ый свет зоны слаб, чтоб его осветить. Два пятна от прожекторов здесь, перед конвоем, еще резче выказывают эту угрожающую темноту. К офицеру подходит Бекеч: - Надо продвинуться и захватить мятежников, с десяток. - Имею приказ только обеспечить вам вывод. Дальше комбат запросил инструкций, из Караганды. = Вот кого они выводят: униженной крадущейся шеренгой, все еще с палками, лопатами и кочергами, отступают за спинами конвоиров двадцать человек, строивших жизнь на предательстве. Жалкий момент жизни! Надзиратели замыкают. = Последняя цепочка автоматчиков втягивается в ворота и сводит их за собой. ВЕРТИКАЛЬНЫЙ (УЗКИЙ) ЭКРАН. = Коридоры тюрьмы напролет. Радостные крики под сводами. И всплеск того же марша! Сбоку, из входного коридора, вваливаются первые освободители - с брусьями, лопатами, ломами. Они растекаются в дальний и ближний концы коридора! = Среди передних бегущих - Гедговд. Он озарен восторгом. Он припадает к двери камеры, кричит: - Барнягин! Ваня! Победа! Я так и знал - Юпитер в параллели с Солнцем! СБОКУ ПРОСТУПАЕТ толща стены, за ней = часть камеры. Барнягин кричит: - Отойди, Бакалавр! Отойди, долбаем!.. и командует своим, снова схватившим столб: ...Раз-два-взяли! Хор: - Е-ще дали! НАПЛЫВОМ = вместо их камеры - соседняя. Обугленные остатки нар, матрасов, тряпья. Расставив ноги, скрестив руки, посреди камеры стоит Климов. Молчит. = А в коридоре суета, ломами взламывают дверные засовы. Уже какую-то камеру открыли, оттуда вывалили освобожденные. Объятья! Крики. ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ - ШИРОКИЙ ЭКРАН. = Внутренность столовой - столбы, столы. Множество заключенных митингует в совершенном беспорядке. Несколько человек - на возвышении для оркестра. Вскидывания, размахивания рук. Нестройный шум, крики. И вдруг близ самого нашего уха чей-то очень уверенный громкий голос, привыкший повелевать (мы не видим говорящего): - Ну, и что? р-ре-волюционеры!?.. Все обернулись, смолкли. А он совсем не торопится: ...И есть у вас военный опыт? И вы представляете, что теперь вам нужно делать? = Что за чудо? Офицер? Генерал?.. В отдалении, у входа, один, заложив руку за полу офицерской шинели, правда, без отличий и петлиц, стоит высокий, плечистый, в генеральской папахе = полковник Евдокимов! Он - и не он!.. Что делает форма с человеком! Усмешка на его лице: ...Бить стекла, долбать забор - это легче всего. А теперь что? Настороженное молчание толпы, которой мы не видим. Полковник все уже сказал, и стоит с пренебрежительной усмешкой. Голоса: - Полковника в командиры!.. Академию кончал!.. Хотим полков- ника!.. Просим! Полковник быстро идет сюда, к нам, = в толпу. Люди раздвигаются перед ним. = Властно взошел он на трибуну, стал рядом с Гаем, Богданом, Климовым. Косится на них свысока. Гай делает уступающее движение: - Я - только старший сержант. Я не возражаю. На кого не подействует эта форма, эта уверенность! Полковник не снисходит митинговать. Насупив брови, спрашивает: - Каптер продсклада - здесь? Голос: - Здесь! - Через два часа представить отчет о наличии продуктов. Бухгалтер продстола? Визжащий старческий: - Здесь! - По сегодняшней строевке минус убитые выписать на завтра разна- рядку кухне и хлеборезке. - По каким нормам? - По тем же самым, по каким! Может, в осаде месяц сидеть! Повелительно протягивает руку: - Бригадир Тимохович! Соберите по зоне убитых. Подсчитайте побригадно, дайте сведения в продстол. В хоздворе выкопайте братскую могилу, завтра будем хоронить. Голос: - Не морочьте голову с каптерками, полковник! Надо думать о лозунгах восстания! Полковник Евдокимов грозно удивлен: - То есть, это какие - лозунги?! Косится на Богдана: ...Свобода щирой Украине? Так завтра нас пулеметами покроют. Если мы хотим остаться в живых, наш лозунг может быть только один: "Да здравствует Центральный Комитет нашей партии! Да здравствует товарищ Сталин!" Разноречивый ропот. Вдруг - радостный вопль на всю столовую: - Эй политиканы! Стадо воловье! Что вы тут топчетесь?! Наши стенку пробили в женский лагпункт! К ба-абам!!! Движение среди видимых нам первых рядов. Богдан, потом и Климов спрыгивают с помоста. Гул в толпе. Топот убегающих. Полковник с досадой бьет рука об руку. - Ах, это зря!.. Это надо было оставить!. Гай: - Но не в этом ли свобода людей, полковник? Евдокимов скривился: - Бар-дак!.. Управление, связь - все теперь к черту! Гай, насунув шапку на самые глаза: - Не у всех посылки, как у вас, полковник. Многим давно уже не до баб... Громко: ...Так насчет лозунгов, браты!.. ШТОРКА. = Широкий экран разгорожен посередине разрезом стены в два самана. Слева - мужчины (мы видим их до колен) долбят стену ломами, кирками, Лопатами. Она, видно, замерзла, трудно колется. Они рубят как бы дыру, арочный свод, стена держится над ними, и ее верха мы не видим. А справа - сгущается стайка женщин в ожидании. Они тесно стоят, держатся друг за друга. Они с такими же номерами - на шапках- ушанках, телогрейках, юбках. Они часто оглядываются в опасении надзи- рателей. Музыка! Жизни нерасцветшие или прерванные... Женщины не только молодые, тут всякие. После нескольких лет замкнутой женской зоны, обреченные на ледяной двадцатипятилетний срок,- как могут остаться спокойными к ударам мужских ломов в стену? Это стучатся в твою грудь! Это и любопытство. Это и встреча с братьями, земляками. Среди женщин мы можем угадать по лицам - украинок... эстонок... литовок... = Уже первый лом один раз прошел насквозь! Еще немножко! Еще! Падают куски! падают!.. Есть проход! Мужчины бросают ломы и кирки, они протягивают руки в пролом и стайка женщин бросается к ним! И протягивает руки! КРУПНО. - Соединенные руки! Соединенные руки! Союз мужчины и женщины - старше всех союзов на земле! = Бегут еще! Одни туда, другие сюда, все перемешалось! Надзи- рателей нет! - Демка! - Фрося! - Девочки, прыгай, не бойся! - Вильность, дивчата!.. И еще - не разбираем языка, и тем выразительней переливание, мука и радость этих голосов. Номера женской зоны закружились между номерами мужской. Поцелуи - каменного века! - некого стыдиться, некогда кокет- ничать! = И Володя Федотов держит за локти какую-то девушку с нерусским лицом, с чуть высокомерным запрокидом головы. - Ты не понимаешь меня, Аура?.. Но ты же в лагере немножко научилась по-русски?.. Аура! Меня арестовали - я не только еще не был женат, я... Аура отвечает что-то по-литовски. Они может быть и поцелуются сейчас, но мы этого не увидим. ЗАТЕМНЕНИЕ. = Опять они! Но уже сидя на вагонке. Теперь уж она без шапки, ее волосы длинные рассыпались по Володиной груди, он их перебирает и целует. Доносятся хрупкие стеклянные звуки бандуры. И соседняя вагонка видна. Мантров, отвернувшись у тумбочки, старается не смотреть на этих двоих, хотя сидит прямо перед ними. И на других вагонках, на нижних щитах и на верхних, сидят там и сям женщины. Как странно видеть прически и длинные волосы в лагерном бараке! Ближе бандура. Несколько тихих голосов, женских и мужских, поют: Выйди, коханая, працею зморэна, хоч на хвылыноньку в гай... А вот и старик-бандурист - наголо стриженный, как обесчещенный. И крышка бандуры его с мазаной хаткой, с писаной неживой дивчиной. И - живая, похожая, лежит на смежной верхней вагонке, поет. Ее сосед встает, шагает по верхним нарам к ближней лампочке. Выкручивает ее и кричит: - Эй, люды добры! Як майора Чередниченко нэма - так кто ж будэ электроэнергию экономыты? Геть их, лампочки Ильичеви, чи они вам за дэсять рокив у камерах очей нэ выелы? - Общий вид барака. Вторую лампочку выкрутили. Третью. А последнюю - украинка толстая. Полная темнота. И смолкла бандура посреди напева. = День. На крыше барака сидят двое зэков в бушлатах и, как-то странно держа руки, запрокинувшись, смотрят вверх. Из их рук идет вверх почти непроследимая нить. МЫ ПОДНИМАЕМСЯ. Явственней веревочка. Вверх. Вверх. Мутное зимнее небо. В легком ветерке дергается самодельный бумажный змей. На нем: Жители поселка! Знайте! Мы потому бастуем, что работали от зари до зари на хозяев голодные и не получали ни копейки. Не верьте клевете о нас! отдаленная пулеметная стрельба. Резкий свист пуль по залу. в экран! в змея! одна из очередей проходит дырчатой линией через угол змея. Но змей парит! И МЫ ТОЖЕ СТАЛИ ПТИЦЕЙ. = Мы делаем круги над лагерем и спускаемся. На крышах нескольких бараков - по два заключенных. Это - наблюдатели. На вышках - не по одному постовому, как всегда, а по два. На одной вышке стоит еще офицер и фотографирует что-то в лагере. А в зоне - несколько проломов: повален забор, разорвана колючая проволока. = За зоной против этих мест - торчит из земли щит с объявлением: КТО НЕ С БАНДИТАМИ - переходи здесь! Тут не стреляем. = А в лагере против этих мест - баррикады, натащены саманы, ящики. И около каждой баррикады стоит двое постовых с самодельными пиками (пики - из прутьев барачных решеток). И против ворот, против вахты - большая баррикада. И тоже стоят постовые с пиками: двое мужчин, одна женщина. А за зоной пехотные окопные ячейки. В них сидят-мерзнут хмурые пулеметные расчеты, смотрят = на лагерь. ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН. = На двери приколота бумажка: ШТАБ ОБОРОНЫ Перед дверью прохаживается с пикой молоденький зэк-часовой. = За этой дверью - по вазону с широкой агавой мы узнаем бывший кабинет оперуполномоченного. За письменным столом = сидит полковник Евдокимов в военном кителе с невоенными пуго- вицами. Гай уронил черную стриженую голову на поперечный стол и как будто спит. Сложив руки, сидит Магомет, спокойный, как гора. В разных позах еще в комнате - Климов, Богдан, Барнягин, Галак- тион Адрианович и пожилой нормировщик. Все - без номеров. В углу стоит худощавый Антонас и очень строго смотрит. = Говорит Евдокимов: - Я не знаю - какие могут быть претензии к штабу? Мы в осаде - восемь дней. Никакой свалки вокруг продуктов, никаких злоупотреблений на кухне. Имеем месячный запас. Караульная служба - безупречна. Полный порядок! КОСЫМ РЫВКОМ переносимся к Барнягину: - На хрена нам ваш порядок? При МВД тоже в лагере был порядок! Он на шее у нас - порядок! Нам не порядок, а свобода нужна! - Но откуда нам достать свободу, майор Барнягин? Может быть, в первую ночь мы еще могли разбежаться. Никто, однако, этого не предлагал. А сейчас - момент упущен, перестреляют. Климов, рядом с Барнягиным: - Для свободы нам нужно оружие! - а мы его не ищем. Евдокимов. Рассудительно-снисходителен: - Слушайте, друзья, ну нельзя же планировать операции, находясь на уровне грудных детей. Значит, с ножами и пиками идти добывать пулеметы? - уложим половину личного состава. А что делать потом с оружием? Захватить рудники? Что это нам даст? Идти с боями на Караганду? Утопия. Пожилой нормировщик, рыхлый, растерянный: - Товарищи! Товарищи! Да где вы читали, где вы видели, чтобы лагерные восстания удавались? Это же не бывает! Он мучается, ломает пальцы. Галактион Адрианович, двинув бровями, говорит ему по соседству: - А где вы вообще видели восстания? Они только начинаются. = Евдокимов: - Никаких активных и позитивных действий мы предпринять не способны. И недаром каждый день от нас уходит по несколько дезер- тиров. Эт-то показательно. = Богдан кричит: - Так шо нам - за бабьи сиськи трематься?.. Нас тут як тараканов передушат! Треба яку-сь-то иньшу справу!.. Климов зло: - Значит, "не надо было браться за оружие"?! = Евдокимов (твердо и на этот раз быстро): - За ножи? - да, не надо было! Прежде, чем все это начинать, головой надо было думать, м-мыслители!.. = Магомет поднимает руку, удерживая Климова от ответа: - Хорошо, полковник. Но уже после ножей вы взялись руководить. Значит, вы видели выход. Какой? = Евдокимов всех обвел глазами. Чуть подумал. Не потому, что не знает. Усиленно сдерживаясь: - Давайте рассуждать трезво, товарищи. Победить - мы вообще не можем. Никто из вас не возьмется даже назвать, как это мы могли бы "победить". = Нормировщик, очень волнуясь: - Но нам три дня подряд предлагали выйти на работу - и надо было не отказываться! = Антонас из угла (он все так же не садится): - А расстрелянных - в землю? А номера - опять на лоб? = Евдокимов: - Не надо нам гадать. Никаких фантазий нам не надо. Рассуждайте логически. Мы можем только с м я г ч и т ь п о р а ж е н и е. И эту грозную передышку в несколько дней - меня оч-чень беспокоит их молчание - надо использовать действительно не для того, чтобы за сиськи трематься, как я тебе, Богдан, и говорил! - а для п е р е- г о в о р о в! Чтобы наименее болезненно вернуться в рамки... мирной жизни. Косой рывок. = Барнягин: - То есть... просить гражданина начальника... разрешить нам вернуться на каторгу?.. Так?? За его спиной раскрывается дверь. Часовой: - Товарищ полковник! Дежурный по дозорам - Мантров. Срочное сообщение! Голос Евдокимова: - Пусть зайдет. Часовой выскакивает, впускает Мантрова и Федотова. Они перепо- ясаны, подтянуты, Мантров - с номерами, Федотов - без. У Мантрова - его постоянное рассчитанное спокойствие, говорит как об обычном: - Со станции слышен сильный рев моторов. Это - не автомашины. Или трактора, или... оборачивается на Володю. Тот взволнован, решителен, переклонен вперед: - ...танки! Я различил стволы и башни. По шуму - танков с десяток. Гай резко поднял голову, лежавшую лбом на столе. Послушал Володю. Обвел присутствующих. Встал. Богатырь. Ястребиный профиль. В тишине - тихо: - Это не бульдозеры, ясно... Полковник, вы не правы: начинали - не мы. Начинал тот, кто сдавал нас в плен, а выжившим навьючивал немыслимые сроки. Начинали те, кто нашил на нас номера и запер бараки. Те начинали, кто... разгорячается ...оплел нас стукачами, бил палками и бросал в ледяные карцеры. Никогда с сорок первого года - да со дня рождения самого - не было у нас никакого выбора! И сейчас его нет: надо готовить бутылки горючие! И щели копать! И будем с танками драться!! Он - пойдет на танки! Это видно. Музыка! = И Федотов пойдет! А Мантров (с ним в кадре)...? ЗАТЕМНЕНИЕ. ШИРОКИЙ ЭКРАН. = Ночное небо светлее ночной земли, и рядом с баррикадой видны два черных силуэта - сторожевой дозор. Ветерок чуть треплет спущенные уши их шапок. А дальше, за проломом - разбросанные огоньки поселка. Оттуда, издали, иногда прожектор быстро прошарит по земле, ослепит и погаснет. Мы успели разглядеть, что здесь - Федотов и Мантров. Они долго молчат. Вздох: - Да, Володька... Думали университет вместе кончать, а кончим вместе - жизнь... Вот попали в заваруху... Молчат. - Здорово все-таки Гай сказал. Никогда, у нас не было выбора, Витька. Не выбирали мы, где родиться. А родясь - не могли не думать. А за то нас схватили - и опять-таки не могли мы не бороться. И за это теперь умрем... Пауза. ...Утешимся только тем, что сколько мир стоит, лучшие никогда не выживают, они всегда умирают раньше. Во всей истории так. И на войне так. И в лагере. - Ну, не согласен. Выживают всегда - умные. - Так, может быть, умные - не лучшие?.. Молчат. - А вообрази, если б тебя сейчас выпустили и Ауру тоже,- ведь ты б на ней не женился. - Почему ты думаешь? - Вас просто телячий восторг соединил. А ведь она - чужой человек: католичка, литовка. - А та, которая нас всех сюда заложила, была комсомолка и русская. Молчат. - Слушай, Вовка. Последняя, может быть, ночь. Пойди уж к ней. - Как же ты останешься один? - Ну, на часок. - Н-н-нет... - Если я тебя отпускаю? - Не соблазняй. Пауза. - Ну, тогда иначе. Пойди разбуди Генку, мы постоим с ним. А потом приходи с Аурой вместе - и вы постоите. - Так - давай! - Вали! И Володя уходит в нашу сторону. стихают его шаги. Мантров некоторое время неподвижен. Ждет. И вдруг... настороженная музыка. Что случилось?? быстро идет в пролом! И мы за ним! = Мы плохо видим его в темноте, у земли. Он крадется, он бежит! Легкий топот его и срывчивое дыхание. Пугающе-громко из темноты - взвод затвора и: - Стой! Кто идет?! Мантров задыхается: - Не стреляйте! Я к вам! Не стреляйте! = Луч фонарика оттуда ему в лицо. И теперь видим, как он поднял руки: - Не стреляйте! Я - добровольно! = Группа военных в полушубках. Один выступил, слегка обыскал Мантрова при боковом свете фонарика. - Взять руки назад! Марш! Увели вглубь, сквозь них. Фонарик, перед тем как погаснуть, косо скользнул по плакату: КТО НЕ С БАНДИТАМИ... Темно. = Вдруг - яркий свет. Просторная комната. Портреты Ленина и Сталина. Десятка полтора офицеров - за длинным столом и кто где попало. Золотые и серебряные погоны. Широкие. И узкие судейские. Подполковники, полковники. Военного вида и чиновного. Начальство лагеря - Чередниченко, Бекеч, оперативники - сбились в сторону, они тут ничтожны. = Яснолицый высоколобый подполковник с тремя орденами стоит посреди комнаты прочно, властно (портрет беспощадного Сталина пришелся сзади него) и как бы рубит указательным пальцем: - Так. Обстановка в лагере, настроение, планы, организационная структура,- это все ясно. Благоразумие Евдокимова - учтем по вашему свидетельству. Непримиримость других членов штаба - тоже. Но это не все! БЫСТРЫЙ ОБОРОТ ОБЪЕКТИВА ВКРУГ КОМНАТЫ, И ОН ПОКАЧНУЛСЯ ПРИ ЭТОМ. = Мантров - бледный, у стены. Рядом стул, но он не сидит. Языком пробивает сухие губы. Близ него на стене - военная таблица со штыковыми приемами. Тот же голос: ...Ведь вы были уважаемым бригадиром! Вы жили в самой этой каше и не могли не знать: кто резал людей? Кто посылал резать? Кто писал листовки? Кто руководил штурмом лагерной тюрьмы? Кто им выдал инструмент с хоздвора? Обезумело смотрит Мантров. Таких несколько минут на жизнь, и можно потерять разум. Голос все громче, до крика: ...А уж о собственной бригаде вы расскажете нам все! - все! О каждом! Мне подсказывают, у вас есть дружок и одноделец Федотов - вот он нас очень интересует! Мантрову - невыносимо. Его как штыком пригвоздили к стене. Он бьется и кричит: - Я не для этого к вам пришел! Я пришел потому... что я не одобрял восстания! Я не хотел умирать! Я хочу отбывать срок! Но я не обязан быть предателем! Я - не предатель!.. И - упал на стул. Заплакал. В кадр вступил яснолицый подполковник: - Ни-кто не смеет назвать вас предателем! Но помочь правосудию вам придется. МЕДЛЕННЫЙ ПОВОРОТ. ОБЪЕКТИВ ПРОПЛЫВАЕТ по офицерским лицам. Они застыло смотрят на нас. Они уже победили! Серебро и золото! Изваянные самодовольства! Великое государство! Держава полумира! Кто - дерзнул?! Срывающийся плач Мантрова. ЗАТЕМНЕНИЕ. ЭКРАН СОХРАНЯЕТСЯ Т╗МНЫМ, а уже нарастающе, согласно гудят танки. ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ, ЧУТЬ СВЕРХУ = в пасмурном рассвете мы видим дюжину боевых прославленных Т-34. Мы застаем их в тот момент, когда из каждого люка еще высунуто по последней голове в черном шлеме. Танкисты - стальные герои с плакатов. Они не движутся. Они будто даже не команды ждут, а прислушиваются, как сквозь гудение танковых моторов мощный хор мужских голосов поет им напутствие: ВСТАВАЙ, СТРАНА ОГРОМНАЯ! ВСТАВАЙ НА СМЕРТНЫЙ БОЙ С ФАШИСТСКОЙ СИЛОЙ ТЕМНОЮ, С ПРОКЛЯТОЮ ОРДОЙ! И - разом все прячутся, закрывая люки. Громче танковый рев. Танки - пошли! МЫ ОТБЕГАЕМ внизу по земле перед ними. Пошли!.. Пошли!.. Пошли на нас!.. Трясется земля вокруг нас! Красный всплеск из пушечного дула!.. Еще! Оглушающий выстрел! Второй! = Развалены лагерные ворота! (Мы видим из зоны.) Летят обломки! В оркестре - мелодия карателей. = Великолепная атака танков! Головной вырывается вперед и въезжает в разбитые ворота, расчищая путь от остатков баррикады. От нее отбегает сторожевое охранение. Около нас - крики: - Давят!.. Танки!.. Спасайся!.. Спокойно! КАК БЫ НАИСКОСОК = мы видим слева вдали первые танки и пустую линейку от нас к ним,- а справа крупно входит в экран голова Гедговда. Он одобряюще улыбается нам: - Господа, не волнуйтесь! Ничего плохого не может быть! Ведь они же не звери! И он проходит мимо нас, наискосок, навстречу первому танку - смешной длинный худой Бакалавр. Рев танков, трясенье земли. Хор в небе: ПУСТЬ ЯРОСТЬ БЛАГОРОДНАЯ ВСКИПАЕТ, КАК ВОЛНА! Гедговд идет по краю линейки, едва уступая танку дорогу,- и сбоку, движеньями рук, уговаривают его остановиться. Танк резко виляет, сбивает Гедговда и, переехав его одной гусеницей, мчится на нас... ИД╗Т ВОЙНА НАРОДНАЯ проносится через экран мимо нас... СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА! Мимо трупа Гедговда несется второй танк, а сбоку сзади из щели - высовывается рука. Крупно. = Это Гай! Из щели бросает бутылку = в прошедший мимо танк, под башню! Разбилась бутылка, но не горит. Уходит танк! = А сзади - третий! Мимо Гая! Теперь Гай весь вылез из щели, стал на колено, С НИМ РЯДОМ И МЫ У ЗЕМЛИ = и в остервенелом азарте боя бросает вторую, третью бутылку = в уходящий танк! Разлился огонь по броне! Запылал танк, уходя из кадра! Но - грохот танка с другой стороны! Дрожит земля! Это - сзади следующий! Гай обернулся - поздно!.. Давят Гая у самой щели, и потом грохочут над нами гусеницы! = Около нас - месиво трупа Гая. Голова запрокинулась в нашу сторону - почти уцелевшее лицо с тем же азартом боя. Музыка карателей и гибнущих! = И еще один танк мимо нас! И еще один!.. И еще!.. И бегут за танками солдаты-краснопогонники мимо нас, выставив автоматы, волнами, волнами... Кто ближе к нам, у тех видим только сапоги. И дальше все время - рев, лязг, стрельба. Хор: ДАДИМ ОТПОР ДУШИТЕЛЯМ БЕЖИМ И МЫ, ОБГОНЯЯ АВТОМАТЧИКОВ, БОЯСЬ ОПОЗДАТЬ, ОПОЗДАТЬ. Теперь мы лучше видим их лица, челюсти стиснутые. ВСЕХ ПЛАМЕННЫХ ИДЕЙ! Мы обогнали их. Теперь - вслед за танками, между бараками, И ТУТ ОСТАНОВИЛИСЬ, И ОГЛЯДЫВАЕМ ВОКРУГ, И ОГЛЯДЫВАЕМ ВОКРУГ бессмысленное, беспорядочное убегание зэков - мужчин и женщин, в черном лагерном. РАЗБОЙНИКАМ, ГРАБИТЕЛЯМ Их секут из пулеметов и устилают ими просторный лагерный двор. Падают кучами, по нескольку вместе, друг на друга вперекрест. МУЧИТЕЛЯМ ЛЮДЕЙ!!! И отдельно падают. Вот танк утюжит впритирку к долгой стене барака. Стальным боком своим он сдирает штукатурку, рвет дранку, сдвигает оконные косяки - и стекла сыпятся из окон, звенят, но никто не высовывается в решетки окон. Там - вагонки с жалкими арестантскими постелями и черная пустота. = Бегут два автоматчика вслед танкам и стреляют то в окна, то просто в стены барака. = Даже не их, а дула их видим перед собой, как будто сами бежим с автоматами. Опять окно. Сквозь решетку пробивается лицо растрепанной безумной женщины. Она кричит нам: - Хай бы вы пропалы, каты скаженные! Наша короткая очередь - и она готова. Припала к решетке, руки свешиваются наружу. ГНИЛОЙ ФАШИСТСКОЙ НЕЧИСТИ ДАЛЬШЕ БЕЖИМ, неся дула перед собой. ЗАГОНИМ ПУЛЮ В ЛОБ ВС╗ КОСО Д╗РНУЛОСЬ, это мы споткнулись о труп заключенного. Бежим дальше. Угол барака. ОТРЕБЬЮ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА За углом - открытое крыльцо, ступеньки на все стороны. Из дверей на крыльцо выбегает Володя Федотов. Он - с пустыми руками, в отчаяньи хочет броситься на нас. Одно наше дуло в его сторону поднялось... СКОЛОТИМ КРЕПКИЙ ГРОБ! Из тех же дверей выбегает Аура. У нее мальчишеская быстрота. Она взмахивает руками и загораживает жениха своим телом. Выстрел! выстрел! Убита! Не меняя позы, прямая, медленно начинает падать на нас. НО ОБЪЕКТИВ УХОДИТ, ОН ПРОДОЛЖАЕТ С ЭТОГО МЕСТА КРУГОВОЙ ОСМОТР. Еще одна открытая площадка между бараками, черные туши двух танков проносятся мимо. Беспорядочно лежат трупы. Раненые корчатся. Отползают. Поднимают голову - и снова кладут. А вон, притиснувшись к углу барака, с ножом стоит Хадрис. Нам видно, кого он ждет - автоматчика, бегущего вдоль другой стены. Сравнялись! Удар ножа в шею. Подкосились ноги автоматчика. Хадрис вырвал себе автомат. = Оглянулся, ища, кого бить. = Увидел! Приложился, Очередь!.. Пушечный выстрел близ нас. Пламя сбоку в кадр! Черный фонтан на месте Хадриса! Клочья! = И нет уже ни его, ни угла барака. ПОВОРАЧИВАЕТСЯ ДАЛЬШЕ. Один убитый краснопогонник. А второй пытается встать. ДАЛЬШЕ. Тимохович без шапки, бритоголовый с характерным шрамом на лице идет в обнимку с некрасивой немолодой женщиной, У них медленные обреченные движенья, = отчаянные глаза... Увидев ВСТА╗Т СТРАНА ОГРОМНАЯ = танк, они делают несколько убыстренных шагов и, также обнявшись, падают под него. = Переехал и ушел из кадра. ВСТА╗Т НА СМЕРТНЫЙ БОЙ ПОВОРАЧИВАЕМСЯ ДАЛЬШЕ. Никто уже не убегает, не ходит и не преследует... С ФАШИСТСКОЙ СИЛОЙ ТЕМНОЮ Трупы на снегу... Трупы на снегу... Изодранная стена барака с отвисающей дранкой, с голой чернотой окон. Та же женщина, убитая в решетке, со свесившимися наружу руками. С ПРОКЛЯТОЮ ОРДОЙ. И на тех же ступеньках Володя Федотов - лежит, обнимая, целуя убитую Ауру. = Вот теперь-то по завоеванному полю бегут между трупов = надзиратели! С палками! С железными ломиками! Во главе их - Бекеч с заломленной лихо шапкой. Свирепые обрадованные лица! Истеричный "матросик". Угольный надзиратель. ПУСТЬ ЯРОСТЬ БЛАГОРОДНАЯ = Какой-то драный хромой зэк лежал среди мертвых, теперь вскочил - и бежать в барак! ВСКИПАЕТ КАК ВОЛНА! Его настигли и избивают палкой! палкой! ломом! Свалился. ИД╗Т ВОЙНА НАРОДНАЯ = А другие двое надзирателей на ступеньках барака выкручивают женщине руки, она кричит. СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА! Ударив по голове, сталкивают ее ногой в спину со ступенек на землю. = Еще бегут надзиратели и палками добивают раненых. ОЧЕНЬ МЕДЛЕННОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ. И тогда - полная тишина. ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ. = Подбородок, офицерский погон на шинели и фанерная дощечка в руках, а на ней - уже много законченных квадратиков, какими точкуют бревна. Карандаш проводит черточку на последнем из них. Почти шепотом: - ...Четыреста пятьдесят восемь... ОТХОДИМ. = Это лейтенант, начальник Культурно-Воспитательной части, предлагавший кино. Он стоит у края большой ямы и считает убитых, сбрасываемых в нее. = Каждого убитого подносят четверо заключенных на куске брезента, прибитом к двум палкам. Они не поднимают голов смотрят только на край ямы, чтоб не оступиться. Ссунув мертвого в яму головой вперед, уходят с пустыми носилками. А другого стряхивают вперед ногами... Шорох и стуки падения. = Там в яме, окоченевшие, они торчат как бревна - руками, ногами, локтями. Мужчины и женщины. = Три бравых краснопогонника стоят по углам большой квадратной ямы. Валки свежей глины окружают яму. КРУПНО. = Опять те же руки, дощечка и карандаш. Проводит диагональку: - ...Четыреста пятьдесят девять... Запечатывает десятку: ...Четыреста шестьдесят... ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН. = Тот кабинет в санчасти. Но за врачебным столом сидит теперь пожилая толстая начальница. Она - с погонами майора медицинской службы. Волосы ее окрашены в медный цвет. Гимнастерка едва объемлет корпус. Рядом у того же столика сидит оперуполномоченный. Перед ними не на вытяжку, но прямой, стоит Галактион Адрианович. В глубине, у двери, видим еще надзирателя. Оперуполномоченный: - Но именно их двоих нам надо взять на следствие и на суд! Галактион Адрианович: - Но именно этих двух выписывать из больницы сейчас нельзя. Один проглотил столовую ложку - и позавчера мы ему сделали вторую операцию. А у того - швы загноились. = Женщина бьет кулаком о стол: - Так я их выпишу, если вы труситесь! КРУПНО. = Гадкая, слюной брызжет: ...Я тоже врач! Я всю жизнь в лагерях работаю! И вы мне очки не втирайте! А потом они будут ножи глотать,- а следствие будет их ждать? = Оперуполномоченный. Смотрит пристально, чуть вверх (на стоящего): - Он не трусится. Он просто до конца верен мятежникам. = Галактион Адрианович старается, чтобы лицо его не дрогнуло. Будто это не о нем. ...И если он все операции кончил, я бы его сейчас уже арестовал. Голос начальницы: - Да забирайте его, пожалуйста! Дерьма такого найдем. Чуть поднялась одна бровь. Медленно снял белую шапочку с седой головы. Расстегнул халат. Снял. = Будто в рассеянности обронил снятое белое на пол - и пошел к выходу. На спине его курточки - номер. У двери надзиратель: - Р-руки назад! Порядка не знаешь?.. = Так и остались халат и шапочка на полу близ ножек стола и туфель начальницы. ЗАТЕМНЕНИЕ. И подземный рокот ударных. НА ШИРОКОМ ЭКРАНЕ = не сразу вырисовываются низко нависшие своды подземного коридора, идущего вдоль экрана. Глыбы сводов занимают его верхнюю половину. Багровые отсветы едва освещают каменные поверхности. Ясный голос с высоты: - Именем Советского Союза. Военный Трибунал Равнинного лагеря МВД... Струнные заглушают голос. ...К высшей мере наказания!.. Сбоку появляется в подземельи видный нам лишь по грудь - Петр Климов. Опустив голову, с руками, завязанными за спиной (это чувствуется по плечам), обросший, в лохмотьях, он идет, как тень. Он плохо виден и не слышен вовсе - он скользит под этими глыбами вдоль толщи стены... Тот же голос: ...Заключенного Климова! Не рука - черная тень руки с пистолетом, будто пересекшая луч кинопроектора, - вдвигается на экран, недолго следует за затылком жертвы и выстрел! гул под сводами! красная вспышка у дула,- стреляет в затылок. Тело Климова вздрагивает и ничком падает, не видно куда. Тень руки исчезла. Те же струнные! И оттуда ж, такою же тенью, вступает Иван Барнягин. Голос: ...Заключенного Барнягина! И та же тень руки с пистолетом вступает в экран. Ведет дуло за затылком. Вспышка в затылок! Выстрел. Гул. Убитый Барнягин начинает поворачиваться к нам и рухает боком. Вниз. Исчезла и стрелявшая рука. Струнные! И беззвучной же медленной тенью тот же путь повторяет Володя Федотов. Голос: ...Заключенного Федотова! И - рука с пистолетом в затылок. Вспышка! Выстрел! Плечи Федотова взбросило, голову запрокинуло назад, и мальчи- шеский стон вырвался в вал!.. Выстрел! Выстрел!.. Еще двумя поспешными вспышками его достреливают, он оседает, исчезает с экрана вниз. В НАЧИНАЮЩЕМСЯ ЗАТЕМНЕНИИ голос: ...Заключенного... Не слышно. Замирание всех звуков. И вдруг - тот счастливый эстрадный мотивчик, с которого начались воспоминания Мантрова. = Яркий солнечный день в лагерной столовой со столбами. Загля- дывающие лучи солнца - в парУ баланды. Все забито - проходы и за столами. На деревянных подносах разносят миски. А на помосте - играет оркестр. = Первая скрипка - С-213. Он беззаботно водит смычком, чуть покачивается. Его довольное жирное лицо улыбается. незатейливый веселенький мотивчик! = У остекленной двери на кухню, рядом с раздаточным окошком, стоит Абдушидзе в поварском колпаке, халате, с большим черпаком в обнаженных волосатых руках. Он молодцеват, маленькие незаконные усики под носом. Перекладывая черпак из руки в руку, широко размахивает правой: - Привет, бригадир! Ну как? Отоспался с дороги? И хлопает в рукопожатие с Виктором Мантровым. Мантров чисто побрит, улыбается, сдержанно, пожалуй, печально. Подходит еще третий заключенный: - Кокки! Виктор! А куда вас возили? Абдушидзе с достоинством: - На суд, куда! На суд! Свидетелями. = Повар и бригадир. Миновали бури. Эстрадный мотивчик. КОСАЯ ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН. = У себя в кабинете сухой прораб в синей шинели, не садясь, нога на стул, кричит по телефону (в окне разгораются алые отсветы): - Это - политическая диверсия!.. Это явный поджог!.. Их мало танками давить - их надо вешать каждого четвертого!! Цех стоит три миллиона рублей! Если я сяду на скамью подсудимых, то я многих за собой потяну, обещаю!.. Да что наши пожарные? Это - калеки! У одной мотор заглох, у другой шланг дырявый!.. Мобилизуйте конвой, мобили- зуйте кого угодно - помогите мне потушить!.. Бросает трубку, бежит к двери. КОСАЯ ШТОРКА. ШИРОКИЙ ЭКРАН. Музыкальный удар! Стихия огня! = Пылает тот корпус, сплошь деревянный! Он охвачен с коротких и длинных сторон Огонь, раздуваемый ветром, хлещет вдоль стен, факелами прорывается в окна! Огонь багровый с черным дымом. И кирпичный. Красный! Алый! Багряный! Розовый. Оранжевый. Золотистый. Палевый. Белый. Ликует музыка огня! Обнажились от крыши стройные ребра стропил - и еще держится их клетка, перед тем как рухнуть. Подхваченные восходящими струями горячего воздуха, рев этих струй в музыке, взлетают, рассыпаются и ветром разносятся по сторонам снопы искр, огненной лузги. Чем ярче пожар - тем чернее кажется пасмурное небо. = Со всех сторон по открытому пространству, по серому обтаявшему снегу, по гололедице - сходятся заключенные. Они становятся широким кольцом - поодаль от пожара. = Озаренные всеми оттенками огня - лица заключенных! Мы непрерывно оглядываем эту вереницу, немного задерживаясь на знакомых. Очень хмур, очень недоволен полковник Евдокимов (опять в тело- грейке и с номерами). Губы закусил. Широкоплечий, на полголовы выше соседей. С-213. Трясутся толстые щеки. Вполголоса: - Да что ж это? Что ж это? Надо тушить. На нас подумают, ребята! Но не шевелятся соседи. Прокаленные и перекаленные зэки. Раз горит - значит, так нужно. Даже злорадство на лицах: строили сами, сами сожгли, ничуть не жаль. Кишкин, озаренный огнем, декламирует с преувеличенными жестами: - Прощай, свободная стихия! Гори, народное добро! Соседи смеются. Лица, лица, Ни на одном нет порыва тушить. Непроницаемое лицо Мантрова. Он не напуган и не рад. Он вер- нулся к своему постоянному умному самообладанию. Но любованием, но волнением озарено лицо старика в блещущих очках, Он щепчет: - По-хороны ви-кингов! Сосед: - Почему? - Скандинавский обычай. Когда умирал герой, - зажигали ладью умершего и пускали в море! - Светло-оранжевое торжество победившего пожара. Полнеба в нем. Крыши нет - сгорела. Невозбранно горят стены цеха - борта ладьи убитых викингов... И ветер гнет огромный огонь - парусом! Облегчение и в музыке. Смертью попрали смерть. = А прораб, путаясь в шинели, шапка на затылке, бежит вне себя перед цепью неподвижных заключенных: - Что за зрелище? Что вы стоите и смотрите? Подожгли - и смотрите? Вслед ему на драной рыжей лошаденке едет спокойный старый казах в санях с лопатами. БЛИЖЕ. = Прораб бежит и кричит: - Надо тушить! Бригадиры! Мантров! Полыганов! Надо тушить! Маленький Полыганов (с ним поравнялся прораб). Невозмутимо: - А как? - тушить?.. Прораб размахивает руками: - Как тушить?! Вон лопаты разби... разби... раздавайте людям! Снегом засыпайте! Убежал дальше. Вместо него в кадр въезжает лошадь и голова казаха со щиплой бороденкой, в рыжей шапке (сам казах сидит ниже). До чего ж спокоен казах! - как идол в степи. Полыганов оскалился (не он ли и поджег?..): - Что ж, ребята, приказ - лопаты брать. Снег руби - и кидай туда. Кидай. = Над санями. Безучастно разбирают лопаты. ИХ ЖЕСТЯНОЙ ГРОХОТ. ОБЩИЙ ВИД = пожара. Уже падает сила огня. Уже стены местами выгорела до земли. И - жалкие мелкие человеческие фигурки копошатся вокруг. Набирает силу звука - заупокойная месса. БЛИЖЕ. = О, лучше б их не заставляли! Эти не совместимые с пожаром медленные подневольные движения рабов. Мы движемся, движемся перед их растянутым фронтом. Они скребут лопатами лед - и бросают жалкие горсти его в нашу сторону, в нашу сторону. Лица их, красные от огня, злорадны и скорбны. Заупокойная месса! = Маятник. Мы не видим, где он подвешен (над экраном где-то). А низ его очень медленно качается по экрану, самым видом своим обомшелым показывая, что считает не часы. Он переходит в одну сторону, снимая с экрана догорающий пожар, заменяя его скудным выжженным степным летом, которое мы видим через колючую проволоку. И проходит в другую сторону, заменяя лето пеленой и сугробами зимы (но неизменна осталась колючая проволока). Качанье. Опять лето. Качанье. Опять зима. Последним вздохом умерла музыка. = Последним качанием маятник открывает нам ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН. = Снизу вверх по нему медленно движется белая бумага, на которой с канцелярской красивостью выписано - и голос Мантрова, содрогаясь, повторяет эти слова раздельно: ПОДПИСКА О НЕРАЗГЛАШЕНИИ Я, Мантров, Виктор Викторович, даю настоящую подписку при своем освобождении из Равнинного лагеря МВД СССР, в том, что я никогда и никому не разглашу ни одного факта о режиме содержания заключенных в этом лагере и о событиях в лагере, которым я был свидетель. Мне объявлено, что в случае нарушения этой подписки я буду привлечен к судебной ответственности по Уголовному Кодексу РСФСР. Бумага останавливается на последних строчках. С верха экрана над ней выдвигается ручка с пером. Виден обшлаг защитного кителя с небесным кантом. Снизу навстречу ей появляется тонкая нервная рука Мантрова. Берет перо. Подписывается. На это время рука в кителе скрывается, затем, сменяя руку Мантрова, возвращается с тяжелым пресс-папье и неторопливо промокает, раскачивая, раскачивая ВС╗ КРУПНЕЙ пресс-папье. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Взрыв наглой эстрадной музыки, хохот саксофона. = Белая скатерть во весь экран, и та же самая рука Мантрова тянется за рюмкой. Уносит ее. = Виктор пьет. Опустив рюмку, смотрит горько... = ...на первую скрипку. Тот играет и, кажется, насмехается. Лицо у него такое же толстое и внешне добродушное, как у... НАПЛЫВОМ = что это? С-213? Нахально оскалился, покачиваясь в такт, подмигнул! ШИРОКИЙ ЭКРАН. = Вот и весь оркестр. Нет, это почудилось. Никакого С-213. Ресторанные оркестранты. = И весь ресторан на веранде. Розово-фиолетовые цветы олеандров заглядывают в ее пролеты. = Альбина берет Виктора за руку: - Вам больно в