-восьмого" или "семь восьмых", закон, по которому обильно сажали --
за колосок, за огурец, за две картошины, за щепку, за катушку ниток44 -- всё
на десять лет.
Но потребности времени, как понимал их Сталин, менялись, и та десятка,
которая казалась достаточной в ожидании свирепой войны, сейчас, после
всемирно-исторической победы, выглядела слабовато. И опять пренебрегая
кодексом или забыв, что есть уже многочисленные статьи и указы о хищениях и
воровстве, -- 4 июня 1947 года огласили перекрывающий их всех Указ, который
тут же был окрещен безунывными заключёнными как Указ "четыре шестых".
Превосходство нового Указа во-первых в его свежести: уже от самого
появления Указа должны были вспыхнуть эти преступления и обеспечиться
обильный поток новоосужденных. Но еще большее превосходство было в сроках:
если за колосками отправлялась для храбрости не одна девка, а три
("организованная шайка") за огурцами или яблоками -- несколько
двенадцатилетних пацанов, -- они получали до двадцати лет лагерей; на заводе
верхний срок был отодвинут до двадцати пяти (самый этот срок, четвертная,
был введен за несколько дней перед тем, взамен гуманно отменяемой смертной
казни.45 Наконец, выпрямлялась давнишняя кривда, что только политическое
недоносительство есть государственное преступление -- теперь и за бытовое
недоносительство о хищении государственного или колхозного вмазывалось три
года лагерей или семь лет ссылки.
В ближайшие годы после Указа целые дивизии сельских и городских жителей
были отправлены возделывать острова ГУЛага вместо вымерших там туземцев.
Правда, эти потоки шли через милицию и обычные суды, не забивая каналов
госбезопасности, и без того перенапряженных в послевоенные годы.
Эта новая линия Сталина -- что теперь-то, после победы над фашизмом,
надо САЖАТЬ как никогда энергично, много и надолго, -- тотчас же, конечно,
отозвалась и на политических.
1948-49 годы, во всей общественной жизни проявившиеся усилением
преследований и слежки, ознаменовались небывалой даже для сталинского
неправосудия трагической комедией повторников.
Так названы были на языке ГУЛага те несчастные недобитыши 1937-го года,
кому удалось пережить невозможные, непереживаемые десять лет и вот теперь, в
1947-48 годах, измученными и надорванными, ступить робкою ногою на землю
воли -- в надежде тихо дотянуть недолгий остаток жизни. Но какая-то дикая
фантазия (или устойчивая злобность или ненасыщенная месть) толкнула
генералиссимуса-Победителя дать приказ: всех этих калек сажать заново, без
новой вины! Ему было даже экономически и политически невыгодно забивать
глотательную машину её же отработками. Но Сталин распорядился именно так.
Это был случай, когда историческая личность капризничает над исторической
необходимостью.
И всех их, едва прилепившихся к новым местам или новым семьям,
приходили брать. Их брали с той же ленивой усталостью, с какой шли и они. Уж
они всё знали заранее -- весь крестный путь. Они не спрашивали "за что?" и
не говорили родным "вернусь", они надевали одёжку погрязней, насыпали в
лагерный кисет махорки и шли подписывать протокол. (А он и был всего-то
один: "Это вы сидели?" -- "Я". -- "Получите еще десять".)
Тут хватился Единодержавец, что это мало -- сажать уцелевших с 37-го
года! И д═е═т═е═й тех своих врагов заклятых -- тоже ведь надо сажать! Ведь
растут, еще мстить задумают. (А может поужинал крепко да сон дурной
приснился с этими детьми). Перебрали, прикинули -- сажали детей, но мало.
Командармских детей сажали, а троцкистских -- не сплошь! И потянулся поток
детей-мстителей. (Попадали в таких детей 17-летняя Лена Косарева и 35-летняя
Елена Раковская).
После великого европейского смешения Сталину удалось к 1948-му году
снова надежно огородиться, сколотить потолок пониже и в этом охваченном
пространстве сгустить прежний воздух 1937-го года.
И потянулись в 1948-м, 49-м и 50-м
-- мнимые шпионы (10 лет назад германо-японские, сейчас
англо-американские);
-- верующие (на этот раз больше сектанты);
-- недобитые генетики и селекционеры вавиловцы и менделисты;
-- просто интеллигентные думающие люди (а особо строго -- студенты),
недостаточно отпугнутые от Запада. Модно было давать им:
ВАТ -- восхваление американской техники,
ВАД -- восхваление американской демократии,
ПЗ -- преклонение перед Западом.
Сходные были с 37-м потоки, да не сходные были сроки: теперь стандартом
стал уже не патриархальный червонец, а новая сталинская четвертная. Теперь
уже десятка ходила в сроках д═е═т═с═к═и═х.
Еще немалый поток пролился от нового Указа о разгласителях
государственных тайн (а тайнами считались: районный урожай, любая
эпидемическая статистика; чем занимается любой цех и фабричёнка; упоминание
гражданского аэродрома; маршруты городского транспорта; фамилия
заключённого, сидящего в лагере). По этому Указу давали 15 лет.
Не забыты были и потоки национальные. Всё время лился взятый сгоряча,
из лесов сражений, поток бендеровцев. Одновременно получали десятки и
пятерки лагерей и ссылок все западно-украинские сельские жители, как-либо к
партизанам прикасавшиеся: кто пустил их переночевать, кто накормил их раз,
кто не донёс о них. С 50-го примерно года заряжен был и поток бендеровских
ЖЕН -- им лепили по десятке за недоносительство, чтобы скорей доконать
мужей.
Уже кончилось к тому времени сопротивление в Литве и Эстонии. Но в 1949
году оттуда хлынули мощные потоки новой социальной профилактики и
обеспечения коллективизации. Целыми эшелонами из трех прибалтийских
республик везли в сибирскую ссылку и городских жителей и крестьян.
(Исторический ритм искажался в этих республиках. В краткие стиснутые сроки
они должны были теперь повторить путь всей страны.)
В 48-м году прошел в ссылку еще один национальный поток -- приазовских,
кубанских и сухумских греков. Ничем не запятнали они себя перед Отцом в годы
войны, но теперь он мстил им за неудачу в Греции, что-ли? Кажется, этот
поток тоже был плодом его личного безумия. Большинство греков попало в
среднеазиатскую ссылку, недовольные -- в политизоляторы.
А около 1950 года в ту же месть за проигранную войну или для равновесия
с уже сосланными -- потекли на Архипелаг и сами повстанцы из армии Маркоса,
переданные нам Болгарией.
В последние годы жизни Сталина определённо стал намечаться и поток
евреев (с 1950-го года они уже понемногу тянулись как космополиты). Для того
было затеяно и дело врачей. Кажется, он собирался устроить большое еврейское
избиение.46
Однако, это стало его первым в жизни сорвавшимся замыслом. Велел ему
Бог -- похоже, что руками человеческими -- выйти из рёбер вон.
Предыдущее изложение должно было, кажется, показать, что в выбивании
миллионов и в заселении ГУЛага была хладнокровно задуманная
последовательность и неослабевающее упорство.
Что ПУСТЫХ тюрем у нас не бывало никогда, а бывали либо полные, либо
чрезмерно переполненные.
Что пока вы в своё удовольствие занимались безопасными тайнами атомного
ядра, изучали влияние Хейдеггера на Сартра и коллекционировали репродукции
Пикассо, ехали купейными вагонами на курорт или достраивали подмосковные
дачи, -- а воронки' непрерывно шныряли по улицам, а гебисты стучали и
звонили в двери.
И, я думаю, изложением этим доказано, что Органы никогда не ели хлеба
зря.
1 "Вестник НКВД", 1917, N 1, стр. 4
2 Ленин, Собрание соч., 5 изд., т. 35, стр. 68
3 там же, стр. 204
4 там же, стр. 204
5 там же, стр. 203
6 Вестник НКВД, 1918, N 21-22, стр. 1
7 Декреты советской власти, т.4, М. 1968, стр. 627
8 М. Я. Лацис -- "2 года борьбы на внутреннем фронте". Популярный обзор
деятельности ЧК. -- ГИЗ, М, 1920, стр. 61.
9 там же, стр. 60
10 Ленин, 5 изд., т.51, стр. 47, 48
11 там же, стр. 48
12 там же, стр. 49
13 "Самая трудолюбивая часть народа положительно искоренялась"
(Короленко, письмо Горькому от 10-8-21)
14 Журнал "Война и революция" -- 1926, N 7/8. Тухачевский -- "Борьба с
контрреволюционными восстаниями".
15 Короленко писал Горькому (29.6.21): "история когда-нибудь отметит,
что с искренними революционерами и социалистами большевистская революция
расправлялась теми же средствами, как и царский режим."
16 Иногда прочтешь в газете статейку и дивишься ей до головотрясения.
"Известия" 24.5.59: через год после прихода Гитлера к власти Максимилиан
Хауке арестован за принадлежность к... не к какой-нибудь партии, а к
коммунистической. Его уничтожили? Нет, осудили на д═в═а года. После этого,
конечно, новый срок? Нет выпустил на волю. Вот и понимай, как знаешь! Он
тихо жил потом, создавал подполье, в связи с чем и статья о его бесстрашии.
17 Видимо, этот монархист мстил Войкову персонально: уральский
Облкомпрод П. Л. Войков в июле 1918 г. руководил уничтожением следов
расстрела царской семьи (разрубкой и распилкой трупов, сожжением и сбросом
пепла).
18 А. Ф. Величко, военный инженер, бывший профессор военной академии
генштаба, генерал-лейтенант, в царском военном министерстве руководил
Управлением военных сообщений. Расстрелян. Ох, как пригодился бы в 1941-м!
19 А Орджоникидзе, рассказывают, разговаривал со старыми инженерами
так: клал на письменный стол по пистолету справа и слева.
20 Тот самый Суханов, на квартире которого в Петрограде на р. Карповке
с его ведома (экскурсоводы лгут сейчас, что б═е═з) 10 октября 1917 г.
собрался большевистский ЦК и принял решение о вооруженном восстании.
21 А может быть и получше бы тех, кто эту должность потом сорок лет
занимал. -- И вот человеческий жребий! Дояренко был принципиально всегда вне
политики! Когда дочь его приводила в дом студентов высказывающих как бы
эсеровские мысли -- он их из дому выгонял!
22 Присуждённый к тюремному изолятору, Кондратьев заболел там
психически и умер. Умер и Юровский. Чаянов после 5 лет изолятора был выслан
в Алма-Ату, в 1948 посажен вновь.
23 Этот крестьянский тип и судьба его бессмертно представлены Степаном
Чаусовым в повести С. Залыгина.
24 Хорошо помню, что в юности нам это слово казалось вполне логичным,
ничего неясного.
25 Уж этот-то безотказный поток подхватывал кого угодно и в любую
назначенную минуту. Но для видных интеллигентов в 30-е годы иногда считали
более изящным подстряпать какую-нибудь постыдную статейку (вроде
мужеложества; или будто бы проф. Плетнев, оставаясь с пациенткой наедине,
кусал ей грудь. Пишет центральная газета -- пойди опровергни!)
26 "От тюрем к воспитательным учреждениям" -- Сборник Института
Уголовной Политики. -- под ред. Вышинского. Изд-во "Советское
законодательство", М, 1934, стр. 36.
27 А пожалуй, шпиономания не была только узколобым пристрастием
Сталина. Она сразу пришлась удобной всем, вступающим в привилегии. Она стала
естественным оправданием уже назревшей всеобщей секретности, запрета
информации, закрытых дверей, системы пропусков, огороженных дач и тайных
распределителей. Через броневую защиту шпиономании народ не мог проникнуть и
посмотреть, как бюрократия сговаривается, бездельничает, ошибается, как она
ест и как развлекается.
28 Ленин, 5 изд., т.45, стр. 190
29 Это звучит перебором, фарсом -- но не мы сочиняли этот фарс, мы с
этими людьми -- сидели.
30 Есть психологические основания подозревать И. Сталина в подсудности
также и по этому пункту 58-й статьи. Далеко не все документы относительно
этого рода службы пережили февраль 1917 г. и стали широко известны.
Умиравший на Колыме В. Ф. Джунковский, бывший директор Департамента полиции,
уверял, что поспешный поджог полицеских архивов в первые дни Февральской
революции был дружным порывом некоторых заинтересованных революционеров.
31 Как не случайно и Большой Дом в Ленинграде был закончен в 1934 году,
как раз к убийству Кирова.
32 25-летний же срок появился к 30-летию Октября -- 1947 году.
33 Теперь, видя китайскую культурную революцию (тоже на 17-м году после
окончательной победы), мы можем с большой вероятностью заподозрить тут
историческую закономерность. И даже Сталин начинает казаться лишь слепой и
поверхностной исполнительной силой.
34 Рассказано Н. Г-ко.
35 Из них пятеро замучены на следствии, умерли до суда. Двадцать четыре
умерло в лагерях. Тридцатый -- Иван Аристаулович Пунич, вернулся,
реабилитирован. (Умри и он, мы пропустили бы здесь всех этих тридцать, как и
пропускаем миллионы.) Многочисленные "свидетели" по их делу -- сейчас в
Свердловске и благоденствуют: номенклатурные работники, персональные
пенсионеры. Дарвиновский отбор.
36 Кто помнит их?! Часами, ежедневно, оглупляюще одинаковые! Вероятно,
диктор Левитан хорошо их помнит: он их читал с раскатами, с большим
чувством.
37 Сборник "От тюрем...", стр. 63
38 Мне едва не пришлось испытать этот Указ на себе: я стал в очередь к
хлебному магазину, милиционер вызвал меня и повёл для счёту. Начинать бы
было мне сразу ГУЛаг вместо войны, если б не счастливое заступничество.
39 А о крови судили по фамилии, и инженер-конструктор Василий Окороков,
находя неудобным так подписываться на проектах и переназвавшийся в 30-е
годы, когда еще было можно, в Роберта Штеккера -- красиво! и графическую
роспись разработал -- теперь ничего не успевал доказать, и взят был как
немец. -- "Это ваше истинное имя? Какие задания получили от фашистской
разведки?".. -- А тот тамбовец Коверзнев, еще в 1918 г. сменивший свою
неблагозвучную фамилию на Кольбе, -- когда он разделил судьбу Окорокова?..
40 Это не сразу так ясно обозначилось, и еще в 1943 году были какие-то
отбившиеся ни на кого не похожие потоки вроде "африканцев", долго так и
называвшиеся в воркутских строёвках. Это были русские военнопленные, взятые
американцами из армии Роммеля в Африке ("hiwi") и в 1948 г. отправленные на
студебекерах через Египет-Ирак-Иран на родину. В пустынной бухте Каспийского
моря их сразу же расположили за колючей проволокой, содрали с них воинские
различия, освободили их от дарёных американских вещей (разумеется, в пользу
с═о═т═р═у═д═н═и═к═о═в, а не государства) и отправили на Воркуту до особого
распоряжения, не дав еще по неопытности ни срока, ни статьи. И эти
"африканцы" жили на Воркуте в межеумочных условиях: их не охраняли, но без
пропусков они не могли сделать по Воркуте ни шагу, а пропусков у них не
было; им платили зарплату вольнонаёмных, но распоряжались ими как
заключёнными. А особое распоряжение так и не шло. О них забыли...
41 С этой группой произошел потом анекдот. В лагере они уже о Швеции
помалкивали, опасаясь получить за неё второй срок. Но в Швеции прознали
как-то об их судьбе и напечатали клеветнические сообщения в прессе. К тому
времени ребята были рассеяны по разным ближним и дальним лагерям. Внезапно
по спецнарядам их всех стянули в ленинградские Кресты, месяца два кормили на
убой, дали отрасти их прическам. Затем одели их со скромной элегантностью,
отрепетировали, кому что говорить, предупредили, что каждая сволочь кто
пикнет иначе, получит "девять грамм" в затылок, -- и вывели на
прессконференцию перед приглашенными иностранными журналистами и теми, кто
хорошо знал всю группу по Швеции. Бывшие интернированные держались бодро,
рассказывали где живут, учатся, работают, возмущались буржуазной клеветой, о
которой п═р═о═ч═л═и в западной печати (ведь она продаётся у нас в каждом
киоске) -- и вот списались и съехались в Ленинград (расходы на дорогу никого
не смутили). Свежим лоснящим видом своим они были лучшее опровержение
газетной утке. Посрамлённые журналисты поехали писать извинения. Западному
воображению было недоступно объяснить происшедшее иначе. А виновников
интервью тут же повели в баню, остригли, одели в прежние отрепья и разослали
по тем же лагерям. Поскольку они вели себя достойно -- вторых сроков не дали
никому.
42 Не зная подробностей, я тем не менее уверен, что бо'льшая часть этих
японцев не могла быть судима законно. Это был акт мести и способ удержать
рабочую силу на дольший срок.
43 Поразительно, что на Западе, где невозможно долго хранить
политические тайны, они неизбежно прорываются в публикации, разглашаются, --
именно тайна э═т═о═г═о предательства отлично, тщательно сохранена
британскими и американскими правительствами -- воистину, последняя тайна
Второй мировой войны или из последних. Много встречавшись с этими людьми в
тюрьмах и лагерях, я четверть века поверить не мог бы, что общественность
Запада н═и═ч═е═г═о не знает об этой грандиозной по своим масштабам выдаче
западными правительствами простых людей России на расправу и гибель. Только
в 1973 г. (Sunday Oklahoman 21 янв.) прорвалась публикацию Юлиуса Эпштейна,
которому здесь я осмеливаюсь передать благодарность от массы погибших и от
немногих живых. Напечатан разрозненный малый документ из скрываемого доныне
многотомного дела о насильственной репатриации в Советский Союз. "Прожив 2
года в руках британских властей, в ложном чувстве безопасности, русские были
застигнуты врасплох, они даже не поняли, что их репатриируют... Это были,
главным образом, простые крестьяне с горькой личной обидой против
большевиков". Английские же власти поступили с ними "как с военными
преступниками: помимо их воли передали в руки тех, от кого нельзя ждать
правого суда". Они и были все отправлены на Архипелаг уничтожаться.
44 В протоколе писалось "двести метров пошивочного материала". Все-таки
стыдно было писать "катушка ниток".
45 А сама казнь лишь на время закрывала лицо паранджой, чтобы сбросить
её с оскалом через два с половиной года (январь 1950).
46 Достоверно у нас ничего не узнать, ни даже сейчас, ни долго еще. Но
по московским слухам замысел Сталина был такой: в начале марта
"врачей-убийц" должны были на Красной Площади повесить. Всколыхнутые
патриоты естественно (под руководством инструкторов) должны были кинуться в
еврейский погром. И тогда-то правительство (узнаётся сталинский характер,
правда?) великодушно спасая евреев от народного гнева, в ту же ночь выселяло
их из Москвы на Дальний Восток и в Сибирь (где бараки уже готовились).
--------
Глава 3. Следствие
Если бы чеховским интеллигентам, всё гадавшим, что будет через
двадцать-тридцать-сорок лет, ответили бы, что через сорок лет на Руси будет
пыточное следствие, будут сжимать череп железным кольцом,1 опускать человека
в ванну с кислотами,2 голого и привязанного пытать муравьями, клопами,
загонять раскаленный на примусе шомпол в аннальное отверстие ("секретное
тавро"), медленно раздавливать сапогом половые части, а в виде самого
лёгкого -- пытать по неделе бессонницей, жаждой и избивать в кровавое мясо,
-- ни одна бы чеховская пьеса не дошла до конца, все герои пошли бы в
сумасшедший дом.
Да не только чеховские герои, но какой нормальный русский человек в
начале века, в том числе любой член РСДРП, мог бы поверить, мог бы вынести
такую клевету на светлое будущее? То, что еще вязалось при Алексее
Михайловиче, что при Петре уже казалось варварством, что при Бироне могло
быть применено к 10-20 человекам, что совершенно невозможно стало у
Екатерины, -- то в расцвете великого двадцатого века в обществе, задуманном
по социалистическому принципу, в годы, когда уже летали самолеты, появилось
звуковое кино и радио -- было совершено не одним злодеем, не в одном
потаенном месте, но десятками тысяч специально обученных людей-зверей над
беззащитными миллионами жертв.
И только ли ужасен этот взрыв атавизма, теперь увёртливо названный
"культом личности"? Или страшно, что в те самые годы мы праздновали
пушкинское столетие? Бесстыдно ставили эти же самые чеховские пьесы, хотя
ответ на них уже был получен? Или страшней еще то, что и тридцать лет спустя
нам говорят: не надо об этом! если вспоминать о страданиях миллионов, это
искажает историческую перспективу! если доискиваться до сути наших нравов,
это затемняет материальный прогресс! Вспоминайте лучше о задутых домнах, о
прокатных станах, о прорытых каналах... нет, о каналах не надо... тогда о
колымском золоте, нет и о нём не надо... Да обо всем можно, но -- умеючи, но
прославляя...
Непонятно, за что мы клянём инквизицию? Разве кроме костров не бывало
торжественных богослужений? Непонятно, чем нам уж так не нравится крепостное
право? Ведь крестьянину не запрещалось ежедневно трудиться. И он мог
колядовать на Рождество, а на Троицу девушки заплетали венки...
___
Исключительность, которую теперь письменная и устная легенда
приписывает 37-му году, видят в создании придуманных вин и в пытках.
Но это неверно, неточно. В разные годы и десятилетия следствие по 58-й
статье ПОЧТИ НИКОГДА и не было выяснением истины, а только и состояло в
неизбежной грязной процедуре: недавнего вольного, иногда гордого, всегда
неподготовленного человека -- согнуть, протащить через узкую трубу, где б
ему драло бока крючьями арматуры, где б дышать ему было нельзя, так чтобы
взмолился он о другом конце -- а другой-то конец вышвыривал его уже готовым
туземцем Архипелага и уже на обетованную землю. (Несмышлёныш вечно
упирается, он думает, что из трубы есть выход и назад.)
Чем больше миновало бесписьменных лет, тем труднее собрать рассеянные
свидетельства уцелевших. А они говорят нам, что создание дутых дел началось
еще в ранние годы органов, -- чтоб ощутима была их постоянная спасительная
незаменимая деятельность, а то ведь со спадом врагов в час недобрый не
пришлось бы Органам отмирать. Как видно из дела Косырева,3 положение ЧК
пошатывалось даже в начале 1919 г. Читая газеты 1918 года я наткнулся на
официальное сообщение о раскрытии страшного заговора группы в 10 человек,
которые хотели (только ХОТЕЛИ еще!) втащить на крышу Воспитального дома
(посмотрите, какая там высота) пушки -- и оттуда обстреливать Кремль. Их
было десять человек (средь того может быть, женщины и подростки), неизвестно
сколько пушек -- и откуда же пушки? калибра какого? и как поднимать их по
лестнице на чердак? И как на наклонной крыше устанавливать? -- да чтоб не
откатывались при стрельбе! Почему петербургские полицейские, борясь с
февральской революцией, брали на крышу не тяжелее пулемета?.. А между тем
эта фантазия, предвосхищающая построения 1937 года, ведь читалась же! и
верили!.. Очевидно, нам еще докажут со временем, что дутым было
"гумилевское" дело 1921 года.4 В том же году в рязанском ЧК вздули ложное
дело о "заговоре" местной интеллигенции (но протесты смельчаков еще смогли
достигнуть Москвы, и дело остановили). В том же 1921 году был расстрелян
весь Сапропелиевый комитет, входивший в Комиссию Содействия Природным Силам.
Достаточно зная склад и настроение русских ученых кругов того времени, и не
загороженные от тех лет дымовой завесой фанатизма, мы, пожалуй, и без
раскопок сообразим, какова тому ДЕЛУ цена.
Вот вспоминает о 1921 годе Е. Дояренко: лубянская приемная арестантов,
40-50 топчанов, всю ночь ведут и ведут женщин. Никто не знает своей вины,
общее ощущение: хватают ни за что. Во всей камере одна единственная знает --
эсерка. Первый вопрос Ягоды: "итак за что вы сюда попали?" т.е. сам скажи,
помоги накручивать! И АБСОЛЮТНО ТО ЖЕ рассказывают о рязанском ГПУ 1930-го
года! Сплошное ощущение, что все сидят ни за что. Настолько не в чем
обвинять, что И. Д. Т-ва обвинили... в ложности его фамилии. (И хотя была
она самая доподлинная, а врезали ему по ОСО 58-10, 3 года.) Не зная, к чему
бы придраться, следователь спрашивал: "Кем работали?" "Плановиком" --
"Пишите объяснительную записку: "Планирование на заводе и как оно
осуществляется". Потом узнаете, за что арестовали". (Он в записке найдет
какой-нибудь конец.)
Это как с Ковенской крепостью в 1912 году: решено было упразднить её за
ненадобностью -- она перестала выполнять боевую задачу. Тогда встревоженное
командование подстроило "ночную стрельбу" по крепости -- чтобы только
доказать свою пользу и остаться на местах!..
Впрочем и теоретический взгляд на ВИНУ подследственного был с самого
начала очень свободный. В инструкции по красному террору чекист М. Я. Лацис
писал: "...не ищите на следствии материала и доказательств того, что
обвиняемый действовал словом или делом против советской власти. Первый
вопрос: к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, образования
(вот он, Сапропелиевый комитет! -- А. С.), воспитания. Эти вопросы и должны
определить судьбу обвиняемого". -- 13 ноября 1920 года Дзержинский в письме
в ВЧК упоминает, что в ЧК "часто даётся ход клеветническим заявлениям".
Да не приучили ли нас за столько десятилетий, что ОТТУДА не
возвращаются? Кроме короткого сознательного попятного движения 1939 года,
лишь редчайшие одиночные рассказы можно услышать об освобождении человека в
результате следствия. Да и то: либо этого человека вскоре посадили снова,
либо выпускали для слежки. Так создалась традиция, что у Органов нет брака в
работе. А как же тогда с невинными?..
В "Толковом словаре" Даля проводится такое различие: "дознание разнится
от следствия тем, что делается для предварительного удостоверения, есть ли
основание приступить к следствию".
О, святая простота! Вот уж Органы никогда не знали никакого дознания!
Присланные сверху списки, или первое подозрение, донос сексота или даже
анонимный донос5 влекли за собой арест и затем неминуемое обвинение.
Отпущенное же для следствия время шло не на распутывание преступления, а в
девяносто пяти случаях на то, чтобы утомить, изнурить, обессилить
подследственного и хотелось бы ему хоть топором отрубить, только бы поскорее
конец.
Уже в девятнадцатом году главный следовательский прием был: наган на
стол.
Так шло не только политическое, так шло и "бытовое" следствие. На
процессе Главтопа (1921) подсудимая Махровская пожаловалась, что её на
следствии подпаивали кокаином. Обвинитель6 парирует: "если б она заявила,
что с ней грубо обращались, грозили расстрелом, всему этому с грехом пополам
еще можно было бы поверить". Наган пугающе лежит, иногда наставляется на
тебя, и следователь не утомляет себя придумыванием, в чём ты виноват, но:
"рассказывай, сам знаешь!" Так и в 1927 году следователь Хайкин требовал от
Скрипниковой, так в 1929 году требовали от Витковского. Ничего не изменилось
и через четверть столетия. В 1952 году всё той же Анне Скрипниковой, уже в
её пятую посадку, начальник следственного отдела орджоникидзевского МГБ
Сиваков говорит: "Тюремный врач даёт нам сводки, что у тебя давление
240/120. Этого мало, сволочь (ей шестой десяток лет), мы доведем тебя до
трехсот сорока, чтобы ты сдохла, гадина, без всяких синяков, без побоев, без
переломов. Нам только спать тебе не давать!" И если Скрипникова после ночи
допроса закрывала днем в камере глаза, врывался надзиратель и орал: "Открой
глаза, а то стащу за ноги с койки, прикручу к стенке стоймя!"
И ночные допросы были главными в 1921 г. И тогда же наставлялись
автомобильные фары в лицо (рязанское ЧК, Стельмах). И на Лубянке в 1926 г.
(свидетельство Берты Гандаль) использовалось амосовское отопление для подачи
в камеру то холодного, то вонючего воздуха. И была пробковая камера, где и
так нет воздуха и еще поджаривают. Кажется, поэт Клюев побывал в такой,
сидела и Берта Гандаль. Участник Ярославского восстания 1918 г. Василий
Александрович Касьянов рассказывал, что такую камеру раскаляли, пока из пор
тела не выступала кровь; увидев это в глазок, клали арестанта на носилки и
несли подписывать протокол. Известны "жаркие" (и "соленые") приемы
"золотого" периода. А в Грузии в 1926 г. подследственным прижигали руки
папиросами; в Метехской тюрьме сталкивали их в темноте в бассейн с
нечистотами.
Такая простая здесь связь: раз надо обвинить во что бы то ни стало --
значит неизбежны угрозы, насилия, и пытки, и чем фантастичнее обвинение, тем
жесточе должно быть следствие, чтобы вынудить признание. И раз дутые дела
были всегда -- то насилия и пытки тоже были всегда, это не принадлежность
1937 года, это длительный признак общего характера. Вот почему странно
сейчас в воспоминаниях бывших зеков иногда прочесть, что "пытки были
разрешены с весны 1938 года".7 Духовно-нравственных преград, которые могли
бы удержать Органы от пыток не было никогда. В первые послереволюционные
годы в "Еженедельнике ВЧК", "Красном мече" и "Красном терроре" открыто
дискутировалась применимость пыток с точки зрения марксизма. И, судя по
последствиям, ответ был извлечён положительный, хотя и не всеобщий.
Вернее сказать о 1938 годе так: если до этого года для применения пыток
требовалось какое-то оформление, разрешение для каждого следственного дела
(пусть и получалось оно легко), -- то в 1937-38-м в виду чрезвычайной
ситуации (заданные миллионные поступления на Архипелаг требовалось в
заданный сжатый срок прокрутить через аппарат индивидуального следствия,
чего не знали массовые потоки, "кулаческий" и национальные) насилия и пытки
были разрешены следователям неограниченно, на их усмотрение, как требовала
их работа и заданный срок. Не регламентировались при этом и виды пыток,
допускалась любая изобретательность.
В 1939-м году такое всеобщее широкое разрешение было снято, снова
требовалось бумажное оформление на пытку и может быть не такое легкое
(впрочем, простые угрозы, шантаж, обман, выматывание бессонницей и карцером
не запрещались никогда). Но уже с конца войны и в послевоенные годы были
декретированы определенные к═а═т═е═г═о═р═и═и арестантов, по отношению к
которым заранее разрешался широкий диапазон пыток. Сюда попали националисты,
особенно -- украинцы и литовцы, и особенно в тех случаях, где была или
мнилась подпольная цепочка и надо было её всю вымотать, все фамилии добыть
из уже арестованных. Например, в группе Скирюса Ромуальдаса Прано было около
пятидесяти литовцев. Они обвинялись в 1945 году в том, что расклеивали
антисоветские листовки. Из-за недостатка в то время тюрем в Литве их
отправили в лагерь близ Вельска Архангельской области. Одних там пытали,
другие не выдерживали двойного следственно-рабочего режима, но результат
таков: все пятьдесят человек до единого признались. Прошло некоторое время и
из Литвы сообщили, что найдены настоящие виновники листовок, А ЭТИ ВСЕ НЕ
ПРИ ЧЕМ! -- В 1950 г. я встретил на Куйбышевской пересылке украинца из
Днепропетровска, которого в поисках "связи" и лиц пытали многими способами,
включая стоячий карцер с жердочкой, просовываемой для опоры (поспать) на 4
часа в сутки. После войны же истязали членкора Академии наук Левину -- из-за
того, что у неё были общие знакомые с Аллилуевыми.
И еще было бы неверно приписывать 37-му году то "открытие", что личное
признание обвиняемого важнее всяких доказательств и фактов. Это уже в 20-х
годах сложилось. А к 1937-му лишь приспело блистательное учение следователям
и прокурорам для их моральной твердости, мы же, все прочие, узнали о нём еще
двадцатью годами позже -- узнали, когда оно стало обругиваться в придаточных
предложениях и второстепенных абзацах газетных статей как широко и давно
всем известное.
Оказывается, в тот грознопамятный год в своем докладе, ставшем в
специальных кругах знаменитым, Андрей Януарьевич (так и хочется обмолвиться
Ягуарьевич) Вышинский в духе гибчайшей диалектики (которой мы не разрешаем
ни государственным подданным, ни теперь электронным машинам, ибо для них да
есть да, а нет есть нет), напомнил, что для человечества никогда не возможно
установить абсолютную истину, а лишь относительную. И отсюда он сделал шаг,
на который юристы не решались две тысячи лет, что, стало быть, и истина,
устанавливаемая следствием и судом, не может быть абсолютной, а лишь
относительной. Поэтому, подписывая приговор о расстреле, мы все равно
никогда не можем быть абсолютно уверены, что казним виновного, а лишь с
некоторой степенью приближения, в некоторых предположениях, в известном
смысле.8 Отсюда -- самый деловой вывод: что напрасной тратой времени были бы
поиски абсолютных улик (улики относительны), несомненных свидетелей (они
могут и разноречить). Доказательства же виновности относительные,
приблизительные, следователь может найти и без улик и без свидетелей, не
выходя из кабинета, "опираясь не только на свой ум, но и на свое партийное
чутьё, свои нравственные силы" (то есть на преимущества выспавшегося, сытого
и неизбиваемого человека) "и на свой харакатер" (то есть, волю к
жестокости)!
Конечно, это оформление было куда изящнее, чем инструкция Лациса. Но
суть та же.
И только в одном Вышинский не дотянул, отступил от диалектической
логики: почему-то ПУЛЮ он оставил АБСОЛЮТНОЙ...
Так, развиваясь по спирали, выводы передовой юрисдикции вернулись к
доантичным или средневековым взглядам. Как средневековые заплечные мастера,
наши следователи, прокуроры и судьи согласились видеть главное
доказательство виновности в признании её подследственным.9
Однако, простодушное Средневековье, чтобы вынудить желаемое признание,
шло на драматические картинные средства: дыбу, колесо, жаровню, ерша,
посадку на кол. В двадцатом же веке, используя и развитую медицину и немалый
тюремный опыт (кто-нибудь пресерьезно защитил на этом диссертации), признали
такое сгущение сильных средств излишним, при массовом применении --
громоздким. И кроме того...
И кроме того, очевидно еще было одно обстоятельство: как всегда, Сталин
не выговаривал последнего слова, подчинённые сами должны были догадаться, а
он оставлял себе шакалью лазейку отступить и написать "Головокружение от
успехов". Планомерное истязание миллионов предпринималось всё-таки впервые в
человеческой истории и при всей силе своей власти Сталин не мог быть
абсолютно уверен в успехе. На огромном материале опыт мог пройти иначе, чем
на малом. Мог произойти непредвиденный взрыв, геологический сброс или хотя
бы всемирное разглашение. Во всех случаях Сталин должен был остаться в
ангельски-чистых ризах.
Поэтому надо думать, не существовало такого перечня пыток и
издевательств, который в типографски отпечатанном виде вручался бы
следователям. А просто требовалось, чтобы каждый следственный отдел в
заданный срок поставлял трибуналу заданное число во всём сознавшихся
кроликов. А просто говорилось (устно, но часто), что все меры и средства
хороши, раз они направлены к высокой цели; что никто не спросит со
следователя за смерть подследственного; что тюремный врач должен как можно
меньше вмешиваться в ход следствия. Вероятно, устраивали товарищеский обмен
опытом, "учились у передовых"; ну, и объявлялась "материальная
заинтересованность" -- повышенная оплата за ночные часы, премиальные за
сжатие сроков следствия; ну, и предупреждалось, что следователи, которые с
заданием не справятся... А теперь если бы в каком-нибудь ОблНКВД произошел
бы провал, то и его начальник был бы чист перед Сталиным: он не давал прямых
указаний пытать! И вместе с тем обеспечил пытки!
Понимая, что старшие страхуются, часть рядовых следователей (не те, кто
остервенело упиваются) тоже старались начинать с методов более слабых, а в
наращивании избегать тех, которые оставляют слишком явные следы: выбитый
глаз, оторванное ухо, перебитый позвоночник, да даже и сплошную синь тела.
Вот почему в 1937 году мы не наблюдаем -- кроме бессонницы -- сплошного
единства приемов в разных областных управлениях, у разных следователей
одного управления.10 Общее было всё же то, что преимущество отдавалось
средствам так сказать легким (мы сейчас их увидим), и это был путь
безошибочный. Ведь истинные пределы человеческого равновесия очень узки и
совсем не нужна дыба или жаровня, чтобы среднего человека сделать
невменяемым.
Попробуем перечесть некоторые простейшие приемы, которые сламывают волю
и личность арестанта, не оставляя следов на его теле.
Начнем с методов психических. Для кроликов, никогда не уготовлявших
себя к тюремным страданиям -- это методы огромной и даже разрушительной
силы. Да будь хоть ты и убежден, так тоже не легко.
1. Начнем с самих ночей. Почему это н═о═ч═ь═ю происходит всё главное
обламывание душ? Почему это с ранних своих лет Органы выбрали н═о═ч═ь?
Потому что ночью, вырванный изо сна (даже еще не истязаемый бессонницей),
арестант не может быть уравновешен и трезв по-дневному, он податливей.
2. Убеждение в искреннем тоне. Самое простое. Зачем игра в кошки-мышки?
Посидев немного среди других подследственных, арестант ведь уже усвоил общее
положение. И следователь говорит ему лениво-дружественно: "Видишь сам, срок
ты получишь все равно. Но если будешь сопротивляться, то здесь, в тюрьме,
дойдешь, потеряешь здоровье. А поедешь в лагерь -- увидишь воздух, свет...
Так что лучше подписывай сразу". Очень логично. И трезвы те, кто соглашаются
и подписывают, если... Если речь идет только о них самих! Но -- редко так. И
борьба неизбежна.
Другой вариант убеждения для партийца. "Если в стране недостатки и даже
голод, то как большевик вы должны для себя решить: можете ли вы допустить,
что в этом виновата вся партия? или советская власть? -- "Нет, конечно!" --
спешит ответить директор льноцентра. "Тогда имейте мужество и возьмите вину
на себя!" И он берёт!
3. Грубая брань. Нехитрый прием, но на людей воспитанных, изнеженных,
тонкого устройства может действовать отлично. Мне известны два случая со
священниками, когда они уступали простой брани. У одного из них (Бутырки,
1944 год) следствие вела женщина. Сперва он в камере не мог нахвалить