мое ненужное барахло, и спохватились: нет Женьки, пятилетнего пострела! А ведь всех выводили, всех!.. Бросились обратно -- огонь вовсю бушует, не пройти, но все равно рвались, соседи силой удерживали... Через несколько минут пожарные приехали, потушили быстро, выгорела квартира до бетонной коробки... Все обыскали, нет и следа Женькиного, температура была высокая... Как раз в это время я приехал, вижу -- родители с ума сходят, да и пожарные головами поникли -- ребенок! Стоим мы в квартире, слова сказать не можем, какие тут могут быть утешения, и вдруг открывается дверь и всовывается Женька! Оказывается, он просто убежал на девятый этаж, хвастаться, что "у нас пожар"! Ну, тут такое началось, что даже у меня, старого волка, комок застрял в горле. Родителям плевать, что все сгорело, с ревом обцеловывают своего мальчишку, а тот видит, что в центре внимания, и заважничал... Все, Ольга, на сегодня хватит, уходи, потому что я сейчас из твоего Васьки строганину делать буду. Хочешь знать, за что? За потерю бдительности: передразниваешь начальство -- выставляй боевое охранение. А он не выставил, проявил беспечность и ротозейство. Проходит утром Кожухов по коридору и слышит собственные слова, которые вчера говорил на собрании: "Некоторые товарищи стали действовать по принципу: "Ой, что-то на работу потянуло, пойду-ка посплю, авось пройдет!" Открывает Кожухов дверь -- майор Нестеров лицедействует, а Рагозин, Нилин и Рудаков держатся за животы. Ну, голову ему с плеч или возьмешь на поруки? В то же самое время, когда Костя, "потеряв в дыму" Дашу, выбежал из Дворца и опрашивался Димой как важный свидетель, Чепурин только начал пробиваться на свой боевой участок -- восьмой этаж. Ему было придано три отделения газодымозащитников, а в помощники он взял старших лейтенантов Говорухина и Суходольского. Примерно десятью минутами раньше в лифтовом холле восьмого побывали Вася и Леша -- потушили оставленные ремонтниками материалы, выведи Никулина и занялись спасанием людей из литобъединения. Чепурин об этом знал -- переговоры по радио велись непрерывно; знал он и о том, что на вверенном ему боевом участке люди находятся по меньшей мере в четырех больших помещениях: в шахматном клубе, хореографической студии, в зале музыкального ансамбля и в репетиционном зале народного театра; знал, что люди из ателье перешли в парикмахерский салон "Несмеяна" и там теперь больше двадцати человек. Единственное, чего он не знал, что из репетиционного зала Даша вывела артистов наверх. И всех нужно было спасать немедленно, в первую очередь! -- Ты меня не подгоняй, пропущу важную деталь, а кто-нибудь прочитает и обрадуется: "Верхогляд твой Чепурин!" -- говорил Андрей Иванович, -- А наиболее важная деталь здесь такая: кровь из носу, но задействовать внутренний водопровод. Почему? А потому, что если тянуть рукавную линию с улицы, наращивать рукав на рукав, дать подходящий напор и следить, чтобы ту линию не повредило, -- представляешь, сколько времени надо? А во Дворце через каждые пятнадцать метров в коридорах -- пожарные краны и шкафчики с рукаваии, за их состоянием наша профилактическая служба следила тщательно. И поэтому я своих ребят сразу на четвертый, не тронутый огнем этаж разослал -- одних в левую, других в правую сторону -- забрать и подсоединить рукава. Так что линию мы вели не с улицы, а с четвертого этажа: колоссальный выигрыш во времени, не менее шести-семи минут, любой нормативщик подсчитает. А цена минуты на пожаре, сама знаешь, очень велика. Вообще изобилие воды -- счастливая особенность Большого Пожара. Вторая важная деталь: сильнейшая тяга и отсюда очень высокая температура в лифтовых клетках и в коридорах. Особенно, конечно, в лифтовых клетках: трудно было верить своим глазам -- металл перекрутило, как бельевые веревки. А в коридорах с двух сторон тянуло к лифтовым холлам, да еще в помещения через открытые двери и разбитые окна... Характерная картина: распахивает человек двери, а в коридоре огонь, дым; не закрыв двери, человек бежит к окну, разбивает -- "спасите!", а дверь и окно открыты, страшная тяга, в несколько секунд помещение охватывает пламя, спасения нет... -- Итак,-- прододжал Чепуряд,-- чрезвычайно высокая температура в коридорах. Тебе уже, наверное, говорили, что коридор каждого крыла во всю свою шестидесятиметровую длину представлял собой сплошное огненное кольцо, "как в туннеле и с каким-то голубым свечением" -- эту живописную подробность наши ребята отмечают, не сговариваясь. Синтетика плюс тяга! Поэтому другой особенностью Большого Пожара, на сей раз куда менее счастливой, была такая тактика; отвоевывать у огня коридоры ползком, метр за метром, ползущих впереди ствольщиков непрерывно поливать водой и менять их каждые две-три минуты, больше никто не выдерживал. Да и эти две-три минуты, Ольга, дорого давались ребятам: маски резиновые в первое время как будто от температуры защищают, а потом могут так к лицу прикипеть, что с кожей снимешь... Но ведь все равно ползли, газодымозащитники, гвардия! Здесь, Оля, уместно поговорить о нашей боевой одежде. Знаешь, сколько рядовой в полном снаряжении тащит на себе? Около двух пудов, и зто с первого на какой придется этаж, и быстро, желательно бегом! Ну, когда эти два пуда тащит Паша Говорухин или Леша Рудаков, это еще туда-сюда, но не всем бог дал такую силушку. Слов нет, с годами снаряжение улучшается, но все равно пока что пожарные оценивают его на тройку, а кое-что и с двумя минусами. Ломы, топоры, рукава тяжелые, ремни грубые, чуть не с петровских времен; боевка не эластичная и не вентилируется -- на морозе коробится, а летом и в жару работаешь в ней мокрый как мышь. Может быть, в отличие от старой брезентовой сегодняшняя боевая одежда элегантна, в ней красиво выглядишь, но мы ведь в ней не на парады едем и не с девушками знакомиться... Вот, гляди, надел я свою куртку -- куда там брезентовой, красота! А шея незащищенная, об этом конструкторы одежды не подумали. И каски тяжелые, неудобные, забрало опустишь -- все перед глазами плывет, видимость не та... Словом, нашу одежду хорошенько покритикуй. Нам бы такую, как у космонавтов, -- легкую, эластичную, теплозащитную... Ну а теперь о ходе операции. Значит, спасать нужно было немедленно, и всех в первую очередь... Я перечитала стенограмму рассказов Чепурина и поймала себя на том, что они мало чем отличаются от рассказов Гулина и других пожарных. Все у них просто и однообразно -- туши и спасай. Пуще всего на свете опасаясь обвинений в нескромности, они тщательно обходят стороной одну непременную особенность своей работы -- ее смертельную опасность: недосказывают, отшучиваются, но ни за что не признаются, что не раз и не два за время Большого Пожара -- и только ли его! -- рисковали жизнью. В характера это у них, что ли, в свойственной людям этой профессии скромности, в традициях? Подумав, я пришла к выводу, что дело не в этом, а в сложившемся веками ироническом отношении обывателя. Возьмем других людей, которые так же, как пожарные, и мирное время ежедневно рискуют жизнью -- милиционеров. К ним тоже относились иронически, над ними обыватель тоже посмеивался -- до тех пор, пока о скрытой от широкой публики героической стороне работы милиции не пошли потоком очерки, книги, многосерийные фильмы, пока в газетах не появились указы о наградах милиционерам за мужество и геройство. И отношение к ним изменилось. К ним, но не к пожарным. Странное дело! Когда, работая над этими записками, я стала рыться в художественной литературе, то убедилась в том, что о работе городских пожарных в мирное время последним писал Гиляровский, который сам был пожарным и знал, как пахнет дым. Я подчеркиваю -- в мирное время, потому что в войну о них писали много и хорошо -- Тихонов, Симонов... А что нынче? Нынче о городских пожарных появляются публикации в десять-двадцать строк, короткометражки о профилактической работе, безликие плакаты "При пожаре звоните 01", и, чтобы быть справедливой, вышел хороший поэтический сборник "Грани огня". Кажется, все. О том, что пожарные ежедневно выносят из огня десятки людей, получая при этом тяжелые травмы и погибая, -- и одной публикации в год не найдете; куда чаще газеты рассказывают о случайном прохожем, который бросился в горящий дом и спас детей, старушку. Вот и получается, что в глазах не очень любящего размышлять и не очень осведомленного человека пожарные в городах либо спят, либо ликвидируют ерундовые загорания, а детей из огня, старушек спасают случайные прохожие... Отсюда и отношение. Наверное, в этом частично виноваты и сами пожарные: почему не рассказывают? Кожухов, к которому я обратилась когда-то с этим упреком, отмахнулся: "Нет у вас времени саморекламой заниматься". Да какая же это самореклама, когда юноша, выбирающий, "делать жизнь с кого", не имеет представления о профессии пожарного? Помните, как Кожухов избавился от корреспондента? А ведь зря, мог рассказать парню такое, что у него бы глаза зажглись, ну, не о себе, так о Гулине и Клевцове, например, о Чепурине и Володе Никулькине, и корреспондент, быть может, написал бы хороший очерк или рассказ, который читателей заставил бы задуматься... А сколько интересного можно услышать от пожарных, беседующих в своем кругу, когда никто не обвинит в нескромности или саморекламе, когда то и дело звучит; "А помните?.." Я горячусь: "Про это по телевидению рассказать нужно, и газеты написать!", а они смеются: "Все равно никто не поверит!" А когда я упрекнула Чепурина, почему он говорит о себе только забавное, он тоже ответил: "А в остальное не поверят. Тебя жалко, скажут -- наврала". Не на такую наивную напал! Не только его -- я всех расспросила, каждого о его товарище. А что касается вранья, не люблю и не умею, единственное, в чем грешна, -- это кое-что недосказала: рука не поднимается писать о страданиях горящего заживо, задыхающегося в дыму человека... Вот пример того, как Чепурин рассказывал о себе: -- Как твой Васька не расстается с Лешей, так и за мной по пятам ходит Ваня Уткин, связной, -- как тень или ревнивая жена. И мне хорошо -- тыл прикрыт, и Ваня доволен -- впереди все-таки не он, а я: начальник, как известно, лучше всего смотрится со спины. На всякий случай в дыму я время от времени его окликаю: "Ваня, где ты?", а он, будучи в маске, что-нибудь крякает в ответ. Значит, восьмой этаж... Отправляю Суходольского тушить левое крыло, а сам с Говорухиным берусь за правое. Действия незамысловатые: протушиваем часть коридора -- вламываемся в комнаты, если есть кто -- выводим, нет -- идем дальше. Длан я выстроил такой: добираемся до репетиционного зала, вывожу артистов, оставляю Говорухина на восьмом с одним отделением, а с другим пробиваюсь на девятый, в "Несмеяну", после чего -- на десятый. Учти, я говорю только о центральной внутренней лестнице, по двум боковым идут Головин и Баулин, так что коридоры мы проходим навстречу друг другу, будем встречаться и брататься. Подробности нужны? Тогда пиши: пожарный надзор дважды штрафовал Новика за "подпольное" хранение декораций в отгороженной от репетиционного зала каморке, но штрафовал мало, с преступной мягкостью. Нужно было с твоего Новика снять последние штаны! Несколько минут украли эти декорации, черт бы побрал эту рухлядь, там и ценного, как выяснилось, ничего не было, деревяшки да мазня. Наконец добираемся до репетиционного зала, и -- нехорошее предчувствие: дверь закрыта неплотно; врываюсь -- помещение запрессовано дымом, ничего не видно, но ни о какую мебель не спотыкаюсь -- все выгорело. Открываю окна, чуточку разгоняю дым, шарю до углам, пересекаю зал по диагоналям, туда, обратно -- никого... И тут второе нехорошее предчувствие: не вижу Вани, не слышу его шагов. Кричу: "Ваня, где ты?" -- молчание. Хуже нет -- потерять в задымлении напарника, а вдруг у него что-вибудь с КИПом? Начинаю метаться, суечусь, свечу фонарем, и тут сквозь просвеченную дымку вижу, что кто-то стоит, светит мне, рукой помахивает. Обрадованный, спешу навстречу и с силой врубаюсь каской в зеркало, да так, что осколки полетели! Если я с лютого перепугу не заорал: "Мама!", то исключительно потому, что в дыму вытаскивать загубник рекомендуется лишь по уважительной причине. А тут и Ваня объявился. Он, оказывается, хотел было пройти за мной, но увидел, что напротив дверь вспыхнула, стал ее тушить и моих окриков не слышал. Вот твоему Васе, он жаловался, высота снится, крыша, по которой он скользит вниз и никак не может удержаться, а мне -- это проклятое зеркало и в нем черное лицо с разинутым в крике ртом. Наваждение! Но это так, -- продолжал Чопурин, -- для смеху. А вот но-настоящему, без капли юмора, я перепугался метров через десять... или, точнее, минуты через три... Говорухина Пашу ты себе представляешь -- не человек, а бульдозер! Закрытые двери плечом выдавливал, как картонные. Так через десять метров по коридору как раз и находилась хореографическая студия, голубая мечта девчонок, моя Надя там занимается. Говорухин сначала легонько постучал -- мы всегда так делали, зачем зря дверь ломать, а оттуда крики, но никто не открывает. Тогда Паша прикоснулся к двери своим плечиком, слегка, чтобы только замок отлетел, прогрохотал: "Пра-шу без паники!", и мы -- Паша, я, Ваня и еще один боец -- проскочили в хорошо запрессованное дымом помещение, да еще с собой хорошую дозу из коридора занесли. Хореография по площади примерно такая же, как репетиционный зал, вдоль стен станки, или как их там называют, для тренировок, пианино... И все это имущестко в густом дыму, а у открытого окна сбились и кучу пять или шесть девчонок и тренировочных трико и преподавательница, и все, как по команде, бросаются к нам. У меня в мозгу заработало счетно-решающее устройство и в долю секунды выдало такую программу: а) будущих Улановых и Плисецких нужно немедленно выводить; б) в таком задымлении без противогазов до холла не дойти; в) поэтому двое, Говорухин и боец, отдадут двум девочкам свои КИПы и останутся здесь, а мы с Ваней будем выводить девочек в холл, забирать КИПы и возвращаться, вплоть до окончания операции. Сказано -- сделано. Паша и боец... вспомнил, Михалевич из третьей ВПЧ, включили двух девочек в КИПы, а девочки хрупкие, лет по тринадцать, согнулись под тяжестью, но мы с Ваней их подхватили на руки и быстренько вынесли в холл, где было в основном протушено и почти что терпимо. Здесь мы передали девочек одному бойцу, чтоб вниз свел, в медпункт, взяли КИПы и стали возвращаться обратно, в хореографию... И вот тут-то я по-настоящему и без всякого юмора перепугался... нет, не то слово: струсил! Откуда-то в коридор дыму поднавалило, толкаемся в одни двери, другие, третьи -- нет хореографии, как сквозь этажи провалилась! Хоть кричи, хоть вой -- нет ее, и все тут. Вот когда меня охватил подлинный, без преувеличений, ужас: вокруг черным-черно, фонарь не помогает, а где-то чтото рушится, горит, и если огонь проник в хореографию, я обрек на смерть не только оставшихся девчонок с преподавательницей, но и Пашу с Михалевичем; очки сорвал, уже плевать, что глаза до слез режет, ощупываю, всматриваюсь -- нет! И тут слышу родной голос, такой родной... Это Пашин львиный рык: "Пра-шу без паники! Я еще на ваших свадьбах плясать буду!" Ну, дальше неинтересно, пошли, таким же макаром всех из студии вынесли...* * В последней фразе Чепурина имеется одна довольно-таки существенная неточность: вынести-то вынесли, но совсем "не таким макаром"! Оставлять людей в помещении, куда через треснувшую стену вовсю валил дым, больше было нельзя, поэтому все четверо пожарных отдали им свои загубники и маски, подхватили на руки -- и бегом по коридору в спасительный холл, а оттуда вниз, на четвертый этаж. Все девочки и Анна Ильинична, балетмейстер, живы-здоровы, несколько дней назад я собрала их у себя, сидели, пили чай, вспоминали... Самое забавное, что две девочки недавно вышли замуж, а Говорухин, как обещал, плясал на их свадьбах -- почетный гость! Хочу обратить ваше внимание на одно важное обстоятельство. В пожарной охране, как и в армии, существует и субординация, и воинская дисциплина. Но, в отличие от других военнослужащих, во время ведения боевых действий рядовой пожарный и офицер высокого ранга внешне практически выглядят одинаково: под боевкой погоны не видны. Для меня в этом высокий символ; перед огнем все равны. И полковник Кожухов, и подполковник Чепурин на крупном пожаре подвергаются такой же опасности, как и подчиненные им лейтенанты, сержанты н рядовые. Хотя по наставлению офицеры даже самого высокого ранга обязаны руководить тушением и спасательными операциями, логика событий неизбежно ведет к тому, что они идут в бой рука об руку, а чаще всего -- впереди рядовых. Я обращаю внимание на это обстоятельство потому, что часто слышу удивленное: "Как, разве полковники-пожарные тоже тушат и спасают?" Я всегда отвечаю: еще как! С тех пор как Кожухов надел папаху, он не раз получал и травмы и ожоги, как минимум раз в неделю Чепурин возвращается домой насквозь пропахший дымом, мокрый, грязный и до того уставший, что нет сил забраться под душ; в огонь, если требуют обстоятельства, идут и генералы-пожарные -- такое бывало и бывает. Идут, чтобы лично оценить обстановку, использовать свой бесценный опыт для тушения особо сложного пожара. А если вошел в опасную зону, чтобы руководить, и видишь, что можешь спасти человека, -- разве остановит тебя служебное положение? Чепурин вспоминал слова Савицкого: "Если ты плохо руководил боевыми действиями, я тебя выругаю я буду учить, но если ты мог спасти человека и не сделал всего возможного и невозможного, я тебе руки не подам". Поэтому каждый офицер-пожарный считает делом чести не только руководить, но и лично тушить, спасать. Перед огнем все равны -- и генерал и рядовой. -- Я доподлинно знал, -- продолжал Чепурин, -- что на восьмом этаже осталось несколько человек, но мне не давал покоя девятый, да и Рагозин по рации не переставал напоминать, что в "Несмеяне" много людей. Поэтому сразу после хореографии я оставил Говорухина на правом крыле, где уже тушили помещения музыкального ансамбля, Суходольското на левом -- пусть занимается шахматным клубом, а сам затребовал подкреплений и стал пробиваться на девятый. Металлические части лестничных перил были так раскалены, что поведешь по ним стволом -- вода шипит и превращается в пар; о лифтовых клетках и говорить нечего -- в этой дымовой трубе температура перевалила за пятьсот градусов, стальные конструкции в абстрактные скульптуры превратились; двое молодых бойцов у меня не выдержали, вижу -- шатает, как пьяных, отправил их вниз отдышаться. Словом, жара была трудновыносимая, сам только тем я спасался, что совал ствол за шиворот и поливал себя, как капусту. Смешно, правда? И тут мне подвалила исключительная удача; Дед со звеном на подмогу явился! Сразу стало веселее: Дед -- он сделан по спецзаказу, в огне не горит и в воде по тонет, видит сквозь самый черный дым и слышит, как летучая мышь. Если бы существовал знак отличия "Пожарный божьей милостью", я бы первый такой знак отдал Деду. Эталон! Будь у него высшее или хотя бы среднее специальное образование, носил бы твой свекор полковничьи погоны и учил нас с Кожуховым уму-разуму. Когда в свое время Савицкий пытался присвоить Деду хотя бы первое офицерское звание, кадры подняли шум: "Он бином Ньютона решать не умеет, он в "пифагоровых штанах" не разбирается!" Савицкий доказывал, что у Деда на плечах крепко сидит профессорская голова, но ее кадры в расчет не принимают, с нее нельзя сделать копию и подшить в дело. Так Дед и демобилизовался .таршиной... А ты знаешь, что он, не прочитавши ни единой книги по психологии, был лучшим психологом, которого я видывал? Не шучу и не преувеличиваю -- лучшим, Савицкий не раз приходил к нему советоваться по кадровым делам один на один. Между тем Деду дана была власть лишь подбирать в свое отделение кадры газодымозащитников; казалось бы, ерунда, пустяк, а и жизни, Ольга, получается, что дело это по-своему не менее сложное, чем полководцу -- подобрать себе штаб. По-своему, конечно, но принцип один и тот же: чтобы это был единый и нерушимый коллектив единомышленников, с полной взаимозаменяемостью. Ого, как Дед обкатывал на всех режимах того, кто просился к нему в отделение! Брал он, как говорят, "рисковых" ребят, то есть тех, кто не только не боялся риска, но в силу особенностей своей личности стремился к нему, находил в опасности, как пишут, источник острых и возвышенных чувств; с другой стороны, он терпеть не мог сорвиголов, которые стремились к риску исключительно для-ради острых ощущений: похвалы Деда удостаивался лишь тот, кто, с одной стороны, тушил и спасал достаточно смело, но, с другой стороны, тщательно оберегал при этом собственную шкуру. Нынче в литературу вошел модный термин: "психологическая совместимость". Дед у себя достиг ее стихийно, путем беспощадного отсева тех, у кого в плоть и в кровь не вошло великое чувство товарищества: "Один за всех, все за одного". А если к этому добавить, что каждый "знал свой маневр" и в любой момент мог заменить другого, даже самого командира, то отделение у Деда было -- пальчики оближешь, сладкий сон начальника караула. Дед никогда на своих ребят не кричал, даже когда они этого заслуживали: говорил негромко, спокойно, а чаще всего вообще объяснялся знаками, жестами. И лишь после пожара, когда возвращались в караул, выдавал каждому за его ошибки полной мерой. Итак, на подмогу явился Дед, и у меня гора с плеч; наверное, к операции большого масштаба я был подготовлен лучше, но потушить холл, коридор и спасти людей -- в этом Дед любому пожарному генералу сто очков вперед даст. Фактически он принял руководство на себя: несколько слов, несколько жестов -- и его сорвиголовы в считанные минуты задушили из трех стволов огонь в холле, залили пеной метров пятнадцать коридора, и мы ворвались в "Несмеяну" как раз вовремя. Лучше бы, конечно, минуты на две раньше, но за счет чего взять эти минуты? Не получилось раньше, и поэтому три женщины и Данилин, муж твоей подружки Клюквы, получили довольно сильные ожоги. "Несмеяна" уже горела, но, скажу тебе, Ольга, чистое золото твоя Клюква! Будь я молодой и холостой... эй, чего записываешь? Не поливай она с девчатами из тазиков двери и стену -- огонь ворвался бы к ним минутой раньше, и тогда... Даже думать не хочется, что бы тогда с ними было. Они очень кричали, огонь уже хватал за пятки... Ну, поработали из стволов по огню, по людям, выводили и выносили, словом, пришли в самый раз, иначе было бы поздно, многие дыма наглотались, были без сознания. Ты между прочим отметь себе, что на пожаре в основном от дыма погибают, а не от огня... Двоих и я вынес, первую удачно, а со второй хлебнул горя, точнее сказать, не горя, а дыма. Запиши, что Чепурин совершил грубейшую ошибку, граничащую с головотяпством: несмотря на звуковой сигнал, предупреждающий о падении давления кислорода в баллоне до критического, я не успел своевременно спуститься вниз для замены баллона и минуту-полторы работал без КИПа, ну и наглотался, конечно, всякой дряни до одури. Помню, вынес ту, вторую, сбросил с себя боевку, уселся на пол и стал изображать инвалида первой группы. Где? В холле, в Ванином КИПе -- с моим он побежал вниз, менять регенеративный патрон и кислородный баллон. Ты потом мне напомни, с КИПом у нас была связана одна пренеприятнейшая история... а ну ее к черту, тень на весь гарнизон... Теперь об интересующей тебя детали. Когда я сбросил с себя боевку, то остался в одной тельняшке, и женщина, та, вторая, которую я нежно, или как он там написал, прижимал к своей груди... вот трепач! -- эту деталь запомнила, доложила супругу: так, мол, и так, спас меня какой-то пожарный моряк. А супруг, как тебе известно, оказался не каким-нибудь хмырем, а директором универмага; навел справки, выяснил мою личность и после пожара явился в больницу. Притащил апельсинов на целый детский сад, шоколаду, банку икры -- видимо, он полагал, что я питаюсь, главным образом этими продуктами; значит, торжественно явился, речь произнес, благодарил, жал руки и в качестве компенсации за понесенный мною ущерб при спасении его любимой жены предложил выкупить за наличный расчет дубленку, причем без всякой наценки -- это он дважды и со значением повторил. А Кожухов -- его кровать рядом с моей стояла, рявкнул во всю мощь своих обожженных легких: "Это у вас прейскурант такой -- дубленку за жену? За свою жизнь вы бы небось еще джинсы без наценки прибавили? Кру-гом! Шагом марш!" Мы потом с полчаса хохотали, вспоминая, как директор попятился и растворился в воздухе... А потом был десятый этаж, высотка... Но это уже в другой раз, на сегодня твое время истекло, Чепурин все-таки рассказал мне о неприятнейшем случае, связанном с КИПом. -- Смотри, жалеть будешь, -- предупредил он. -- То, что у Клюквы два жениха труса отпраздновали, это для тебя в порядке вещей, даже особого гнева не вызвало, а если струсил пожарный? Да, милая, струсил, в никуда от этого факта не уйдешь. Ну, рассказывать или не будем твою концепцию ломать, что все пожарные -- сплошные герои? Будем? Что ж, тогда записывай своими закорючками историю под условным названием "Аварийный клапан"... К Чепурину то и дело входили, докладывали, подсовывали на подпись бумаги, звонили, и беседа наша шла урывками. Ее нить, однако, он не терял и продолжал в полуслова. -- В прошлый раз ты излагала мне свои рассуждения о храбрости и трусости; не спорю, логика в них есть. Верно конечно, что инстинкт самосохранения сидит в в каждом человеке и одергивает его, но верно и то, что подчинись мы, Ольга, этому самому инстинкту -- пожары туушить будет некому; мы -- в огонь, а инстинкт хвать за фалды -- назад! Я уже не говорю о фронте, где никто у своего инстинкта разрешения не спрашивал, идти или не идти в атаку. На фронте, однако, по молодости лет я не был и посему ограничусь тем, что видел и знаю. Тривиальная истина: в мирное время каждый человек -- хозяин самому себе в смысле выбора жизненного пути. Если человек и думать о штормах боится, он в море не пойдет; если испытывает страх перед высотой -- путь в летчики ему заказан; если по душе спокойная жизнь -- в геологических экспедициях делать нечего. Эти азбучные истины я напоминаю только для того, чтобы подчеркнуть совершенно особое требование, предъявляемое к профессиональному пожарному: безусловную личную храбрость. Ты-то знаешь, что это не пустая декларация и не самореклама: рукопашная -- а пожарные чаще всего воюют врукопашную -- сама по себе предполагает, что победить в ней может только сильный и храбрый. Поэтому смелостью у нас никого не удивишь, как никого не удивит летчик тем, что входит в пике, -- это качество заложено в самой профессии. И если ты его в себе не ощущаешь, если дым и огонь сковывают тебя страхом -- ищи себе другое дело, благо возможностей у нас миллион. Но бывает, что парень по неопытности своей делает ошибку, не то выбирает и платит за свою оплошность дорогую цену... Чепурии подошел к встроенному шкафу, вытащил из него КИП и поставил на стол. -- Громоздкий, -- неодобрительно сказал он, -- давно пора сконструировать противогаз покомпактнее и полегче... Видишь в правом нижнем углу наружной стенки кнопку? Это и есть клапан аварийной подачи кислорода, или предохранительный клапан. Кислород из баллона поступает через редуктор в дыхательный мешок, там повышается давление и, оберегая пожарного от баротравмы, то есть разрыва легочной ткани, предохранительный клапап автоматически стравливает избыток кислорода в атмосферу. Замечательная штука -- этот клапан. Тяжелая работа, задыхаешься -- нажимай на него и получай добавочную порцию кислорода. Усвоила? А теперь представь себе такую сцену... Это уже было после "Несмеяны", когда мы пытались прорваться к киностудии. Там, если помнишь, Сергей Хорев устроил в одной комнатушке фильмотеку, навалил туда сотни две коробок с фильмами; пороешься в архиве -- найдешь рапорт инспектора пожарного надзора об этом безобразии, написанный буквально за день до пожара. На редкость гнусная штука -- нитроцоллюлозпая пленка, она не только горит как порох, но и выделяет при горении сильно токсичное вещество -- синильную кислоту с содержанием циана. К счастью, от этой пленки уже отказались, нынче используют триацетатную, которая не выделяет ядовитых веществ. Так вот, с фильмотекой произошло то, что обязательно должно было произойти: когда до нее добрался огонь, металлические коробки раскалились, и пленка загорелась. И но просто загорелась, а со взрывом -- каждая коробка взрывалась, все больше отравляя и так уже отравленную атмосферу. Я эту пленку гнусной назвал еще и потому, что выгорала она до конца, ни вода, ни пена ее не брали. Хлопок за хлопком -- коробки взрываются, не подойдешь! На Большом Пожаре, .Ольга, более, мягко говоря, неприятного участка не было -- из-за паров синильной кислоты, которая при повышенных концентрациях в воздухе может отравить тебя даже через кожу, никакой КИП не помогает: сильнейшая головная боль, тошнота, сердцебиение... А тут еще и температура создалась невыносимая... Словом, хлебнули мы с этой фильмотекой, пока не удалось открыть окна и сквозняком прогнать ядовитый дым. Кстати говоря, Деда уже со мной не было, после "Несмеяны" я сразу же отправил его в выставочный зал... Значит, такая была обстановка -- не из легких, но работали ребята с полной самоотдачей, никаких претензий. И всетаки пресловутое шестое чувство нашептывало мне, что лейтенант Н., назовем его так, проявляет инициативу только для того, чтобы выйти из зоны задымления. Его Рагозин мне прислал с отделением на замену Деду... Что-то, думаю, странно как-то работают вновь прибывшие газодымозащитники, слишком уж самостоятельно, оглядываются, с моим Ваней советуются... Ну, конечно, нет лейтенанта! Улучил момент, пошел его искать, а при нормальном задымлении, Ольга, видны лишь контуры человека, трудно отличить одного от другого, но вот я высветил Н. фонарем и заметил, что руку он держит за спиной. Он нажимал на аварийный клапан -- выпускал из КИПа кислород! В полной тишине этот фокус бы ему не удался, так как кислород выходит с характерным шипеньем, и Н. рассчитывал, что в дыму и грохоте никто ничего не заметит и ни услышит. А выпустив кислород, он мог жестом показать мне на свой манометр, уйти на законном основании вниз, на перезарядку, а там, глядишь, можно и в медпункте на сердце пожаловаться, отлежаться до конца пожара... А я только минутой назад отправил в медпункт двух настоящих ребят, одного обожженного, другого отравленного... Сдержался, приказал немедленно спуститься вниз и доложить полковнику Кожухову, что Чепурин отстраняет от работы -- за трусость. Теперь о том, почему я не назвал тебе его фамилии. Честно и откровенно: в его падении во многом виноват и сам. Н. несколько раз приходил ко мне на прием, просил о переводе с боевой работы на профилактическую -- по той причине, что в опасных ситуациях он теряется и чувствует себя очень скованно. А парень ростом чуть ли не с Лешу Рудакова, мощный как трактор, я и слушать его не хотел, в голову не приходило, что в этом геркулесовом теле прячется душа зайца... И свою вину я осознал. Конечно, Н. был наказан, но из пожарной охраны мы решили его не увольнять. Перевели, как он просил, в пожарный надзор и нисколько об этом не жалеем, там он оказался на месте -- деловой, инициативный и растущий офицер... Ну, разрушил твою концепцию или только слегка расшатал? Ладно, давай займемся десятым этажом, Еще о месте действия. Любительской киностудии по замыслу тоже предназначались хоромы -- целое крыло десятого этажа, а в конце концов, как и народному театру, достались три комнаты, считая лабораторию и небольшой просмотровый зал на два десятка кресел. Казалось бы, и за это спасибо, но киношники были оскорблены в лучших чувствах и вечно жаловались, что их недостаточно ценят и понимают. Вообще говоря, киношники -- народ своеобразный, каждый мнит себя индивидуальностью, творческой личностью с только ей присущим взглядом на окружающую действительность: "Я эту сцену вижу так... Я, по большому человеческому счету, подсознательно чувствую... Я... я... я..." Я заметила, что никто столько не говорит о своем философском восприятии мира, сколько киношники, послушать их -- сплошные Гегели; на мой взгляд, однако, философия их поверхностна и недорого стоит. Может, я и субъективна, но больше всего эгоцентристов встречала среди них; они мнят себя мыслителями глобального масштаба, хотя мысли у них довольно блеклые и банальные: Эйзенштейны, Пудовкины и Довженко рождаются так же редко, как Пушкины и Булгаковы. Во всяком случае, фильмов, которые потрясают зрителя и побуждают его всерьез задуматься, у нас до обидного мало. Между тем любительская киностудия пользовалась в городе доброй славой, желающих заниматься в ней было столько, что Сергей мог дозволить себе производить строгий конкурсный отбор; художественных фильмов любители не снимали -- павильонов у них не было, хорошей пленки и искусственного освещения тоже, и занимались они главным образом кинохроникой на улицах и в солнечные дни. Потом отснятый материал в студии просматривался, Сергей на месте решал, гениально отснято или просто талантливо, и все расходились, довольные друг другом. Настоящими профессионалами были сам Сергей и его ассистент Валерий, у них было несколько фильмов, которые прошли не только по местному, но и по Центральному телевидению. Как вы уже знаете, в тот дедь Сергей подбирал типажи для короткометражки о забавных проделках детей (кстати говоря, через полгода она была закончена и имела успех). Да, чтобы не забыть: в помещениях правого крыла, которые у киностудии отобрали, разместилось городское управление культуры. Но служащие, как известно, народ дисциплинированный, к окончанию рабочего дня всех вымело, как метлой. Так что, кроме одиннадцати человек в киностудии, в правам крыле десятого этажа никого не было. Со мной их стало двенадцать, но это уже было потом. О Бублике и себе я вам рассказала, о том, как спасся Валерий, -- тоже; еще, если вы помните, двух человек подняли наверх, на крышу. Чтобы у вас не создалось впечатления, что я слишком пристрастна к Валерию и Сергею, -- несколько слов в их защиту. После рассказа Даши я думала, что Валерий просто бежал, бросив товарищей на произвол судьбы, но опрос свидетелей внес в эту версию существенные коррективы. Оказалось, что Валерий долго и настойчиво уговаривал товарищей спуститься на связанных им шторах, и лишь после того, как они решительно отказались -- страшно! -- спустился сам. Так что на совести у него только история с Дашей. Тоже немало, но согласитесь, что нужно иметь незаурядное мужество, чтобы избрать для спасения такой рискованный путь. Как и Костя, Валерий потом прибегал к моему посредничеству, уверял, что в самом деле не видел Дашу и не слышал ее, но в это я не поверила. Теперь о Сергее. Еще в больнице, придя в себя, я написала заявление о разводе; Сергей, к его чести, передо мною не оправдывался, вину свою признал безоговорочно, однако просил учесть одно обстоятельство: Бублика он потерял в дыму, долго искал его и убежал в просмотровый зал только тогда, когда понял, что вот-вот потеряет сознание. Скажу сразу, что это объяснение нисколько меня не убедило, но речь о другом: оказавшись в просмотровом зале, Сергей от начала до конца вел себя безупречно. На меня произвело впечатление, что он, отказался от шанса спастись -- в пользу двух женщин, которых Вася и Леша подняли на крышу. Сергей уговаривал их не бояться, помогал обвязывать веревкой. В обстановке, когда в зал уже врывался огонь, этот поступок снимает с Сергея половину грехов. Ну а дальше как в случае с "Несмеяной", когда счет шел на секунды: Чепурин прорвался через зону огня и чрезвычайно высокой температуры, созданной горением фильмотеки, и с двумя ствольщиками проник в просмотровый зал. Из семи оставшихся здесь мужчин шестерых удалось сласти: седьмой, лаборант, погиб из-за того, что не догадался вовремя сбросить халат, пропитанный химикалиями, а когда халат загорелся, было поздно... Остальные шестеро после длительного и удачного лечения в Ожоговом центре нынче живы-здоровы и -- фанатики все-таки! -- продолжают отдаваться любимому делу. А почему бы и нет? Ведь остались на боевой работе, несмотря на ожоги легких и сетчатки глаз, и Чепурин, и Кожухов, и Вася, и очень многие другие. Вновь прочитала я все, что написала, и поразилась одному обстоятельству: ведь от начала пожара до спасения шестерых из киностудии прошел какой-то час! Сколько труда и мужества, сколько трагедий вместилось в эти три с половиной тысячи секунд, из которых иные стоили неизмеримо дорого -- быстротечные секунды нашего бытия. Даже в голове не укладывается: в те минуты, когда я стояла у окна с Бубликом на руках, погибли Вета Юрочкина и Зубов, отчаянно боролись за жизнь в "Несмеяне", Суходольский спасал шахматистов, Говорухин -- музыкальный ансамбль... А сколько всего было до этого и после! В эти минуты была задумана и завершающая операция: штурм высотной части Дворца. Но сначала о событиях в шахматном клубе. ШАХМАТНЫЙ КЛУБ. (Рассказывает Нестеров-младший) Ольга на глазах становится крупнейшим знатоком пожарного дела! Сам Кожухов, прочитав расшифрованные и перепечатанные стенограммы, заявил, что отныне будет привлекать ее на разборы в качестве эксперта; Правда, полковник тут же уточнил: "эксперта по вопросам художественной литературы", но все равно это был комплимент, от которого Ольга еще больше задрала свой короткий нос. А Дед -- тот вообще пылинки с нее сдувает, готовит завтраки, освободил от магазинов и дубиной загоняет на опросы необходимых его Леле свидетелей. Сегодня с утра он занялся пельменями: в гости приходит не кто-нибудь, а старый друг-однополчанин Сергей Антоныч Попрядухин, или просто дядя Сергей (я до сих пор так его называю -- он знает меня с колыбели). Убегая на работу, Ольга дала мне ЦУ -- вместо предисловия к рассказу дяди Сергея покритиковать Гулина, "сам Кожухов потребовал ему всыпать, считай, что приказ!". Всыпать Гулину мне не очень-то хотелось, приятель все-таки, а приятельские отношения в нашей жизни бывают куда важнее деловых. В данном случае, однако, всыпать нужно -- в интересах дела. Когда Гулин, наш первый РТП, прибыл к Дворцу, он с помощью милиционеров тут же разогнал зевак. Наверное, многие на его месте поступили бы точно так же! своими выкриками и подсказками зеваки раздражают, сбивают с толку, да и времени нет с ними беседовать -- нужно действовать, тушить, спасать! Все это верно, но только наполовину: будь Гулин неопытней и порасторопней, он непременно изыскал бы время людей опросить, отсеять пустых трепачей и получить ценную информацию от тех немногих, кто сохранил присутствие духа. И тогда в ходе спасательных операций вам, быть может, не пришлось бы импровизировать, мы бы имели лучшее представление, где, в каких помещениях находится больше всего дюдей. А в результате мы часто узнавали об этом случайно, особенно после того, как телефонная связь с Дворцом прервалась и Нина Ивановна перестала получать заявки. Так, лишь со слов Никулина мы узнали о заседании в литобъединеиии, ощупью набрели на студию народного творчества, от Кости получили сведения о "Несмеяне" и прочее. И только тогда, когда мы эвакуировали литераторов, кто-то из них вспомнил,