разглагольствования. Особенно изощрялся геофизик Георгий Куделин. -- Лишние расходы, -- пояснял он свою мысль чересчур громким голосом (чтобы слышал Бардин). -- Шутка ли -- целый штат синоптиков! Нужно было привезти в Мирный одну старушку с ревматизмом, печку ей поставить и подсунуть магнитофон, чтобы "охи" и "ахи" записывал. И далее следовала дежурная шутка насчет Дня синоптика, который, разумеется, будет отмечаться первого апреля. -- Мы как врачи, -- жаловался Геннадий Иванович, -- у нас запоминают только ошибки. Из разговора с ним я узнал, что только в 1948 году в шестнадцатилетнем возрасте Бардин впервые увидел поезд. Это в наше время, когда годовалая кроха уверенно поднимается по трапу самолета! Я потребовал объяснений. Оказалось, что Геннадий Иванович -- представитель национальности ханты, одного из наших коренных северных народов. Хантов в стране всего двадцать пять тысяч, и одного из них они послали в Антарктиду! В отдаленном прошлом предки современных венгров жили на Восточном Урале, а хантыйский язык близок к венгерскому по строю и словам домашнего обихода. Парадоксы великого переселения народов! Баски -- выходцы с Кавказа, жители острова Пасхи -- из Южной Америки... Впрочем, люди уже перестали удивляться подобным открытиям и воспринимают их хладнокровно; после того как Дарвин доказал, что король и последний бродяга с единственной парой штанов происходят по прямой линии от одной и той же гориллы, человечество трудно чем-либо ошеломить. И если упомянутый бродяга с воплем "Привет, братишка!" не бросается королю в объятия, то не потому, что не имеет на это права, а лишь потому, что опыт научил его не фамильярничать с богатыми родственниками: могут неправильно понять и накостылять по шее. А поезд Бардин увидел, когда по окончании школы поехал в Ленинград, в Институт народов Севера. Потом он закончил Высшее мореходное училище и с 1955 года не расстается с высокими широтами. Очки с толстыми стеклами помешали Геннадию Ивановичу стать капитаном дальнего плавания, но кандидату географических наук они вполне к лицу. В "небесной канцелярии", я бывал часто. Здесь из комнаты в комнату ходили вдумчивые бородатые люди с картами погоды и фотоснимками, полученными от спутника Земли. -- Ишь какой циклон идет, -- говорил один. -- Зацепит Мирный хвостом али пронесет? -- Готовь лопаты, братцы, -- авторитетно гудел второй. -- Двадцать-двадцать пять метров в секунду. -- А на Моусоне все тридцать, -- включался третий. -- Надо их предупредить. "Бог погоды" Мирного и его "апостолы" снабжают прогнозами всю Антарктиду. Наши сводки ежедневно получают австралийские станции Моусон и Кейси, французская -- Дюмон-Дюрвилль, японская -- Сева. Своих бюро прогнозов у этих станций нет, и посему они с благодарностью принимают наши предсказания. На следующий день австралийцы передали Бардину свое полярное спасибо. Они собирались в санно-гусеничный поход на двести миль в горы, но, получив наш штормовой прогноз, от похода воздержались. Была пурга, да еще какая! Прибыла благодарность и со станции Кейси: радиограмма Бардина заставила капитана австралийского судна воздержаться от выхода в море, где его наверняка бы весьма основательно тряхнуло. В нескольких сотнях милях от Мирного промышляет китобойная флотилия "Советская Украина", которая тоже шагу не делает без бардинских прогнозов. Не говоря уже о летчиках: лететь или не лететь им на Восток, решают Бардин и его ребята. Вечером в их доме торжество: отмечается день рождения аэролога Валерия Смирнова и метеоролога Юрия Зусмана. В субботу за здоровье именинников в кают-компании поднимет бокалы весь коллектив Мирного, а пока "в порядке репетиции" идут в ход скудные подпольные запасы, чудом сохранившиеся остатки былой роскоши. Валерий Смирнов малость удручен: по его вине на столе нет бутылки коньяку. -- Схалтурил! -- поругивают его ребята. И Валерий виновато разводит руками: да, схалтурил, не сумел... побить рекорд. Дело в том, что Борис Сергеев и Коля Фищев на Востоке запустили радиозонд на сорок пять километров. И Гербович во всеуслышание объявил: если и аэрологам Мирного удастся побить рекорд, они получат бутылку коньяку. Всю неделю аэрологи из кожи вон лезли, чтобы украсить праздничный стол заветной бутылкой, но не дотягивали одного-двух километров... Зато закуска была щедрой. Ее обеспечил инициативный Бардин. Он догадался записать на магнитофон радиопередачу из Москвы для полярников Мирного, где был один воистину бесценный кадр: выступление внучки повара Евграфова, которая лепетала "дедуленька" и тому подобные замечательные слова. И теперь владелец пленки, как демонискуситель, время от времени вкрадчиво говорит повару: -- Хочешь еще разок послушать внучку, Михайлыч? Приходи с закуской! И Виктор Михайлович Евграфов, который любит свою внучку, "как сорок тысяч дедуленек любить не могут", ворчит, но -- что поделаешь? -- приходит. В Антарктиде, где жизнь редко балует полярников, каждая маленькая радость высоко ценится и запоминается надолго. Самому Бардину на день рождения совершенно уж потрясающий сюрприз преподнесли радисты. "Бог погоды" сидел на троне в своей резиденции, раздумывая, какой силы циклон обрушить на континент, когда зазвонил телефон. -- Слушает Бардин. -- Здравствуй, папочка, Игорь говорит! У Бардина язык прилип к гортани. Сын долго кричал: "Алло, алло!" -- пока папочка не пришел в себя. Застольный разговор пошел о сюрпризах. -- На СП-17, -- вспоминал Валерий Смирнов, -- как раз ко дню рождения нашего метеоролога летчики привезли три ящика с посылками. Собрались мы в кают-компании, радостные и возбужденные, и начали распаковывать ящики. Читаем на первой посылке: "Николаю Б." (Валера назвал фамилию известного в кругу полярников механика). "Поздравляем Колю", читаем на следующей: "Николаю Б.". Еще раз его поздравляем и снова читаем: "Николаю Б.". Что за наваждение? Очередная посылка -- Николаю Б. Еще одна -- Николаю Б! Ребята взбесились -- две трети всех посылок пришло Коле, который хлопал себя по бедрам и радостно хохотал во все горло. От приятельниц получил... Мы его тогда чуть не растерзали! -- Самый оригинальный подарок на день рождения, -- включился другой рассказчик, -- получил на Новолазаревской Павел Андреевич Цветков. Отобедав, пришел к себе отдохнуть. Что за чертовщина? На его постели лежала наковальня весом более ста килограммов. Несколько человек вынесли ее из дизельной, когда Семочкин отлучился. И тут же донесли Семочкину, что Павел Андреевич наковальню стащил для гимнастики вместо штанги. Семочкин бегом к Цветкову. -- Неси на место! -- Да на кой шут она мне нужна? -- А зачем брал? Неси на место! Пришлось тащить. А другому приятелю механики на день рождения втащили в комнату списанную лебедку. Месяц разбирал ее по частям и выкидывал. Застольная беседа сворачивается -- именинникам пора на вахту. Жизнь у них нелегкая, особенно у Юры Зусмана. Метеорологи на полярных станциях вообще самые загруженные люди, а тут еще и напарник Юре попался неопытный. Спит Юра дробными отрезками, как вахтенный матрос, но больше четырех-пяти часов в сутки редко получается. Валеру беспокоит другая проблема: начинает пуржить. Ветер может подхватить радиозонд и швырнуть его на скалы Комсомольской сопки, на айсберги, на линии электропередачи. А вновь добывать водород и заполнять оболочку -- работа, которую можно сравнить разве что со вторичным мытьем вымытого пола, когда у начальства на белой перчатке оказалось темное пятнышко. -- В Восьмую экспедицию, -- припомнил Бардин, -- начальником аэрометеоотряда был Виталий Бабарыкин. Нам с ним скучать не приходилось. Однажды в сильную пургу аэролог Володя Баяревич заявил, что радиозонд запустить невозможно. -- Спорим на половину бороды? -- предложил Бабарыкин. -- Идет! -- согласился Володя. Бабарыкин изрядно помучился, но зонд выпустил, и Володя месяц веселил весь Мирный своей ампутированной бородкой. -- Так если у тебя, Валера, есть сомнения, -- тихим голосом заключил Бардин, -- я готов. И ласково погладил свою черную лохматую бороду. Валера столь же ласково погладил свою, трогательно поблагодарил начальника за заботу и побежал в аэропавильон. Поездка на Морену Синоптик Геннадий Милашенко разложил передо мной принятые со спутника Земли фотографии. -- Узнаете? -- Австралия, -- неуверенно сказал я. -- Правильно, -- кивнул Геннадий. -- Африка. А это? -- Австралия? -- Уже ближе, Антарктида, -- похвалил Геннадий. -- А это? -- Австралия! -- упрямо буркнул я. -- Верно. Вот юго-западное побережье, а вот крохотная точка, которая должна вас заинтересовать. Видите, рядом с дымкой? -- Неужели "Обь"? -- обрадовался я. Геннадий кивнул. -- А что это за дымка? -- Не поняли? -- удивился Геннадий. -- Капитан Купри раскуривает трубку. Через три недели в Мирный придет "Обь". Этого дня ждут с нетерпением и грустью. С нетерпением -- те, кому пришло время возвращаться на "Оби" домой. С грустью -- те, кто отсалютует "Оби", стоя на берегу. Разрядят ракетницы, разойдутся по рабочим местам и на несколько дней погрузятся в самих себя: нужно время, чтобы осмыслить этот факт -- проводы на Родину последнего корабля. А тридцать пять человек -- сезонники и летный отряд -- каждый день обмениваются свежими новостями. Иногда новости бывают отличными: "Обь" прошла за сутки двести тридцать миль!" Иногда -- унылыми: "Тянитолкай, а не корабль... За сутки -- движение назад..." -- это "Обь" попала в шторм... Через несколько дней "Обь" подойдет к западному побережью Австралии, погрузит в трюм овощи и фрукты, развернется и отправится в долгий путь по всем советским антрактическим станциям. И первый заход к нам, в Мирный. Долгожданный заход! На сопку Моренная, в районе которой пришвартуется "Обь", мы отправились на вездеходе начальника экспедиции. Этот вездеход -- одна из главных достопримечательностей Мирного; у персональной машины Гербовича любят фотографироваться, причем на цветную пленку, ибо в оформление вездехода наш лучший художник сварщик Иван Андроник вложил бездну изобретательности. Машина выкрашена в красный цвет. На правой дверце -- белые шашечки такси, сзади -- традиционный пингвин, указующий ластом на надпись: "Не уверен -- не обгоняй!" На дверце водителя грозное предупреждение: "For chif only", что в переводе с английского означает: "Только для шефа!" На легкомысленно раскрашенный вездеход нельзя смотреть без улыбки -- обстоятельство, нисколько не смущающее Владислава Иосифовича, который считает, что чем больше полярники будут улыбаться, тем лучше пойдут дела. На своей машине начальник, большой любитель этого дела, разъезжает по Мирному и его окрестностям, осуществляя "проверку исполнения" разных приказов и решений. Вездеход обычно провожают улыбками, а сегодня даже смехом. Почему -- мы поняли, когда приехали на Морену: неугомонный Андроник привязал к заднему бамперу длинный хвост из мочала. Припай ушел, и море было свободно ото льда -- если не считать многочисленных айсбергов, которые окаймляли Мирный, как сторожевые башни. "Обь" пришвартуется здесь, у ледяного барьера высотой метров в двадцать. Швартовка будет сложной и далеко не безопасной. Барьер на всем своем протяжении покрыт броней снежных наносов, и время от времени огромные глыбы снега обваливаются. На наших глазах рухнул в океан настоящий маленький айсберг весом в добрую сотню тонн. Сказочно прекрасное зрелище -- с точки зрения людей, стоящих на почтительном расстоянии. А когда в Первую экспедицию примерно такой же кусок барьера свалился на борт дизель-электрохода "Лена", личный состав экспедиции надел траур: вслед за погибшим на припае Иваном Хмарой в списке жертв появились новые имена. Вот почему выбор места для швартовки -- чрезвычайно ответственная операция, которую руководство экспедиции осуществляет коллегиально. Гербович, Силин, Большаков и Овечкин должны были определить, куда подойдет "0бь". Гербович поставил свой вездеход параллельно барьеру -- факт, которому я поначалу не придал значения. Но когда вслед за нами прибыл бульдозер и остановился перпендикулярно барьеру, Овечкин немедленно приказал водителю развернуться на девяносто градусов. -- А вдруг тормоза не в порядке? -- пояснил он свое распоряжение. -- Вода в море холодная, не купальный сезон. -- Правильно, -- одобрительно сказал Гербович. -- На Новолазаревской был случай, когда Семочкину пришлось догонять тягач, который двинулся без водителя в море: догнал и остановил буквально в двух шагах от барьера. На той же станции, когда прилетел первый самолет, к нему подъехали на тягаче, выскочили, а тягач покатился к самолету -- чуть не в метре остановили! Гербович, Силин и Овечкин пошли осматривать вмерзший в снег трап, а Большаков сделал несколько шагов вперед и начал палкой разрыхлять твердый наст. -- Знаете, где мы стоим? -- спросил меня Петр Федорович. -- На барьере. -- Смотрите. Палка утонула в трещине, и я еле удержался от того, чтобы не отпрянуть наэад. -- Снежный нанос, -- пояснил Большаков. -- Весь вопрос в том, насколько крепко он держится. Придется проверить еще разок перед приходом "Оби". Потом мы поехали к одному из святых мест Мирного -- памятнику Анатолию Щеглову. Ему было двадцать четыре года, когда он погиб в ледниковой трещине. В тягаче с балком находилось трое: двоих спасательной экспедиции удалось вытащить, а Щеглову, механику-водителю, уже никто не мог помочь. Провалившийся тягач зацепился на глубине нескольких десятков метров за края трещины и повис над бездной, придавив Анатолия краем кабины. И он навеки остался в своей ледяной могиле. Люди, приходящие к памятнику, снимают шапки. Отчаянно сопротивляется Антарктида человеку, не прощает ошибок. Оказавшись в опасной зоне, водители иногда ведут тракторы "на вожжах" -- привязывают к рычагам веревки и идут за машиной. Так, кстати, и поступил Иван Луговой, когда спасательный отряд приблизился к месту гибели Щеглова. Так поступают и другие умудренные опытом водители. Они теряют время, но сохраняют жизнь. Известное противоречие -- молодость и опыт... Дорогой ценой мы приобретаем свои познания в этом мире. Кают-компания Когда полярнику грустно, когда одолевают мысли о семье и далеком доме, когда кажутся постылыми вечные снега, айсберги, пингвины и невыносимо сознание того, что до прихода корабля нужно прожить бесконечную полярную ночь, -- не оставайся наедине с самим собой, товарищ! Одевайся и иди в кают-компанию. Здесь такие же люди, как и ты, из такой же плоти и крови, столь же сильно тоскующие по Родине. Но когда вы окажетесь вместе, вам будет легче. Будь благословенна, кают-компания полярной станции! Ты питаешь тела и врачуешь души, ты животворная влага, не дающая засохнуть вырванному с корнем дереву, ты философский камень, превращающий мрачного пессимиста в бесшабашного шутника. Я где-то читал про полярную станцию будущего, обитатели которой нажимают кнопку и получают в свои комнаты обеды, завтраки и ужины. Одумайтесь, несчастные слепцы, ваши кнопки -- от лукавого! Надевайте унты и каэшки и бегите сломя голову искать общество себе подобных, ибо полярник без коллектива противоестествен, как запертая в клетке птица. Кают-компания -- это не столовая и не клуб, этонечто большее и высшее. Это исповедальня, ритуальный храм, павильон для игр, арена всевозможных розыгрышей и биржа обмена новостями. Кают-компания -- вечный источник бодрости, в который входишь усталым и размагниченным, а выходишь свежим и бурлящим, как прошедшая через сатуратор вода. Если полярник за год не полюбил свою кают-компанию, если, вернувшись домой, он не поминает ее добрым словом и тайком по ней не вздыхает, значит, профессию он выбрал неправильно. Потому что нельзя просто любить высокие широты -- прежде всего нужно любить людей, с которыми вместе мерзнешь и греешься, рискуешь жизнью и радуешься, тоскуешь по дому и переживаешь незабываемые мгновения возвращения. Кают-компания Мирного погребена под сотнями тонн снега. Построенная четырнадцать лет назад на поверхности, она с каждым: годом погружалась вниз на полметра, и теперь уже нужно спуститься по двум лестничным пролетам, чтобы попасть в зал, украшенный частоколом подпорок. Здесь стоят обеденные столы, которые по субботам выстраиваются в банкетные линии, тут и кухня, на которой хозяйничает самый популярный в Антарктиде повар Виктор Михайлович Евграфов, участник шести экспедиций. По вечерам здесь играют в бильярд, забивают "козла" и смотрят кино. Карт в Мирном нет. Полярники говорят, что любой, даже самый крепкий, коллектив могут разрушить карты и женщины. Антарктида -- мужской континент, а карты Гербович раз и навсегда лишил права гражданства. Но если без карт полярники не скучают, то жены занимают почетное место в их мыслях и разговорах. -- Ночью, -- трогательно рассказывает отзывчивым друзьям их сосед по столу, -- я услышал Наташин голос: "Коля!" Открыл глаза... -- ...а у постели, -- подхватывает приятель, -- стоит начальник отряда и нежно воркует: "Долго будешь дрыхнуть? Вставай, снег расчищать пора!" Женская тема -- любимая и бесконечная. -- И вот Пашка за два дня до ухода "Оби" познакомился, с ходу влюбился и сделал предложение. А по правилам не расписывают -- выдержите, мол, месячный испытательный срок. Начальник экспедиции тогда написал ходатайство и по спецразрешению Пашку с той особой поженили. Всю последнюю ночь праздновали свадьбу, только под утро Пашка спохватился, что не успевает со своей молодой это... поговорить на личные темы. Утром "Обь" ушла, молодая помахала с причала платочком, и Пашка отправился на год покорять Антарктиду. Весь год изнывал от любви, чуть не половину суточных на радиограммы перевел, и вот наконец возвращается домой. Смотрит на причал -- не узнает свою нежно любимую! Фотокарточку захватить забыл, помнит только, что беленькая, курносенькая и стриженная под овечку и что пальто с лисой! Но ведь уходил-то он поздней осенью, а вернулся весной! И она теперь другая, и у него портрет не тот -- свежей бородой причал подметает. Выбрал одну, вроде похожа, и тактично опрашивает: "Как вас, тысячу раз извините, кличут по имени?" -- "Люба". -- "Дорогая!" -- завопил Паша и полез целоваться. Получил по портрету -- не та Люба. Когда уже все разошлись -- нашел... Готовимся к походу О женах в Антарктиде -- только хорошее. Даже те полярники, которым супружеская жизнь принесла не одни радости, после долгих раздумий прощают женам их реальные и выдуманные недостатки. "Очищаемся и влюбляемся заново", -- как говорил на Востоке Василий Семенович Сидоров. На станции Новолазаревская однажды произошла такая история. На тумбочке у постели механика-водителя Б. стояла фотокарточка женщины. В комнату вошел один из сезонников, помогавших строить станцию, и, не потрудившись узнать, кто изображен на снимке, отозвался о женщине с грубым цинизмом. Не тратя времени на объяснения, механик-водитель избил хама. Тот побежал жаловаться начальнику станции Гербовичу. Драка -- чрезвычайное происшествие на полярной станции! Владислав Иосифович разобрался в ситуации и сказал пострадавшему: -- Как начальник, я не одобряю поступка Б. Но на его месте я поступил бы точно так же. -- Я ведь не знал, что это его жена! -- Могли спросить. Но даже это вас не извиняет. -- Буду жаловаться! -- Пожалуйста. Можем хоть сейчас собрать коллектив. Не думаю, что это принесет вам большое удовлетворение. Пострадавший подумал -- и предпочел извиниться. Но все равно отношение к нему на станции было такое, что он рад был скорое ее покинуть. Кают-компания гудит, за каждым столом -- свое. -- А у нас на СП... -- вспоминает один. -- Официант! Дюжину пива и воблу! -- под общий смех требует другой. Геофизик Володя Куксов шумно обсуждает с инженером-электриком Юрием Козельским условия шуточного матча-реванша на бильярде. В Двенадцатую экспедицию, под самый конец зимовки, в ходе партии они дошли до того, что Козельский играл в одном сапоге и в трусах, а Куксов вообще едва ли не остался "в чем мать родила". Однако он победил, и Козельский по условиям игры недолю ходил в разных сапогах, резиновом и кирзовом. Но он еще дешево отделался. Другая жертва Куксова должна была ежедневно щеголять в свежей сорочке и каждый раз с другим галстуком. Если Куксов замечал на сорочке пятнышко, он гнал жертву переодеваться. За нашим столом одна из любимых тем -- автомобильная. Полярники либо имеют машины (достойное зависти меньшинство), либо мечтают о них (вздыхающее большинство). Мои соседи -- автомобилисты со стажем, и разговор они ведут солидный, не упуская, впрочем, случая поднять друг друга на смех. Особенно достается Павлову, начальнику центрального склада. -- Владимир Николаевич, что это с вашей "Победой" на Аничковом мосту произошло? -- наивным голосом спрашивает Большаков. -- Напомните, пожалуйста, я чтото запамятовал. Павлов делает вид, что не слышит. -- Зря придираетесь, Петр Федорович, -- вступается за Павлова Гербович. -- Ничего особенного не произошло, небольшая техническая неисправность. -- Какая? -- Большаков с наслаждением допивает кофе. -- Машина рассыпалась на части. -- Клевета! -- Павлов, негодуя, взвивается за столом. -- У меня просто отлетело два колеса. Из камбуза, широко улыбаясь, выглядывает Евграфов. Его огромное тело облачено в белый халат, на голове поварской колпак. -- Едоки... -- взглянув на наш стол, ворчит он. -- Каши не едите, колбаса осталась... -- Присаживайтесь, Виктор Михайлыч, -- приглашает Гербович. -- Помните, как баловали нас на Новолазаревской? -- Было дело, -- скромничает Евграфов, присаживаясь. -- Двенадцать человек едоков накормить не хитрость. Вот уедут сезонники... -- Одному беляши, -- вспоминает Владислав Иосифович, -- другому пирожки с мясом, третьему с капустой. А Федорова помните? -- Как каплуна откармливал, -- ухмыляется Евграфов. -- Федоров был очень худой, -- поясняет Гербович. -- Виктор Михайлович его критически осмотрел и сказал: "Я каким тебя у жены получил? Пятьдесят пять килограммов? Так сдам тебя на семьдесят. Ешь! Ешь, я тебе говорю!" И откормил. -- Зато сам каждый час по сто прыжков делал, чтобы из ста килограммов выйти, -- вздыхает Евграфов. -- Не помогло. -- Но приглашение в балет все-таки получил, -- напоминает Силин. -- Какой балет? -- интересуюсь я. -- Во Вторую экспедицию на Новый год мы вчетвером исполняли "Танец маленьких лебедей", -- скромно отзывается Евграфов. -- Общий вес лебедей достигал четырех центнеров, так что танец получился на славу. Потом к нам прибыла радиограмма от Галины Улановой, она приглашала нас выступить в Большом театре... Ну, бегу, а то без обеда останетесь! -- К сожалению, -- говорит Гербович, -- Евграфов не был со мною в Двенадцатой экспедиции и поэтому остался без членского билета Клуба "100". А дополнительный прием с тех пор не производился. Мы попросили Владислава Иосифовича рассказать историю возникновения этого редкостного клуба. Клуб "100" был основан Гербовичем в 1967 году, в самый разгар полярной ночи, когда миряне напрягали всю свою изобретательность, чтобы в кают-компании не смолкал смех. В один прекрасный вечер, когда товарищи закончили ужин и перекуривали в ожидании кинофильма, Владислав Иосифович попросил минутку внимания и зачитал написанный им устав Клуба "100". Коротко изложу его содержание. Клуб "100" является добровольной общественной организацией, ведущей пропаганду здоровья, бодрости и юмора среди полярников Антарктиды. Действительные члены (вес свыше одного центнера) и кандидаты в члены (вес от 96 до 100 килограммов) обязаны всем своим поведением подтверждать глубочайшую жизненную мудрость поговорки "В здоровом теле -- здоровый дух", иметь хотя бы крупицу юмора и работать за четверых (поскольку едят члены клуба за двоих). В Антарктиде они имеют право на бесплатное питание, обмундирование и проезд на всех видах антарктического транспорта, исключая такси, право бесплатного входа в кинотеатры и концертные залы, а также право входить в трамваи и автобусы с передней площадки. Идея клуба имела бурный успех. Извещение о его создании было послано на все советские и иностранные антарктические станции с предложением выдвигать кандидатуры. Членский билет .э 1 получил сам начальник экспедиции, о чем свидетельствует протокольная запись: "В мае 1967 года при медицинском обследовании Гербович Владислав Иосифович на взвешивании в форме Адама показал 100,7 килограмма, что своими подписями и заверяем: ст. врач Двенадцатой САЭ Рябинин И. Ф., врачхирург Афанасьев Г. Ф." Вторым действительным членом клуба стал механикводитель Андреев. Правда, его кандидатура не была столь безусловной, как предыдущая, ибо соискатель, даже съев два обеда, не дотянул полкилограмма до заветной цифры. Однако на официальной проверке Андреев перевалил за центнер и был принят в клуб, хотя злые языки утверждали, что за пять минут до взвешивания он выпил два литра компота. Предпринял попытку проникнуть в клуб и Володя Куксов, хотя вес его никогда не превышал шестидесяти пяти килограммов. Володю даже не хотели включать в число соискателей -- столь безнадежно тощей выглядела его фигура. Но он настоял на своем законном праве взвеситься, и... у врачей глаза полезли на лоб: под тяжестью Куксова затрещали весы! Увы, билет э 3 ему получить не удалось: один бдительный член комиссии обнаружил, что хитроумный Куксов надел под трусы мастерски сделанные свинцовые плавки... Билет за этим номером достался американскому ученому со станции Молодежная Макнамаре. Он прислал президенту клуба Гербовичу нижеследующее заявление: "Прошу считать эту радиограмму официальным обращением принять меня в члены Клуба "100", так как, что достоверно подтверждается медицинскими авторитетами здесь, имею сто килограммов веса с избытком в три или четыре килограмма. Это само по себе довольно забавно, потому что при отъезде из Соединенных Штатов я имел вес 90 килограммов, что при росте 1 метр 70 сантиметров считается основанием для лишения права антарктических обязанностей. То, что я ем за двоих, -- это известный факт, но, по моему личному убеждению, я получаю научные данные в большем объеме, чем кто-либо из членов американской антарктической службы в Молодежной *. А для того чтобы посмеяться, вам нужно только послушать мои попытки в разговоре по-русски, что является * Макнамара шутил -- он был единственным американцем на Молодежной. причиной и источником постоянных удивлений и удовольствия всех, кроме меня. Макнамара". Получил Гербович радиограмму и со станции Моусон. Австралийские полярники благодарили за честь, но с сожалением констатировали, что "...у нас нет кандидатов в Клуб "100", так как все мы здесь имеем вид тощих и голодных людей, а такие люди опасны (см. В. Шекспир, "Юлий Цезарь", акт 1, сцена 2)". Не дотянули до центнера соискатели и с других станции. Билет за номером 4 получил капитан "Оби" Эдуард Купри. На церемонии, проходившей в кают-компании Мирного, Гербович поздравил Эдуарда Иосифовича со званием почетного члена Клуба "100" и вручил ему для постоянного ношения брелок -- двухпудовую гирю. Пока капитан под общий смех осмысливал, что делать с этим элегантным подарком, президент вручил ему настоящий брелок -- изящную гирьку на цепочке, изготовленную в механической мастерской. Обладателем билета э 5 стал Алексей Федорович Трешников, а шестым членом клуба оказался первый советский антарктический капитан Иван Александрович Ман. Таким образом, на сегодняшний день в Клубе "100" насчитывается шесть действительных членов, но можно не сомневаться, что антарктические повара приложат все усилия, чтобы умножить это число. Но возвратимся в кают-компанию. По вечерам в ней играют во всевозможные игры, смотрят кинофильмы и просто общаются. "О муза пламенной сатиры!", -- хочется воскликнуть вслед за Пушкиным. Отхлестать бы коекого за кинофильмы ювеналовым бичом. Впрочем, кинопрокат столько раз били, что у него уже выработался иммунитет, и все равно полярники получают и будут получать фильмы, которые на Большой земле уже никто не смотрит. Вот вам список, хотите -- берите, не хотите -- будьте здоровы. И полярники везут в Антарктиду несколько тонн киноутиля. По недосмотру какого-то деятеля среди этих неликвидов оказалось и несколько хороших фильмов. Их берут на праздники, демонстрируют но заказам именинников. Пока еще на Восток летают самолеты, Гербович распорядился отвезти туда все лучшее на условиях возврата, конечно. Несколько фильмов подарили экспедиции американские полярники: два-три "вестерна" и несколько мультипликаций. Иногда открытым голосованием демонстрация фильма отменялась и кают-компания превращалась в дискуссионный клуб. Спорили о литературе и искусстве, о науке и космосе, о политике, спорте, медицине и о всем том, что будоражит умы в наш энергичный век. А иногда просто разбивались на группы и беседовали о всякой всячине. Полярники -- рассказчики квалифицированные, свое умение приковать внимание аудитории они годами шлифуют на зимовках, равно как и чувство юмора. В этом отношении полярники сродни летчикам, морякам и геологам, которые, как все представители великого племени бродяг, тоже умеют и любят поговорить. И в кают-компании за один вечер можно услышать столько интересных историй, сколько не найти в годовой подшивке журнала "Вокруг света". К одиннадцати часам вечера все расходились по домам и Мирный погружался в сон. Алло! С вами говорят из Антарктиды! В понедельник мы проклинали солнечную активность, во вторник ионосферу, и среду полярное сияние, а в четверг магнитную бурю. Ибо при всей своей грандиозности эти явления в наших глазах были назойливыми и гнусными радиопомехами. Но в пятницу по Мирному разносилось: -- Радисты обещают слышимость! И взволнованные счастливцы, которых начальник радиоцентра Журко записал на сегодня в свою толстую тетрадь, заполняют переговорную. -- Здравствуйте, товарищи полярники! Мы почтительно и даже с некоторым подобострастием здороваемся с радистом Виктором Карасевым, который на время от шестнадцати до восемнадцати самый могущественный человек в Мирном: именно Виктор будет по очереди вызывать нас к радиотелефону. До начала переговоров еще десять минут. За пятнадцать тысяч километров от нас, на улице Разина в Москве в полярном радиоцентре, нервничают наши родные. Пятнадцать тысяч километров по окружности земного шара -- такое расстояние должны преодолеть наши осипшие от волнения голоса. Сказка! Когда Ричард Львиное Сердце во всю свою луженую глотку орал на неверных, его слышали в лучшем случае метров за двеститриста. -- Подумаешь, пятнадцать тысяч! Виктор рассказывает, что сегодня утром он говорил по телефону с радистом станции СП-16 Олегом Броком, моим старым знакомым. Льдину всю поломало -- перебираются на новую... Кроме того, он, Виктор, установил сегодня связь с любителем-американцем из Сан-Франциско и японцем из Осаки. А общее число установленных им связей перевалило за девять тысяч. -- Победухину за тобой не угнаться! -- восторженным голосом отпетого подхалима говорит один из нас. Виктор без особой уверенности кивает. Георгий Победухин -- главный его соперник, и борьба между ними за первенство проходит с переменным успехом. -- К сожалению, -- без особого огорчения отмечает Виктор, -- Победухин вчера охрип и на несколько дней вышел из строя! Это, конечно, очень, очень досадно. Первым вызвали к телефону П. Мы нервно навострили уши: всех волнует слышимость. -- Мама, ты слышишь меня? Мама! -- Ол райт, май френд! -- врывается в эфир веселый голос. -- Мама! Мама! -- надрывается П. -- Это я, мама! -- Довели человека! -- сочувствует очередь. -- Только зимовка началась, а уже маму зовет! И очередники смеются так называемым нервным смехом, потому что знают, что никто из них не гарантирован от подобных же изъявлений сочувствия со стороны сердобольных товарищей. Слышимость сегодня неважная. С трудом докричавшись до мамы, взмыленный П. отходит от аппарата. -- Н., на выход с вещами! -- Катюша, здравствуй! Очень по тебе скучаю, как дела, дорогая? -- Спасибо, зятек, -- доносится сиплый баритон. -- Катя в командировке. Рассказывай про жисть. Н. упавшим голосом сообщает, что жизнь хороша и. даже удивительна, и мы догадываемся, что разговор с глубокочтимым тестем ни в коей мере не может заменить молодому супругу общения с дорогой и нежно любимой Катюшей. Отмахнувшись от насмешек, Н. садится в коридоре на скамью, закуривает и мстительно ждет: не может такого быть, чтобы у следующих абонентов все сошло гладко. Так оно и случилось. Один за другим последовали два разговора, на несколько дней давшие пищу острякам Мирного *. Сначала говорил со своей Ниночкой Беляев. Задыхаясь от волнения и нежности, он ее ласкал, сто раз обнимал и тысячу раз целовал. Неожиданно выяснилось, что он ласкает, обнимает и целует чужую жену. Она тоже Ниночка, но Силаева. Услышав, что у телефона его жена, Силаев сорвал с головы Беляева наушники и три минуты трогательно орал в трубку про свою любовь. Закончив по традиции разговор пылкими объятиями и поцелуями, Силаев обнаружил, что адресовал их Ниночке Беляевой, которая три минуты назад выхватила трубку из рук Ниночки Силаевой, которую закончил обнимать и целовать Беляев. К этому времени слышимость окончательно исчезла и законные Ниночки остались нецелованными до следующего сеанса. Но иногда слышимость была бодее или менее сносной, и мы досыта, минут по пять, разговаривали с женами и детьми. Без путаницы, впрочем, не обходилось. Так, во время одного сеанса, меня предупредили, что из Москвы со мной будет говорить товарищ Шагина. Я что-то никак не мог припомнить, какое отношение ко мне имеет вышеупомянутый товарищ, и успокоился лишь тогда, когда услышал голос жены. Ребята по этому поводу острили: -- Возвратитесь домой, а за вашим письменным столом сидит товарищ Шагин. Впечатление разговоры с домом оставляли огромное. Хладнокровные, с железной волей полярники на глазах превращались в растерянных мальчишек, буквально терялись от наплыва чувств. Потому что голос живой, а радиограмма, даже самая нежная, все-таки листок неодушевленной бумаги. Но если слышимости не было, ребята, просидев часа два в радиоцентре, расходились совершенно удрученные, на чем свет стоит ругая ни в чем не повинных радистов. Угнетало и сознание того, что столь же расстроенными уходят из радиоцентра наши родные. Полярникам почему * Будучи уверенными, что я опишу этот случай, пострадавшие просили изменить их фамилии. то отказано вызывать родных по домашнему телефону (морякам, кстати, это разрешено). Радисты рассказывали, что в первых экспедициях полярники такой льготой пользовались. Поначалу, правда, в звонки из Антарктиды на Большой земле никто не верил. Пришла жена с работы, готовит обед и вдруг... -- Алло! Это ты, Галочка? -- Я. А кто говорит? -- Эдик говорит! Здравствуй, дорогая! -- Бросьте меня разыгрывать, гражданин. Мой Эдик в Мирном. -- Так это я, я! Твой Эдик! Я из Мирного говорю! -- Неудачная шутка, гражданин. Всего наилучшего. И вешала трубку, не подозревая, что ее любимый Эдик в эту минуту в отчаяньи рвет на себе волосы. Приходилось даже посылать женам радиограммы, чтобы они поверили во всемогущество технического прогресса и не вешали трубки, И когда родные привыкли, что звонок из Антарктиды не первоапрельская шутка, ктото распорядился отменить разговоры по домашним телефонам. Видимо, нужно пересмотреть это распоряжение, незачем напрасно травмировать полярников и членов их семей. Когда мы возвращались домой на "Оби", радистыморяки выходили через свой радиоцентр прямо на наши домашние телефоны. Не отвечают -- ничего страшного, можно будет позвонить еще разок. Зато какой это был сногсшибательный сюрприз, когда на обычный телефонный звонок жена снимала трубку и слышала голос своего бродяги-мужа! О разного рода сюрпризах антарктические радисты могут рассказывать часами. Забавный случай произошел в Четырнадцатую экспедицию во время санно-гусеничного похода на станцию Восток. Правда, штурману поезда случай этот не показался таким уж смешным, поскольку бедняга корчился от воспаления надкостницы. Радист поезда Олег Левандовский попытался запросить врачей Мирного, что делать со штурманским зубом в конкретных походных условиях, но бушевала магнитная буря, и Миртли на связь не вышел. Но зато призывы Олега услышал радист нашего танкера, бороздившего воды Антарктики. -- Вас понял, вас понял, -- послышалось в эфире, -- болит зуб у штурмана. Пусть он сообщит ваши координаты. Если вы недалеко -- постараемся помочь. Когда Олег сообщил координаты, судовой радист язвительно откликнулся: -- Вас понял. У вашего штурмана, видимо, болит не зуб, а голова после липшей рюмки. Судя по координатам, он завел ваше судно километров на пятьсот в глубь материка. Прием. -- А мы там и находимся. Мы -- санно-тусеничный поезд. Прием. Судовой радист пришел в восторг, как нумизмат, который раздобыл сестерций Веспасиана Флавия. Шутка ли -- установить такую редкостную связь! Но штурману поезда Николаю Морозову легче от этого не стало. Радио в Антарктиде -- это еще и звуковые письма от родных. Папы и мамы, дедушки и бабушки, жены и дети приходят в студии, садятся к микрофону и рассказывают, обнимают и желают. Правда, есть своя ложка дегтя и в этой очень нужной передаче. То ли ее создатели не знают, что полярники ежедневно слушают последние известия, то ли того требует радионачальство, но значительная часть передачи состоит из обзора даже не текущих, а довольно-таки устаревших событий. Разумеется, эту часть никто не слушает, но драгоценное время она отнимает. Но вот начинаются звуковые письма -- и Антарктида замирает. Таня Гербович, беззаветно преданная идеалам рыбалки, рассказывает отцу об огромном окуне, который нахально сорвался с крючка, Ирочка Ельсиновская лепечет, что она очень хочет увидеть папу и пингвина ("но больше пингвина", -- комментируют слушатели), а мама Н. требует от сына, чтобы он берег себя (здесь уже комментаторы расходятся вовсю). Особый успех выпал однажды на долю X. Сначала выступала его жена: люблю, мол, скучаю, жду тебя, мой ненаглядный, приезжай скорее, сокол ясный. Все шло хорошо. А потом диктор провозгласил: "А теперь, дорогой товарищ X., передаем для вас по просьбе вашей жены ее любимую песню". И в эфире зазвучало: "В нашем доме появился замечательный сосед!.." Долго еще потом X. "метал икру" и делал вид, что не слышит невинных вопросов: "Так кто же появился в твоем доме после твоего отъезда?" Любят радио в Антарктиде! Главный врач и его товарищи В Мирном пурга... Тоскливо на полярной станции в пургу. Она, как минорная музыка, навевает грусть, угнетает своим неистовым воем, в котором слышится: "Понимаешь, куда ты попал? Теперь поздно, ты здесь надолго..." Тоскливо в пургу. Самое опасное -- спрятаться в своем доме и уйти в себя: это может закончиться черной меланхолией. Больно, когда вырывают с корнем зуб, а когда с корнем вырывают человека из родной среды -- разве это не больно? Одолевают мысли о доме, о