Ириной кашу, - вздохнул Спартак. - Самому докладывать пришлось, а сам - человек серьезный. Без сантиментов. - И что? - тихо спросил Федор. - А то, что пока самим разбираться велел. Главную задачу ты знаешь, но теперь из-за прокурорского звонка в Москву придется немного обождать. Скажешь Андрею, что Юрий Денисович выехал в Москву на несколько дней и просил отложить их встречу... 2 Повторяю, все предыдущее мы узнали позднее. Здесь все записано достоверно, но не объяснить этого сейчас, до событий, означает, что, кто бы ни читал эти записки, он воспримет дальнейшее столь же сумбурно и путанно, как воспринимали его мы, не зная, что побудило наших противников действовать так, как они действовали. Вскоре после загульного визита Танечки в спортлагерь мне позвонил Андрей. - Звонил Федор, крестный. Зыков согласен на свидание на моих условиях, но просил чуть повременить, так как сегодня ненадолго уезжает в область по делам. Как только вернется, просит пожаловать к нему. Гарантирует столик с армянским натюрмортом. - Как отец? - Врачи пока его не отпускают, но отец так соскучился, что просил меня забрать его поскорее. - Я могу за ним съездить, Андрей. - Спасибо, крестный. Только лучше, если это сделаю я. Вот повидаюсь с Зыковым и на другой же день смотаюсь за отцом. У меня был аврал, я целыми днями пропадал на работе, домой приходил поздно. Танечка кормила меня, укладывала спать, я вставал очень рано и мчался опять на работу. Дома меня застать было практически невозможно, по служебному телефону - бессмысленно, потому что я пропадал в цехах. И поэтому я почти не удивился, когда меня отловил на работе Валера. И сразу же почему-то пригласил меня в мой личный душ-сортир. - Извини, крестный, что беспокою, - сказал он, открыв все краны ванной. - Но у меня - приятные известия. Из Ростова. - Чем же обрадуешь? - Согласно нашей договоренности оба вагона отогнаны в тупик под охрану. Все оформлено как вагонный дефект. То ли обода треснули, то ли еще какая-то железнодорожная напасть. Будьте готовы к возможным звонкам и удивлениям. - Спасибо, Валера, - сказал я, почувствовав огромное облегчение. - Теперь я во всеоружии и буду вступать в переговоры с учетом этого всеоружия. Валера аккуратно завернул все краны и вышел. Я обождал, пока за ним не захлопнулась дверь моего цехового кабинета, и вышел следом, демонстративно вытирая руки. Настроение мое заметно улучшилось. Во-первых, вагоны с пиками и трефами застряли в Ростове под надежной охраной, а во-вторых, у меня появилась надежда уцелеть по крайней мере до той поры, пока мои покупатели не разо-брались в действительных причинах задержки этих патронных вагонов с документами на мое имя. Впрочем, ненадолго поправилось мое настроение. Уже на следующий день мне в панике сообщили о серьезной поломке конвейера автоматных патронов, и я ринулся в цех. Выяснив реальную серьезность этого чепе, я сразу же отзвонил Танечке и предупредил, что ночевать не приду. - Андрей звонил, - сообщила она, выразив вначале свое отношение к нашей до невозможности изношенной заводской технике. - Что у него нового? - Просил передать тебе одну фразу: "Еду на армянский натюрморт". Ты что-нибудь понимаешь? - Понимаю, - сказал я. - И целую. В лучшем случае жди меня под утро. Не раньше. И положил трубку, подумав, что Зыков почему-то изменил свои планы и то ли не поехал в область, то ли внезапно вернулся в Глухомань. 3 Я пропадал на заводе, пытаясь оживить сдохший конвейер, и поэтому все события следующего дня знаю только по рассказам очевидцев. Правда, один из этих очевидцев чудом не стал действующим лицом. Утром, в строго оговоренное время, за Андреем Кимом заехал Федор. На служебной - из гаража спортлагеря - машине, за рулем которой сидел Вадик. - А почему не ты за рулем? - удивленно спросил Андрей. - Так ведь - столик с армянским натюрмортом, - улыбнулся Федор. - Ох, и выпьем же мы с тобой, Андрюха! А Вадик - трезвый водила. Он вообще не пьет ни грамма. А что это ты с дипломатом? - Должок, - хмуро пояснил Андрей. - Точнее - все, что сейчас мы можем вернуть. Если не будет трогать отца - постепенно вернем остальное. С процентами, естественно. - А чего ты его на коленях держишь? Поставь между нами. И нам удобно, и ему удобно. Федор был непривычно оживлен и говорил куда больше, чем всегда. Они с Андреем сели на заднее сиденье, и Федор скомандовал, чтобы Вадик ехал пока прямо. - Дальше укажу, куда сворачивать. - Только заранее, - попросил Вадик. - Я сразу не люблю заворачивать, потому что так не положено. - Старательный, - пояснил Федор. - Заранее скажу, не беспокойся. А пока езжай по прямой. - Далеко? - спросил Андрей. - А разве в нашей Глухомани бывает что-нибудь далеко? - Федор опять улыбнулся. - Я за это ее и люблю, Андрюха, честное слово! Все рядом, все знакомо, не то что в Москве. Следующий поворот налево, водила. Вадик аккуратно повернул налево. Федор болтал не переставая, но то был треп, не имеющий содержания. Андрей слушал молча, а Вадик ехал осторожно, потому что глухоманцы исстари привыкли ходить не по тротуарам, а по улицам. - ...Ну, а мужик-то - не в курсе, представляешь? - продолжал тем временем Федор. - Позвонил в дверь... Заверещал мобильный телефон. Федор достал его из нагрудного кармана, включился. - Слушаю... А, Юрий Денисович? Да, едем, едем, спешим к армянскому натюрморту... Что?.. Купить сигар? Табачный магазинчик - на углу Первомайской? А продавец знает, что вы курите. Да, Андрей рядом. Даю ему трубку. И протянул мобильник Андрею. - Меня? - удивленно спросил Андрей. - Тебя. Юрий Денисович. Андрей взял трубку. Сказал хмуро: - Андрей Ким. Добрый день. Ждете?.. Поговорим за натюрмортом? Ну, хорошо. Сигары кончились? Заедем, конечно, нет проблем. До встречи. Вернул мобильник Федору. - На угол Первомайской, водила. У табачного магазинчика притормозишь, я за сигарами для шефа сбегаю. Табачный магазинчик оказался недалеко, Вадик притормозил. Улица была пустынна, но Федор, вылезая, тем не менее велел поставить машину на противоположной стороне улицы. - Тут рокеры лихачат. Ну, я пошел. И скрылся в магазинчике. Вадик дисциплинированно перегнал машину, поставив ее напротив магазинчика, но - через улицу. И сказал: - Можно мне выйти? Живот что-то прихватило. - Иди, раз прихватило, - сказал Андрей. Вадик вышел и побежал за угол в поисках подходящего заведения. Вскоре из магазинчика вышел Федор с пачкой сигар, заботливо обернутых в бумагу и даже перевязанных ленточкой. - Где Вадим? - По-моему, сортир ищет, - пожал плечами Андрей. - Нашел время! - Федор был очень напряжен. - Обожди, я крикну ему, чтобы немедленно... И захлопнул дверь автомобильного салона... - Вадим!.. Бегом ко мне!.. Дальнейшее - со слов Вадика. Так, как записано в милицейском протоколе: - Я вышел из-за угла как раз тогда, когда Федор захлопнул дверь салона. Но не успел сорваться с места по его приказу, когда увидел, как Федор вдруг пригнулся и бросился за багажник. Там он почему-то присел и обхватил руками голову. И почти тотчас же в салоне грохнул сильный взрыв. На меня дохнуло горячей волной, но я не упал и успел увидеть, как Федор рванулся к дверце, открыл ее, схватил дипломат Андрея и что есть силы побежал в противоположную сторону... 4 Я следил за сборкой конвейера, когда мне позвонили из проходной и сказали, что какой-то мужчина требует, чтобы я немедленно вышел к нему. И что с ним - чумазый парень, который рыдает навзрыд. Я немедленно бросился к проходной и увидел Валеру и Вадика. - Что случилось? - Андрея взорвали в машине, - изо всех сил сдерживая себя, сказал Валерий. - Я на работу шел, вдруг слышу: взрыв. И что меня понесло к месту взрыва, не могу объяснить. Но прибежал первым: никто кругом и ухом не повел, уже привыкли не рыпаться. Вижу - возле машины этот в истерике бьется, а в машине... - он с трудом проглотил комок... - в машине - Андрей. Полчерепа разнесло, всю лицевую часть. - Андрей? Наш Андрей?.. - Наш Андрей. Я сразу же вызвал милицию. Они приехали тут же - ехать-то всего ничего. Хотели Вадима за-брать, потому что лицо - в гари от взрыва, но он сумел им все объяснить. Отпустили под подписку, я поймал машину и - к тебе, крестный. Это - Федор. Вадим указал на него, его уже ищут, только он - далеко от нашей Глухомани. - Меня убьют теперь. Меня убьют, - бормотал Вадик, размазывая слезы на грязном лице. - Убьют. Я их знаю... - Не убьют, не реви! - гаркнул Валера. - Я тебя так спрячу, что мама родная не найдет. Что будем делать, крестный? - Поедем ко мне. Сейчас отдам распоряжения на конвейере, возьму машину и - к нам. - Да не к тебе! - с досадой поправил Валера. - К прокурору ехать надо, пока ему какой-либо версии не подкинули. Давай, крестный, ждем. И не теряй головы. Я бежал в цех отдать распоряжения с жарким чувством стыда в душе. Валерий был абсолютно прав: я растерялся от его новости и в известной мере перестал здраво оценивать обстановку. Андрея не вернешь, как ни мучительно в этом признаваться. Осиротела вся семья, потому что я даже подумать боялся, что теперь будет с Альбертом Кимом, только-только начавшим приходить в себя после инфаркта. Мне предстояли очень тяжелые дни, и следовало как можно скорее брать себя в руки. Дав указания на конвейере, я помчался в дирекцию, чтобы объяснить, где меня искать в случае острой необходимости. Танечка встретила меня таким взглядом, что я сразу понял: ей уже все известно. И сказал: - Да. Андрей. - Знаю, - тихо сказала она. - Тебе звонили. - Кто? - Зыков, прокурор, Хлопоткин и, конечно, Спартак Иванович с Тамарочкой. - Выражали соболезнование? - Я криво умехнулся. - И призывали к совместной борьбе с криминалом. - Я - к прокурору. - Звони. К прокурору мы смогли прорваться только через три дня. Он рыл по свежим следам, и мы понимали, что органам следствия сейчас просто не до нас. Но оставили записку с просьбой позвонить, он наконец-то позвонил, и мы попросили о срочном свидании. - Большое несчастье, - сказал прокурор, пожимая руки. - Вот свидетель, - сказал я, положив Вадику руку на плечо, чтобы он опять не начал трястись. - Все на его глазах. - Как?.. - Показалось мне тогда, что прокурор был неприятно озадачен этим обстоятельством. - Мои работники докладывали, что никакого свидетеля нет, что... - Он со страху сразу ко мне сбежал. - Догадываюсь, - вздохнул прокурор. - Ну, рассказывай. Что и как. Вадик к тому времени уже успокоился. Он нам доверял, а значит, убежден был, что мы ему всегда поможем. Он, вполне вразумительно и строго следуя очередности событий, рассказал прокурору все, что было и что он видел. Не заикался, не запинался, ничего не выдумывал, и прокурору вроде бы это понравилось. - Никуда не уезжай, - сказал он. - Ты - главный свидетель. Может, спрятать тебя куда-нибудь? - Не надо, - мужественно отказался Вадик. - Ну, разберемся. - Похоже, последние слова Вадима прокурору не понравились. - Ступайте и обождите в коридоре. А ты, - это касалось меня, - задержись. Парни вышли. Я задержался. - Я тебя почему задержал, - как-то неуверенно сказал прокурор, глядя при этом в стол. - Я ведь не местный, и знаешь, что в глаза бросилось? Слухам вы здесь верите с лету и без всяких доказательств. Ну, к примеру, возьмем стрельбу в дискотеке. Я открыл дело в соответствии, кстати, с показаниями твоих парней... - Моих? - Ну, которых ты и сегодня привел. В этом смысле. Доложил в Москву через голову области, поскольку - убийство. А мне - неправильно мыслишь, не теми категориями. Это разборки меж группировками, и ваши здесь ни при чем. Налет совершили подмосковные, то ли из Люберец, то ли из Софрина. Мы сами это дело ведем, так что закрывай свою глухоманскую самодеятельность. Ну, выговора не вкатили, но на вид поставили. Так что очень тебя прошу, помалкивай, а? И ребятам своим прикажи, чтоб язычок - на замок. Без вас разберемся. - Андрея Кима взорвали в машине. - Во мне все вскипало, но я старался держать себя в руках. - Афганца, его не только у нас знают, его и в Москве знают. Бомбу под видом коробки сигар принес Федор Антипов, друг по Афгану, между прочим. И Вадима взорвать надеялся, да его случай спас, не было его в машине, а взрыватель уже секунды считал. И Федору только и оставалось, что присесть за багажником, но Вадим-то все видел. - Видел результат, так он нам и без твоего Вадима изве-стен. А бомбочку этот друг афганский взял в табачном магазине. Ты знаешь этот магазин? - Нет. - Я был несколько растерян напористостью прокурора. - И никто не знает, потому что не было его до дня взрыва, - жестко продолжал прокурор. - Там была частная зубодерня, в которой, как известно, никаких сигар не продают. - Ну и что? - А то, что дня за два до преступления зубной врач получил телеграмму с вызовом в область вместе с женой. Срочная телеграмма о критическом состоянии его матери. Он прикрыл свой зубной кабинет и тут же уехал. А на другой день, по свидетельству соседей, прибыли какие-то молдаване, убрали старую вывеску и повесили новую. А соседи даже не поинтересовались, почему вдруг, такие у нас теперь нравы. Вот к этой новой вывеске "Табачная лавка" Федор и приказал мальцу ехать за сигаретами. Теперь тебе понятно, как готовилось покушение? То, что Федор сунул Андрею Киму в руки бомбу, это ясно, и Федора мы искать будем. Но он - исполнитель, а кто за ним стоит? Кто всю эту кровавую комедию разыграл? А ты шумишь и следствию мешаешь. - Погоди, погоди. А Зыков что говорит? - А Зыков говорит, что попросил купить ему сигар, только и всего. И крепко, с надеждой, что ли, руку пожал. Вышел я от прокурора крайне им недовольный. Он уже не рыл, как когда-то говаривали про него, он зарывал убийство Андрея, изо всех сил пытаясь обвинить во взрыве каких-то варягов. Как то было с расстрелом дискотеки. Так я думал, все во мне кипело, и на вопрос Валеры, как, мол, там дела, гаркнул вдруг: - На место! К тому табачному! Прибыли к "тому табачному", на котором теперь красовалась вполне скромная доска рядом с входом: "ЗУБНАЯ ТЕХНИКА. УДАЛЕНИЕ И ВОССТАНОВЛЕНИЕ". - За Вадика отвечаешь, - буркнул я Валере и бросился в "Зубтехнику", будто три ночи не спал от боли. Вошел в маленький кабинетик на одно кресло, а оглянуться так и не успел... - Друг ты мой ситный! - возопил вдруг некий белый халат и стиснул меня в объятьях. - Сколько лет, сколько зим!.. Господи, зубной техник Николай, да вдобавок и с супругой Виолеттой, которых я знал еще до всяких там бурских выстрелов. Тот, что всем дамам предлагал рвать здоровые зубы, обещая вставить еще лучше. Еле дошел до дела, расцеловав и его, и ее трижды и дав слово непременно их навестить. Он приехал только вчера вечером, но о взрыве и гибели Андрея уже знал, потому что в области с него снимали показания, как зубной кабинет превратился в табачную лавку. Он мне все это подтвердил, а потом вздохнул и, понизив голос, добавил: - Знаешь, что тут самое главное? Самое главное, что моя мама, дай ей бог здоровья, никакой телеграммы нам с Виолеттой не присылала. Я сказал прокурору об этом и телеграмму ту, срочную, передал. А он и говорит: - Ваши показания мы в протокол вносить не будем, чтобы вас лишними вызовами не беспокоить, а вот телеграмму в дело включим. Это вещественное доказательство. - Значит, телеграммка уже исчезла, а твои показания не включены в протокол, - я усмехнулся и покрутил головой. - Ну, ловкачи!.. Николай виновато развел руками. ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1 - Вот и закона у нас уже нет, - с горечью усмехнулся Валерий, когда я ему рассказал о последнем напутствии прокурора зубному Николаю. У меня было такое же ощущение, только не горечь я испытывал, а нечто совсем иное. Что-то вроде злого непослушания. Желание не подчиниться обстоятельствам, а сопротивляться им из последних сил. Нет, не представителям закона, а тем, кто заставлял этих полномочных представителей с радостной готовностью отказываться от уже возбужденных уголовных дел либо зарывать их в грудах второстепенной текучки. Вроде бы ищем, вроде бы стараемся, а воз и ныне там, потому что не там ищем и не для вас, дорогие граждане, стараемся. С этими мыслями я прокрутился в постели до рассвета. Вставал, курил, вновь пытался заснуть, а в висках стучало: "Почему? Почему? Почему?.." А потом вдруг понял. Понял, что форма нашей жизни не соответствует ее содержанию. Не тот костюмчик напялили мы во времена дешевой распродажи собственной демократии... Тяжелее дней не припомню. Поехали к Кимам, "неотложку" в кустах спрятав. Я лично все рассказал Лидии Филипповне, а она, оказывается, и без меня все уже знала. Наша беспощадная к врагам правопорядка милиция ее на опознание вызвала. - У него лица нет, - очень тихо сказала она. - Совсем нет, взрывом его лицо унесло. И - не слезинки. Окаменела. Танечка шепнула мне, чтобы я вышел и оставил их наедине. Я пробормотал что-то необязательное, дежурное что-то и к дверям направился. А Лидия Филипповна вдруг: - Подготовь как-то Альберта. Пожалуйста. Я не смогу. Я не смогу. - Завтра же утром выеду, - сказал я и вышел. И правильно Танечка подсказала. Пока я ходил вместе с ничего еще не знающим Володькой, слушал его, ничего не слыша, и курил одну сигарету за другой, Танечка заставила Лидию Филипповну зарыдать. И "неотложка" не понадобилась. 2 Утром я, проторчав ночь на конвейере и окончательно наладив его, на самолете помчался в Москву. Самолет был старым, маленьким - словом, нашим, глухоманским, нам тут других не положено. Его швыряло и бросало, он скрипел всеми своими суставами, но - дотянул до Москвы, хотя я полагал, что такой подвиг ему уже не под силу. Я схватил такси и из Домодедова погнал прямо в больницу. Голова трещала и от недельных недосыпов, и от бессонной ночи, но больше всего, конечно, от тех слов, которые я должен был найти в себе, чтобы не угробить Альберта. А их не было, и я их напрасно искал. Передо мной все время стоял живой Андрей Ким, знаменитый среди воинов-афганцев разведчик, и лицо его на моих глазах исчезало, разорванное взрывом. И я никак не мог избавиться от этого наваждения... И все рассказал заведующему отделением, который сейчас лично наблюдал Альберта. Все, вплоть до кровавого месива, которое сделало из лица его сына сработавшее в руках взрывное устройство. - Сказать необходимо, - начал он, выслушав меня и хорошо подумав. - О том, что лица нет, ни слова. Просто - погиб. На похороны я его все равно не отпущу. - Он так любит сына... - Я хочу, чтобы ваш друг жил, - жестко ответил доктор. - Сейчас ему сделают укол, вы пока обождите. Когда укол подействует, я его сам к вам приведу. И предупреждаю, буду присутствовать при разговоре. - Он все равно на похороны сбежит. - Не сбежит, потому что будет спать не менее десяти дней. Под капельницей. И кормить будем через трубку. Ждите в моем кабинете, я скажу, чтобы сюда никого не пускали. И вышел. Через полчаса он вернулся вместе с Кимом. Альберт выглядел сонным, говорил заторможенно, но все понимал, и я сообразил, что ему вкатили добрую порцию какого-то сильного успокаивающего средства. Я сказал, что Андрей погиб от взрыва в машине, не вдаваясь в подробности. Он обмяк, я обнял его, а он прижался ко мне, как маленький. И молчал. И только две жалкие слезинки сползли по его щекам. Дома ждал Валера. - Я спрятал Вадика, - сказал он. - Где - не спрашивай, надежно спрятал. А потом поехал в спортлагерь вместе с Сомовым, который почему-то согласился туда поехать без всяких моих просьб. В лагере нас чуть ли не под конвоем добрых молодцев в форме провели прямиком к Звонареву. Он, как выяснилось, временно исполняет обязанности начальника. - На время отсутствия Спартака Ивановича, - вставила Танечка. - Я знакома с их иерархией. - Возможно, он не докладывал, - суховато ответил Валера. - Сомов предъявил копию показаний Вадима и потребовал выдачи Федора. На что Звонарев сказал, что они сами ищут Федора и Вадима. Что они утром взяли по наряду машину, она взорвалась, кто-то там погиб, а оба скрылись. И спросил, что нам известно о месте пребывания Вадика. Сомов с чистой душой признался, что милиция сама его ищет, а я сказал, что знать не знаю и ведать не ведаю. На этом мы и расстались. Как, по-твоему, крестный, он врет или они и вправду ищут Федора? - Может, врет, а может, и вправду ищут. Федор засветился на крупном преступлении, многое знает, и они его, по всей вероятности, уничтожат. - Значит, я должен найти его первым, - жестко сказал Валерий и встал. - Ты куда? - спросила Танечка. - А ужин? - Искать Федора, пока они его не нашли, - отрезал Валерий. - Крестный прав: Федор многое знает. И все расскажет мне, если я его найду первым. - Федор очень упрям, - вздохнула Танечка. - Если он упрется, ты и клещами из него слова не вытащишь. - Сам расскажет без всяких клещей, - недобро усмехнулся Валера. - Я знаю его слабое место. Пока. И вышел. 3 На другой день - обычный, рабочий - Танечка отпросилась с работы сразу после обеда: она решила поехать к Кимам и приглядеть за Лидией Филипповной. Я отпустил ее, сказав, чтобы не торопилась возвращаться, что поужинаю сам, а Кимам надо помочь, так как через два дня ожидались похороны Андрея. Я пришел домой вовремя, поскольку авралы наши заканчивались столь же внезапно, сколь и начинались. Танечки дома не было, я поставил разогревать ужин и только уселся с газетой в руках, как раздался звонок в дверь. Я прошел в переднюю, открыл... На пороге стоял Спартак Иванович собственной персоной. Без Тамарочки, но зато с увесистой кошелкой в руке. - Ну, чего обмер? Так и будешь меня на пороге держать? Я жрать хочу. И выпить. Я молча посторонился, усиленно соображая, что привело Спартака ко мне. А Спартак прошествовал на кухню, даже не спросив, где Танечка. Здесь он допустил крупную ошибку, поскольку я сообразил, что его визит связан с агентурными донесениями. И разведка донесла, что я в этот вечер одинок, как белеющий парус. Пока я соображал, Спартак вернулся и вручил мне сумку с бутылками. И - опять ворчливо: - Думаешь поди, разведка работает? С таким лопухом, как ты, никакая разведка не нужна. Я позвонил в твой секретариат, и твоя дежурная сказала, что Татьяна отпущена с работы, а ты где-то в цехах. Отсюда я делаю вывод, что Танечку ты отпустил к Кимам, а сам в одиночестве придешь домой. И решил, что лучшего времени объясниться под бутылку мне бог не даровал. И вот я здесь. Давай на стол накрывать. Быстро и грубо. По-мужски. Накрывали грубо, по-мужски, то есть ставили самое необходимое, без чего не сглотнешь и не прожуешь. Процедура эта занимала минимум времени, поэтому Спартак, запу-стив линию накрывания в моем лице, отправился на кухню и, когда я кончил метать тарелки, вилки и рюмки, вернулся с тремя тарелками. С ветчиной, колбасой и сыром. - Доставай хлеб, и поехали, - сказал он, выгружая бутылки с коньяком и минералкой. Когда я принес хлеб, рюмки уже были наполнены под обрез. - Бери, - сказал Спартак. - И не садись. Первая - поминальная. - Совесть у тебя не шевельнулась? - тихо спросил я. - С совестью у меня - старая договоренность. - Спартак вздохнул, помотал головой. - Мое дело - душу очи-стить, твое - пить или не пить за ее очищение. Принимаешь такое вступление? Я промолчал. Но рюмку поднял. - Я не знаю, какая сволочь заказала Андрея Кима, - начал он, помолчав. - Но я знаю, кто выполнил этот заказ... Я невольно вздрогнул, а Спартак заметил сквозь зубы: - Коньяк не расплескай. Мои ребята ищут Федора точно так же, как его ищут твои, милиция и прокуратура. Давай дадим друг другу слово, что если его найдем мы - твои ребята или мои, без разницы, - он сдохнет без всякого суда. И сдохнет смертью мучительной. Нечеловеческой смертью. Даешь слово? - Федор прячется в твоем спортлагере, - сказал я. - И ты об этом прекрасно осведомлен. - Клянусь!.. - Он прижал руку к сердцу. - Чем хочешь, клянусь. Самым святым, памятью матери, что в лагере его нет. Поверь мне, поверь!.. Говорил он со столь несвойственной ему искренностью, что я опять промолчал. Я пребывал в полном смятении, понимая, что Спартак играет со мной в какую-то неведомую мне игру, правил которой я не знаю. Играет легко, шутя, с удовольствием и азартом, но в данном случае говорит правду. И я не мог ни спорить с ним, ни соглашаться. Я мог только молчать и слушать. И это пассивное восприятие его велеречивых откровений было тем максимумом, на который сейчас была способна моя воля. - Молчание - знак согласия. П\шло звучит, как и всякая банальность, но в данном случае - точно. Сказал он эти слова с какой-то горькой насмешкой, но тут же вздохнул, помолчал, став очень серьезным, и продолжил: - Я ведь Андрея просил помочь мне в лагере со строевой подготовкой и боевой учебой. Андрея, а не Федора, потому что Андрей всегда был для меня Андреем Кимом, знаменитым командиром разведотряда в Афгане, а Федор так и остался всего лишь Федором. Но Андрей меня не любил и мне не доверял, а потому я получил жадного, глупого и же-стокого инструктора вместо умницы и настоящего мужика. И это ничтожество в конце концов и угробило Андрея. И я его найду. Будешь ты мне помогать или нет - все равно найду. Федору не жить, клянусь в этом. А Андрею Киму - светлая память. Торжественно поднял рюмку, и мы выпили столь же торжественно и молча. - А заодно найду и его дружка и сообщника, этого кретина Вадика, - негромко добавил Спартак, вытаскивая из тарелки ломтик лимона. Не скажи он этой фразы - все пошло бы по-другому. Не только тогдашний разговор наш, но и все последующие события. Все, убежден. Но он - сказал, и я сразу же понял, с какой целью затеян этот поминальный спектакль. Они искали Вадима, искали в поспешности и, как мне показалось, в панике. А это означало, что Вадим знал нечто такое, что представлялось им крайне опасным и что должно было с ним вместе заглохнуть навсегда. И куда-то подевалось то внутреннее, сковывающее напряжение, я мог улыбаться, отвечать шуткой на шутку и принял игру Спартака, потому что, как мне показалось, понял ее правила. - Садись. Нормально поедим, нормально закусим. А что касается поисков Федора, я готов соответствовать тебе всеми силами. Спартак глянул на меня несколько подозрительно - вероятно, почувствовал внезапную метаморфозу, перевернувшую все в моей душе, и занял свое место за столом. - У тебя есть хотя бы предположения, где Федор может скрываться? - У тебя в лагере, - сказал я, лучезарно улыбаясь. - Верю, что ты об этом можешь и не знать. Искренне верю и буду искренне рад, если ошибаюсь относительно твоей осведомленности. - Радуйся, - он улыбнулся в ответ. - В спортлагере его нет и не было. Как, по-твоему, он мог улизнуть из нашей Глухомани? - А почему бы нет? - Да вроде все схвачено надежно, - вздохнул он. - А проселки? Попутные машины? Автобусы, наконец? Скажи откровенно, у него деньги есть? - Есть, - признался Спартак, основательно подумав перед тем, как сказать. - Ведь это он убил Хромова и забрал весь куш. - А из чьего кармана этот куш? - Не знаю, - буркнул Спартак, разливая коньяк. - Знал бы, так Федор давно уже жарился на том свете. Да ладно, не стоит этот подонок нашего разговора. Давай еще раз за то, чтобы наша земля пухом была для настоящего мужика Андрея Кима. А потом я тебе кое-что скажу. Не чокаясь. Выпили, зажевали. Спартак молчал. - Ну? - Что? - он встрепенулся. - Прости, задумался. Так об Андрее. Его похоронят на аллее Героев, я уговорил Хлопоткина и всю его демократическую ораву. Да и не где-нибудь, а рядом с нашим первым глухоманским героем Славиком - там местечко каким-то чудом уцелело. Это нелегко было провернуть, признаюсь, но решение принято, послезавтра - торжественные похороны. Я ведь и с командиром полка договорился. Он выделяет автоматчиков и взвод для почетного марша. Вот после этих торжественных похорон мы с тобой и потолкуем, где и как искать Федора. Лады?.. Быстренько налил и быстренько чокнулся. Будто ставил точку. А я выпил как-то машинально, что ли. Я подумал вдруг о странных совпадениях в жизни, которые иначе, как мистикой, и не назовешь. Это ведь Андрей привез в Глухомань пустой цинковый гроб, который стал для Глухомани первым "грузом-200" и отсчетом павших в Афгане и Чечне глухоманских парней. А теперь ляжет рядом с ним под номером "два". А по сути - под первым номером, потому что первый - пустышка. Как в домино... 4 Андрея хоронили через два дня, как и сказал Спартак, и таких похорон наша Глухомань не видела, пожалуй, никогда. Была масса венков (самый роскошный - от Юрия Денисовича Зыкова), троекратный салют автоматчиков и торжественное прохождение взвода при склоненном знамени. Народу было великое множество, я стоял возле Лидии Филипповны, чтобы помочь в случае нужды, хотя на соседней аллее дежурила неизвестно кем вызванная машина "скорой помощи". А Танечка - где-то неподалеку, как мне казалось (в начале церемонии я еще видел ее, но потом Танечку куда-то оттиснули, когда стали возлагать венки). И хоронили Андрея Кима рядышком с могилой, в которой был торжественно закопан пустой цинковый гроб. Который лег в основу всего нашего глухоманского геройства в чеченской войне. А до этого было множество речей. Из Москвы приехали аж две делегации воинов-афганцев: одну прислал комитет афганцев, а вторую - воины-десантники. Уж не говорю про бывший совхоз, а ныне акционерное общество, не говорю о школьных друзьях, не вспоминаю вообще о глухоманцах, которых было, как никогда прежде. Кроме них оказалось множество официальных, общественных и всяческих иных организаций не только из области, но даже из Москвы. И когда я увидел это необычайное для глухоманских похорон многолюдство со скорбными лицами и венками, я подумал, что прощаются не просто с подло взорванным в машине хорошим, смелым и добрым парнем, но в большинстве своем исполняют чье-то указание, играют спектакль все того же неизвестного мне, но весьма даже расчетливого режиссера. Впрочем, подумать-то подумал, но мне было не до размышлений. Лидия Филипповна еле держалась на ногах, медсестра из "скорой помощи" капала ей какие-то капли, а я поддерживал ее, потому что самостоятельно она бы не устояла. Не устояла просто потому, что неизвестный мне режиссер расписал речи для представителей чуть ли не всех делегаций, не говоря уже о комитете воинов-афганцев и местной власти во всех ее звеньях. И это было не просто фальшиво, это было жестоко, потому что удлиняло и без того процесс мучительный. И несчастная Лидия Филипповна прилагала все силы, чтобы не потерять сознание хотя бы до того, пока не опустят гроб в яму. Но, слава богу, сил у нее хватило. Отговорили, отплакали, попрощались - что, кстати, тоже вылилось в длинную очередь, - и могильщики наконец-то опустили гроб, наконец-то засыпали его и сформировали холмик. И опять началось долгое прощание, так сказать, прощание номер два. Люди шли и шли, чтобы возложить венки или хотя бы свой собственный скромный букетик. И это длилось мучительно, потому что очередь желающих двигалась медленно и мы не могли уйти. Многие глухоманцы уже начали покидать кладбище, я окончательно потерял из виду Танечку, а люди все еще шли с венками и букетиками... Вот тогда я и расслышал дикий женский крик. Я никогда в жизни и представить себе не мог, что женщина способна так кричать, а потому не испугался, а насторожился, подумав, что в толпе, валом валившей с кладбища, кто-то наступил или упал на уже упавшую женщину, что образовалась куча мала, что со страху закричала какая-то особенно истеричная. Так я подумал, а если бы и не подумал, то все равно не двинулся бы с места, потому что Лидия Филипповна окончательно обессилела и я практически держал ее на весу. От этого женского вопля, полного боли и ужаса, у нее подкосились ноги, и я сказал медсестре, чтобы та бежала за врачом. Она и побежала, криков больше слышно не было - или мне тогда казалось, что их уже не было. Медсестра стала продираться к машине, очередь с цветами начала двигаться быстрее, и люди спешили к выходу куда энергичнее, чем до этого, а я все равно вынужден был оставаться на месте, поддерживая Лидию Филипповну вместе с Володей и Катюшей. Наконец "скорая" прорвалась на нашу аллею, мы с Володькой кое-как дотащили до нее уже теряющую сознание Лидию Филипповну, и все трое - то есть я, Катюша и Володька - забрались в машину и поехали в больницу не через выход, по которому большинство покидали кладбище, а через официальные ворота. Лидию Филипповну уложили с сердечным приступом, я поговорил с врачами, узнал, какие требуются лекарства, отвез домой осиротевших детей и только после этого вернулся домой. И очень удивился, увидев, что Танечка дома еще не появлялась. Такое у нас случалось: Танечка всегда спешила сначала туда, где чувствовала себя особенно нужной, а уж потом, когда оказывала какую-то помощь, успокаивалась и бегом бежала домой. На похоронах подобное вполне могло случиться хотя бы потому, что много девушек были тайно влюблены в Андрея, и поэтому я не волновался. Принял душ, переоделся, приготовил ужин. А Танечки все не было и не было. Тогда я сел на телефон и стал обзванивать всех ее подружек и знакомых. Нет, никто о ней ничего не знал. Да, ее видели на кладбище, а потом потеряли точно так же, как потерял и я. И лишь одна с каким-то странным недоверием спросила: - Как?.. Вы ничего не знаете?.. - Ничего, - с вдруг вздрогнувшим сердцем сказал я. - А что, собственно, случилось? А там бросили трубку. Я стал набирать снова и снова, но трубка отвечала короткими гудками, и я сообразил, что, дав отбой, ее просто не положили на рычаг. Девица эта не принадлежала к числу подружек - просто когда-то была ее одноклассницей, и я позвонил ей только потому, что номер ее телефона оказался в нашей телефонной книжке. Но разговаривать там со мной явно не желали, вопросы меня скорее насторожили, чем испугали, поэтому я перестал ей дозваниваться. Положил трубку, побродил по комнате, но, как говорится, посеянное всходит, и я стал ощущать всевозрастающее беспокойство. Я уже метался по квартире, решая, куда пойти, когда телефон зазвонил. Звонок был длинным, междугородным, я бросился к телефону, поднял трубку. - Крестный? - Голос Валерки звучал очень напряженно. - Я отвез Танечку в область и устроил в хорошую больницу, так что не беспокойся. Жить будет. - Что?! Я не сел - я рухнул на стул. - Жить будет, я тут с врачами консультацию провел... - Что случилось, Валерий? Что с Танечкой? - Ты что, не знаешь? - Нет. Да говори же, говори! Я ничего не знаю! Возникла длинная пауза, но я слышал, как трудно дышит Валерий, и поэтому молчал. - Я шел впереди, там - узкий проход, я ей дорогу прокладывал. Вдруг - дикий крик за спиной. Оглядываюсь: наша Танечка, согнувшись, двумя руками закрывает глаза. И ни слова на все мои вопросы, только стонет. Я хватаю первую же машину, сажаю Танечку и - в областную больницу. Там обследовали и сказали, что в нее то ли плеснули чем-то, то ли в лицо ударила струя газа из газового баллончика. Сказали, что она - в шоке, чтобы я с ней не разговаривал, а сразу же позвонил тебе. Но она уже вне опасности, крестный. Жди, сейчас выезжаю. Как только поймаю машину. Все , жди, подробности - по приезде. И трубка загудела короткими гудками. И - ПОСЛЕДНЯЯ 1 Я метался по квартире, и мысли мои с еще большей бестолковостью метались в голове. Кто прыснул Танечке в лицо из газового баллона? Кому, зачем и для чего это было нужно? Случайность?.. А почему такой, словно передавленный голос у Валерия? Почему он дважды сказал "жить будет", явно повторяя слова врачей? Почему? Почему? Почему? Зазвонил телефон. Я бросился к нему, схватил трубку. - Да!.. И в ответ - бархатный голос: - Не потревожил? Тогда добрый вечер. Это Юрий Денисович рискнул вас побеспокоить. - Побеспокоили. Какие проблемы? - Проблемы у вас, уважаемый друг. У вас. Трефы с пиками сбросили в прикуп на станции Ростов. Это вам известно? - По техническим причинам. Узнавал. - Один вагон действительно с треснутым ободом. А почему задержан с ним вместе второй? Узнавали? - Одна накладная на оба вагона. - Допустим. Однако вам, уважаемый друг, придется отправиться в Ростов и протолкнуть оба вагона до станции назначения. Иначе известный вам документ внезапно появится в ФСБ. - Слушайте, Юрий Денисович, у меня с женой несча-стье. Она в больнице... - Это не несчастье. Это - предупреждение. И - короткие гудки. Предупреждение?.. Это в корне меняло дело. Это была уже не случайность, а сознательный и очень расчетливый удар по моему самому больному месту. И самому незащищенному. Противник знал, куда и как бить, чтобы его пики с трефами принесли ему баснословные барыши. Спать я так и не ложился, понимая, что все равно не усну, только намаюсь. В семь утра наконец-таки позвонили в дверь, я открыл и увидел Валерия с лицом странным, измятым и каким-то потерянным, что ли. Он молча прошел в квартиру, молча снял плащ. - Ну, что там? - Там - плохо, крестный, - тихо сказал он. - У тебя водка есть? Давай врежем по стакану, а то, боюсь, не все ты выдержишь. - Она жива? - Она жива. Не в этом дело. Наливай водку, остальное - после доброго стакана. Спорить с Валеркой было бессмысленно: он был упрям и стоял на своем до конца. Поэтому я покорно достал бутылку, два стакана, разлил их под обрез, и мы выпили. - Ну? Рассказывай. Валерий долго молчал, крутя стакан в руке. Потом сказал, не поднимая глаз: - В нее плеснули серной кислотой, крестный. Плеснули на голову, но одна струйка стекла на лицо по прядке. Она ведь носила прядку над левым глазом. Так глаза нет больше. Выжгло его. И по всей левой щеке... Он вдруг замолчал, протянул стакан. - Наливай. Я налил просто потому, что у меня не было ни слов, ни сил. Я отупел и одеревенел настолько, что требовалось время, чтобы я снова стал человеком разумным. Валера залпом выпил второй стакан, аккуратно, без стука поставил его на стол. - Но она будет жить, крестный. Будет. Это я тебе говорю. И это - самое главное. - Я утром поеду к ней. - Нет, ты никуда не поедешь. Танечка очень просила, чтобы ты не приезжал. - Почему? Как так - не приезжал? Я же люблю ее. Люблю! - Дурак ты, крестный, - вздохнув, сказал Валера. - И она тебя любит, понимаешь? А она - женщина, и пока ей не пересадили кожу, она тебе показываться не хочет, это ты, надеюсь, понимаешь? Женщина она. Настоящая женщина, не то что эти вертихвостки кругом. И я понял, что и Танечка права, и он - прав. И мы замолчали. Потом Валерий молча поднялся и направился на кухню. - Куда ты? - Жрать хочу. Есть что в холодильнике? Я приготовлю, ты сиди покуда. Привыкай к новостям. И вышел. А я ни о чем не мог думать. Я не мог собрать мысли для того, чтобы ими пользоваться. Предо мной стояла Танечка. Моя Танечка. Моя рыжая Танечка, которая однажды надела паричок... Стоп. Не понимаю, почему, но мысли мои встали в строй и опустили руки по швам. Паричок. А о нем дважды упоминала Тамара, ненавидя за этот паричок мою Танечку. Один раз это промелькнуло в записях Метелькина, которые сохранил несчастный сын его, думая, что это - фотограф