н свое звание, но скажу одно: плохую услугу оказал генерал своему сыну, очень плохую. А я Юру люблю и хочу, чтобы его уважали. Вопрос исчерпан? Я согласилась -- исчерпан. Щемящая боль, терзавшая Юрия Кожухова еще полчаса нааад, исчезла, чтобы вновь вспыхнуть потом, когда он вернется домой и проведет бессонную ночь. Всю ночь он будет винить себя за то, что опоздал на какихто пять или десять минут, и не сможет сдержать слез, вспоминая обезображенное удушьем лицо любимей, и обмотанное бинтами лицо отца будет вспоминать, и снова Вету, и жизнь покажется безотрадной, лишенной отныне всякой перспективы и смысла. Наступят тяжелые дни духовного упадка, который слабого может раздавить и из которого сильный выходит суровым и повзрослевшим. Все это будет впереди, а сейчас Юрий Кожухов, двадцатитрехлетний лейтенант, олицетворял собой одно из звеньев вырастающей цепочки щтурмтавых лестниц. И все его мысли, все эмоции сосредоточились исключительно на одном: вверх и спасать. Эта задача была настолько всепоглощающей, требовала такого напряжения всех сил, физических и духовных, что ни о чем другом он думать не мог. Замечательная штука -- штурмовка! Допотопная, простая, как лопата, из дерева и стали сколоченная, наивная и немножко смешная в век научно-технической революции, а незаменима. Легкая, как пушинка, а длиною в целый этаж, не лестница, а гарантия, страховой полис, если правильно на ней работать. Ошибки пожарных вообще дорого стоят: не там начали тушить, не оттуда начали спасать, однако большинство таких ошибок в ходе боевых действий можно исправить, но при спасании со штурмовки, в темноте и под пронизывающим ветром действия должны быть, безупречными: любая ошибка непоправима. -- Юра, поднимайся ко мне! -- услышал он голос Николая. Людей на шестой лоджии оказалось трое, женщина и двое мужчин. Видимо, им не просто было добраться до лоджии, они были явно перевозбуждены, особенно женщина с черным от дыма лицом и расширенными глазами. -- По этой ужасной лестнице? -- ахнула она. -- Ни за что! -- А вас никто и спрашивать не будет! -- Николай силой поднял женщину над перилами, а Юрий, стоявший на штурмовке, подхватил ее ноги и поставил на ступеньки. -- Не ори и не цепляйся за меня, я тебе не муж! Ну, кому говорят?! Юра, давай! Оба они отлично понимали, какой ужас испытывает женщина, ухватившаяся за обе тетивы оцепеневшими руками, как трудно ей заставить себя оторвать ногу от ступеньки, но ни уговаривать, ни сочувствовать времени решительно не было. -- Левую ногу -- вниз -- прикрикнул Юрий. -- Да не бойтесь, я держу вашу ногу... Ну? Молодчина! Вот так умница... Оставьте в покое платье, черт возьми! Это была Аня Дмитриева, диспетчер технического отдела Дворца. Спустя много времени она мне призналась, что больше всего проклинала себя не за то, что задержалась, проболтала со сменщиком и попала в пожар, а за то, что в тот день не надела джинсы. Она была в одном платье, дрожала от холода и страха, но женщина остается женщиной: когда ветер раздувал подол, она, испытывая мучительное неудобство, инстинктивно хлопала по нему рукой -- и тогда штурмовка покачивалась Впрочем, с мужчинами тоже пришлось повозиться: если первого удалось спустить без особых хлопот, то второй будто примерз к штурмовке, на него ушло много сил и, главное, минут пять драгоценного времени. Зато с детьми получилось на редкость удачно, а это радует пожарных, как ничто другое. К детям у пожарных совершенно особое отношение: никакие награды и повышения не доставляют им такого морального удовлетворения, как спасение ребенка. Совсем недавно, уже в этом году, Вася вернулся с дежурства усталый, но ужасно довольный собой, я бы даже сказала -- гордый до неприступности. Обычно из него сразу и слова не выдавишь, сначала душ и завтрак, а тут не выдержал и чуть не с порога стал рассказывать. Часа в три ночи выехали на пожар в детском саду, загорелось белье в прачечной, которая находилась в подвале. А наверху ночная группа -- около сорока детей! Вася решил немедленно эвакуировать их в дом напротив, там разбудили жильцов, все приготовились, одни пожарные в подвале тушили огонь, а другие вместе с двумя дежурными няньками стали малюток одевать, да еще с шутками и прибаутками, пугать-то детей нельзя. И тут одна из малюток спросила няню: "Тетя Маша, а почему нас ведут на прогулку, а мы еще не кушали?" И даже в этой обстановке, закончил Вася, нельзя было удержаться от улыбки. Не беспокойся, всех вынесли! Часто видя вокруг себя смерть и страдания, пожары ные знают, что в подавляющем большинстве случаев виной тому взрослые или пьяные, которым море по колено, или курильщики, беззаботно швыряющие окурки, или хоэяйки, болтающие по телефону, забыв выключить телевизор или конфорку на кухне, и, когда за преступления взрослых расплачиваются дети, пожарные надолго теряют душевное спокойствие. Несколько дней назад, спустя неделю после истории с детским садом, погибли двое детей, брат и сестра пяти и четырех лет: пьяный отец оставил на диване непогашенную сигарету и ушел добавлять в пивную. Юрий со своим караулом и за ним оперативная группа выехали на пожар, приехали почти одновременно и, когда Юрий, Вася д Дима взломали дверь и ворвались в горящую квартиру, дети, обнявшись, лежали на полу в задымленной кухне, спасти их по удалось В тот день я впервые в жизни видела, как Дима плакал -- Дима, про которого Дед говорил, что "из этого хохмача слезу выжать труднее, чем воду из булыжника". Так что главная радость пока что -- благополучно спустили детишек на крышу, а оттуда по автолестнице вниз, на землю, где их приняла в объятья зареванная мама. Но этого Юрий и Николай не видели спустили детей -- и эмоции побоку, нужно успеть к другим, которые тоже хотят жить. 4. ГОЛОВИН И БАУЛИН На отвоеванные у высотки лоджии с крыши кинотеатра поднимались по штурмовкам газодымозащитники. Они рассыпались по этажам, доставали из пожарных ящиков в коридорах рукава и стволы, подсоединяли к внутреннему водопроводу и, обретя оружие, тушили огонь и спасаля оставшихся в помещениях людей. Таким образом, с цепочки штурмовок отвоевывались плацдармы, те самые "пяди земли", без обладания которыми так трудно вести наступление. Это и была вторая составная часть идеи полковника Кожухова: расчистить дорогу идущим снизу, о десятого этажа главного здания подразделениям под командованием Головина и Баулина. В бой вступали основные силы, Пришло время познакомить вас еще с двумя представителями "старой гвардии" гарнизона. Высокий, худощавый и подтянутый подполковник Головин в свои пятьдесят лет -- совершенно седой. Любопытно, что молодая поросль его другим и не видела: он поседел в тридцать лег, когда погибал в одном тяжелом пожаре, о котором не любил вспоминать, а если спрашивали -- отшучивался: "Другие, Колобок, например" седеют по частям, а я сразу отделался". Колобок, он же командир второго отряда майор Баулин -- старый друг Головина и его постоянный оппонент. Среднего роста, круглый, румяный, с постоянной улыбкой до ушей, Баулин одним своим видом вызывает веселое оживление. Если Головин внешне хладнокровен и флегматичен, то Баулин -- полная ему противоположность. В гарнизоне над Баулиным подшучивают, но опасаются попасть ему на язык: такое про тебя сочинит, что год смеяться будут, не слушая никаких оправданий. "Им бы с Уленшпигелем на пару в цирке работать", -- негодует Дед, которого Баулин аккуратно разыгрывает каждое 1 апреля. В последний раз он позвонил, старушечьим голосом прошамкал, что является подругой его отрочества по имени Фекла, и пока озадаченный Дед что-то лепетал, припоминал и никак не мог припомнить эту, самую Феклу, голос из старушечьего превратился в бас и рявкнул: "От алиментов скрываешься, старый черт?" Все знают, что неразлучных друзей в гости можно приглашать только вместе, иначе иайдут какой-нибудь предлог, извинятся и откажутся. Но, эаполучив их обоих, не пожалеете -- любую компанию расшевелят своими пререканиями. Головина, фанатичного собачника, всегда сопровождает жизнерадостный спаниель во кличке Фрукт. Вот картинки с натуры: -- Ваня, -- вкрадчиво спрашивает Баулин, -- запамятовал, Фрукт -- он какой породы? Головин делает вид, что не слышит. -- Кажись, дворниэль? -- деланно морща лоб, припоминает Баулин. -- А какую пищу он предпочитает? На этот, казалось бы, элементарный вопрос Головину настолько не хочется отвечать, что все смеются, ибо знают, что за Фруктом числятся два выдающихся подвига. Еще щенком он сожрал служебное удостоверение своего хозяина, обеспечив ему колоссальные неприятности, хотя в доказательство, что удостоверение не потеряно, тот предъявил жеванные обрывки. А не так давно, будучи уже взрослым, Фрукт отличимся снова. Головии уезжал в командировку, жена и пес его провожали. -- Без слез невозможно было смотреть, -- рассказывает Баулии. -- Уже в купе Фрукт сообразил, что хозяин уезжает, с жалобным воем бросился его облизывать и в один миг проглотил билет, который Ваня протягивал проводнику! Головин любит собак самозабвенно, вне зависимости от их родословной, и те отвечают ему полной взаимностью: любая дворняга, завидев Головина, бежит за ним, высунув язык и дружелюбно помахивая хвостом. Стала знаменитвй история, происшедшая во время пожара на крупнейших в городе Демьяновских складах. Там по периметру были привязаны огромные сторожевые псы, во время пожара всех вывели, а одного не успели, он бегал туда-сюда, деваться некуда, цепь и проволока, а когда по-настоящему прихватило, так, что шерсть горела, забился в будку и жутко выл. Головин не выдержал, надел плащ и велел облить себя водой, начальник охраны его уговаривал: "Да Пират тебя на части разорвет, самый злющий пес, совсем дикий!" Головин отмахнулся, дополз до будки, отвязал пса и вывел из огня. И вот потушили пожар, собрались уезжать -- и вдруг Пират злобно залаял на своего спасителя! -- Я даже расстроился, -- рассказывает Головин, -- все вокруг смеются: "Вот как тебя отблагодарил!", подхожу к нему, ах, ты, сволочь, говорю, я ведь тебя из огня вытащил... Мне кричат: "Отойди, рванет!", а я к нему все ближе -- и он узнал! Лег на брюхо, пополз ко мне, скулил, руки лизал -- извинялся... Вот тебе и разорвет! Нет, ребята, что ни говорите, а у каждой собаки большая и возвышенная душа. Единственное и неповторимое существо! Почему? А нотому, что другого такого нет. Назовите-ка мне еще одно животное, которое зарабатывает себе на хлеб любовью к человеку! Ну, кто назовет? То-то! -- Где Ваня, там собаки, -- смеется Баулин. -- Я бы на их месте скинулся и медаль ему отлил: "Гав-гавура!" Рассказать, как Ваня из высотки бульдога вынес? -- Ольге нужна точность, -- возражает Головин, -- а ты такого порасскажешь, что бульдог опровержение напишет. Дело было так. Тот бульдог оказался в гостинице, помню, в пятом номере на 14-м атаже в порядке исключения, поскольку в гостиницы собак не пускают -- недомыслие, давшее повод для превосходного анекдота. Рассказать? Владелец модного отеля получил письмо от одной леди, в котором та интересовалась, можно ли ей поселиться в отеле с собакой. В ответ она получила такое письмо: "Уважаемая мисс такая-то! Мы будем рады принять в своем отеле вашу собаку. За последние пятнадцать лет мне еще ни разу не приходилось вызывать в четыре утра полицию, чтобы утихомирить пьяную дебоширящую собаку. Ни разу собака не засыпала с горящей сигаретой в зубах и не устраивала в номере пожара. Не помню случая, чтобы собаки похищали пепельницы и полотенца на сувениры. Так что, дорогая мисс, мы будем счастливы видеть вашу собаку... А дальше подпись владельца отеля и приписка: "Если собака за вас поручится, вы тоже можете с ней приехать". Вот так. А этого бульдога привез на гастроли его дрессировщик, ну, помните, он выступал в цирке, фамилию забыл; и вспоминать не буду, потому что бросил, сукин сын, своего четвероногого друга на произвол судьбы. Я обнаружил его, когда мы протушили номер и услышали тихое поскуливание. Будучи интеллигентным и воспитанным псом, бульдог в отличие от своего хозяина не вопил с лоджии благим матом, а тихо прятался в шкафу, уж не знаю, как он закрыл за собой створки. Ну, взял его на руки, а он то меня лизнет, то себя, а в глазах такая благодарность... -- Лучше бы он эту благодарность в книге отзывов записал, -- ухмыльнулся Баулин, -- зря, что ли, его грамоте обучали! К тому времени, как цепочка штурмовок выросла до пятой лоджии, бойцы Головина и Баулина протушили технический этаж и вышли на крышу главного здания. Из одних окон высотки хлестал дым, из других, разрывая темноту, вырывались языки пламени. И хотя по габаритам своим высотка была намного меньше главного здания, пожарные отдавали себе отчет в том, что бой предстоит очень тяжелый. И потому, что нужно пройти все эти адовы этажи до ресторана, и не просто пройти, а сделать это как можно быстрее, и потому, что силы уже были на исходе. Пожарные, поднявшиеся на крышу, донельзя устали, многие из них были травмированы, а заменить их уже было некем, в бой пошли последние резервы гарнизона. Город был фактически оголен, лишь несколько машин остались на особо важных объектах. О том, насколько ты устал, бойцов никто не спрашивал: без всяких лишних слов все понимали, что нужно обрести второе дыхание, за тебя сейчас никто ничего не сделает. Теперь успех операции зависел от того, как быстро удастся проложить рукавные линии. Пока бойцы подтаскивали снизу и наращивали рукава, Головин и Баулин подбежали к высотке и, не мешкая, согласовали план действий; Головин пойдет по правой, Баулин по левой внутренним лестницам, место встречи -- лифтовые холлы каждого этажа. -- Глаза боятся, руки делают, -- рассказывал Головин. -- Похлопал сапогом по рукавам -- полные, можно идти в атаку. Разбил окно на первом этаже высотки, оттуда дым с огнем. "Ребята, не жалейте воды!" Работали из ствола А, сбили температуру -- и внутрь. К лифтовой шахте не подойти, уши трещат, но тут еще две линии проложили и стали работать тремя стволами. Хорошо пролили водой, разогнали дым, обшарили помещения -- никого. "За мной наверх!" -- побежали на следующий этаж". И так далее. Могли бы застрять на двенадцатом этаже, но помогли бойцы, которые по штурмовкам раньше нас туда поднялись, бельевая там сильно горела. Однако настоящая работа началась на гостиничных этажах, они горели вовсю. Хотя в такое время приезжие обычно в номерах не сидят, но человек пятнадцать там было, не считая тех, кто успел на лоджии выбежать. Тактику применяли такую: часть бойцов оставалась сбивать огонь, остальные -- наверх, по задымленным внутренним лестницам. Рискованно, но когда знаешь, что люди могут погибнуть, когда слышишь их крики... Хотя не только крики,-- Головин оживился, -- ты же, Ольга, любишь нестандартные случаи, один раз мы ушам своим не поверили -- музыка! Петя, расскажи, как помешал одной парочке культурно развлечься! -- Каюсь, помешал, -- подхватил Баулин. -- Пожарвый -- он запрограммирован, как автомат, по дороге во все двери стучит, а если нет ответа, взламывает; такие, например, как Паша Говорухин или Леша Рудаков, -- плечиком, а простые смертные -- "фомичом", легким ломом. Вдруг ко мне подбегает боец: "Товарищ майор, музыка!" Гул, треск, но подставляю ухо к двери -- в самом деле, музыка! Значит, кому-то очень хорошо, если пожара не замечают. Стучусь -- не открывают, бью ногой по двери -- чуточку раскрывается, в щелочку выглядывает блондин лет сорока в трусах и в майке, смотрит на меня, как на марсианина, а из магнитофона несется: "Арлекино, арлекино!" Я ему; "Быстро на выход, пожар!", а он: "Пошел ты..." -- и хлоп дверью перед моим носом. А соседний номер горит! Ничего не поделаешь, думаю, товарищ блондин, придется тебя слегка побеспокоить. Приказываю бойцу ковырнуть дверь "фомичом", а блондин понял, что обложили его всерьез, снова раскрывает дверь, пиджак с лауреатским значком на майку надел -- артист! -- но к себе не пускает. "Безобразие! -- кричит.-- Генералу буду жаловаться!" И еще что-то насчет творческой индивидуальности, к которой я, мол, не испытываю уважения. Я сообразил, что товарищ блондин сильно навеселе и не пускает нас по той причине, что находится в номере не один и, по всей видимости, этот второй явно не его жена. В таких случаях рекомендуется не обращать внимания на творческую индивидуальность и спасать силой. Я протиснулся в дверь, взяд товарища за грудки и слегка об стенку. "Горишь, такой-сякой! Быстренько одевайтесь оба, и на выход, солдат проводит!" Тут дымом хорошо потянуло, он глаза вытаращил, мигом протрезвел: "Родные! Пожарники!" Не будь я человек интеллигентный, я бы рассказал, в каком виде выпрыгнула из постели дама" но это не имеет значения. Когда эту парочку выводили, Ваня как раз своего бульдога тащил. Хуже всего было на 15-м, -- продолжал Головин -- там люксы и полулюксы, сплошные ковры, мягкая мебель с поролоном и прочее. Температура адова, дымище -- ничего не видно, двери дубовые, хорошо пригнанные -- это людей в номерах и спасало на первых порах. Работа была обычная, ничем не отличалась от того, что приходилось делать на этажах главного здания, даже, честно скажу, полегче, чего там, особенно если вспомнить шахматный клуб. Но о нем тебе много рассказывали, не буду повторяться, тем более что и на 15-м очень даже было нелегко. Знаю, что у тебя намечена встреча с полковником, он тебе добавит, а про себя скажу, что начиная с этого этажа мне сильно не везло с КИПом. Врываюсь в один номер, на полу женщина хрипит, задыхается. Отдаю ей свой загубник, она хватает его, дышит, а я на выдохе: "Отдай, по очереди будем!" А она дышит и слышать меня не хочет. Мне уже самому дышать нечем, в голове звенит, схватил ее на руки, топаю к лоджии, задыхаюсь, слезы текут... Хорошо, что лоджия близко была, в десяти шагах, там ее ребята с цепочки приняли... И еще с КИПом история... Взломали дверь в другой номер, а там две женщины, обе без сознания; одну боец подхватил, другую я, понесли на лоджию -- и вдруг чувствую, что нет доступа кислорода, снова слезы и шарики в глазах, ну, думаю, КИП из строя вышел, не дойду. Тут один боец увидел, что я вырубаюсь, принял из моих рук женщину -- и в загубник сразу же пошел кислород! Оказывается, она своим телом дыхательный шланг придавила, но я-то этого не видел... Там еще много всякого было, лучше я тебе расскажу о той, первой, которая мой загубник присвоила. Через несколько дней явилась в УПО, в мой кабинет и спрашивает: "Меня из номера один пожарник вынес, свой противогаз отдал, уж не знаю, как он сам дышал, не можете меня с ним познакомить? Я солистка Московской филармонии, хочу лично поблагодарить". Посмотрел я на нее, чрезвычайно миловидная особа лет тридцати, был бы помоложе и холостой -- не отказался бы от заслуженной награды. Повздыхал я про себя, посокрушался и говорю: "Вас, насколько я помню, спас майор Баулин, вот его домашний телефон, звоните, майор сейчас дома". Я-то знаю, что Петя три минуты назад от меня вышел и дома его никак не может быть, но зато дома Ксенечка, самая сердечная и отзывчивая из всех жен. Звонит, трубку, конечно, снимает Ксенечка, а голосок у нее звонкий, слышу каждое слово: "Его нет, а что вы хотели?., Ах, артиска, увидеть и поблагодарить? А совесть у тебя естьза чужими мужьями гоняться? Я тебе так его поблагодарю, что ты..." Петя, у тебя есть что добавить? -- Хорошо, что напомнил, Ваня, -- Баулин расплылся в улыбке, -- в долгу не останусь! -- Возвратишь как-нибудь, -- благодушно сказал Головин. -- На этом, однако, мои неприятности с КИПом не закончились. Уже потом, когда 15-й начали тушить, оставил я на нем Баулина и со звеном пошел наверх. На один марш поднялся, чувствую, что задыхаюсь, посмотрел на манометр -- почти на нуле, я без кислорода! Бежать вниз перезаряжать КИП -- времени жалко, вышиб на лестничной клетке окно, отдышался и бегом к следующему окну, бац по нему -- снова отдышался. И так, от окна к окну, добирался до верхних этажей... 5. ПУТЬ НАВЕРХ ПЕРВОЙ ТРОПКИ Начиная с 13-го этажа цепочек уже стало две: по одну сторону лоджий поднимались Николай Клевцов и Юрий Кожухов, а по другую, отделенную от первой перегородками из стеклоблоков, начали вязать свою цепочку Володя Никулькин и старший сержант Рожков. Когда порывы ветра усиливались, люди на штурмовках замирали; Кожухов-старший рассказывал, что когда в такие моменты кто-нибудь из окон выбрасывал чемодан или саквояж, все на крыше цепенели: что падает, вещь или человек? С 14-го этажа и выше лоджии были переполнены. -- Главным образом артисты, -- вспоминал Николай. -- Вскоре у них гастроли начинались, у одних в филармонии, у других в цирке и в театре, и кое-кто оказался в номерах, репетировали. Большинство успело выйти на лоджии. -- С циркачами было легко, -- продолжал Юрий, -- не хуже нас по штурмовкам лазали. С одним только толстяком конферансье горя хлебнули, на штурмовку даже смотреть боялся, два бойца специально поднялись его на "кресле" спускать. Деньги еще совал, сукин сын! А вот клоун -- помнишь, Коля? -- оказался забавный: полез на штурмовку с сумкой через плечо, а там что-то звякает. Я ему: "Брось, равновесие потеряешь!", а он: "Как у тебя язык поворачивается, это же шампанское для вас, для пожарных!" Так и опустился -- с сумкой, отец говорил, что на крыше норовил угощать: "Пей, братва, из горла!" Хотя нет, ты его, Коля, не видел, ты в это время у артиста брал интервью. И мне была рассказана история, о которой я до сих пор звала понаслышке и не очень в нее верила. Кто-то из спасенных на 14-м вспомнил, что из третьего от лоджии номера слышались какие-то стуки, будто конопатили дверь. Хотя полковник приказал заниматься спасением только с лоджий, Николай решил, что это случай особый, включился в КИП, вошел в задымленный коридор и ощупью нашел третью дверь. В коридоре уже горели обои и ковровая дорожка, огонь вот-вот мог подойти, поэтому Николай не стал стучать, взломал дверь. Несмотря на то, что дверь действительно была законопачена всяким тряпьем, в номере оказалось полно дыма и, натыкаясь в темноте на мебель, Николай стал искать человека ощупью -- неблагодарная и не очень эффективная работа. И вдруг услышал голос... кто-то зовет... нет, напевает! Сосредоточившись, Николай услышал плеск воды и, уже не сомневаясь, пошел на звуки. В ванной кто-то был, из дверных щелей торчала простыня: видно, этот "кто-то" твердо решил переждать пожар в номере. Николай рванул дверь на себя, вошел, быстро ее захлопнул, чтобы не напустить дыма, услышал: "Привет входящему!" -- и свет фонаря вырвал из тьмы сидящего в ванне атлетически сложенного мужчину. Николай сразу узнал известного артиста, портреты которого были на афишах. -- За автографом пришла? -- дружелюбно спросил артист, фыркая и кашляя -- дым в ванную все-таки проник. -- Тогда давайте свою ручку, -- он встал и оказалв брюках с которых ручьями потекла вода, -- мой "Паркер" остался на столе. Николай даже поначалу растерялся -- впервые увидел на пожаре погорельца, совершенно владеющего собой. Но поддерживать легкомысленный треп не было ни времени, ни желания. -- Где ваш костюм? -- Полагаю, вы на нем стоите, -- беззаботно ответил артист. -- Вас не будет шокировать, если он помят? Хорошо бы раздобыть утюг. -- Немедленно одевайтесь, -- отрезал Николай. -- Никого в номере больше нет? -- Увы, -- натягивая пиджак на голое тело, вздохнул артист. -- Она, прекрасная, моим мольбам не вняла, она, жестокая, ушла, не оглянувшись... Вам не понять меня, юноша, если вы никогда не терпели фиаско в любви. Учтите, с возрастом его вероятность катастрофически растет, не теряйте времени, юноша! -- Прикройте носоглотку, -- Николай смочил в ванне полотенце и обмотал артисту голову, -- на лоджии снимите. Лестницы-штурмовки не боитесь? -- Юноша, -- высокомерно ответил артист, -- каждый квалифицированный кинозритель знает, что я работаю без дублеров! А когда артист стал ловко спускаться, Николай не выдержал и совсем по-мальчишески выкрикнул: -- А вы молодчина, удачи вам! И снизу послышалось -- серьезное и сердечное: -- Тебе тоже, юноша. Сласибо, дружище! Когда да следующий день Клевцов рассказал ребятам об этом эпизоде, ему никто не поверил: "Загибаешь!" Но дело обстояло именно так, теперь я это точно знаю: Новик, которому его приятель-артист поведал о своем приключении, все подтвердил. Николай и Юрий поднялись на 15-й, где их ожидали шесть человек. Этаж горел, и людей пришлось спускать быстро и с большим риском, потому что огонь подбирался к лоджии и вот-вот мог на нее вырваться. Так оно и случилось. Но в тот момент, когда вспыхнула дверь и пламя хлестнуло по лоджии, на ней уже никого не было: Николай и Юрий поднимались на 16-й. Но спускать оказавшихся там людей вниз уже не было никакой возможности: 15-й этаж отсекло огнем, цепочка штурмовых лестниц разорвалась -- одно ее звено вышло из строя. Сегодня мне снова удалось свести друзей вместе. И всего, что происходило на высотке до сих пор, меня наиболее заинтересовало "разорванное звено", и мне хотелось, чтобы Николай и Юрий в живом разговоре дополняли друг друга. -- На 16-м было семь человек, -- припомнил Николай, -- трое мужчин, две женщины и два мальчика. -- Мальчик и девочка, -- поправил Юрий. -- Как звали мальчика, забыл, а девочку, помню, звали Майя. -- Да, мальчик и девочка, -- согласился Николай. -- Оба в брючках, лица от дыма чумазые, да и темно, не различишь... Здесь было полегче, чем на 15-м, но не на много, уж очень из коридора дым валил,. А что самое худшее, руку Юре сильно помяло: на нее мужик всей тяжестью наступил, когда Юра его с 15-го спускал. -- Ничего страшного, -- Юрий невольно пошевелил кистью, -- через недели две повязку снял. -- То через две недели, -- сказал Николай. -- А тогда физиономия у тебя была малость перекошена. -- Зато ты со своим разбитым носом был хорош, -- усмехнулся Юрий. И пояснил: -- Женщина каблучком шпилькой задела, когда Коля ее спускал. Но ты, Ольга, разорилась на кофе с пирожными не для того, чтобы узнать эти малоинтересные факты. Значит, ситуация: вниз -- нельзя, а что делать? Оставаться ведь тоже нельзя, вдруг прорвет, как на 15-м? Коля долго думал, может, секунду, может, две, и надумал: "Будем спасать наверх" Я даже сначала не понял, переспросил, а потом честно проорал: "Коля, ты -- гений!" Коля недовольно пробурчал, что это он и без меня знает... -- Ничего я такого не бурчал! После небольшой перебранки друзья пришли к согласию, что рассказывать будет Николай. -- Я поежилась -- припомнила, что нас с Бубликом тоже спасали наверх; Бублику только кажется, что он это помнит, мне же, наверное, об этом не забыть никогда. Но нас поднимали на веревке, мы были пассивны, а вот каково было подниматься им, по узенькой штурмовке, когда под ногами -- бездна... -- Мы с Юрой решили, -- начал Николай, -- что раз у него уж так получилось с рукой, пусть лезет наверх, снизу работать тяжелее. Женщины первыми подниматься отказались, спасайте, говорят, наших детей, а один мужик, суетливый такой мордоворот, раскричался, чего, мол, уговариваете и время тратите, меня, говорит, за это время можно было поднять. Юра на него цыкнул, а потом придумал такую штуку: посадил себе на плечи мальчишку, тот обнял его руками и Юра с ним поднялся наверх, а потом спустился и взял девочку. Только она очень боялась и плакала, так мать сняла с себя платок, шаль точнее, и привязала дочку к Юре. -- Ты забыл сказать, что на семнадцатом двенадцать человек было, -- напомнил Юрий. -- Считай, что сказал. А вот что я в самом деле забыл: к этому времени Уленшпигель свою цепочку до нашей дотянул, так что не пришлось больше разбивать перегородки из стеклоблоков на лоджиях, Уленшпигель с напарником Рожковым тоже своих клиентов наверх поднимали. Сколько у Володьки там было, не помнишь? -- Человек пять-шесть, -- сказал Юрий. -- Ему там тоже несладко пришлось, сама его порасспроси. Валяй дальше, Коля. -- Одиу женщину я уговорил, помог ей встать на штурмовку и ноги переставлять со ступеньки на ступеньку, пока Юра ее сверху не подхватил; а вторая, понимаешь, тоже была согласна, но все время, хотя я ей запрещал, смотрела вниз и обмирала, а это очень опасно: вдруг на штурмовке -- и в обморок? А она маленькая такая, как птичка, и я подумал, что сил у меня хватит: посадил, как ребенка, на шею и вместе с ней поднялся... Ну а мужики сами полезли, пришлось только подстраховывать... Вот и все о 16-м, а если тебя интересует психология, то такая деталь: тот самый мордоворот, который хотел первым спасаться, стал требовать, чтобы я его чемодан наверх поднял, какой-то, документ показывал, начальству грозился жаловаться. Попадаются же такие субъекты! Сказал бы ему, не будь при исполнении... Ладно. Итого нас на 17-м оказалось, считая Юру и меня, двадцать один человек, повернуться было трудно, и у Уленшпигеля через перегородку немногим меньше. Оставаться там было нельзя, дым так валил, что даже на свежем воздухе воэдуха не хватало, мордоворот и о чемодане забыл, на штурмовку рвался. -- Погоди, -- перебил Юрий, -- не двадцать един, а двадцать два, ты про горничную забыл. Она к вам пулей на лоджию выскочила, очень кричала, не столько от ожогов, сколько от страха. Обожгло ее не очень, колготки подпалила. -- Галя Макаренко, -- улыбаясь, припомнила я. -- Она и сейчас работает на семнадцатом, только не горничной, а дежурной по этажу. Она хвасталась, что прокатилась, как панночка у Гоголя, на шее у "красавчика пожарного". На твоей шее, Коля? -- На моей, -- проворчал Николай, -- я ведь ту, птичку-вевеличку, снова на себе поднимал, и твоя панночка тоже умолила. Так в меия вцепилась, что через боевку синяков наставила... Словом, подняли мы всех на 18-й, потом на 19-й, а там... прямо в кухню ресторана. быстро подняли, нам два повара сверху помогали. А они там хорошо забаррикадировались, двери у них плотные, обитые жестью, на кухне и дыма почти не было. Уленшпигель тоже своих погорельцев поднял, оборванных и замызганых, такой антисанитарии на кухне небось отродясь не видывали. Нас стали угощать, но мы только по чашке кофе выпили, и то на ходу -- поспешили по внутренней винтовой лестнице, по какой официанты с подносами ходят, прямо в ресторан, на двадцать первый этаж... Рассказ Володи Никулькина я застенографировала, вот он без всякой редакции: -- Не знаю, как чувствовали себя на верхотуре товарищи капитаны, а тогда лейтенанты Клевцов и Кожухов, а я лично чуть не помирал от страху. Граждане, думаю, братья молочные, как пишет Зощенко, и чего я попер в пожарные? Я ведь, Ольга, Николаевна... ладно, просто Ольга, я ведь ужасно не люблю гореть синим пламенем, мама сто раз говорила, что лучше бы ты, Вовочка, -- это для мамы я Вовочка, для мамы небось и сам полковник товарищ Кожухов просто Мишенька... -- так лучше бы ты, говорит, как твой папа, стал бухгалтером в пищеторге и тебя бы во всех магазинах цветами встречали. Правильно, говорят, тебя народ прозвал Уленшпигелем, авантюрист ты и шалопай, женился даже не как все люди, а в ванной -- это потому, что я со своей Ритой в ванной познакомился, когда ее квартира горела. Недоразумение, говорит, ты, а не пожарный, пожарные должны быть матерые, серьезные и с усами, а ты коротышка, общий насмешник, и ветер у тебя в голове, семейным людям на спину Нефертить клеишь и рекламу "Пейте томатный сок" Выпалив одним духом эту тираду, Володя продолжал: -- Но поскольку вы, Ольга Никола... или просто Ольга, в наших делах собаку, извините, съели и вас не обманешь, признаюсь, что от страху я чуть не отбросил сандалии, не сразу, а тогда, когда зыркнул вниз с 19-го этажа. Мама моя родная, теща любимая! В жизни еще так не пугался, разве что когда -- вспомнить жутко! -- шмякнул о дверь авоську с бутылками пива. Не волнуйтесь, Ольга, и не меняйтесь в лице, не разбил, только одна чуть треснула, не принял обратно грубиян из "Стеклотары"... С цепочки, что ли, начинать? Впереди лейтенанты полезли, я за ними налегке: "фомич", две спасательные веревки в мешочках, "Дымок" -- это сигареты такие, высшего класса, и фотокарточка жены в боковом кармане. Был я третьим, чувствовал себя человеком, а потом черт дернул начинать свою цепочку -- это когда лейтенанты на пятой лоджии застряли. За мной Рожков Боря полез, за ним другие на подхвате -- словом, "связали" цепочку и стали спускать артистов, как мы их условно называли, потому что в гостиничные номера только артистов поселяли, которые приезжали на гастроли. Мы, конечно, документов на лоджии не проверяли, но из стенгазеты потом узнали, что одного народного артиста спустили, двух заслуженных и сколько-то, не помню, обыкновенных, у которых всемирная слава впереди. И знаете, что в высшей степени странно и даже необъяснимо? Что обыкновенный, то есть менее ценный для зрителя субъект, хочет жить ничуть не меньше, чем заслуженный и даже народный! Один заслуженный одним обыкновенным возмущался: "Без звания, без таланта, на ролях "кушать подано", а вперед лезет!" Это потому, что мы того самого "кушать подано" первым спустили, у него сзади так штаны обгорели, что ни в один ресторан не пустят. А народный оказался отличным малым, даже шутил, хотя и зубами лязгал. Фамилию забыл, помню только, что не Смоктуновский и не Гурченко. Вношу поправку! Я вам говорил, что там были одни артисты, но правил нет без исключений, так как администраторы в гостиницах люди исключительно отзывчивые и сердечные, за простое спасибо плюс десятку хоть слона из зоопарка в люксе поселят. Вот капитану, а тогда лейтенанту Клевцову один тип с чемоданом попался, а мне -- с тремя ящиками, и в каждом по пуду помидоров, на рынок привез. Очень сокрушался, четвертной билет, говорит, этой рыжей за полулюкс подарил, а для чего? Чтобы чуть не сгореть в этом полулюксе, будь он трижды проклят! Слезу даже из меня выжал -- от сочувствия. Ведь в самом деле чуть не сгорел, я его из полулюкса волоком до лоджии тащил, очумелого, а он отдышался и стал оплакивать ящики, я ведь не для себя, говорит, я для народа, который скучает зимой без помидоров. По-настоящему веселых случаев больше не было, дальше пошла суровая проза жизни. Одна дама, помню, как встала на штурмовку, так и отключилась -- Боря Рожков на лету за рукав норковой шубки поймал, а рукав лопнул, чуть оба не полетели. Боря потом еще извинялся за шубу, дорогая вещь, а дама после пожара его разыскала и до сих пор письма к праздникам пишет. И еще случай, когда я стоял на 16-м и одного погорельца за волосы наверх тащил, тоже вырубался, но не от нервов, а от ожогов, страшновато на него смотреть было. А жонглерка, что ли, одна была прехорошенькая, такую я бы тоже, как лейтенант, себе на шею посадил, так нет, для нее лестница как для рыбы вода, любому из нас даст сто очков вперед... Сколько людей всего спустил-поднял? Для благодарности в личное дело много, для ордена мало, в самый раз на медаль хватило, а мне больше ничего не надо, я человек маленький, сто шестьдесят пять сантиметров. Да, самое главное, чуть не забыл! На кухне поваром отцов брат был, дядя Андрей. Увидел меня, прослезился, "виват Никулькиным!" орал и шницель мне в зубы сунул, когда мы в ресторан побежали. 6. АГОНИЯ БОЛЬШОГО ПОЖАРА К тому времени, когда Клевцов и его товарищи бежали к ресторану, газодымозащитники Головина и Баулина уже поднимались на 15-й этаж. До конца Большого Пожара оставалось минут тридцать. Потом, когда все останется позади и можно будет трезво оценить боевые действия, Кожухов скажет, что главной своей удачей считает "попадание иа исполнителей" -- на первопроходца Клевцова и на сержанта Никулькина, самостоятельно, без подсказок, рискнувшего связать вторую цепочку. О своей же идее он заметит, что "она лежала на поверхности и пришла бы в голову всякому". А пока, в эти последние тридцать минут, Кожухов испытывал огромное удовлетворение от сознания того, что пожар в главном здании локализован и в пылающий факел высотка не превратилась. И не превратится -- теперь, после того как начали тушить 15-й этаж. Кожухов был в этой уверен. И потому, что по внутренним лестницам наверх шли отборные силы, и потому, что ветер стих, и потому, чте интуиция пожарного, никогда не подводившая Кожумва, заверяла его, что до ресторана огонь теперь не дойдет -- его задавят на подступах. Боевой участок на крыше кинотеатра прекращал свое существование. Десятки людей, спасенных по штурмовкам, были эвакуированы с крыши по автолестнице, Других, отсеченных огнем на 15-м, подняли наверх, а большинство бойцов, осуществлявших эти операции, влились в подразделения, штурмующие высотку изнутри. Но не успел Кожухов сообщить по рации Чепурину, что спускается вниз, как из эфира послышался голос Баулина: "Первый, я Восьмой, прием!.. Внутренний водопровод на 15-м отказал, работаем одним стволом, срочно нужны рукава на вторую линию!" Убедившись в том, что Чепурин все слышал и распорядился, Кожухов сообщил ему, что принимает боевой участок на 15-м этаже,, включился в КИП, вошел в высотку и вместе со связным сержантом Бровиным стал подниматься по внутренней лестнице. Она была неузнаваема, красавица высотка, с ее изящной отделкой, многочисленными панно и витражами, паркетными полами и мебелью, сработанной по эскизам местных художников. Многие помещения превратились в выгоревшие бетонные коробки, полы по щиколотку были залиты водой, с потолков свисали обрывки проводов, а трубы коммуникаций от страшного жара либо полопались, либо скрутились в узлы. Вот такая она, неэстетичная, наша работа, в который раз подумал Кожухов, никого и не позовешь полюбоваться результатами своего труда -- отшатнутся; пострадавший будет во всем обвинять пожарных, которые пришли на помощь слишком поздно, спасенный в лучшем случае поблагодарит и эабудет, а городское начальство, подсчитав убытки, обязательно проворчит, что уж очень пожарные разошлись -- и воды слишком много пролили, и паркетные полы, стены изуродовали (а их вскрывали, чтоб потушить огонь в пустотах), и вообще нужно было работать поаккуратней, народное добро все-таки. А о том, что без пожарных от всего этого добра осталось бы одно воспоминание, мало кто подумает, а если и подумает, то непременно напомнит: "Вы же за это деньги получаете". Будто то, что сделал Лавров, Гулин, Клевцов, Никулькин и их товарищи, можно оценить в деньгах... Сверху спускались бойцы, вынося пострадавших, а лестница была узкая, и Кожухов останавливался, пропуская их; пострадавших, однако, отметил он, для такого пожара было относительно немного -- и большинство людей с лоджий эвакуировали, и счастье помогло: поезд с артистами драматического театра из Москвы только в эти минуты прибывал на городской вокзал, об этом рассказал иа крыше один артист, приехавший на сутки раньше товарищей. Не хотелось думать, что произошло бы, окажись в номерах те самые полсотни человек, которые сейчас выходили на перрон. Поднимаясь и вынужденно отдыхая, пока спускали пострадавших, Кожухов подмечал то, что потом скажет на разборе: вот здесь догорает паркет -- не вскрыли и не полили; на 13-м полно дыма -- проморгали какой-то очажок; тут валяется крышка от противогаза -- значит, кто-то работает с опасностью для жизни, зацепится за что-нибудь, разорвет дыхательный мешок КИПа и может наглотаться дыма. На марше перед 15-м Кожухов пропустил двух бойц