го чудовищного несоответствия системы власти и управления подвластному и управляемому обществу стали в Партграде- первый секретарь обкома партии Сусликов, а в Красноармейске - секретарь райкома партии Елкина. Положение сложилось аналогичное тому, какое имело место в начале войны с Германией в 1941 году, когда во главе фактически новой армии оказались руководители вроде Ворошилова и Буденного, способные лишь стоять на Мавзолее во время парадов войск или гарцевать на цирковых лошадях, принимая эти парады. Тогда пришлось отстранить этих дегенератов- полководцев от командования войсками. С дегенератами-руководителями в брежневские годы произошло обратное. Главный дегенерат-руководитель Брежнев был увешан наградами и раздут до масштабов эпохального гения. А дегенераты помельче, вроде Сусликова и Елкиной, сделали блистательную карьеру. Сусликов был поднят на высший уровень власти - в аппарат ЦК КПСС, а Елкина вознеслась на областной уровень. Так что не случайно ничтожества вроде Брежнева, Сусликова и Елкиной вырастали в величины символические в сознании молодых людей, остро ощущавших характер происходящего в стране процесса. Юрий Чернов был одним из них. Трясина Значительную часть Партградской области занимали болота, заросшие местами настолько, что образовали своеобразное природное явление на грани между болотом и твердой почвой. Трясина занимала больше половины территории Красноармейского района. Жители области поэтому чаше называли район просто трясиной. Трясина играла в истории области существенную роль. Ее принимали во внимание в Москве, когда решали, где создавать исправительно-трудовые лагеря огромного размера, где строить крупнейший в стране химический комбинат и первое атомное предприятие для исследовательских целей и производства материалов для атомного оружия и для атомного топлива. Партградская трясина стала прообразом социальной истории области. Природная эволюция трясины заключалась в структурировании этого куска материи, в усложнении, в обогащении жизненных процессов. Если бы естествоиспытатель сравнил состояние этого района планеты в то время, когда тут в постледниковый период образовались озера и появился какой-то растительный и животный мир, с тем, его состоянием, когда тут стали образовываться болота, а последние стали превращаться в современную трясину, он без всяких колебаний констатировал бы прогресс во многих отношениях. Но прогресс особого рода - прогресс трясинный. Нечто подобное стало происходить тут и в жизни людей в послереволюционные годы. На место чистых социальных озер с бедной флорой и фауной тут стало образовываться более сложное и оживленное социальное болото, а последнее стало стремительно превращаться в структурно сложную индустриальную трясину. Не только образованные и критически настроенные жители области, но и рядо-. вые граждане в бесконечных жалобах на свою жизнь называли ее не иначе как трясиной. - Что бы у нас ни делали, - говорили они, - все равно все заглохнет в нашей трясине. Вожди же области видели в этом не столько недостаток, сколько достоинство. Маоцзедунька не раз говорила в порыве пьяной откровенности, что нашу партградскую трясину не смогут взбаламутить никакие ураганы истории. В личной жизни вождей области трясина играла роль исключительно прогрессивную. Когда началось освоение целинных земель в Казахстане, в Партграде с призывом начать освоение трясинных земель выступили первый секретарь обкома партии Портянкин и растущий партийный работник Сусликов, впоследствии сменивший скакнувшего в аппарат ЦК КПСС Портянкина на посту первого секретаря обкома. Оба они стали Героями Социалистического Труда. Молодой партийный работник районного масштаба Евдокия Елкина была награждена орденом Знак почета только за то, что половину территории ее района занимала трясина. Диссиденты Брежневский период советской истории немыслим без диссидентства. Слово диссидент было изобретено не в России, а на Западе. Оно было перенесено в Россию в интересах определенных кругов на Западе, а отнюдь не в интересах внутренней эволюции русского общественного сознания. Благодаря этому словечку, в одну кучу свалили всевозможных националистов, религиозных сектантов, сумасшедших, тех, кто хочет эмигрировать, танцоров, музыкантов, писателей, серьезных политических бунтарей, проходимцев и агентов КГБ, спекулянтов за счет несчастий народа и оппозиции, запоздалых антисталинистов и даже партийных реформаторов. Словечко диссиденты оказалось весьма удобным для средств массовой информации и всякого рода антисоветских организаций людей на Западе. Не надо думать, не надо анализировать советское общество, не надо за внешней формой явлений искать их скрытую сущность. Достаточно употребить универсальное словечко диссидент, как все становилось ясным. Только вот что становилось вроде бы ясным, кому, с какой целью? Словечко диссиденты буквально переводится как инакомыслящие. Но что это значит - мыслить иначе? Сравнительно с кем и с чем иначе? Если сравнительно с официальной советской идеологией и пропагандой, то чуть ли не всех советских людей можно отнести к диссидентам. Дело не в инакомыслии, а в том фактическом положении, какое люди занимают в обществе, и в той форме поведения, на которую они вынуждаются в силу обстоятельств их личной жизни. Еще до войны в стране появились антисталинисты. Большинство из них вовсе не были инакомыслящими. Наоборот, они боролись за подлинный коммунизм, против искажения марксизма-ленинизма Сталиным, за соблюдение партийно-государственных норм жизни. В послевоенное время антисталинисты сыграли огромную роль в подготовке десталинизации страны. Они за редким исключением были членами партии, причем настоящими коммунистами в некотором идеализированном смысле. Многие были героями войны. И пострадали они гораздо сильнее, чем диссиденты бреж-невских лет. Они действовали внутри партийных организаций. Их лозунгом не было: Долой Сталина!. Они боролись за что-то другое - за изменение всего стиля жизни и работы, сложившегося в сталинские годы. И потому они вступали в конфликт со сталинистами, которые представляли и олицетворяли официальное советское общество. На Западе эту форму оппозиции вообще не заметили. А между тем она была массовой. Без нее был бы невозможен хрущевский переворот. Не были инакомыслящими и либералы, появившиеся на арене советской истории в хрущевские годы. Их деятельность вышла за рамки партийных организаций. Но она протекала внутри советских учреждений. Либералы осуществили на деле десталинизацию советской системы власти и управления, проделали огромную работу по изменению всей моральной, психологической и идеологической атмосферы в стране. Без либералов было бы немыслимо никакое диссидентское (в узком смысле слова) движение в стране. Деятельность либералов тоже протекала в острой борьбе с консерваторами сталинского периода и стоила немалых жертв. На Западе либеральную форму оппозиции тоже проглядели. В России диссидентами называли не всех, кто по каким-то причинам вступал в конфликт с обществом и властями, а лишь определенную категорию людей такого рода. Так, даже на Западе не причисляют к диссидентам лейтенанта Ильина, совершившего попытку покушения на Брежнева. Да и сами диссиденты возмутились бы, если бы поступок Ильина записали в их актив. Диссиденты хотя и действовали вне советских учреждений, все же стремились действовать в рамках советской законности, используя двусмысленность и неопределенность советского законодательства. Так, один из основателей диссидентского движения Александр Есенин- Вольпин вышел однажды на улицу с лозунгом: Соблюдайте советскую конституцию!. За это он был посажен в сумасшедший дом. Диссидентское движение явилось результатом исключительного стечения обстоятельств в хрущевские годы, главными из которых были растерянность советской системы власти после хрущевского переворота, слишком далеко зашедшая инерция десталинизации, уничтожение железного занавеса, неслыханные до этого масштабы соприкосновения советского общества с Западом, мощнейшая идеологическая атака Запада на советское общество и поддержка Западом определенного рода оппозиционных явлений в стране. Не следует думать, будто все советское население с энтузиазмом относилось к диссидентам и поддерживало их, по крайней мере, морально. Диссидентское движение рассматривалось ими как западное явление в советском обществе, питающееся идеями Запада и ориентированное на сенсации в западной прессе. А в таких русских городах как Партград диссидентство вообще не воспринималось как явление русское. Для таких русских людей, встающих на путь конфликта со своим обществом, всякий социальный протест означает потери, жертвы, в конечном счете - гибель. Для них были исключены контакты с западными людьми. Запад вообще игнорировал их существование. Об эмиграции на Запад они и не помышляли. К началу восьмидесятых годов диссидентское движение исчерпало себя внутренне, так и не пустив никаких корней в умы и души более или менее широких слоев населения. Оно не породило никаких глубоких и захватывающих идей, ограничившись занесением в советскую среду чужеродных ей западных лозунгов насчет прав человека и демократических свобод. Большинство активных диссидентов оказалось на Западе, получив лично для себя и права человека, и демократические свободы, и материальное благополучие. Но конец диссидентской эпохи не был концом оппозиционных умонастроений в стране. Советское руководство, будучи уверено в том, что с оппозицией покончено раз и навсегда, проглядело стремительный процесс идейного разложения советского общества, который привел к неслыханному и неожиданному для властей кризису во второй половине восьмидесятых годов. Началась такая открытая и поощряемая сверху оргия саморазоблачения и мазохистского самобичевания, по сравнению с которой диссидентская оппозиция стала выглядеть как невинная забава. Интеллигенция Выделить интеллигенцию как особый социальный слой по уровню образования, служебному положению и профессии теперь было бы ошибочно. Теперь многие советские граждане, имеющие высшее образование и занятые интеллектуальным трудом, работают в партийном и государственном аппарате, в милиции, в КГБ, в идеологии, в армии, в промышленности и в сельском хозяйстве. Вместе с тем, большое число образованных граждан, работающих в системе образования, в медицине, в средствах массовой информации и в культуре, никак не отнесешь к категории интеллигентов. Словом интеллигенция теперь фактически называютне просто образованных людей, занятых интеллектуальным трудом, но таких, которые размышляют над проблемами социального значения, участвуют в их обсуждении и в какой-то мере высказываются публично. Таким образом, с этим словом связывают также определенную социальную роль граждан как выразителей общественного самосознания. К началу восьмидесятых годов советская интеллигенция оказалась основательно зараженной антимарксистскими и антикоммунистическими идеями, т.е. идеями западной идеологии. Никто не видел в этом угрозу основам общества, так как даже в КГБ были убеждены в том, что самые антисоветские разговоры советских интеллектуалов имели здоровую просоветскую основу (слова из отчета начальника Управления КГБ Партградской области товарища Горбаня). Большинство представителей интеллигенции иронизировало по поводу советской идеологии и всего советского вообще в личных разговорах, в семьях и в дружеских компаниях, но при этом добросовестно выполняло свои обязанности и внешне, официально выглядело вполне ортодоксально. Другая, фрондирующая часть позволяла себе кроме того кое-что в публичных заявлениях. Не настолько, чтобы можно было сомневаться в их лояльности. Ровно настолько, чтобы их считали не мракобесами, а, наоборот, мужественными борцами против язв советской истории и советского образа жизни. В брежневские годы в среде интеллигенции сложилась особая категория граждан, которые выглядели исключением на фоне прочей массы их коллег. Им разрешалось быть немножко похожими на западных деятелей культуры. При том условии, конечно, что западные образцы для подражания уже устарели. Им разрешалось критиковать отдельные недостатки советской жизни, особенно такие, которые считались преодоленными. Эти избранные деятели культуры пользовались всеми благами привилегированных слоев советского общества, получали квартиры, дачи, премии, чины и награды. Но они претендовали на еще большее. Поскольку их аппетиты несколько сдерживались, они чувствовали себя обиженными. В уродливых советских условиях они приобретали репутацию талантов, которым жестокие власти не давали возможности развернуться во всю мощь. На Западе им создавали репутацию смелых борцов против режима. В том же направлении действовали западные журналисты в Москве. А между тем эти исключительные деятели советской культуры являлись такими же слугами советской социальной системы и ее органов власти, как и их прочие коллеги. Все то, что западным мастерам сенсаций казалось результатом личного мужества этих людей, на самом деле делалось с ведома советских властей и под их контролем. Только роль у них была особая. Она состояла в том, чтобы создавать видимость свободы творчества и в более завуалированной форме заниматься той же идеологической работой, что и их коллеги. Они фактически были самым хитрым и лицемерным инструментом советских органов власти в манипулировании умонастроениями людей в стране и на Западе. Но все же эти люди находились в какой-то оппозиции к режиму. Пусть в кажущейся, пусть в неглубокой, но в оппозиции. К концу брежневского периода они затаились. Но число их росло. Росли их претензии. С началом перестройки они вдруг в огромном числе вышли на арену истории и стали ударной силой перестройки. Но это было еще впереди. О перестройке еще никто не помышлял. Белов Виктор Белов, ближайший друг Чернова, родился в 1953 году в семье офицера, в Сибири. В детстве считался вундеркиндом- математиком. Участвовал в математических олимпиадах и получал призы. Школу окончил с золотой медалью. Поступил на механико-математический факультет Московского университета. В аспирантуре не был оставлен потому, что подписал какое-то диссидентское воззвание, даже не прочитав его, - его попросили подписать, а он по доброте душевной и из ложного стыда прослыть трусом не мог отказаться. После окончания университета Белова распределили на работу в Политехнический институт Партграда. Он собирался отработать диплом (т.е. проработать обязательные три года) в Партграде и затем податься куда-нибудь в теплые края. Партградская трясина, однако, засосала его. Он женился, получил небольшую квартирку в Новых Липках, защитил кандидатскую диссертацию, перешел на работу в Протезный комбинат заведующим отделом, в котором работал Чернов. На этом его научная и служебная карьера застопорилась. Жена Белова после окончания экономического факультета Партградского университета устроилась на работу в учреждение, связанное со снабжением города предметами потребления. Вскоре Беловы обзавелись полезными знакомствами, благодаря которым они получили возможность приобретать все, что им нужно, без всяких затруднений и по минимальным ценам. Через пару лет Беловы получили новую хорошую квартиру. У них стали регулярно собираться интеллектуалы, склонные поболтать на остренькие темы и пожрать за чужой счет. Иногда в гостях у Беловых бывали даже лица из высшего слоя - ректор университета, директор комбината, работники городских и областных учреждений власти, писатели, артисты. Ко времени знакомства с Черновым Белов уже определил свою идейную позицию. Сам он назвал ее социологическим цинизмом и изложил Чернову в первом же разговоре в такой форме. Идеальным обществом для Белова является такое, в котором есть недостатки, недостатки можно критиковать, за критику ты приобретаешь репутацию мужественного борца против язв режима, но не подвергаешься гонениям, живешь прилично и даже несколько преуспеваешь, т.е. такое общество, в котором можно хорошо жить за счет борьбы против недостатков его. А так как это доступно лишь для избранных прохвостов, то надо жить так, чтобы тебе не мешали оставаться на достигнутом тобою без особых усилий минимально человеческом уровне, наплевав на всех и на все на свете. - Люди всегда враждовали друг с другом, - сказал Белов во время первого разговора с Черновым. - Раньше сражались дубинами, мечами, шпагами. Мы сражаемся доносами, липовыми отчетами, обличительными речами, сплетнями, клеветой. А чем речь на собрании хуже шпаги? Речь тоже может быть острой и разящей, как шпага. Д'Артаньянов в этом деле у нас побольше, чем при дворе Людовика Четырнадцатого. Раньше сражались за обладание женщиной, за честь, за корону, за веру. Мы сражаемся за премию к празднику, за надбавку к Зарплате, за жилье, за должность. Для нас надбавка к зарплате много важнее, чем какая-то герцогская и даже королевская корона. Париж стоит обедни, сказал Генрих Наваррский. Должность заведующего отделом стоит доноса, мог бы сказать наш Гробовой. У нас тоже есть свои правила борьбы и ритуалы. Есть даже свой кодекс чести. Гробовой, например, гордился тем, что написал на Горева не анонимку, а подписанный донос. Потом, когда угроза его положению миновала, он сам дал Гореву рекомендацию в партию, хотя в доносе обвинял его в политической неблагонадежности. Произошла сцена, аналогичная сцене примирения Д'Артаньяна с Де Рошфором. - Я предпочел бы сражаться со шпагой в руках за честь женщины, а не с липовым годовым отчетом за копеечную надбавку к зарплате, - сказал Чернов. - Живем один раз и не видим ничего яркого и значительного, о чем пишут романы, слагают стихи, поют песни. Если бы мне предложили вот сейчас взорваться, но так сильно, чтобы видели все и чтобы потом говорили, что это именно я взорвался, я бы не колеблясь пошел на это. Но у нас не допустят до этого. -- Не допустят, - согласился Белов. - Тлеть и гнить разрешат. Но взорваться - это, уважаемый товарищ, есть гнилой буржуазный индивидуализм. Тут вам не Запад, а Партград. Хотя Чернов и Белов не афишировали свои взгляды, скрыть свое нутро от сослуживцев они не могли. Оно так или иначе давало о себе знать. Сослуживцы острили, что в отделе общих проблем моделирования все представляется в черно- белых тонах. Но никаких далеко идущих выводов не делали. Отдел занимался абстрактными проблемами, далекими от политики и идеологии. Чернов переживал все то, о чем говорил с Беловым, как мировую драму, заставлявшую страдать каждую клеточку его тела и мозга. Белов же относился к этому как к приятному времяпровождению, как к интеллектуальной игре, не обязывавшей ни к чему серьезному и не оставлявшей в душе никакого следа. В одном разговоре он мог развивать одни идеи, а в другом противоположные. Чернова это раздражало. Он обвинял Белова в беспринципности и даже приспособленчестве. - Ты преувеличиваешь, - отшучивался тот. - Если бы я был приспособленцем, я вступил бы в партию и стал бы лезть выше. Я не беспринципен. У меня нет одеревенелой концепции, а это - другое дело. Я готов выслушать и обдумать любые принципы. Наша жизнь еще не стала настолько определенной, чтобы дать материал для устойчивых принципов. Когда они узнали друг друга лучше и убедились в том, что могут разговаривать откровенно, не опасаясь доноса, Чернов стал высказывать затаенные мысли. - Были бы у меня здоровые руки, - сказал он однажды, - я бы первым делом отправил бы на тот свет какого-нибудь высокопоставленного мерзавца. - Со здоровыми руками ты тем более ничего подобного не сделал бы, - сказал Белов. - Дело тут не в физической способности пойти на покушение и не в технических средствах, а в чем-то другом. Дело, грубо говоря, в перспективах. Не вижу в этом смысла. Я не хуже тебя знаю, что наше общество не рай земной, что живем мы по-свински. А где он, рай земной? Где всем людям хорошо живется? Я все вижу и все пониманию. Но я не созрел для протеста против того, что вижу и понимаю. Поговорить с тобой - на это я готов. Но не больше. Просто во мне не развито что-то такое, что толкает человека на действия. Короче говоря, я не борец. - Я от тебя этого и не требую. Я лишь прошу тебя подумать. Допустим, в тебе это что-то такое есть. Но у тебя нет никакой возможности для легального открытого протеста, нет единомышленников, нет выхода во вне. Ты один. Что ты будешь делать? - Ну, взорвался бы каким-нибудь нелепым образом. Морду побил кому-нибудь. На собрании бы выступил с заявлением, после которого меня уволили бы с работы, выслали бы куда-нибудь, посадили бы в лагерь или в психушку. Короче говоря, поступил бы так, как это и делают фактически многие другие. Этим взрывом исчерпалось бы все внутреннее давление. После этого я, как и другие, успокоился бы. Может быть раскаялся бы. Может быть пожалел бы о сделанном. Если бы уцелел, постарался бы наладить жизнь более или менее терпимо. Да что я тебе говорю?! Ты сам все это не раз наблюдал своими глазами - Ага! Все-таки индивидуальный бунт. Индивидуальный бунт, не рассчитанный на поддержку со стороны других и на успех. Лишь невозможность сдержать внутреннее напряжение и желание высказаться и очистить душу. Это самая примитивная форма восстания - стихийный бунт одиночки в какой-то случайно сложившейся ситуации. Ты сам признаешь, что таких случаев много. - Да, они суть обычное дело в нашей жизни. Большинство таких вспышек настолько незначительны, что на них не обращают внимания. Некоторые заметны, но и они не нарушают общего спокойствия. С ними легко справляются местными силами. Случаются из ряда вон выходящие вспышки. Их подавляют общими силами сослуживцы, соученики, коллеги, друзья и власти. - Но как бы то ни было, эти вспышки не случайны. Они были, есть и будут. А что, если для них выработать какую-то общую теорию, объясняющую и оправдывающую их, и программу?! Что-нибудь вроде манифеста бунтарей. Если такой манифест широко распространить, можно сделать эти бунты более частыми и более целесообразными. Бунтари будут знать, что они не одиноки. Это подкрепит их бунтарские порывы. А если ко всему этому добавить практические образцы яркого и сильного бунта, в нашем стоячем болоте может начаться кипение и бурление. И тогда на этой основе наши преемники могут сделать новый шаг вперед. Они, конечно, осудят методы индивидуального бунта как неэффективные и, возможно, как аморальные. Это - их дело, а не наше. Но если они появятся и будут в состоянии осудить нас, наша роль будет уже одним этим оправдана. - Теорию и программу мы можем выдумать. Это не проблема. По части болтовни мы мастера. Но ведь индивидуальный бунт есть явление иррациональное, а ты хочешь его рационализировать. Создав теорию и программу для бунтарей, ты тем самым убьешь эту форму протеста как таковую. Сам факт создания теории и программы есть отказ от индивидуального бунтарства и переход к чему-то другому. И о каких ярких образцах бунта ты говоришь?! Что яркое вообще возможно в нашей трясине?! - Попытки такого рода уже были. Например, в Москве какой-то человек пытался взорвать Мавзолей. Лейтенант Ильин пытался убить Брежнева. - Это в Москве, а не у нас. Что ты можешь взорвать у нас? Памятник Ленину? Он из гранитного монолита. Чтобы его взорвать, надо тонну динамита достать и подкоп лет десять делать. Бюст Портянкина взорвать? Так этим даже голубей и воробьев не удивишь. А кого можно пристрелить у нас? Сусликова? Маоцзедуньку? . -Маоцзедунька олицетворяет нашу власть. - Не олицетворяет, а омордотворяет. Покушение на нее - материал для анекдотов. -Ты думаешь, Римский Папа или президент США лучше? - Хуже. Но это не наши заботы. А если ты хочешь Маоцзедуньку шлепнуть, найми уголовников из Атома, они тебе ее за пол-литра водки кирпичом пришибут. Какая разница - убьешь ее ты сам или используешь убийство, совершенное другими, дав ему свое имя и смысл?! - Ты опошляешь проблему. - Я ее лишь проясняю. Горев В комбинате работал Андрей Горев, безногий инвалид от рождения, прозванный Роботом за то, что передвигался на изобретенных и изготовленных им самим протезах наподобие роботов первого поколения. Горев родился на год раньше Юрия в том же родительном доме в Атоме. Родители отказались его взять, и он вырос в интернате для детей такого же рода, как он сам, и учился в школе при интернате. После института стал работать инженером-конструктором и испытателем ножных протезов в Протезном комбинате. Судьба Горева была во многом сходна с судьбой Чернова. Может быть отчасти поэтому Чернов избегал сближаться с Горевым, дабы не добавлять еще дозу горечи к и без того несладкой жизни. В комбинате неофициально Горев был признан выдающимся конструктором и изобретателем. Но лишь неофициально. Начальство комбината и коллеги Горева сделали, однако, все от них зависящее, чтобы талант Горева не получил официального признания и чтобы Горев не вырвался в значительные личности. Дальше заведования маленькой группкой его не пустили. Серийное производство изобретенных им ножных протезов Сорвали. Опять-таки неофициально их признали лучшими изо всего того, что существовало в мире, но в производство пустили американский образец. Вскоре выяснилось, что с советской технологией американские протезы нам не по силам, и производство их прекратилось. О горевских протезах, однако не вспомнил никто. Горев в одиночку вел свое сражение за то, чтобы выглядеть нормальным человеком. Пьяницы комбината (а тут почти все были пьяницами) неутомимо пытались споить его. Но Горев оставался единственным, наряду с Черновым, кто оставался трезвенником. У Горева была своя теория компенсации физического уродства. Один из ее принципов гласил: никаких общечеловеческих пороков! Если ты физический урод, ты должен быть совершенством в моральном отношении. Чернов и Горев Чернов и Горев часто встречались в комбинате, обычно в столовой во время обеденного перерыва. Иногда Чернов сопровождал Горева после работы до центра города - Горев с целью\гренировок иногда преодолевал на протезах большие (для него) расстояния. В разговорах с ним Чернов развивал свою теорию уродств. - Мы с тобой были лишь первыми ласточками процесса вырождения нашего народа, - говорил Чернов. - Известно ли тебе, что у нас ежегодно рождается 120 тысяч детей с тяжелыми психическими и физическими отклонениями? В стране около миллиона детей дошкольного возраста и больше миллиона школьников- глухие и слепые от рождения. Более 5 миллионов человек состоят на учете в психлечебницах. А в каком состоянии находятся так называемые здоровые?! Конечно, можно ужаснуться этому. Призвать к борьбе против этого. Но это морализаторская точка зрения, а не практическая. Практический же подход заставляет признать как факт, что если дело так пойдет еще несколько десятилетий, то большинство людей будет уродами. С уродством придется считаться как с неким социально нормальным явлением и принимать его в расчет в решении всех социальных проблем. А это означает, что надо создавать особую науку об уродствах, - уродологию. Чернов импровизировал, отчасти шутя, отчасти бравируя своим несчастьем, отчасти жалуясь, отчасти наслаждаясь игрой интеллекта. Но Горев в шутовской форме построений Чернова угадывал нечто очень важное. Он не раз предлагал Чернову сделать доклад в комбинате на эту тему. Но Чернов отшучивался: если бы он был некто Блэк или Шварц, то ему памятник во дворе комбината поставили бы, а так как он всего лишь Чернов, то его подымут насмех и отыщут какого-нибудь Блэка или Шварца на Западе, который якобы давно все это открыл. Сам Горев испытал достаточно огорчений со своими протезами и оставил надежды реализовать свое изобретение под своим именем. Так зачем же он советует Чернову пережить нечто аналогичное?! Имея сходную судьбу, Чернов и Горев были ярко выраженными противоположностями. Горев слыл и был на самом деле морально безупречным человеком, добрым и отзывчивым собеседником, надежным другом. Хотя был трезвенником, охотно проводил время в пьяных компаниях. Был щедр. Часто ссужал пьяниц деньгами на выпивку и давал в долг без расчета на то, что долг будет возвращен. Люди самого различного положения и возраста тянулись к нему. В нем ощущалось нечто стабильное и успокаивающее. Чернова же, наоборот, знакомые сторонились. В нем они ощущали нечто раздражающее и неустойчивое. Горев был добр и отзывчив. Чернов казался холодным и равнодушным к людям. В Гореве чувствовались искусственно заниженные амбиции, а в Чернове же, наоборот, чрезмерно преувеличенные, хотя Чернов никогда и ни в чем не обнаружил их. Именно пренебрежение Чернова к мелочам жизни комбината и окружающих его людей воспринималось ими как высокомерие и самомнение. Недочеловек с претензиями сверхчеловека - таким Чернов казался его друзьям, знакомым и сослуживцам. Чернов знал, каким видят его эти люди, и со своей стороны подыгрывал им, выработав манеру внешнего поведения английского лорда прошлого века или римского патриция. Группа Горева Вокруг Горева образовалась небольшая дружеская группа. В нее входили соседи Горева по дому и их друзья. Это - сосед по квартире Николай. Он недавно демобилизовался из армии, за что его все звали Солдатом, работал простым рабочим на заводе, одновременно занимался в вечернем техническом институте. Его друг по работе Антон, прозванный Остряком за склонность к шутовству. Он одновременно с работой учился в заочном юридическом институте. Настя, девушка, с которой дружил Солдат и в которую был безнадежно влюблен Горев. Школьный друг Солдата, прозванный Фюрером за склонность к руководящей деятельности. Он заканчивал технический институт, но мечтал об аспирантуре в Москве, в каком-нибудь привилегированном институте. У его отца там большие связи. Сосед по дому Сергей Григорьев, самый близкий друг Горева. Он слепой от рождения. Преподает математику в каком-то институте. Владеет немецким, английским и французским языками. Читает ему книги на этих языках молодая женщина Катя, учительница английского языка в школе. Они часто собирались вместе. Отмечали праздники. Ходили в туристические походы. Собирались обычно у Фюрера или у Слепого по той простой причине, что у них были отдельные квартиры. Факт этот банальный, но важный. Нужны некоторые минимальные бытовые условия, чтобы оппозиционные умонастроения стали как-то суммироваться, в том числе - место, где можно собираться и сравнительно безопасно говорить на острые темы. Членов кружка Горева нельзя было назвать единомышленниками. Скорее наоборот, как сказал Остряк, это была группа разномышленников. Их объединяла общая тематика споров и разногласий. Если Горев и Григорьев, например, настаивали на том, что советское общество есть вполне естественное социальное образование, что надо серьезно изучить его, прежде чем выдвигать программы преобразований, то Солдат и Остряк кидались в другую крайность. Они заявляли, что людям наплевать на всякие там объективные закономерности. Советское общество насквозь прогнило. Условия жизни ухудшаются. Процветает взяточничество, пьянство, халтура, воровство. Начальство сплошь хамы и жулики. Думают лишь о том, чтобы себе побольше нахапать. Всем наплевать на все, кроме себя. Что же, мы должны все это терпеть, поскольку есть какие-то неустранимые причины для этого? Да пропади они пропадом, эти причины! Хватит болтать! Надо действовать! По вопросу о том, как действовать, группа тоже раскалывалась на непримиримые партии. Партия Солдата склонялась к анархизму. Суть его позиции выражалась формулой: Надо дать Им в морду!. Кому Им? Хотя бы Сусликову. Или той же стерве Маоцзедуньке. Вообще, всем власть имущим и богачам. - Для меня, - говорил Солдат, - любая власть есть враг, любые привилегированные слои населения суть враги. Я не смотрю на них с некоей человеческой точки зрения. И не различаю среди них злых и добрых, плохих и хороших, глупых и умных. Для меня все они - коллективный эксплуататор и коллективный угнетатель. - Но без власти и без распадения населения на различные слои с различными условиями жизни общество не может существовать, - возражал Фюрер, - Если уничтожить власть и... - А я разве говорю, что ее можно уничтожить? Уничтожишь одних, появятся другие. От этого никуда не денешься. Но из этого не следует, что я должен любить власть и относиться к ней с почтением. Я утверждаю лишь то, что люди, оказавшиеся в таком положении, как мы, вынуждаются на враждебное отношение к власти. - Ты перегибаешь палку, - говорил Горев. - Наша власть настолько обширна, что провести грань между властью и подвластными невозможно. Вот я, например, заведую группой. Власть я или нет? И насчет привилегий не так-то просто. Я как начальник получаю у нас в буфете пакетики с дефицитными продуктами. Отношусь я к привилегированным лицам города? - А что в этих пакетиках? Кусок колбасы и сыра? Это же мелочь! - Это не мелочь, а фундаментальный факт нашей жизни. Теперь никто не верит в марксистские сказки насчет райского коммунизма. Мы имеем достаточно здравого смысла, чтобы видеть усиление и укрепление социального и экономического неравенства. Но мы имеем также достаточно здравого смысла, чтобы считать это само собой разумеющимся и неотвратимым. Я как заведующий группой получаю немногим больше моих подчиненных. Но все-таки больше. И я счел бы несправедливым, если бы меня лишили этой жалкой надбавки к зарплате. Заведующий отделом получает еще больше, и все это считают справедливым. На такой справедливой основе вырастает колоссальное неравенство в материальном положении людей. Это - закон природы, а не злой умысел каких-то негодяев. - Наш народ долго не удержишь на такой ненадежной узде, как здравый смысл, - говорил Остряк. - Помяните мое слово, он взорвется. Русские терпят-терпят, а потом устраивают разинщину, пугачевщину или кое-что пострашнее... - Социалистическую революцию, например, - добавлял Солдат и Гражданскую войну. Будет кое-что похуже. Всеобщий бунт. Все разрушат, как это того и заслуживает. - Ты думаешь, лучше будет? - спрашивал Горев. - Пусть хуже! Приходит время все ломать. А ломать - так уж по-русски, до основания. - И кто от этого выгадает?! Надо на все посмотреть с более высокой перспективы. Вы можете обвинять меня в чем угодно. Можете считать, что я говорю как пропагандист райкома партии. Согласен, наша пропаганда работает плохо. Но не все в ней вздор. Сейчас модно отождествлять наш строй с гитлеровским. Это - идеологическая ложь, только западная. Гитлеризм похож на коммунизм, но это - антикоммунизм. Это - явление западное. Запад хотел руками немцев разрушить Россию. Не удалось. Теперь Запад пытается сделать то же самое под видом борьбы за демократию, права человека, гуманизм и т.п. Идет война двух миров. На чьей мы стороне - вот что важно. - Так что же, защищать нашу мерзость на этом основании?!... - Надо обдумать, что делать, чтобы не оказаться в лагере врагов нашей страны. Дело По поводу какой-то очередной речи маразматика Брежнева в Партградской правде напечатали статью Маоцзедуньки на целую страницу. В комбинате устроили открытое партийное собрание, на которое загнали и всех беспартийных. Чернов сидел в самом последнем ряду, где обычно усаживались самые молодые сотрудники. Они рассказывали анекдоты о Брежневе, издевались над его речью и над статьей Маоцзедуньки. - Как эта зажравшаяся дура смогла сочинить такой длинный текст? Она же пары слов связать не может! - А кто тебе сказал, что она сама писала? Я сомневаюсь, что она прочитала свою статью. - Я бы на ее месте тоже такое дерьмо читать не стал. - Я произвел любопытные подсчеты. Слово гениальный в статье в применении к Марксу употреблено один раз, к Ленину - два, а к Брежневу - пятнадцать. Каково?! - Говорят, Сусликова забирают в Москву, в ЦК, а на его место посадят это чудовище Маоцзедуньку. Неужели там никого получше нет? - Что ты! Она и есть самая лучшая кандидатура. А после этой сверххолуйской статьи Брежнев просто прикажет сделать ее хозяйкой области. Чернов слушал, о чем шептали эти молодые люди, и дивился тому, как могли о своих руководителях говорить такое комсомольские активисты и члены партии. Вот один из них, комсорг их отдела, вышел на трибуну и произнес вполне холуйскую по отношению к Брежневу речь. В конце он сделал комплимент Маоцзедуньке за ее очень четкую и верную позицию в оценке речи Брежнева. Сделал он это, очевидно, на всякий случай: это его замечание где-то зафиксируют, и если Маоцзедунька станет хозяйкой области, и ей донесут о его мнении о ней, ему, комсоргу, от этого может польза выйти. Когда оратор вернулся на свое место в заднем ряду, его никто не упрекнул за его холуйскую речь. А он со спокойной совестью принял участие в продолжавшемся злословии по адресу Брежнева и Маоцзедуньки. После этого собрания Чернов начал собирать досье на Маоцзедуньку. Завел папку, на которой написал Дело Елкиной Евдокии Тимофеевны. Статьяо Брежневе стала первым документом в Деле. У него зародилась пока еще смутная идея избрать именно Елкину объектом покушения. Но предварительно он должен подготовить обвинительный документ, прежде чем вынести приговор и привести его в исполнение. Интеллигенция После встречи Портянкина, о которой говорилось выше, на квартире у Белова собралась небольшая компания. Помимо уже известных читателю Чернова, Малова и Горева, пришли доцент филологического факультета университета Петров с женой, сотрудник журнала Россия Сидоров с приятельницей (с женой он разошелся), писатель Смирнов, сотрудница общества Знание Федорова, инженер секретного (номерного) завода Ложкин. Почему компания собралась именно в таком составе, вряд ли возможно объяснить достаточно убедительно. Горев дружил с Черновым и Беловым, жил неподалеку от Белова, его Белов пригласил, позвонив ему по телефону. Федорова жила в одном доме с Беловым. Ложкин сожительствовал с Федоровой. Жена Петрова была приятельницей жены Белова. Смирнов писал очерк о комбинате и не раз встречался с Беловым, Черновым и Горевым. Малов был у Беловых, можно сказать, своим человеком. Он был знаком с Юрием, часто бывал в пьяных сборищах во дворе дома, где жил Горев, и был хорошо знаком также и с ним. Кроме того, он бесплатно наблюдал дочь Белова и давал иногда консультации его жене. А то, что они собрались именно сейчас, было делом случая. Коротко о том, что из себя представляют эти люди. Смирнов один из многих тысяч заурядных и мало кому известных писателей. Напечатал несколько рассказов о вымышленном героизме Брежнева во время войны. Издал их отдельной книжечкой. Приобрел местную известность очерками о партградских достопримечательностях. Пьяница. Бабник. Циник. Мастер рассказывать антисоветские анекдоты и имитировать Брежнева. Доцент Петров - совершенно бездарный преподаватель. Партийный активист. Секретарь партбюро Факультета. Был инициатором ряда кампаний по травле мнимых диссидентов. Скоро станет профессором. Сидоров проталкивает в своем журнале всякую дребедень, устраивает хвалебные рецензии на бездарные книги, сам холуйствует перед ведущими писателями, опубли