ии. А второй... Второй - в армянском зале ресторана Херсона Петровича, когда я случайно отклонился и попал в точку, в которой услышал разговор Спартака с Тамарой. Она что-то упомянула о паричке, а он ее оборвал, сказав - я ясно вспомнил эту фразу: - Оставь свое бабство!.. А сегодня мне звонил Зыков. Спросил о застрявших в Ростове вагонах и сказал: - Это не несчастье. Это - предупреждение. Это - предупреждение. То, что искалечили мою Танечку, всего-навсего предупреждение мне, чтобы не вздумал задерживать вагоны с пиками и трефами. Если я этого не сделаю, они найдут способ убить Танечку. Сомнений тут быть не может. Никаких сомнений: деньги сегодня - превыше всех жизней, не говоря уже о любви. Вернулся Валерий с сковородкой яичницы на сале. - Есть будешь? - Нет. Слушай, Валерий, если мы их не уничтожим, они убьют сначала Татьяну, а потом и нас с тобой. Ты это понимаешь? - Понимаю, крестный, - сказал он, с аппетитом поглощая яичницу. - Я уже решил, что делать. - Что именно? - У тебя есть отличная взрывчатка на заводе. Я обмотаюсь ею, подключу взрыватель, приду в их логово и взорву всех к чертовой матери. - Ты решил стать камикадзе? С чего это вдруг? - Потому что я люблю твою Татьяну. Люблю давно, она об этом не знает, а тебе сказал только потому, что ради такой женщины я готов взорвать себя вместе со всей этой кодлой. Надеюсь, ты не ревнуешь? - Тебя не подпустят к этой кодле и на пушечный выстрел. Там очень охрана будь здоров. - Как-нибудь... - Как-нибудь не получится. Туда пропустят только меня, если я сошлюсь на застрявшие вагоны. Но при этом ощупают с ног до головы, и вся твоя затея со взрывчаткой тут же и закончится, а меня пристрелят в подвале. Это - первое. Второе в том, что покуда где-то гуляет взорвавший Андрея Федор, мы должны остальное пока отложить. Время еще есть, потому что они не могут убить меня, не получив своих вагонов. Вот его мы и потратим на то, чтобы поймать Федора. Поймать и наказать так, как ему и не снилось в кошмарном сне. - Какое-то время у нас есть... - задумчиво сказал Валера. - Андрей говорил, что лучшие разведчики - ребятишки. Используй их пронырливость, если сможешь. - Понял, крестный. Это - дело. Посплю часа два и... Он внезапно замолчал. - Чего ты примолк? - Посплю два часа и поеду к Танечке. Ты уж извини меня, но ей это необходимо. А потому я пошел спать. Вернусь от Танечки - продолжим, как говорится, наши игры. Не беспокойся, Федор от нас не уйдет. - Да, еще одна новость, - вдруг вспомнил я. - Ко мне заходил Спартак. Спрашивал, где Федор, клялся всеми святыми, что в лагере его нет, и, знаешь, я ему поверил. Ты это учти, пусть парнишки шуруют в других местах. - Понял, крестный. Я пошел спать. И вправду рухнул на диван, даже не сняв ботинок. Я его кое-как раздел, накрыл одеялом и стал ждать неизвестно чего. 2 Так мы объявили войну. Войну противнику, который был заведомо и многократно сильнее нас, и если бы узнал о наших планах, нас бы уничтожили быстро, ловко и беспощадно. Отсюда следовал вывод: никому, никогда и ни под каким видом не проболтаться о нашей сверхзадаче. О нашем мщении за женщину, которую, как выяснилось, мы оба любили. Значит, пока следовало играть в их игры. Играть безошибочно, не переигрывая, но и не поддаваясь без известной доли сопротивления. И пока Валера спал, я позвонил Юрию Денисовичу. - Не разбудил? - А, это вы. - Голос был сонным. - Глаза продрал, но уже соображаю. Что-нибудь новенькое? - Просто хотел доложить, что переговорил кое с кем в Ростове. Так, по старым связям. Мой знакомый подробно-стей не знает, но акт о выбраковке вагонов видел собственными глазами. Обещал поговорить с теми, от кого это зависит, и попросил на это два дня. - Два дня - слишком большой срок. - Зато это надежно. - Ну, что же, - подумав, сказал Зыков. - Этот срок я принимаю. Даже больше скажу: даю вам четыре дня. Результаты ваших переговоров с третьим лицом прошу в обязательном порядке передавать мне. Полагаю, что мы, как всегда, отлично поняли друг друга. Всего наилучшего. И положил трубку. Но я был доволен: четыре дня безопасного существования нам были гарантированы. А дальше... Дальше видно будет, что и как. Валерий три часа проспал, что называется, на одном боку, позавтракал и поехал в область. А я, естественно, пошел на работу. Через два дня Валера вернулся. Танечку из реанимации перевели в обычную палату, сейчас подлечивают, а затем начнется период пластических операций. От свиданий со мной она по-прежнему отказывается, но говорит это виновато, все время повторяя, что я должен ее понять. Я ее понимал, что было, в общем-то, не удивительно. Удивительным было то, что с Валерием мы любили одну женщину, а ревности к нему я никакой не испытывал. Не могу объяснить, почему это так, но для подобного чувства в моем сердце места уже не было. В нем почти все занимала любовь к моей Танечке, а тот кусочек, что еще оставался, был туго набит ненавистью. Да, это ни в коем случае не было любовью втроем. Это было обожание вдвоем. На работе я регулярно звонил в Ростов, морочил там кому-то голову идиотскими намеками и разудалым пани-братством. В конце концов там бросали трубку, но я, так сказать, отмечал свои старания, памятуя о том, что некая Матильда велела своим девочкам записывать все мои разговоры и даже платила за это. Девочки исправно получали свои доллары, а меня никто пока за руку не схватил. На третий, что ли, вечер внезапно, без звонка пришел Валерий. Не раздеваясь, объявил, едва закрыв за собой дверь: - Выяснено. - Что выяснено? - Где Федор бывает. Я пошел его брать, поскольку, по всем расчетам, он там сегодня должен объявиться. Если все пройдет, как задумано, позвоню и скажу одно слово: "Андрей". И ты сразу же приедешь на недостроенный кирпичный завод. Знаешь, где он? - Рядом с карьером? - Точно. Жди. И вышел. А я стал ждать. Если вспомнить, что было самым мучительным в этот период моей жизни, то могу сказать точно. Им было ожидание. Оно накладывалось на мои постоянные думы о Танечке, о том, как ей больно и как ей плохо. Только об этом, и ни о чем больше. Я ничего не мог делать. Я слонялся из угла в угол, курил одну сигарету за другой и ни о чем, решительно ни о чем не мог думать. Даже о том, где именно Валера надеялся перехватить Федора. Звонок телефона раздался, когда только-только начало темнеть. Я схватил трубку: - Слушаю. - Андрей. - И трубку бросили на рычаг. Но я узнал голос Валерия и сразу же выехал на забытое и заброшенное строительство кирпичного завода подле тоже забытого и уже заросшего карьера. Это было за чертой города, в месте уединенном и отдаленном от жилья. У развалин завода стояла машина Валерия. Я остановился за нею, и он тотчас же вышел ко мне из правой дверцы. За рулем, как тут же выяснилось, сидел Вадик. - Ну? - тупо спросил я. - Ты был прав, крестный, - усмехнулся Валера. - Мальчишки - лучшие разведчики. Уже через сутки после получения задания донесли, что Федор через два дня на третий посещает некую молодку, и всегда в одно и то же время: около девяти. Ну я и взял его в темном подъезде без шума и толкотни. - Где же он? - На заднем сиденье. Связан и обмотан пластырем, как кукла. Сейчас мы вместе с Вадиком оттащим его в присмотренный мной подвальчик под этими руинами, снимем пла-стырь и поговорим по душам. Они отволокли Федора куда-то вниз по загаженной лестнице. Когда я спустился следом за ними, тот лежал на грязном полу почти в полной темноте, потому что в этот подвал свет проникал только через крохотное окошко под самым потолком. Валерий отрывал от лица Федора ленты лейко-пластыря, и Федор мычал от боли. Когда ленты были сняты, Валерий достал фонарь и направил яркий луч прямо ему в лицо. Федор вертел головой, поскольку руки оставались связанными, но луч бил неумолимо. - Перестань светить в глаза, - прохрипел Федор. - Они тебе больше не понадобятся, - холодно сказал Валера. - Нас здесь - ровно трое. Знакомое число, правда? Правильно: чрезвычайная тройка. За моей спиной тяжело вздохнул Вадик и перекрестился. - Не вздыхай, - сказал ему Валерий. - Тебя бы он не пощадил. Потом он спокойно сложил две кучки кирпичей, уселся на одну из них напротив Федора и пригласил меня присесть на соседнюю. Все это он проделывал неторопливо, не отрывая яркого луча фонаря от лица Федора. А усевшись, закурил и сказал: - Сейчас ты будешь точно и быстро отвечать на мои вопросы. - Да пошел ты... - Федор грубо выругался. - Не строй из себя героя, ты им никогда не был. Из этого подвала ты уже не выйдешь, потому что я тебя убью. Но смерть бывает разной. Бывает мгновенной от пули, а бывает и иной. Вадик, там в углу - мышеловка. Принеси ее мне. Вадик послушно принес большую, из толстой проволоки мышеловку, в которой сидела крупная омерзительная крыса. - Я не кормил ее три дня, и она очень хочет есть, - сказал Валерий. - Так вот, даю тебе возможность самому вы-брать свою смерть. Либо ты рассказываешь нам все и получаешь пулю. Либо ты молчишь или врешь, и тогда я привязываю мышеловку к твоему животу, выдергиваю заслонку, и эта тварь начинает тебя грызть в поисках выхода. Это очень больно и очень долго, Федор, так что выбор - за тобой. Федор закричал. Он вопил изо всех сил совершенно бессвязно, потому что понял, что пришел конец всей его жизни. Валерий невозмутимо курил, Вадик, кажется, тихо плакал от ужаса за моей спиной, а я - молчал. Да, мне было нелегко, но я все время думал об Андрее. Упорно думал об Андрее и моем друге Альберте Киме. Наконец Федор замолчал. Точнее, не замолчал, а стал тихо и жалобно выть. По лицу его текли слезы. - Не слишком ли ты жесток? - тихо спросил я Валерия. - Это - черный человек, крестный, я в областной прокуратуре читал его дело. Он был осужден за соучастие в групповом изнасиловании, но в колонии вел себя паинькой и добился, чтобы его отправили добровольцем в Афгани-стан. Следователь, который вел это дело, убежден, что первую скрипку играл именно Федор, но у него не хватило доказательств. Так что думай об Андрее и Танечке и не мешай мне. За моей спиной (он словно прятался за меня) вновь тяжело вздохнул Вадик. - Итак, вопрос первый, - начал Валерий. - Расскажи подробно, как ты участвовал в убийстве Метелькина. - Я его не убивал! - закричал Федор. - Не убивал, не убивал!.. Богом клянусь!.. - Бога оставь в покое. Твой "Урал" подбил "жигуленок" Метелькина на выезде. Кто тебе приказал это сделать? Федор молчал. - Не расслышал? - Меня убьют, - еле слышно сказал Федор. - Конечно, - спокойно подтвердил Валерий. - Ты лишь из двух смертей выбираешь самую легкую. Поэтому лучше отвечай, крыса у меня изголодалась. Федор всхлипнул. - Приказал мне Зыков. Сказал, что я должен сделать, и приблизительное время. Я ждал на шоссе, оттуда просматривается дорога к даче Метелькина. Когда увидел его машину, поехал и... ударил в левое крыло. Он выскочил, и я вы-скочил. А сзади из кустов вылез Хромов и ударил Метелькина по голове. - Сходится, - сказал Валера. - Ты забрал документы из машины? - Так было приказано. Забрал и передал Юрию Денисовичу. - Молодец, пока не врешь. Вопрос второй. Ты убил Хромова? - Он мои деньги прикарманил! - закричал вдруг Федор. - Все, что Зыков нам двоим, он себе забрал!.. - Ладно, черт с ним, с Хромовым. Это тоже проверка на твою вшивость. А теперь расскажи нам, как и по чьему приказанию ты расправился с Андреем. - Мне приказал... - Федор судорожно сглотнул. - Зыков. Сказал, что позвонит, где будет замаскированная мина. Ну, как будто сигары. Я велел там остановиться, пошел в ларек и взял... - Врет!.. - вдруг закричал Вадик. - За день до этого я возил тебя к этому магазину, а у тебя была сумка. Ты вышел через час без сумки. Это ты, ты снарядил эту мину. Ты, а не Зыков!.. А потом за машиной спрятался и, как только взорвалось, выхватил дипломат Андрея и убежал. Я видел все, видел!.. Ты же и меня хотел вместе с Андреем взорвать, только я вышел по надобности. - Не кричи, - сказал Валера. - Что, Федор, накладка вышла? Не удалось тебе свидетеля убрать? Значит, не Зыков давал тебе приказ, а ты сам, сам решил убрать Андрея, а заодно и Вадика. Так или... Или крысу к животу привяжу. - Не я, не я, клянусь... - забормотал Федор. - Андрей мне жизнь в Афгане спас, как же я мог?.. Приказали мне. Приказали... - Кто? Кто тебе приказал? - Спартак Иванович, - чуть слышно произнес Федор. - Громче! - Спартак!.. - крикнул Федор. - Спартак приказал, он всегда говорил, что они Кима не приручат, пока Андрей жив... Валерий посмотрел на меня. Я не очень уверенно кивнул: - Может быть и так. - Допустим, - сказал Валерий. - Тогда - последний вопрос. Кто облил кислотой Татьяну? - Тамарка! - не задумываясь, выпалил Федор. - Она же этим заведует, как его... "Астрахимом"! Она и облила, больше некому. - Врешь, - сказал я. - Ты врешь, Федор, только не понимаю, зачем врешь. Тамара стояла против меня у могилы Анд-рея. Рядом со Спартаком, он венки укладывал. - Кого ты прикрываешь, Федор? - спросил Валера. Федор рыдал. Слезы струями текли по его почерневшему, вдруг страшно осунувшемуся лицу. Страшно потому, что я неожиданно увидел в нем умирающего старика. - В последний раз спрашиваю, кто облил кислотой Татьяну? - Не знаю... - Федор мучительно вздохнул. - Ну, чем тебе поклясться? Не знаю, не знаю, не знаю. Не посвящали меня в это, я ведь уже в бегах был, если помните. - Пожалуй, он говорит правду, - сказал я. - Он ведь и в самом деле тогда от всех прятался. - Жаль, - вздохнул Валерий. - Но ничего, найдем. Найдем, крестный... - Он помолчал. - Выйди. И Вадика с собой забери. Не надо вам видеть, как я эту тварь пристрелю. Мы молча вышли. Я достал сигареты, но прикурить не успел. Из подвала донеслось два выстрела... 3 Мы отвезли Вадика на тайную квартиру Валеры. Они ушли, а я остался ждать в машине, и ждать мне пришлось долго. Хватило на две сигареты. Наконец появился Валерий с сумкой через плечо. Сел рядом, сказал: - К тебе. Выпьем за упокой черной души и наметим план дальнейших действий. - Почему ты стрелял дважды? - спросил я, трогаясь. - Крысу пристрелил, чтоб не мучилась, - нехотя сказал Валера. Дома он занялся ужином, а я накрывал на стол и открывал бутылку. Вскоре явился Валерий с неизменной яичницей на сале, разложил ее, налил водку, и мы наконец-таки сели за стол. Молча выпили первую рюмку, закусили. А разговор начался, когда утолили первый голод. К тому времени я все уже продумал. Ожидания, которыми были столь богаты последние дни моей жизни, позволили мне все разложить по полочкам. Почему я и сказал: - Немедленно передай своим парням, чтобы вскрывали наши коробки тотчас же. В присутствии прокуратуры и понятых. Валерий сразу поднялся, взял телефон, прошел в ванную и включил там воду из всех кранов. За время его разговоров с Ростовом я нарезал помидоры, колбасу, хлеб. И едва все поставил на стол, как из ванной вышел Валерий. - Приступят завтра с утра. Друг мой - парень толковый, хватает с лету, так что здесь будет полный порядок. Сел к столу, задумчиво повертел в пальцах рюмку. - Ты понимаешь, что после этой операции тебе угрожает? - После этой операции я пойду к ним и... тебе придется снарядить меня самым лучшим образом. - Это самоубийство, крестный. - Ты туда не просочишься, а у меня есть шанс. Между клубом и рестораном Херсона Петровича есть подземный ход, по нему из ресторана доставляют заказы. Я пойду вме-сте с официантом, и никто меня не станет ощупывать. - Ты уверен, что Херсон Петрович разрешит тебе это? - Уверен. Он не в курсе их игр, на их сборищах не бывает, а потому и не знает, что меня перед свиданием требуется обыскать. Это единственный вариант, Валера, я все продумал. - Вариант... - Он вздохнул. - Завтра утром я тебя подготовлю, но для этого мне надо сейчас съездить... в одно ме-сто. - Зачем? - Идея одна пришла, когда ты сказал, что рассчитываешь пройти в их берлогу без обыска. Сорвался с места и ушел. Я тем временем подготовил взрывчатку, которую за эти дни принес с завода: меня ведь там не обыскивали. Я отбирал самую мощную, и, должен признаться, если бы мне удалось пронести хотя бы третью часть того, что я подготовил, весь их клуб деловых людей взлетел бы на воздух до самого фундамента. И я очень рассчитывал на всегда спокойного и исполнительного Херсона Петровича. Я должен пройти по подземному коридору, минуя охрану и всяческие контрольные проходы. Я понимал, что часы отсчитывают последние минуты моей жизни. Понимал, как ни странным покажется, по ноющей рези в животе, но совсем не разумом. Разум четко и ясно говорил, что шансов остаться в живых нет, а если хоть какая-то частичка этого шанса и остается, то заплатить за нее придется не только свободой своего "я", но и честью этого "я". Меня сделают рабом, который будет беспреко-словно подчиняться хозяевам, расплачиваясь за свою жизнь поставками патронов и подствольных гранат для чеченских боевиков, для криминальных банд - да для кого угодно. Кто заплатит, тому меня и заставят поставлять оружие в обмен на жизнь. На жизнь?.. Нет, на рабское прозябание. Раба ведь даже убивать не будут, а просто сдадут прокуратуре или ФСБ. И мгновенная смерть мне представлялась единственным выходом из капкана, в который я угодил. Мгновенная, а следовательно, и безболезненная. И этой безболезненной смертью я выкупал мою родную русскую глухомань из лап все схвативших в ней шустрых и беспощадных мерзавцев. И кроме всех этих рассуждений мое решение твердо опиралось на любовь Валерия к моей искалеченной Танечке. Я верил ему и был свято убежден, что он ее не оставит. Все это было мной продумано давно. А тогда, в тот позд-ний вечер в ожидании Валеры, я просто еще раз проверил свои мысли. Проверил со всей тщательностью и пришел к окончательному выводу, с которого в России начинаются все воинские приказы: "Я РЕШИЛ..." Вернулся Валера с какой-то коробкой. Открыл ее, до-стал миниатюрный микрофон, тончайшие плоские провода и небольшой магнитофон. - Это очень чувствительный аппаратик, - сказал он. - Я раздобыл его в Чечне, он иностранного производства и пишет даже шепот. Я нацеплю его на тебя вместе со взрывчаткой и запишу все их разговоры. А там - посмотрим, может быть, ты и уцелеешь. - Я уцелею при одном варианте. Если ты никогда не оставишь Танечку. Она, судя по твоим словам, абсолютно беспомощна. - Ты мог бы этого и не говорить, - с упреком сказал Валерий. - Решение такое. Спим до семи, в семь ты звонишь в свой секретариат и говоришь, что заболел, вызвал врача, что сегодня не придешь на работу. Я тебя снаряжаю, а дальше - как сложится, но у меня такое впечатление, что все сложится именно завтра. - Почему ты в этом уверен? - Потому что у них - свой человек там. И он им донесет, что коробки вскрыты. В этом я убежден, но у нас есть время немного поспать. Ты должен быть в полной форме, крестный. 4 Мы так и сделали, только уснуть я не смог. Вероятно, я переживал чувства приговоренного к смерти, но они не были окрашены в черные тона. Наоборот, я почти торжествовал, зная, что гибель Метелькина и Андрея, мучения Танечки и семьи Кимов будут оплачены высокой ценой. И эту цену я заставлю заплатить вкрадчивого Юрия Денисовича. А Валерка спал беспробудным сном, изредка всхрапывая во сне. Молодость есть молодость... И потом, не ему же предстояло завтра подниматься на эшафот. Я встал значительно раньше его, взял телефон в ванную, открыл кран и позвонил на завод дежурному, сказав, что плохо себя чувствую и пойду не на работу, а к врачу. Там посочувствовали, спросили, не нужно ли чего, пожелали выздоровления и обещали навещать. Вот тогда я и сел за свои записки, чтобы занести в них все, что произошло за последние часы. Написал прощальные слова Танечке и пошел на кухню что-нибудь приготовить на завтрак. Поставил на огонь сковородку, налил масла, покрошил лук, и тут... Тут мне в голову пришла одна мысль, не записать которую я не мог. Но в этот момент в кухню вошел заспанный Валерий. - Доброе утро, крестный. - Доброе, - сказал я. - Сейчас будем завтракать. И вдруг раздался звонок. Я взял трубку и услышал неприветливый голос всегда вежливого Зыкова: - Вам известно, что прокуратура прибрала к рукам все наши карты? - Известно, - как можно спокойнее сказал я. - Они требуют прикуп, и все будет решено. - И большой прикуп? Кажется, голос его стал чуточку мягче. - Нетелефонный разговор. - Ждем вас с полным отчетом сегодня, скажем... В двенадцать часов. И бросил трубку на рычаг. - Зыков? - спросил Валера. - Он самый. Приказано в двенадцать прибыть. - Вот после завтрака и займемся снаряжением, - сказал он, очень серьезно и очень твердо глядя мне в глаза. - Я попробую пройти через ресторан "До рассвета". Если удастся, тогда... - Да, тогда, - буркнул Валерий. - Давай перекусим, крестный. Завтракали мы молча, что, в общем-то, было понятно. После завтрака Валерий велел мне раздеться до пояса и начал тщательно крепить пластины со взрывчаткой, провода и прочее необходимое снаряжение. Он много раз занимался такого рода делами, но та старательность, с которой он превращал меня в бомбу, была работой высочайшего класса. - Кнопка магнитофона - под левой рукой. Постарайся включить его незаметно. А взрывная - под средней пуговицей рубашки, видишь ее? Можно не расстегиваться. - Понял. - Ну вот и все, крестный. - Он вздохнул. - Одевайся, пока это безопасно. Опасность я включу перед самым твоим выходом. Давай выпьем по рюмочке на прощанье. - Выпьем, - сказал я. - Только я кое-что запишу в тетрадь. Вот тут они хранятся, и после моей записи ты все тетради возьмешь с собой. Квартиру могут обыскать, опечатать. Сделаешь? - Сделаю, крестный. Я извлек тетрадь из тайника, записал все, что произо-шло в это утро, и добавил фразу, которая зашевелилась во мне, когда я готовил завтрак. И тем поставил точку в своих записях... ЭПИЛОГ Эпилог пишу уже я, Таня. Я почти поправилась, мне сделали несколько пластиче-ских операций, но один глаз у меня не видит совершенно. Волосы на голове начали отрастать там, где корни не сожгла кислота, но они - серые. Когда погибает любовь, все становится серым, и я постоянно ношу теперь паричок. Конечно, не кубинский подарок моего покойного мужа. Тот куда-то пропал еще на кладбище, когда меня облили кислотой. Наверно, я сама сорвала его с головы от боли и ужаса, не помню. Но Валера раздобыл мне новый, нашего изготовления и нашего серого цвета. В больнице у меня обнаружили беременность, но моему мужу не суждено было узнать, что он станет отцом. Мы с Валерой переехали и живем теперь в другой глухомани. В какой - не имеет значения, их множество на Руси. Валера работает бригадиром грузчиков на пристани, а я привожу в порядок тетради моего мужа. Я проставила главки, потому что он писал даты, но тогда многое не стыковалось, и мы с Валерой решили, что главы и подглавки будут понятнее. Я пишу не для своего ребенка, который зреет во мне, я пишу для всех детей. Для всего завтрашнего дня, и Валера сказал, что он непременно найдет издателя для этой истории. Все получилось так, как они задумали. Мой муж за час до назначенной Зыковым встречи пришел в ресторан и встретился с Херсоном Петровичем. К великому счастью, магнитофон работал исправно и все записал с момента их встречи наедине. Вот текст записей. "- Я побеспокоил вас, Херсон Петрович, потому что мне нужен ваш совет. Вы занимались сбытом, когда мы вместе работали, вот я и подумал, как вы можете мне помочь. ХЕРСОН ПЕТРОВИЧ. Вы знаете, почему живы до сей поры? - То есть... ХЕРСОН ПЕТРОВИЧ. Потому что я запретил вас ликвидировать. Хотя вся эта шушера очень на этом настаивала. - Шушера?.. ХЕРСОН ПЕТРОВИЧ. Подонки, весьма скверно оправдывающие свою очень высокую зарплату. А вы - не такой. Вы искренни, щедры и голову положите за други своя. Вот если бы вы согласились работать в моих структурах... - Ваших структурах?.. - Я заработал свой первый миллион - естественно, долларов - еще тогда, когда эти мои помощнички верно служили партхозяевам. Я занимался перевозками и сумел так запутать пару эшелонов с бронетехникой, что они пришли к Дудаеву. Ну, потом началась приватизация, а деньги у меня уже были, и я за бесценок скупал самые выгодные предприя-тия. Один раз засветился перед прокуратурой, но Зыков сумел всучить взятку, и меня выпустили за отсутствием состава преступления. Я немедленно укатил в Глухомань вашим заместителем, потому что не хотел висеть на прокурорском крючке. И здесь мы с вами неплохо поработали как на меня, так и на благо отечества. Это было нетрудно, потому что быстро нашелся умелец, который подделал все ваши печати и штампы. - Тарасов? - Вы догадливы. Знаете, почему я вам все это рассказываю? - Приступ откровенности. Это бывает. - Потому что вы либо подпишете документ в присутствии свидетелей о полном и безоговорочном подчинении, либо не уйдете никогда. - Вы прекрасно понимаете, что никакого документа я подписывать не буду. Ради ваших денег... - Вот за что я вас уважаю. Сейчас мы с вами выпьем коньячку - настоящего, отлично выдержанного - и я вам на прощанье расскажу, что мне деньги не нужны. - Что, достаточно наворовали? - Да, заработал я много. Даже очень много, только ведь дело в том, что в отличие от подавляющего большинства наших соотечественников деньги для меня не цель, а - средство. - Средство чего? - Достижения полной и абсолютной свободы. При этом форма правления может быть любой - демократической или авторитарной, монархической или президентской - это не имеет значения. Имеют значение только те несколько семейств, которые дергают за ниточки, управляя куклами. Народу это абсолютно безразлично, ему нужны стабильная зарплата и приемлемое жилье. А любить, рожать, орать и пить водку он будет точно так же, как занимался этим тысячу лет. Мы - иные, золотоордынское иго проросло в каждом из нас. Свободные внешне, мы внутри - рабы, которые воспринимают свободу только как волю, а не как некое пространство, строго ограниченное законами. Вы с этим согласны? - А какая вам разница? Вы излагаете мечту, а мечта - неделима. Зачем же вам мое мнение о вашей мечте? - Резонно. А для того чтобы эта сумасшедшая мечта превратилась в реальность, нужно не давать стране опомниться. И лучший способ для этого применительно к России - война. Это ведь мы, будущие кукловоды, развязали первую чеченскую, а наши люди взорвали дома, чтобы спровоцировать вторую. Россия не умеет думать, она лишь заучивает слова. Заучили слово "патриотизм", хотя, что это такое, никто объяснить не в состоянии. Вчерашние лютые безбожники ударились в православие, хотя подавляющее большинство из них никогда не держали в руках Евангелия, не говоря уже о Библии. Догадываетесь, к чему я веду речь? - Мне сейчас не до догадок. Скажите мне откровенно, вы знаете, кто облил мою жену кислотой? - Узнал только после случившегося, прошу мне поверить. Я пресекаю любую самодеятельность, а потому исполнитель будет наказан самым жестоким образом, уж это я вам обещаю. Но повод для этого изуверства - межвидовая борьба, которая на Руси всегда отличалась небывалой жестоко-стью. Гражданская война - всего лишь один из способов этой межвидовой борьбы за место под солнцем, какими бы красивыми словами мы ее ни называли. - Скажите имя. Я ведь все равно живым отсюда не уйду. - Вы сами увидите этого исполнителя во время совещания. - И все же. - И все же - нет. Давайте выпьем коньячку и пойдем. Мои холуи поди уже ждут нас. - Вы презираете всех людей. Даже тех, которые служат вам верой и правдой. - Если бы. Увы, они - не вы. Они способны служить только за деньги, без всякой веры и без всякой правды. Я мечтал работать с вами, а не с мини-фюрером Спартаком и не с пластилиновым Зыковым. Но вы - кремешок, и все мои путы ни к чему не привели. Жаль, искренне жаль, потому что мы с вами сумели бы кое-что сделать полезного для этой хронически больной страны. - Угробить ее окончательно? - Вы не поняли меня. Я ведь люблю Россию, доказательством чего является место моего обитания и моей деятельности. Я преспокойно мог бы жить в вилле на Лазурном берегу, но я хочу поднять Россию до уровня Запада, а не скатиться самому на его уровень. А эти... Мне пока нужны штурмовые отряды Спартака, хотя я ненавижу фашизм. И как только Спартак выполнит свою миссию, он разделит участь Рема. А Зыков... Нет, с Зыковым я пока погожу. Он пройдоха и умница, он еще пригодится. Однако нам пора. Посошок на дорожку? - Благодарю. Прикажете одеваться на выход? - Зачем же? Там - охрана, а я испытываю физическое отвращение, когда их лапы ощупывают моих гостей. Мы пойдем через подземный переход. Нас уже ждет накрытый стол. Кто там? ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Я, милый. Шум отодвигаемого стула. Вероятно, мой муж вскочил. - Ольга?.. (очень удивленно). ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Понимаю, как вы удивлены. ХЕРСОН ПЕТРОВИЧ. Оля - моя жена. Ее роль на банкете неплохо сыграла актриса из областного театра. ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Я вам очень благодарна за одиноких матерей, которым вы отстегнули целых пять тысяч. Нам с Херсоном это очень тогда пригодилось. ХЕРСОН ПЕТРОВИЧ. С помощью этих пожертвований Зыков и вытащил меня из лап прокуратуры. Ну, что же, пойдем? У вас, случайно, нет пистолета в кармане? - Можете меня обыскать. - Ну зачем же? Я вам верю. Пошли? Дальше шуршали только звуки шагов да отдельные реплики. Под землей магнитофон работал плохо. Слышимость появилась, когда они, судя по всему, вошли в клуб. И первым громко и очень отчетливо прозвучал голос моего мужа: - Тамара?.. Приятная неожиданность. О, и Ира здесь! ГОЛОС ТАМАРЫ. Ира - молодец, и я никогда не забуду, что она сделала для меня лично. Дай, я тебя еще раз поцелую, Ирочка!.. Затем какие-то голоса, общие приветствия, среди которых ясно различались слова моего мужа: - Здравствуй, Спартак. Рад вас видеть, Юрий Денисович. ГОЛОС ХЕРСОНА ПЕТРОВИЧА. Садитесь. Выпьем по рюмочке, закусим и обсудим наши дела. Шум отодвигаемых кресел, звон посуды, приборов, хрусталя. И отчетливый голос Зыкова: - Может быть, первый тост мы предоставим нашему гостю, Херсон Петрович? ХЕРСОН ПЕТРОВИЧ. Это справедливое предложение. Вы скажете что-нибудь нам? - Скажу. Пауза. И - крик: - Прощай, Танечка!.." И... И больше мы ничего не слышали. Ничего абсолютно. И все, что я изложу ниже, - из следственных показаний единственного оставшегося в живых - Юрия Денисовича Зыкова. "Он закричал "Прощай, Танечка!" и ударил себя в грудь кулаком. И все очень удивились, а Херсон Петрович сказал: - Ну, зачем тратить столько патетики? Сядем, выпьем, закусим... И мой муж сел с очень растерянным видом. А потом вдруг схватил блюдо с паштетом и швырнул его через стол в лицо сидящей напротив Ирины. Блюдо, правда, не долетело, но паштет до ее лица долетел. И Тамара закричала: - Спартак, зови охрану! Он с ума сошел!.. - Охрану мы отпустили, - сказал Спартак. - Осталась только внешняя. - Так угомони его сам! Спартак встал, но тут уже все смешалось. Все повскакали с мест, Тамара кричала, чтобы Спартак достал пистолет, а тот кричал, что пистолет - в пиджаке, а где пиджак, он не помнит. Мой муж (по словам подозреваемого) рвал на груди рубаху, обещая всех взорвать, Херсон Петрович пытался его схватить, падали кресла, сам Зыков почему-то полез на стол, прямо по блюдам и тарелкам, намереваясь прорваться к выходу. - Я вырвался, пока они дрались и швырялись закусками, - говорил он следователю. - Выбежал в дубовую гостиную и от греха залез под стол. Он дубовый, надеялся отсидеться. А тут выбежал Спартак с криком: "Где мой пиджак?.." Следом за Спартаком выбежал мой муж. Но Спартак успел найти пиджак, выхватил пистолет и стал стрелять. Муж пытался убежать, какая-то пуля в него попала, по словам Зыкова, но он уже почти добежал до двери, когда Спартак выстрелил ему в спину и... - Помню только взрыв, - как рассказывал Зыков. - Взрыв очень большой силы, и я уцелел потому лишь, что лежал под столом. Меня завалило, но стол был очень прочным, и я только потерял сознание..." Да, мой муж очень растерялся и, вместо того чтобы нажать на кнопку взрывателя, ударил кулаком в микрофон. Все провода отсоединились, и никакого бы взрыва не было, но Спартак последней пулей попал в пакет со взрывчаткой. Она взорвалась, и тогда, как мне объяснил Валера, сдетонировали все взрывпакеты... - Его растерянность естественна, - сказал Валера, вздохнув. - Он не воин, ему не приходилось убивать. Но он заставил их совершить собственное самоубийство и ушел из жизни с чистой совестью. ИЗ ОБЛАСТНОЙ ГАЗЕТЫ: "Страшный взрыв прогремел вчера в Глухомани в клубе деловых людей. Взрыв сровнял с землей недавно выстроенный двухэтажный особняк, а возникший пожар окончательно уничтожил все. После тушения пожара обнаружены останки нескольких людей, в живых остался лишь один человек. Это Зыков Юрий Денисович, адвокат концерна "До рассвета". Следственная бригада под руководством полковника Сомова занимается идентификацией останков и выяснением причин столь гибельного взрыва..." Вот и все, что осталось от моего мужа на этом свете. Нет, остался его ребенок, и я рожу его, чего бы мне это ни стоило. Я слепну с каждым днем, у меня постоянно болит голова, но наше дитя увидит божий свет. И Валера не оставит его, я знаю. Здесь нас не знает никто. Да и не узнал бы, если бы встретил. Валера отпустил бороду, а я... Меня даже зовут по-иному, Валера где-то раздобыл документы. Мы живем, как все, как вся русская глухомань. Старательно отвечаем общими фразами, слова в которых бегают, как бегают наши глаза. Мы растерялись, растеряли сами себя. Мы не помним, что было вчера, и не ведаем, что будет завтра. Мы живем сегодняшним днем, только сегодняшним днем. Ничего не случилось?.. Слава богу! Удалось поесть?.. Удача. Переночевали без пожара, наводнения, налета неизвестно кого - то ли незаконных бандформирований, то ли законных... Господи, пронесло!.. Почему мы живем так неуклюже, так громко и так фальшиво? Воруем, верим обещаниям, врем, пьем и бездельничаем? Почему? За что нам это проклятие?.. Мне кажется, что многое, очень многое объясняет по-следняя запись моего мужа: "ЭТО НЕ МЫ ЖИВЕМ В ГЛУХОМАНИ. ЭТО ГЛУХОМАНЬ ЖИВЕТ В НАС". 2001