ивается смехом, слушая их с эстрады. Я вовсе не хочу создать впечатления об исключительности нашей профессии: мы тоже не ангелы, среди нас есть и хорошие люди, и плохие, храбрецы и трусы, праведники и подлецы -- с той только разницей, что трусам и подлецам у нас не ужиться, они не выдерживают испытания огнем. Еще древние знали, что огонь очищает -- в самом широком смысле слова; очищает он и пожарную охрану от случайно попавших в нее людей. Мы, пожарные, давно усвоили, что никто не станет нами восхищаться, как космонавтами или ребятами, что поднялись на Эверест; знаем, что никто, буквально никто из нас, даже легендарные ленинградские пожарные в блокаду, не получил за тушение пожаров Золотой Звезды; привыкли к тому, что нас куда чаще ругают и проклинают, чем хвалят и награждают; усвоили, знаем, привыкли, но молчим об этом и если все-таки вспоминаем, то в своем узком кругу: ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения своей работой пересиливает обиду. В войну Дед горел в танке четыре раза и привез три ордена; потом, после войны, он потушил несколько сот пожаров, среди них был и Большой, но только единственный раз, за полигон, заработал медаль. Ну, раз так принято, значит, надо, мы люди не гордые. Когда нам сочувствуют, что есть День работников торговли, День труженика бытового обслуживания и так далее, но нет Дня пожарных -- мы отмалчиваемся: для нас День пожарных -- 365 раз в году. Да, еще о наградах -- не потому, что это наше больное место, а просто интересный случай. Не знаю, как в других городах, а у нас традиция: выносишь человека из огня или по-другому спасаешь -- не спрашивать у него фамилию. Сам скажет -- его дело, а ты не спрашивай, но надо. А возникла эта традиция после случая с Кожуховым, когда он еще был, как шесть лет назад его Юрий, молодым лейтенантом, начальником караула. Тушил он студенческое общежитие, горели первый и второй этажи, а с верхних людей приходилось снимать по лестницам или, проникая в здание через чердак, выводить на крышу. Пожар был трудный, но сработали хорошо, обошлось без жертв. И вот Кожухов вдруг вспомнил, что Савицкий рекомендовал спрашивать фамилии, чтобы указать в отчете -- для-ради доказательности, чтобы не обвинили в преувеличениях. Вынес он одного студента на крышу, сделал ему искусственное дыхание и поинтересовался: "Как ваша фамилия?" А студент, отдышавшись, в знак благодарности спросил: "Что, орден хочешь за меня получить?" Это Кожухов рассказывал после полигона, когда привез пожарных к себе. "Обожгло, как пощечина, -- вспоминал он, -- даже в глазах потемнело. Потом на разборе Савицкий интересовался фамилиями, и я ему прямо сказал, что никогда спрашивать не буду, даже если приказ -- по буду! Объяснил -- почему, Савицкий подумал к кивнул: не надо". Позвонила Ольга -- что успел сделать? Я честно признался, что совершаю "двадцать тысяч лье вокруг самого себя" и нахожусь примерно на половине. Ольга заявила, что я никогда не познаю себя так, как это сделает за меня начальник отдела кадров, велела немедленно прекратить путешествие и заняться делом, потребовала к ее приходу изложить, причем без халтуры, первые пятнадцать минут пожара и пригрозила, что в противном случае снова начнет лечить мой радикулит жгучкой -- адским снадобьем, от которого я вчера взвыл не своим голосом. Жгучка меня убедила, принимаюсь за работу. Для затравки беру свой тогдашний, извлеченный из архива УПО рапорт на имя Кожухова. Верчу в руках несколько потрепанных страниц. Почерк не мой, рапорт я диктовал на следующий день, и подпись нелепая -- дрожащая, будто пьяный в милиции подписывал протокол. Но слова мои, Леша мне дважды все перечитал. "13 февраля оперативный дежурный по городу капитан Нестеров В. В., начальник штаба капитан Рагозин Д. И., начальник тыла ст. л-т Нилин С. Н. и связной, мл. сержант Рудаков А. П., находясь на месте пожара жилого дома по ул. Павлова, 13, в 18 ч 21 мин получили сообщение о пожаре во Дворце искусств и немедленно выехали на объект. В пути следования получили сообщение об объявлении пожару э 5. Прибыли к месту вызова в 18 ч 33 мин, то есть через 12 мин. К моменту прибытия обстановка была следующая. Происходило интенсивное горение от .5-го по 8-й этажи главного корпуса и на 11, 13, 14, 15 и 18-м этажах высотной части здания. Огонь распространялся вертикально в вышерасположенные этажи и по коридорам перечисленных этажей главного корпуса, где в помещениях находилось большое количество людей, отрезанных от выхода огнем и дымом. Как со стороны фасада, так и со стороны двора, а также в высотной части в оконных проемах стояли люди, размахивая шторами и разного рода предметами, чтобы привлечь к себе внимание. Некоторые, связав по две-три шторы, пытались самоспасаться на нижние этажи. Видя сложившуюся обстановку, я принял руководство тушением пожара на себя, подтвердил по радиостанции пожару э 5 и вызвал дополнительно все автолестницы, все автомобили газодымозащитной службы, 10 автонасосов и 20 автомашин "скорой помощи". Немедленно отдал следующие распоряжения: -- штаб развернуть против центрального входа; -- на каждом этаже, начиная с 5-го, организовать боевые участки, назначить начальников боевых участков и в помощь уже работающим подразделениям на каждый этаж направить по два отделения для проведения спасательных работ; -- по периметру установить по мере их прибытия автолестницы для проведения спасательных работ; -- организовать взаимодействие с Горгазом, Горводопроводом и Горэнерго, совместно с представителями "Скорой помощи" развернуть пункты оказания первой медицинской помощи в лифтовых холлах четвертого этажа; -- установить надежную, связь между боевыми участками, прибывающим на пожар руководством и Центральным пунктом пожарной связи; -- через представителей ГАИ немедленно перекрыть движение городского транспорта и пешеходов по ул. Некрасова и прилегающим переулкам..." Далее в рапорте перечислялись фамилии начальников боевых участков, конкретные действия по тушению и спасению, которые в силу своей лаконичности и казенного языка никоим образом Ольгу не удовлетворят. Буду вспоминать детали. Сначала о том, чего я не написал в рапорте. Пока мы ехали к Дворцу, изломали головы: почему пожару объявили пятый помор? Скорее всего подвал... Или лифтовое хозяйство? Незадолго до того я был и Москве, сдавал экзамены в Высшей школе, и ребята дали мне посмотреть изданную американцами книгу "Горящая Америка" -- огонь везде одинаков, технические проблемы у нас одни и те же. И тогда я припомнил слова из этой книги: "Высотные здания, став символом прогресса, стали вместе с тем настоящим кошмаром для пожарных". Сегодня могу признаться в том, чему тогда никто бы не поверил: за полторы недели до Большого Пожара мне чуть ли не каждую ночь снился горящий Дворец искусств. Я никому об этом не говорил, чтоб не сглазить, пожарные -- народ суеверный, но, просыпаясь в испарине, знал, почему мне снится эта чертовщина. Тому было несколько причин: 1) Несмотря на решительные предписания Госпожнадзора, на всех внутренних лестницах Дворца начался ремонт. 2) Хорев задумал снимать короткометражку о забавных малолетках, и Бублика с его вихрами и веснушками чуть не каждый день таскали на эти самые кинопробы. 3) Как раз в те дни пришел ответ архитектурного управления -- с категорическим отказом пристроить хотя бы со двора наружные пожарные лестницы, ибо пострадает красота уникального здания. За Ольгу я был спокоен, ну, не то что спокоен, а знал, что музей расположен на третьем и четвертом этажах, уже не так страшно. Но вот где сегодня Бублик, я понятия не имел: утром отвел в ясли, это точно, а вдруг его, как это было вчера и позавчера, снова забрал ассистент Хорева? Ведь тогда Бублик сейчас на 10-м! Теперь, спустя шесть лет, я благословляю свое неведение: сообщи мне в ту минуту, что Бублик на 10-м -- и я мог бы натворить глупостей, потому что с ходу пробиться туда не было никакой возможности... Когда мы подъехали к Дворцу, я увидел, что по сравнию с рассказом Гулина о первых минутах обстановка резко изменилась. Горели все этажи начиная с пятого, а свет но Дворце уже вырубили, и впечатление было такое, будто перед тобой гигантская шахматная доска: белое -- черное, черное -- белое... Белое -- это пламя из оконных проемов, черное -- дым. Отдельные окна, помню, были какие-то багрово-красные, будто в подсветке из прожекторов -- значит, в помещении пламя бушует, вот-вот стекла лопнут. И порывистый со снегом ветер: он то задувал сверху, придавливая дым вниз, то вдруг разгонял его, обнажая фасад. И тогда были видны люди в окнах -- много людей... Кожухов, Головин и Чепурин не уставали нам повторять: не слишком доверяйте первому впечатлению, оно может обмануть. Но здесь сомнений не было: я подтвердил пожару номер 5, взял на себя обязанности РТП и отдал те распоряжения, которые изложил в рапорте. Отныне каждый из нас стал деталью механизма по тушению пожара -- по вызубренному наизусть боевому уставу. Пока Нилин встречал и размещал прибывающие силы, а Рагозин давал им установки, я первым делом решил произвести разведку. Разведка -- это основа основ нашей работы, без нее мы слепы, как новорожденные котята. Я побежал под арку во двор и увидел то, что ожидал: обстановка такая же, как с фасада, даже, пожалуй, хуже, огонь сильнее распространяется в высотную часть. значит, большую часть прибывающих лестниц -- сюда, во двор. До высотной части лестницы не достанут, даже пятидесятиметровки, значит, в высотку необходимо пробиваться снизу, по лестничным маршам. Возвратившись бегом к развернутому Рагозиным штабу, я приказал немедленно подать вновь прибывшую тридцатиметровку во двор: пусть люди увидят, что мы знаем обстановку, это несколько их успокоит и удержит от безрассудных поступков. Такая подробность: одновременно с нами к Дворцу подкатила гарнизонная машина связи, я выскочил, побежал к ней, запутался в чем-то, упал и прокричал: "Пятый номер подтверждаю! Дополнительно к пятому все автолестницы и газовки, которые находятся в расчете, немедленно сюда!" Потом ребята шутили, что я из уважения к пятому номеру встал на колени. Одно за другим со всего города прибывали к Дворцу подразделения. Кожухов еще не прибыл -- потом мы узнали, что его машина попала в пробку и километра два он пробежал, как стайер; Головин был на окраине, в 19-й ВПЧ и уже мчался к Дворцу с одной из двух наших пятидесятиметровок, а Чепурин с дороги сообщил, что будет с минуты на минуту. Так что мне не на кого было оглядываться, я -- единовластный РТП, и нужно, не теряя ни мгновенья, самых опытных офицеров поставить на боевые участки. Так я и сделал: распределил офицеров по этажам и крыльям, а сам с Лешей и звеном газодымозащитников побежал по центральной лестнице наверх -- в глубокую разведку. И заметил время: с момента нашего прибытия прошло три минуты. Я был одержим одной идеей: во что бы то ни стало, как можно быстрее пробиться в высотку, где люди находились в особо опасном положении. Тогда мне и в голову не приходило то, что полчаса спустя придумают Кожухов и Клевцов -- да и не только мне, такого мир не видывал и не слыхивал; я мечтал только о том, чтобы вывести людей из высотной части на крышу основного здания -- фактически на крышу двенадцатого, так как над десятым был большой технический этаж, со всяким оборудованием и коммуникациями. Если это удастся, главным врагом людей станет холод, но это уже по сравнению с огнем враг пустяковый. Я тогда еще не знал и того, от чего в отчаянье могла закружиться голова: что в ресторане на двадцать первом этаже был банкет! Полтораста человек в одном помещении, которым некуда выйти! И опять, хорошо, что не знал, ибо отчаянье плохой советчик: в данной обстановке с наличными силами о двадцать первом этаже нечего было и думать. По маршевым лестницам пожарные выводили, выносили пострадавших; многие спускались сами -- черные от дыма, обессиленные от пережитого, иные, наоборот, до крайности возбужденные; в лифтовом холле четвертого этажа уже был развернут медпункт, там работали врачи из "Скорой ". Между четвертым и пятым я встретил Гулина, который выводил группу; я кивнул Леше, он сменил Гулина, а тот коротко осветил обстановку: Дед тушит на пятом правое крыло, дошел до задымленной радиорубки, а на левом крыле горит вовсю, нужна помощь. Я по радиостанции приказал Рагозину дать Гулину дополнительное отделение, а со своим звеном, да еще Леша прибежал, стал пробиваться на шестой. Несколько слов о Леше Рудакове, поскольку в дальнейшем повествовании он играет важную роль. В пожарной охране Леша появился после демобилизации и тут же получил прозвище Недомерок -- видимо, потому, что вымахал под два метра и имел кулаки, напоминавшие средних размеров арбузы. Шесть лет назад ему было двадцать два года, но с тех пор он нисколько не изменился: такой же доверчивый и добродушный, свято верящий в высокое предназначение своего начальства и фанатично преданный идеалам пожарной охраны человек. Когда он женится -- а Леша уверен, что этого никогда не случится, поскольку на его широченном скуластом лице совсем затерялся крохотный, да еще курносый девичий носик,-- лучшего мужа и придумать невозможно. Добряк и первый силач города (двести раз подряд выжимает двухпудовую гирю!), Леша сметлив, расторопен и свою должность связного считает самой завидной из всех должностей на свете. В деле я за ним, как за каменной стеной, я уже и считать бросил, сколько раз он меня выручал. Во всяком случае, дежурные по городу мне почерному завидуют, а Кожухов, когда хочет меня наказать, грозится отобрать связного. Но Леша никогда ни к кому не уйдет: во-первых, он обожает Деда, к которому бегает советоваться по интимным вопросам, во-вторых, давно и тайно влюблен в Ольгу, а в-третьих, так же привязан ко мне, как я к нему. Леша -- мой талисман, я уверен, что с его уходом потерял бы силу и захирел. Во всем этом, конечно, много шутки, но за семь с лишним лет мы с Лешей прошли через многое, понимаем друг друга без лишних слов и беспредельно друг другу верим. Ремонт, будь он проклят! Потом начальство разберется, кто в чем виноват, каждый получит по заслугам, но сейчас горят козлы, груда подготовленной к замене облицовки из пластика, лестничные перила... В коридорах пятого этажа наверняка уже работают -- газодымозащитники должны были пройти туда через окна... Уже работают, подтверждает Рагозин, с которым я держу связь по переносной радиостанции. Прежде чем пройти наверх, нам нужно протушить всю эту дрянь, это в первую очередь, иначе проскочишь -- обратно не выбраться. Магистральная линия протянута, рукава полны, за пару минут сбили пламя из трех стволов и сквозь дым прорвались на шестой. Быстро зачернили потолок и стены, луч мощного группового фонаря -- на лифт. -- Леша, мигом! Погорельцы, запомните и не забывайте, лифт -- худшая из всех ловушек! В пожар управление лифтами быстро выходит из строя, а бывает и так, что кнопки вызова лифта самопроизвольно срабатывают именно на горящих этажах и дверцы распахиваются -- выходите, пожалуйста, в самый огонь. Были такие случаи, были! Да и сами кабины с их облицовкой из красивого пластика отлично горят, превращаясь в ядовитый дым. Поэтому при виде лифта на пожаре у нас срабатывает рефлекс -- немедленно проверить! Несколькими ударами легкого лома Леша разнес полированные дверцы -- нет лифта. Я подобрал и бросил вниз какую-то железяку -- по стуку можно определить, есть ли внизу лифт, или его там нет. У нас с Лешей -- переносные радиостанции "Днепр". "Днепр" включен, непрерывно работает на прием, и я в курсе всех боевых действий. -- Второй, я Седьмой, Второй, я Седьмой, потушил лифтовой холл на шестом этаже справа, начинаю проходить коридор, прошу срочно дополнительно два ствола Б, звено газодымозащитников... -- Седьмой, я Второй, вас понял, высылаю... -- Второй, я Четвертый, выхожу слева на шестой этаж, слева! Не хватает рукавов, нужны ствольщики с рукавами, два ствольщика... -- Одиннадцатый, я Пятый, куда ты делся, где ты? -- Первый, я Пятый, мы с Восьмым пробиваемся в радиорубку, пришли звено газодымозащитников! -- Первый, я Второй, по центральной лестнице на шестой этаж идет Десятый с двумя отделениями, как слышишь меня, прием! Я отвечаю Рагозину, что начинаю пробиваться на седьмой этаж, приказываю помочь Четвертому и Пятому... Я знаю, что Дима и без моего приказа все сделает, я в нем уверен, Дима головы не потеряет, но пока что я еще РТП и должен быть в курсе динамики развития и тушения пожара на всех участках. А на душе чуть спокойнее: наши лучшие тушилы, Чепурин и Головин, уже работают, силы прибывают непрерывно. На лестничных маршах к седьмому этажу -- снова козлы, обломки досок... Сунулись -- температура адова... -- Поливайте нас, не жалейте! Облитые с ног до головы, рванулись через пекло на седьмой. Пока ребята снизу тушили марши, мы с Лешей влетели наверх, в лифтовой холл. Удача, да какая -- не горит! Ремонтники, на сей раз спасибо им, земной поклон успели отодрать с пола плитку и со стен облицовку. Ко всем чертям полированные дверцы -- вот он, лифт, а в нем трое плюс дым; все трое, двое мужчин и женщина, без сознания, вытащили, Леша подхватил под мышки двоих, я женщину на плечи -- и бегом вниз, а пламя по маршам еще не полностью сбито, и только одна мысль сверлит мозг: не споткнуться! Нет, не споткнулись, пронесли на пятый, на четвертый, а там врачи... Сообщение от Димы: я больше не РТП, руководство принял на себя полковник Кожухов. Нужна срочная информация о положении на восьмом этаже, майор Баулин туда не пошел, Кожухов послал его на левое крыло седьмого, где опасная обстановка. Моя задача -- разведка восьмого, и немедленно! Идти придется вдвоем, мое звено газодымозащитников Кожухов отдал Чепурину. Идти в разведку вдвоем запрещено уставом, в разведке очень нужен третий. Однако, как советовал, кажется, Петр I, не держись за устав, как слепой за плетень,-- в исключительных случаях нужно действовать по обстановке. Хуже было то, что мы остались без воды, рукавные линии, которыми мы пользовались, остались в коридоре на седьмом. Надежда на внутренний водопровод, его во Дворце я сам не раз проверял, знал, что он добротный, с запасом рукавов, но вот в каком они состоянии сию минуту? Порядок! В лифтовом холле на седьмом Леша достал из пожарного шкафа и размотал двадцатиметровый рукав -- вот мы и с оружием. Леша протушил первые метры лестничного марша на восьмой этаж -- и тут я допустил большую ошибку. Азбучная истина: в горящем доме нельзя открывать двери на себя! Распахивая, встань в сторону -- ведь неизвестно, что творится за этой дверью. Элементарная истина -- и я о ней забыл. Пусть в горячке, но намертво забыл, пренебрег. Эта дверь, сделанная из стеклянных блоков, обнажилась как раз посредине марша -- неизвестного назначения дверь, обычно таких на главных лестницах не бывает. А вдруг там помещение, а в нем люди? И я рванул дверь на себя -- как полный профан, как ошалевший от первого своего пожара новичок. Оттуда на меня выбросилось багрово-черное пламя, обожгло лицо. Леша рывком вытащил меня наверх, а пламя из двери клубами выскочило на уже протушенный марш и заплясало вниз, словно обрадовавшись, что его освободили из темницы. Мы оказались в огненном кольце -- снизу и сверху все горело. Потом мы узнали, что в каморке за дверью костюмеры народного театра хранили старое, никому не нужное барахло, под которым какой-то осел спрятал две канистры с бензином. Всей этой гадости, чтоб взорваться и вспыхнуть, только и нужен был свежий воздух, кислород, который я впустил. Пришлось, как тиграм в цирке, прыгать через огонь вниз, прикрывая смоченными крагами лица. В конце концов пламя мы сбили, но на этой дурацкой истории потеряли несколько драгоценных минут. Теперь о том, о чем не расскажут другие. На восьмом этаже мы застряли надолго. Дело в том, что из лифтового холла ремонтники сделали склад -- здесь повсюду стояли бидоны с краской, валялись рулоны обоев, стопки полистироловой плитки и прочее, и все это горело, и горело хорошо! С одним стволом "первой помощи" (так мы обычно называем ствол Б, в отличие от мощного ствола А, который держат двое, ствольщик и подствольщик) мы провозились бы здесь с полчаса. Но не успел я запросить у Рагозина подкрепления, как он сам проинформировал меня о чрезвычайной обстановке: лифтовой холл отставить, пробиваться по левому коридору и заняться спасанием людей, их там много, автолестннца не успевает снимать. Коридор проходили тяжело, отвоевывали метр за метром и взламывали закрытые двери. Сначала шли помещения областного издательства -- к счастью, пустые, редакторы успели разойтись по домам, а тушить шкафы с рукописями времени у нас не было; дальше по коридору где-то были двери литературного объединения и лектория, куда собирались по вечерам; именно там могли быть люди, о которых информировал Дима. Но туда мы попали не сразу, ибо натолкнулись по дороге на роскошную двустворчатую дверь, которую я сразу узнал: во время одной проверки заходил сюда и ругался с директором издательства Микулиным, который забыл выключить кофеварку и устроил загорание, правда, пустяковое. Дверь закрыта, постучал -- молчание. Леша ее ломиком, вбежали -- Микулин высунулся в окно и кричит. Что было дальше, вы знаете, пришлось выводить Микулина из стрессового состояния не совсем корректным образом, но зато эффективно. А вот подробность из сегодняшнего дня. Недавно мы с Микулиным встретились на родительском собрании, вместе с Бубликом учится его внук. Разговорились, стали вспоминать, и он горестно поведал, что тогда, во время пожара, у него сгорела рукопись повести. "Мастера и Маргариту" я знаю наизусть и тут же процитировал: "Простите, не поверю, -- сказал Воланд, -- этого не может быть. Рукописи не горят", но Микулин со вздохом заверил, что с его рукописью чуда не произошло. Я его утешил том, что история уже знает подобный прискорбный случай, когда в пожаре погибла Александрийская библиотека с древними рукописями, а ближе к нашему времени -- рукопись "Слова о полку Игореве". По кислой улыбке Микулина я догадался, что эти сравнения мало его утешили. Но тогда, оказавшись в безопасности и придя в себя, Микулин дал нам бесценную информацию: когда он побежал из лектория к себе в кабинет звонить по 01, там оставалось примерно человек двадцать. Значит, они и сейчас в лектории, это метрах в двадцати по коридору от его кабинета, на противоположной стороне -- окна во двор. Да, чтобы не забыть, такая деталь: сбивали огонь -- наступала полная темнота, и из-за дыма, и электроэнергия была вырублена. Даже групповой фонарь -- и тот на какой-нибудь метр давал подобие видимости. Практически полная темнота. Как мы дошли до лектория, помню плохо; впрочем, главная круговерть, которая ошеломляла в коридорах многих, уже закончилась, все, что могло гореть, догорало, полыхало лишь в отдельных комнатах, двери в которые были открыты. Массивную дубовую дверь в лекторий я тоже быстро узнал, вернее, нащупал по затейливой резьбе, сделанной ребятами из студии народного творчества. В нижней части двери багровел прогар, который Леша хорошенько зачернил: образуется дыра -- весь дым из коридора пойдет. Дверь взламывать не пришлось -- открыли на стук. Все дальнейшее -- а мы находились в лектории около семи минут, помню отчетливо. Прежде всего о самом помещении: заставленный рядами стульев зал площадью около сотни квадратных метров, четыре больших окна, выбитых, конечно; через оконные проемы свищет ветер со снегом, а в стенной перегородке справа -- сплошные прогары, вот-вот ворвется пламя с дымом. Словом, на редкость опасная ситуация, а людей в самом деле человек двадцать, и эти люди с криками нас окружают. Я к окну: пятидесятиметровка работает далеко, других автолестниц не вижу. Мгновенно решаю: будем спускать людей по спасательным веревкам. Их у нас две штуки: Леша -- человек запасливый, чего он только не припрятал в багажнике "Волги". Длина веревки двадцать пять метров, часть ее уйдет на "кресло", значит, оставшейся длины хватит до третьего этажа. Следовательно, там должны быть пожарные, которые примут людей с веревок и поведут вниз. Соединяюсь с Рагозиным по штабному каналу связи, получаю его заверения, что все будет немедленно сделано, и неузнаваемым даже для самого себя голосом ору: "Мол-чать! Слушать мою команду!" И объясняю, коротко и четко, что собираюсь делать. Поразительная вещь: как по-разному ведут себя люди перед лицом смертельной опасности! Казалось бы, всем одинаково жить хочется, особенно в пожар -- уж очень это больно и страшно -- умереть от огня, от одной этой чудовищной мысли люди на глазах седеют, а ведут себя по-разному! Я много раз наблюдал эту картину -- и никакой закономерности не нашел. Иногда лучше ведут себя женщины, иногда мужчины. Точно знаю одно: труднее всего во время спасательных работ с теми, с кем обычно трудно в обыденной жизни -- с закоренелыми эгоистами, с людьми, которые ради собственной выгоды и спокойствие не пошевельнут пальцем, чтобы облегчить чужую беду. Мы уже давно усвоили: плохого человека спасать очень трудно, он, если взять доступный пример кораблекрушения, вырвет спасательный круг из рук ребенка. Нам с Лешей пришлось тушить квартиру, в которой среди подвыпившей компании находился известный в городе хулиган, уже дважды побывавший в местах не столь отдаленных; так эта сволочь так ревела от ужаса и рвалась на еще не поданную лестницу, что Леше пришлось его слегка успокоить... Не стану утверждать, что это закономерность, но лучше других ведут себя молодые девушки и парни, причем не разбитные, которым море по колено, а наоборот тихие и скромные. Не знаю, чем объяснить такой парадокс: может, у людей скромных, не выставляющих напоказ свою личность, выше чувство гордости, самоуважения? И еще одно наблюдение: свойственная женщине от природы стыдливость пересиливает страх! Когда Леша спускал на "кресле" одну среднего возраста даму, та, несмотря на полуобморочное состояние, нашла в себе силы снять кофту и прикрыть обнажившиеся ноги. Из этого правила бывают исключения: все-таки современная женщина не так чопорна, как в свое время ее мать или бабушка, современная раскованнее, она привыкла к коротким юбкам. Впрочем, в стрессовом состоянии, а пожар для нас всегда стресс, в мозгу не остается места для посторонних мыслей. Нам иногда и голых приходится выносить, и чувствуешь при этом не покорно обвисшее женское тело, а просто тяжесть. На меня будто обрушилась лавина: -- Вы с ума сошли, мы не обезьяны! -- Пусть нам немедленно подадут лестницу! -- Товарищ пожарный, а через коридор нельзя? Я очень боюсь высоты! -- Вы обязаны обеспечить нашу безопасность! Будь у меня время, я мог бы объяснить, что лестницу к их окнам подать уже не успеют, а в коридоре такой дым, что им и пяти шагов не пройти, что обеспечить их безопасность здесь, и этом зале, мы можем не больше, чем если бы они находились у кратера действующего вулкана. Но на объяснения у меня не было ни секунды. Задавая себе вопрос: "Быть или не быть?" -- Гамлет мог раздумывать сколько угодно. У нас все было проще: мы с Лешей точно знали, что с каждым мгновением шансы "быть" стремительно идут к нулю. В подобной ситуации у пожарных действует одно железное правило: никакой полемики, любыми средствами обуздать паникеров. Любыми! Если человек идет ко дну, его позволительно схватить за волосы; если в пожар человек мешает себя спасти, его можно отхлестать по щекам или грубо обругать. В таких случаях нужна жестокая встряска, без нее никак не обойтись. -- Молчать! -- во всю силу легких гаркнул я и встряхнул первого попавшего под руку. -- Хотите жить -- будете слушаться только меня! Девушка, вы первая, Леша -- приступай! В этот момент часть стенной перегородки треснула и в зал с гулом повалил дым, именно с гулом -- окна открыты настежь, тяга отличная! Тут-то и началась паника: исторические крики, разинутые рты, выпученные глаза, кашель, рвота... -- Всем лечь на пол, легче будет дышать! Женщин -- вперед! Работали мы из двух окон. Технология здесь простая: закрепляешь веревку за батарею отопления, вяжешь двойную петлю -- "кресло" и "сажаешь" в него спасаемого, закрепляешь на карабине и травишь вниз, упираясь прямой ногой в подоконник. Простая -- это на учениях, когда спускаешь хорошо обученного пожарного, а не дрожащую от страха и цепляющуюся за тебя, за раму, за подоконник женщину. Головой она понимает, что ее спасают, но мысль о том, что сейчас она повиснет над бездной, настолько ужасает, что парализует мозг, побужда-, ет всеми силами сопротивляться. И вот уговариваешь бедняжку встать на подоконник, кричишь на нее, бьешь по рукам, а время-то бежит, мчится! И еще плохо то, что спускаешь, а не видишь, где она, на уровне какого этажа... Наконец, чувствуешь, что ее подхватили, быстро выбираешь веревку наверх -- и все начинается сначала, уговариваешь следующую, кричишь... Хорошо еще, что краги мокрые, от такой спасательной работы кожа на руках могла бы в лохмотья превратиться. И тут, когда последнюю женщину спустили, треснувшая перегородка в одном месте прогорела и в дыру рванулось пламя. Оно ловко, как осьминог щупальцами, охватило книжные полки, перекинулось на стулья и стало быстро приближаться к нам. Спасибо Диме, он сработал еще лучше, чем обещал: людей пожарные принимали с подоконника не третьего, а пятого этажа. Последними спустились мы сами -- вернуться в коридор возможности не было, зал горел вовсю, огонь уже хватал за пятки. А дальше началось самое плохое. Я выбежал на улицу, к штабному столу и доложил Кожухову обстановку. Кожухов подозвал медсестру и велел смазать мне обожженное лицо. И тут я увидел Димины глаза. Он, раздираемый на части телефонными звонками, вопросами разного начальстна, рапортами прибывающих офицеров, вдруг развел руками, словно отбрасывая всех от себя, и шагнул ко мне. Глаза у него были какие-то незнакомые, я не берусь описать их выражения. -- Вася, -- сказал он, -- мы делаем все, что можем... Бублик и Ольга на десятом, в киностудии. СТАРЫЙ ПОЖАРНЫЙ Как только Ольга приступила к экзекуции, явилась вся компания -- насладиться моими воплями. В первые минуты жгучка жжет огнем, и Дед, чтобы смягчить мои муки, направил на пылающее место струю от вентилятора -- новый взрыв веселья. От дальнейших издевательств меня спасло только то, что Диме не терпелось доложить важную новость: Леша потерпел крупную неудачу. Под Новый год он влюбился и смазливую девчонку-парикмахершу, с неделю каждый день бегал к ней стричься-бриться, потом, осмелев, пригласил и кино и наутро явился на службу пьяный от счастья; и кто знает, чем закончился бы этот бурный роман, если бы в порыве откровенности Леша не проболтался, что работает пожарным. Повторив для непосвещенной Ольги эту историю, Дима сложил губы трубочкой и проворковал: "Ах, пожарным? В мое кресло больше не садись -- наголо остригу!" -- Не так все было, -- запротестовал Леша, -- насчет остричь Надя даже не заикалась, это Дмитрия Сергеича художественная самодеятельность! -- Не принимай близко к сердцу, Леша, -- посочувствовала Ольга. -- Может, оно и лучше, что сразу. -- А я и не принимаю! -- пробурчал Леша. -- И не так уж она мне нравилась, подумаешь, звезда экрана! -- Бывает, -- философски заметил Дед. -- Молодая девка -- она дура, ей не сам человек нужен, а фикция, обложка. Не горюй, Леха, на твой век ихней сестры хватит, ты только со своим рылом за смазливой не гонись, смазливые -- они сороки, на блестящее клюют. -- Словечко-то какое -- рыло, -- поморщилась Ольга. -- Ну морда, -- пошел на компромисс Дед. -- Вообще-то можно сказать -- лицо, да только нос у Лехи нашлепкой и пасть уж очень велика, телевизор влезет. -- У тебя лучше, -- проворчал Лота. -- И у меня такая же, -- охотно согласился Дед. -- Ничего, Леха, морда бородой зарастет, зато всего остального бог тебе отвалил на двоих. На центнер тянешь? -- Сто четыре кило, -- расплылся Леша. -- Утром, до завтрака. -- И кто тебя за язык тянул? -- упрекнул Слава. -- Сказал бы, что яблоки доводишь до потребителя в "Овощах -- фруктах" или, еще лучше, принимаешь макулатуру в обмен на абонементы, никакая девка бы не устояла. Лично я для своей Наташи был адъютантом командующего военным округом и саморазоблачился только тогда, когда она родила мне Мишку. Дима, а кем ты был до свадьбы? -- Я не опускался до вранья, -- высокомерно ответил Дима. Я прямо и честно сказал Лизе, что работаю ассистентом режиссера. -- Вам хорошо смеяться... -- уныло проговорил Леша. -- Не слушай их, брехунов, -- неодобрительно сказал Дед. -- Говори правду, так, мол, и так, тушу пожары, а ежели тебе артиста надо или завмага -- топай к... Туда, одним словом, не при Леле будь сказано... А с другой стороны, в самом разе, чего в нашем брате хорошего? Когда, помню, лет тридцать назад тушили склады утильсырья -- вы все тогда еще под стол пешком ходили, а Лехи и и проекте не было, я так всякой гадостью пропитался, что Варя, светлая ей память, три дня домой не пускала, живи и отмывайся, говорит, в казарме, ребенок, то есть Васька, тебя пугается и кашлем заходится. А тетерича от этого самого Васьки после пожара люди шарахаются, как от домового, который из печки вылез. Какие мы женихи? Трубочисты! -- Тебе бы, Дед, молодежь в пожарное училище вербовать, -- сазал я.-- Высоты открываешь, перспективы. -- И не надо ничего скрывать! -- поддержала Деда Ольга. -- Каждый человек должен знать, на что идет, и -- за естественный отбор, в пожарной охране должны остаться достойные. А если человек стыдится своей профессии, пусть уходит, его можно только пожалеть, как... тяжелобольного. -- Вот это правильно! -- пылко подхватил Леша. -- Я ей так прямо и сказал -- дура! -- Остроумно, -- похвалил Дед. -- Она еще к тебе прибежит, Леха, попомни мои слова, такие женихи, как ты, на улице не валяются -- не окурки. А вообще-то жениться надо так, как этот прохвост Уленшпигель. Слышали? Как-то вечером, часов, помню, в одиннадцать, возвращались мы с пожара в караул, а нас по дороге диспетчер удачно перехватила и послала тушить квартиру. Минуты через две прибыли, видим дым из квартиры на третьем этаже. Включились в КИПы, выломали дверь, быстро нашли очаг -- телевизор включенный горел: сколько ни пишут в газетах, чтоб не оставляли эту технику без присмотра, как горохом об стенку. А что такое сегодняшняя квартира? Синтетика, тряпки да книги, почти все выгорело. Дыму было много, разогнали его, ищем людей -- кто-то ведь включал телевизор, туда заглянули, сюда -- нет никого. А тут гул стих, воду перекрыли, слышим -- вроде кто-то напевает. Уленшпигель дерг за дверь санузла -- видит, девчонка с зажмуренными глазами под душем нежится, "по статистике девять ребят" мурлычет. А Уленшпигель, как всем известно, человек деликатный и воспитанный, иностранные языки знает. "Мерси, -- говорит, -- я вам случайно не помешал? С легким паром вас!" Девчонка, конечно, в визг -- страшилище такое входит, в черной боевке,рыло в копоти -- и бац-бац ему по этому самому рылу. Тут дым в ванную повалил, девчонка в новый визг, а Уленшпигель вежливо ее облапил, вынес на лестницу и за халатиком сбегал, чтобы прикрылась. И что вы думаете? Оценила деликатное обращение, за битое рыло извинилась -- словом, познакомились. Девка в слезы, без квартиры и барахла осталась, а Уленшпигель, который как раз комнату получил, великодушно предлагает: иди, говорит, ко мне домываться, а то чувствую, говорит, неловкость, что помешал, только губку с собой возьми, потому что я привык отдраиваться наждачной бумагой, а у тебя, успел, извиняюсь, заметить, кожный покров исключительно белый и нежный, как у гурии из "Тысячи и одной ночи". -- Это в книжке про Синдбада-морехода, -- пояснил Бублик из своей комнаты. -- Гурии -- это волшебные красавицы, в купальниках. Дед заахал, замахал на нас руками и побежал ругаться с внуком. Из десяти тысяч профессий, которые имеются в подлунном мире, свою Дед полагал особо почетной. Ну, с некоторыми оговорками еще и профессию врачей, но только тех, которые "в самом разе спасают, а не стукают по ногам молоточками и выписывают химическую отраву для организма". -- Как только человек рождается, -- внушал он внуку, дремавшее сознание которого пробудилось после Большого Пожара, -- его все время надобно от чего-то спасать, выручать из беды. Отсюда следует, что профессии спасателей являются по-первому необходимыми. Ты историю возьми: испокон веков, чтобы побыстрее и побольше убивать, люди готовы себе мозги вывихнуть и вагон денег истратить; убить, уничтожить не хитрость, а вот ты попробуй -- спаси! Нас -- пожарных, хирургов, морских и горных спасателей -- раз, два и обчелся, к нам только те идут, у кого сердце к людям расположено, кто усвоил, что больше всяких денег и наград человеку хочется пожить на белом свете. Но не все люди это еще понимают. Возьми ту же самую историю: про тех, кто прославился спасанием, там и слова не найдешь, а вот про тех, кто губил народ, как чума -- на каждой странице: Александр Македонский, Цезарь, Батый, Атилла, Наполеон. И самое, как говорится, глупое, что чем больше человек погубил народу, тем он считается более великим. Но к тому времени, когда ты вырастешь и пойдешь в пожарное училище, люди разберутся, что к чему, и звание спасателя станет самым главным и почетным на земле. Дед страстно любил философствовать на эту тему, свою концепцию он внушал еще мне, как только я "изпод стола вышел"; сколько себя помню, в нашем доме никогда не бывало пистолетов, автоматов и прочих подобного рода игрушек, зато уже в три года я знал, что такое огнетушитель, а в четыре спускал своего Буратино с третьего этажа на спасательной веревке. Соответственно были подобраны и книги. Библиотеку Дед, великий любитель почитать, собрал немалую -- в основном после "выхлопа на пенсию". Главные сокровища хранились в отдельном шкафу, запиравшемся на ключ: специальная литература, стихи, газетные вырезки и книги, в которых так или иначе затрагивалась пожарная тема. В шкафу имелся "позорный ящик" с картотекой на известных поджигателей: на Герострата, на Александра Македонского, который ради каприза своей любовницы сжег город, на императора Нерона за поджог Рима, на уважаемую Дедом, но совершившую непростительный поджог княгиню Ольгу, на татаро-монголов, графа Растопчина и даже, несмотря на мой энергичный протест, на Коровьева и Бегемота. Этот ящик Дед выкрасил в черный цвет, что символизировало черные деяния имевшихся в картотеке лиц. Некоторые книги Дед занес в список "хорошо написанных, но вредных", например, опять же вопреки моему протесту, "451ь по Фаренгейту" Рэя Брэдбери. "Надо же такое придумать: пожарный -- и он же поджигатель!" -- возмущался Дед. Зато на почетном месте стояли поэтический сборник "Грани огня", да еще вырезанная из "Иностранной литературы" и любовно переплетенная повесть Денниса Смита "Пожарная команда номер 82" -- единственная, по мнению Деда, правдиво рассказывающая о городских пожарных, и одна из немногих, выдававшихся на руки под расписку с указанием даты возврата. "Пожарным шкафом" пользовался весь гарнизон, и нарушителей Дед наказывал, н