричардом Пенни, коротко знаком. Так ли это? Оказалось, что Жора рассказал чистую правду. Пенни сообщил, что в конце 1964 года во время одного из своих визитов в Мирный американцы вывезли на Мак-Мердо штук сорок пингвинов, окольцевали их и выпустили на свежий воздух. К пингвиньим ластам были прикреплены небольшие баллончики с краской, которые отмечали путь. Цель эксперимента -- выяснить, действительно ли пингвины обладают уникальными навигационными способностями. За продвижениями птиц некоторое время следили при помощи теодолита и убедились, что направление они выбрали правильно: курс был взят на Мирный. В заключение Пенни выражал живейшую радость по поводу того, что Джордж успешно завершил путешествие, и просил низко кланяться. Таким образом, было установлено, что Джордж не мелкий лгунишка с непомерным самомнением, а воистину великий путешественник: за одиннадцать-двенадцать месяцев, делая в среднем по тринадцать километров в день, он преодолел четыре тысячи пятьсот километров труднейшей дороги! Как он ухитрился добраться до Мирного, не имея при себе ни компаса, ни рюкзака с продуктами? На попутных машинах? Но Пенни клялся, что у Джорджа не было с собой ни цента. Загадка, да и только! Короче говоря, в ближайшую среду после полдника Каменев нйнес Жоре официальный визит и пытался выведать у него тайну обратной дороги. Не тут-то было! -- Наверное, вы ориентировались по Солнцу? -- забрасывал удочку Каменев. Но Жора становился глух, как тетерев. -- Да, завтра четверг, -- отвечал он. -- Может быть, вы владеете аппаратурой для ориентировки по магнитному полю Земли? -- умоляюще допытывался Каменев. -- Хорошая сегодня погода, -- невозмутимо констатировал Жора. -- Вы, извините, эгоист! -- сердился Каменев. -- Неужели вы не понимаете, что разгадка ваших навигационных способностей имеет колоссальное прикладное значение? Пингвин без высшего образования решает сложнейшие астрономические задачи! Как он это делает? Рассказывайте, включаю магнитофон. -- Какие галоши? -- переспрашивал Жора. Так и не раскололся, бродяга! Но все-таки кое-что из Жоры удалось вытянуть. -- Ричард Пенни надел мне на ласт кольцо, признав тем самым, что я не простой пингвин. Честно скажу, многие, которые неокольцованные, мне завидовали, а от поклонниц не было отбоя. Скажи я хоть слово, мигни одним глазом -- и любая красотка там, на леднике Росса, отдала бы мне ласт и сердце. Но душа моя оставалась на Фулмаре, и я, преодолев искушение, пошел домой... -- ...ориентируясь но... -- вкрадчиво подсказал Каменев. -- ...быть может, по Солнцу, -- ухмыльнулся Жора, -- или по магнитному полю, или по чему-то третьему. Как вы уже знаете от Пенни, который присобачил ко мне баллончик с краской, шел я вдоль кромки припая. Так что рыбой был обеспечен. А наш брат пингвин, хорошенько подзаправившись, может хоть месяц обходиться без пищи. В этом наше большое преимущество перед вами, с вашим непременным трехразовым питанием мы бы имели слишком много шансов удовлетворить ненасытный аппетит касатки. Поэтому я держал ухо востро, во время рыбалки не отплывал и на два шага от кромки льда. Не могу забыть, -- Жора удовлетворенно хмыкнул, -- одну касатку. Только я окунулся, как она уже была тут как тут: облизнулась, закрыла от предвкушаемого наслаждения глаза, разинула пасть, а я прыг -- и на льдине. Две недели таскалась за мной, негодяйка! Осунулась, похудела, но следила за каждым моим шагом -- очень уж ей не терпелось отведать, каков я на вкус. Две недели у меня во рту маковой росинки не было, но я выдержал! И Жора гордо посмотрел на почтительно притихшего Каменева. -- Метели были неистовые, -- продолжал Жора. -- Плохо пингвину в пургу одному. Когда нас много, мы сбиваемся в толпу и своим теплом спасаем друг друга. А я вынужден был прятаться на айсбергах, заползал в торосы. Страшно даже подумать, что было бы, если бы меня засыпало снегом: попробуй выберись без посторонней помощи!.. И все-таки дошел. Как увидел родные острова, даже слеза прошибла. И вот я дома, в родной семье. Меня уважают, со мной советуются, я удовлетворен. Ваше время истекло. Если хотите, можете меня сфотографировать, но без магниевой вспышки. У меня и так, знаете ли, близорукость. -- Такова подлинная история пингвина Жоры, великого путешественника, -- закончил Каменев свой рассказ. -- К великому сожалению, вернувшись в этом году в Антарктиду, я его не нашел. Исходил все острова, наводил справки -- Жоры и след простыл. То ли он возжаждал новой славы и отправился на поиски приключений, то ли его подстерегла та самая касатка... А я хотел сообщить Жоре, что у него появился серьезный соперник. Недавно в одном популярном журнале, который любит сообщать занимательные факты, появилась прелюбопытная заметка: полярники окольцевали на Северном полюсе пингвина Адели, выпустили его, и этот пингвин пришел в Мирный. Когда я запросил редакцию, откуда они получили столь удивительную информацию, мне честно ответили: "Из зарубежного журнала со ссылкой на французские источники". Видимо, этот пингвин долетел на самолете до Диксона, там сел на ледокол, добрался до Ленинграда и затем на "Оби" дошел до Мирного -- другого объяснения я не нашел... Мы еще долго сидели на валуне, греясь на солнышке и беседуя на пингвиньи темы. Я обратил внимание Каменева на растрепанного пингвина, который скандалил с двумя соплеменниками, и поинтересовался, по каким причинам эти приятели могут ссориться. -- Чаще всего любовь, -- пояснил мой собеседник. -- В прошлый сезон я окольцевал нескольких аделек и начал за ними следить. И что же? Через год оказалось, что один из них сменил подругу, взяв себе жену моложе и привлекательнее. Но через некоторое время законная супруга вспомнила про свои права и закатила разлучнице такой скандал, что та вынуждена была бежать, теряя на ходу предметы туалета. Не исключено, что драма, которую вы сейчас наблюдаете, -- типичная семейная сцена, стороны треугольника выясняют отношения. А вообще адельки с их склочным характером набрасываются на каждого, кто подходит к их гнезду на расстояние вытянутой руки, клюют, бьют ластами пришельца и прогоняют его. Кто знает, с какими намерениями пришел этот субъект? Может быть, рассказать свежий анекдот, а может, камешек из гнезда стащить. У пингвинов, -- продолжал Каменев, -- на мой взгляд, вообще нет иерархии. Старые и более опытные адельки, правда, занимают лучшие места для гнездования, но и у них без драк не обходится. Бывает, что все соседи вовлекаются в общую свалку, и тогда начинается такой гвалт, что хоть уши затыкай. Когда самка сидит на яйце, самец уходит на припай за добычей. Возвращаясь, он иногда ошибается и подходит к чужой жене, но та обычно хранит супружескую верность и клюет волокиту. А в это время законная повелительница, обеспокоенная происходящей сценой, криками напоминает о себе, и изобличенный изменник покорно идет к своему гнезду, чтобы поменяться с супругой местами... В обществе пингвинов Каменев проводит большую часть своего времени. Каждый день он ходит к островкам по припаю, а когда припай вскроется, будет добираться на лодке. Полярным летом у Мирного живут только пингвины Адели, а в марте заявятся красавцы императоры. Бойкие, юркие и любящие поскандалить адельки ростом максимум полметра -- лилипуты по сравнению с величавыми и уверенными в своих силах императорами, рост которых достигает метра, а вес сорока-пятидесяти килограммов. Каменев проводит серию экспериментов, пытаясь разгадать тайну навигационных способностей пингвинов. Он убежден, что пингвины -- врожденные астрономы и ориентируются по Солнцу, но хочет доказать, что и магнитное поле Земли играет в этих таинственных способностях не последнюю роль. Пингвины -- птицы, мозг у них крохотный, но где-то в этом мозгу есть клетки, деятельности которых может позавидовать изощренный мозг человека... Подходило обеденное время, и Гербович дал сигнал к возвращению. Кое-где трещины на льду расширились, припай "дышал" все более глубоко, и обратная дорога изрядно пощекотала мою нервную систему. Но выбрались на барьер мы благополучно, а к ночи припай взломало. Так закончился мой первый и единственный визит на остров пингвинов. Что происходит на припае Море освободилось ото льда, и сразу же произошло ЧП. Гидролог Совершаев пошел на мыс Мабус проверить состояние барьера и вдруг услышал чей-то призыв о помощи. Туман, сильный ветер, а крик доносился со стороны моря. "Кого-то унесло", -- подумал Совершаев и тут же опять услышал: "Веревку! Веревку!" В десятке метров от барьера на льдинке, точнее глыбе снега размером в два квадратных метра, стоял и взывал о помощи К. из летного отряда. -- Держись, дружок, одну минутку! -- прокричал Совершаев, помчался в расположенный неподалеку гараж, поднял на ноги механиков и вместе с ними понес к барьеру лестницу и веревку. К. бросили веревку, подтащили его вместе со снежным плотом к барьеру, и по спущенной лестнице потерпевший бедствие поднялся наверх. Его спасло чудо. По приказу начальника экспедиций подходить к барьеру категорически запрещалось. Совершаев, на которого это запрещение не распространялось, оказался там случайно. Снежная глыба, вместе с которой К. свалился в море, уже пропиталась водой, вот-вот она должна была растаять. К тому же дул сильный ветер. Еще несколько минут -- и К. унесло бы в открытое море. Никого не предупредив, один, он пошел на Мабус полюбоваться морем и чуть не расстался с жизнью. Этот случай произвел на всех, особенно на новичков, большое впечатление. Нельзя нарушать закон, горе тому, кто нарушит его! Все помнили, как несколько месяцев назад, упав с барьера, разбился о припайный лед научный сотрудник из ГДР, зимовавший в Мирном. Катался на лыжах и не рассчитал скорость. Море Дейвиса у Мирного... Свободное ото льда или покрытое льдом, оно одинаково грозно. Немало драм разыгралось здесь за пятнадцать лет. Первым погиб на припайном льду Иван Хмара -- не успел выскочить из кабины трактора, когда под ним разверзлась трещина. За год до нашего прихода в Мирный здесь же, на этом льду, погиб механик-водитель Василий Рыскалин. Антарктида начинается с припая. Когда в декабре к Мирному подходит корабль, море сковано льдом. Ширина ледяного поля километров двадцать-тридцать. Это и есть припай. Пришвартовавшись у его кромки, корабль разгружается, а тракторы и тягачи везут на берег многотонные сани. Наряду с походом на станцию Восток перевозка грузов по припаю самая опасная и тяжелая работа в Антарктиде. Я не видел ее своими глазами, потому что улетел на Восток в тот день, когда мы пришли в Мирный. Но я слышал много рассказов о припае и некоторые из них хочу привести, иначе ваше представление об Антарктиде будет неполным. Эту историю рассказал мне начальник транспортного отряда Четырнадцатой экспедиции Евгений Александрович Зимин, с которым читатель уже знаком. -- Наверное, не было за все экспедиции разгрузки тяжелее, чем в январе шестьдесят девятого года. Весь припай избороздили трещины, на каждом шагу глубокие снежницы: вверху снег, внизу вода. Уже пятнадцать дней "Обь" стояла на приколе, а мы искали и не находили трассу. Уходило золотое время, и водители нервничали: ведь после разгрузки "Оби" нам предстоял поход на Восток и возвращение с Востока в Мирный... Много дней и ночей мы вместе с гидродогом Вениамином Совершаепым поездили на вездеходе, пока не определили извилистую линию, проходящую вдоль подветренных сторон айсбергов. Немало трасс мне пришлось пройти в своей жизни, но эта была самая опасная: ее пересекало восемь трещин шириной до пяти метров. В ад идти по такой трассе! Но выхода не было, вариант, как говорят, выбран оптимальный. Перебросили через каждую трещину настилы из бревен, проинструктировали водителей, и тракторы пошли. Перед трещинами водители покидали кабины, тракторы сами преодолевали настил, и водители вновь занимали свои места. -- Адская трасса! То здесь, то там тракторы проваливались в снежницы, главная опасность которых была в том, что мы не знали толщину льда под ними. Вода и снежная каша -- вот и барахтайся, пока товарищи не вытащат тебя на буксире. Бывало, и лед под настилом начинал обламываться. В этом случае каждый водитель обязан был выполнить мой приказ: немедленно покидать трактор. Вот так и работали. В одну ночь пять тракторов дважды садились в снежницы, до самого льда, и мы совершенно измучились, их вытаскивая. А Вася Рыскалин не уберегся... С ним был механик Саша Порвачевский. Когда тракюр провалился, Саше удалось выскочить. Вася не успел... Если бы трактор начал проваливаться передом, то была какая-то доля секунды, чтобы сориентироваться. Но трактор ушел в море задом, и этой самой доли секунды у Васи не оказалось. Он был опытным механиком-водителем, веселым, жизнерадостным и очень хорошим товарищем. В третий раз он пошел в Антарктиду и остался в ней навсегда. Гибель Рыскалина, нашего общего друга, всех ошеломила. Был ли Вася виновен в своей гибели? И да и нет. Да -- потому что он рискнул, срезал трассу и не подождал нашего подхода. Нет -- потому что всего на такой трассе предусмотреть невозможно. Каждый из нас, водителей, мог оказаться на месте Рыскалина... Мы, Васины друзья, долго стояли над трещиной, сняв шапки. Потом, сжав зубы, продолжали работать. Чуть не проскочил на своем тракторе мимо настила Васек Соболев. Совершаев ему кричит -- Васек не слышит. Тогда Вениамин кинул в него снежок, и Васек обернулся. А еще одна-две секунды -- и могла бы произойти вторая трагедия. Да, чудовищно трудной была эта разгрузка. Под конец нам предстояла еще одна, самая, наверное, опасная операция: нужно перегнать на берег два тягача. Каждый тягач весит двадцать четыре тонны. Выдержат ли мосты? Вырвутся ли тягачи из снежниц? Будь ситуация иной, я оставил бы эти машины на борту "Оби". Но они были не просто нужны, они были жизненно необходимы. Без них мы не могли уйти в поход на Восток. Значит, оставшуюся без топлива станцию пришлось бы законсервировать. Нас бы могли понять, но не простить. Поэтому тягачи нужно было перегнать в Мирный. Как на фронте: взять высоту любой ценой. Но после гибели Рыскалина я не имел морального права требовать от ребят такого риска. И я обратился к Саше Ненахову, потому что он много раз был со мной в Антарктиде. "Трещин становится все больше, -- сказал я ему. -- Если мы сегодня не перегоним тягачи, завтра это будет невозможно". И Саша согласился. Я сел на первый тягач, отошел метров на триста и разрешил Саше следовать за мной. Начали тихонько переезжать через трещипы. Лед трещал, обламывался, но мы успели благополучно проскочить через опасные зоны к Мирному, откуда на нас смотрели в бинокли. Меня потом ругали, обвиняли в излишнем риске, но не перегони мы эти два тягача, не знаю, сумели бы благополучно завершить поход на Восток. Пожалуй, даже знаю: нет, не сумели бы... Когда мы подходили на "Визе" к Мирному, Владислав Иосифович Гербович сообщил на диспетчерском совещании, что на припае во время ледовой разведки утонул трактор. Люди, к счастью, остались живы. Их было трое: начальник транспортного отряда Пятнадцатой экспедиции Овечкин, начальник морского отряда с "Оби" Ескин и гидролог Совершаев. Эту историю я привожу потому, что она по-своему характеризует припай. Разгрузка, о которой рассказал Зимин, проходила при отвратительной погоде на льду, находившемуся в ужасном состоянии. Ледовая разведка, проведенная Овечкиным и его товарищами, проходила при идеальной погоде на припае, который не внушал никаких мыслей о возможной опасности. И все же эта разведка едва ли не закончилась трагически. Потому что припай есть припай. Этим сказано все. Гербович высоко ценил своего начальника транспорта, умного и широко мыслящего инженера. Превосходно развитый физически, смелый и решительный человек, Олег Самсонович Овечкин много лет работал на Севере, зимовал в Антарктиде, не раз участвовал в санно-гусеничных походах -- короче, повидал и испытал почти все, чем славен ледовый континент. Но то, что случилось во время разведки, даже для него было абсолютно неожиданным. -- Мы должны были определить трассу для перевозки грузов с подходящих к Мирному кораблей, -- рассказал Овечкин. -- Выехали на припай на тракторе с волокушей, прихватили с собой бревна для преодоления трещин. Погода стояла превосходная, солнечная и безветренная, и мы надеялись, что произведем ледовую разведку без особых хлопот. Первые десять километров трассы Совершаев уже изучил, нам оставалось лишь бурить лед и ставить вехи. До двадцать пятого километра встретились всего лишь две узкие трещинки, даже мост не пришлось наводить -- запросто проскочили. И когда до кромки льда, куда пойдут корабли, оставалось километров шесть-семь -- началось... "Хлопцы, -- говорю я, -- свежая трещина. Подъедем?" Подъехали. И тут на моих глазах начал трещать и уходить лед! Непонятно, в чем дело, погода-то тихая. А к нам подбирается вода, стоять и размышлять некогда. Повернули обратно. Дошли до двадцать пятого километра, и те трещинки, через которые мы полчаса назад шутя проскочили, уже разошлись до полуметра. Перекинули бревна, перебрались и натолкнулись на разводье метров до тридцати шириной! Откуда оно взялось? Голова кругом идет -- ничего не поймем. Шарахнулись в сторону -- снова разводье! Налево -- опять разводье! Весь лед движется, обламывается на глазах -- мы отрезаны! Начали по бревнам и доскам перескакивать со льдины на льдину. Пришлось выполнять прямо-таки цирковые трюки: Совершаев и Ескин подставляли под гусеницы доски, а я вел трактор, держа одну ногу на весу, чтобы в любой момент успеть выскочить. В конце концов оказались в окружении сплошь битого льда, на обломке примерно тридцать на шестьдесят метров. "Хлопцы, говорю, дело плохо, на тракторе уже не выбраться". Заглушил мотор, простились с техникой, взяли с собой доски и пошли скакать с одной льдины на другую, пока не выбрались на твердый припай. Поверили, что остались живы, и начали размышлять: что же произошло? В это время припай никогда не взламывается, такого случая в летописях экспедиций не отмечалось. Если бы заштормило, не пришлось бы ломать голову в поисках причины. Но чтобы припай встал на дыбы в середине декабря в ясную и безветренную погоду... Совершаеву удалось сфотографировать удивительное явление: лед между айсбергами вздыбился геометрически правильными волнами! Значит, здесь поорудовала неведомая нам и пожелавшая остаться неизвестной стихийная сила. Возможно, припай взломала сильная зыбь от старого циклона, либо -- другая рабочая гипотеза -- неподалеку в море опрокинулся гигантский айсберг, дав могучую волну. Других объяснений мы не нашли, тем более что подвижки льда быстро прекратились и трещины в основном зарубцевались. И когда подошли корабли, мы работали на этой самой трассе без особых происшествий, если не считать одного эпизода. До спх пор вздрагиваю, когда вспоминаю... Заповедь пешехода: переходя через улицу, не забывай, что шофер может быть пьян. Заповедь водителя в Антарктиде: преодолевая самую хорошую трассу, помни, что она проходит над бездной. Погода в тот день стояла неважная, и Гербович возражал против работы на припае. Тем не менее от "Оби" по направлению к Мирному вышли два трактора -- из-за несогласованности, которая мешает делу в хозяйствах любого масштаба. На одном тракторе шли механик-водитель Виктор Медведев и гидролог Альберт Романов, оба молодые и неопытные, зато другой трактор вел опытнейший Борис Рябчиков. Прошло два часа, тракторы должны были уже прийти в Мирный, а о них ни слуху ни духу. Обеспокоенные Гербович и Овечкин на вездеходе выехали им навстречу и на середине трассы, вернее в стороне от нее, увидели... сани без трактора. Остановили вездеход, подбежали -- да, на самом краю разводья стоят сани, а в свинцовой воде плавает сиденье. Первая и страшная мысль: один трактор провалился. А люди? От разводья идут следы: один... два... третьего нет. Но ведь людей-то на тракторах было трое! Обуреваемые самыми тяжелыми предчувствиями, Гербович и Овечкин на максимально возможной скорости рванули в Мирный и... увидели живых и здоровых Медведева, Романова и Рябчикова. А произошло вот что. Рябчиков уже не раз проходил эту трассу и знал ее наизусть. Одно лишь его присутствие на ней должно было бы стать, казалось, гарантией удачного перехода. Но вместо того чтобы поставить ветерана впереди, его сделали ведомым. С опытнейшего водителя тем самым была снята и переложена на плечи Медведева и Романова ответственность за выбор направления. Если бы не метель, эта ошибка, возможно, не отомстила бы за себя: трасса была хорошо размечена. Но метель спутала все карты и усугубила ошибку. Идущие впереди Медведев и Романов сбились и новой трассы на старую, а Рябчиков хотя и удивился такому маневру, но пошел за ними, совершенно справедливо думая про себя: "Ведь там гидролог, ему виднее". Итак, тракторы отклонились в сторону. В Антарктиде бывает, что в пасмурную погоду исчезают тени, пространство превращается в однообразную пустыню, и невозможно определить расстояние до предмета, небольшой камушек может показаться холмом. Наверное, кому-либо из ребят нужно было на всякий случай сойти на лед и проверить вехи; кажется, они так и собирались сделать, но не успели: трактор провалился. Очень удачно, если можно употребить это слово: передний бампер уперся в кромку льда, а сзади, где расположен центр тяжести трактора, его попридержали сани. Альберт Романов мгновенно соскочил на лед, а Медведев остался на месте. -- Наверное, снежница, -- предположил он и начал газовать. -- Какая там снежница! -- ахнул Романов. -- Прыгай! Кругом вода! Промедли Медведев последовать этому совету, и вряд ли что-либо спасло бы его от гибели. К счастью, он без лишних размышлений покинул трактор, который в ту же секунду стремительно ушел в море. Под давлением смерзшегося снега выдавило палец из прицепного устройства, сани отцепились, но остались на льду. -- Романов, -- рассказал мне потом его коллега океанолог Дима Шахвердов, -- в этот день был именинником. После того как мы поздравили его со вторым рождением, он поведал нам занятную историю. Оказывается, несколько месяцев назад он докладывал на секции свою диссертацию о проходимости судна в условиях Антарктиды. В этой работе он использовал материалы всех предыдущих походов "Оби", рассчитал массу формул и дал свои рекомендации. Его, как положено, засыпали вопросами, среди которых был такой: "А какова проходимость санно-гусеничных поездов по припайному льду?" Диссертант ответил, что это не совсем его тема, но он надеется в конце года разобраться в ней непосредственно на месте. Разобрался, да еще как! На этом злоключения Романова не кончились. Он еще дважды проваливался под лед на припае, но не на тракторе, а собственной персоной. -- Богатый собрал материал! -- смеялись товарищи. -- На докторскую! Все хорошо, что хорошо кончается. Не только в Мирном -- на Молодежной и на других станциях припайный лед не менее коварен, море и там безмолвный свидетель драм, происшедших во время разгрузки кораблей... Волосан, медпункт и Южный полярный круг Хорошо в Мирном! Повсюду тает снег, в домах сыро, ничего не стоит окунуться в лужу, но вспоминаешь про Восток -- и тебя охватывает тихое блаженство. Мне даже дико слышать, что некоторые миряне поругивают свой земной рай, где можно дышать сколько влезет, греться на солнышке и при желании погладить собаку. В первые дни я сильно скучал по Востоку. Понимаю, что сам себе противоречу, но разве вся прелесть жизни не в том, чтобы время от времени отбрасывать логику? На Востоке страдало тело, но ликовала и пела душа. Человек в Антарктиде -- это звучит гордо, но человек на станции Восток -- это гордость, помноженная на сознание исключительности своего положения. На Востоке я оставил друзей, два смонтированных при моем участии домика, которые по последним сведениям еще не развалились, и новую дизельную электростанцию, две стены которой я соединил так лихо, что при их перестройке мое имя упоминалось чаще, чем мне того хотелось. Да, еще на Востоке я оставил свой фотоаппарат и захватил чужой -- обстоятельство, сыгравшее злую шутку с инженером-механиком Геннадием Басовым. На острове Фулмара Гена сделал мне на редкость опрометчивое предложение: он будет снимать меня своим аппаратом, а я его -- своим. В результате мир получил десяток отличных фотографий, на которых я общаюсь с пингвинами, и ни одной, на которой была бы запечатлена мужественная и атлетическая фигура шагающего по Фулмару Васева: я снимал его на уже отснятую пленку. Восток, однако, это яркий, но безвозвратно отлетевший сон, на Востоке мне больше не бывать: летчики и так яростно спорят из-за каждого килограмма груза, и вряд ли Василий Сидоров пожертвует ради меня вторым мешком картошки... Обуреваемый этими мыслями, я бесцельно шатался по Мирному. На пороге кают-компании спал Волосан, та самая собака, которую можно погладить. Я с наслаждением погрузил пальцы в его густую шерсть. Волосан -- старый и мудрый пес, он многое повидал на своем веку, и плохое и хорошее, и теперь относится к жизни с философским спокойствием. Он пришел в Мирный молодой и полной сил собакой, энергия била из него ключом. Но годы шли, и Волосан одряхлел. Теперь он все чаще лежит с закрытыми глазами, вспоминая бурные эпизоды былого: войну не на жизнь, а на смерть со своим братом Механиком, тайную охоту на пингвинов, свои эстрадные выступления на вечерах в кают-компании... Но Механика уже давно увезли на Молодежную, за пингвинов пришлось расплачиваться, и жестоко, а сольные номера, среди которых наибольшим успехом пользовались такие шедевры, как "Докладчик на собрании" и "Подвыпивший полярник", известны теперь только по воспоминаниям очевидцев. Волосан сладко потягивается во сне и улыбается: вспоминает, наверное, один из прекраснейших эпизодов своей жизни, когда в чудесное летнее утро он вышел обойти свои владения и... увидел подругу! Сказка! Этот сюрприз преподнесли ему летчики. Прилетев на станцию Моусон, они долго объясняли австралийцам, что Волосану нужна подруга, причем нужна до зарезу. Разговор шел главным образом при помощи пальцев, и австралийцы никак не могли понять смысла разыгрываемой русскими пантомимы. Наконец один летчик нашел нужные слова: "Вы нам леди гав-гав! Леди дог!" Как Волосан был счастлив в те незабываемые дни! Но те же самые летчики заставили Волосана пережить самую, наверное, тяжелую неделю в его жизни. Эту историю я услышал от Василия Семеновича Сидорова. Както полярники в Мирном стали чуть ли не ежедневно находить убитых пингвинов. ЧП! Ведь Антарктида -- заповедник! Стали следить за Волосаном. И что же? Браконьером оказался он. Пса посадили на цепь, но он сорвался и снова начал игру, в которой веселилась только одна сторона. За Волосаном, застигнутым на месте преступления, началась погоня, и пес, спасая свою преступную шкуру, примчался на полосу. -- А мы уже погрузились и должны были улететь на Восток, -- вспоминал Сидоров. -- Кричим: "Волосан, сюда!" Он стрелой по трапу и в самолет! Ласкается, смотрит преданными собачьими глазами -- защиты просит. Начальник авиаотряда Герой Советского Союза Марченко говорит: "Ладно, берите, а то ему достанется, хулигану!" Так Волосан скрылся от правосудия на Восток. Пока летели -- был донельзя доволен, лапу каждому подавал, все свои трюки показывал, то и дело благодарил: "Спасибо, друзья, выручили!" Как прилетели -- поначалу вел себя резво, бегал, изучал станцию, а ведь бегать-то на Востоке нельзя! И начались муки акклиматизации: взгляд у нею потускнел, аппетит пропал, било мелкой дрожью. Пес таял на глазах. Засунули мы его в спальный мешок, и там он почти целыми днями лежал, один нос торчал. А на седьмой день окончательно слег, и пришлось беднягу отправлять обратно. Внесли его в мешке в самолет, сам он уже ноги не мог передвигать. В Мирном, рассказывали, вышел из самолета, шатаясь, ну не Волосан, а его тень. Вот когда Механик за все свои обиды отыгрался! Но через несколько дней Волосан отдышался, ожил, восстановил силы и задал Механику здоровую трепку. А пингвинов с тех пор не трогал ни разу. Начальник экспедиции Николай Иванович Тябин смеялся: "Мы твой метод, Василий Семенович, используем, распространим на всех нарушителей. Как кто будет вылезать из оглобель -- сразу на Восток!" Но все это для Волосана далекое прошлое. Нынче он находится на пенсии и воспитывает Ксюшу, свою ласковую дочурку, унаследовавшую от папы мощные лапы и атлетический торс. Кормят старика хорошо, любят его в Мирном по-прежнему и уважительно отмечают, что Волосан благодаря своему непрерывному антарктическому стажу имеет право на высшую полярную надбавку. Так что не будь он бессребреником, на его текущем счету накопилась бы изрядная сумма. Приласкав Волосана, я пошел в медпункт навестить Рустама и приятелей-врачей. Ночью Рустам загружал самолеты и теперь пользовался своим законным правом "спать на всю катушку". Из тамбура вниз вела лестница, которая сама по себе могла бы успешно поставлять медпункту клиентов. "Лестница имени Склифосовского" -- любовно называли в Мирном это сооружение. Спустившись, я услышал бодрый возглас: "Миша, клиент идет, точи скальпель!" Решив не принимать это на свой счет, я вошел в помещение. Увидев меня, главный врач экспедиции Юлий Львович Дымшиц, или просто Юл, энергично потер руки. -- Миша, ну как, лечить его будем или пусть живет? -- Пусть потопчет землю, -- великодушно согласился Миша Полосатов. -- Погоди, может, у него что-нибудь болит? -- с надеждой спросил Юл, доставая скальпель. На мое счастье, в медпункт явился всамделишный клиент, радиотехник Сева Сахаров. Невысокого роста, но невероятно широкий в плечах, с грудью штангиста и могучими руками. Сева не был похож на человека, нуждающегося во врачебной помощи. Свежий воздух, щедрое полярное питание и аппетит, который вызвал бы зависть у Гаргантюа, помогли Севе вылепить тело весом в один центнер -- непременное условие членства в Клубе "100". Сева добродушный и веселый человек, разыграть ближнего для него -- пара пустяков, но сегодня его широкое лицо было искажено гримасой: верный признак того, что стоматолог не останется без куска хлеба. -- Зуб? -- жизнерадостно спросил Юл. -- А-а-а, -- подтвердил Сева. -- Отлично! -- весело воскликнул Юл, вытаскивая откуда-то из-под стола гаечный ключ. -- С утра я очень люблю вырвать зуб-другой! Приемную главного врача украшает каннибальское ожерелье -- четыре насаженных на нитку зуба товарищей по экспедиции. Но прибавить новую драгоценную бусинку Юлу не удалось: Сева сначала получил гарантии, что зуб, который дорог ему "как память о скушанной пище", останется на месте, а потом приступил к уникальному в его положении занятию -- начал ремонтировать для самого себя бормашину. В медпункте людно, врачи проводят профилактическое обследование личного состава экспедиции, и по утвержденному графику сюда один за другим приходят миряне. Здесь их простукивают, взвешивают и измеряют толщину жировой прослойки при помощи прибора, прозванного "саломером". Каждый пришедший считает своим долгом дать добрый совет Сахарову. -- Зря, Сева, время тратишь, затолкай лучше в пасть электродрель. -- Сева, принести зубило? Не стесняйся, я сбегаю, мы люди свои. Кто-то вспоминает, что несколько лет назад в этом самом медпункте произошло удивительное происшествие. Оба врача из-за чего-то повздорили и перестали друг с другом разговаривать. Случилось, что у одного из них в этот период свирепо разболелся зуб. Но не идти же на поклон к коллеге! И страдалец мужественно рванул из своей челюсти зуб -- соседний, здоровый... Это не анекдот, а подлинный случай, и фамилию не в меру гордого эскулапа я не называю лишь потому, что он и так наказан. Громовой хохот потряс медпункт: это Сева жалобно промычал, что бормашина отремонтирована. На шум из своей комнаты в одном белье высунулся заспанный Рустам. -- Трудовому народу спать не даете, бездельники! И снова хохот: настолько экстравагантно выглядел наголо остриженный чернобородый Рустам. -- Как дела на каторге? -- Где твои кандалы? В постели забыл? -- Граждане, бежал из острога преступник по прозвищу "Бубновый валет"! Особые приметы: носит голубое шелковое белье и за обедом съедает три антрекота! Кое-как отбившись, Рустам оделся и сел пить кофе. У него было превосходное настроение: ночью вместо положенных по инструкции шестисот килограммов он засунул в самолет все семьсот. -- Комар носа не подточит! -- похвастался он. -- Дима, второй пилот, на полминуты отошел, а мы раз, два -- взяли! И стоим покуриваем: "Все? -- Все -- От винтов!" Рустам страшно доволен, а я с трудом сдерживаю улыбку: посмотрели бы друзья-микробиологи на своего старшего научного сотрудника, молодого и перспективного ученого Ташпулатова, который весь светится от счастья, потому что ему удалось затолкать в самолет сверх нормы два ящика консервов! Из зубного кабинета, умиротворенный, вышел Сева Сахаров, а за ним Юл. -- Отвертелся-таки, -- ворчал Юл. -- Ты, Сева, эгоист, не хочешь понять, как украсил бы твой зуб мое ожерелье. -- Юл, взгляни, рука болит, -- пожаловался Рустам.-- Потянул, наверно. -- Почему я должен смотреть на твою руку? -- удивился Юл. -- В жизни не испытывал ни к чему такого равнодушия, как к твоей руке. Кругом айсберги, льды и разные достопримечательности, которых я, кстати говоря, еще не снимал, а ты призываешь смотреть на твою здоровенную и, прошу заметить, волосатую клешню. Ладно, вылечим. Миша, где наша пила? -- Пойдем подальше от этих живодеров, пока они не успели ничего оттяпать, -- предложил Рустам. И мы отправились на окраину Мирного, к столбу с волнующей надписью: "Южный полярный круг". По дороге Юл предложил снимать фильм не дилетантски, а по сценарию, который тут же был разработан. Мы с Рустамом, изнемогающие от усталости путешественники, из последних сил ползли к столбу, а Юл запускал в нас очереди из своего киноаппарата. Добравшись до столба, мы встали, шатаясь, и со слабыми, но гордыми улыбками победителей торжествующе смотрели куда-то вдаль. Потом к столбу полз Юл, и мы снимали его. Потом Рустам уложил меня на волокушу и тащил, изображая смертельную усталость. Короче говоря, фильм получился очень даже впечатляющий, и он мог бы стать украшением телевизионного "Клуба кинопутешествий", если бы Юл не потерял отснятую пленку. Возвращаясь домой, мы встретили Севу. Весело посвистывая, он шел в кают-компанию обедать. -- Где были? -- поинтересовался Сева. Мы рассказали. -- И туда, -- Сева показал рукой на снежное поле за нашим столбом, -- тоже заходили? -- Ну да, -- подтвердил Юл. -- А что? У Севы округлились глаза. -- А чистое белье перед прогулкой не надели? -- Какое белье? -- встревожились мы. -- Давно таких везучих людей не видел, -- вздохнул Сева. -- Знаете, где вы дурака валяли? В зоне трещин. -- В какой зоне? -- переспросили мы осипшими голдсами. -- Трещин, -- повторил Сева. -- Есть там, знаете ли, такие очаровательные отверстия, прикрытые снежными мостиками. Ступишь на мостик -- и летишь минуту-другую, насвистывая песни и марши. -- Н-да, -- пробормотал Юл. -- Н-да, -- эхом откликнулись мы с Рустамом. -- Чего я с вами разболтался? -- спохватился Сева. -- Сегодня на обед жареные куры. С приветом! Месяца два спустя, уже на "Оби", я рассказал про этот случай гидрологу Вениамину Александровичу Совершаеву. С зоной, по которой мы прогуливались, он был хорошо знаком -- специально обследовал ее по указанию начальника Четырнадцатой экспедиции Д. Максутова. Оказывается, нам здорово повезло, что в это лето в Мирном не было интенсивного таяния, а то снежные мостики могли бы не выдержать тяжести беззаботных гуляк. Ширина трещин в этой зоне четыре-пять метров, а глубина "до конца географии". -- И еще вам повезло в одном, -- заключил Совершаев, -- что о вашей прогулке не узнал Гербович. Навесил бы по хорошему выговору! Я подумал про себя, что все же лучше жить со строгачом, чем умереть с незапятнанным личным делом, но промолчал. В Антарктиде тоже заседают Ежедневные диспетчерские совещания проходили в небольшом холле в доме начальника экспедиции. Холл был обвешан картами. На одну из них я долго не мог смотреть без содрогания: на ней были отмечены зоны трещин вокруг Мирного. Юл и Рустам, непременные участники совещании, тоже заметно менялись в лице, когда их взор падал на эту карту. Украшением холла был огромный латунный ключ от Мирного,