оо этих птиц называли футляроносами; не знаю, насколько это название точно, но одна такая пичужка почему-то предпочла твердой земле негостеприимную мачту корабля. Укрывшись за выступом, глупышка пережидала бурю, не подозревая, что, когда шторм кончится, мы будем далеко от ее дома. И мне стало жаль ее, жаль своего скомканного прощания с Антарктидой, и, будь это в моей власти, я бы, кажется, вернулся хоть на денек обратно, чтобы еще раз поклониться острову Ватерлоо, всему ставшему мне родным ледовому континенту и людям, которые его обживают. Фешенебельный курорт на верхней палубе Вот она, плещущая через край радость бытия! Третий день мы загораем. Нет, вы только представьте себе: мы загораем! Мы! Пять дней назад мы сняли каэшки. Спустя сутки сбросили с себя куртки и свитеры. А на следующее утро, выйдя на палубу, увидели, что она залита щедрым южным солнцем. -- Загораем, братцы! И началась вакханалия, на которую экипаж "Оби" не может смотреть без улыбки пятнадцать рейсов подряд. В мгновение ока верхняя палуба превратилась в цыганский табор: это обитатели твиндека устлали ее матрасами, ковриками, завесили тентами из простынь и гамаками. Через час на палубе не осталось свободным и квадратного дециметра "жилой площади". Горе тому, кто проспал! Долго он будет ходить и канючить, судьбу свою кляня. Помни одиннадцатую заповедь -- не зевай! Хитроумнее всех оказались летчики: они превратили в благоустроенную дачу ИЛ-14, обеспечив себя и солнцем, и свежим воздухом, и надежным укрытием на случай дождя. Тут же, на палубе, был оборудован душ. Вода, правда, морская, но зато плескайся сколько хочешь. За такие вольности и любят полярники "Обь"! Жарко! Наши врачи поначалу со строгими лицами ходили по табору и взывали: "Остерегайтесь ожогов! Лучше жить белыми, как сметана, чем откинуть копыта шоколадными!", а потом не выдержали искушения и целыми часами преступно поджаривались, бормоча про себя клятву Гиппократа. Лениво и безмятежно, ни о чем не думая, подставлять солнцу свои бока -- занятие, из которого никто не извлекает столько самозабвенной радости, как полярник. Полгода он вообще не видит солнца; затем на долгие месяцы солнце повисает над ним, словно огромная электрическая лампочка. Конечно, и в Антарктиде отдельные отчаянные ребята загорают, но в этом больше "игры на публику", вроде нашего ныряния в прорубь (даю голову на отсечение, что ни один "морж" не сунется в ледяную воду, если на него в это время никто не будет смотреть). Загорать же на палубе, когда корабль входит в тропики,-- первое настоящее удовольствие отзимовавшего полярника, увертюра перед подъемом занавеса, скрывающего за собой настоящую, полноценную жизнь, В отличие от большинства своих товарищей я не успел соскучиться по солнцу. Полгода назад, когда "Визе" пересекал тропики, я ухитрился впитать в себя столько ультрафиолетовых лучей, что несколько дней не мог ни сидеть, ни лежать. Помня тогдашние муки, я на сей раз не лез на солнцепек и передвигался по палубе вместе с тенью, принимая главным образом воздушные ванны. Начал я с вертолетной палубы, где собралось небольшое, но изысканное общество радистов: Николай Ильич Мосалов, Петр Иванович Матюхов и Олег Левандовский, мастера высокого класса, работающие на ключе, как говорят радисты, "со скоростью поросячьего визга". Затем к нам поднялся радиотехник Сева Сахаров, и разговор пошел о детях. Невысокий, но непомерно широкий и могучий Сева вздыхал по трем своим девчонкам, которые растут так быстро ("тьфу-тьфу, не сглазить!"), что только успевай их наряжать. Когда Сева излил душу, попросил внимания Петр Иванович, чтобы рассказать занятную историю рождения своей дочки. -- Познакомились мы с Галей в эфире двадцать четыре года назад, -- начал он. -- Галя зимовала на Диксоне, а я на Челюскине. Каждую вахту мы встречались и разговаривали морзянкой. Точка-тире, точка-тире, и завязалась дружба. С цветами на Челюскине, сами понимаете, были перебои, так что я посылал ей с оказией шоколад. Встречи мы ждали с нетерпением, но увидеться довелось только через два года. Приехал я на Диксон, познакомился с Галей очно, сыграли мы свадьбу и стали работать на Челюскине вместе... И там родилась у нас Леночка. Когда дочке исполнилось десять месяцев, Галя повезла ее домой, в Москву, регистрировать. В загсе пришли в ужас: "Как так? Вы нарушили закон! Почему не зарегистрировали при рождении? За такое предусмотрено..." И так далее. Галя испугалась -- все-таки впервые в жизни стала преступницей, и объяснила, что на Челюскине нет загса. Кают-компания есть, радиостанция и метеоплощадка тоже имеются, и медведей вокруг тьматьмущая, а вот с загсом получилась неувязка. Как-то забыли предусмотреть на Челюскине постройку загса. "Не может такого быть! -- возмутились. -- Пусть местные власти подтвердят, что дочь ваша!" Выслал я заверенную начальником станции радиограмму, что так, мол, и так, извините, что родили человека в неположенном месте. Не верят! Не может быть, чтобы в населенном пункте не было загса! Решили поставить вопрос о Лене на райсовете. И приняли постановление: в порядке исключения зарегистрировать, но местом рождения указать не пресловутый Челюскин, не имеющий даже загса, а Москву, Так и сделали, к всеобщему удовлетворению... С Петром Ивановичем Матюховым я познакомился еще на Востоке, куда он пришел в составе санно-гусеничного поезда. Мы тогда разговорились, и я узнал, что Петр Иванович, как и Василий Коваленко, тонул на торпедированной фашистами "Марине Расковой", вместе с двадцатый шестью товарищами спасался на кунгасе -- небольшой неуправляемой барже -- и через сутки их подобрал тральщик. Но об этом Петр Иванович не очень любит вспоминать. Зато он с удовольствием рассказывает, как приручил в Мирном пингвина. Как правило, пингвины никогда не берут пищу из рук человека. Исключением стал император по имени Пенька. Море у Мирного богато рыбой, темной и неграмотной, не имеющей никакого представления о крючке, и выудить ее из воды запросто может даже начинающий рыболов. Петр Иванович как-то стал искушать Пеньку, без особой надежды на успех, и вдруг его императорское величество клюнуло! Пенька съел одну за другой шестьдесят три рыбины и так раздулся, что долго не мог сдвинуться с места. Этот легкий хлеб так ему понравился, что с тех пор пингвин ходил за людьми как собака -- требовал даровую рыбу. Вслед за тенью я спустился с вертолетной палубы вниз. На корме обсуждался исключительно животрепещущий вопрос: куда мы идем? В Монтевидео, Рио-де-Жанейро или на Канарские острова, в Лас-Пальмас? Окончательного решения капитан вроде еще не принял, но, по слухам, склоняется к Рио. Вопрос был не праздный: у каждого имелось немного валюты, истратить которую хотелось по возможности более целесообразно. -- Только бы не в Рио, -- вздыхал один, -- там все в три раза подорожало... -- На Канары бы, -- мечтал другой,-- открытый порт, дешевизна... -- А в Рио ты был? -- спрашивал третий. -- Нет, а что? -- Тогда представь себе такую картину. Возвращаешься ты домой, собираются друзья, спрашивают, где был и что видел, а ты с этакой расстроенной мордой лепечешь: "Не повезло нам, братцы. Вместо Лас-Пальмаса зашли в Рио-де-Жанейро..." -- "Как не повезло? Ведь это мечта Бендера, Рио, где все мулаты в белых штанах!" -- Лас-Пальмас! -- засмеялся четвертый. -- Будешь бегать с высунутым языком по магазинам. В Рио, может, Пеле увидим. Или, на худой конец, на Копакабане искупаемся! Благодатную тишь огласили гиканье и свист: из трюма вывалилась буйная толпа болельщиков и волейболистов. Те, кто половчее, первыми стали под душ, остальных Валера Фисенко начал поливать водой из шланга. При этом пострадали летчики, которые мирно загорали у своего ИЛа. Женя Славнов дернул Валеру за ногу, Валера, потеряв равновесие, выпустил из рук шланг, и тот, запрыгав, как лягушка, окатил струями воды наслаждающихся солнцем и покоем "адских водителей" Зимина. В одну минуту разгорелась веселая свалка, которую погасило грозное предупреждение боцмана: -- Всех удалю с палубы в твиндек! Капитан, наблюдавший с Олимпа эту сцену, что-то сказал старпому, старпом подозвал боцмана, боцман поманил пальцем двух матросов -- и через несколько минут на палубе появились ведра, кисти, скребки, а по трансляции разнеслось: -- Товарищи, желающие принять участие... Полярники, как я уже не раз говорил, любили свою "Обь" и пожелали принять участие. Несколько дней мы, разбившись на бригады, скребли, чистили, красили палубу и всевозможные надстройки, загорали и бегали под душ, прочищали свои организмы нежно подсоленным воздухом -- словом, пользовались всеми благами лучшего в мире морского курорта. И наступил вечер, когда в прачечную потянулась очередь, утюги брались с бою, а вакса изводилась килограммами, потому что завтра все хотели быть элегантными и красивыми в городе, мысль о котором приводила в экстаз незабвенного Остапа, в Рио-де-Жанейро. Этот волшебный, волшебный Рно Первый мулат, которого мы увидели, и впрямь был в белых штанах. Он подплыл к "Оби" на лодке и помахал нам рукой. Приглядевшись, мы отметили, что белыми штаны мулата были в отдаленном прошлом, до того как он перепачкал их мазутом, и сделали вывод, что этот мулат, по-видимому, не принадлежит к правящей элите. Вполне возможно, что он даже и не миллионер. Но обнадеживало, что первый же встречный оправдал утверждение Бендера: все полтора миллиона жителей Рио поголовно ходят в белых штанах. Должен сообщить, что в смысле штанов Бендер был бы разочарован. Нынче и жителей в Рио намного больше, и одеты они не столь ослепительно, как полагал великий комбинатор. Мне удалось насчитать лишь четверть миллиона владельцев белых штанов, в том числе всего лишь десять тысяч мужчин. Наверное, дело в том, что не все мулаты заседают в правлениях банков и акционерных обществ, а подметать улицы и перетаскивать на плечах мешки с углем можно и в замызганных шортах. Однако перехожу к рассказу о Рио. Прежде всего о том, как мне глупо, отчаянно и неслыханно не повезло. В Рио корреспондентом Всесоюзного радио и телевидения был Игорь Фесуненко, известный журналист и знаток бразильского футбола. Об Игоре я был наслышан, вез ему приветы от друзей и, разумеется, сойдя на берег, первым же делом начал его разыскивать. В нашем торгпредстве мне любезно сообщили номер его телефона, и я принялся названивать. -- Алло! Это квартира Фесуненко? -- Тра-та-та-та-та! (Милый женский голос, язык -- португальский.) -- Понятно, спасибо. А можно позвать Игоря? -- Тра-та-та-та-та! -- Благодарю вас, очень было приятно познакомиться. Как видно, я ошибся номером. Бросил в автомат очередную монету (валютную, черт возьми! На бутылку кока-колы хватило бы!) и набрал номер снова. На сей раз дама была не столь мила, как в первый раз, и свои "та-та-та" пропела со сдержанной злостью. Я пошел к другому автомату, опустил третью (!) монету и снова насладился беседой все с той же дамой. Боже, как она меня поливала! Она вопила, что я хулиган и волокита, который компрометирует честную женщину, что ее муж сотрет меня с лица земли и бросит все, что осталось, на съеденье аллигаторам. Вечером на "0бь" приехал Фесуненко и изругал меня последними словами. Оказывается, я перепутал две последние цифры, вместо "39" набирал "93", что-то в этом роде. И сам себя наказал: дозвонись я Игорю утром, он отвез бы меня на "Маракану", где тренировались футболисты "Сантоса", и познакомил бы с самим Пеле. Но теперь уже поздно: "Сантос" улетел в Сан-Паулу на очередной матч, и посему Пеле я не увижу. То есть увижу, но не живьем, а на плакатах, рекламах и газетных страницах, где футбольный король изображен во всех ракурсах. Копакабана Но это было вечером, а весь день мы -- Арнаутов, Терехов и я -- провели на Копакабане. Там мы встретили многих наших товарищей и обменялись своими первыми впечатлениями. Полярнику все женщины кажутся прелестными, но таких поразительно эффектных, как молодые мулатки, мы еще не видывала. Они проплывали по пляжу, удивительно стройные и грациозные, эти юные красавицы с чарующими белозубыми улыбками, и наши ребята превращались в статуи при виде такого чуда. -- Нет рядом жены, она бы мне бороду выдрала... -- пробормотал один, ошалело глядя вслед промельнувшему чудному виденью. И даже на третий день, накануне ухода из Рио, когда мы уже акклиматизировались и не впадали в столбняк при виде этих отлитых из бронзы статуэток, мулатки казались нам лучшим украшением города. Лицом, пожалуй, белые женщины красивее, но фигуры юных мулаток -- произведение высокого искусства. Второе впечатление -- пляж. Кажется, самый большой в мире, он тянется километров на пять. Улица вдоль пляжа сплошь заставлена отелями, в которых по какомуто совпадению номера снимают лишь весьма состоятельные туристы. Люди с тощими кошельками предпочитают не селиться на Копакабане -- видимо, по совету своих личных врачей, полагающих, что шум прибоя слишком возбуждает нервную систему. Пляжи покрыты нежным песком и омываются теплыми водами Атлантического океана, в коем мы и купались до одурения, далеко, впрочем, не заплывая: акулы... Говорят, правда, что они съедают одного пловца в пять лет, но нам не удалось установить, когда был проглочен последний, и мы резонно предположили, что пять лет вполне могут истечь именно сегодня. Половину из пяти километров пляжей занимают футбольные поля. Это главная достопримечательность и приманка Копакабаны. Здесь гоняют мяч сотни мальчишек от пяти до двадцати лет, гоняют с утра до ночи, и, что самое странное неудивительное, -- их никто не прогоняет, не оттаскивает за уши и не грозится выпустить дух из мяча. Более того, отдыхающие на пляже довольны этим развлечением и активно болеют за команды. Еще более того, из проезжающего мимо "кадиллака" может выползти респектабельнейшего вида господин и дико заорать: "Шайбу! Тама" -- по-португальски, конечно. А играют мальчишки отменно, думаю, что далеко не всех футболистов из нашей высшей лиги они пригласили бы в свои команды. Особенно меня поразил один негритенок, худенький, верткий, как юла. Своих противников, тоже не лыком шитых, он обводил, словно кегли, из любых положений хлестко бил по воротам и после каждого забитого гола с деланным равнодушием кивал бешено аплодирующей публике. Я предсказал этому чертенку большое будущее и рад, что не ошибся *. На пляжах очень много иностранных туристов. Они приходят из расположенных через дорогу отелей прямо в купальных костюмах, и поэтому бывает затруднительно определить, кто из них есть кто. Непринужденность обстановки позволяет знакомиться без церемоний. Так, услышав русскую речь, к одной из наших групп подошел высокий и тощий немец, отрекомендовался: "Сталинград! О!" -- и провел рукой по перекошенной челюсти, прорезанной шрамом. А один из нас затеял легкий флирт с юной миловидной особой, которая лежала на песке и лениво листала книгу. Особа благосклонно выслушивала комплименты, произносимые на чудовищном английском, поводила красивыми глазами, фыркала и без отнекиваний съела преподнесенное ей мороженое. Но тут к ней подошла негритянка, накинула на ее плечи роскошный японский халат и с поклоном указала на отель. Особа встала, еще раз на прощание фыркнула и под присмотром дуэньи удалилась, оставив одного из нас на растерзание хохочущим товарищам. * Недавно в "Советском спорте" я прочитал про одного негритенка с Копакабаны, который не только проник без билета на прощальный матч Пеле, но и ухитрился в сутолоке раздобыть лоскут с его драгоценной футболки. Как вы уже догадались, это был тот самый мальчишка. И еще одно впечатление. Покидая пляж, мы купили по бутылке кока-колы, уселись на скамье и, как принято у них, стали потягивать прямо из горлышка. Вдруг ко мне и Ване Терехову подскочили два негритенка, силой выдернули из-под скамейки наши ноги и начали недвусмысленно размахивать щетками. При этом негритята называли нас "амиго" * и непринужденнейшим образом хлопали по плечам. Тщетно мы доказывали и отбивались -- мальчишки сделали свое черное дело и предъявили такой счет, что у нас потемнело в глазах. По-моему, на эти деньги можно было бы построить железную дорогу. В конце концов мы вручили им по одному крузейро и позорно ретировались, провожаемые свистом и гиканьем. Таковы коротко впечатления о Копакабане. Галопом по Рио-де-Жанейро Наутро за нами заехал на своей машине Игорь Фесуненко, и мы отправились на экскурсию по Рио. Начать было решено с посещения знаменитой "Мараканы". К стадиону вела улица -- авенида, по которой проходят карнавальные шествия. Целый год жители Рио копят деньги и в дни карнавала весело их тратят. Несколько кварталов по левой стороне авениды сплошь заклеены гигантскими рекламами, из-за которых не видно самих зданий. Эти рекламы -- фиговый листок на публичных домах, которые хотя и не запрещены, но все-таки не должны уж очень бросаться в глаза. Этим правительство дает понять, что ему немножко стыдно за сей недостаточно почтенный источник государственных доходов. Повсюду мелькают люди в полицейской форме. В Рио много полиций: обычная городская, военная, морская, авиационная и даже женская. Создается впечатление, что половина населения Рио служит в полиции и охраняет вторую половину. Дел у полиции много. На стене здания университета мы увидели надпись: "Долой террор!" Студенческие демонстрации разогнаны, а надпись осталась: намертво въелась в стену. Потом мы проехали мимо озера, у которого любили когда-то собираться хиппи, разбившие здесь несколько становищ. Несмотря на свою * В переводе, кажется, что-то вроде "приятеля". политическую безобидность, хиппи чем-то раздражали власти, и в один прекрасный день к озеру нагрянули десятки полицейских фургонов. В них затолкали всех, кто носил длинные волосы (хиппи не хиппи -- потом разберемся!), и в несколько минут легкомысленное молодежное движение было ликвидировано. А вот и "Маракана", самый вместительный стадион в мире. В вестибюле развешаны мемориальные доски, свидетельствующие о всемирно-исторических победах бразильского футбола. Почетное место занимает доска с примерно такой надписью: "19 апреля 1969 года в матче с "Васко да Гама" Пеле забил 1000-й гол, чем навеки утвердил себя лучшим игроком всех времен". Поднявшись на лифте на трибуну, мы с некоторым благоговением устремили взоры на ворота, куда Пеле забил с пенальти тот самый бессмертный гол. Тогда за воротами столпились сотни корреспондентов, чтобы отразить на пленке это звездное мгновение в истории человечества. От вопля, который раздался на стадионе, когда мяч влетел в сетку, едва ли не рухнули трибуны. Говорят, что от мановения руки Пеле тогда могло запросто рухнуть и правительство -- настолько популярен в Бразилии этот человек *. Осмотрев действительно колоссальный стадион и сфотографировавшись на фоне легендарных ворот, мы сели в машину и по асфальтовой серпентине поехали на видовую площадку, откуда открылся вид на город. Красив Рио необычайно. "В северном полушарии Париж, в южном Рио, но Рио прекраснее", -- говорят бразильцы. И я с ними согласен. Правда, в Париже я не бывал, но не станут же бразильцы преувеличивать? Океанские бухты, поросшие буйной тропической растительностью горы, волшебное полукольцо Копакабаны, зеленые парки, озера, изумительной архитектуры центр -- все это создает неповторимый облик города, красота которого у южноамериканцев вошла в пословицу. -- Скульптуры у них фактически нет, великих художников тоже, но архитектура -- всему миру на зависть! -- говорил Игорь. -- И строят великолепно, без строительных площадок с гектар, к которым привыкли мы. Земля дорогая, вот и научились. * Игорь Фесуненко написал обо всем этом в своей превосходной и остроумной книге "Пеле, Гарринча, футбол..." Игорь остановил машину у огромного и круглого, почти сплошь из стекла здания, похожего не то на спортзал, не то на планетарий. Но это прекрасное сооружение оказалось католической церковью, построенной по проекту знаменитого Нимейера. Как видно, в наш бурный век даже церковь, несмотря на свой традиционный консерватизм, вынуждена приспосабливаться к веяниям современности. Осмотрели мы и проектный институт Нимейера, его первое здание, построенное им совместно с Корбюзье, дворцы, министерства, театры, районы Ботафого, Фламенго с пляжами и стадионами осмотрели, разумеется, на ходу, из окна машины, которую Игорь гнал как типичный бразильский лихач, то есть со скоростью звука. Еще об одном ансамбле. Его здания раскинулись от подножия до вершины большой горы и сооружены по принципу максимальной экономичности: из фанерных ящиков, обрывков жести, некондиционных досок и других декоративных материалов. Это знаменитая фавела, которая на фоне Рио выглядит примерно так же, как выглядела бы грязная заплата на венчальном платье принцессы. Здесь живут десятки тысяч людей, фамилии которых блистательно отсутствуют в перечне крупнейших вкладчиков бразильских банков. Проезжая мимо фавелы, Фесуненко строго предупредил, чтобы мы не вздумали высовываться из окна и фотографировать трущобы, потому что нас могут принять за богатых бездельников и забросать машину камнями -- такие случаи бывали. Димдимыч, однако, не удержался и заснял фавелу через закрытое окно, и теперь в моей коллекции есть фото одного из самых жалких и нищих поселков в мире. Затем Игорь пригласил нас к себе домой, и несколько километров мы ехали вслед за цирковыми машинами. На одной из них стояли на платформе четыре печальных слона, а на двух других метались леопарды. Они били хвостами и яростно рычали, но прохожие относились к этим угрозам с поразительным хладнокровием. Сначала я решил, что бразильцы вообще не боятся опасных хищников, но потом сообразил, что дело, видимо, в другом: леопарды все-таки были в клетках. Нас гостеприимно встретила жена Игоря, Ирина. Недавно она побывала в новой столице страны, городе Бразилиа, воздвигнутом на голом месте по проекту Нимейера, и вернулась очарованная его ультрасовременной архитектурой. Население города составляют в основном служащие правительственных учреждений и работники посольств. Ирина рассказала, что послов в Бразилии воруют так же, как и в других Латиноамериканских странах. Выкуп берут главным образом заключенными, причем такса зависит от солидности представляемой послом страны. Так, полномочный дипломат великой державы стоит примерно тридцать-сорок заключенных, а, скажем, посла Гаити нужно за одного узника воровать дважды. У Фесуненко настоящий музей на дому: луки, стрелы, чаши, боевые дубины, гребешки. Все эти и в самом деле уникальные сувениры вывезены Игорем из глубинных районов бассейна Амазонки, которые до недавних пор считались, а иные и сейчас считаются, таким же "белым пятном" на карте, как Антарктида. По этим районам Игорь путешествовал в одиночестве, что, смею вас заверить, было совсем не безопасно. Игорь побывал в индейских племенах, огражденных от цивилизации труднопроходимыми джунглями и болотами, наблюдал за жизнью туземцев, только-только вышедших из каменного века, и собрал бесценный материал для будущей книги. Он показывал нам фотографии индейцев с причудливо раскрашенными телами. Индейцы были в восторге от фламастеров, подаренных Игорем, и в благодарность разрисовали его с головы до ног. Всякой экзотики он насмотрелся столько, что хватило бы на сотню журналистов, большинство из которых, впрочем, предпочитает изучать жизнь по рассказам очевидцев и кинофильмам. Игорь видел, как перегоняют через реку, кишащую пираньями, стадо быков. Эти небольшие, но кровожадные рыбешки вооружены острыми, как иглы, зубами. Страшны пираньи своей многочисленностью, эта бандитская стая никого не пропускает без дани. Поэтому люди, перегоняя скот на новое пастбище, бросают в воду "быка искупления", и пираньи обгладывают его в несколько минут. Но за это время стадо без потерь переходит на другой берег. Худощавый, смуглый и стройный, Игорь внешне не отличался от любого жителя Рио, а превосходное знание португальского языка, неистощимая энергия, остроумие и дар наблюдателя делают его не просто регистратором фактов, но и незаурядным их истолкователем. Идол бразильцев и шествующий по воздуху Христос Пусть читатель не осудит нас за то, что последние часы пребывания в Рио мы потратили на знакомство с частной капиталистической торговлей. Конечно, с точки зрения любознательного читателя мы поступили бы правильнее, до самой последней минуты повышая свой культурный уровень (музеи, архитектурные ансамбли, изучение быта негров). Но попробуйте представить себя участником нижеследующей сцены. Долгожданная встреча с женой. Позади первые объятия и поцелуи. Наступает время распаковывать чемоданы. Но вы не замечаете вопросительных взглядов жены, из вас рвутся впечатления. Жена тихим голосом спрашивает: "А что ты мне привез?" Конечно, жене больше всего на свете нужны вы, единственный и неповторимый, но, кроме вас, ей нужны знаки вашего внимания, свидетельствующие о том, что каждую минуту разлуки вы думали именно о ней. Такова женская натура, с которой необходимо считаться. Вот почему все полярники разбрелись по магазинам в поисках сувениров семье и знакомым. Мы были вооружены небольшим, но ценным опытом. Лично со мной в Монтевидео произошел такой случай В одной лавчонке мне приглянулся изящный нож, на рукоятке которого была изображена коррида. Но цена его оказалась несуразно высокой -- пять тысяч песо, или двадцать долларов по тогдашнему курсу, и я повернулся уходить. Хозяин меня окликнул и спросил, сколько бы я дал. "Тысячу песо!" -- нагло заявил я и съежился, ожидая, что сейчас от меня останется одво воспоминание. "Берите!" -- неожиданно согласился хозяин. Когда я расплатился и вышел, поражаясь, как это мне удалось так его околпачить, из лавки послышался сдавленный смех. Но такие номера откалывают лишь мелкие торговые щуки, у настоящих акул бизнеса цены без запроса. И какие цены! Первым делом мы зашли в большой и роскошно обставленный магазин игрушек. Он был пуст, и мы подумали, что попали в обеденный перерыв и что нас сейчас выпрут из помещения, но продавец проявил исключительную любезность. Он продемонстрировал покупателям действующую железную дорогу, прыгающих и рычащих зверей, хохочущих обезьян и виртуозов гимнастов со стальными мускулами. Арнаутов просто стонал от нетерпения, воображая, как он преподнесет своему дорогому Вовочке эти великолепные японские игрушки. -- Сколько? -- воскликнул он, потрясая кошельком. -- Сто долларов, -- нежно пояснил продавец. -- А... это? -- пролепетал бедный Гена. -- Сто двадцать, -- еще ласковее ответил продавец. Тут Гена вспомнил, что забыл снять деньги с текущего счета, и мы тихо удалились, провожаемые печальным вздохом продавца. Он-то хорошо звал, почему его магазин пуст. В ювелирном салоне мы решили ничего не покупать, так как в нем было слишком душно. В универмагах воздух, напротив, был прохладным, но продавцы слишком высокомерны. И лишь на окраине Рио мы нашли торговую точку, отвечающую всем нашим повышенным требованиям. Это была небольшая лавка, наподобие нашего сельпо. За прилавком стояла прехорошенькая мулатка, она же кассирша, уборщица и манекен для примерки дамской одежды, приобретаемой мужчинами. Тут же, ревниво посматривая друг на друга, топтались два смуглых красавца. Мулатка весело над ними смеялась, и красавцы страдали. Приход покупателей отвлек жестокую от этого занятия -- бизнес есть бизнес. Поняв, что мы иностранцы, она при помощи артистически разыгранной пантомимы попыталась выяснить, что нам нужно: изящными жестами обрисовывала свои формы (белье, сеньоры?), щелкала воображаемой зажигалкой, натягивала мысленные чулки и приплясывала на невидимых каблучках. Наконец мулатка догадалась, что сеньорам нужны белые женские брюки, прикинула их на свои бедра, сдедала несколько грациознейших па, вручила нам покупки и проводила до двери. Серьезно подорвав свою финансовую мощь, мы пешком пошли к порту. Отовсюду: со стен домов, с рекламных стендов, из витрин магазинов и окон газетных киосков -- на нас смотрел Пеле. Идол бразильцев не только великий футболист, но и неплохой делец, он зарабатывает рекламой, наверное, не меньше, чем бутсами. Предприниматель, товары которого рекламирует сам Пеле, денно и нощно благодарит бога за такую милость. На наш непривычный взгляд, в этом назойливом мелькании Пеле имеется какое-то излишество. Конечно, замечательно, что его имя стало символом, всебразильской вывеской, но всетаки престиж страны должен основываться на более солидных вещах, чем футбол, даже доведенный до совершенства. Поразило нас на улицах Рио и обилие пингвинов: их изображения украшали рекламы фирмы "Антарктик", торгующей прохладительными напитками (отличнейшими!) и мороженым (московское значительно вкуснее). У самого порта мы зашли в один "Антарктик", где нас встретили дружным хохотом: кафе было заполнено нашими товарищами. -- Где-то я вас встречал, сэр? Не в Париже? -- Бонжур, мосье, вы не из Тамбова? Рио мы покинули поздно вечером. Ночной Рио -- зрелище фантастическое: огненная дуга Копакабаны, и стекающие с гор неоновые реки... Но главное в этой театральной иллюминации -- тридцатиметровая фигура Христа на вершине семисотметровой горы. Сама гора скрыта во тьме, на ней ни единого огонька, и искусно подсвеченный, видный отовсюду Христос словно шествует по воздуху, напоминая о евангельских чудесах. Придумано это здорово и, по рассказам, на воображение верующих действует очень сильно. До глубокой ночи мы смотрели на исчезающие вдали огни Рио. Но вот "Обь" вышла в открытый океан, и Рио растворился во мраке. Все, больше никаких стоянок не будет. Начался последний этап нашего возвращения домой. Возвращение новичка Я перелистал свои блокноты и убедился в том, что последние три недели преступно бездельничал. Вот записи этих дней: 26 апреля. Загорал. 27 апреля. Читал "Графа Монте-Кристо". 28 апреля. Ночью испортился рефрижератор. Паника. Аврал. Тридцать добровольцев перетаскивали монолиты Арнаутова в судовую установку. Бесценный прошлогодний снег спасен. 1 мая. Праздник. 2 мая. Перешли экватор. Хожу вверх головой. Привыкаю. 3 мая. Ночью пошел дождь. Табор с верхней палубы сыпанул в твиндек. 5 мая. Дождь. 6 мая. Загорал. 7 мая. Дежурили по камбузу. Льстивыми голосами уговаривали Васю Кутузова варить сегодня лапшу. Он сделал вид, что колеблется, и... притащил два огромных мешка картошки. 10 мая. Приводили "Обь" в христианский вид. 11 мая. То же. Впрочем, последние недели не только у меня прошли столь же плодотворно и активно. В любое время дня и ночи можно было увидеть лунатиков, бесцельно передвигающихся по верхней палубе. Иногда они объединялись в группки и принимались за недочеты. -- Сегодня пятое мая, -- загибая палец, говорил один лунатик. -- А приходим двадцатого. День ухода в день прихода -- один день. Получается четырнадцать. Девятое мая -- праздник. Считай тринадцать. Две субботы и два воскресенья... -- итого остается девять дней! -- А два дня по Финскому заливу? -- напоминал другой. -- Все равно что дома! -- Выходит, семь дней, -- неуверенно кивал третий. -- Говорят, капитан получил распоряжение прибавить ход, -- вносил свою лепту третий. -- Начальник радиостанции Юра Пулькин вроде бы кому-то сказал. Обсудив все возможные варианты и слухи, группка приходила к выводу, что фактически ждать уже ничего не осталось. Но особой радости такое открытие ни у кого почему-то не вызывало. В глубине души каждый прекрасно сознавал, что пятнадцать суток придется проплавать от звонка до звонка. Такого лютого нетерпения никогда в жизни я еще не испытывал. Даже самые бывалые полярники, которым возвращаться было не в диковинку, и те старались как можно больше спать. Находились и такие люди с железной волей, которые прошедший день зачеркивали на календаре только следующим утром! На них смотрели как на чудо, с глубоким уважением и завистью. Лично я зачеркивал сегодняшний день после обеда и не без высокомерия поглядывал на тех, кто делал это перед завтраком. Ла-Манш мы проходили в густом тумане. За ночь многие не сомкнули глаз: каждые несколько минут "Обь" перекликалась со встречными судами. Утешались мы тем, что лучше пусть несколько человек не выспятся, чем весь экипаж заснет последним сном. В Северном море и датских проливах нетерпение подскочило до точки кипения, в Балтике из нас пошел пар, а последнюю ночь в Финском заливе никто не спал. Да, по моему, никто. То есть объявлялись, как всегда в таких случаях отдельные хвастуны, которые нетвердыми голосами доказывали, что всю ночь храпели как ни в чем не бывало, но их поднимали на смех -- настолько всем было ясно, что заснуть в такую ночь невозможна. Даже Димдимыч, с его единственными в своем роде нервами, выкованными из легированной стали, и тот первую половину ночи неистово боролся с подушкой, а вторую -- читал какую-то книгу. Полярники возвращались на Родину, домой! К счастью, пространство и время бесконечны только для философов, и наступил момент, когда из-за расступившейся дымки показался Ленинград. Бородатые, дочерна загоревшие, в пух и в прах разодетые полярники заполнили палубу. Осмысленный, с какой-нибудь логической нитью разговор они уже поддерживать не могли, слышался лишь бессвязный лепет: -- Как по-твоему, не будет дождя? -- Нет, у моей сегодня выходной, обязательно придет. Это была единственная, она же главная мысль: чтобы мои обязательно пришли. В беспросветную ночную тьму, окутавшую ледовый материк, в чудовищные морозы и сбивающую с ног пургу полярник находил в себе силы мечтать об этом нестерпимо ярком, как разряд молнии, мгновении: о встрече на причале. Нет ничего важнее этой встречи. Все, что будет потом, тоже прекрасно, но сначала непременно встреча. Так уж устроен полярник, такая уж у него человеческая слабость ему нужно, нет, ему необходимо, чтобы его встретили на причале! Эта мечта у полярника в крови. И вот "Обь" начала швартовку, а полярник до сих пор не уверен. За ажурной стальной решеткой бушует многотысячная толпа. Ее пока не пускают на причал, и правильно делают: когда корабль швартуется, лирики должны быть подальше. Умом полярник это понимает, но нервы ему уже не подвластны, и он курит одну сигарету за другой. Бесконечные полчаса швартовки, затянувшийся на полгода десятиминутный митинг -- и с причала на корабль, с корабля на причал понеслись, бушуя, два встречных потока людей, кричащих, растерянных, заплаканных, безмерно счастливых. Своего сына я увидел уже давно, когда он залез на решетку и неистово размахивал красной косынкой, давая понять: "Мама, тоже здесь, но разве она способна на такой акробатический трюк?" Мои пришли. И теперь я больше всего хочу, чтобы никто из моих товарищей не остался с поникшей головой один на причале. Вот и все, путешествие окончено. Новичок вернулся из Антарктиды.