Александр Солженицын. Два рассказа
-----------------------------------------------------------------------
(c) Copyright Александр Исаевич Солженицын, 1995 г.
Источник: "Новый Мир" 1995, ╧ 5
Рассказ публикуется с сохранением авторской орфографии и пунктуации.
КУРСИВ и ударЕния авторские
-----------------------------------------------------------------------
1
Павел Васильевич Эктов ещ╦ и раньше, чем к своим тридцати годам, ещ╦
до германской войны, устоялся в осознании и смысле быть
последовательным, если даже не прирожд╦нным, сельским кооператором - и
никак не замахиваться на великие и сотрясательные цели. Чтобы в этой
линии удержаться - ему пришлось поучаствовать и в резких общественных
спорах и выстоять против соблазна и упр╦ков от революционных демократов:
что быть "культурным работником" на поприще "малых дел" - это ничтожно,
это не только вредная растрата сил на мелкие бесполезные работы, но это
- измена всему человечеству ради немногих ближайших людей, это - плоская
деш╦вая благотворительность, не имеющая перспективы завершения. Раз,
мол, существует путь универсального спасения человечества, раз есть
верный ключ к идеалу народного счастья, - то чего стоит по сравнению с
ним мелкая личная помощь человека человеку, простое облегчение горестей
текущего дня?
И многие культурные работники устыживались от этих упр╦ков и
уязвл╦нно пытались оправдаться, что их работа "тоже полезна" для
всемирного устроения человечества. Но Эктов вс╦ более укреплялся в том,
что не требует никакого оправдания повседневная помощь крестьянину в его
текущих насущных нуждах, облегчение народной нужды в любой реальной
форме - не то что в отвлекающей проповеди сельских батюшек и твердилке
церковно-приходских школ. А вот сельская кредитная кооперация может
оказаться пут╦м куда поверней всемирного перескока к окончательному
счастью.
Все виды кооперации Эктов знал и даже убежд╦нно их любил. Побывавши
в Сибири, он изумился тамошней маслодельческой кооперации, накормившей,
без всяких крупных заводов, всю Европу пахучим и объядЕнным сливочным
маслом. Но у себя в Тамбовской губернии он ряд лет был энергичным
деятелем ссудо-сберегательной кооперации - и продолжал в войну.
(Одновременно участвуя в системе Земгора, впрочем брезгуя е╦ острой
политичностью, а то и личным укрывательством от фронта.) В╦л кооперацию
и во весь революционный Семнадцатый год, - и только в январе
Восемнадцатого, накануне уже явно неизбежной конфискации всех
кооперативных касс, - настоял, чтобы его кредитное общество тайно
роздало вкладчикам их вклады.
За то - непременно бы Эктова ПОСАДИЛИ, если б точно разобрались, но
у подвижных большевиков были руки наразрыв. Вызвали Эктова один раз в
Казанский монастырь, где расположилась Чрезвычайка, но одним беглым
допросом и обошлось, увернулся. Да хватало у них забот покрупней. На
главной площади близ того же монастыря как-то собрали они сразу пять
возрастов призывников - тут выскочил сбоку лихой всадник чубатый на
серой лошади, заорал: "Товарищи! А что Ленин обещал? Что больше никогда
воевать не будем! так ступайте по домам! Только-только отвоевали, а
теперь опять на войну гонят? А-рас-сходись по домам!!" И - как полыхнуло
по этим парням в серо-ч╦рной крестьянской од╦жке: от того окрика - по
сыпали, посыпали вразбежку, кто сразу за город, к лескам, в дезертиры,
кто по городу заметался и мятежничал - и уже власти сами бежали. Через
день вернулись с конницей Киквидзе.
Годы гражданской войны Эктов прожил в душевной потерянности: за
жестоким междоусобным уничтожением соотечественников и под железной
подошвой большевицкой диктатуры - потерялся смысл жизни и всей России и
своей собственной. Ничего и близко сходного никогда на Руси не бывало.
Человеческая жизнь вообще потеряла сво╦ разумное привычное течение,
деятельность разумных существ, - но, при большевиках, затаилась,
исказилась в тайных, обходных или хитро-изобретательных ручейках.
Однако, убежд╦нному демократу Эктову никак не казалась выходом и победа
бы белых, и возврат казацких нагаек. И когда в августе Девятнадцатого
конница Мамонтова на два дня врывалась и в Тамбов, - за эти двое суток,
хоть и сбежала ЧК из Казанского монастыря, а не ощутил он душевного
освобождения или удовлетворения. (Да, впрочем, и видно было, что это -
всего лишь короткий наскок.) Да вся тамбовская интеллигенция считала
режим большевиков вовсе недолговечным: ну год-два-три и свалятся, и
Россия верн╦тся к теперь уже демократической жизни. А в крайностях
большевиков проявлялась не только же злая воля их или недомыслие, но и
наслоенные трудности тр╦хлетней внешней войны и сразу же вослед
гражданской.
Тамбов, окруж╦нный хлебородной губернией, не знал в эти годы полного
голода, но стыла зимами опасная нужда и требовала от людей отдавать все
силы ума и души - бытовой изворотливости. И крестьянский раздольный мир
вокруг Тамбова стал разрушаться безжалостно вгоняемыми клиньями сперва
заградотрядов (отбиравших у крестьян зерно и продукты просто при
перевозе по дорогам), продотрядов и отрядов по ловле дезертиров. Вход
такого отряда в замершую от страха деревню всегда означал неминуемые
расстрелы хоть нескольких крестьян, хоть одного-двух, в науку всей
деревне. (Могли и с крыльца волостного правления запустить из пулем╦та
боевыми патронами очередь наугад.) А всегда и у всех отрядов начинался
большой граб╦ж. Продотряд располагался в деревне постоем и прежде всего
требовал кормить самого себя: "Давай барана! давай гусей! яиц, масла,
молока, хлеба!" (А потом и - полотенца, простыни, сапоги.) Но и этим ещ╦
рады были бы крестьяне отделаться, да только, отгуляв в деревне день
два, продотрядники сгоняли понурый обоз из тех же крестьян с их зерном,
мясом, маслом, м╦дом, холстами - навывоз, в дар пролетарской власти,
никогда не поделившейся с крестьянами ни солью, ни мылом, ни железом. (В
иной сельский магазин вдруг присылали ш╦лковые дамские чулки или
лайковые перчатки, или керосиновые лампы без горелок и без керосина.) И
так подгребали зерно по амбарам подряд - нередко не оставляли мужикам ни
на едево, ни на семена. "Ч╦рными" звали их крестьяне - то ли от ч╦рта,
то ль оттого, что нерусских было много. Надо всей Тамбовской губернией
гремел неистовый губпродкомиссар Гольдин, не считавший человеческих
жизней, не меривший людского горя и бабьих сл╦з, страшный и для своих
продотрядников. Не многим мягче его был и борисоглебский уездный
продкомиссар Альперович. (Достойными кличками власть окрещала и сама
себя: ещ╦ существовал и НАЧПОГУБ Вейднер - даже Эктов долго не мог
вникнуть, что это страшное слово значило: начальник политического отдела
губернии.)
Отначала крестьяне поверить не могли: что ж это такое вершится?
Солдаты, вернувшиеся с германского фронта, из запасных полков и из плена
(там их сильно обделывали большевицкой пропагандой), приезжали в свои
деревни с вестью, что теперь-то и наступит крестьянская власть,
революция сделата ради крестьян: крестьяне и есть главные хозяева на
земле. А это что ж: городские насылают басурманов и обидят трудовое
крестьянство? Свой хлеб не сеяли - на наше добро позарились? А Ленин
говорил: кто не пахал, не сеял - тот пусть и не ест!
И пот╦к по деревням ещ╦ и такой слух: произошла измена! Ленина в
Кремле подменили!
Сердце Павла Васильевича, всю жизнь нераздельное с крестьянскими
бедами, их жизненным смыслом и расч╦тливой бережливостью (в церковь - в
сапогах, по селу - в лаптях, а пахать босиком), изболелось от этого
безумного деревенского разорения: тамбовскую деревню большевики грабили
напрокат догола (ещ╦ ж дограбливал и каждый приезжий пустой ревизор или
инструктор). Увидишь ли теперь прежнюю сытую мирную картину: вечерний
медленный возврат добротного многосотенного скота в село, кой-где
ребятишки с хворостинами, заворачивать своих, взвешенное стоячее облако
прозрачной пыли в закатных лучах и скрип колодезных журавлей,
предвестников пойки перед обильной дойкой? И на ночь теперь не
засвечивались избяные окна: без дела стояли керосиновые лампы и еле
светили внутри жирники - плошки из бараньего жира.
А между тем - гражданская война кончалась, и упущено было для
тамбовских крестьян соединяться и с белыми. Однако и терп╦ж их уже
переш╦л через край, взбуривало народ. Осенью 1919 крестьяне убили
предгубисполкома Чичканова во время его поездки по губернии. Ответ
власти был - сильным карательным отрядом (венгры, латыши, финны, китайцы
- кого только не было в карателях) и многими снова расстрелами.
Той ограбленной зимой крестьянский гнев ещ╦ подбывал, копился. С
весны, как стаяло, Павел Васильич поехал на телеге знакомого мужика
запастись продуктами: из Каравайнова в хорошо знакомый ему угол, где
сливаются Мокрая Панда и Сухая Панда, а дальше текут в Ворону. Знал он
там Грушевку, Гвозд╦вку, Трескино, Курган, Калугино. Грушевку - с е╦
обильными сенокосами прямо на задах деревни, в июне всю в запахах
мятлика, костера и клевера; Трескино с е╦ странным храмом - тр╦хэтажным
кубом, а барская церковь в Никитине облицована сине-коричневой плиткой,
и крыша е╦ под чешуйчатой выкладкой; Курган - с насыпным курганом
татарских врем╦н; и саблевидное Калугино с беспорядочно разбросанными
куренями по голой балке Сухой Панды. А пойма извилистой Мокрой Панды -
вся в густой траве, с боем перепелов, приволье ребятишек, рыболовов,
гусей и уток, - хотя и ребятишкам там купанье по пояс, однако и коровы
на дневную дойку вылезают из реки же. Лес большой там был - сразу за
Грушевкой и Гвозд╦вкой; да и близ Никитина, с е╦ множеством садов, -
несколько лесистых балок.
Ту весну мужики встречали в большой тревоге, и многие даже не хотели
сеять: ведь вс╦ уйд╦т зазря, отымут? но и самим-то как без прокорма?
Ватажились в лесках и оврагах. Толковали, как себя защитить.
Но трудно крестьянам разных с╦л - сговориться, соединиться,
решиться, да ещ╦ ж и выбрать момент, когда перейти черту большой войны.
А между тем гольдинские продотряды вс╦ так же наваливались на с╦ла
грабить, и вс╦ так же сами пировали на стоянках. (А были случаи: велели
подавать им на ночь заказанное число женщин - и подавало село, а куда
денешься? легче, чем расстрелы.) И вс╦ так же отряды из Губдезертира -
расстреливали для примера изловленных. (Призывали сразу три возраста -
18-20-летних. А вступающие в РКП(б) освобождались от общего призыва.)
И в августе Двадцатого само собою вспыхнуло в Каменке Тамбовского
уезда: пришедший продотряд крестьяне перебили и взяли их оружие. И в тех
же днях в Трескино: близ волостного правления продотряд созвал собрание
активистов - вдруг побежала по улице сила мужиков с вилами, лопатами,
топорами. Продотряд стал в них стрелять - но нахлынувшей волной порубали
отрядников два десятка, ещ╦ и нескольких ж╦н коммунистов заодно. (Убили
и маленького мальчика из толпы: он признал одного из повстанцев: "дядя
Петя, ты меня узнал?" - и тот убил, чтобы мальчик его потом не выдал.) А
в Грушевке так озлобились за вс╦ отымаемое - повалили продотрядчика и,
как по бревну, перепилили ему шею пилой.
Трудно, трудно русских мужиков стронуть, но уж как попр╦т народная
опара - так и не удержать в пределах рассудка. Из Княже-Богородицкого,
Тамбовского же уезда, освяч╦нная порывом справедливости крестьянская
толпа в лаптях - пошла "брать Тамбов" с топорами, кухонными рогачами,
вилами - ВИЛЬНИКИ, как ходили в татарское время - потекли под
колокольный звон попутных с╦л, нарастая в пути, - и так шли к
губернскому городу, пока в Кузьминой Гати их, беспомощных, не посекли
пулем╦тными заставами, остальных рассеяли.
И - как пожар по соломенным крышам - понеслось восстание по всему
уезду сразу, захватив и Кирсановский и Борисоглебский: повсюду
перебивали местных коммунистов (и бабы резали их, серпами), громили
сельсоветы, разгоняли совхозы, коммуны. Уцелевшие коммунисты и активисты
- бежали в Тамбов.
Коммунисты нахожие - понятно откуда приходили. Но откуда набрались
местные? По разным сельским случаям Павел Васильич это осмыслил, да кой
кого он и раньше знал сам. При первых советских выборах волостных и
сельских должностных лиц крестьяне ещ╦ не разбирались, какая этим новым
выпадет всеразмерная власть, им мнилось - ничтожная, ведь теперь для
всех наступила СЛОБОДА, и не выборы главное, а хватать помещичью землю.
И какой порядочный мужик оторв╦тся от своего хозяйства, чтоб исправлять
какую-то там должность по выбору? И потекли на те должности - крестьяне
лишь по рождению, а не по труду, озорные, бесшабашные, бездельники,
голь, да кто с отрочества болтался чернорабочими при городах да на
постройках, там успел лизнуть революционных лозунгов, да ещ╦ все
дезертиры с фронта Семнадцатого года, кто торопился на граб╦ж. Вот все
эти - и стали сельские коммунисты, активисты, власть.
Павел Васильевич всем своим воспитанием и гуманистической традицией
был всегда всей душой против всякого кровопролития. Но теперь, особенно
после этого святого народного похода на Кузьмину Гать, соотношение
бессильной правоты и неумолимого насилия проступило столь явно, что и
правда же: не оставалось крестьянам ничего иного, как поднять оружие. (А
много винтовок, патронов, шашек, гранат оставалось ещ╦, привезенных с
германской войны и разбросанных после мамонтовского прорыва - у кого
спрятано, у кого закопано.)
И Эктов не увидел и для себя, народника, народолюбца, иного выхода,
как идти туда же и в то же. Хотя: кончилась большая гражданская война -
и какие надежды были теперь у мужицкого восстания? Но несомненно, что
крестьяне будут лишены грамотного связного руководства. Пусть никакой не
военный, лишь кооператор, да грамотный и смышл╦ный человек, - Эктов
пригодится где-то там.
Но - жена, Полина, сердце мо╦ неотрывное! и Мариночка, крошка
пятилетняя, глазки васильковые! - как оставить вас? и - на какие
испытания? на какие опасности? даже просто на голод? Вот оно, наше самое
трепетное - оно и высшее наше счастье, оно и наша слабость.
Полина - в острой тревоге, но и посильно крепясь, отпустила его: ты
- прав. Да... прав... Иди.
И осталась она с дочуркой на их городской квартире, со скудными
запасами провизии и дров на будущую зиму, - но и что-то же заработает,
учительница.
А Павел Васильич уехал из Тамбова, отправился искать предполагаемый
центр восстания.
И наш╦л его - в передвижном состоянии - малую кучку вокруг
Александра Степановича Антонова, по происхождению кирсановского
мещанина, в 1905 году - эсера-экспроприатора (не закрыть глаз: значит, и
вперемежку с уголовщиной?), в 1917 вернувшегося из сибирской ссылки, до
большевицкого переворота начальника кирсановской милиции, потом
набравшего много оружия разоружением чехословацких эшелонов, проходивших
через Кирсанов, - и уже летом 1919 с небольшой дружиной перебивал
нал╦тами местные комячейки там и здесь - когда сама партия эсеров вс╦
никак не решалась сопротивляться большевикам, чтобы этим не помочь
белым. Действовал Антонов и теперь не от эсеров, а от самого себя.
Губчека ловила его всю зиму с 19-го года на 20-й - и не поймала. Антонов
не кончил и уездного училища, образование никакое, но - отчаянный,
решительный и смекалистый.
В нарождающемся штабе Антонова, который и штабом назвать ещ╦ было
нельзя, - не состояло даже хоть одного офицера со штабным опытом. Был
местный самородок, из крестьян села Иноковки 1-й, П╦тр Михайлович
Токмаков: унтер царской армии, он на германском фронте выслужился в
прапорщики, затем и в подпоручики, и вояка был превосходный, но всего
три класса церковно-приходской. Ещ╦ был боевой и буйный прапорщик, тоже
из унтеров, распирающей энергии, Терентий Чернега, - в Семнадцатом
примкнувший к большевикам, два года служил им, даже и в ЧОНе, а всего
насмотрясь - переш╦л на крестьянскую сторону. И ещ╦ был унтер,
артиллерист, Арсений Благодар╦в, - из той самой Каменки, где вс╦
началось, он и был из начинателей. Все эти трое дальше получили в
командование по партизанскому полку, Токмаков потом - бригаду из четыр╦х
полков, - но ни один же из них и близко не был способен к штабной
работе. И адъютантом Антонова был вовсе не военный, а учитель Старых из
Калугина на Сухой Панде.
И когда Эктов представился Антонову - так и приш╦лся он пока самый
подходящий "начальник штаба": лишь бы грамотный сообразительный человек
да умел бы топографическую карту читать. Спросил Антонов фамилию.
Странно, но Эктов не запасся. Уже начал: "Эк...", и тут же прохватило:
нельзя называть! И горло само перешло на:
- а... га...
Антонову послышалось:
- Эгов?
А что? Псевдоним, и неплохой. Ответил уже ч╦тко:
- Эго. Пусть так.
Ну, так и так, Антонов и не допытывался.
И скоро все его знали как "Эго", тоже Павел, только Тимофеевич. И
вскоре признали за ним авторитет "начальника штаба" (сам себе
удивлялся), впрочем он только чуть и связывал, соединял их общие дела, -
а и сам Антонов и его партизанские начальники чаще вели отряды своим
порывом, никого не спрашивая, да и по внезапности обстоятельств.
Тамбовский уезд не так-то был и удобен для партизанской войны: как и
бОльшая часть губернии - малолесен, равнина, небольшие холмы, правда
много глубоких балок и оврагов ("яруг"), дающих и коннице укрытие от
степного прозора. И сеть прос╦лков с наезженной коле╦й, да скакала
конница и попер╦к поля.
А что это была за конница! Стремена - вер╦вочные, вместо с╦дел у
большинства - подушки (и на ходу вь╦тся пух из-под всадника...). Кто в
солдатской од╦жке, а кто в крестьянской (на шапке - красная ленточка
наискось: они - за революцию, тоже красные! и обращение, когда не по
деревенским кличкам: "товарищ"). Зато - повстанцы всегда на свежих
конях, беспрепятственно меняют их у крестьян (хоть и не без крестьянской
обиды: НАШИ-то ребята наши, так ведь и лошадь МОЯ...). Понасобирали
берданок, двустволок, винтовочных обрезов (их легче прятать, а меткость
вблизи не намного меньше), трофейных с войн Гра и Манлихеров. Начинали -
с по пять патронов к винтовке, потом отбивали у продотрядов, у чоновцев,
и даже захватывали целые оружейные склады, а раз была и такая смелая
антоновская операция: захватили у красных целый поездной эшелон
боеприпасов, в поспешке развезли телегами по деревням, подальше прочь от
ЖЕЛЕЗКИ, которой лишнего часа не удержишь.
Впрочем, из-за многолюдства повстанцев, вс╦ равно сильно не хватало
оружия, даже и шашек, - и по набату вс╦ ещ╦ бежали из деревень с вилами.
(Был и такой сигнал у повстанцев: при появлении большевицкого отряда -
останавливаются в том селе мельничные крылья, либо - с другого конца
села тут же ускакивает вестовой, оповещать соседей.)
Радость успешных набегов, да и успешных уходов - взбадривала и
изумляла Эктова: и как же это вс╦ уда╦тся? ведь прямо - из ничего!
Так и жили - сперва недели, потом и месяцы: дн╦м работали как
крестьяне, а при тревоге и просто с вечера - садились на коня и в набег.
Через буераки гонялись отряды друг за другом, и те и эти. При разгроме -
повстанцы разлетались, прятали оружие, и не у себя во дворах, а по
яругам.
...После прол╦та боя лежит убитый, головой в ручье. А лошадь -
печально стоит, часы, возле м╦ртвого хозяина... А по травам
перескакивает трясогузка...
Любимое место укрытия антоновской конницы было - низменность по реке
Вороне. Там - и поляны в просторном кольце как бы расставленных дубов,
вязов, осин, ив. Измученные верховики сваливались полежать на полянах,
заросших мятликом да конским щавелем, и лошади тут же щиплют, медленно
перебраживая. К тем местам - заброшенные полудороги, а дальше -
непродорная ур╦ма - низкое густое переплетенное лесо-кустье, высоченная
трава, в ней и гадюки двухаршинные с ч╦рно насеченной спиной. (Одно из
самых недоступных мест так и зов╦тся - "Змеиное болото".)
В сентябре вспыхнуло восстание и в Пахотном Углу, много северней
Тамбова, к Моршанску: там сколотили коммунисты год назад "образцовую
коммуну" - а теперь те образумленные коммунисты стали отдельной, но
крепкой группировкой повстанцев.
Так множились повстанцы, что, осмелев, в начале октября пошли
атаковать с юга Каменку, выручать е╦ от ставшего там красного гарнизона.
Те ответили пушками и в контратаку кроме конницы послали и пехоту.
Повстанцы спешились и - в первый и единственный раз - вырыли окопы,
привычное дело с войны, но то для них была ошибка: не выдержали
регулярного двухсуточного боя, бросили окопы, отступили к Туголукову,
изобильному лошадьми, - и из Туголукова много крестьян, сев на лошадь и
добавив ещ╦ заводную, уходили вместе с ПАРТИЗАНТАМИ.
Район восстания был опасно охвачен треугольником железных дорог
Тамбов - Балашов - Ртищево, и постоянные гарнизоны стояли на крупных
станциях. Эти пути надо было портить при каждом случае. И несколько раз
антоновцы, налетев, местами разбирали пути, лошадиной тягой гнули рельсы
в дугу.
Зато железнодорожные служащие, особенно телефонисты и телеграфисты,
в массе своей сочувствовали повстанцам и иные задерживали в передаче
распоряжения красных, или теряли, искажали, а то и передавали партизанам
- и большевики не могли над╦жно использовать свои линии связи. А
железнодорожники ртищевского узла даже избрали делегацию к повстанцам,
на поддержку, но чекисты успели арестовать делегатов, а на вс╦ Ртищево
объявили чрезвычайное положение.
Повстанцев становилось вс╦ больше - и один за другим формировались
партизанские ПОЛКИ, по полторы и по две тысячи человек, уже переваливало
число полков за десяток, у полков появились и свои знам╦на и пулем╦ты -
Максима и Льюиса. Командирами становились и бывшие унтеры и ефрейторы, с
опытом германской войны, и просто крестьяне от сохи. И смышл╦но же
командовали.
В ноябре Антонов с главными силами пош╦л и на сам Тамбов, вызвав
большой переполох у тамбовских властей (те пилили-валили вековые дубы на
завалы дорог к городу, расставляли пулем╦ты на городских колокольнях).
Эктов верить не мог: неужели, вот, хоть на короткий час и сам туда, и
выхватит, увез╦т семью?.. (До Сердобска бы дов╦з, а там у Полины
двоюродная сестра, у не╦ б и прикрылась.)
Нет, в двадцати верстах от Тамбова, в Подосклей-Рождественском,
после крупного боя, пришлось повстанцам отступить.
Вандея? Но отметная была разница: наше православное духовенство, не
от мира сего, не сливалось с повстанцами, не вдохновляло их как боевое
католическое, а осторожно сидело по приходам, по своим домам, хотя и
знали: красные придут - вс╦ равно могут голову размозжить. (Как в
Каменке попа Михаила Молчанова застрелили ни за что на ступеньках своего
дома.)
Вандея? Иногда и не без насилия: приходил красноармеец в отпуск в
свою деревню, а у него односельчане уничтожали документы - и куда ему
после того деваться? выхода нет, как в партизаны. И из отряда
партизанского уж и вовсе не уйти, хоть и задумал бы: свои ж не дадут
жить в селе с семь╦й. Или какая баба замечена, что проболтала красным о
передвижениях повстанцев, - секли е╦ по голому заду прилюдно, на площади
перед церковью.
Тамбовским мирным мужикам теперь гроза была со всех сторон: чтО не
так сделаешь - отомстят потом хоть красные, хоть повстанцы. Боятся и с
иными соседями просказываться. Один раз, в общем валу, сходил ВИЛЬНИКОМ
за десять в╦рст, пойман, а хоть и отпущен - впер╦д уже навек виноват
перед властями.
Стук в дверь: "Кто там?" - "Свои". - Чтоб не попасться, на всяк
случай: "Все вы, черти, свои, да житья от вас нет".
Одну бабу допрашивали красные, где е╦ сын. Отреклась: "Нет у меня
никакого сына!" А потом его поймали, он назвался: сын такой-то. И его
расстреляли: мол, вр╦т.
В это мужицкое положение ставил Павел Васильич не раз и себя.
Извечная радость человека и извечная его уязвимость: семья! У кого
вместо сердца подкова железная, чтоб не дрогнуть за своих родных, что
затерзают их эти ч╦ртовы когти?
А бывало и такое: растрепали в деревне продотряд, двое из них -
китаец и финн - спрятались на задах у деда. Китайца заметили,
подстрелили, а финна дед пожалел и, головой рискуя, спрятал в сноп, а
ночью выпустил - и тот дал д╦ру, к своему гарнизону, в Чокино. (Для
следующей экспедиции?..)
Вандея? Эсеры Тамбовской губернии заколебались: и нельзя
поддерживать восстание против революции? и возглавить это восстание было
упущено, за ними уже не пойдут. Но и: теперь, когда кончилась
гражданская война, как не использовать народный напор против
коммунистов. Пристраивались к возникшим "советам трудового крестьянства"
и писать листовки, и приписать вс╦ восстание эсеровской партии.
Да у повстанцев уже свои были лозунги: "Долой Советы!" (никак не
эсеровский, эсеры - за Советы); "Не платим разв╦рстки!"; "Да
здравствуют дезертиры Красной Армии!"
У Эктова оказалась пишущая машинка, захваченная в исполкоме, так он
и сам сочинял и усердно печатал прокламации: "Мобилизованные
красноармейцы! Мы - не бандиты! мы такие же крестьяне, как вы. Но нас
заставили бросить мирный труд и послали на своих братьев. А разве ваши
семейства не в таких же условиях, как наши? Вс╦ убито Советами, на
каждом шагу озверелые коммунисты отбирают последнее зерно и
расстреливают людей ни за что. Раскалывают наши головы как горшки,
ломают кости - и на том обещают построить новый мир? Сбрасывайте с себя
коммунистическое ярмо и идите домой с оружием в руках! Да здравствует
Учредительное Собрание! Да здравствуют советы трудового крестьянства!"
Да повстанцы и сами, кто горазд, выписывали чернильными карандашами
на случайных листках бумаги: "Довольно слушать нахалов коммунистов,
паразитов трудового народа!" - "Мы пришли крикнуть вам, что власть
обидчиков и грабителей быть не должна!" И к нерешительным: "Мужики! У
вас забирают хлеб, скотину, а вы вс╦ спите?"
Коммунисты отвечали большим тиражом типографских листовок со своей
обычной классовой долдонщиной или сатирическими картинками: Антонов в
кровавой шапке с кровавым ножом, а на груди, в виде орденов, - Врангель
и Керенский. "Мы, Антонов Первый, Поджигатель и Разрушитель Тамбовский,
Самодержец Всеворовской и Всебандитский..."
Это стряпал завагитпропа губкома Эйдман, никогда его тут, в Тамбове,
не слышали прежде. А в грозных распоряжениях чаще всего мелькали подписи
секретарей губкома Пинсона, Мещерякова, Райвида, Мейера,
предгубисполкома то Загузова, то Шлихтера, предгубчека Трасковича,
начальника политотдела Галузо - и этих тоже Тамбов не знал никогда, и
эти тоже были пришлые. А в составе их губ-губ властей мелькали и другие,
кто не подписывал грозных приказов, но решали-то все вместе: Смоленский,
Зарин, Немцов, Лопато и даже женщины - Коллегаева, Шестакова... И об
этих тоже Эктов не слышал прежде, только один среди них был точно
местный, всеизвестный оголтелый большевик Васильев, прохулиганивший в
городе весь Семнадцатый год, свистевший и топавший даже на чинных
собраниях в Нарышкинской читальне. Об остальных не слыхивал Эктов, а
ведь свора эта была - не из той же ли оппозиционной интеллигенции, что и
он сам? и несколько лет назад, до революции, встретились бы где-нибудь -
он пожимал бы им руки?..
Но пропаганда - пропагандой, а большевики подтягивали силы.
Установила антоновская разведка, что прибыл из Москвы полк Особого
назначения ВЧК, ещ╦ эскадрон от тульской ЧК, ещ╦ 250 сабель из Казани,
до сотни из Саратова. Ещ╦ приш╦л из Козлова "коммунистический отряд" и
два таких отмобилизовались в Тамбове. Ещ╦ появился у них и "автобоевой
отряд имени Свердлова" и отдельный железнодорожный батальон.
(Рискованную разведку вели и верная баба с махоткой молока и над╦жный
мужик с возом дров в город. Через одну такую бабу раз послал Павел
Васильич устную весточку о себе Полине - и в ответ узнал, что - целы, не
раскрыты чекой, скудно живут, но надеются...)
Отделавшись от страха за целость самого Тамбова, красные вожди свои
нарощенные силы стали равномерно расквартировывать по всем тр╦м мятежным
уездам, особенно по Тамбовскому, - планово оккупировать их. (В большом
десятитысячном селе взяли 80 заложников и объявили жителям: за несдачу
селом огнестрельного оружия к следующему полудню - все эти 80 будут
расстреляны. Угроза была слишком непомерна, село не поверило, никто
ничего не сдал - и в следующий полдень на виду у села все восемьдесят
были расстреляны!)
Стали и летать большевицкие самол╦ты (были и хвастливо выкрашенные в
красный цвет), наблюдать, иногда и сбрасывать бомбы, что сильно пугало
селян.
Осенью, избегая наседающего преследования, Антонов временно уводил
свои главные силы то в Саратовскую губернию, то в Пензенскую. (А
саратовские крестьяне, мстя за забранных или смененных лошадей, стали и
сами ловить тамбовских повстанцев и расправляться самосудом. Судьба
крестьянских восстаний...)
Вместе с главным штабом и Эго был в этих рейдах, и уже привык к
такой жизни, конной, бродячей, бездомной, на холодах и в тревоге, в
уходах от погони. Стал военным человеком? - нет, не стал, трудно было
ему, никогда к такому не готовился. А - надо терпеть. Разделял
крестьянскую боль - и тем насыщалась душа: он - на месте. (А не приш╦л
бы сюда - дрожал бы в норке в Тамбове, презирал бы себя.)
А мятежный край не утихал! Хотя поздней осенью и к зиме партизанам
стало намного трудней скрываться и ночевать - а полки партизанские росли
в числе. Поборы, собираемые красными отрядами, откровенный граб╦ж, когда
делили отобранное крестьянское имущество - тут же, на глазах крестьян,
избивали стариков, а то и сжигали деревни начисто, как Афанасьевку,
Бабино, и это к зиме, выгоняя и старых и малых на снег, - поддавало
новый заряд повстанческому сопротивлению. (Но и повстанцам же где-то
питаться. Раньше брали у семей советского актива, потом и у семей
красноармейцев, а дальше, не хватало - уже и у крестьян подряд. Кто
давал понимаючи, а кто и обозлевался.)
К середине зимы уже сформировалось две партизанских Армии, каждая по
десятку полков, 1-й армией командовал Токмаков, 2-й - сам Антонов. В
штабах армий появились уже и настоящие военные, наводившие порядок,
начиная с формы: рядовым установили красные нашивки на левом рукаве выше
локтя, командирам добавлялась ленточка, нашитые треугольники вершиной
вниз или вверх, а с командиров бригад - ромбы. Командный состав
избирался на полковых собраниях (и ещ╦ - политкомы, и ещ╦ - полковой
суд). Издавали и приказы: полный запрет устраивать в деревнях
конфискации одежды, вещей и обыски на поиск продуктов; не разрешать
партизанам слишком часто менять своих лошадей у крестьян, только по
решению фельдшера, а - получше следить за лошадью своей; и, как в
настоящей армии, вводили партизанам чер╦дность отпусков - но и своя
милиция в с╦лах проверяет документ, по какому партизан приехал.
Зимой взаимное озлобление только ещ╦ распалилось. Красные отряды
расстреливали и улич╦нных, и подозреваемых, стреляли безо всякого
следствия и суда. У карателей выявился разряд людей, уже настолько
привыкших к крови, что рука у них подымалась, как муху смахнуть, и
револьвер сам стрелял. Партизаны, бережа патроны, больше рубили
захваченных, убивали тяж╦лым в голову, комиссаров - вешали.
И до того доходило разъярение мести с обеих сторон, что и глаза
выкалывали захваченному прежде, чем убить.
Из ограбленных с╦л ребятишки с салазками ездили за битой кониной.
Этой зимой развелось много обнаглевших волков. И собаки тоже ели трупы,
разбросанные по степи и по балкам, и разрывали мелко закопанных.
Разъезжала по оккупированным с╦лам выездная сессия губЧК - Рамошат,
Ракуц и Шаров, сыпали расстрельные приговоры, а подозреваемых, но никак
не пойманных на повстанчестве, стали ссылать в "концентрационные
лагеря". В январе антоновский штаб сведал секретное письмо: тамбовская
губЧК получила от центрального управления лагерей Республики
дополнительно 5 тысяч мест в лагерях для своих задержанных. А с бабами и
девками, уведенными в ближние концлагеря, охрана с кем развратничала,
кого насиловала, слухом полнилась земля.
С╦ла скудели. Даже в богатенной когда-то Каменке осталось с два
десятка лошадей. Ко рваным башмакам люди ладили деревянные подошвы, бабы
ходили по морозу без чулок. И завед╦т кто-нибудь: "А при царе поедешь на
базар - покупай, что по душе: сапоги, ситцу, крендел╦в". Только бумага
нашлась на курево: из помещичьих книг да из красных уголков.
Со старым-престарым дедом из хутора Сем╦новского Эктов горевал, как
гинет вс╦. Казалось - жизнь уже доходит до последнего конца, и после
этого какая ещ╦ останется?
- Нечто, - сказал серебряный дед. - Из-под косы трава да и то
уцелевает.
А достали-таки тамбовские крестьяне до Кремля! В середине февраля
стали объявлять, что в Тамбовской губернии хлебная разв╦рстка
прекращается.
Никто не поверил.
Тогда напечатали в газетах, что Ленин вдруг "принял делегацию
тамбовских крестьян". (В самом ли деле? Позже стало в антоновском штабе
известно: да, несколько мужиков, сидевших в тамбовской ЧК, запуганных,
доставляли в московский Кремль.)
Большевики, видно, торопились кончить восстание к весне, чтобы люди
сеяли (а осенью - опять отбирать).
Но ярость бо╦в уже не унималась. И в марте, двумя полками, антоновцы
налетели на укрепл╦нное фабричное село Рассказово, под самым Тамбовом,
разгромили гарнизон и целый советский батальон взяли в плен. И половина
из них охотой пошла в ПАРТИЗАНТЫ.
Павел Васильич с осени не верил, не надеялся, что в таких передрягах
вытянет, перезимует. Но вот - дотерпел, дожил и до марта. И даже
настолько признали уже его военным человеком, что сделали помощником
командира полка Особого Назначения при штабе 1-й армии.
И ещ╦ успел он прочесть два мартовских приказа звереющих карателей:
"Обязать всех жителей каждого села круговой порукой, что если кто из
села будет оказывать какую-либо помощь бандитам, то отвечать за это
будут все жители этого села", а "бандитов ловить и уничтожать как хищных
зверей". И - наивысшим доводом: "вс╦ здоровое мужское население от 17 до
50 лет арестовывать и заключать в концентрационные лагеря"! А прямо к
повстанцам: "Помните: ваши СПИСКИ большей частью уже в руках Чека.
Явитесь добровольно с оружием - и будете прощены".
Но ни кал╦ной прокаткой, ни уговором - уже не брались повстанцы, в
затравленных метаньях по заснеженным морозным оврагам и перелескам. И
уже вот-вот манила весна - а там-то нас и вовсе не возьм╦шь!
И тут, в марте, уже перенеся зиму, Эктов сильно простудился,
занемог, должен был отстать от полка, лечь в селе, в тепле.
И - на вторую же ночь был выдан чекистам по доносу соседской бабы.
Схвачен.
Но - не расстрелян на месте, хотя уже знали его роль при
токмаковском штабе.
А - повезли в Тамбов.
Город имел вид военного лагеря. Многие дома заколочены. Нечищеный
грязный снег на панелях. (Свой домик - на боковой улице, не видел.)
И - дальше, через Тамбов. Посадили в зарешеченный вагон, в Москву.
Только не на свиданье с Лениным.
2
Сидел в лубянской тюрьме ВЧК, в полуподвале, в одиночке, малое
квадратное окошко в уровень тюремного двора.
Отначала видел главное испытание в том, чтобы себя НЕ НАЗВАТЬ - да
то самое испытание, какое нависло и над каждым вторым тамбовским
крестьянином, да с тем же и выбором: назвал себя - погиб. А не назвал -
погиб же, только другим родом.
Придумал себе биографию - тоже кооператора, только из Забайкалья, из
тех мест, которые знал. Может, по нынешнему времени проверить им трудно.
На допросы водили его тремя этажами вверх, в один и тот же всегда
кабинет с двумя крупными высокими окнами, старой дорогой мебелью
Страхового общества и плохоньким бумажным портретом Ленина в богатой
раме на стене над головой следователя. Но следователи - сменялись, трое.
Один, Марагаев, кавказского вида, допрашивал только ночами, спать не
давал. Допрашивал ненаходчиво, но кричал, вызверивался, бил по лицу и по
телу, оставляя синячные ушибы.
Другой, Обоянский, всем нежным видом выдавая голубую кровь, - не так
допрашивал, как вселял в подследственного безнад╦жность, даже будто бы
становясь с ним сочувственно на одну сторону: ОНИ вс╦ равно победят, да
уже везде победили, Тамбовская губерния осталась последняя; против НИХ
никто не может устоять и в России и в целом мире, это - сила, какой
человечество ещ╦ не встречало; и благоразумнее сдаться ИМ прежде, чем
они будут карать. А может быть - смягчат участь.
А третий - пухлощ╦кий, черноволосый, весело подвижный Либин никогда
не дотронулся до подследственного и пальцем, и не кричал, но всегда
говорил с бодрой победной уверенностью, да видно, что и не наигранной. И
домогался пробудить в подследственном демократическую совесть: как же он
мог изменить светлому идеалу интеллигенции? как же может демократ стоять
против неумолимого хода истории, пусть и отягч╦нного жестокостями?
Этих жестокостей Эктов мог поведать следователю больше, чем тот и
представлял. Мог бы, но не смел. Да не ту линию он и избрал: вот на
этом-то и стоять: что - демократ, народник, что тронула сердце
пронзительная крестьянская беда, а белогвардейщиной тут и не веет. (Да
ведь - и правда так.)
А Либин - как будто по той же ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ линии и в╦л навстречу:
- В будущие школьные хрестоматии войд╦т не один эпизод героизма
красных войск и коммунистов, давивших этот кулацкий мятеж. Момент борьбы
с кулачеством займ╦т поч╦тное место в советской истории.
Спорить было безнад╦жно, да и к чему? Главное: узнают ли, кто он.
Это хорошо, что увезли в Москву, в Тамбове легче бы его узнали,
пропуская через свидетелей. Одно только ныло предчувствием:
сфотографировали его в фас и в профиль. Могли фотокарточку размножить,
разослать в Тамбов, Кирсанов, Борисоглебск. Хотя и: за полгода боевой
жизни Эктов так изменился, посуровел, пожесточел, и в ветрогаре - сам
себя не узнавал в зеркало в избах, впрочем и зеркала там плохонькие.
Пока не вызнали, КТО - семья была в безопасности. А самого - что ж,
пусть и стреляют: за эти месяцы бесщадной войны Павел Васильич давно
обвыкся с мыслью о смерти, да и попадал уже на волосок от не╦.
Да его запросто могли расстрелять и при взятии - непонятно, зачем уж
так им надо было его опознать? зачем везли в Москву? зачем столько
времени надо было тратить на переубеждения?
А недели текли - голодные, скудная похл╦бка, крохотка хлеба. Бель╦
без смены, тело чесалось, стирал как мог в редкие бани.
Из одиночки соединяли и в камеру - сперва с одним, потом с другим.
По соседству не обойтись без расспросов: а кто вы сами? а как попали в
восстание? а что там делали? Отвечать - нельзя, и совсем не ответить
нельзя. А оба - мутные типы, сердце-вещун узна╦т. Что-то пл╦л.
Прош╦л апрель - не узнали!
Но - ещ╦ раз сфотографировали.
Клещи.
Опять в одиночку, в подвал.
Пот╦к и май.
Тянулись и дни, но ещ╦ мучительней - ночи: в ночи, плашмя,
ослабляется человек и его жизненная сила сопротивления. Кажется: ещ╦
немного - и сил уже не собрать.
И Обоянский кивал с измученной улыбкой:
- Не устоять никому. Это проснулось и пришло к нам могучее
невиданное племя. Поймите.
А Либин оживл╦нно рассказывал о военных красных успехах: и сколько
войск нагнали в Тамбовскую губернию, и даже - ТУТ не секрет и сказать -
каких именно. И курсантов из нескольких военных училищ расположили по
тамбовским с╦лам для усиления оккупации.
Да - разбиты уже антоновцы! Разбиты, теперь добивают отдельные
кучки. Уже сами приходят в красные штабы гурьбами и приносят винтовки. И
ещ╦ помогают находить и разоружать других. Да один полк бандитов -
полностью переш╦л на красную сторону.
- Какой? - вырвалось.
Либин с готовностью и отч╦тливо:
- 14-й Архангельский 5-й Токайской бригады.
ЗдОрово знали.
Но ещ╦ проверь - так ли?..
Да приносил на допросы в подтверждение тамбовские газеты.
Судя по ним - да, большевики победили.
А - что могло стать иначе? Он когда и ш╦л в восстание - понимал же
безнад╦жность.
А вот - приказ ╧ 130: арестовывать семьи повстанцев (выразительно
проч╦л: семьи), имущество их конфисковать, а самих сгонять в
концентрационные лагеря, потом ссылать в отдал╦нные местности.
А вот - приказ ╧ 171, и опять: о каре СЕМЬЯМ.
И - не замнутся перед тем, уж Эктов знал.
И, уверял Либин, от приказов этих - уже большие плоды. Чтобы самим
не страдать - крестьяне приходят и указывают, кто скрылся и где.
Очень может и быть. Великий рычаг применили большевики: брать в
заложники СЕМЬИ.
Кто - устоит? Кто не любит своих детей больше себя?
- А дальше, - заверял Либин, - начн╦тся ПОЛНАЯ ЧИСТКА по деревням,
всех по одному перебер╦м, никто не скроется.
А кое-кто из крестьян знали же Павла Васильича по прошлым мирным
годам, могли и выдать.
Однако сидел Эктов третий месяц, и врал, и пл╦л, а вот же - не
расшифровали?..
Пока Либин как-то, с вес╦лой улыбкой, даже дружески расположенный к
неисправимому демократу-народолюбцу, кстати посадив его под усиленный
свет, улыбнулся сочными плотоядными губами:
- Так вот, Павел Васильич, мы прошлый раз не договорили...
И - обвалилось.
Оборвалось.
Уже катясь по круче вниз, последними ногтями цепляясь за кочки
надежд: но это ж не значит - и семью? Но, может, Полина с девчуркой
поостереглась? сменила место? куда-нибудь уже переехала?..
А Либин, поблескивая ч╦рными глазами, насладясь растерянностью
подследственного, его беспомощным неотрицанием, довернул ему обруч на
шее:
- И Полина Михайловна не одобряет вашего упорства. Она теперь знает
факты и удивляется, что вы до сих пор не порвали с бандитами.
Несколько минут Эктов сидел на табуретке оглуш╦нный. Мысли плясали в
разные стороны, потом стали тормозиться в сво╦м кругообороте - и
застывать.
Либин - не спускал глаз. Но и - молчал, не торопил.
Так Полина не могла ни думать, ни говорить.
Но, может, - измучилась до конца?
Но, может, это и повод: дайте увидеться! дайте мне с ней поговорить
самому!
Либин: э, нет. Это - надо вам ещ╦ заслужить. Сперва своим
раскаянием.
И пошло два-три дня так: Эктов настаивал на встрече. Либин: сперва
полное раскаяние.
Но Эктов не мог растоптать, чтО он видел своими глазами и тв╦рдо
знал. И притвориться не мог.
Но и Либин не уступал ни на волос. (Да тем и доказывал, что Полина
думает совсем не так! Наверное же не так!)
И тогда Либин прервал поединок - наперехват дыхания: ч╦рт с вами, не
раскаивайтесь! ч╦рт с вами, оставайтесь в вашем безмозглом
народничестве! Но если вы не станете с нами сотрудничать - я вашу Полину
отдам мадьярам и ЧОНу на ваших глазах. А девч╦нку возьм╦м в детдом. А
вам - пулю в затылок после зрелища, это вы недополучили по нашей ошибке.
Ледяное сжатие в груди. А - что ж тут невозможного для них?
Да подобное и было уже не раз.
Да на таком - они и стоят.
Полина!!.
Ещ╦ день и ещ╦ два дали Эктову ДУМАТЬ.
А можно ли ДУМАТЬ - в застенке угроз, откуда выхода нет? Мысли
прокруживаются бессвязно, как впрогрезь.
Пожертвовать женой и Маринкой, переступить через них - разве он
мог??
За кого ещ╦ на свете - или за что ещ╦ на свете? - он отвечает
больше, чем за них?
Да вся полнота жизни - и были они.
И самому - их сдать? Кто это может?!.
И Полину же ПОТОМ пристрелят. И Маринку не пощадят. ЭТИХ он уже
знал.
И - если б он этим спасал крестьян? Но ведь повстанцы - уже
проиграли явно. Вс╦ равно проиграли.
Его СОТРУДНИЧЕСТВО - какое уж теперь такое? Что оно может изменить
на весах всего проигранного восстания?
Только жертва семь╦й - а ничего уже не изменишь.
Как он ненавидел это нагло торжествующее победное смуглое либинское
лицо с хищным поблеском глаз!
А в сдаче - есть и какое-то успокоение. То чувство, наверное, с
каким женщина переста╦т бороться. Ну да, вы оказались сильней. Ну что ж,
сда╦мся на вашу милость. Род облегчающей смерти.
И уж какую такую пользу он мог сейчас принести красным?
Сокрушился. Однако с условием: дать свидание с Полиной.
Либин уверенно принял капитуляцию. А свидание с женой: только тогда,
когда вы выполните наше задание. Тогда - пожалуйста, да просто -
отпустим вас в семью.
И - что ж оставалось?
Какое немыслимо каменное сердце надо иметь, чтобы растоптать сво╦
присердечное?
И во имя чего теперь?
Да и мелодичные наговоры Обоянского тоже не прошли без следа.
Действительно: сильное племя! Новые гунны - но вместе с тем с
социалистической идеологией, странная смесь...
Может быть и правда: мы, интеллигенты старой закалки, чего-то не
понимаем? Пути будущего - они совсем не просто поддаются человеческому
глазу.
А задание оказалось вот какое: быть проводником при кавалерийской
бригаде знаменитого Григория Котовского, героя гражданской войны. (Они
только что прошлись по мятежному Пахотному Углу и вырубили полтысячи
повстанцев.) При том - себе - никакой личины не надо придумывать, тот
самый и есть известный Эго, из антоновского штаба. (Антонов - разгромлен
полностью, армии его уже нет, но сам он сбежал, ещ╦ скрывается. Да им -
заниматься не будем.)
А что делать?
А, выяснится по дороге.
(Ну, как-нибудь может быть обойд╦тся?)
Из Тамбова дорога была недлинная - до Кобылинки, впрочем уже на краю
одного из излюбленных партизанских районов.
Вс╦ - верхом. (И чекисты, в гражданском, рядом, неотступно. И
полуэскадрон красноармейцев при них.)
А - снова открытый воздух. Открытое небо.
Уже начало июля. Цветут липы. Вдыхать, вдыхать.
Сколько наших поэтов и писателей напоминали об этом: как прекрасен
мир - и как принижают и отравляют его люди своими неиссякаемыми злобами.
Когда ж это вс╦ утишится в мире? Когда же люди смогут жить нестесн╦нной,
неискор╦женной, разумной светлой жизнью?.. - мечта поколений.
Несколько в╦рст не доезжая Кобылинки встретились с самим Котовским -
крупная мощная фигура, бритоголовый и совершенно каторжная морда. При
Котовском был эскадрон, но не в красноармейской форме, а в мужицких
одеяниях, хотя все в сапогах. Бараньи шапки, папахи. У кого, не у всех,
нашиты казачьи красные лампасы по бокам брюк. Самодельные казаки?
Так и есть. Приучались называть друг друга не "товарищ", а
"станичник".
Старший из сопровождавших Эктова чекистов теперь объяснил ему
задачу: этой ночью будет встреча с представителем банды в 450 - 500
сабель. Эго должен подтвердить, что МЫ - казаки из кубано-донской
повстанческой армии, прорвались через Воронежскую губернию для
соединения с Антоновым.
И к ночи дали Эго навесить на бок разряженный наган, и посадили на
самую скверную хилую лошадь. (Четверо переодетых чекистов держались
тесно при н╦м как его новая, после разгрома главных антоновских сил,
свита. И у них-то наганы - полнозаряженные, "убь╦м по первому слову".)
И сам Котовский с эскадроном поехал на встречу в дом лесника, у
лесной поляны. С другой стороны, тоже с несколькими десятками конников,
подъехал Мишка Матюхин, брат Ивана Сергеевича Матюхина, командира ещ╦
неразбитого отряда. (У тамбовцев часто шли в восстание по несколько
братьев из одной семьи; так и при Александре Антонове сражался неотлучно
его младший брат Митька, сельский поэт. Вместе они теперь и
ускользнули.)
Конники остались на поляне. Главные переговорщики вошли в избу
лесника, где горело на столе две свечи. Лица разглядывались слегка.
Миша Матюхин не знал Эго в лицо, но Иван-то Матюхин знал.
- Проверит, - сам не узнавал своего голоса Эктов и что он нес╦т
мужикам такую ложь. Но когда уже пош╦л по хлипкому мостику, то и не
останавливаться стать. И на Котовского: - А вот начальник их отряда,
войсковой старшина Фролов.
(Чтобы не переиграть, Котовский не нацепил на себя казачьих
полковницких погонов, хотя это было легко доступно.)
Матюхин потребовал, чтобы Эго поехал с ним на сколько-то в╦рст для
встречи со старшим братом, удостоверить себя.
Чекистская свита не дрогнула, заминки не вышло, кони под ними боевые
и патронов к наганам запас.
Поехали сперва по лесной просеке, потом попер╦к поля, под зв╦здным
небом. Мелкой рысью и в темноте никому не удивиться, что под Эго-то
кобылка никудышняя рядом с его свитскими.
Трясся в седле Павел Васильевич - и думал ещ╦ раз, и ещ╦ раз, и ещ╦
раз, и думал отчаянно: вот сейчас открыться Матюхину, себе смерть, но и
этих четверых перебьют!
А полтысячи матюхинских - спас╦тся. А ведь - отборная сила!
Но - и столько уже раз перекладенные: в голове - аргументы, в груди
- живое страдание. Нет, не за себя, нисколько. А: ведь отомстят Полине,
как и угрозили, если ещ╦ и не малютке-дочке. Чекистов - он и давно
понимал, а за эти месяцы на Лубянке, а за эти дни в переезде - и ещ╦
доскональнее.
И - как же обречь своих?.. САМ ты, СВОИМИ руками?..
Да ведь - проиграна вся боевая кампания Антонова. Если посмотреть
шире, в большом масштабе - может и всей губернии будет легче от
замирения наконец. Ведь вот, отменена уже грабительская продразв╦рстка,
отныне заменится справедливым продналогом.
Так скорей к замирению - может и лучше? Раны - они постепенно
затянутся. Время, время. Жизнь - как-то и наладится, совсем по-новому?
А - изныли мы все, изныли.
Доехали. Новая изба, и свет посветлее.
И Иван Сергеич Матюхин - налитой богатырь с разведенными пшеничными
усами, неутомный боец - шагнул навстречу, вознался в Эго, с размаха
пожал руку.
Иудина ломота в руке! Кто эти муки оценит, если не испытал?..
А держаться надо - уверенно, ровно, командно.
Прямодушный Матюхин с белым густым чубом, прилегающим набок. Плотные
нащеки. Сильное пожатие. Воин до последнего.
Поверил - и как рад: нашего полку прибыло! Ещ╦ тряхан╦м большевиков!
Усмешка силы.
Сговорились: в каком большом селе завтра к вечеру сойдутся обоими
отрядами. А послезавтра - выступим.
Был момент! - Эктову блеснуло: нет!! говорю! застреливайте меня,
терзайте семью - но этих честных я не могу предать!
Но - в этот миг пересохло в горле, как чем горелым.
Пока проглотнул - а кто-то перебил, сво╦ сказал. Кто-то - ещ╦.
(Чекисты здорово играли роли, и у каждого своя история, почему его
раньше не видели в восстании. И выправка у всех - армейская или
флотская.)
А решимость - уже и отхлынула. Опала бессильно.
На том и разъехались.
И потом растягивался долгий - долгий - долгий мучительный день при
отряде Котовского.
Ненависть к себе.
Мрак от предательства.
С этим мраком - вс╦ равно уже не жить никогда, уже не быть
человеком. (А чекисты не спускают глаз за каждым движением его бровей,
за каждым моргом век.) Да скорей-то всего: как отгодишься, так и
застрелят. (Но тогда не тронут Полину!)
К вечеру - вся кавбригада на конях. И - много ряженых в казаков.
Потянулись строем. При Эго - свита его. Котовский - в кубанской
лохматой папахе, из-под не╦ звериный взгляд.
Котовский? или Катовский, от КАТА? На каторге сидел он - за
убийство, и неоднократное. Страшный человек, посмотришь на него - в
животе обвисает.
В условленное село отряды въехали в сумерках, с двух разных концов.
И - расставлялись по избам. (Только котовцы - невсерь╦з, кони оседланы,
через два часа бойня. А матюхинцы - располагались по-домашнему.)
В большой богатой избе посреди села, где сходились порядки, у церкви
- величавая хозяйка, ещ╦ не старуха, с дочерьми и снохами уряжала
составленные в ряд столы на двадцатерых. Баран, жареные куры, молодые
огурчики, молодая картошка. Самогон в бутылках расставлен вдоль стола,
гран╦ные стаканы к нему. Керосиновые лампы светят и со стены, и на столе
стоят.
Матюхинцы - больше рядом, по одну сторону, котовцы - больше по
другую. Эго посадили на торце как председателя, видно тех и других.
Какая жизненная сила в повстанческих командирах! Да ведь сколькие из
них прошли через германскую войну - унтеры, солдаты, а теперь в
командирских должностях.
Скуластая тамбовская порода, неутонч╦нные тяж╦лые лица, большие
толстые губы, носы один-другой картошкой, а то - крупный свисающий. Чубы
- белые, кудель, чубы ч╦рные, один даже с ч╦рно-кирпичным лицом, к
цыгану, зато повышенная белота зубов.
У котовцев условлено: больше гуторить тем, кто по-хохлацки, идут за
кубанцев. А донца - средь них ни одного, но расч╦т, что тамбовцы не
отличают донского говора.
У одного матюхинца - дремуче недоверчивое лицо с оттопыренным
подбородком. Мешки под глазами, повисшие ч╦рные усы. Сильно усталый.
А другой - до чего же лих и строен, усы вскрученные, взгляд метуче
зоркий, но вес╦лый. На углу сидит и, по простору, нога за ногу вскинул,
с изворотом. Неожиданности как будто и не жд╦т, а готов к ней, и к чему
хочешь?
Эго не удержался: дважды толкнул его ногой. Но тот не понял?
А стаканы самогона - заходили, горяча настроение и встречу дружбы.
Длинные ножи откраивали баранину и копч╦ный окорок. Дым ядр╦ной махорки
подымался там и сям, стлался к потолку. Хозяйка плавала по зальцу,
молодые бабы спешили угадать - подать - убрать.
А вдруг какое чудо произойд╦т - и вс╦ спас╦т? Матюхинцы сами
догадаются? спасутся?
"Подхорунжий" (комиссар и чекист) "Борисов" поднялся и стал читать
измышленную "резолюцию всероссийского совещания повстанческих отрядов"
(которое надо собрать теперь). Советы без коммунистов! Советы трудового
крестьянства и казачества! руки прочь от крестьянского урожая!
Один матюхинец - не старый, а с круглой распущенной бородой,
пушистыми усами, устоенное жизнью лицо - смотрел на читающего спокойными
умными глазами.
Рядом с ним - как из чугунной отливки, голова чуть набок, косит
немного.
Ох, какие люди! Ох, тяжко.
Но сейчас - уже ничего не спас╦шь, хоть и крикни.
А Матюхин, подтверждая подхорунжего, стукнул кулачищем по столу:
- Уничтожим кровавую коммунию!
А молодой лобастый, белые кудлы вьются как завитые, сельский франт,
закричал с дальнего конца:
- Вешать мерзавцев!
Котовский - к делу: но где же Антонов сам? Без него у нас вряд ли
выйдет.
Матюхин:
- Пока не найд╦м. Говорят, контужен в последней рубке, лечится. Но
всех тамбовцев поднимем и мы, опять.
И план его ближний: напасть на концлагерь под Рассказовом, куда
согнали и вымаривают повстанческие семьи. Это - первое наше дело.
Котовский - согласен.
Котовский - сигнал?..
И - разом котовцы вырвали с б╦дер кто маузер громадный, кто наган -
и стали палить через стол в СОЮЗНИКОВ.
Грохот в избе, дым, гарь, вопленные крики баб. Один за другим
матюхинцы валились кто грудью на снедь, на стол, кто боком на соседа,
кто со скамейки назад, в опрокид.
Упала лампа на столе, керосин по кле╦нке, огонь по ней.
Этот лихой, зоркий, с угла - успел отстреляться дважды - и двух
котовцев наповал. Тут и его - саблей напрочь голову со вскрученными
усами, - так и полетела на пол, и алая - хлынула из шеи на пол, и
кругом.
Эктов не вскочил, окаменел. Хоть бы - и его поскорей, хоть из
нагана, хоть саблей.
А котовцы выбегали из избы - захватывать переполошенную, ещ╦ не
понявшую матюхинскую там, снаружи, охрану.
А уже конные котовцы гнали на другой конец села - рубить и стрелять
матюхинцев - во дворах, в избах, в постелях - не дать им сесть на коней.
Кто успевал - ускакивал к ночному лесу.
1
╦рка Жуков, сын крестьянский, с 7 лет поспевал с граблями на
сенокосе, дальше - больше в родительское хозяйство, в помощь, но и три
года церковно-приходской кончил, - потом его отдали в саму Москву к
дальнему богатому родственнику, скорняку, мальчиком-учеником. Там он и
рос - и в прислуге, и в погонках, и в работе - и так, помалу,
определился к скорняжному делу. (Кончив учение - снялся в ч╦рном костюме
чужом и в атласном галстуке, послал в деревню: "мастер-скорняк"!)
Но началась германская война, и в 15-м году, когда исполнилось ╦рке
19 лет, - призвали его, и, хотя не рослый, но крепкий, широкоплечий,
отобран был в кавалерию, в драгунский эскадрон. Стал учиться конному
делу, с хорошей выпрямкой. Через полгода возвысился в учебную команду,
кончил е╦ младшим унтером - и с августа 16-го в драгунском полку попал
на фронт. Но через два месяца контузило его от австрийского снаряда;
госпиталь. Дальше стал Жуков председатель эскадронного комитета в
запасном полку - да уже на фронт больше и не попадал. В конце
Семнадцатого сами они свой эскадрон распустили: роздали каждому законную
справку чин чином, и оружие каждый сво╦ бери, коли хошь, - и айда по
домам.
Побыл в Москве, побыл в своей калужской деревне, перележал в сыпном
тифу, частом тогда, перележал и в возвратном, так время и шло. Меж тем,
в августе18-го, начиналась всеобщая мобилизация в Красную армию. Взяли
Жукова в 1-ю Московскую кавалерийскую дивизию - и послали их дивизию
против уральских казаков, не желавших признать советскую власть. (На том
фронте повидал он раз и Фрунзе.) С казаками порубились, отогнали их в
киргизскую степь - перевели дивизию на Нижнюю Волгу. Стояли под
Царицыном, потом посылали их на Ахтубу против калмыков: калмыки как
сдурели, все как один советской власти не признавали, и не втямишь им.
Там ╦рку ранило от ручной гранаты, опять госпиталь и ещ╦ раз опять тиф -
эта зараза по всем перекидывалась. В том 1919 году ещ╦ с весны Георгия
Жукова как сознательного бойца приняли в РКП(б), а с начала 20-го
продвинули как бы в "красные офицеры": послали на курсы красных
командиров под Рязань. И среди курсантов он тоже сразу стал не рядовой,
а старшина учебного эскадрона, п╦рло из него командное.
Гражданская война уже шла к концу, оставался Врангель один. Считали
курсанты, что и на польскую они уже не успеют. Но в июле 1920 учение их
прервали, спешно погрузили в эшелоны и повезли часть на Кубань, часть в
Дагестан (и там многие курсанты погибли). Жуков попал в сводный
курсантский полк в Екатеринодар - и послали их против десанта Улагая,
потом против кубанских казаков, разбившихся на отряды в пригорьях и не
желавших, скажЕнные, сдаваться даже и после разгрома Деникина. Порубали
там, постреляли многих. На том курсантское учение посчитали законченным
и в Армавире досрочно выпустили их в красные командиры. И выдали всем
новые брюки - но почему-то ярко-малиновые, с каких-то гусарских складов?
других не оказалось. И выпускники, разъехавшись по частям, стали дивно
выделяться - вчуже странно смотрели на них красноармейцы.
Принял Жуков командование взводом, но вскоре же возвысили его в
командира эскадрона. А операции их были вс╦ те же и те же: "очищать от
банд". Сперва - в приморском районе. В декабре перевезли в Воронежскую
губернию: ликвидировать банду Колесникова. Ликвидировали. Тогда перевели
в соседнюю Тамбовскую, где банды разыгрались уже неисчислимо. Зато ж и
тамбовский губернский штаб тоже сил натянул: уже к концу февраля,
говорил комиссар полка, состояло 33 тысячи штыков, 8 тысяч сабель, 460
пулем╦тов и 60 орудий. Жаловался: вот нет у нас политических работников,
которые могли бы внятно осветить текущий момент; это - война,
развязанная Антантой, отчего смычка города с деревней нарушилась. Но
будем стойки - и разгоним шушеру!
Два их кавалерийских полка стали наступать в марте, ещ╦ до оттепели,
от станции Жерд╦вка на бандитский район Туголуково - Каменка.
(Распоряжение было председателя губЧК Трасковича: Каменку и Афанасьевку
вообще стереть с лица земли, и применять беспощадный расстрел!) Эскадрон
Жукова при четыр╦х станковых пулем╦тах и одном тр╦хдюймовом орудии ш╦л в
головном отряде. И под селом Вязовое атаковали отряд антоновцев - сабель
в 250, ни одного пулем╦та, огонь их винтовочный.
Был Жуков на золотисто-рыжей Зорьке (взял в Воронежской губернии в
стычке, застрелив хозяина). А тут - рослый антоновец рубанул его шашкой
попер╦к груди, через полушубок, сшиб с седла, но свалилась и Зорька и
придавила своего эскадронного, громадный антоновец замахнулся дорубить
Жукова на земле, но подоспел сзади политрук Ноч╦вка - и срубил того.
(Потом обыскали м╦ртвого и по письму поняли, что был он такой же
драгунский унтер, как и Жуков, да чуть не из одного полка.) Стал
отступать и соседний 1-й эскадрон, жуковский 2-й отбивался как арьергард
полка, только и отбился пулем╦тами. Еле спас свои четыре пулем╦та на
санях, утянули и орудие назад.
Но - обозлился на бандитов сильно. Они ж тоже были из мужиков? - но
какие-то другие, не как наши калужские: уж что они так схватились против
своей же советской власти?? Из дому писали: голодом моримся, - а эти
хлеба не дают! Комиссар так говорил: правильно, не шл╦м мы им городских
товаров, потому у самих нет, да ведь они как-нибудь и своим кустарством
обернутся, а городу - откуда хлеба взять? Да они по глухим местам, где
наши отряды не прошли, - объедаются.
Ну, так и оставался с ними разговор короткий. Уж всегда, придя в
село, отбирали у них лошадей покрепче, а им давали подохлей. Когда
приходил донос, что антоновцы в таком-то селе, - налетали на село
облавой, обыскивали по чердакам, в подворных сараях, в колодцах (один
партизанский фельдшер вырыл себе в колодце боковое логово и прятался
там). Или иначе: выстраивается вс╦ село, от стара до мала, тысячи
полторы человек. Отсчитали каждого десятого - и в заложники, в крепкий
амбар. Остальным - 40 минут на составление списков бандитов из этого
села, иначе заложники будут расстреляны!
И куда денешься? - несут список. Полный-неполный, а в Особотдел, в
запас, пригодится.
Да ведь и у НИХ осведомление: раз пришли на стоянку бандитов,
покинутую в поспехе, - и нашли там копию того приказа, по которому сюда
и выступили. Во работают, вражины!
А снабжение в Красной армии - сильно перебойчатое, то дают па╦к, то
никакого. (Командиру эскадрона - 5 тысяч рублей в месяц оклад, а что на
них купишь? фунт масла да два фунта ч╦рного хлеба.) У кого ж и брать,
как не в этих бандитских с╦лах? Вот прискакал взвод в пос╦лок при
мельнице, несколько домов всего и одни бабы. Красноармейцы, не сходя с
лошадей, стали баб погонять пл╦тками, загнали их всех в кладовку при
мельнице, заперли. Тогда пошли шарить по погребам. Выпьют махотку с
молоком, а горшок - обземь, озлясь.
А заставили крестьянского подростка гнать свою телегу с эскадронной
клажей вместе с красной погоней, он от сердца: "Да уж хоть бы скорей вы
этих мужиков догнали, да отпустили бы меня к мамане".
А один, совсем мальчонка, ещ╦ не понимая, без зла: "Дядь, а за что
ты моего батьку застрелил?"
Поймали два десятка повстанцев, допрашивали порознь, и один указал
на другого: "Вот он был пулем╦тчик".
Малым разъездом вступишь в село - все затворились, будто вымерли.
Стучишь, оттуда бабий голос: "Не прогневайтесь, у самих ничего нет,
голодуем". Ещ╦ стучишь - "Да мы веру всяку потеряли, тут какие властя ни
приходят, а все только норовят хлебу получить".
Уже так запугались - ни за власть, ни за ПАРТИЗАНТОВ, а только: душу
отпустите.
На политзанятиях предупреждали: "Излишне не раздражать население".
Но и так: "А вы уши не развешивайте, а чуть что - прикладом в морду!"
Но и у красноармейцев опасно замечалась неохотливость идти с оружием
против крестьян ("мы ж и сами крестьяне, как же в своих стрелять?"). А
ещ╦ и бандиты подкидывали листовки: "Это вы - бандиты, не мы к вам
лезем. Уходите из наших местов, без вас прожив╦м". Откуда-то потекла
басня, что в близких неделях выйдет всем демобилизация. "А ждать нам
доколе? а ещ╦ сколько воевать?" (Были и сбега к бандитам или в
дезертиры, особенно при больших перебросках.) Политрук Ноч╦вка говорил:
"Надо таких обратно воспитывать! А то ведь и когда напьются - чего поют?
Ни одной революционной песни, вс╦ - "Из-за острова", или похабные. А как
в селе заночуем - пока ихние мужики в лесу, наши бабьим классом
пользуются". И проводил беседы: "Проживать на свете без трудов и без
революционных бо╦в - это тунеядство!" (А ему тычут - фельдшерицу, на
весь дивизион развязную: "Я не кулеш, меня всю не доешь, и на эскадрон
хватит".)
На утренней поверке так и жди: кого нет, дал жигача? Надо своих-то
красноармейцев крепкими шенкелями держать. Военрук из губвоенкомата
говорил: по Тамбовской губернии - 60 тысяч дезертиров. Это ж вс╦ -
бандитам на пополнение.
А приказы из тамбовского штаба и по полку никогда не были строго
военные - полоса там разведки или порядок боевой операции, а всегда
только: "атаковать и уничтожить!", "окружить и ликвидировать!", "не
считаясь ни с чем!"
И не считались. Только - как бандитов выловить? как дознать? Ведь
советской власти в деревнях уже не осталось, все сбежали, отсиживаются в
городах, кого спросить? Армейский командир и велит созвать сельский
сход. Из мужиков - построение в одну шеренгу. "Кто среди вас бандиты?"
Молчание. "Расстрелять каждого десятого!" И - расстреляют тут же, перед
толпой. Бабы ахают навскличь, воют. "Сомкнуть строй. Кто среди вас
бандиты?" Пересч╦т, отбирают на новый расстрел. Тут уж не выдерживают,
начинают выдавать. А кто - подхватился и наут╦к, в разные концы, не всех
и подстрелишь.
Иногда арестовывали одиноких баб на дорогах: не нес╦т ли шпионский
донос.
А по какой дороге много лошадиного пом╦та - знать, бандиты
проскакали.
Да сами бойцы нередко голодовали. И обувь порвалась, и
обмундирование истр╦панное, измызганное, в н╦м и спят, не раздеваясь. (А
уж что - с малиновыми штанами!) Измучились.
А если ногу ампутировать - так без наркоза, ещ╦ и бинтов нет.
В середине апреля достиг Жерд╦вки слух: антоновцы нал╦том
захватывали крупное фабричное село Рассказово, в 45 верстах от самого
Тамбова, и держали его 4 часа, вырезали коммунистов по квартирам,
отрубали им головы начисто, половина тамошнего советского батальона
перешла к антоновцам, другую половину они взяли в плен - и отступили под
аэропланной стрельбой.
Вот - такая пошла с ними война! а теперь, от зимы к весне, станет
ещ╦ шибче. И ведь уже 8 месяцев антоновцы не сдавались и даже росли.
(Хотя стреляли иногда не пулями, а какими-то железками.)
Был приказ тамбовского штаба: "Все операции вести с жестокостью,
только она вызывает уважение".
Пробандиченные деревни и вовсе сжигали, нацело. Оставались остовы
русских печей да пепел.
Не отдыхал и Особый отдел в Жерд╦вке. Начальник его, Шурка Шубин, в
красной рубахе и синем галифе, ходил обвешанный гранатами, и здоровенный
маузер в деревянной кобуре, приходил и к кавалеристам во двор (строевой
командир подчиняется начальнику Особотдела): "Ребята! Кто пойд╦т
бандитов расстреливать? - два шага впер╦д!" Никто не выступил. "Ну,
навоспитали вас тут!" А свой особотдельский двор у него весь был нагнан,
кого расстреливать. Вырыли большую яму, сажали лицом туда, на край, руки
завязаны. Шубин с подсобными ходили - и стреляли в затылки.
А - что же с ними иначе? Был у ╦рки хороший друг, однофамилец, тоже
Жуков, Павел, - зарубили бандиты, на куски.
Война - настоящая, надо браться ещ╦ крепче. Не на той германской -
вот тут-то ╦рка и озверился, вот тут-то и стал ожестелым бойцом.
В мае - давить тамбовских бандитов прибыла из Москвы Полномочная
комиссия ВЦИКа во главе тоже с Антоновым, но Антоновым-Овсеенко. А
командовать Особой Тамбовской армией приехал - с поста Командующего
Западным фронтом, только что расквитавшись с Польшей, - командарм
Тухачевский, помощником его - Уборевич, который уже много управлялся с
бандитами, только в Белоруссии. Тухачевский прив╦з с собой и готовый
штаб и автоброневой отряд.
И в близких днях посчастливилось Жукову и самому повидать
знаменитого Тухачевского: тот на бронелетучке, по железной дороге,
приехал в Жерд╦вку, в штаб отдельной 14-й кавбригады, и комбригу
Милонову велел собрать для беседы командиров и политруков: от полков до
эскадронов.
Ростом Тухачевский был не высок, но что за выступка у него была -
гордая, гоголистая. Знал себе цену.
Начал с похвалы всем - за храбрость, за понимание долга. (И у
каждого в груди - тепло, расширилось.) И тут же стал объяснять общую
задачу.
Совнарком распорядился: с тамбовской пугач╦вщиной кончить в шесть
недель, считая от 10 мая. Любой ценой! Всем нам предстоит напряж╦нная
работа. Опыт подавления таких народных бунтов требует наводнить район
восстания до полного его оккупирования и планово распределить по нему
наши вооруж╦нные силы. Сейчас прибыла из-под Киева, высадилась в
Моршанске и уже пошла на мятежный Пахотный Угол прославленная кавдивизия
Котовского. Потом она подойд╦т сюда, к центру восстания. Наше большое
техническое преимущество над противником: отряд аэропланов и
автоброневой отряд. Из наших первых требований к жителям будет:
восстановить все мосты на прос╦лочных дорогах - это для проезда моторных
самодвижущих частей. (Только никогда не пользуйтесь проводниками из
местных жителей!) Ещ╦ в запасе у нас - химические газы, и если будет
надо - применим, разрешение Совнаркома есть. В ходе предстоящего
энергичного подавления вам, товарищи командиры, представляется получить
отличный военный опыт.
Жуков неотрывно вглядывался в командарма. Кажется, первый раз в
жизни он видел настоящего полководца - совсем не такого, как мы, простые
командиры-рубаки, да хоть и наш комбриг. И как в себе уверен! - и эту
уверенность переда╦т каждому: вот так точно оно вс╦ и произойд╦т! А лицо
его было - совсем не простонародное, а дворянское, хол╦ное. Тонкая
высокая белая шея. Крупные бархатные глаза. Височки оставлены длинными,
так подбриты. И говорил сильно не по-нашему. И очень почему-то ш╦л ему
буд╦нновский шлем - наш всеобщий шлем, а делал Тухачевского ещ╦
командиристей.
Но конечно, добавлял, будем и засылать побольше наших агентов в
расположение бандитов, хотя, увы, чекисты уже понесли большие жертвы. А
ещ╦ главное наше оружие - воздействие через СЕМЬИ.
И проч╦л уже подписанный им "приказ ╧ 130", издаваемый в эти дни на
всю губернию, ко всеобщему сведению населения. Язык приказа был тоже
беспрекословно уверенный, как и сам молодой полководец. "Всем
крестьянам, вступившим в банды, немедленно явиться в распоряжение
Советской власти, сдать оружие и выдать главарей... Добровольно
сдавшимся смертная казнь не угрожает. Семьи же неявившихся бандитов
неукоснительно арестовывать, а имущество их конфисковывать и
распределять между верными Советской власти крестьянами. Арестованные
семьи, если бандит не явится и не сдастся, будут пересылаться в
отдал╦нные края РСФСР".
Хотя всякое собрание с большим участием коммунистов, как это
сегодняшнее, не могло закончиться ранее общего пения "Интернационала", -
Тухачевский разрешил себе этого не ожидать, подал белую руку одному лишь
комбригу, той же гордой выступкой вышел вон, и тут же уехал
бронелетучкой.
И эта дерзкая властность тоже поразила Жукова.
А тут, ещ╦ до Интернационала, командирам раздавали листовку
губисполкома к крестьянам Тамбовской губернии: пора избавиться от этого
гнойного нарыва антоновщины! До сих пор преимущество бандитов было в
частой смене загнанных лошадей на свежих, - так вот, при появлении
преступных шаек Антонова поблизости от ваших с╦л - не оставляйте в селе
ни одной лошади! угоняйте их и уводите туда, где наши войска сумеют
сохранить.
Когда уже и все расходились с совещания, Жуков пош╦л с каким-то
встрявшим в него новым чувством - и одарения, и высокого примера, и
зависти.
Просто воевать - и всякий дурак может. А вот - быть военным до
последней косточки, до цельного дыхания, и чтобы все другие это ощущали?
Здорово.
А ведь и Жуков? - он и правда полюбил военное дело больше всякого
другого.
И потекли эти шесть недель решающего подавления. Из отряда Уборевича
помогли не так броневики, - они пройти могли не везде, и проваливались
на мостах, - как его же л╦гкие грузовики и даже легковые автомобили,
вооруж╦нные станковыми и ручными пулем╦тами. Крестьянские лошади боялись
автомобилей, не шли в атаку на них - и не могли оторваться от их погони.
А ещ╦ было хорошее преимущество: у антоновцев, конечно же, не было
радио, и потому преследующие части могли пользоваться между собой радио
без шифра, что облегчало переговоры и убыстряло передачу сведений.
Антоновцы скакали, думая, что их никто не видит, а уже по всем тр╦м
уездам передавалась искровая связь: где бандиты, куда скачут, куда слать
погоню, где перерезать им путь.
И стали гоняться, ловить главное ядро Антонова - навязать ему
большой бой, от которого он уклонялся. С севера пошла на него бригада
Котовского, с запада бригада Дмитриенко, добавился ещ╦ один отряд ВЧК
Кононенко - семь полуторатонных "фиатов" и ещ╦ со своими машинами
цистернами. Антонов натыкался на облаву, тут же ум╦тывался, на сменных
лошадях делал переходы по 120-130 в╦рст в сутки, уходил в Саратовскую
губернию к Хопру, тут же возвращался. И 14-я бригада, как и вся красная
конница, всюду отставала, гнались уже только автобронеотряды.
(Рассказывали, что раз автоотряд настиг-таки Антонова - на отдыхе в селе
Елань, неожиданно, и покатил по селу, из пулем╦тов с машин расстреливая
бандитов. Но те кинулись к лесу, там собрались и держались, а у наших
отказала часть пулем╦тов. И конница наша опять опоздала, и опять ушли
антоновцы, или распылились - не узнаешь.)
Прошло три недели, уже полсрока от назначенного Совнаркомом, - а не
был разбит Антонов. Кавбригады двигались наощупь, ждали вестей от
осведомителей. Оба автоотряда ждали запасных частей и бензина. А по
обмыкающим железным дорогам сновали бронепоезд и бронелетучка - тоже
выслеживать пути бандитов или перерезать их. А - впустую.
И вот прислали, впроч╦т по эскадронам и ротам, секретный 0050 приказ
Тухачевского: "С рассвета 1 июня начать массовое изъятие бандитского
элемента", - то есть, значит, проч╦сывать с╦ла и хватать подозрительных.
Жуков, читая своему эскадрону, как бы видел Тухачевского, вступил в него
самого - и его голосом и повадкой? - читал от полной груди: "Изъятие не
должно нести случайного характера, но должно показать крестьянам, что
бандитское племя и семьи неукоснительно удаляются, что борьба с
Советской властью безнад╦жна. Провести операцию с подъ╦мом и
воодушевлением. Поменьше обывательской сантиментальности. Командующий
войсками Тухачевский".
Жуков - рад был, рад был состоять под таким командованием. Это -
так, это - по-солдатски: прежде, чем командовать самому, надо уметь
подчиняться. И научиться выполнять.
И - изымали, сколько нагребли. Отправляли в концлагеря, семьи тоже.
Отдельно.
А через несколько дней, как раз, опять нащупали главное ядро
Антонова - далеко, в верховьях Вороны, в ширяевском лесу (по сведениям,
прошлый раз, при атаке автоотряда, Антонов был ранен в голову). Тут
добавилась ещ╦ одна свежая кавбригада - Федько, ещ╦ один полк ВЧК и ещ╦
один бронепоезд. И все выходы из ширяевского леса были закрыты наглухо.
Но поднялась сильная ночная гроза. Из-за не╦ командир полка ВЧК снял
роты с позиций и отв╦л на час-два в ближние деревни. А бронелетучка,
непрерывно курсировавшая на семив╦рстном отрезке от Кирсанова до реки
Вороны, была отведена для пропуска личного поезда Уборевича, а затем и
столкнулась с ним в темноте. А антоновцы, точно угадав и прореху в
кольце и нужные полчаса, - вышли из окружения, вс╦ под той же
страшнейшей грозой, и - скользнули в чутановский лес.
Нашли антоновцы ответ и на приказ ╧ 130: велели никому в деревнях не
называть своих им╦н - и тем ставить красных в тупик: горбыляй его, не
горбыляй - не называется, зараза.
Как оглохли, ослепли мы.
Но штаб подавления и тут наш╦л ответ, 11 июня, приказ ╧ 171:
"ГРАЖДАН, ОТКАЗЫВАЮЩИХСЯ НАЗЫВАТЬ СВО╗ ИМЯ, РАССТРЕЛИВАТЬ НА МЕСТЕ, БЕЗ
СУДА. В с╦лах, где не сдают оружие, расстреливать заложников. При
нахождении спрятанного оружия - расстреливать без суда старшего
работника в семье". В семьях, укрывающих не то что самих бандитов, но
хотя бы переданное на хранение имущество их, одежду, посуду, - старшего
работника расстреливать без суда. В случае бегства семьи бандита -
имущество ещ╦ распределять между верными Советской власти крестьянами, а
оставленные дома сжигать. Подписал - Антонов-Овсеенко.
Нельзя себя не называть? - тогда семьи повстанцев стали сами уходить
из деревень. Так - вдодаток - новый на них приказ Полномочной Комиссии
ВЦИК: "Дом, из которого семейство скрылось, разбирать или сжигать. Тех,
кто скрывает у себя семьи, - приравнивать к семье повстанцев; старшего в
такой семье - расстреливать. Антонов-Овсеенко".
А ещ╦ через пяток дней - от него же ещ╦ приказ, к обнародованию, ╧
178: со стороны жителей "неоказание сопротивления бандитам и
несвоевременное сообщение о появлении таковых в ближайший ревком будет
рассматриваться как сообщничество с бандитами, со всеми вытекающими
последствиями. Полномочная Комиссия ВЦИК, Антонов-Овсеенко".
Как варом их поливали, как клопов выжигали!
А от ч╦ткого хладнокровного командарма - ещ╦ один секретный, 0116:
"Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами. Точно
рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по
всему лесу, уничтожая вс╦, что в н╦м прячется. Командующий войсками
Тухачевский".
Слишком крепко? А без того - больших полководцев не бывает.
2
Считается, что с семидесяти лет вполне уместно и прилично писать
мемуары. А вот досталось: начал и на семь лет раньше.
В тишине, в ненужности - чем и заняться? Год за годом вынужденный и
томительный досуг.
Перестали звонить, тем более навещать. Мир - замолк и замкнулся. А
пережить эту пору - может и лет нет.
А даже, по ряду соображений, и нельзя не написать. Для истории -
пусть будет. Уже многие кинулись писать. И даже опубликовали.
А потому торопятся, что хотят пригрести славу к себе. А неудачи
свалить на других.
Нечестно.
Но - и работища же какая невыволочная! От одного перебора
воспоминаний разомлеешь. Какие промахи допустил - бередят сердце и
теперь. Но - и чем гордишься.
Да ещ╦ надо хорошо взвесить: о ч╦м вообще НЕ НАДО вспоминать. А о
ч╦м можно - то в каких выражениях. Можно такое написать, что и дальше
погоришь, потеряешь и последний покой. И эту расчудесную дачу на берегу
Москва-реки.
Какой тут вид. С высокого берега, и рядом - красавицы сосны,
взл╦тные стволы, есть и лет по двести. Отсюда - спуск, дорожка песчаная,
с присыпом игл. И - спокойный изгиб голубоватого течения. Оно - чистое
тут, после рубл╦вского водохранилища, заповедника. И если греб╦т лодка -
знаешь, что - кто-то из своих, или сосед. Никто тут не браконьерствует,
никто не озорует.
Через заднюю калитку есть тропинка к реке, можно спуститься. Но Галя
- не ходит, а Машеньку семилетнюю тем более без себя не пускает. А тебе
когда под семьдесят - приятней сидеть наверху, на веранде. Теперь - даже
и по участку с палицей.
Стал и недослышивать. Не всякую птицу, не всякий шорох.
Дача-то хороша-хороша, да только государственная, и на каждой
мебелюшке - инвентарный номер прибит. Владение - ПОЖИЗНЕННОЕ. Вот умр╦шь
- и Галю, в 40 лет, с дочуркой, с т╦щей, и выселят тотчас. (Первой семьи
- уже нет, дочери замужние отделились.)
А два инфаркта уже было (если только инфаркта). Но растянуло,
рассосало, прошло. После второго - и взялся писать.
Последний простор старости. Подумать-подумать, посмотреть на реку,
что-нибудь и дописать.
А то - голова заболит. (Иногда болит.)
Скучней всего писать о временах давно прошлых. Об отрочестве сво╦м.
Об империалистической войне. Да и о своей эскадронной молодости - что
писать, чем отличился? Настоящий интерес начинается с того времени, как
уже прочно уставился советский строй. Устойчивая военная жизнь только и
началась с 20-х годов: тренировка в разнообразнейшей кавалерийской
службе, отработка в тактических учениях, и, как вершина всего, -
ман╦вры. Безупречно подчиняется тебе тво╦ тело, взмах руки с коня, сам
конь - и: сперва - твой эскадрон, потом - твой полк. Твоя бригада.
Наконец, когда-то, и твоя дивизия. (Дал Уборевич, высмотрел воина.) А
ещ╦ сильней себя ощущаешь как частица единого великого организма -
железной Партии. (Всегда мечтал быть похожим на замечательного
большевика Блюхера - мытищинского рабочего, получившего, сперва в шутку,
кличку известного немецкого полководца.)
Увлекаешься тактической уч╦бой и, конечно, в практических делах
чувствуешь себя сильней, чем в вопросах теории. А вот - возьмут тебя на
год в высшую кавалерийскую школу, а там зададут тебе тему доклада:
"Основные факторы, влияющие на теорию военного искусства",- и как в
леп╦шку тебя расшибли: чего это такое? какие факторы? о ч╦м тут
говорить? кого спросить? (Приятель по курсам Костя Рокоссовский подмог.
А другой приятель, Ер╦менко, - ну просто дуб.)
И так - ты служишь и служишь вполне успешным кавалерийским
командиром, знающим конником. Одно желание: хочется, чтобы твоя дивизия
стала лучшей в РККА. Часто тебя упрекают в резкой требовательности,
погоняльстве - но это и хороший признак, только такой и может быть
воинская служба. Вдруг - подняли от дивизии на помощника инспектора всей
кавалерии РККА, при Сем╦не Михайловиче Буд╦нном. Поручают - и ты пишешь
боевой устав конницы, это вполне понятная работа. А - кто тебе
проверщиком? Обомлеешь: Тухачевский! Тот самый красавец и умница,
которого видел раз в Тамбовской губернии, - а теперь два месяца
встречались. (А как неуклонимого коммуниста - тебя выбирают и секретар╦м
партбюро всех инспекций всех родов войск.) Тебе - 40 лет. С годами,
разумеется, будет и ещ╦ продвижение в должностях и чинах.
А оглядясь по стране - как же много мы сделали: индустрия на полном
ходу, и колхозный строй цвет╦т, и единство наций, - да что хочешь.
Но вот, в 1937-38, прямая незамысловатая военная служба вдруг стала
- лукавой, скользкой, извилистой. Вызывает высший окружной политрук,
некий Голиков: "Среди арестованных - нет ли ваших родственников?" -
Уверенно: "Нет". (Твоя и мать, и сестра - в калужской деревне, вот и
вс╦.) - "А среди друзей?" "Друг" - это не такое ч╦ткое определение, как
"родственник". С кем знаком был, встречался, - это "друг"? не друг? Как
отвечать? "Когда Уборевич посещал вашу дивизию, он у вас дома обедал".
Не отопр╦шься. (Больше чем обедал! - покровительствовал.) Да ещ╦ Ковтюх,
до последних месяцев "легендарный", и вдруг "враг народа". А тут ещ╦ и
Рокоссовского ПОСАДИЛИ... "И вы не изменили о них мнения после ареста?"
Ну, как же бы: коммунист - и мог бы тут не изменить мнения?.. Мол,
изменил. "И вы крестили свою дочку в церкви?" Вот тут уверенно:
"Клевета! клевета!" Перегнули в обвинениях. (Никто Эру не крестил.)
И на партийных собраниях разгулялись теперь всякие язвы. Опять
обвиняют в повышенной резкости (как будто это - недостаток боевого
командира), в ж╦сткости, в грубости, что не знал снисходительности (а
иначе - какая служба?), даже во ВРАЖЕСКОМ ПОДХОДЕ К ВОСПИТАНИЮ КАДРОВ:
замораживал ценные кадры, не выдвигал. (Вот этих клеветников и не
выдвигал. Да некоторые и клевещут-то не со зла, а только - чтобы через
то самим напер╦д обелиться.) Но и тут как-то отбился.
А - новая беда: выдвигают командовать корпусом. Однако в их
Белорусском военном округе командиры корпусов арестованы уже почти все
до одного. Значит - это шаг не к возвышению, а в гибель. Безо всякой
войны, без единого сабельного удара - и вот сразу в гибель? Но и
отказаться нельзя.
Только то спасло, что как раз, как раз в этот момент и кончились
аресты. (Уже после XX съезда узнал: в 1939 открывали на Жукова дело в
Белорусском округе.)
И вдруг - срочно вызвали в Москву. Ну, думал - конец, арестуют. Нет!
Кто-то посоветовал Сталину - послали на боевое крещение, на Халхин-Гол.
И - вполне успешно, проявил неуклонность командования, "любой ценой"!
Кинул танковую дивизию, не медля ждать артиллерию и пехоту, - в лоб; две
трети е╦ сгорело, но удалось японцам нажарить! И - сам товарищ Сталин
тебя заметил, особенно по сравнению тут же с финской войной, бездарно
проваленной, как будто не та же Красная армия воевала. Заметил - и уже
надолго впер╦д. Сразу после финской Жуков был принят Сталиным - и
назначен командовать Киевским военным округом! - огромный пост.
Но полгода всего прошло - новое распоряжение: передать округ
Кирпоносу, а самому - в Москву. А самому - выговорить нельзя:
начальником Генерального штаба! (И всего лишь - за Халхин-Гол.)
Искренно отказывался: "Товарищ Сталин! Я никогда не работал в
штабах, даже в низших", - и сразу на Генеральный? За 45 лет никакого
военно-академического, оперативно-стратегического образования не получал
- как можно честному простому кавалеристу справиться с Генштабом, да при
нынешнем многообразии родов войск и техники?
А ещ╦ ведь боязно, знал: начальники Генштаба стали меняться по два в
год: полгода Шапошников, заменили Мерецковым, теперь сняли Мерецкова и,
говорят, посадили, - а теперь тебя?.. (И такая же чехарда в Оперативном
управлении Генштаба.)
Нет, принять пост! И ещ╦ - кандидатом в члены ЦК. Каково доверие!
Очень т╦плое, ласковое впечатление осталось от того сталинского
при╦ма.
Вот тут-то - и главная трудность мемуаров. (Хоть вообще брось их
писать?..) Как о главе правительства, Генеральном Секретаре партии и
вскоре Верховном Главнокомандующем писать - генералу, который часто,
много соприкасался с ним в Великую Войну, и в очень разных настроениях
Верховного, - и даже стал его прямым заместителем? Участнику той войны -
поверить нельзя, как с тех пор Верховного развенчали, балабаны, чуть не
оплевали разными баснями: "командовал фронтами по глобусу..." (Да,
большой глобус стоял у него в комнате рядом с кабинетом - но и карты же
висели на стене, и к работе ещ╦ другие раскладывались на столе - и
Верховный, шагая, шагая из угла в угол с трубкой, подходил и к картам,
чтобы ч╦тче понять докладываемое или указать требуемое.) Сейчас вот
главного озорного пустопл╦та и самого скинули - по шапке и по шее. И,
может, - постепенно, постепенно восстановится почтение к Верховному. Но
в ч╦м-то нанесен и непоправимый ущерб.
И вот ты, если не считать членов Политбюро, соприкасался с Ним тесно
и, как никто, профессионально. И бывали очень горькие минуты. (Когда
сердился, Сталин не выбирал выражений, мог обидеть совсем незаслуженно,
барабанную нужно было шкуру иметь. А погасшая трубка в руке - верный
признак беспощадного настроения, вот сейчас обрушится на твою голову.)
Но бывали и минуты - поразительного сердечного доверия.
И - как теперь написать об этом честно и достойно?
Тут ещ╦ то, что смежность в самые напряж╦нные - и обманувшие! -
предвоенные месяцы связала же вас и смежной ответственностью: Верховный
ошибся? промахнулся? просчитался? - а почему же ты не поправил, не
предупредил Его, хоть и ценой своей головы? Разве ты уж вовсе не видел,
что от принятой в 30-х годах повелительной догмы "только наступать!" -
на всех ман╦врах, и в 40-м - 41-м, наступающая сторона ставилась
нарочито в преимущественное положение? Ведь - мало занимались обороной,
и уж вовсе не занимались отступлениями, окружениями - такого в голову не
приходило, - и ведь тебе тоже? И пропустил такое сосредоточение немецких
сил! Да ведь вс╦ летали, летали немецкие самол╦ты над советской
территорией, Сталин верил извинениям Гитлера: молодые, неопытные
л╦тчики. Или вдруг в 1941 возгорелось у немцев искать по нашу сторону
границы немецкие могилы Первой мировой войны? - ничего, пусть ищут... А
ведь это - какая разведка! Но тогда казалось Жукову, что - нет на земле
человека осведомл╦нней, глубже и проницательней Сталина. И если Он до
последнего надеялся, что войну с Гитлером удастся оттянуть, то и ты же
не вскрикнул, хоть и предсмертным криком: нет!!
Кто не бывал скован даже только отдал╦нным грозовым именем Сталина?
А уж прямо к нему на при╦м - всякий раз ид╦шь как на ужас. (И вс╦-таки
выпросил у него освободить Рокоссовского из лагеря.) Скован был Жуков
ещ╦ и от неуверенности своей в стратегических вопросах, неуместности
своей в роли начальника Генштаба. А сверх того, конечно, и от крайней
всегда неожиданности поведения Верховного: никогда нельзя было угадать,
для чего он сейчас вызывает? И как над╦жней отвечать на такие его
вопросы: "А что вы предлагаете? А чего опасаетесь?" Выслушивал же
доклады кратко, даже как бы пренебрежительно. Напротив, о многом, о ч╦м
Сталина осведомляли другие, он с Генштабом не делился. Жуков был для
него - пожарной, успешной командой, которую Верховный и д╦ргал и посылал
внезапно.
Грянула война - и в эти первые часы своей небывалой растерянности,
которой не мог скрыть, - только через четыре часа от начала войны
посмели дать военным округам команду сопротивляться, да было уже поздно,
- тут же швырнул начальника Генштаба - в Киев, спасать там ("здесь - без
вас обойд╦мся"). Но вс╦ Верховное командование велось наугад. И через
три дня д╦рнул назад, в Москву: надо, оказалось, спасать не Юго-Западное
направление, а Западное. И - открылся фразой в жалобном тоне: "В этой
обстановке - что можно сделать?" (Жуков смекнул дать несколько советов,
и в том числе: формировать дивизии из невооруж╦нных московских жителей -
много их тут околачивается, а через военкоматы долго. И Сталин тут же
объявил - сбор Народного Ополчения.)
От этой замеченной шаткости Сталина Жуков отваживался на веские
советы. В конце июля осмелился посоветовать: сдать Киев и уходить за
Днепр, спасать оттуда мощные силы, чтоб их не окружили. Сталин с
Мехлисом в два голоса разнесли за капитулянтство. И тут же Сталин снял
Жукова с Генштаба и отправил оттеснять немцев под Ельней. (А мог и хуже:
в те недели - расстрелял десяток крупнейших замечательных генералов, с
успехами и в испанской войне, хотя - Мерецкова вдруг выпустил.)
Под Ельней - хоть мясорубочные были бои, зато не высокоштабные
размышления, реальная операция - и Жуков выиграл е╦ за неделю. (Конечно,
этот ельнинский выступ разумней было бы отсечь и окружить, да тогда ещ╦
не хватало у нас уверенности.)
А Киев-то - пришлось сдать, но уже при огромном "мешке" пленных. (А
скольких Власов оттуда вывел, за 500 километров, да теперь и вспоминать
его нельзя.) Вот - остался бы Жуков командовать Юго-Западным - может, и
ему бы досталось застрелиться, как Кирпоносу.
И, необычайное: в начале сентября вызвав Жукова, Сталин признал его
правоту тогда о Киеве... И тут же продиктовал приказ, сверхсекретный,
два Ноля два раза Девятнадцать: формировать из полков НКВД ЗАГРАДОТРЯДЫ;
занимать линии в тылу наших войск и вести огонь по своим отступающим.
(Во как! А - что и делать, если не стоят насмерть, а бегут?) И тут же -
послал спасать отрезанный Ленинград, а спас╦нный Жуковым центральный
участок фронта передать другим. Но вс╦ время сохранял Жукову звание
члена Ставки - и это дало ему много научиться у военно образованных
Шапошникова, Василевского и Ватутина. (А учиться - и хотелось, и надо
же, край.) Они много ему передали - а вс╦-таки главным щитом или
тараном, или болванкой - на всякий опаснейший участок всегда с размаху
кидали Жукова.
По полной стратегической и оперативной неграмотности, при никаком
представлении о взаимодействии родов войск (в багаже - что осталось от
Гражданской войны), Сталин в первые недели войны нараспоряжался
беспрекословно, наворотил ошибок, - теперь стал осторожнее. Бориса
Михайловича Шапошникова, вновь назначенного начальником Генштаба,
единственного из военачальников называл по имени-отчеству и ему
единственному даже разрешал курить в сво╦м кабинете. (А с остальными - и
за руку здоровался редко.)
Но несравнимо выше всех военачальников держались Сталиным все члены
Политбюро, да ещ╦ такой любимый как Мехлис (пока не загубил полностью
восточнокрымский плацдарм). Бывало не раз, что, при нескольких
политбюровцах выслушав генерала, Сталин говорил: "Выйдите пока, мы тут
посовещаемся". Генерал выходил - послушно ожидать решения участи своего
проекта или даже своей головы, и нисколько при том не обижаясь: все мы -
коммунисты, а политбюровцы - высшие из нас, даже хоть и Щербаков, - и
естественно, что они там решают без нас. И гнев Сталина на тех никогда
не бывал долог и окончателен. Ворошилов провалил финскую войну, на время
снят, но уже при нападении Гитлера получил весь Северо-Запад, тут же
провалил и его, и Ленинград - и снят, но опять - благополучный маршал и
в ближайшем доверенном окружении, как и два Сем╦на - Тимошенко и
беспросветный Буд╦нный, проваливший и Юго-Запад и Резервный фронт, и все
они по-прежнему состояли членами Ставки, куда Сталин ещ╦ тогда не
вчислил ни Василевского, ни Ватутина, - и уж конечно оставались все
маршалами. Жукову - не дал маршала ни за спасение Ленинграда, ни за
спасение Москвы, ни за сталинградскую победу. А в ч╦м тогда смысл
звания, если Жуков ворочал делами выше всех маршалов? Только после
снятия ленинградской блокады - вдруг дал. Даже не только, что обидно, а
- почему не давал? чтобы больше тянулся? боялся ошибиться: возвысить
прежде времени, а потом не скачаешь с рук? Напрасно. Не знал Верховный
бесхитростную солдатскую душу своего Жукова. А - когда бы узнать ему
солдатскую душу? Ведь он за всю войну на фронте не побывал ни одного
часа и ни с одним солдатом не разговаривал. Вызовет - прилетишь
издалека, и после фронтового многонедельного гула даже мучительно
оказаться в тиши кремл╦вского кабинета или за домашним обедом на
сталинской даче.
А вот чему нельзя бы не научиться у Сталина: он с интересом
выслушивал, какие людские потери у противника, и НИКОГДА НЕ СПРАШИВАЛ О
СВОИХ. Только отмахивался, четырьмя пальцами: "На то и война". А уж о
сдавшихся в плен не хотел и цифры узнать. Почти месяц велел не объявлять
о сдаче Смоленска, вс╦ надеясь его вернуть, вне себя посылая туда новые
и новые дивизии на перемол. И Жуков усваивал: если считать сперва
возможные потери, потом и понесенные потери, то и правда никогда не
будешь полководцем. Полководец не может расслабить себя сожалением, и о
потерях ему надо знать только те цифры, какие требуется пополнить из
резерва и к какому сроку. А не рассчитывать пропорции потерь к какому
нибудь маленькому ельнинскому выступу.
И эту достигнутую ж╦сткость - уметь передать как деловое качество и
всем своим подчин╦нным генералам. (И стоустая шла, катилась о н╦м слава:
ну, крут! железная воля! один подбородок чего стоит, челюсть! и голос
металлический. А иначе - разве повед╦шь такую махину?)
И так - Жуков сохранил в сентябре 1941 Ленинград. (Для блокады в 900
дней...) И тут же - через день после того, как Гудериан взял Ор╦л, - был
выдернут снова к Сталину, теперь для спасения самой Москвы.
А тут, и суток не прошло, - наши попали в огромное вяземское
окружение, больше полмиллиона... Катастрофа. (За провал Западного фронта
Сталин решил отдать Конева под трибунал - Жуков отстоял, спас от
сталинского гнева.) Все пути к столице были врагу открыты. Верил ли сам
Жуков, что Москву можно отстоять? Уже не надеясь удержать оборону на
дуге Можайска-Малоярославца, готовил оборону по Клину-Истре-Красной
Пахре. Но собрав свою несломимую волю (у Сталина ли не была воля? - а
сламывался несколько раз: в октябре он что-то заговаривал о пользе
Брестского мира, и как бы сейчас с Гитлером хоть перемирие заключить...)
- Жуков метался (по какому-то персту судьбы рядом со своей калужской
деревней, откуда выхватил мать, сестру и племянников), стягивал силы,
которых не было, - и за пять дней бо╦в под Юхновом, Медынью и самой
Калугой - сорвал движение немцев на Москву.
А из Москвы к тому времени уже отмаршировали на запад 12 дивизий
Народного Ополчения (и проглочены кто в смоленском, кто в вяземском
окружении) - это кроме всех мобилизаций. И теперь, увязая в осенней
грязи, четверть миллиона женщин и подростков выбрали 3 миллиона
кубометров неподъ╦мной мокрой земли - рыли траншеи. И дыхание
подходящего фронта уже обжигало их паническими вестями. С 13 октября
начали эвакуировать из Москвы дипломатов и центральные учреждения, и тут
же стали бежать и кого не эвакуировали, и - стыдно сказать - даже
коммунисты из московских райкомов, и разразилась безудержная московская
паника 16 октября, когда все уже считали столицу сданной.
Осталось навек загадкой: почему именно в эту страшную решающую
неделю - Верховный не подал ни знаку, ни голосу, ни разу не вызвал
Жукова даже к телефону, - а сам-то Жуков не смел никогда. И осталось
загадкой: ГДЕ был Сталин всю середину октября? Наверняка он проявился в
Москве только в конце октября, когда Жуков, Рокоссовский (да и Власов
же) остановили немцев на дуге от Волоколамска до Наро-Фоминска. В начале
ноября Сталин проявился по телефону, требуя немедленного контрудара по
всему кольцу, чтоб иметь победу непременно к годовщине Октября, - и, не
выслушав возражений Жукова, повесил трубку, как это он делал не раз,
просто раздавливая тебе душу.
Однако такой бы сейчас контрудар - был полная бессмыслица при нашем
бессилии, Жуков и не затевал его. А немцы сами истощились, временно
остановились. И Сталин, как ни в ч╦м не бывало, звонил Жукову и
спрашивал: нельзя ли взять с фронта сколько-нибудь войска для парада на
Красной площади 7 ноября.
И вот теперь сидишь на веранде с видом на покойную реку и на тот
луговый берег, где плещется городской серебряноборский пляж, и
обмысливаешь: как?? вот как - об этом вс╦м можно писать? И - вообще
можно ли?
Трудно.
Но коммунисту - должно быть доступно. Потому что коммунисту светит
не гаснущая никогда истина. А ты - всегда и во вс╦м старался быть
достойным коммунистом.
От начала. Мы в те годы были слабы в овладении марксистско-ленинской
теорией. Изучение е╦ мне давалось с большими трудностями. Лишь позже я
глубже понял организующую роль нашей партии. И что мозг Красной армии, с
самых первых дней е╦ существования, - был ЦК ВКП(б). И: увы, нынешняя
молод╦жь не вникает в цифры, а они показывают, что темпы довоенного
развития уже были ярким свидетельством нашего прогрессивного строя. Но
индустриализация и не могла не идти за сч╦т ширпотреба. (Нет, ещ╦
раньше, от юности: нищета и вымирание русской деревни при царе. И кулаки
сосали бедняков. Разве это неправда? Это правда.)
А - о том жутком 1937 годе? Ты же понимаешь и сам, и надо напомнить
другим: необоснованные нарушения законности не соответствовали существу
нашего строя. Советский народ верил партии и ш╦л за ней тв╦рдой
поступью. А вред истекал от беспринципной подозрительности некоторых
руководителей. Но преимущества социалистического строя и ленинские
принципы вс╦ равно одержали верх. И народ проявил несравненную выдержку.
А когда началась война? Как решающе укрепила наши ряды посылка в
армию ПОЛИТБОЙЦОВ - коммунистов со зрелым стажем пропаганды. И важная
директива Политуправления РККА: повысить передовую роль коммунистов. Да,
помнится, эта директива сыграла огромную роль. При, порой, недостаточной
сопротивляемости самих войск. - А почему наша Ставка оказалась сильнее
гитлеровской? А вот по этому самому: она опиралась на марксизм-ленинизм.
И войска проявили невиданную стойкость. И стояли насмерть, как от них и
ждали ЦК и Командование.
Впрочем, у немцев армия была - первоклассная. Об этом у нас совсем
не пишут, или презрительно. Но это обесценивает и нашу победу.
Когда немцы в середине октября остановились от растяжки фронта и
коммуникаций - самое было время и нам, в более узком кольцевом объ╦ме,
заняться тем же: подтягиванием людских сил, вооружений, боеприпасов,
укреплением обороны - и мы могли бы встретить следующий удар немцев, в
середине ноября, может быть почти бы и не отступя. Но по несчастной идее
иметь поскорее победу, и вс╦ к 7 ноября, Верховный снова требовал
контрнаступления, и притом на КАЖДОМ участке фронта, от клинского
направления до тульского. И - кто мог не выполнить? Жуков теперь уже
осмелел возражать, спорить, - Верховный и слушать не стал. И приходилось
бросать в бой совсем не подготовленные и плохо вооруж╦нные дивизии. И
драгоценные две недели мы потратили на никому не нужные, бесплодные
контратаки, не давшие нам ни одного километра, но отнявшие последние
силы. И тут-то, с 15 ноября, немцы начали второй этап наступления на
Москву, а 18-го и под Тулой: Гудериан взял Узловую, ш╦л на Каширу,
подош╦л и к рязанскому Михайлову - ш╦л охватить Москву с востока! Это -
был бы последний конец.
И 20 ноября Сталин позвонил Жукову, не скрывая тревоги и тоном
необычайным, голос сломался: "Вы уверены, что мы удержим Москву?
Спрашиваю - с болью в душе. Говорите честно, как коммунист".
Жуков был потряс╦н, что Сталин не умеет и даже не пытается скрыть
страха и боли. И - так доверяет своему полководцу. И собрав всю, всю,
всю свою - действительно железную - волю, Жуков как поклялся Сталину, и
родине, и себе: "Отстоим!!"
И, по точному расч╦ту дней, назначил возможную дату нашего
контрнаступления: 6 декабря. Сталин тут же стал торговаться: нет, 4-го.
(Не потому что что-то рассчитал, а - ко дню Конституции, вот как.)
Между тем каждый день приносил вс╦ новые поражения: сдали Клин,
сдали Солнечногорск, под Яхромой немцы перешли и канал, открывая и тут
себе путь в Подмосковье уже восточное. Вс╦ было - в неразберихе и
катастрофе, уже не воинские части, а случайные группы солдат и танков. И
почти уже не хватало воли верить, заставить себя верить: нет, не рухнет!
Нет, удержим. (В эти дни московской битвы спал по два часа в сутки, не
больше. Молотову, по телефону грозившему расстрелять, отвечал - дерзко.)
И тут - доконал Жукова сталинский звонок:
- Вам известно, что взят Дедовск?
Дедовск? На полпути ближе Истры? Абсолютно исключено.
- Нет, товарищ Сталин, не известно.
Сталин в трубку - со злой изд╦вкой:
- А командующий должен знать, что у него делается на фронте.
Немедленно выезжайте туда сами - и верните Дедовск!
Бросать командный пункт, связь всех движений, всей подготовки, в
такие минуты? Нет, Он ничему не научился и за полгода войны. (Впрочем, и
Жуков считался с подчин╦нными генералами не больше, только так и
побеждают.)
- Но, товарищ Сталин, покидать штаб фронта в такой напряж╦нной
обстановке вряд ли осмотрительно.
Сталин - с раздраж╦нной насмешкой:
- Ничего, мы как-нибудь тут справимся и без вас.
То есть: ты - ничего и не значишь, такая тебе и цена.
Жуков кинулся звонить Рокоссовскому и узнал, что, конечно, никакой
Дедовск и не сдан, а, как догадался Костя, - наверно, речь о деревне
Дедово, гораздо дальше и не там.
Спорить со Сталиным - большую отвагу надо иметь. Но тут-то Жуков
надеялся, что облегчит и даже посмешит его звонком. А Сталин - прямо
разъярился: так немедленно ехать к Рокоссовскому и с ним вдво╦м отбить
это Дедово назад! И ещ╦ взять третьего с собой, командующего армией!
И - дальше уже спорить нельзя. Поехал к Рокоссовскому, втро╦м в штаб
дивизии, и ещ╦ раз уточнили, да: несколько домов деревни Дедово, по ту
сторону оврага, немцы взяли, а остальные - тут, у нас. Те дома не стоили
и одного лишнего выстрела через овраг, но четыре высших генерала стали
планировать операцию и посылать туда стрелковую роту с танками.
А день - у всех пропал.
И вс╦-таки Жуков обернулся подтянуть все резервы к сроку - и 5
декабря переш╦л в желанное большое наступление.
И в несколько дней заметно отогнал кольцо немцев от Москвы. (Хорошо
двинул и Власов с 20-й армией, а об этом нельзя. Да немцы не дотягивали
и сами взять Москву.)
Прогремела победа. Изумился и ликовал весь мир. Но - больше всех в
мире был изумл╦н ею сам Верховный, видимо уже никак не веривший в не╦. И
- закружилась от победы его голова, он и слышать не хотел, что это были
использованы наши последние резервы, теперь и они истощены, мы еле-еле
удерживаем то, что взяли. Нет! Ликующий Сталин в безграничной отчаянной
храбрости приказал: немедленно начать ОБЩЕЕ крупное наступление ВСЕМИ
нашими войсками от Ладожского озера до Ч╦рного моря, освободить и
Ленинград, и Ор╦л, и Курск - и вс╦ одновременно!!
И потекли месяцы - январь, февраль, март - этого непосильного и
ненужного напряжения наших измученных войск - чтоб осуществить радужную
мечту Сталина. И только - клали, клали, клали десятки и сотни тысяч в
бесполезных атаках. (Среди них - и 2-ю ударную армию Власова сгноили в
болотах Северо-Запада и бросили без помощи, - но вот ОБ ЭТОМ писать уже
никому никогда не прид╦тся, и лучше забыть и самому. Да Власов и
оказался потом - предатель.) Дошли до того, что на орудие отпускали в
сутки 1-2 выстрела.
Ничего нигде не добились, только испортили картину от московской
победы. Был единственный заметный успех - именно у жуковского Западного
фронта - и тут же Сталин отнял от его фронта 1-ю ударную армию. Жуков
позвонил, уверенный убедить перспективою успеха, - а Сталин и
разговаривать не стал, выругался и бросил трубку.
Не меньшее искусство, чем военное, нужно было иметь для того, чтобы
разговаривать со Сталиным. Много раз то бросал трубку, то ругал
нечистыми словами. (А вызовет и с фронта дальнего, добираться больше
суток, - хоть ты в жару болезни, хоть погода совсем не л╦тная - а лети к
Верховному, и даже на 10 минут опоздать нельзя. Один раз снижались в
Москву через туман, чтоб только не опоздать, - чуть не зацепили крылом
фабричную трубу.)
Но - каким-то непонятным образом, все даже и промахи Сталина всегда
покрывались и исправлялись Историей.
Очевидно: именно по превосходству нашего строя и нашей идеологии. На
это - и врагам нечего возразить. Уместно и повторить: ЦК потребовал
более широко развернуть партийно-политическую работу - и это вызвало
массовый героизм коммунистов и комсомольцев, и весь народ ещ╦ тесней
сплотился вокруг коммунистической партии.
А лично - Жуков на Сталина не обижался: на Н╦м не только фронт, но и
промышленность, которую Он держал в каменных руках. Но и - вся страна.
Порок ли это был Сталина, или, наоборот, достоинство? - но он не
любил менять свои решения. Провалились все зимние контрнаступления, в
крови утонул десант Мехлиса под Керчью (но: так как его Сталин и
придумал, то никого серь╦зно не наказывал), - вс╦ равно, не слушая
возражений ставочных генералов, Верховный затеял в мае несчастную
попытку вернуть Харьков - и растранжирил бесплодно все наши резервы и
усилия. И когда летом укрепившиеся немцы пошли в большое наступление (и
не на Москву, как только и ждал Сталин), ещ╦ один сталинский любимчик
Голиков (тот самый политрук, который в 37-м допрашивал Жукова о близости
к врагам народа) едва не отдал Воронежа, а лавина немцев покатилась на
Дон и на Северный Кавказ и к сентябрю уже заняли горные перевалы, - вот,
кажется, только тут Сталин понял, что в провале 1942 года виноват он
сам. И не искал виновных генералов. В конце августа он назначил Жукова
(вс╦ ещ╦ - не маршала) заместителем Верховного, и опять признался с
открытой болью: "Мы можем потерять Сталинград". И послал его туда. (А
через несколько дней, узнав, что ближайший контрудар назначен на 6
сентября, а не на 4-е, - опять кидал трубку. И ещ╦ добавил слишком
выразительной телеграммой: "Промедление подобно ПРЕСТУПЛЕНИЮ".)
Но впервые под Сталинградом Сталин дал удержать себя в терпении, и
Жуков с умницей Василевским выиграли почти два месяца - на детальнейшую
разработку плана огромного окружения (втянули и Сталина в красоту этого
замысла) и планомерное стягивание сил, подготовку командований,
взаимодействий, - и наученный своими промахами Сталин терпел, не
прервал. И так - удалась великая сталинградская победа.
Но удалось и другое, чего не знали многие: ведь ты этому ничему
никогда не учился, а видно, что-то в твоей башке заложено. Вот только
ЗДЕСЬ впервые, в напряж╦нном преодолении, Жуков, кажется, стал
СТРАТЕГОМ, он стал - другой Жуков, каким себя до сих пор не знал. Он
приобр╦л - пронзительность предвидения противника и не уходящее ни на
миг из головы и груди ощущение всех НАШИХ сил сразу - в их составе,
разнообразии, возможностях, и в качествах их генералов. Он приобр╦л
уверенность высокого пол╦та и обзора, которого всегда ему не хватало.
И тем обиднее было потом читать, как Ер╦менко врал, будто
сталинградскую операцию они разработали... вдво╦м с Хрущ╦вым. Спросил
его прямо в лоб: "Как же ты мог?!" - "А меня - Хрущ╦в попросил".
После этого - Чуйков, всего лишь командующий одной из Сталинградских
армий, приписал всю заслугу тр╦х фронтов - себе, и пинал в мемуарах
павшего Жукова, что тот - "только путал". Загорелось сердце, вот опять
хватит инфаркт, - позвонил прямо Хрущ╦ву: как же можно такую ложь
допускать в печатности? Обещал кукурузный царь заступиться. (Да ведь чтО
эти чуйковские мемуары? Своего - ему сказать нечего? а - над╦ргал
эпизодов из фронтовых и армейских газет и к себе натыкал.)
После Сталинграда, с тем же Василевским, Жуков уверенно вош╦л в
новый план Курской битвы - с отчаянно рискованным решением: НЕ спешить
наступать! вообще НЕ начинать наступления - а дать сперва Манштейну
неделю биться и разбиться о нашу слаженную, многоэшелонную оборону
(решение почти азартное: а вдруг прорв╦т??) - лишь потом ошеломить
немцев НАШИМ наступлением, на Ор╦л.
И оказалось это - ещ╦ одно такое же, по красоте, силе и разгромному
успеху, стратегическое творение, как и Сталинград. Жуков - ещ╦ вырос и
укрепился в стратегии, он уже приобр╦л уверенность, что разобь╦т Гитлера
и без "Второго фронта" союзников. Он был - и направляющим этого ощутимо
огромного карающего процесса, но и - деталью его, процесс сам его
направлял. (И вс╦ укреплялся в спорах со Сталиным; и даже отучил его от
телефонных звонков после полуночи: Вы потом спите до двух часов дня, а
нам с утра работать.)
Однако сталинской выдержки не хватило надолго. Затягивалась
ликвидация окруж╦нного Паулюса - Он нервничал, погонял, бранился
обидными словами. А после Курска уже не давал времени на разработку
операций по окружению, а только - фронтально и безвыигрышно толкать
немцев в лоб, давая им сохранять боевую силу, а чтобы только - ушли
скорей с советской земли, хоть и целыми. (Но: уже при КАЖДОЙ встрече
теперь пожимал Жукову руку, даже шутил, за маршальским званием стал
давать то Суворова 1-й степени, то золотые зв╦зды Героя, одну, вторую,
третью. Вс╦ перебрасывал и перебрасывал его на каждую неудачу или
задержку, и однажды Жуков не без удовольствия снял с командующего
фронтом - того Голикова.)
Ещ╦ потом был - цепкий прыжок за Днепр. И лавинная прокатка до
Румынии. До Болгарии. Ещ╦ была Белорусская операция, где легко дался
бобруйский кот╦л. И, опять лавиною, - в Польшу. Потом - за Вислу. На
Одер.
И в каждой операции Жуков ещ╦ рос и ещ╦ уверялся в себе. Одно его
имя уже стало нагонять страх на немцев: что прибыл на ЭТОТ фронт. Теперь
он уже и придумать не мог бы себе преграды, которую нельзя одолеть. И
так, по приказу Сталина, изжигаемого взять Берлин - чего Гитлер не мог с
Москвой, и взять скорей! скорей самим, без союзников! - Жуков увенчал
войну - и свою жизнь - Берлинской операцией.
Берлин оказывался почти на равном расстоянии - от нас и от
союзников. Но немцы сосредотачивали все силы против нас, и была большая
опасность, что они союзникам просто поддадутся, пропустят их. Однако
этого нельзя же было допустить! Родина требовала: наступать - нам! и
побыстрей, побыстрей! (Перенял от Сталина и тоже хотел теперь -
непременно к празднику, к 1 мая. Не вышло.) И не оставалось Жукову
иначе, как опять: атаковать в лоб и в лоб, и не считаясь с жертвами.
Заплатили мы за Берлинскую операцию, будем говорить, тремя стами
тысяч павших. (Полмиллиона-то легло?) Но - мало ли пало и раньше? кто их
там считал? Специально теперь на этом останавливаться - неполезно.
Конечно, нашим людям тяжко было терять отцов, мужей, сыновей, - но все
они стойко переносили неизбежные потери, ибо все понимали, что идут
зв╦здные часы советского народа. Кто уцелеет - будет внукам
рассказывать, а сейчас - впер╦д!! (Союзники, больше из зависти, после
войны стали утверждать, что не только не нужна была берлинская операция,
но и вся весенняя кампания 1945 года: мол, Гитлер сдался бы и без не╦ и
без новых бо╦в, он уже был обреч╦н. А сами - зачем тогда сжигали
ненужной бомб╦жкой невоенный Дрезден?.. тоже - тысяч полтораста сожгли,
да гражданских.)
Да Жуков готов был воевать хоть и ещ╦ дальше, как машина, его
стратегическая теперь хватка и разогнанная стальная воля даже требовали
пищи, помола. Но - жизнь вся сразу сменилась: как бы с полного разгона
корабля он сел на мягкую и поч╦тную мель. Теперь - он стал
Главнокомандующим советскими оккупационными войсками в Германии.
Бессонные ночи оперативных разработок сменились на долгие сытые и пьяные
банкеты с союзниками (они так и липли на икру и водку). Завязалась как
бы дружба с Эйзенхауэром. (На одном ночном банкете - отплясал ему
"русскую", показывал.) Пош╦л поток взаимных с союзниками наград. (Эти
крупные их ордена уже приходится спускать на живот.) Вместо боевых
потекли заботы хозяйственные: демонтировать немецкие предприятия и
вывозить их в СССР. Ну и, конечно же, налаживать жизнь немецкого
населения - мы много сделали для них, наши интернациональные чувства не
давали нам отдаться мести, и нам многое объяснили Ульбрихт и Пик
младший. (И через 8 лет изумл╦н был Жуков необъяснимым восстанием
берлинских рабочих: ведь мы - отменили им все нацистские законы и дали
полную свободу всем антифашистским партиям.)
Гордость была только - в июне съездить принять парад Победы на
Красной площади, на белом коне. (Сталин, видно, сам хотел, но не уверен
был, усидит ли на лошади. А видно - завидовал: желваки заходили по лицу.
А раз, внезапно, небывало признался Жукову: "Я - самый несчастный
человек. Я даже тени своей боюсь", - боялся покушения? Жуков поверить не
мог такой откровенности.)
Летом потекла церемонная Потсдамская конференция (в Берлине,
полностью разбитом нашей артиллерией и авиацией, места для конференции
не нашлось). Дальше были заботы, как заставить союзников вернуть
советским органам наших советских граждан, опять-таки необъяснимо не
желающих возвращаться на родину. (Что это? как это может быть? Или знают
за собой тяж╦лые преступления, или льстятся на л╦гкую западную жизнь.)
Приходилось ж╦стко требовать от союзников, чтобы на встречу с этими
людьми допускали наших представителей, профессионалов сыска. (Это
оказались очень деловые люди, они в нашей армии состояли и всегда, но
Жуков со своей высоты с ними раньше как-то мало соприкасался.)
И - много такого. Жуков вс╦ это исполнял, но как бы с ленью, как бы
засыпая: уже никогда не возвращался прежний его орлиный пол╦т - разгадок
противника и постройки своих замыслов.
Что ж, пора была бросать этот поч╦тный и скучный пост в Берлине,
возвращаться, и обновлять и укреплять Советскую (теперь уже не Красную)
армию для возможных будущих конфликтов - и в рост с новой военной
техникой. После войны вряд ли Сталин захочет сохранять за собой пост
наркома (теперь - "министра") обороны. А значит - отдаст Жукову. Да и
оставаясь бы его первым заместителем - вс╦ равно в руки Жукова попадало
вс╦ военное дело.
Но когда в 1946 Жуков вернулся из Берлина, он был пораж╦н
неожиданным назначением заместителем министра обороны вовсе не себя - а
вполне штатского Булганина. И, как объяснил Сталин, руку с дымящей
трубкой отводя с видом своей беспомощности вмешаться: Булганин уже так
построил штаты министерства обороны, что в них нет места второму
заместителю.
Жукова - как скинули с лошади на скаку.
Ну вс╦-таки!.. Но я же... ?
И - что Ему возразишь? Да не Сталин это придумал, не мог бы Он так
поступить после всего, что связывало их в военных победах! после
стольких в Его доме встреч, работы, обедов один на один. Это, конечно,
придумал - двуличный Булганин. (Подобное неожиданное хитрое проворство
Жукову, бывало, приходилось замечать и у других "членов военного
совета", то есть политуправленцев фронтов и армий, - ПОСЛЕ того, как
миновали главные бои, а до этого они сидели тихо. Такой же был всегда и
Хрущ╦в, по виду очень простодушный.)
А начальником Генштаба - уже был Василевский, и это совершенно
справедливо. Жукову предложили быть Главнокомандующим сухопутными
войсками. То есть - не только без авиации и флота, не только без
стратегической работы - но ещ╦ и в прямом подчинении лишь Булганину, без
права обращения к Сталину (так было указано в новом штатном расписании).
Да: на скаку - и обземь. Больно.
Как когда-то в Тамбовской губернии, когда вышибли из седла.
А наступило тогда Георгию Константиновичу как раз и ровно - 50 лет.
Самый расцвет сил и способностей.
Щемило по своему ушедшему боевому прошлому...
Но обреч╦нность его теперь бездействия - оказалась куда затопистей,
чем он ожидал. Всей беды своей он ещ╦ не предвидел.
Когда в конце 1945 на одном кремл╦вском совещании Сталин упрекнул
Жукова, что он приписывает все победы себе, Жуков готовно отказался:
ВСЕХ - никогда не приписывал. И когда в апреле 1946 горько пережил
лукавый ход Булганина - тоже он беды своей ещ╦ не понял. А пробыть
Главнокомандующим сухопутными войсками досталось ему всего месяц: на
Главном Военном Совете вдруг стали зачитывать показания бывшего
адъютанта Жукова (оказывается, арестованного!) и главного маршала
авиации Новикова (оказывается, тоже недавно арестованного!) - и ещ╦
других арестованных офицеров - что Жуков будто бы готовил военный
заговор - какой бред!! в какую голову это поместится?? Но Рыбалко,
Рокоссовский, Василевский тут подхватились и дружно стали Жукова
защищать, спасибо. И убедили Сталина, и Сталин спас его от бериевской
расправы - и всего лишь послали маршала на Одесский военный округ.
Крутое падение, болезненное, - но вс╦ ж не тюрьма.
Однако, вот, написать своей рукой в воспоминаниях, что за все свои
мировые победы четырежды Герой Советского Союза - единственный такой в
стране! - был сброшен в командующего военным округом, - перо не бер╦т,
перед историей стыдно, об этом надо как-то промолчать.
Но и это ещ╦ был не край беды. Не прошло двух лет, как арестовали
генерала Телегина, члена военного совета при Жукове в конце войны (и как
много позже узналось, ему выбили все зубы, он терял рассудок, да и
Новикова пытали также, а потом - выпустили), - вот тогда Жуков понял,
что ид╦т Берия - на него. И тогда-то был у него первый инфаркт.
А Берия с Абакумовым вдруг нагрянули на подмосковную дачу Жукова
(подаренную Сталиным за спасение Москвы, вот где он сейчас писал
мемуары) - якобы проверять хранение документации, рылись в ящиках,
вскрыли сейф, нашли старые оперативные карты, которые полагалось
сдавать, - это Главнокомандующему! И состряпали строгий выговор.
Нет, не арестовали пока: Сталин - спас, заступился! Но сослали - на
Уральский военный округ, уже и не приграничный. Как это походило на
ссылку Тухачевского в 1937 в Средневолжский округ - только того
арестовали сразу в поезде. Так - и ждал себе теперь. И держал наготове
малый чемоданчик - с бель╦м, с вещицами.
Славы - как не бывало. Власти - как не бывало. И отброшен - в
бездействие, в мучительное бездействие, при всех сохран╦нных силах,
воле, уме, таланте, накопленных стратегических знаниях.
Иногда думал: да неужели - это замысел самого Сталина? (Не простил
того белого коня на параде Победы?..) Да нет, это Берия заморочил ему
голову, оклеветал.
А с другой стороны - нашлись в мире антинародные силы, которым
выгодно было создать обстановку "холодной войны". Но в Холодной - Жуков
был совсем бесполезен, это правда.
Однако в те годы ему бы и в голову не пришло сидеть писать
воспоминания: ведь это, как бы, признать конец своей жизни?
А Сталин - не забыл своего оклеветанного, но верного полководца и
героя, нет. В 1952 допустил его на съезд партии, и кандидатом в ЦК. И
перев╦л опять в Москву, и готовил ему какую-то важную должность в новой
сложной обстановке.
Но - внезапно скончался...
Вечная память Ему! А обстановка стала - ещ╦ и ещ╦ более сложная.
Берия ходил в главарях, но не он один. И Жуков снова стал
Главнокомандующим сухопутных войск и первым заместителем министра
обороны.
И прошло ещ╦ два месяца - сильно пригодился Жуков! Вызвали его
Хрущ╦в и Маленков: завтра на Политбюро (теперь его переназвали потише, в
Президиум) в повестке дня будет стоять военный вопрос, ты будешь вызван
туда - и нужно там же сразу арестовать Берию! Это пока будем знать
только мы трое. А ты возьми с собой двух-тр╦х над╦жных генералов, и
конечно адъютантов, и оружие.
И в назначенный час сидели в при╦мной, ждали вызова (генералы
гадали, зачем их позвали, - объяснил им только уже перед входом на
заседание, и кому - стоять на дверях с пистолетами). Вош╦л, прошагал
немного и бегом на Берию! - и за локти его, рывком, медвежьей силой,
оторвать от стола: может у него там кнопка, вызвать свою охрану? И
гаркнул на него: "Ты - арестован!!" Доигрался, сволочь, Гад из гадов!
(Политбюро сидит, не шелохнется, из них никто б не осмелился.) Тут
вспомнил тамбовский при╦м, как брали в плен "языков": адъютанту - вынуть
у арестованного брючный ремень, тут же отрезать, оторвать пуговицы с
брюк, - пусть штаны двумя руками держит. И - увели. В просторном
автомобиле положили на пол, закутанного плотно в ков╦р, и кляп во рту, -
а то ведь охрана ещ╦ остановит машину на выезде из Кремля. Сели четыре
генерала в ту же машину - на вахте их только поприветствовали. И отвезли
гада в штаб Военного округа, в бункер внутреннего двора - и ещ╦
подогнали танки с пушками, наведенными на бункер. (А трибунал вести -
досталось Коневу.)
Только: и этого сладкого мига - в мемуары не вставишь. Не
целесообразно. Не помогает коммунистическому партийному делу. А мы -
прежде всего коммунисты.
После этой операции Коллективное руководство снова призвало Жукова к
реальному делу. Вот только когда - стал он министром обороны, во всю
силу и власть, Хозяин Армии. И в какой ответственный момент: развитие
атомного оружия! (Вместе с Хрущ╦вым дружески летали в Тоцкие лагеря на
Урал, проводили опыт на выживаемость наших войск, 40 тысяч на поле,
сразу после атомного взрыва: отработка упреждающего тактического удара
против НАТО.) Готовил Армию на великие задачи, хоть и против Америки бы.
Теперь и ездил в Женеву на встречу союзных стран "в верхах". (И
встретил там коллегу-Эйзенхауэра: ишь ведь, уже Президент!)
Как бывает в жизни - беда к беде, а счастье к счастью, - тут и
женился второй раз, Галина на 31 год моложе. И - ещ╦ одна дочка
родилась, уже третья, - да тем дороже, что малышка. Как внучка...
А на Сталина - не осталось зла, нет. Вс╦ перенесенное за последние
годы - просто вычеркнул из памяти. Сталин был - великий человек. И - как
сработались с ним к концу войны, сколько вместе передумано, решено.
Только - XX съезд партии потряс сознание: сколько же открылось
злоупотреблений! сколько! И подумать было немыслимо.
На XX съезде стал - кандидатом в Политбюро.
А вослед Съезду - стали подступать, подступать ко всесильному
военному министру некоторые генералы - поодиночке, по два: "Георгий
Констиныч, да не нужны нам теперь в армии политотделы, комиссары, они
нам только руки связывают. Освободите вы нас от них, сейчас вам никто не
посмеет помешать". - "Да и от смершевцев подковырчивых, от Особотделов
тоже! Вполне будет - в духе Съезда".
Так подступали не один раз - и по-тихому, и в малом застольи (только
Жуков никогда не распивался): мол, победила-то Гитлера РУССКАЯ армия, а
что из нас опять дураков выворачивают? Так не пришла ли пора, Георгий
Констиныч... ? И даже прямо: мол, сейчас министр Вооруж╦нных Сил -
посильней всего Политбюро, вместе взятого. Так что - и... ? может
быть... ?
Жуков даже и задумывался: может, и правда? Сила - вся была у него, и
см╦тка боевая сохранялась, и свалить ЭТИХ всех было, в оперативном
смысле, не трудно.
Но - если ты коммунист? Но как можно так настраиваться, если мы в
своей Победе обязаны - да, также и политическому аппарату, и
смершевскому?
Нет, ребята. Это - не дело.
Но - потекло, и распространилось по Москве, если и не по Армии. И
уже на Политбюро Жукова спросили тревожно.
Заверил товарищей:
- Да что вы! Да никогда я не был против института политотделов в
Армии. Мы - коммунисты, и останемся ими навсегда.
На том и пережили кризис в умах 1956 года.
Исполнилось Жукову 60 лет - в полном соку, и опять он понадобился, в
раздорах самого Коллективного Руководства. Там чуть не все до одного
стали против Хрущ╦ва: что он сильно раскомандовался, лезет вместо
Сталина - и надо его едва ли не снять. Хрущ╦в кинулся к Жукову: "Спаси!"
А чтобы спасти - надо было собрать голоса ЦК, потому что в Политбюро
Хрущ╦в был совсем в меньшинстве, а его враги собирать ЦК отказались.
Так это легче л╦гкого! Семь десятков военных самол╦тов послал Жуков
и всех членов ЦК доставил мигом в Москву. Ими - Хрущ╦в и взял перевес. И
объявил и проклял антипартийную группировку Молотова - Маленкова
Кагановича и примкнувших, и примкнувших. (И Булганин, и Ворошилов тоже
перекинулись к тем.)
Спасши Родину от германского фашизма, и спасши от перерожденца
Берии, и спасши от антипартийной группировки - этими одолениями был
теперь Георгий Жуков трижды увенчан, достойный, любимый сын Отечества.
И - никак не пришла б ему в голову такая пустячная забава, как
писать ВОСПОМИНАНИЯ.
Тут как раз надо было ехать с визитом в Югославию и Албанию. Поехал
с флотилией в несколько военных кораблей по Ч╦рному, по Средиземному, по
Адриатическому - славно прокатиться с непривычки.
А в Белграде узнал, что в Москве снят с поста министра Вооруж╦нных
Сил??!
Что это??? Какое-то недоразумение? переназвание, переформировка?
будет какой-то иной пост - равноценный или даже поважней?
Защемило сердце. Опустело в груди - и вокруг вс╦, в этих визитах.
Поспешно возвращался с надеждой - объясниться же с Хрущ╦вым: не может же
он настолько не помнить добра - ДВАЖДЫ спас╦нный Жуковым?!
А не только не помнил - уже, оказывается, на ЦК и в кремл╦вских
кругах заявлял: Жуков - опасная личность! Бонапартист! Жуков хочет
свергнуть нашу родную советскую власть! Да в Москве прямо с аэроплана -
кто же? Конев! сопроводил Жукова в Кремль, и тут же исключили его и из
Политбюро и из ЦК.
Из Белграда - ничего было не сделать. А добрался до Москвы - здесь и
обезврежен, тут вс╦ сменено, и не осталось линий связи.
Только теперь! теперь задним умом разобрался Георгий Константинович:
был он слишком крупная фигура для Хрущ╦ва. Невмоготу было - такого рядом
держать.
Где там объясняться: в "Правде" - опять же Конев!! - напечатал
гнусную статью против Жукова. Конев! - спас╦нный Жуковым от сталинского
трибунала - вот так же в октябре, в Сорок Первом году.
Такого оскорбления, такого унижения, такой обиды - никогда за весь
век не испытывал. (Сталин - тот был законный Хозяин, тот - выше, тот -
имел право на Власть, но этот - прыщ кукурузный?!) Так было тяжко - стал
глушить себя снотворными: и на ночь снотворное, одно, второе, а утром
проснулся - сердце гложет - и опять снотворное. И на ночь - опять. И
дн╦м - опять. И так больше недели укачивал себя, чтобы пережить.
Да и на том не кончилось: из Армии выкинули вовсе: в отставку. И на
том не кончилось: начальником Политуправления Армии-Флота сделал Хрущ╦в
вс╦ того же Голикова, жуковского врага, - и именно Голиков теперь
наблюдал, как пресечь все движения опального маршала и все возможные
движения неотшатнувшихся друзей - к нему, на вс╦ ту же подмосковную дачу
в лесу, в его дом с обессмыслевшей колоннадой. (Да спасибо - дачу-то не
отобрали.)
И вот тут - хватил Жукова второй инфаркт (если что-то не хуже).
И поднялся от него - уже не прежним железным. Как-то вс╦ тело и
огрузло, и ослабло необратимо. Разрыхлилась и шея. И смяк - на весь мир
знаменитый его беспощадный подбородок. И щ╦ки набрякли, и губами стало
двигать как-то трудней, неровно.
Одно время круглосуточно дежурили на даче медс╦стры.
Теперь остались с Жуковым жена (она врач, и чаще на работе),
маленькая дочурка, т╦ща да старый, ещ╦ с фронта, проверенный шоф╦р. С
интересом и участием следил за отметками, как Машенька стала обучаться в
музыкальной школе. (Он и сам всегда мечтал играть на баяне, и после
Сталинграда находил время маленько учиться. И сейчас на досуге
поигрывал. Хотелось играть "Коробейников", "Байкал" и фронтовую "Т╦мную
ночь".) Ездил - только на любимую рыбалку. А то вс╦ - на лесном сво╦м
участке, гулял, возился с цветами, в непогоду бродил по столовому залу,
от огромного дубового буфета - до своего же бюста, работы Вучетича, и
модели танка Т-34.
А внешняя жизнь - текла себе как ни в ч╦м не бывало. Печаталась
многотомная история Великой Отечественной Войны - но к Жукову не
обратились ни разу ни за единой справкой... И само его имя -
замалчивали, затирали, сколько могли. И, говорят, - убрали его
фотографии из музея Вооруж╦нных Сил. (Кроме Василевского и навещавшего
Баграмяна все отвернулись от Жукова. Ну, Рокоссовского послали
возглавлять польскую армию.)
И вот тут-то - многие, многие маршалы и генералы кинулись писать
свои мемуары и издавать их. И Жуков поражался их взаимной ревности, как
они выставляли себя и старались отобрать честь от соседей, а свои
неудачи и промахи - валить на них же. Так и Конев теперь строчил (или
ему писали?) свои воспоминания - и во вс╦м он чистенький, и бессовестно
перехватывал себе славу достижений скромного и талантливого Ватутина
(убитого бандеровцами). И уж на Жукова, зная, что он беззащитен, кто
только не нарекал. Артиллерийский маршал Воронов дош╦л до того, что
приписал себе и план операции на Халхин-Голе, и успех е╦.
И вот тут-то - взялся Жуков и сам воспоминания писать. (Да без
секретарей, своей рукой, медленно выводил, потихонечку. А один бывший
офицер-порученец, спасибо, помогал проверять даты, факты по военным
архивам - самому теперь ехать в архив министерства и неловко, и ещ╦ на
отказ напорешься.)
Да вообще-то, военные мемуары - и неизбежная, и нужная вещь. Вон -
немцы сколько уже накатали! вон, и американцы, хотя, по сравнению с
нашей, чтО у них была там за война? Да печатаются воспоминания и наших
незатейливых офицеров, даже младших, и сержантов, и л╦тчиков - это вс╦
пригодится. Но вот когда генерал, маршал садится писать - надо
ответственность свою понимать.
Писал - не находил в себе зла и поспешности спорить с ними всеми.
(Да Василевский кой-кого недобросовестного и отчитал.) Непримиримость -
она нужна в боях, не здесь. Не находил в себе злопамятства ни к Коневу,
ни к Воронову. Протекли и месяцы, и годы опалы - и сердце отошло,
умирилось. Однако несправедливостей - нельзя в истории оставлять. Хоть
мягко - но надо товарищей поправить, поставить вс╦ на место. Мягко, чтоб
не дать им и дальше стравливаться за дел╦жкой общего пирога Победы. И в
ч╦м сам не дотянул, не доработал - о том в воспоминаниях тоже не
скрывать. Ибо только на ошибках и могут учиться будущие генералы. Писать
надо - истинную правду.
Хотя и правда - она как-то, с течением истории, неуклонно и
необратимо меняется: при Сталине была одна, вот при Хрущ╦ве другая. А о
многом - и сейчас говорить преждевременно. Да... Войною - и кончить.
Дальше - и не хочется, и нельзя.
И вдруг вот - скинули пустошл╦па! теперь не нашлось Жукова, чтоб его
ещ╦ раз выручить.
Но и положение опального маршала не изменилось в неделю или в месяц:
так и висела опала, никем вновь не подтверждаемая (Голикова уже не
стало), но и никем же не отмен╦нная: кто первый осмелится на разрешающее
слово?
Одно только позволил себе: съездил в Калужскую область, в родную
деревню, - очень потянуло, не жил там, считай, полвека. И сильно
огорчился: повидал тех, с кем когда-то в молодости танцевал, - все
теперь старухи какие же нищие, и деревня как обнищала. "Да что ж вы так
бедно жив╦те?" - "А не велят нам богаче..."
Но придвигалось 20-летие Победы - и новые власти не могли же не
пригласить Жукова на торжество в Кремл╦вский дворец. Первое за 7 лет его
появление на людях. А вослед, неожиданно, - банкет в доме литераторов. И
горячностью при╦ма от писателей - маршал был и тронут, и пораж╦н. - И
ещ╦ раз, в тот же год, позвали его в дом литераторов снова - на юбилей
одного знакомого военного писателя. Пош╦л в штатском костюме, посадили в
президиуме. А дальше юбилей юбилеем, сторонний гость, но когда в
полдюжине речей, без прямой связи, вдруг называли имя Жукова -
писательский зал, московская интеллигенция - бурно, бурно аплодировала,
а дважды и весь зал вставал.
Вот как!..
Теперь - разрешил себе Жуков и съездить в Подольск, в Центральный
архив министерства обороны, и полистать кой-какие документы военных лет,
и свои собственные приказы. Да теперь - и архивисты нашлись ему в
помощь. Теперь - и на его опальную, всеми забытую дачу посочились то
корреспонденты, то киношники - и приехала женщина от какого-то
издательства АПН заключать договор на его мемуары, и чтоб он кончил за
полгода (да он уже и дописал до Берлина). Могла бы выйти книга к его 70
летию, и чтоб отдать им вс╦ распространение за границей? Ну, пожалуйста.
Ещ╦ вот недавно - никто и не спрашивал его об этих листах
воспоминаний, никто почти и не знал - а теперь они понадобились, да
скорей, да - сразу на весь мир!
Теперь - гнать, к сроку? А эта раздумчивая, перебирательная работа
за письменным столом - она совсем не для профессионального воина.
Кажется, легче дивизию двинуть на пять километров впер╦д, чем пером
вытащить иную строчку.
Но зачастила редакторша - одна, другая. Они - и магнитофон
предлагают; у них и все слова наготове, и целые фразы, и очень хорошо
звучат. Например: "Партийно-политическая работа являлась важнейшим
условием роста боеготовности наших рядов". Сперва это вызывает у тебя
некоторое сопротивление: ты-то сам составлял боеготовность сколько раз,
знаешь, из чего она. А постепенно вдумаешься: политическая работа? Ну,
не самым важным, но, конечно, одним из важнейших. Или: "Партийные и
комсомольские организации отдали много душевных сил, чтобы поднять
боевое состояние войск". Вдуматься - и это тоже правда, и не
противоречит оперативным усилиям командования. - А ещ╦ приносят из
архивов материалы, которых ты сам никогда не контролировал и не в
состоянии проверить теперь. Вот, стоит ч╦рным по белому в донесениях
политотделов: "За 1943 год наши славные партизаны подорвали 11 тысяч
немецких поездов". Как это может быть?.. Но в конце концов не исключено:
может, частично подорваны, где - отдельные вагоны, где колесо, где
тамбур.
А попросил АПН узнать в КГБ: нельзя ли посмотреть, какие доклады
подавали Берия и Абакумов на маршала? Узнали: как раз эти папки - все
уничтожены как не имеющие исторического значения.
Зато вот что узнал: уже напечатано, и изрядно давно, нашей бывшей в
Берлине армейской переводчицей, что она в мае 1945 в имперской
канцелярии участвовала в опознании - по зубным протезам - найденного
трупа Гитлера. Как? Разве труп Гитлера вообще нашли? Жуков,
Главнокомандующий, победитель Берлина - ни тогда, ни потом ничего об
этом не знал! Ему тогда сказали, что только труп Геббельса нашли. Он так
и объявил в Берлине тогда, а о Гитлере, мол, ничего не известно. И в
каких же он теперь дураках? Его подчин╦нные секретно доложили о находке
прямо Сталину, помимо Жукова, - как же смели? А Сталин - не только
Жукову не открыл, но в июле 1945 сам же и спрашивал: а не знает ли
Жуков, где же Гитлер?..
Ну, такого вероломства - и такого непонятного - Жуков и представить
не мог.
А думал, что за годы войны - хорошо, хорошо узнал Сталина...
И - как же теперь об этом признаться в мемуарах?.. Да это будет и
политически неправильно.
Ещ╦ этот обман тяжело пережил. (Ещ╦ и эту переводчицу просил достать
документы, которых сам не мог.)
А в члены ЦК Жукова так и не вернули. (Говорили: Суслов против.)
Но Конев - приехал как-то. Повиниться.
Через труд душевный - а простил его.
Хорошо ли, плохо, - рукопись сдал издательству в обещанный срок. Ну,
куда там до книги! теперь это АПН создало группу консультантов - "для
проверки фактов". И они, месяц за месяцем, вносили ПРЕДЛОЖЕНИЯ, новые
формулировки, 50 машинописных страниц замечаний.
Куда уж теперь дождаться выхода книги к 70-летию! Работа потянулась
- и за, и за... Много пришлось убирать, переделывать. Характеристики
Тухачевского, Уборевича, Якира, Блюхера - все убрать. Вот ещ╦ новое: не
сам ты пишешь, что на сердце, - а что ПРОЙД╗Т? ПРОПУСТЯТ или не
пропустят? Что своевременно - а что несвоевременно? (Да и сам же ты
соглашаешься: да, верно. Так.)
Раньше писал просто сам для себя, тихо, покойно. А теперь - уже так
загорелось книгу увидеть в печати! И - уступал, и переделывал. И
промытарились с этими редакторами два с половиной года - а книги вс╦ нет
как нет. Тут стало известно, что почему-то и Политуправление армии и
новоявленный маршал Гречко - против этих мемуаров. Но Брежнев пош╦л
навстречу, положил резолюцию: "создать авторитетную комиссию для
контроля содержания".
Между тем на свой месяц декабрь (и родился, и под Москвой победил)
поехал Георгий Констиныч в санаторий Архангельское с Галей. А там -
ударил его тяж╦лый инсульт.
Долго отходил. Поднялся - но ещ╦ менее прежний. Сперва - вообще не
мог ходить без посторонней помощи. Массажи да лечебная гимнастика стали
занимать больше половины дня. Ещ╦ и воспаление тройничного нерва.
И плохо с головой.
Как-то и обезразличела уже будущая книга. А вс╦-таки хотелось и
дожить.
Тем летом - наши вошли в Чехословакию. И правильно сделали: нельзя
было такой разгул оставлять.
Тревоги Родины и всегда волновали Жукова больше, чем свои.
А в военном смысле - первоклассно провели операцию. Хорошо-хорошо,
школа наша сохраняется.
Кончился и третий год редактуры. И передали откровенно: Леонид Ильич
пожелал, чтоб и он был упомянут в воспоминаниях.
Вот тебе так... И что ж о том политруке Брежневе ВСПОМНИТЬ, если в
военные годы с ним никогда не встречался, ни на том крохотном
плацдармике под Новороссийском.
Но книгу надо спасать. Вставил две-три фразы.
После того Брежнев САМ разрешил книгу.
И в декабре же опять, но в жуковские 72 года, е╦ подписали к печати.
Радоваться? не радоваться?
В глубоком кресле осев, утонув в бессилие - сидел. И вспомнил -
вспомнил бурные аплодисменты в доме литераторов - всего три года назад?
Как зал - вставал, вставал, как впечатывали ладонями его бессмертную
славу.
Аплодисменты эти - были как настойчивый повтор тех генеральских
закидов и надежд, сразу после XX съезда.
Защемило. Может быть ещ╦ ТОГДА, ещ╦ тогда - надо было решиться?
О-ох, кажется - дурака-а, дурака свалял?..
Last-modified: Tue, 29 Jun 2004 14:09:47 GMT