ичего, думаем, разберемся. Идем, за саночки вдвоем держимся, анекдоты рассказываем, хохочем. Очень нам было весело. Помню, что когда снег подо мной провалился и я полетел вниз, то еще продолжал повизгивать. Итак, провалился, держусь за веревку от саней и от скуки дрыгаю ногами в воздухе. И тут наблюдаю ужасную картину: Коля, которому очень не хотелось одному возвращаться в Мирный, решает меня спасти. А для этого он намеревается бросить санки и протянуть мне руку помощи. Вы скажете -- честный и благородный поступок. Может, так оно и есть. Но если Коля отпустит санки, кого он будет спасать? В лучшем случае мою репутацию и светлую память. Поэтому я мгновенно срабатываю и со страшной силой ору, чтобы он не бросал санки, а, наоборот, держался за них, как за лотерейный билет, который выиграл швейную машину. Коля тоже срабатывает и вытаскивает меня за санки. Вытаскивает и начинает хохотать еще больше, чем над анекдотом. "Иду, -- хохочет, -- гляжу, -- хохочет, -- а вместо тебя на меня твоя голова смотрит!" Я тоже засмеялся так называемым нервным смехом и не мог остановиться, пока не заглянул в трещину: красивая такая, голубая и без дна. Остальную дорогу до Мирного икал, потом прошло, после щей с мясом... Среди слушателей были Саня Ненахов, Виктор Сахаров и другие "адские водители" папы Зимина. Добавляя все новые подробности, они стали наперебой рассказывать, как встречала поезд группа Фисенко на трассе Мирный -- Восток. Валерий морщился и негодующе мотал головой. -- Вы изложили только концовку -- и ту исказили. Разве можно по хвосту судить о лошади? А где психологические детали? Где сюжет? Образы персонажей? -- Расскажи про детали, сюжет и персонажи, -- потребовали слушатели. -- Только без вранья! -- решительно заявили Юрий Зеленцов и Игорь Сирота из группы Фисенко. -- Отродясь не врал! -- Валера обиженно перекрестился. -- Сообщаю кристальную правду. Дело было так. В октябре 1969 года наш буровой отряд выехал из Мирного на пятидесятый километр. Задача -- пробурить Антарктиду и поднять керн. Нашли ровное место, поставили вышку, балок, проводили ребят и остались одни. Юра, как все знают, -- большой профессионал по сну, но тогда ему пришлось спать меньше других, потому что он выполнял обязанности главного механика, главного энергетика, метеоролога, синоптика, начальника радиостанции и парторга. Отыгрался он потом, в Мирном, где по возвращении проспал трое суток и встал худой и голодный, как медведь из берлоги после зимней спячки. Игорь же был главным инженером, буровым мастером и шеф-поваром ресторана "Пятидесятый километр". Я осуществлял общее руководство. Юра поднимался первым без пятнадцати семь и шел снимать показания с приборов. Его морально угнетало, что мы еще спим, и поэтому через полчаса он с наслаждением будил Игоря, который, проклиная свою несчастную судьбу, выползал из мешка и топал на камбуз разогревать свою подгоревшую кашу... -- Ни разу не подгорала! -- возмутился Сирота. -- Зола не подгорает! -- тихо вставил Зеленцов. -- ...разогревать свою золу с мясом, -- исправился Валера. -- Шучу, каша была хорошая; мы, во всяком случае, ни в какой другой ресторан не ходили. Кашу мы запивали компотом, если Юра, чемпион и рекордсмен мира по этому продукту, не успевал выдуть его до завтрака. -- Преувеличение. Я всегда оставлял немного товарищам, -- скромно уточнил Зеленцов. -- ...запивали кашу столовой ложкой компота, великодушно оставленного Юрой, -- вновь поправился Валера. -- Буровой отряд работал у нас неплохо, за пятьдесят дней прошли скважину в двести пятьдесят метров и подняли около трех тонн керна, того самого, что едет с нами домой в рефрижераторе. Работали часов по шестнадцать в сутки, скучать было некогда, но если в Мирном ночами снился Ленинград то на пятидесятом километре нам снился Мирный, в котором сосредоточилась вся цивилизация: кают-компания, баня, кино и Ксюха, которая всегда спала в нашем шестом доме и облаивала всех там непрописанных. Короче, ждали поезд с огромным нетерпением, в день его выхода не слезали с вышки, все глаза просмотрели. Наконец увидели, начали бездумно палить из ракетниц, и вот поезд совсем рядом, а ракеты, как назло, кончились. Ну как встречать дорогих товарищей? Залезли на, крышу балка, и когда ребята с нами поздоровались, мы в ответ дружно залаяли. Почему? А потому, во-первых, что ни ракет, ни коньяку у нас не было, а во-вторых, в Мирном все равно были уверены, что мы одичали! Сюрпризы острова Ватерлоо Со станции Беллинсгаузена для меня началась Антарктида; в первой части повести я уже рассказывал об одном дне, проведенном на Ватерлоо. Правда, тогда на берег сошел совсем еще зеленый новичок с расширенными от восторга глазами, готовый обратиться на "вы" к самому захудалому пингвину и вызывавший улыбки бывалых полярников своей чудовищной наивностью. Однако месяц на Востоке вышиб из новичка излишки восторга, а месяц в Мирном -- остатки наивности; и хотя главного в Антарктиде -- зимовки -- новичок не испытал, но пообтерся, объездился, нашпиговался опытом -- словом, начал превращаться в того самого воробья, которого на мякине не проведешь. Пусть только читатель не подумает, что бывший новичок испытывал скуку и безразличие, когда "Обь" бросила якоря в тихой бухте острова. Отнюдь нет! Мой прошлый визит был слитком кратковременным, и главным впечатлением от него был бронхит, которым я обзавелся после того, как рухнул по пояс в ручей у "моста Ватерлоо". А теперь, судя по радиограммам от приятелей-беллинсгаузенцев, меня ждало много интересного. Так, последняя радиограмма гласил: "Ручей почти высох но не расстраивайтесь имеете шанс выкупаться в озере". Обнадеживающая весточка. Кроме того, я хотел поближе познакомиться с чилийскими полярниками и поглазеть на морских слонов. Как видите, программа обширная, и времени для ее выполнения должно быть достаточно, так как "Обь" везет детали большого дома для беллинсгаузенцев и строителей с Молодежной, которые будут этот дом монтировать. Так и получилось. На Ватерлоо я пробыл десять дней и теперь перехожу к рассказу о встречах и событиях, имевших место в указанные отрезок времени. Микробиолог Джон и доктор Гусаров Ручей действительно почти высох, и на этот раз до медпункта, где живет хирург Геннадий Гусаров, я добрался без приключений. Геннадий познакомил меня со своим соседом -- молодым, высоким и, конечно, бородатым блондином. Когда в декабре прошлого года "Профессор Визе" покидал Ватерлоо, с берега нам прощально махали руками тринадцать полярников. "Обь" уже встречали четырнадцать человек: в коллектив станции полноправным членом вошел американский микробиолог Джон Крум. -- Я сыграл большую роль! -- пошутил Джон -- Я ликвидировал своей персоной "чертову дюжину"! Чтобы произвести такую длинную фразу, Джон неоднократно прибегал к помощи Гусарова, прилично владеющего английским, А когда Геннадий похвалил своего ученика, польщенный Джон решился рассказать целую историю. Недавно Ватерлоо посетило американское туристское судно: несколько десятков туристов, видимо, не самых бедных в Штатах людей, решили ради экзотики поглазеть на ближайшую к цивилизации точку Антарктиды. И вот к Джону подошел один американец и с трогательной доверчивостью сообщил, что он очень мало и плохо говорит по-русски. Джон сочувственно ответил, что и он тоже "чуть-чуть". Американец удивился и спросил, где его собеседник так здорово овладел английским. Джон пояснил, что в штате Северная Каролина. Потрясенный американец закричал, что он тоже из Северной Каролины, и поинтересовался, сколько времени мистер там жил. "Двадцать лет", -- ответил Джон. Джон оказался чуточку флегматичным, но скромным и приятным в общении собеседником и потому в последующие дни получал от ребят с "Оби" столько приглашений, что вынужден был с тысячью извинений часть их отклонять, говоря при этом: "Не могу же я совсем забросить на произвол судьбы моих маленьких друзей!" Так он называл простейшие микроорганизмы, ради изучения которых и отправился в Антарктиду. -- Простейшие -- это очень важно, -- говорил Джон. -- Очень, очень важво. Если их наблюдать в течение ряда лет, можно сделать серьезные научные выводы. Например, о степени загрязнения Антарктиды. После Беллинсгаузена я хочу поехать к японцам на Сева, а потом мечтаю поработать на Байкале, который считаю самым интересным озером в мире. Как по-вашему, удастся мне осуществить эту мечту? Учтите, что к концу зимовки я надеюсь говорить по-русски без помощи моего учителя, доктора Гусарова! Для своих двадцати четырех лет Джон на редкость серьезен и, как говорят ребята, очень трудолюбив. В ужин его чуть ли не силой приходится отрывать от микроскопа. -- Если я буду мало работать, -- с улыбкой пояснял Джон, -- за что меня кормить? А если серьезно, то я люблю свою работу и хочу чего-то добиться в жизни. Родители мои люди небогатые, рассчитывать на их помощь не приходится. Университет мне удалось закончить только благодаря тому, что получил кредит на плату за обучение. Весь свой годовой заработок возвращу кредиторам, расплачусь и тогда начну работать на себя. Мы расспрашивали его о настроениях молодежи в Соединенных Штатах. -- Много разных взглядов, точек зрения, модных увлечений, -- говорил Джон. -- Одно время очень распространились хиппи, теперь их стало меньше. Я сам был хиппи и ходил босиком, но вести такую жизнь мне оказалось не по карману: модные лохмотья стоят очень дорого. Какой-нибудь программы у хиппи нет, это болезнь юности, и она проходит, но быстрее у тех, кому надо зарабатывать на жизнь. А что касается политики, то среди молодежи очень популярны были Джон и Роберт Кеннеди, которые казались нам более прогрессивными и либеральными, чем их соперники. К сожалению, и братья Кеннеди не покончили с войной во Вьетнаме, о чем мечтала вся наша молодежь, потому что мы не хотим погибать во имя каких-то очень туманных политических лозунгов... Беседа с нами потребовала от Джона столь больших усилий, что он извинился и "выключился из игры". А я, горя нетерпением, набросился на Гусарова с просьбой рассказать о тех необычных визитах, которые были в наше отсутствие. -- У нас создалось впечатление, что туристы, прибывшие на американском судне, -- это просто скучающие миллионеры, и развлекать их не было ни особого желания, ни времени, -- сказал Геннадий. -- Начальник станции предоставил в их распоряжение вездеход, они отправились на экскурсию, а мы продолжали заниматься своими делами. Вышел я из дому, вижу -- навстречу мне идет пожилая, но энергичная, спортивного склада женщина. Спрашивает по-английски, не знаю ли, где можно найти доктора. Я отрекомендовался и спросил, чем могу быть полезен. Оказалось, что в медицинской помощи она не нуждается, ей просто нужно перезарядить фотоаппарат, а у доктора, по слухам, имеется зарядный мешок. Я выполнил ее просьбу, и мы разговорились. Она сказала, что воспользовалась редкой возможностью повидать Антарктиду и очень сожалеет, что такое интересное путешествие ей довелось совершить без мужа: Эрнест очень любил путешествовать, он был известным в Америке писателем и объездил полмира. -- Хемингуэй? -- спросил я. -- Да, -- удивилась она. -- И вы... Мэри Хемингуэй?! Она смотрела на меня и улыбалась. Я извинился и побежал за ребятами. В одну минуту вся станция узнала, что в медпункте находится Мэри Хемингуэй, спутница жизни выдающегося писателя. Мы выставили на стол все лучшее, что хранилось в наших кладовых, угостили Мэри полярным обедом, расспрашивали ее, танцевали с ней под радиолу. Метеоролог Энн Креэм принес эстонский журнал с рассказом Хемингуэя и подарил его Мэри. Она была растрогана таким приемом и долго сидела с нами в кают-компании, рассказывая о Хемингуэе, о том, что он всегда с большим интересом относился к нашей стране, высоко ценил советского читателя. Сама она уже один раз была в Советском Союзе и надеется, что и этот раз не последний. Геннадий подарил мне фотографию: Мэри Хемингуэй в кругу полярников станции Беллинсгаузена. Я вспомнил мудрое изречение знакомого по Северу летчика Горбачева: "Все самое интересное происходит за день до вас или через день после вашего отлета". С Геннадием у меня еще во время перехода на "Визе" установились добрососедские отношения. Целый месяц мы сидели за одним столом в кают-компании и, насколько я помню, не успели надоесть друг другу. Доктор молод, строен, высок и красив; карие глаза, черные волосы и острая бородка делают его похожим на разночинца времен Писарева. Впрочем, среди полярников такой тип не редкость: Валерий Чудаков, например, словно сошел с картины Репина "Отказ от исповеди". До Беллинсгаузена Геннадий заведовал отделением в хирургической клинике известного ленинградского профессора Углова, где занимался изучением врожденных пороков сердца, и подготовил диссертацию. В Антарктиде доктор не новичок. В Девятую экспедицию он зимовал на Молодежной, участвовал в походе Восток -- Мирный и пришел на вторую зимовку, умудренный полярным опытом. Здесь доктору Гусарову предстояло нанести два визита, после которых в чилийских газетах замелькало странное для русского уха созвучие: "Сеннади Гусардви". Однако, прежде чем поведать эту историю, напомню читателю, что рядом с нашей станцией Беллинсгаузена, в нескольких стах метрах находится чилийская антарктическая база. У соседей, с которыми у наших ребят сложились исключительно дружеские отношения, доктор Гусаров пользовался особым расположением: не только благодаря личным качествам, но и потому, что на чилийской станции не было врача. По первому зову и без специальных приглашений Геннадий приходил к чилийским друзьям и оказывал медицинскую помощь. -- Двадцать третьего декабря я навестил одного больного, -- рассказывал Геннадий, -- и тут ко мне подходит Хорхе Вилья, начальник станции. "Не можете ли дать по радио консультацию своему коллеге, с корабля "Пилото Пардо"? У одного офицера подозрение на аппендицит". Чилийские радисты были уже наготове. Переговаривались мы с помощью морзянки. Меня спросили, не могу ли я вместо устной консультации прилететь на судно, чтобы в случае необходимости произвести операцию. Я поставил в известность начальника станции Симонова, получил, конечно, его "добро" и вскоре уже летел над морем: чилийцы не сомневались в нашем согласии и во время переговоров выслали вертолет. Через полчаса я был на корабле, вместе с молодым судовым врачом-практикантом осмотрел офицера, подтвердил предполагаемый диагноз и немедленно сделал операцию. Действительно, промедление могло привести к беде: у больного был остро развившийся гнойный аппендицит. Отдохнув за чашкой кофе в каюте командира, я на вертолете вернулся домой. Прошло три недели. Неожиданный звонок с чилийской станции: простите за беспокойство, но с корабля "Пилото Пардо" за доктором Гусаровым вылетел вертолет. И снова аппендицит! Я предупредил по радио, чтобы больного, не теряя времени, готовили к операции, и отправился на судно. Мой первый пациент, уже совершенно здоровый, весело встретил меня на палубе и провел в операционную, где уже лежал на столе заболевший матрос. Минут за тридцать сделал операцию, пообедал и вылетел обратно, буквально с "доставкой на дом" -- вертолет приземлился в десяти метрах от моего медпункта. Иду домой, а за мной следом второй пилот с каким-то ящиком. Это чилийские моряки преподнесли нашим полярникам "презент": свежие помидоры и плоды авокадо -- по виду груши, а по вкусу нечто среднее между сыром и маслом, очень напоминают "Виолу"... Вскоре Хорхе Вилья вручил мне благодарность чилийской антарктической группы и многочисленные вырезки из газет, где меня называли "Сенади Гусардви", "Геннади Гусардви" и сильно переоценивали, скажем прямо, рядовые операции, о которых шла речь. Приятно было другое: с тех пор наши отношения с чилийскими соседями стали еще сердечнее, а это действительно мы очень ценим: зимовать нам вместе целый год... Новые знакомые на берегу пролива Дрейка Удивительный уголок природы -- остров Ватерлоо! В хорошую погоду, когда стихают сильнейшие ветры и пурги, а солнце заливает живительным теплом каменные горы, тысячи птиц весело носятся над побережьем, сотни пингвинов и тюленей, котики и морские слоны нежатся на разогретых камнях, и тогда кажется, что этот остров лишь по прихоти географов попал в Антарктиду. Зоологу здесь раздолье, немного осталось в мире уголков, где, нисколько не боясь человека, бродит на просторе непуганая фауна. А фантастические скалы на берегу пролива Дрейка? А вечно избиваемые волнами остроконечные рифы, которыми можно любоваться без устали целыми часами? Особенно нам приглянулся один из них, удивительно похожий на повернувшего голову барашка. Он лежал в миле от берега, весь в белых кудряшках от пены прибоя, и, казалось, звал погладить себя, приласкать. Он был совсем не безобидным, этот барашек, недаром подходить здесь к берегу моряки и думать боятся... Во время одной из прогулок по острову Гусаров показал нам останки норвежского промыслового судна, давным-давно разбившегося об эти рифы. Геннадий рассказал, что, когда он забрел сюда впервые, здесь валялись медные гвозди, обломки мачт, куски палубы, корабельной обшивки. Месяц назад Ватерлоо посетил американский ледокол, на борту которого был один норвежский ученый, Геннадий проводил его на место катастрофы, и взволнованный норвежец увез обломки судна, чтобы на родине, в спокойной обстановке, изучить и, быть может, разгадать тайну морской трагедии. Видели мы во время наших прогулок и останки могучих китов, выброшенных на этот негостеприимный берег штормами. К сожалению, обстоятельства не позволили нам совершить поход на окраину острова и поклониться побережью, на которое сто пятьдесят лет назад высадились моряки Беллинсгаузена и Лазарева. Туда за месяц до нашего прихода добрались гляциолог Леонид Говоруха с товарищами и установили на берегу столб с памятной медалью, ими же изготовленной в механической мастерской. Но зато на морских слонов, тюленей и котиков насмотрелись досыта. Если говорить чистую правду, то котиков мы видели в единственном числе. Этот одинокий бродяга, кутаясь в свою дорогую, ускользнувшую от пушного аукциона шубу, сидел на рифе в трех метрах от берега и при нашем появлении издал ряд шипящих звуков, которые в переводе на русский язык означали: "Если вы с честными намерениями, то глазейте сколько душе угодно, но прошу не забывать: за мою шкуру установлен такой штраф, что никакой вашей зарплаты не хватит!" Но о штрафе мы знали и сами, и поэтому Арнаутов ограничился тем, что смело полез в воду, залез на риф и крупным планом сфотографировал котика. При попытке же ого погладить котик щелкнул зубами и скрылся в море. По пингвинам мы еще соскучиться не успели, по тюленям тоже, и львиную долю нашего внимания уделили морским слонам. Но в первый же день нам фатально не повезло: из многочисленных групп экскурсантов, которые разбрелись по острову, только два человека, несмотря на все старания, так и не увидели слонов: Арнаутов и я. Вернувшись несолоно хлебавши ночевать на "Обь", мы вынуждены были с тихим бешенством слушать десятки восторженных рассказов о слонах, причем особенно возмущало то, что они на каждом шагу попадались даже тем, кто вовсе их не искал. Более того, Димдимыч, оказывается, фотографировал группу слонов, когда мы проходили в ста метрах от него! -- А разве вас тоже интересовали слоны? -- честно округлив глаза, удивлялся Димдимыч. -- Вот бы никогда не подумал... Ладно, не расстраивайтесь, я подарю вам по фотокарточке, а дома вы можете соврать, что сами сфотографировали. Следующим утром, глотая на ходу бутерброды, мы с первой же оказией отправились на остров, дав себе страшную клягву "без слонов не возвращаться". От причала до берегов пролива Дрейка было полчаса нормального хода, но мы преодолели это расстояние минут за десять, потому что один матрос похвастался, что только что вернулся оттуда и видел целый полк слонов. -- Просто ступить невозможно! -- пожаловался он. -- Их там как собак нерезаных, повсюду летают... то есть лежат. Огромные такие, ростом с пингвинов, то есть с моржей, а то и больше. Спешите, пока их мухи не съели! И хотя в сообщении матроса было что-то неуловимо несолидное, мы бегом ринулись в указанном направлении. Никаких слонов на берегу, конечно, не было. Лишь красноносый пингвин спешил по каким-то неотложным делам, недовольно покаркивая на тюленей, развалившихся на самой дороге. Весьма удрученные, мы пошли вдоль по берегу, для самоутверждения спугнули и загнали в воду старого тюленя и наконец добрались до высоченной скалы, преграждавшей дальнейший путь: чтобы обогнуть ее, нужно было прыгать по торчащим из моря камням. К тому же со скалы нависал снежпый карниз в добрую сотню тонн, который рано или поздно обвалится. Если поздно -- это его личное дело, а если рано?.. Мы внимательно посмотрели друг на друга, мысленно перекрестились и запрыгали по камням, огибая скалу. В интересах правды должен заметить, что карниз при этом не обвалился, так что "закон бутерброда" на этот раз не сработал. Очутившись на твердой земле, мы окинули взглядом окрестность и в едином порыве воскликнули: "Они!" На обширном, залитом солнцем пляже вразвалку лежали слоны. Их было значительно меньше, чем нерезаных собак, но десятка полтора, бесспорно, в наличии имелось. Совсем рядом с нами в компании двух нежно прижавшихся к нему подруг сладко похрапывал самец длиной более четырех метров. Услышав наши шага, самки забеспокоились и начали толкать локтями в бок своего владыку. Тот недовольно приоткрыл глаза, неприлично почесался ластом-пятерней, до странности похожим на кисть человека *, и неожиданно раскрыл клыкастую розовую пасть, словно приглашая: "Можете убедиться, голубчики, что в услугах дантиста я пока не нуждаюсь!" Человек среднего роста, вроде меня, мог бы запросто спрятаться в ней от дождя, но сейчас в этом не было необходимости. Сфотографировав слона с разинутой пастью, я вполне удовлетворил свою любознательность, чего нельзя сказать о Гене. Ему очень хотелось заснять тушу в разных ракурсах. -- Если подойти к слону и щелкнуть его по носу, -- уговаривал меня Гена, -- получится потрясающий кадр! Понимаешь? Слон бросается на человека! Я легко сообразил, кто будет тем самым человеком, на которого бросается слон, и наотрез отказался участвовать в этом сомнительном мероприятии. Тогда Гена завертелся вокруг слона и добился того, что тот стал на передние ласты и расширил пасть до таких пределов, что в нее мог бы въехать самосвал с прицепом. "Одну минутку! -- умолял Гена, щелкая затвором. -- Спасибо, благодарю за внимание, вы свободны!" Слон оглянулся, убедился в том, что его гарем уже скрылся в море, и с неожиданным для такой туши проворством задом сполз в воду. Зато другой слон, молодой красавец с черными цыганскими глазами, повел себя более агрессивно. Когда мы подошли, он загорал рядом с одним милым и шаловливым созданием весом в полторы-две тонны. Увидев нас, создание зарделось, как деревенская девчонка, которая целовалась у плетня, и обратилось в беспорядочное бегство. Слон был до крайности раздосадован. Видимо, его волновали соображения престижа, потому что существо, оказавшись в безопасности, плавало у берега и подзадоривало приятеля фырканьем. Глаза у молодца налились кровью, он встал на дыбы, на целый метр оторвав туловище от * Этот факт стал предметом бурной дискуссии, развернувшейся в нашей каюте. Однако большинство все-таки склонилось к выводу, что человек произошел от обезьяны. земли, и столь грозно рявкнул, что мы предпочли на всякий случай раскланяться. Презрительно бросив нам вдогонку: "Попадитесь мне только!", слон кивком головы дал понять подружке, что она может смело рассчитывать на его покровительство. Видели мы двух мам с детенышами, совсем крохотными младенцами весом не более трех-четырех центнеров. Для того чтобы дети не болели рахитом, заботливые мамы устроили им солнечные ванны, и мы, боясь нарушить эту идиллию, на цыпочках прошли стороной. Но наибольшее впечатление произвел на нас один колоссальный старый слон с разорванным носом и дюжиной глубоких шрамов на теле. Пятиметровый гигант мирно дремал на разогретой гальке, которая продавилась под тяжестью многотонной туши. Когда мы поинтересовались, кто его так разукрасил, слон не соизволил даже приоткрыть пасть. Он только буркнул сквозь зубы: "Проваливайте!" -- и вновь погрузился в свою думу. Наверное, вспоминал те годы, когда был молодым и привлекательным парнем, которому ничего не стоило вскружить голову любой красавице и разогнать с позором ее поклонников. Но теперь силы не те, мудрость и опыт не заменяют молодости, а любовь в преклонном возрасте обходится дорого. И слон печально вздохнул... Мы были на этом лежбище несколько раз и прониклись к слонам сердечной симпатией. Добрые, спокойные и безобидные животные. Свое название они получили, видимо, из-за солидных размеров и здоровенного носа, этакого рубильника, который, вытягиваясь, напоминает небольшой хобот. Если не ошибаюсь, среди нынешних обитателей моря, которых человек еще не успел перебить, слон по своим габаритам занимает третье место, вслед за китами и китовыми акулами. Правда, когда-то, старики сказывали, попадались в океане и морские коровы, которых бог тоже ростом не обидел, но с ними уже покончили. Пока Антарктида остается заповедником, слоны могут чувствовать себя в относительной безопасности. Как и пингвины, человека они не боятся, знают его только "с хорошей стороны", как говорил подпоручик Дуб. И будем надеяться, что они не узнают человека "с плохой стороны", потому что время великих охотников, истребителей земной и морской фауны, кажется, проходит. Битва при Ватерлоо, или Как играют в футбол в Антарктиде Приближался день выхода в море. Разгрузка "Оби" шла без помех, строители на берегу вот-вот должны были закончить монтаж нового дома, и мы пользовались каждой возможностью, чтобы еще разок побывать на острове. Между судном и островом с утра до вечера курсировали плавающие машины, которые прямо из воды выходили на берег и своим ходом доставляли на место грузы и пассажиров. С острова на "Обь" шел встречный поток экскурсантов, наших и чилийских полярников, высокие стороны соревновались в гостеприимстве, то есть угощали друг друга "чем бог пошлет", крутили кинофильмы, вели беседы и обменивались сувенирами. В один из таких дней начальник чилийской станции Хорхе Вилья нанес капитану Купри визит дружбы. -- Мистер Купри, -- спросил Хорхе Вилья -- а почему бы нам не сыграть в футбол? -- Превосходная идея, -- сказал капитан. -- Значит, по рукам? -- спросил Хорхе Вилья. -- По рукам, -- сказал капитан. -- Пусть победит сильнейший, -- поднимая рюмку, провозгласил Хорхе Вилья. -- Ол райт, -- поднимая рюмку, сказал капитан. Хорхе Вилья отплыл на катере готовить свою дружину, а на "Оби" состоялось экстренное совещание футболистов. -- Возьмем у чилийцев реванш за поражение нашей сборной на первенстве мира в 1962 году? -- спросил капитан. -- Возьмем! -- хором заверили футболисты. В этот день на Ватерлоо стояла великолепная летняя погода -- градусов пятнадцать ниже нуля, ветер умеренный, с порывами до сильного. Для игры был выбран свободный от снега участок берега, покрытый галькой. Одной боковой линией служило море, другой -- бушующая толпа болельщиков, в которую затесалась дюжина бездельников-пингвинов, больших любителей всякого рода зрелищ. Пингвины оживленно переговаривались и с большим нетерпением ожидали начала матча. И вот под овации зрителей на поле в тренировочных костюмах выбежали футболисты. Их приветствовал Капитан Купри. На капитане была теплая шуба, он мог говорить интересно и долго, но посиневшие от холода футболисты отчаянно дрыгали ногами и бросали на оратора красноречивые взгляды. И капитан, произнеся скороговоркой традиционные слова любви и дружбы, закончил речь предупреждением: запасным голкипером в заявку нашей команды включена буфетчица "Оби" Даша. От имени чилийцев с галантным протестом выступил правый защитник Хорхе Вилья. Он заявил, что, если "сеньорита Дашья" станет в ворота, чилийцы заведомо проиграют, ибо вместо града мячей будут осыпать красивую сеньориту градом комплиментов. Капитан Купри великодушно приняв протест и объявил международную встречу по футболу Чили -- СССР открытой. На поле сразу же ринулись футболисты, застрочили кинокамеры. -- Спешите запечатлеть наши незабываемые лица! -- взывал центрфорвард Гена Арнаутов. -- Выбирайте ракурс! Я мужественнее всего выгляжу в профиль! Главный судья Дима Шахвердов прогнал болельщиков с поля, дал свисток, и игра началась. И как началась! Чуть ли не превратившиеся в сосульки футболисты с такой прытью забегали по полю, что из гальки посыпались искры Поначалу игрой овладели чилийцы. Будучи яркими представителями латиноамериканского футбола, они неистово любили мяч и ни за что не желали с ним расставиться. Каждый чилиец, овладев мячом, считал священным долгом обвести всех противников, сделать самому себе пас пяткой, коленкой и головой и в падении ударить по воротам. Особенно отличался левый крайний Алексис Заморано. Его финты заставляли болельщиков стонать от восторга, а удары были столь коварны, что лишь фантастические прыжки нашего несравненного вратаря, радиста из Мирного Бориса Жомова, спасали команду от верных голов. Но вот игра выровнялась. Обнаружилось, что ь скорости наши футболисты превосходят чилийцев, особенно Женя Славнов, бортмеханик полярной авиации. Скорость, с которой он перемещался по полю, потрясала воображение (после матча Женя признался, что забыл надеть теплое белье и спасался от простуды). После одного великолепного рывка он оставил позади себя защитников, вышел один на один и ударил по мячу с такой силой, что выползший на берег тюлень был буквально выброшен обратно в море. Спустя минуту тактическая зрелость нашей команды проявилась в игре в одно касание. Повар Ваня Волокитин дал пас Славнову, Славной -- Арнаутову, Арнаутов блестящим финтом ушел от Хорхе Вилья, замахнулся и мощным ударом ноги вырыл из поля не меньше двух пудов гальки. Дирижер болельщиков Валерий Фисенко взмахнул рукой, и стадион дружно рявкнул: -- Ма-зи-ла! Пока "мазила" растирал ушибленную ногу, игроки обеих команд с гиканьем и свистом понеслись спасать мяч, улетевший в море. Спасли. Игра возобновилась. Первый тайм ничья: 0 : 0. В перерыве к нашим болельщикам пришло с "Оби" подкрепление. Ребята рассказали, что первый помощник капитана Ткачев в бинокль наблюдает за матчем и ведет репортаж по судовой трансляции. Кроме того, старпом Сергей Алексеевич велел передать, что в случае поражения вся футбольная команда будет до конца рейса чистить картошку на камбузе. Поэтому второй тайм начался такими атаками наших футболистов, что чилийский вратарь прыгал, как кузнечик, вытаскивая самые безнадежные мячи. И лишь два раза его мастерство оказалось бессильным. Сначала Ваня Волокитин, прорвавшись по центру, редким по красоте ударом вбил в сетку ворот зеваку-пингвина. Гол не засчитали, так как судья решил, что Ваня был в офсайте. Судью освистали. Зато второй гол стал украшением матча. Арнаутов, перед которым маячил огромный неначатый мешок картошки, яростно лез в самое пекло. И его усилия не пропали даром. Выбрав момент, когда сильнейшим порывом ветра чилийского вратаря выдуло из ворот, Гена точным ударом вогнал мяч в сетку. Боже, что творилось на стадионе! -- Гол забил Арнаутов -- Советский Союз! Арнаутор -- это антарктический Пеле! Гип-гип-ура замечательному бомбардиру! От этих ликующих возгласов (автором которых, кстати говоря, был сам Арнаутов) все болельщики пришли в экстаз. А замечательный бомбардир, выгнув дугой грудь, гоголем прохаживался по полю и небрежно ронял; -- Автографы потом! Фисенко, отнеси мои лавровый венок на камбуз! Этот гол так и остался единственным. Несколько слов в заключение. Когда полтора месяца спустя "Обь" пришла в Ленинград, мы были весьма удивлены: среди многотысячной толпы встречающих не оказалось представителей футбольной общественности -- ни Гранаткина с памятным кубком, ни Морозова, ни Гуляева, ни других корифеев, уверенно ведущих наш футбол от одной победы к другой. -- Лезь из кожи вон, забивай решающий гол, а тебе и букета цветов не преподнесут... -- ворчал Арнаутов. Его недоумение разделяла все участники и свидетели исторического матча Чили -- СССР, вписавшего новую замечательную страницу в летопись антарктического футбола. Антарктида осталась за кормой За время долгого и утомительного плавания вдоль берегов континента я не раз представлял себе эту картину -- как скрывается вдали Антарктида. Да и не я один: полярники, многие из которых не были дома уже полтора года, спали и видели во сне, как "Обь" берет курс на север. Думать об этом было и радостно и грустно. Почему радостно, вряд ли стоит объяснять, а грустно потому, что полярник, расставаясь с Антарктидой, не знает, увидит ли он когда-нибудь вновь этот материк, в который вложил кусок своей жизни. И когда "Обь" вышла в пролив Дрейка, десятки человек столпились на корме, чтобы пережить необычайно трогательный и волнующий момент исчезновения за горизонтом последней скалы ледового континента. Увы! На прощание природа преподнесла нам два досаднейших сюрприза. Представьте себе, что вы смотрите по телевизору хоккейный матч, и в самый напряженный момент, когда у ворот дикая свалка, а шайба мечется, скачет как сумасшедшая от клюшки к клюшке, режиссер передачи переключает картинку на экране, чтобы крупным планом показать очаровательную блондинку со вздернутым носиком. В другое время вы и сами, цокая языком от удовольствия, глазели бы на эту блондинку, но сейчас хватаетесь за голову и шлете режиссеру исключительно сердечные пожелании, форма которых зависит от состава сидящих рядом с вами зрителей. Примерно такую же шутку сыграла с нами природа. В те самые минуты, когда упомянутая выше скала властно приковала к себе все взоры, ее окутал невесть откуда появившийся туман. С каждым вашим проклятием он все больше сгущался, а когда соизволил рассеяться, Антарктида исчезла за горизонтом. Затем, чтобы уважаемая публика быстрее пришла в себя, на разгоряченные головы обрушился все более свирепеющий ветер -- и начался шторм. Да такой, какого мне до сих пор испытывать не приходилось. Когда я вполз в каюту, первым живым существом, встретившим меня, оказалась банка с вишневым вареньем. Она лихо отплясывала на столе канкан, расплескивая содержимое на рождаемый в муках научный отчет Димдимыча. Укротив банку, я не сумел увернуться от стакана с настоем шалфея, которым спасался от надкостницы; сунул в кронштейн треснувший стакан и рухнул на диван, нокаутированный в солнечное сплетение вторым томом "Дневников" братьев Гонкур; спрятал под подушку Гонкуров -- и чуть не выломал головой дверь от каюты. Да, так еще не качало ни разу! Когда я решился пойти на обед в кают-компанию, оттуда, как грозное предупреждение, стремительно вылетел Н., с ног до головы залитый супом из свежих овощей. Иссиня-черная борода пострадавшего была изысканно украшена зеленым горошком, а в зубах торчала недоглоданная кость. Проревев что-то нечленораздельное, Н. скрылся в туалете. Я всетаки вошел и, нарушая правила поведения в кают-компании, с недопустимой фамильярностью бросился в объятия капитану Купри. Эдуард Иосифович невозмутимо заметил, что мы, кажется, сегодня уже виделись, и, ухмыльнувшись, пожелал приятного аппетита. Я поблагодарил, мертвой хваткой вцепился в дежурного, извинился и кое-как уселся на свое место. За столом шел спор: это уже отобедавший Павел Майсурадзе доказывал Гере Сакунову, что шторм пустяковый, говорить не о чем. Гера, опытный метеоролог, соглашался с тем, что говорить о шторме не обязательно, но ставил проливу Дрейка за поведение одиннадцать баллов. -- Девять, а то и меньше! -- яростно оспаривал эту оценку Павел. -- Разве при одиннадцати я мог бы так стоять не шелохнувшись? Тут Майсурадзе всплеснул руками, как орел крыльями, и мгновенно исчез в соседнем с нами читальном салоне. Оттуда сначала донесся грохот сбиваемой мебели, а потом гортанный голос нашего недавнего собеседника: -- Уж в этих делах, Валера, я немножко разбираюсь: от силы десять баллов! "Обь" стонала и трещала, словно ее со всех сторон избивали многотонными кувалдами. По слухам, крен временами превышал тридцать пять градусов, но, когда нас швыряло от одной стенки к другой, нам казалось, что эта цифра явно преуменьшена. По коридорам лунатиками шастали страдальцы, мутным взором отыскивая туалет. Томные лица этих мучеников вызывали глубокое сочувствие. Пассажиру, как лицу без определенных занятий, в такую качку рекомендуется либо крепко заснуть, либо попытаться отвлечься интересной беседой. Я выбрал второе и полез наверх, в рулевую рубку. Здесь гремел... хохот! Я даже сначала не поверил своим ушам и подумал, что у меня от качки начались галлюцинации. Нет, в самом деле: гигантские волны перехлестывают через бак, докатываясь до рубки и заливая окна, а капитан и оба его помощника, первый и старший, настроены отнюдь не минорно. Выяснилось, что шторм здесь ни при чем. Ничего особенно страшного в этом шторме нет, хотя он и действительно одиннадцатибалльный. "Обь" выносила и не такие. Просто Сергей Алексеевич рассказывал, как его молодая жена приступала к педагогической деятельности. Вернувшись после первого дня домой, она заявила, что из школы уходит и учительницей больше не будет. Почему? А потому, что ученики ее спросили: "Можно, мы будем вас называть просто Галя?" Затем мы начали вспоминать подробности вчерашнего матча, и Сергей Алексеевич выразил сожаление, что ему не довелось поиграть. И тогда Эдуард Иосифович рассказал такую историю. Семь-восемь лет назад в иностранном порту встретились два наших судна, и капитаны, одним из которых был Купри, решили провести товарищескую встречу по футболу. И нужно же было случиться такому редкостному совпадению: в ходе матча оба старпома вывихнули себе ноги! Капитаны немедленно отправились на почту, заказали по телефону Москву и доложили начальству о чрезвычайном положении. Сначала о своем старпоме рассказал коллега капитана Куари. Начальство разозлилось, выругало капитана и велело назначить на должность пострадавшего второго помощника. Потом трубку взял Купрв и доложил о своем незадачливом старпоме. Начальство решило, что ослышалось, и недовольно проворчало, что указания уже даны. Когда же Купри пояснил, что речь идет о вывихнутой ноге совсем другого старпома, начальство совершенно рассвирепело и в ярости воскликнуло: "Отныне категорически запрещаю всем старпомам играть в футбол!" -- Так вот почему вы отказались включить меня в команду! -- ахнул Сергей Алексеевич. -- А как вы думали? -- засмеялся капитан. -- То указание еще никто не отменил! Мы беседовали, глядя на бушующее море, а "Обь", хотя и сбавив ход, упрямо шла вперед, каждым оборотом винта отдаляя нас от Антарктиды. Все реже попадались айсберги; пройдет еще день-другой, и мы махнем рукой последнему. И вдруг я увидел на мачте белую птичку с большим вытянутым клювом, вроде утиного. На Ватерл