ИДЕЯ ПОЛКОВНИКА КОЖУХОВА В отличие от нижних десяти этажей высотного корпуса, вросших в главное здание Дворца и составлявших с ним единое целое, остальные одиннадцать существовали как бы сами по себе, пронзая небо этаким гигантским кубом. Эти одиннадцать этажей и назывались в обиходе высоткой. Доступа к ним не было никакого. Скоростные лифты либо бездействовали "на приколе" на первом этаже, либо застряли и сгорели в лифтовых шахтах, центральная лестница доходила только до десятого этажа, и без лифта покинуть высотку можно было лишь по двум узким боковым внутренним лестницам -- не будь они заполнены густым дымом, автолестницы же до высотки не доставали. Высотная часть Дворца превратилась в западню. Люди, имевшие несчастье там оказаться, могли рассчитывать только на себя и на чудо -- если пожарные пройдут через десятый этаж на крышу, откуда через двери и окна можно прорваться в высотку. Но просто прорваться мало, необходимо еще и проложить рукавную линию -- без воды пожарные безоружны. Такова была единственная теоретическая и, казалось, практическая возможность штурма высотки: через крышу главного корпуса. Единственная -- потому что при нынешнем уровне пожарной техники никакой другой возможности не имелось: во второй половине XX века, ознаменовавшейся неслыханным архитектурным и техническим бумом, главным оружием пожарного оставались ствол, топор и спасательная веревка. Чтобы разжечь огонь, человек придумал атомную бомбу, ракеты и напалм; придумать, какими способами потушить современный пожар, у человечества не оказалось ни времени, ни средств. Завтра и время найдется, и средства появятся, это неизбежно, но пожары до завтра ждать не будут -- их нужно тушить сегодня. Поэтому тушить высотку и спасать находившихся там людей можно было только через крышу главного корпуса. С этим согласились все -- кроме людей, взывавших о помощи. В охваченной огнем и запресованной дымом высотке для многих из них эта помощь могла бы прийти слишком поздно. Люди, окружавшие Кожухова, знали и высоко ценили одно его качество: когда обстоятельства припирали к стоне, когда ситуация становилась отчаянной, мозг Кожухова работал на порядок мощнее и быстрее, чем обычно. И тогда он находил удивительно простые, но никому до того не приходившие в голову выходы из положения. Так он придумал пойти в атаку на танке, когда горел полигон. В другой раз, когда на окраине города загорелся окруженный старинной каменной стеной монастырь и пожарные машины не могли проехать через низкую арку, Кожухов приказал выпустить воздух из баллонов, и машины прорвались на территорию монастыря на спущенных скатах. Для колес это даром не прошло, но зато пожарные успели спасти уникальный памятник средневековой архитектуры. А пожар на крупном деревообрабатывающем комбинате, когда из-за аварии водопровода пожарные оказались на голодном водяном пайке? Именно Кожухов вспомнил, что в полукилометре находится пруд, и не успел иссякнуть водопровод, как от пруда к месту пожара протянулись две рукавные линии. Таких простых решений, вся ценность которых заключалась в том, что они были нужны немедленно, сию минуту, за Кожуховым числилось много: чтобы дерзкая мысль возникла, его нужно было только "припереть к стене". Потому и прослыл он лучшим тушилой, достойным преемником Савицкого. Идея прорваться на высотку с крыши кинотеатра даже самому Кожухову показалась столь ошеломляюще дерзкой, что он позволил себе взять на размышление несколько минут. Плоская крыша кинотеатра, своим торцом примыкавшего к высотному корпусу, находилась на уровне его седьмого этажа. Далее, начиная с восьмого, на каждом этаже было по две лоджии -- вплоть до самого верха. Плоская забетонированная крыша... Чем не опорный пункт для броска вверх? Длина ручной штурмовой лестницы -- четыре метра. Одной лестницы. А пятнадцати? Шестьдесят метров! Значит, цепочка из штурмовых лестниц достанет до двадцать первого атажа. Цепочка... Но как ее сделать, эту самую цепочку? С поверхности крыши до первой лоджии подняться на штурмовке может любой пожарный. Уже не любой, а более подготовленный и ловкий, оказавшись на восьмом этаже, может подтянуть к себе штурмовку, забросить ее на перила девятого и подняться туда. Уже не просто подготовленньй и ловкий, а отважный рискнет продолжить эту операцию дальше и выше -- на десятый... А если найти таких, которые сумеют на одиннадцатый... пятнадцатый... двадцатый?! Смертельный трюк -- повиснуть без страховки над пропастью на узенькой штурмовой лестнице! Такого в боевой обстановке еще никто не пробовал, и потому никто не знает, можно ли это сделать. Но то, что никто не знает, это не аргумент, первые всегда не знают, они верят. А вот то, что это нужно, необходимо и притом срочно, -- это аргумент. Единственный, который поймут двести человек, находящихся между жизнью и смертью. С этим ясно: раз нужно, значит, можно. Теперь другой важнейший пункт размышлений: дерзкой идее -- дерзкие исполнители! Еще десять лет назад Кожухов бы не задумался и на секунду: исполнителями бы стали двое, он сам и Андрей Чепурин, никого другого к такой рискованной операции он бы не допустил. Но сегодня это было бы донкихотством, заведомо обреченным на неудачу; и здоровье обоих не то, и "начальственный жирок", как посмеивался Чепурин, появился на мышцах, и силы, которые когдато некуда было девать, совсем не те... Нужны молодые, первоклассные мастера-прикладники, и не просто молодые и первоклассные, но и самые бесстрашные. Нестеров с Рудаковым? Отличная пара, но вернуть их назад, когда они пытаются спасти малыша и Ольгу, -- значит обидеть на всю жизнь... Эх, Гулина увезли в госпиталь, вот кто мог бы начать... Юра, сын!.. Но он только что вынес Вету... В таком состоянии может совершить элементарные ошибки... Лейтенант Клевцов! Конечно! И старший сержант Лавров! Еще бы третьего... Остальным, которые пойдут за ними, будет легче... -- Рагозин, где Клевцов? -- На левом крыле девятого, товарищ полковник. -- Замени его Пушкаревым из резерва и немедленно ко мне. Нилин! -- Слушаю, товарищ полковник! -- Штук двадцать пять штурмовок во двор, к кинотеатру. Собери со всех машин, достань из-под земли! Рагозин! Автолестницу 5-й ВПЧ немедленно передислоцируй во двор, к крыше кинотеатра... Отозвался Клевцов? -- Так точно, товарищ полковник, бежит вниз. -- Где старший сержант Лавров? -- На перевязке, палец раздробило, товарищ... -- Ах ты черт... Кто у нас еще из мастеров прикладного спорта? -- Я, товарищ полковник! Я уже понял, товарищ полковник, возьмите меня! -- Ты здесь мне нужен... Лейтенанта Кожухова и сержанта Никулькина ко мне, быстро!.. Седьмой, я Первый, Седьмой, я Первый, как слышишь меня? Прием. -- Первый, я Седьмой, слышу хорошо. -- Андрей, кого можешь оставить вместо себя? -- Первый, прохожу девятый этаж, обстановка сложная, желательно оставаться здесь минут на пятнадцать. -- Понял, через пятнадцать минут спустишься, заменишь меня, я принимаю боевой участок на крыше кинотеатра... Нилин, как со штурмовками? -- Шестнадцать штук отправил во двор, товарищ полковник, остальные минут через десять. -- Учти, головой отвечаешь! -- Учел, товарищ полковник! Товарищ полковник, я ведь тоже мастер спорта... Никулькина, во всяком случае, опередил. -- Выполняй свои обязанности, Нилин! Рагозин, будем поддерживать непрерывную связь по рации и через связных. Обстановкой ты владеешь, что можешь -- решай сам, без меня, а через пятнадцать минут введешь в курс Чепурина. -- Товарищ полковник, лейтенант Клевцов по вашему... -- Самочувствие? Травм нет? -- Отличное, товарищ полковник, никаких травм! -- Товарищ полковник, сержант Никулькин по вашему приказанию... -- Настроение, сержант? -- Хоть в бой, хоть на танцы, товарищ полковник! -- С танцами придется подождать. -- А я не спешу, товарищ полковник! -- Товарищ полковник, лейтенант Кожухов по вашему... -- Хорошо. Клевцов, Кожухов, Никулькин -- за мной! Так на исходе первого часа Большого Пожара зародилась и стала воплощаться в жизнь идея полковника Кожухова. ШТУРМ ВЫСОТКИ -- ЛЮДИ И СУДЬБЫ (Рассказывает Ольга) 1. ВЖИВАЮСЬ В ОБСТАНОВКУ После пожара высотку отремонтировали, по возможности убрали всякое синтетическое барахло и, что больше всего ободрило ее обитателей, устроили над техническим этажом превосходную смотровую площадку, она же и вертолетная -- на всякий, как говорится, пожарный случай. Чепурин рассказывал, что на Западе и у нас начинают испытывать новые типы вертолетов, приспособленных, в частности, для спасательных работ в высотных зданиях. В высотке я бываю чуть ли не каждый день: прихожу ругаться с работниками технических служб, навещаю знакомых в гостинице и при случаи забегаю в ресторан на чашечку кофе -- там его готовят лучше, чем в наших буфетах. Но прежде чем начать рассказ о штурме высотки, я решила осмотреть ее снаружи -- побывать на поле боя. На крышу кинотеатра мы -- Вася, Дима, Коля Клевцов и я -- прошли по внутренней лестнице через застекленный люк. Здесь было холодно, поддувал ветер со снегом, слепило глаза. Я поплотнев запахнула шубку и подняла воротник. -- Вживайся в обстановку, -- бодро сказал Дима, -- погодка примерно такая же, как в тот вечер. Только одета, пожалуй, ты была полегче. -- Вася закутал нас с Бубликом в свою куртку, -- сказала я. -- А сверху Леша свою накинул. -- Рыцари, -- с уважением произнес Клевцов, задирая голову и глядя на верхние этажи.-- Погодка похожая, только тогда у нас была одно преимуществе: темнота. -- Преимущество? -- удивилась я. Клевцов засмеялся. -- Еще какое! Вот гляжу на 19-й, где кухня, и даже мурашки по коже: неужели это я туда залез? Помню, вишу где-то на 16-м или 17-м и думаю: хорошо, что темно и высоты не видно, поджилки не так трясутся. -- Кокетничаешь, Коля, -- упрекнула я. -- Ты -- и боишься высоты? -- Насчет поджилок Коля, конечно, загнул, -- сказал Вася, -- страх к нашему брату приходит после, а не во время пожара. Это потом содрогаешься, что работал на такой верхотуре, в таком дыму. К высоте, особенно если лезешь по штурмовой лестнице без страховки, относишься с уважением. -- Я забыла, что без страховки. -- Страховаться там было некогда, -- сказал Клевцов. -- Каждая секунда была на счету, только и делали, что нарушали. Но штурмовка -- она совестливая, безотказная, не автолестница, которая может закапризничать. -- Ты-то знаешь, что штурмовка надежная, а знает ли об этом штурмовка? -- сострил Дама. -- Она ведь неграмотная, даже свей технический паспорт читать не умеет. Коля, твоя штурмовка не рассказывала, какие чувства она испытывала, когда в нее врезалось оконное стекло? -- Коля, это на каком этаже? -- спросила я. -- На 16-м. -- А ваши чувства, товарищ капитан? -- продолжай шутить Дима. -- Писателю очень важно знать, какие страницы жизни промелькнули в этот момент в вашем сознании. Детство, отрочество, первая любовь? -- Совершеняе отчетливо помню, -- в тон ответил Клевцов, -- была единствеввая мысль: до чего же хорошо, что в тот момент никого на ступеньках не оказалась. Могло бы разрезать, как бритвой, а уж сбить -- наверняка. -- Пока Леша не принес штурмовку, давайте вводить Олю в курс дела, -- предложил Вася. -- Значит, площадь крыши примерно пятьдесят на сорок, покрытие, -- Вася ковырнул снег сапогом, -- бетонное... Коля, интересно, когда вы топали по крыше, как стадо слонов, зрители в кинозале не свистели? -- Что ты, они же "Золотую лихорадку" смотрели, -- ответил Клевцов. -- Лично мне, когда я Чаплина смотрю, хоть из пушки стреляй. Мы-то им вряд ли мешали, а вот они нам... Когда снизу взрывы хохота доносились, мы воспринимали это как кощунство. Что ваш топот! стекла, рамы, матрасы, чемоданы сверху летели, врезались в крышу, как бомбы, разве что без взрыва. Помню, апельсины по всей крыше рассыпались... Но если с самого начала, то тридцатиметровку полковник велел подать сюда, на этот край. По ней мы и поднялись. -- Сколько вас было? -- спросила я. -- Кроме Юры Кожухова, Володьки-Уленшпигеля и меня, полковник взял два отделения газодымозащитииков. И штурмовок Слава подбросил штук двадцать пять... Да, еще такое наблюдение, может, тебе пригодится, я ведь до сих пор работал с фасада, а теперь, когда оказался во дворе, то увидел, что ситуация здесь нисколько не лучше. Вон там, -- Клевцов махнул рукой на правое крыло главного здания, -- спасали с двух автолестниц, а на этом крыле -- с одной. Еще такая деталь: оттуда, с девятого этажа, свисала спасательная веревка, какой-то растяпа бросил казенное имущество на произвол... -- Не какой-то, а майор Нестеров, -- строго поправил Дима, -- это когда драпал с Лешей из литобъединения... А вот он и сам, легок на помине. Где пропадал? -- Мороженое с вареньем в буфете, -- честно признался Леша. -- Ольга Николаевна, хотите, я вам сюда принесу? -- Бр-р, только мороженого мне здесь и не хватает! -- Ладно, потом, -- обнадежил Леша, -- буфетчица знакомая, я вам без очереди возьму. Клевцов сосредоточенно смотрел наверх. -- Полковник больше всего опасался, что огонь распространится до верхних этажей, -- припомнил он. -- Ну, как в Сеуле -- факелом... Словом, боялся опоздать. Когда мы сюда поднялись, огонь выбивался из многих окон, хотя и не на всех этажах, и в отблесках было видно, что на лоджиях скопилось порядком людей. А вот сюда, прямо где мы стоим, один с пятой лоджии на связанных простынях спустился, а за ним другой на этих же простынях, только не повезло ему -- оборвался. Полковник ему кричал: "Стой, где стоишь!", а он не послушался. А может, и не слышал... Это я уже знала: удачно спустился Соломатин, электромонтер, а разбился Филимонов, слесарь. -- Скорее всего не слышал, -- продолжал Клевцов. -- В первую минуту я даже артиллеристам позавидовал, у которых наушники. Был сплошной гул, но это еще ничего, а вот когда из гула вдруг вырывался чей-то пронзительный крик, очень на нервы действовало. Из окон кричали, из лоджий. Одно хорошо -- раздумывать некогда, полковник сразу поставил задачу... -- Клевцов взял у Леши штурмовку, ласково ее погладил. -- Две стальных тетивы, тринадцать деревянных ступенек да стальной зубастый крюк -- вот и вся автоматика. Палочка-выручалочка! Длина четыре метра, вес десять килограммов -- пушинка, а двоих на себе запросто держит, двести килограммов. Ребята, вы тряхнете стариной или мне урок проводить? В нескольких шагах от нас высилась бетонная громада высотки. С самого верха, из ресторана, доносилась музыка, откуда-то слышался женский смех, веселые голоса; даже не верилось, что шесть лет назад здесь был ад. Я вспоминала свое, вживалась в обстановку, и меня охватывало волнение. Да и все вдруг посерьезнели, даже Дима. Клевцов взял штурмовку и подошел к высотке. -- Начинал я, за мной поднимались Юра Кожухов и Володька. На первых четырех лоджиях никого не оказалось, забрасываю штурмовку на пятую -- это считая от крыши кинотеатра, а от земли двенадцатый этаж высотки... Значит, забрасываю -- и слышу детские голоса. Дети! 2. СЕРЕЖА КУДРЯВЦЕВ И ТЕТЯ ШУРА Удивительно переплетаются человеческие судьбы! Жили-были на свете два человека, самые обычные и простые, попроси их рассказать о своей жизни -- пяти минут хватит. И вдруг волею случая дороги этих людей пересеклись, и возникло такое, чего простым и обычным никак не назовешь. Как два неприметных, заурядных с виду камня: лежат себе годами, и внимания на них никто не обращает, а возьмешь, ударишь один о другой -- искры! Ну, понятно, тысячу раз в романах было, в пьесах и поэмах, когда встречаются юные или даже не очень юные Ромео и Джульетта: ток из рук, любовь с первого или второго взгляда и все последующее. Тут уже не просто искры, а пламя бывает, всепоглощающий огонь! Но наша история развивалась совсем по-иному, да и не могла иначе, потому что Сереже Кудрявцеву было тогда чуть за двадцать, полгода как из армии пришел, а тете Шуре шестьдесят с хвостиком; и то, что эти одинокие души потянулись друг к другу, в романтические схемы никак не укладывается. Началось с того, что весенним вечером вез таксист пассажиров, мужа и жену, которые куда-то сильно опаздывали, всю дорогу переругивались и подгоняли водителя, намекая на чаевые. И тут, проезжая пустынным переулком, водитель увидел, что с тротуара пытается встать пожилая женщина. "Гони! -- протестовали пассажиры.-- Пьяная, наверное!" Но водитель уже остановил машину, вышел, помог женщине встать и довел ее до крыльца. "Что с тобой, мамаша? -- Оступилась, сыночек, езжай, спасибо тебе, дождусь кого-нибудь. -- А далеко тебе? -- Далеко, из гостей я, ты езжай, видишь, волнуются..." Может, водитель так бы и поступил, если бы не увидел, что лицо женщины исказилось от боли. Ничего не говоря, подхватил ее на руки, понес в машину и стал осторожно устраивать на переднее сиденье. Пассажирам бы выразить свое сочувствие или, на худой конец, смолчать, а они подняли крик; "Не имеешь права! Опаздываем! На подсадку берешь без разрешения! За длинным рублем гоняешься!" -- Ну, и сволочи, думаю, -- рассказывал мне Сережа, -- и носит ведь земля таких. А ну, ору, вылезайте из машины, пока не вышвырнул! -- И, улыбаясь, закончил: -- Пошумели, но вылезли, портрет-то у меня разбойничий... А для незнакомого с ним человека Сережа и в самом деле выглядит страшновато: нос у него перебит, еще с детства. Привез Сережа тетю Шуру в домик на окраине, помог войти и собрался было уходить, но она уговорила его поставить чай и угоститься на дорогу пирожками. За чаем разговорились, и каждый рассказал за пять минут о своей жизни: тетя Шура о погибшем на войне муже и тогда еще, в войну, умершей от скарлатины дочке, Сережа -- о безрадостном сиротском детстве, о шоферской службе в армии и общежитии, где сейчас живет. Уехал, ночью работы было мало, а под утро спохватился, что не подумал врача к тете Шуре вызвать, оставил одну в доме, беспомощную. Адреса он не записал, но цепкая шоферская память привела его к этому дому: позвонил в поликлинику, вызвал врача, поставил чай, накормил... -- И она меня не отпускает, и сам я чурвствую, что уходить не хочу, -- рассказывал Сережа, -- Матери-то я не помню... Ушел, потом снова проведать пришел, снова и снова, а потом перевез из общежития свой чемоданчик и живет в том домике по сей день, скоро уже семь лет. Так обрела тетя Шура любящего сына, а он -- мать. Когда я у них бываю, то отдыхаю душой: нужно видеть, как они заботятся друг о друге, смотрят друг на друга -- будто снова боятся затеряться в этом огромном мире. Видела я любящих сыновей, но такого, как Сережа, -- никогда. А пассажиры, которых он высадил из машины, оказались людьми злопамятными. Через сутки Сережу вызвал директор таксопарка. -- Брал на подсадку женщину без разрешения пассажиров? -- Брал. Она... -- Пассажиров высадил? -- Да. Они... -- Крыл их, грозился силу применить? -- Да, потому что... -- Зайдешь после смены, распишешься за строгач. На первый раз лишаю премии, а в следующий... -- А я ему говорю, что не распишусь, если не выслушаете, -- рассказывал Сережа. -- Ладно, махнул, давай, только по-быстрому. Ну, выслушал, подумал, вызвал секретаршу: "Приказ насчет Кудрявцева напечатала? Порви и брось в корзину". И мне: "Работай, Серега, я этим склочникам сообщу, что меры приняты. Но имей в виду: в следующий раз..." Справедливый человек, правда? Ни директор, ни Сережа и думать не думали, что "следующий раз" наступит очень скоро! Когда они стали жить под одной крышей, Сережа начал уговаривать тетю Шуру уходить со службы, а она иикак не решалась. Вот женится Сережа, появится внучек -- другое дело, тогда и дня на работе не останется. А на то, что внучеж рано или поздно появится, она очень надеялась: Настя, горничная с 15-го этажа, с которой она познакомила Сережу, все чаще поглядывала на нее с тревожным любопытством будущей невестки. В ту пору я и познакомилась с ними; по договору с таксопарком Сережа был на неделю прикреплен к музею, разъезжал со мной и перевозил экспонаты; слово за слово, мы разговорились, и он рассказал мне всю эту историю. Я не раз забегала к тете Шуре на 12-й этаж, где она работала в бельевой, радовалась ее спокойному счастью, с появлением Насти напрашивалась на свадьбу -- и от всей души желала удачи этим славным людям. Несмотря на свой "разбойничий портрет", Сережа был тихим и уступчивым парнем -- тот случай, когда форма и содержание абсолютно не совпадали: не пил и не загуливал, ни с кем не ссорился, был неизменно приветлив и безотказно работал за сменщика, если тот брал больничный. Меня всегда смешило, что, улыбаясь, он прикрывал лицо ладонью -- стеснялся. Такими безотказными трудягами начальство всегда очень дорожит, и поэтому директор парка был ошеломлен, когда на Кудрявцева снова пришла жалоба, даже не жалоба, а вопль души выброшенных из машины пассажиров! -- Да ты же настоящий хулиган! -- возмущался директор, обнимая и поздравляя Сережу. -- Я же должен тебя гнать в шею с волчьим билетом! И снова -- из-за тети Шуры! Вез он на вокзал к поезду двух пассажиров и вдруг увидел, что из окон Дворца искусств повалил дым. Первая мысль: половина седьмого, тетя Шура кончает в шесть и ушла домой. И тут же вторая: а вдруг не ушла? А вдруг ее снова попросили посидеть с детьми, как это было вчера и позавчера? И Настина смена сегодня! Я оговорилась: пассажиров он из машины не высадил, они наотрез отказались. Он просто вытащил ключи, крикнул на прощанье: "Черт с вами, сидите!" -- и бросился к центральному входу Дворца, куда уже подъезжали пожарные. Подбежал к лифтам, из которых валом валили возбужденные люди, вскочил в освободившийся, нажал на кнопку -- не идет! Вбежал в другой -- не идет! -- Куда прешь? -- набросился на него лифтер. -- Пожар, не ходют больше лифты, заблокированы! И тогда Сережа, не раздумывая, по центральной лестнице побежал наверх, навстречу самому необыкновенному приключению в своей жизни. Опоздай он хотя бы на полминуты -- и эта история не имела бы продолжения, потому что на пятом этаже огонь врывался в лифтовой холл и на лестницу. Но Сережа не опоздал, успел проскочить и, подгоняемый тревогой и дымом, поднялся на седьмой этаж, где увидел открытый лифт. Надеясь на чудо, нажал кнопку -- пошел! -- А дверь в бельевую была закрыта, -- рассказывал Сережа, -- даже от сердца отлегло, ушла, наверное, домой... А если не ушла и на 14-м с Настей? С 14-го гостиница там начинается, только бельевая на 12-м. Прибежал -- здесь они! И ко мне -- тетя Шура, две девочкиблизнятки и мальчик, лет шести-семи дети, не больше. С меня пот ручьем, сердце выпрыгивает, но ведь повезло-то как -- успел! Ну хорошо, успел, а что делать? Попробовал вызвать лифт -- не получилось. А дыма все больше, нет, думаю, здесь оставаться нельзя. А куда идти? Дежурная по этажу в 01 звонит, Настя и Таня, ее подружка, бегают и жильцам в двери стучат, окпа раскрывают от дыма. Я -- мальчика на руки, тете Шуре и Насте говорю, берите девочек -- и айда на выход! А Настя -- мне нельзя, говорит, тут, может быть, еще жильцы остались, я потом. Да куда ж ты, говорю, потом, если пожар сюда идет? Нет, говорит, я потом, вы же знаете Настю, она гордая, пуще огня боится, что за дело упрекнут. Ну, мы с детьми пошли вниз, а дыма все больше, дети кашляют и плачут, а тетя Шура за сердце хватается: "Не дойдем, -- говорит, -- воздуха не хватит". Дело, думаю, плохо, не привести бы их в самый пожар. Взял у тети Щуры ключ, открыл бельевую и завел их туда... Жизнь артиста! Детей привезли с собой на гастроли родители, певица и ее муж аккомпаниатор -- не на кого оставить. Дима рассказывал, что певица, молодая и очень красивая женщина, прорвалась через все кордоны и упала перед генералом Ермаковым на колени: "Спасите моих детей!" Но случилось это получасом позже, когда слух о пожаре облетел весь город. Вот что сделал Сережа. Разведав и оценив обстановку, он пришел к выводу, что в бельевой оставаться нельзя: дым туда пробивался через какие-то невидимые щели, иной раз даже с искрами; поэтому, прихватив с собой охапку одеял, он вывел тетю Шуру и детей на лоджию, укрыл их, велел никуда не уходить и бросился за Настей. В это время во Дворце вырубили свет, дыма становилось все больше и Сереже пришла счастливая мысль заскочить сначала в бельевую, намочить под краном полотенце и обмотать им голову. Сделав это, он стал подниматься по внутренней лестнице и между 13-м к 14-м этажами натолкнулся на Настю. "Шаталась, как пьяная, -- вспоминал Сережа, -- уже падала, когда я ее подхватил, очень дыма наглоталась. Взвалил на себя, принес на лоджию, а Настя уже без памяти, тетя Шура искусственное дыхание ей сделала -- она, ведь всю войну медсестрой прошла. Настю очень тошнило, но ничего, ожила". Сережа еще покидал лоджию два раза. -- В первый раз -- это потому, что увидел, как из главного здания люди на шторах спускаются, -- продолжал он. -- А под нами -- крыша кинотеатра, может, и нам попробовать? В бельевой-то -- простыни, пододеяльники стопками на стеллажах лежат, чего их жалеть. Те-. тя Шура сначала не пускала, через стеклянную дверь было видно, что в коридоре уже ковровая дорожка занялась, но я ей доказал, что если огонь до нас дойдет, будет еще хуже. До бельевой недалеко, метров пятнадцать, проскакал их козлом, а в бельевой угол уже горит, нет, думаю, здорово, что мы здесь не остались. Схватил под мышки по охапке простыней -- и бегом обратно, а по дороге услышал в одной из комнат какой-то стук. Принес простыни на лоджию, говорю тете Шуре, что тем кто-то есть, а она: "Батюшки, да это ведь в дежурке монтер и слесарь, Соломатин и Филимонов"! Тогда-то я во второй раз побежал -- за ними. Стучусь, подпрыгиваю, потому что огонь за штаны хватает, кричу им: "Выходите на лоджию!", а они меня подальше посылают -- дверь, оказывается, конопатят, отсюда и стук. Я их тоже хотел послать, но все-таки уговорил, послушались, открыли дверь и побежали за мной на лоджию. И хорошо сделали, потому что коридор через несколько минут весь охватило, и бельевая сгорела, и их дежурка. А Настя от свежего воздуха уже совсем очухалась и стала причитать, что уходила она вместе с Таней, где теперь она, может, задохнулась в дыму? Я бы с удовольствием побежал за Таней, но было поздно, в коридоре огонь и дым, не пройти. Настя плакала, винила себя, но тут мы услышали, что наверху кто-то кричит, я перегнулся через перила и увидел, что это дежурная с 14-го на лоджии. Я ее спросил, как у них там дела и где Таня, и она сказала, что собрала кого смогла на лоджии, Таня тоже здесь, только сильно отравленная и волосы подпалила... Ну, что еще рассказывать? Детей было очень жалко, ужас у них был в глазах, еще жить, можно сказать, только начали, а тут такое. Тетя Шура их отвлекала как могла, сказки рассказывала, но ей самой тоже было плохо, за сердце держалась. Вот Настя -- молодец! Как очухалась, сразу начала командовать: "Эй, мужики, эа работу, связывайте простыни, да так, чтоб узлы были, как у моряков!" Да, тут мы увидели, что лестницу к крыше кинотеатра ставят, и очень обрадовались, но все равно Настя нас подгоняла, потому что рядом, из окна, что выходит на вторую половину лоджии, валил дым, а тут еще снизу дымом хлестануло, да еще крики отовсюду подгоняют. Связали мы простыни крепко-накрепко и я, как самый молодой, взялся спуститься первым, чтобы проверить, а уж потом детей по очереди спускать. Но Соломатин сказал, что он намного легче меня и лучше начинать ему. Мы с этим согласились, и он очень удачно спустился. Но не успели мы поднять связку, чтобы начать спускать детей, как вдруг Филимонов вылез за перила и стал спускаться без очереди, а он еще потяжелее меня, пудов под шесть, и оборвался -- хлоп об крышу с уровня примерно четвертой лоджии. За счет других спастись хотел, а все равно жалко, двое детей у него осталось. Ладно. Простыней у нас было еще несколько, подняли оборванный конец и стали с Настей новые узлы вязать, а тут на крышу поднялись пожарные, что-то нам кричат, а дети обрадовались: "Сюда, к нам, мы здесь!" -- тоненькими голосами... И решили мы больше не рисковать: собой -- куда ни шло, а вот дети... Выслушав этот бесхитростный рассказ, я спросила: -- Сережа, полковник Кожухов наградил вас именными часами, а как вас отметили в парке? Сережа улыбнулся и прикрыл рот ладонью. -- Выговор без занесения... Но директор предупредил, что в следующий раз... 3. ЛЕЙТЕНАНТЫ КЛЕВЦОВ И КОЖУХОВ Недавно у Клевцовых мы отмечали Колины двадцать девять лет, и там я разговорилась с его соседом по дому. Видели бы вы его лицо, когда он услышал, что его сосед и есть один из тех полулегендарных в городе пожарных, которые по штурмовым лестницам забрались на высотку? Убедившись, что я не шучу, он даже растерялся: "Да мы с ним сто раз на рыбалку ездили, футбол-хоккей вместе смотрим, хоть бы словом обмолвился!" Юра Кожухов, который слышал наш разговор, засмеялся: оказывается, он недавно выступал в рабочем клубе и в числе других случаев рассказал о цепочке штурмовок; когда он закончил, ему передали записку: "А не загибаешь, капитан? Мы этот анекдот слышали, если б такие герои на самом деле были, о них бы в газетах написали. С приветом!" В читальне я просмотрела рее подшивки газет шестилетней давности и лишь в одной нашла слова: "Начальник УПО тов. Кожухов отметил и мужество пожарных, поднявшихся по штурмовым лестницам на высотную часть Дворца". Все! Забавно, что Кожухов-старший, к которому я обратилась с претензией, рассмеялся точно так же, как его сын. -- Думаешь, я не говорил в этом интервью подробности? В больнице его давал, "на ложе скорби". Но когда через день интервью напечатали и Юра мне его прочитал, этих подробностей я не обнаружил и поинтересовался, в чем дело. Так, как Юре, мне сказать не посмели: "Не загибаешь ли, полковник?", но прозрачно намекнули, что история с цепочкой выглядит не очень правдоподобно. Я не спорил: может, и на самом деле ее не было, приснилась? Больше всего негодовал Юра, я ему потом даже сердитое письмо из санатория послал, посмотри у него, если сохранилось. Вот что значит замкнуться в своем кругу! Цепочка, о которой в Высшей пожарной школе обязательно упоминают в лекциях по тактике и которой восхищались не только наши, но и зарубежные пожарные, в городе известна лишь по слухам. А кто в этом виноват, если не сами пожарные? Кому нужна такая скромность? Кожухов посмеивался. -- Хочешь, я тебе интересную цифру подкину? Нет, не подкину, а то ты совсем разбушуешься... Ладно, так и быть, пиши: звания Героя Социалистического Труда удостоены восемь почтальонов -- и ни одного пожарного. -- Но ведь это... -- я просто развела руками. -- Значит, плохо работаем, -- строго констатировал Кожухов. -- А почтальоны хорошо. Будем подтягиваться до их уровня. До чего же ты смешная, от молний из глаз прикуривать можно! Настроение у Клевцова было не то что хорошее -- чего уж тут хорошего, если люди на глазах гибнут -- но приподнятое: впервые за два года после училища он оказался в центре внимания, и его, а не кого-нибудь другого, полковник выбрал, поставил впереди! И Клевцов знал, что выбор на него пал не только благодаря значку мастера спорта -- обладателей таких значков в гарнизоне было еще пять человек, а потому, что он удачно сработал на пожаре общежития химкомбината. Оно горело на прошлой неделе. С фасада были задействованы трехколенки, а Клевцов со штурмовкой забежал с другой стороны, и очень своевременно: из окна третьего этажа взывала о помощи женщина с грудным ребевком на руках. Смешно -- это потом, конечно, было смешно, когда вспоминал, как внизу стоял подвыпивший муж и подавал советы: "Ты, Верка, не ори, горло пожалей, видишь, пожарник пришел, он тебя мигом вытащит". За несколько секунд, как на соревнованиях, Клевцов взлетел по штурмовке сначала на второй, потом на третий этаж, стал уговаривать женщину спускаться, а она без ребенка не хотела, с трудом убедил, что спуститься с ребенком на руках ей не хватит сноровки. -- Не так я убедил, как то, что сзади подпекало, пояснил мне Клевцов. -- С ее помощью я привязал ребенка к своей груди длинным полотенцем, она спустилась на второй атаж, а я за ней. Снять штурмовку с третьего и поставить на второй у меня рук не хватило, но к этому времени мои бойцы с брезентовой перемычкой прибежали, и женщина, зависнув на руках, прыгнула. Ну а я сам правильно сгруппировался и удачно прыгнул в сугроб... На разборе Кожухов похвалил его за удачные действия со штурмовкой и, видать, запомнил, потому что хвалил полковник редко и скупо, куда чаще ругал... Конечно, нелепо сравнивать то общежитие с высоткой, но, если подумать, то какая разница, со второго ли этажа лезть на третий или с пятнадцатого на шестнадцатый? Если не смотреть вняв, то никакой разницы нет. Вот что здесь было плохо -- перила не деревянные и не круглые, а металлические в плоские: крюк держит надежнее, если цепляешь за дерево... И перед каждой лоджией бетонный выступ сантиметров на двадцать, из-за него штурмовка зависает не вплотную к стене, а под углом -- опять не та устойчивость... И еще плохо, чти ветер со снегом, и лоджии и подошвы сапог в снегу. Очень неприятно, когда сапог соскальзывает с деревянной ступеньки... Установленные во дворе прожекторы хорошо освещали этажи главного здания, высотке доставались лишь отблески. Правда, ее освещали и языки пламени, вырывавшиеся из отдельных окон, но все это освещение не только не помогало, а даже мешало; резкая смена тьмы и света создавала какую-то неестественную картину, действовала и на глаза, и на нервы. Пока высота была небольшая, Клевцов не запрещал себе поглядывать вниз, и тогда он видел крышу кинотеатра с беспорядочно, как могло показаться, суетившимися там людьми (Клевцов-то знал, что беспорядочво там никто бегать не станет -- это подносят штурмовки), и еще видел Юру Кожудова и Володю Никулькина, которые поднимались за ним. Это вырастали звенья будущей цепочки. Полковник поставил задачу: только вверх и спасать с лоджий, по помещениям рассыплются другие, которым проложит путь первая тройка. Главное -- добраться до ресторана и предотвратить возможную панику либо ликвидировать ее, если она возникла. Если полтораста людей не выдержат и устремятся вниз, быть большой беде: внутренние лестницы пока что непроходимы. Но до ресторана еще далеко, а людей на лоджиях скопилось много, и на их спасение ни времени, ни сил приказано не жалеть, хотя шансов выжить на свежем воздухе (через лоджии тоже шел дым, но все-таки дышать там было можно) у них куда больше, чем у тех, кто в ресторане. Если, конечно, туда уже прорвался дым. Пока что, на сию секунду, пламени с верхушки не видно, но где гарантия, что через "тик-так" оно там не появится? Крюк заскрежетал о перила, штурмовка качнулась, Клевцов на мгновенье замер и облегченно выругался. Черт бы побрал и эти перила, и этот выступ! Но тут послышались детские голоса -- и Клевцов рывком поднялся на лоджию. Он привык к тому, что в подобных ситуациях люди ведут себя по-разному. Одни вцеплялись в пожарного, будто боялись, что он так же неожиданно исчезнет, как появился, у других, скованных ужасом, и сил не было цепляться, третьи скандалили и требовали, чтобы их спасали в первую очередь и с удобствами, и так далее. Хуже всего с теми, кто смертельно напуган и потерял самообладание, к таким приходится применять силу. "Бывают обстоятельства, -- говорил как-то на разборе Кожухов, -- когда пожарному позволительно нагрубить, резким окриком привести спасаемого в чувство, иной раз даже встряхнуть. Кодекс джентльмена в экстремальной ситуации для пожарного содержит лишь один пункт: во что бы то ни стало спасти человека. Если есть ложь во спасение, то столь же простительна и грубость. Спасаемые -- как дети: на одного можно накричать, другого взять лаской, третьего похвалить за храбрость. Пожарный должен быть психологом!" "Эти, -- с удовлетворением подумал Клевцов, -- ребята что надо, с ними можно запросто". -- С кого начнем? -- поглаживая закутанных в одеяла детишек, спросил он. -- Кто самый храбрый? Ты, конечно! Держись обеими руками за шею, да покрепче! У нас лестница-чудесница, волшебная! Обняв одной рукой мальчика, он быстро с ним спустился, передал его Кожухову, полез обратно и одну за другой спустил девочек. -- Твоя очередь, мамаша, -- весело сказал он пожилой женщине. -- Эй, парень, помоги! Вот так... Не бойся мамаша, спустим как на лифте! Правую ногу -- вниз... Левую -- вниз... Юра, страхуешь? Молодец, мамаша, все были бы такие боевые!.. Теперь ты, красавица... Вот это да, спортивная закваска! Приходи завтра в наш клуб на танцы! -- Если только вместе со мной, -- с ухмылкой произнес парень, перелезая через перила и становясь на штурмовку. -- Как тебя зовут, друг? Запомни, Коля, у меня такси 45-21, бесплатно катать буду! -- Эй, наверху, берегись, чтоб не задело! -- прокричал Клевцов, забрасывая крюк штурмовки на перила шестой лоджии. И вниз: -- Юра, Володька, догоняйте! Взглянул вниз, убедился в том, что дети уже на крыше, удовлетворенно хмыкнул и полез наверх. По опыту своему Кожухов-старший энал, что в минуты сильного душевного волнения, или, как нынче принято говорить -- стресса, пожарный может на время растерять часть своих качеств. Поэтому поначалу он опасался, что Юрий, только что переживший гибель Веты, допустит элементарные ошибки, каждая из которых может оказаться трагической. Но когда Юрий, улучив момент, шепнул "спасибо, папа", Кожухов порадовался своему решению и испытал гордость за сына. Один из лучших мастеров-прикладников гарнизона, ничем не уступавший Клевцову, Юрий не простил бы, если б отец не привлек его к этой операции, да и другие бы тоже этого не поняли, начались бы перешептывания, слушки... А так не только Кожухов за сына -- сын тоже испытал гордость за отца. Сколько Юрий себя помнил, он всегда им гордился и стремился ему подражать, доходило до смешного: Юрий, унаследовавший от матери мягкость и застенчивость, иной раз осознанно заставлял себя повышать голос и проявлять совсем не свойственную ему вспыльчивость. Хвалил его отец куда реже, чем ругал, не меньше, а больше других начальников караулов, а недавно из-за пустякового проступка задержал представление на старшего лейтенанта, но Юрий, хотя и обижался на отца, понимал, чем это вызвано, и старался изо всех сил. Зато какую радость он испытал, когда случайно услышал, как Чепурин сказал отцу: "Знаешь, Миша, твой Юра уже не только сын Кожухова -- он уже сам по себе Кожухов, пора переводить его в оперативную группу". Отец тогда возразил, пусть, говорит, еще наберется опыта в карауле, но это уже было неважно, куда важнее -- как это было сказано. Отец в него верит! И сложилось так, что в гарнизоне Юрию даже сочувствовали: не только никаких поблажек от отца, а сплошные придирки -- очередное звание задержано, благодарностей меньше, а взысканий больше, чем у других. А когда я однажды пыталась доказать Кожухову, что он относится к сыну уж слишком предвзято, он без тени улыбки ответил: -- Мне рассказывали про одного крупного генерала, у которого двадцативосьмилетний сын уже полковник. Не знаю, насколько этот молодой полковник талантлив и заслужил ли о